Хаггард Генри Райдер - Мечта мира

уг Скиталец понял, что невидимых врагов, преграждавших ему доступ, не стало, так как никто больше не наносил ему ударов, и его меч не встречал другого меча, а только свистал в воздухе.

   Тогда он рванулся вперед и очутился за завесой в самом святилище.

   В тот момент, когда завеса упала за ним, там снова раздалось тихое пение. Скиталец не в силах был двинуться дальше и стоял, как прикованный, устремив свой взгляд вглубь святилища.

  

   Лязг железа о железо, удар стали о сталь.

   Слышишь, звуки эти опять раздаются.

   То воюет со смертью, и смерть побеждает всех смертных.

   Живых убивают убитые!

   Лязг железа о железо, словно музыка, вторит песне моей.

   Словно музыка, вторит он жизни моей.

   Духи тех, что когда-то любили меня, - но любовь вашу сразила

   всесильная смерть. Но ненависть вашу и смерть победить не могла.

   Неужели же нет никого, кто бы мог овладеть мной из Всех,

   в ком еще сохранилось дыхание жизни?!

   Неужели же нет никого, кто бы зависть коварной судьбы превозмог?!

  

   Песня замерла. Скиталец поднял глаза и увидел перед собой три тени, тени могучих людей в полных ратных доспехах. Всмотревшись в них, он узнал их: то были герои, давно уже павшие в брани: Пиритойс, Тезей и Аякс. При виде его все трое воскликнули вместе:

   - Приветствуем тебя, Одиссей, из Итаки, сын Лаэрта!

   - Приветствую тебя, Тезей, сын Эгея, - воскликнул, в свою очередь, Скиталец. - Помню, ты некогда сходил в жилище Гадеса и живым возвратился оттуда! Разве ты вновь переплыл Океан и живешь, как и я, под лучами горячего солнца? Я когда-то искал тебя в жилище Гадеса и не нашел тебя там!

   Тень Тезея отвечала ему:

   - В жилище Гадеса я пребываю и теперь, а то, что ты видишь перед собой, только тень, посланная сюда царицей Персефоной стоять на страже красоты Златокудрой Елены!

   - Привет тебе, Пиритойс, сын Иклона! - сказал Скиталец. - Овладел ли ты, наконец, грозной Персефоной? Почему Гадес разрешает своему сопернику бродить под солнцем? Некогда я искал тебя в жилище Гадеса и не нашел тебя там!

   Тень героя отвечала:

   - В жилище Гадеса я пребываю и теперь, а то, что ты видишь, лишь тень, что следует всюду за тенью Тезея! Где он, там и я; наши тени неразлучны; мы оба охраняем здесь красоту Златокудрой Елены!..

   - Приветствую тебя, Аякс, сын Теламона! - возгласил снова Скиталец. - Ты еще не забыл своей ненависти ко мне из-за проклятого оружия Ахиллеса, Пелеева сына? Я когда-то говорил с тобою в жилище Гадеса, но ты не сказал мне в ответ ни единого слова: так велик был твой гнев на меня!

   И отвечала ему тень героя:

   - Я ответил бы тебе ударом меча на удар меча и гулом меди на гул меди, если бы был еще живым человеком и глаза мои видели солнечный свет. Но я могу сражаться только призрачным копьем и призрачным мечом, и под ударами их могут пасть только заранее обреченные на смерть люди: я ведь только тень Аякса, пребывающего в жилище Гадеса. Царица Персефона послала меня охранять красоту Златокудрой Елены! Тогда сказал им Скиталец:

   - Скажите же мне, герои, сыны героев, воспрещают ли боги мне, оставшемуся в живых, вопреки всему, идти дальше и увидеть то, что вы так ревниво, охраняете, несравненную красоту Златокудрой Елены, или же путь свободен?

   И все трое кивнули ему утвердительно в ответ на его слова; каждый из них ударил по его щиту и сказал:

   - Проходи, но назад на нас не оглядывайся до тех пор, пока не увидишь мечты своей, Мечты всего мира!

   Тогда Скиталец, минуя их, вошел в святое святых алебастрового святилища и остановился перед туманной завесой, за которой скрывалась Мечта Мира, Гаттор, не решаясь нарушить ее уединения.

   И вот голос Гаттор запел новую песню, песню солнца и лучше всех прежних, так что щит выпал из ослабевшей руки Скитальца и ударился о мраморные плиты пола, но он едва заметил это, внимая песне Гаттор.

  

   Духи тех, что когда-то любили меня, любовь

   Вашу сразила всесильная смерть!

   Но ненависть вашу и смерть победить не могла!

   Неужели же нет никого, кто бы мог овладеть мной из

   всех, в ком еще сохранилось дыхание жизни?!

   Неужели же нет никого, кто бы зависть коварной судьбы превозмог?!

   Никого, кто бы мог невредим от невидимых копий пройти?!

   Клянусь Зевсом! Один из людей это может

   Онидет, и мой дух им смущен, как смущают Деметру слезы!

   Слезы ранней весны и горячий поцелуй жаркого солнца!

   Он идет, и зазябшее сердце мое вдруг размякло, как снег на полях,-

   Вдруг растаяло и расцвело, как цветок!

  

   Последний аккорд этой песни замер в тихом рыданьи. На него отозвалось сердце Скитальца - оно дрогнуло и застонало, как струна нежной лиры, на которой только что замер аккорд. С минуту герой стоял неподвижно, весь дрожа, с бледным лицом, и вдруг кинулся вперед и порывисто сдернул дорогую завесу, которая тут же упала тяжелыми складками к его ногам.

  

   Разодрав драгоценную ткань завесы, Одиссей тем самым сорвал и последний покров с красоты чудной, таинственной Гаттор; в серебристом сумраке алебастровой ниши сидела Златокудрая Елена, дочь и супруга Тайны, Мечта Мира!

   Сложив на коленях руки и опустив голову на грудь, сидела та, чей голос был отголоском всех сладкозвучных женских голосов, та, чей образ был отражением всех видов женской красоты, чья изменчивая, таинственная красота, как говорят, была дочерью причудливого и изменчивого месяца. В кресле из слоновой кости сидела Елена, сияя красотой, в ослепительном ореоле распущенных золотистых кудрей. Мягкими, серебристо-белыми складками ниспадали ее одежды, а на груди горела, искрясь, багрово-красная звезда из драгоценного рубина, ронявшего, словно капли крови, красные блики на белые складки одежды, оставляя их незапятнанными.

   На лице красавицы читался ужас. Скиталец недоумевал. Вдруг он заметил, что Елена смотрит на его золотые доспехи, когда-то принадлежавшие Парису, на его золотой щит с изображением белого быка, на шлем с низко опущенным забралом, совершенно скрывавшим его лицо и глаза. Из груди ее вырвался крик:

   - Парис! Парис! Парис! Видно, смерть выпустила тебя из своих рук, и ты пришел сюда увлечь меня к себе, увлечь меня опять на стыд и на позор! Парис, мертвый Парис, что могло дать тебе мужество одолеть рать теней, тех людей, тех героев, с которыми ты в жизни не осмеливался стать лицом к лицу в бою?!

   И она с отчаянием заломила руки. Скиталец отвечал ей, но не своим голосом, а сладким, вкрадчивым, насмешливым голосом изменника Париса, который он слышал, когда тот давал свою ложную клятву перед Илионом.

   - Так, значит, ты, госпожа, все еще не простила Париса? Ты прядешь еще старую пряжу и поешь еще старые песни, и все так же сурова, как и прежде?

   - Разве мало тебе, - продолжала Елена, - что ты обманул меня под видом моего престарелого господина и супруга? Для чего же ты пришел сюда? Чтобы издеваться надо мной?

   - В любви все средства хороши! - отвечал Скиталец голосом Париса. - Многие любили тебя за твою красоту и все пали за тебя, только моя любовь к тебе была сильнее смерти. Теперь никто не может помешать нам. Троя пала давно, все герои превратились в прах, только одна любовь по-прежнему жива! Хочешь ли узнать, какова любовь тени?

   Опустив голову, слушала Елена его речь и вдруг рванулась вперед с разгоревшимися глазами и ярко вспыхнувшим лицом и вскричала:

   - Уходи! Уходи!.. Да, герои все пали за меня и к позору моему! Но жив еще мой позор! Уходи! Никогда в жизни или в смерти уста мои не коснутся этих лживых уст твоих, обманом, ложью похитивших мою честь, и глаза мои не посмотрят на лукавое лицо твое, носившее облик супруга моего!*

  

   [*] - Предание гласит, что Парис обманул Елену, приняв с помощью колдовства облик ее мужа.

  

   Тогда Скиталец продолжал сладким голосом Париса, Приамова сына:

   - Подходя к храму, где пребывает твоя прославленная красота, я слышал, как ты пела о пробуждении сердца, о рождении любви в твоей душе и о приходе того, кого ты любила давно и будешь любить вечно! Я услышал твою песню и пришел, я, Парис, который был любим тобою и любим тобою сейчас!

   - Я пела так, как внушили мне боги, как внушило мне сердце. Но не ты был в моих мыслях, не ты, лживый, лукавый и хитрый Парис! Моими мыслями владел тот, кого я однажды видала, будучи еще в девушках, на колеснице переезжавшим поток Эрота, к которому я приходила за водой. Одиссея, Лаэртова сына, я любила, люблю и буду любить до конца моего бессмертия, хотя боги и отдавали меня другим в праведном гневе своем, на стыд и позор, вопреки моей воле!

   Услышав свое имя в ее устах, Скиталец сознал, что Елена Прекрасная любила одного его, и сердце его чуть не порвалось в груди; язык не повиновался ему. Он только поднял с лица забрало и взглянул ей в лицо. Она тоже смотрела теперь на него и узнала в нем Одиссея из Итаки, но, прикрыв глаза рукою, она воскликнула:

   - Ах, Парис, ты всегда был лжив и коварен, но последний обман хуже всех остальных: ты принял теперь вид погибшего героя и подслушал о нем такие слова, каких Елена никогда не говорила до сих пор. Стыд и проклятье тебе, недостойный Парис, я воззову к Всесильному Зевсу, чтобы он поразил тебя громом, или нет, не к Зевсу, а к самому Одиссею. Одиссей! Одиссей! Приди из царства Теней и порази своим мечом этого злого обманщика и чародея Париса!

   Она смолкла и, простирая вперед свои руки, тихо шептала:

   - Одиссей, Одиссей, приди!

   Медленно стал Скиталец приближаться к Златокудрой Елене, погружая упорный взгляд своих темных глаз в ее голубые глаза.

   - Елена Аргивянка, - проговорил он, - я не тень и не призрак, пришедший из преисподней мучить тебя. О Парисе Троянском мне ничего неизвестно. Я - Одиссей, Одиссей из Итаки, живой человек среди людей, живущих в поднебесной. Я явился сюда, чтобы отыскать тебя, так как там, в далекой Итаке, богиня Афродита во сне посетила меня, приказав мне странствовать по морям, пока я не найду тебя и не увижу багрово-красной звезды на твоей груди. Наконец, я нашел тебя! Я угадал, что ты сразу узнала доспехи Париса, бывшего твоим супругом, и чтобы испытать тебя, говорил с тобою голосом Париса! Я выманил сладкую тайну твоей любви из скрытного сердца твоего!

   Вся дрожа, Елена долго недоверчиво вглядывалась в него и, наконец, сказала:

   - Помнится, когда я омывала Одиссея, то заметила большой белый шрам у него под коленом. Если ты Одиссей, а не призрак, покажи мне тот шрам!

   Скиталец с улыбкой прислонил щит свой к колонне, снял золотой наколенник, - и глазам Елены предстал большой белый шрам от клыка кабана на Паросском холме, когда Одиссей был еще мальчиком.

   - Да, - сказала Елена, - это тот самый шрам. Теперь я верю, что ты не призрак и не обманчивый облик, а сам Одиссей, явившийся сюда стать моим супругом! - и она ласково заглянула ему в глаза.

   Теперь уже Скиталец не сомневался более и, обняв ее, прижал к своей груди.

   Та с тихим вздохом прошептала:

   - Ты, Одиссей, хитрейший из людей! Своею хитростью ты сумел выманить у меня мою тайну, тайну моей любви к тебе! Теперь я вся твоя! Знаю, любовь наша даст нам мало радостей и будет кратковременна, но не смертью кончится она. Я - дочь богов, и хотя облик мой постоянно меняется в глазах обреченных на смерть людей, все же я не умираю и не умру никогда. Что же касается тебя, то хотя ты и смертный, но смерть для тебя будет так же кратковременна, как весенняя ночь, отмечающая конец одной и зарождение другой зари. Ты снова оживешь, Одиссей, и будешь жить, как прежде, и жизнь за жизнью мы будем встречаться и любить друг друга до скончания веков!

   Слушая ее, Скиталец снова вспомнил о сне царицы Мериамун, о котором говорил ему жрец Реи, но он ничего не сказал об этом Елене.

   - Хорошо будет жить, госпожа, если в каждой жизни я буду встречать тебя и буду любим тобою.

   - Да, в каждой жизни ты будешь встречать меня, Одиссей, то под тем, то под другим видом, то в этом, то в ином образе, так как Вечная Красота, дочь богов, имеет много образов, а любовь имеет много имен. Ты будешь встречать меня, чтобы вновь утратить!

   - Когда же мы станем супругами? - спросил Одиссей.

   - Завтра, за час до полуночи, приходи к воротам моего храма; я выйду к тебе; ты узнаешь меня по этой рубиновой звезде, которая будет светиться во мраке. Тогда веди меня, куда хочешь! Ты станешь моим господином, а я твоею супругою! А там, как угодно будет богам, так и будет. Но я хочу бежать из этой страны Кеми, где месяц за месяцем в течение целого года боги заставляют людей умирать за меня. А пока прощай, Одиссей, обретенный, наконец, после стольких лет!

   - Прощай, госпожа! Завтра я буду ждать тебя у ворот, а там, сам я держу в мыслях, как бы покинуть эту страну тайн, колдовства и ужасов, но не могу сделать этого раньше, чем возвратится Фараон, отправившийся воевать и поручивший мне охранять его дворец!

   - Об этом мы поговорим после, а теперь иди, так как здесь, в этом святилище, нам не должно говорить о земных вещах! - сказала Златокудрая Елена. Одиссей прильнул губами к ее руке и затем молча вышел из святилища.

  

   Жрец Реи бежал от врат Смерти, охраняемых духами умерших героев, от святилища, двери которого раскрывались только перед людьми, обреченными на смерть. Тяжело было на сердце у старика: он любил Скитальца. Среди темнокожих сынов Кеми старик не знал ни одного, который бы равнялся этому ахейцу, ни одного, столь красивого, столь сильного и могучего, столь ловкого и искусного в боях! Потом Реи вспомнилось, как он спас жизнь той, которую он любил больше всех женщин в мире, Мериамун, дочь светлого месяца, красивейшую из цариц, когда-либо восседавших на троне Египта, красивейшую и ученейшую после Тайа. Вспомнилась Реи красота чужеземца, когда тот стоял на подмостках в то время, как длинные копья летели в него; вспомнилось видение Мериамун. И чем больше он думал, тем сильнейшее смущение овладевало им. В одном только он был уверен, это в том, что эти сны и видения насмеялись над Мериамун, и что человек, явившийся ей в этих видениях, никогда не будет ее супругом, так как он на его глазах пошел на смерть в храм Погибели.

   Спотыкаясь, спешил Реи во дворец и, минуя великолепные залы, хотел пройти в свое помещение, но у дверей, ведущих в собственные покои царицы, стояла сама царица Мериамун во всей своей величественной красоте, точно изваянная из драгоценного мрамора, в царственном одеянии, увенчанная убором из золотых змей на черных, как смоль, волосах, ниспадавших широкой шелковистой волной, точно мантия вдоль стройной спины и горделивого стана. Как-то загадочно странно смотрели ее большие черные глаза из-под густых ресниц и точно проведенных кистью художника бровей, оттенявших матовую белизну ее высокого, гладкого, как слоновая кость, лба. Низко склонившись перед ней, Реи хотел пройти мимо, но она остановила его.

   - Куда ты идешь, Реи, и почему так печально лицо твое? - спросила она.

   - Я иду по своему делу, царица. А лицо мое печально потому, что от Фараона нет никаких вестей, и никто не знает, что сталось с ним и с сонмом Аггура, который он пустился преследовать!

   - Быть может, ты говоришь правду, Реи, но не всю правду! Зайди ко мне, я желаю поговорить с тобою! - сказала царица, и старик послушно последовал за нею в ее покои, где, по приказанию ее, сел в то самое кресло, в котором сидел Скиталец. Вдруг царица Мериамун опустилась перед ним на колени, слезы стояли у нее на глазах, грудь ее порывисто вздымалась от подавленных рыданий.

   - Что с тобой, царица, приемная дочь моя? - спросил старик.

   - Слушай меня, старый друг, единственный друг мой! - отвечала Мериамун. - Помнишь тот день, или вернее, ту ночь, когда я прокралась к тебе? То было в ночь, следующую за той ужасной ночью, когда я стала женою Фараона, и рассказала тебе тот страшный сон, который не давал мне покоя!

   - Я хорошо помню это странное видение, о котором ты говорила мне тогда, только разъяснить его не в силах мой слабый ум!

   - Помнишь, что видение то - был блестящий воин в золотых доспехах, которого мне суждено любить, в золотом шлеме, в который вонзился бронзовый наконечник копья?

   - Да, помню!

   - А знаешь, как зовут этого человека? - уже шепотом спросила она, глядя на старика широко раскрытыми глазами. - Не зовут ли его Эперитом, Скитальцем? Не он ли явился сюда с наконечником копья в шлеме? Я полюбила его в тот самый миг, когда впервые увидела его во всей его славе и во всей красе! Теперь я узнала его настоящее имя; это - Одиссей, сын Лаэрта, Одиссей из Итаки. Я узнала это своим колдовством, вырвав истину у хитрейшего из людей. Хотя мне казалось, что он отстраняется от меня, все же мне удалось выпытать от него, что он странствовал долго и издалека, чтобы отыскать меня, богами назначенную и обещанную ему супругу!

   При последних словах ее старый жрец вскочил со своего кресла.

   - Госпожа! - воскликнул он. - Опомнись! Ты забываешь, что ты царица Кеми и супруга Фараона! Кроме того, я должен сообщить тебе, что твой избранник навсегда потерян для тебя... и для всего мира!

   При этих словах Мериамун вскочила со своего ложа И, как львица, встала над старым жрецом с лицом прекрасным, но искаженным от бешенства и страха.

   - Он умер! - прошипела она сквозь зубы над самым ухом Реи. - Умер, и я об этом не знала. Так ты убил его! Смотри же, как я отомщу за это! - и она выхватила из-за пояса тот кинжал, которым она некогда нанесла удар Менепте, брату своему, когда тот вздумал поцеловать ее, и занесла его высоко над головой Реи.

   - Нет! - воскликнула она, опуская кинжал. - Ты умрешь другою, более медленной смертью!

   - Царица, - взмолился жрец, - выслушай меня. Не я убил его. Напротив, я старался удержать его, но он пошел в храм Погибели, чтобы видеть чудесную Гаттор, а ты знаешь, что всякий, кто видел ее, должен сражаться с невидимыми духами и потом отправиться в преисподнюю!

   Теперь лицо Мериамун стало бледно, как лик луны, как алебастр стен ее покоя; она громко вскрикнула и упала на свое ложе, сжимая голову своими тонкими пальцами.

   - Как мне спасти его?.. Как вырвать его из когтей этой проклятой чародейки? Увы! Теперь уже слишком поздно... - стонала она. - Но я хочу знать его конец, хочу слышать о красоте той, которая виновата в его смерти. Реи! - прошептала она молящим голосом и не на языке Кеми, а на том древнем, мертвом языке мертвого народа. - Не гневайся на меня, а сжалься над моей слабостью, над моим безумием. Ведь ты знаешь тайну отделения духа, ты же сам обучил меня этому. О, Реи, позволь Мне послать дух твой в храм ложной Гаттор и узнать, что там делается!

   - Это не доброе дело, Мериамун, и страшное дело, - отвечал жрец, - там мой дух повстречается со стражами-охранителями. Кто знает, что из этого выйдет, когда бестелесный, но имеющий еще земную жизнь, сойдется с бестелесными, уже давно не имеющими ее!

   - Да, но ты все же сделаешь это из любви ко мне. Ты один можешь сделать это! - молила Мериамун.

   - Никогда я ни в чем не отказывал тебе, Мериамун, - сказал старый жрец, - и теперь не откажу тебе. Прошу только об одном: если дух мой не возвратится оттуда, прикажи схоронить меня в той гробнице, которую я приготовил себе близ Фив, и если возможно, то постарайся силой своего колдовства вырвать дух мой из власти этих страшных стражей-охранителей врат святилища. Ну, теперь я готов. Заклинание ты знаешь, произноси его!

   Он откинулся на резную спинку кресла и стал смотреть вверх, а Мериамун подошла к нему близко-близко и стала смотреть ему в глаза упорным, настойчивым взглядом, нашептывая какие-то таинственные слова на мертвом языке. По мере того, как она шептала, лицо Реи становилось, что лицо умирающего, тогда она отступила назад и произнесла громко и повелительно:

   - Отделился ли ты, дух Реи, от тела его?

   И губы Реи произнесли медленно ей в ответ:

   - Я отделился от плоти. Куда прикажешь идти?

   - Во двор храма Гаттор перед святилищем ее!

   - Я там, где ты приказала!

   - Говори, что ты видишь?

   - Вижу человека в золотых доспехах, а перед ним, преграждая ему путь, столпились тени умерших героев, хотя он не может видеть их своими телесными очами. Из святилища доносится женский голос, поющий странную, красивую песню.

   - Повтори, что ты слышишь!

   И отделившийся дух Реи жреца повторил царице Мериамун все слова песни Златокудрой Елены. Из нее она узнала, что в святилище Гаттор восседает Елена Аргивянка. Сердце царицы упало, колени ее подломились, она едва не лишилась чувств, только желание узнать больше поддержало ее.

   - Говори, что видишь теперь! - приказала она отделившемуся от плоти духу Реи, и тот послушно передал ей, как Скиталец сражался с невидимыми стражами-охранителями красоты Елены, и все, что с ним было дальше. Мериамун громко вскрикнула от радости, узнав, что чужестранец прошел невредим в самое святилище. Затем дух постепенно передал ей все, что говорили между собой в святилище Одиссей и Прекрасная Елена.

   - Скажи мне, какое лицо у этой женщины! - приказала царица Мериамун. - Какою ты видишь ее?

   - Лицо ее той красоты, какая, точно маска, легла на черты умершей Натаски, на черты Баи и на лицо Ка, когда ты беседовала с духом той, которую убила!

   Мериамун громко застонала, поняв, что приговор над нею совершился.

   Затем дух Реи рассказал о любви Одиссея и Елены Аргивянки, ее бессмертной соперницы, об их поцелуе, обручении и свадьбе, назначенной на следующую ночь. На все это царица Мериамун не промолвила ни слова, но когда все было кончено, и Скиталец покинул святилище, она принялась снова нашептывать какие-то заклинания в ухо Реи жреца, затем призвала дух его в тело, и тогда он проснулся, как человек, спавший крепким сном и ничего не знающий о том, что с ним было во время сна.

   Реи раскрыл глаза и увидел перед собой царицу, сидевшую на ложе с лицом бледным, как у мертвеца; черные круги легли вокруг ее больших, глубоких, темных глаз.

   - Что такое ужасное слышала ты, Мериамун? - тревожно спросил старик, взглянув на нее.

   - Слышала я многое, чего не следует повторять! - ответила она. - Но тебе скажу: тот, о ком мы говорили, прошел невредим мимо духов-героев и увидел ложную Гаттор, эту проклятую женщину; теперь он также невредим возвращается сюда. Ну, а теперь иди, Реи! Я должна быть одна!

  

   Реи удалился с тяжелым сердцем, а царица Мериамун прошла в свою опочивальню, и, приказав евнухам никого не пускать, заперла дверь, и, кинувшись на свое ложе, зарыла лицо в подушки. Долго лежала она неподвижно, точно мертвая; в груди ее сердце жгло и нестерпимо горело; жгучие слезы палили ее лицо. Теперь она знала, что смутное предчувствие, временами пугавшее и временами манившее и дразнившее ее, должно было теперь осуществиться. Она знала, кто ее соперница.

   Мериамун была хороша, так хороша, что равной ей по красоте не было женщины в целом Кеми, но подле Златокудрой Елены красота ее меркла, как меркнет яркий огонь перед солнечным светом. Скиталец искал Елену и ради нее объездил моря и земли, а она, Мериамун, думала, что он стремится к ней. "Нет, - думала мстительная царица, - если он не может принадлежать ей, то и Елене не будет принадлежать; лучше она увидит его мертвым!"

   "Завтра Одиссей и Елена должны встретиться за час до полуночи. Значит, завтра он должен умереть. Но как? Курри сидонец может подать ему чашу с ядом, а после этого она может убить Курри, сказав, что он отравил Скитальца из-за ненависти к нему. Но нет, если она убьет Скитальца, то как будет жить без него? - и она тоже должна тогда искать своего счастья в царстве, управляемом Озирисом, но там она не могла рассчитывать на блаженство. Что же ей делать?" Ответа на этот вопрос не было.

   Вдруг Мериамун вспомнилось, что есть некто, кто должен ей ответить и помочь ей. Она встала с постели и ощупью, впотьмах, так как теперь уже совершенно стемнело, добрела до резного сундука с инкрустацией из слоновой кости и, достав из-за пояса ключ, раскрыла его. Здесь хранились разные драгоценности, зеркала, запястья, уборы, редкие алебастровые сосуды и смертельные яды, но их она не тронула, а, запустив руку глубоко на самое дно сундука, достала оттуда ларец темного металла, считавшийся народом "нечистым", ларец, сделанный из тифононовой кости, как называли египтяне сталь. Нажав секретную пружину, Мериамун раскрыла крышку и вынула из этой шкатулки другую, маленькую, которую поднесла к своим губам и стала над нею шептать какие-то слова на языке мертвого народа, после чего крышка этой шкатулки сама собою медленно приподнялась, и луч света узкой полосой вырвался из-под крышки, тонкой змейкой заиграв во мраке комнаты.

   Тогда Мериамун заглянула в шкатулку и содрогнулась, но, тем не менее, запустила в нее руку и, прошептав: "выйди, выйди, первородное зло!" - вынула что-то на ладонь вытянутой вперед руки. Вдруг это нечто загорелось, точно красный уголек в серой золе очага. Потом из красного оно стало зеленым, затем белым и мертвенно синеватым, с виду предмет этот походил на свившуюся клубком змею, сделанную из опала и изумруда.

   Некоторое время Мериамун смотрела на нее как бы в нерешимости. "Спи лучше, гадина... Дважды уже я смотрела на тебя и рада бы никогда более не смотреть!.. Нет, я все же решусь!.. Ты - дар древней премудрости, замерзший огонь, спящий грех, живая смерть, - в тебе одной обитает премудрость!"

   Порывисто обнажив свою белоснежную грудь, Мериамун положила сверкающую безделушку, казавшуюся змейкой из драгоценных камней, к себе на грудь, но при холодном прикосновении ее невольно содрогнулась: эта крошечная змея была холоднее смерти. Обхватив обеими руками одну из колонн комнаты, царица стояла, содрогаясь от нестерпимой боли, которую она молча выносила некоторое время, пока то, что было холодно как лед, не стало горячо, как огонь, и не стало светиться ярким ослепительным блеском сквозь шелковую ткань ее одежды. Так она стояла около часа, затем, проворно сбросив с себя свои одежды и распустив свои шелковистые черные волосы, ниспадавшие до пола, предстала во всей наготе. Склонив голову на грудь, она стала дышать на то, что лежало у нее на груди, так как первородное зло может ожить только над дыханием человека. Трижды она дохнула на него и трижды прошептала: "Проснись! Проснись! Проснись!"

   Когда она дохнула в первый раз, драгоценная безделушка шевельнулась и засверкала. Во второй раз она распустила свои блестящие кольца и вытянула голову почти на уровень головы Мериамун. На третий раз она скользнула на пол и, обвившись вокруг ног царицы, медленно стала расти, как вырастает растение под магическим взглядом факира.

   Все больше и больше становилась змея, светясь, подобно факелу в маленьком склепе, и стала обвиваться вокруг тела Мериамун, опутывая ее своими кольцами; наконец, подняла свою голову на уровень ее головы, и глаза ее глянули прямо в глаза Мериамун, точно пламя сверкнуло в них, и в этот момент лицо змеи стало лицом прекрасной женщины - лицом Мериамун.

   Теперь эти два лица смотрели в глаза друг другу. Царица Мериамун стояла, бледная и неподвижная, подобно каменному изваянию богини, вокруг всего ее тела и в ее густых черных волосах светились тяжелые кольца сверкающей змеи. Вдруг змея заговорила голосом Мериамун, на мертвом языке мертвого народа.

   - Скажи мне, как меня зовут?

   - Грех твое имя, прародительский грех и Первородное Зло! - отвечала царица.

   - Откуда я происхожу?

   - От зла, которое лежит во мне!

   - А куда пойду?

   - Туда, куда пойду я, ведь я отогрела тебя у себя на груди, и ты обвилась вокруг моего сердца!

   Тогда змея подняла свою человеческую голову и страшно расхохоталась.

   - Ты хорошо все это знаешь! Я люблю тебя так же, как ты любишь меня! - И, склонившись к царице, она поцеловала ее в самые губы. - Да, я - первородное зло, я - грех и преступление, я та смерть, которая живет в живой жизни! Из жизни в жизнь, ты всегда находила меня готовой к твоим услугам то в том, то в ином образе. Я научила тебя колдовству и чародейству, научила, как добыть престол. Ну, а теперь чего ты хочешь?

   - Приложи твое ухо к губам моим и губы к моему уху, - сказала царица Мериамун, - и я скажу тебе, чего хочу от тебя, Первородное зло!

   И они стали шептаться друг с другом во мраке темной комнаты.

   Наконец, змея высоко подняла свою женскую голову и снова громко рассмеялась.

   - Он ищет добра и найдет зло, ищет света и будет бродить во мраке! Хочет любви и найдет себе погибель! Желает овладеть Златокудрой Еленой, но прежде найдет тебя, Мериамун, а через тебя - смерть! Далеко странствовал он, но еще дальше придется ему странствовать, так как твой грех станет и его грехом. Мрак примет образ света. Зло будет сиять подобно добродетели! Я отдам его тебе, Мериамун, и он будет твой, но вот мой уговор: я не должна более лежать холодной и мертвой во мраке, в то время, когда ты ходишь под лучами яркого солнца. Нет, я должна постоянно обвиваться вокруг твоего тела; но не бойся, я буду казаться всем не более, как простым украшением твоего наряда, искусной работы поясом вокруг твоего пышного и гибкого царственного стана. Отныне я всегда буду с тобой, и, когда ты умрешь, умру с тобой! Согласна ли ты?

   - Согласна! - отвечала царица.

   - Так уже однажды отдавалась ты мне! - продолжало Зло. - То было давно-давно, под золотистым небом другой благословенной страны, где ты была счастлива с избранником твоего сердца. Но я впилась в твое сердце и обвилась своими кольцами кругом него, и из двоих вас стало трое. Тогда породилось все зло, скорбь и горе, какое было. Что ты, женщина, посеяла, то и пожнешь! Ты - та, из которой произошли все скорби и в ком исполнилась вся любовь!

   - Слушай! Завтра ночью ты возьмешь меня, обовьешь вокруг своего стана и на время примешь образ Елены Прекрасной; в образе Елены ты обольстишь Скитальца, и он хоть на один раз станет твоим мужем. Что будет дальше, я не могу сказать; я ведь только советник. Может быть, из этого произойдут несчастья, войны и смерть. Но что из того, если желание твое исполнится, и он погрешит, поклявшись тебе змием, он, который должен был бы клясться звездой! И тогда он будет связан с тобою неразрывными узами! Решай же, Мериамун!

   - Я решила, - произнесла царица. - Я согласна принять образ Елены и быть хоть раз супругой того, кого я люблю, а там пусть все гибнет! А теперь засни, Первородное Зло, засни, я не могу больше видеть твоего лица, хоть оно мое собственное лицо!

   Змея снова высоко подняла свою женскую голову и засмеялась злым, торжествующим смехом, затем, медленно распуская свои блестящие кольца, скользнула на пол и стала съеживаться, пока, наконец, не приняла вновь вида драгоценного украшения из опалов изумрудов и аметистов.

   Между тем Скиталец, выйдя из святилища Гаттор, не встретил более стражей-охранителей врат, так как боги отдали Одиссею красоту Елены Аргивянки, как это было предсказано заранее. А за завесой жрецы приветствовали его низкими поклонами, с удивлением смотря на этого героя, именуемого Эперитом, который стоял теперь перед ними жив и невредим, и страх объял их.

   - Не бойтесь! - сказал Скиталец. - Побеждает тот, кому боги даруют победу, я сразился со стражами-хранителями и прошел мимо них в святилище. Я видел лицо Гаттор и остался жив и в полном рассудке. А теперь дайте мне есть, так как я устал и силы мои нуждаются в подкреплении.

   Жрецы провели его в свою трапезную, предложив все, что у них было лучшего из пищи и питья. Утолив свой голод и жажду, Скиталец простился со служителями храма Гаттор и вернулся в свое помещение во дворце Фараона. Но здесь у его дверей стоял жрец Реи и, увидев его, еще издали поспешил к нему навстречу и заключил в свои объятия, так он был рад, что Скиталец остался жив.

   - Не надеялся я, Эперит, увидеть тебя живым! - произнес старик - Если бы не это желание царицы... - и вдруг он спохватился и прервал свою речь на полуслове.

   - Что ты говоришь о царице?..

   - Ничего, Эперит, ничего, я хотел только сказать, что она была очень огорчена, узнав, что ты пошел в храм Гаттор. Я не знаю, бог ты или человек, но клятва одинаково связывает и богов, и людей, а ты клялся Фараону охранять царицу до его возвращения. Скажи мне, намерен ли ты сдержать эту клятву? Намерен оберегать честь царицы, жены Фараона, - честь, которая даже дороже самой ее жизни?

   - Да, Реи, я намерен сдержать клятву, данную мною Фараону!

   Тогда старик продолжал как-то загадочно:

   - Думается мне, какой-то недуг овладел царицей Мериамун, и она страстно желает, чтобы ты уврачевал ее. Все, как видишь, складывается теперь так, как предсказывало видение царицы, о котором я говорил тебе, и потому я говорю тебе, Эперит, будь ты бог или человек, если ты нарушишь данную тобой клятву, будешь клятвопреступником и негодяем!

   - Разве я уже не сказал тебе, что не имею даже в мыслях нарушить эту клятву. Но ты как будто не доверяешь моим словам... Выслушай же меня, Реи, я имею сказать тебе нечто! Ты, если захочешь, можешь помочь мне и тем самым помочь себе и Фараону, которому я давал клятву, и той, чьей честью ты так дорожишь. Но если ты выдашь меня, Реи, то клянусь, ни твой преклонный возраст, ни твое высокое положение, ни даже та дружба, которую ты постоянно выказывал ко мне, не спасут тебя от моего меча!

   - Говори, Одиссей, сын Лаэрта, Одиссей из Итаки, жизнью своей ручаюсь тебе, что не выдам твоей тайны, если только она не во вред тем, кому я служу и кого люблю!

   - Нет, прежде скажи мне, как знаешь ты это имя? - воскликнул Скиталец, наступая на Реи.

   - Я знаю это имя и нарочно сказал тебе его, чтобы заранее убедить тебя, что твоя хитрость со мной ни к чему не приведет и что тайна твоя сохранена будет у меня, как и это имя!

   - Быть может, оно мое, быть может, не мое. Но это все равно. Знай только, что я боюсь твоей царицы, и если пришел сюда искать себе по сердцу женщину, то не ее пришел искать: там, в святилище Гаттор, я нашел ту, которую искал по свету. Завтра ночью я пойду к пилону храма и у ворот его встречу ее. Я приведу ее сюда, и мы повенчаемся с ней. Если ты хочешь помочь мне, Реи, то приготовь для нас судно и людей, чтобы мы с первыми же лучами рассвета могли бежать из этой страны. Правда, я клялся Фараону охранять царицу в его отсутствии до самого его возвращения, но, как ты сам знаешь, мудрый Реи, я всего лучше сберегу ее моим бегством, а если Фараон усомнится во мне, то, видно, уж так суждено!

   Реи несколько призадумался, затем отвечал:

   - Признаюсь, я страшусь увидеть эту богиню, но ради тебя решусь. Скажи же, по чему я могу узнать ее завтра у ворот храма?

   - Ты узнаешь ее по багрово-красной звезде, горящей у нее на груди. Не бойся: я буду с нею. Скажи же, обещаешь ли ты приготовить нам судно и людей?

   - И судно, и люди, все будет готово завтра к ночи, Эперит! Горячо любя тебя, я от души желаю, чтобы ты теперь уже мчался по волнам морей, омывающих берега Кеми, а с тобою вместе и та, которая называется Гаттор, та богиня, которою ты желаешь обладать, та, которую все люди на земле называют Мечтой Мира!

  

   В эту ночь Скиталец не видел царицы Мериамун. Но на другой день она прислала ему сказать, что зовет его к себе на пир в эту ночь. Реи также позвали на пир. Когда они пошли туда, Реи успел шепнуть Эпериту, что все готово и что он сам будет ночью на условленном месте. Вдруг дверь широко распахнулась, и перед ними появилась во всей своей красе царица Мериамун в сопровождении своих прислужниц и приближенных. Царственное одеяние ее сверкало драгоценными камнями, но лицо было бледно и надменно, а большие, темные, глубокие глаза ее сверкали каким-то необычайным блеском. Скиталец низко поклонился ей, а она горделиво склонила ему в ответ свою царственную голову и протянула ему свою руку, чтобы он вел ее к ее месту. За пиром они сидели рядом, но царица говорила мало в этот день, и когда заговорила, то только о Фараоне и о сонме Апура, о которых до сих пор не было известий.

   По окончании пира Мериамун пригласила Скитальца в свои покои; он покорно последовал за нею, хотя и против воли, Реи же царица не позвала, и таким образом Скиталец и Мериамун остались одни, так как прислужниц своих царица отпустила. Оставшись наедине, Мериамун долгое время молчала, но Скиталец чувствовал все время на себе ее упорный проницательный взгляд, словно она пыталась прочесть самые сокровенные его тайны на дне души.

   - Я утомилась, - произнесла, наконец, она, - расскажи мне что-нибудь о твоих скитаниях, об осаде Илиона, о многогрешной Елене, навлекшей на страну все эти беды и несчастья; расскажи, как ты, в одежде нищего, прокрался из лагеря Ахеян, чтобы повидать эту Елену, столь справедливо лишенную жизни богами.

   - Да, - отвечал Скиталец, - не хорошо, что столько героев погибло из-за красоты одной неверной женщины. Я сам задумал даже убить ее, когда говорил с нею в стенах Трои, но боги удержали мою руку!

   - Так ли это было, полно! - сказала царица, загадочно улыбаясь. - А если бы она была еще жива, и ты увидел бы ее теперь, убил бы, Одиссей?

   - Ее нет уже в живых, царица!

   - Да... скажи мне теперь, Одиссей, ты вчера ходил в храм погибели, в святилище Гаттор! Что ты видел в этом храме?

   - Я видел прекрасную женщину, быть может, бессмертную богиню, которая, стоя на пилоне храма, пела сладкозвучную песню. Все видели и слышали ее, теряли рассудок, а затем пытались пробить себе дорогу между духами, охраняющими врата святилища, и падали один за другим под ударами невидимых мечей!

   - Но ты, Одиссей, не потерял рассудка и не старался прорваться сквозь невидимую преграду?!

   - Нет, Мериамун, в молодости я видел красоту Елены Аргивянки, которая была много прекраснее той, которую вы называете Гаттор; никто из людей, видавших Елену, не пожелает обладать этою Гаттор!

   - Но, быть может, те, кто видел Гаттор, пожелают обладать Еленой Аргивянкой! - медленно и многозначительно промолвила царица, и Скиталец не знал, что ему ответить.

   Так они беседовали некоторое время. Мериамун, знавшая все, невольно удивлялась хитрости и лукавству Скитальца, но ничего не дала ему заметить. Наконец, он встал и с глубоким поклоном объявил царице, что должен идти - осмотреть стражу, расставленную вокруг дворца и ворот его. Царица посмотрела на него страшным загадочным взглядом и затем разрешила удалиться. Одиссей вышел, искренно радуясь, что избавился от ее присутствия, стеснявшего его. Но едва только тяжелая завеса спала за ним, как Мериамун вскочила на ноги со своего мягкого ложа, и страшный огонь решимости блеснул в ее глазах. Она ударила в ладоши и приказала всем сбежавшимся на ее зов прислужницам ложиться на покой, так как сама она тоже собирается отойти ко сну и ни в ком из них не нуждается. Когда женщины ушли, оставив ее одну, Мериамун прошла в свою опочивальню, не задумываясь, подошла к резному сундуку и, достав из секретной шкатулки Первородное Зло, отогрела его на груди, вдохнув в него дыхание жизни. И вот оно выросло и, обвившись вокруг нее, стало нашептывать ей, чтобы она одевалась в белый венчальный наряд и обвила вокруг стана змею Зла, думая все время о красоте, которую видела на лице Мертвой Натаски в храме Озириса, на лице Баи и Ка. Мериамун послушно исполнила все; сердце ее кипело ревностью и ненавистью, и мысли ее далеки были от тех бед и несчастий, которые должен был породить ее грех. Омывшись в душистой воде и натерев себя благовонными маслами, царица расчесала свои роскошные волосы и оделась в белые одежды. После этого она, схватив обеими руками Зло, прижала его к себе. Со страшным смехом сверкающая змея обвилась вокруг ее стана и в одно мгновение свернулась и сократилась до подобия по