Хаггард Генри Райдер - Мечта мира

   Генри Райдер Хаггард

   OCR Roland, 2006.

  

   Шумно плещут и пенятся огромны валы безбрежного моря, омывая подошвы гор.

   Тихо скользит по волнам корабль, огибая острова и несясь вперед во мраке ночи. У корабля только одна мачта и широкий коричневый парус, на котором вышита золотом звезда: его корма стоит высоко над водой и похожа на клюв птицы; нос выкрашен в ярко-красный цвет.

   На веслах корабль несется так же легко, как при западном ветре.

   На деке корабля стоит человек и смотрит вперед. Он невысокого роста, но крепко сложен, широкоплеч и, по-видимому, очень силен. У него синие глаза; темные вьющиеся волосы рассыпаются из-под красной матросской шапки, по пурпуровому плащу, застегнутому золотою брошью. В его темных локонах мелькают серебряные нити, а борода совсем побелела. Вся душа его в глазах; он следит, не уставая, не покажется ли из темноты огонь маяка на лежащем впереди острове или дымок из-за далеких холмов, но ждет напрасно: ни огня, ни дыма, ни звука голосов, ни крика птиц, ничего. На острове царит мертвая тишина.

   Вот корабль приблизился к берегу, на котором не было и признака жизни. Лицо человека омрачилось. Глаза его потухли, он, казалось, постарел от заботы, сомнений и тоски по родному дому.

   Ни один человек не мог так любить свой дом, как он, Одиссей, сын Лаэрта, прозванный Улиссом, - возвращавшийся теперь из своего вторичного странствия. Весь мир знал о его первом путешествии. Десять лет скитался он по морю, после взятия Трои, и добрался до дома, переодетый нищим. Дома он встретил злобу и насилие врагов, убил их в своем собственном доме и снова завоевал свою жену, однако и после того не нашел покоя и отдыха: на нем тяготело проклятие. Он должен был выполнить свою задачу, странствовать до тех пор, пока не достигнет той страны, где люди не знали вкуса соли и не слыхали о существовании соленого моря.

   Тогда он должен был принести жертву богу моря и вернуться домой. Он стерпел проклятие, выполнил все должное, чтобы умилостивить разгневанное божество, относившееся раньше к нему по-дружески, и после всевозможных приключений приближался к родине. Итак, побывав в чудных странах, теперь он возвращался от Ворот Солнца и Белой скалы, из Обиталища душ, из страны народа Снов.

   Но на его родном острове было тихо и пустынно, как нигде; берега казались пустыней при лучах рассвета.

   Корабль остановился у хорошо знакомой гавани, закрытой скалами от ветра. Скиталец не обернулся назад, не сказал ни одного слова на прощанье своему экипажу, схватился рукой за ветку огромного оливкового дерева и прыгнул на берег, здесь встал на колени, поцеловал родную землю и, покрыв голову плащом, начал молиться, чтобы найти дома мир и покой, верную любимую жену и достойного сына.

   Но молитва его не была услышана. Поднявшись после молитвы на ноги, странник оглянулся назад, но в гавани не было и следа корабля, а в море не было заметно белевшего паруса. Кругом царила тишина, даже дикие птицы не приветствовали своим криком.

   "Солнце только что взошло, и люди не успели проснуться, - подумал Скиталец и, скрепя сердце, пошел по тропинке на холм, через скалы, тянувшиеся массами по острову. Взбираясь по холму, он надеялся, как прежде, найти хижину своего верного слуги, свинопаса, и узнать от него о родном доме. Вот и хижина его. Дубовый крепкий частокол - весь поломан. Ни признака дыма из трубы; даже собаки не выбежали навстречу. Дверь в домик была открыта настежь, но в нем было совсем темно. Паутина висела с потолка, всюду была пыль и запустение. Очевидно, люди давно не входили сюда.

   Скиталец крикнул, но ему ответило только эхо. Тогда он вошел внутрь, надеясь найти пищу, а может быть, искру тлевшего огня под сухими листьями. Но нет. Холодный мрак, подобный смерти, царил повсюду.

   Скиталец снова вышел на воздух, под теплые лучи солнца, и пошел по направлению к городу Итаке. Он видел сиявшее, как прежде, безбрежное море. Но на нем не видно было парусов. На полпути ему встретилась ольховая роща и бассейн, вода которого вытекала из старого фонтана Нимф. Теперь бассейн был изломан и зарос мхом; вода промыла в нем трещины и ушла в море. Путешественники не совершали здесь жертвоприношений, и огонь на алтаре Нимф давно погас. Трава покрыла остатки пепла; жертвенный камень зарос плющом.

   Скиталец спешил вперед с тяжелым сердцем. Скоро он увидел высокую кровлю своего дома. Но и здесь не видел дыма из трубы; широкий двор зарос сорной травой. Там, где по середине двора когда-то стоял алтарь Зевса, находилась большая куча какой-то белой пыли, около которой росла безобразная трава, редкая, как волосы на голове прокаженного.

   Скиталец вздрогнул, заметив в куче почерневшие человеческие кости; подошел ближе и, - о ужас! - куча оказалась останками мужчин и женщин. Очевидно, здесь хорошо поработала смерть; масса народа погибла от чумы. Трупы их были сожжены, а те, кто свалил их сюда, вероятно, убежали, так как людей не было видно нигде. Двери даже были открыты, но никто не входил и не выходил из них. Дом был мертв так же, как люди, которые когда-то жили в нем.

   Скиталец помедлил минуту на месте, где старый Аргас когда-то приветствовал его. Одиноко стоял он, опираясь на свой посох. Вдруг луч солнца упал на кучу костей, и что-то ярко заблестело в ней. Скиталец дотронулся концом своего посоха до кучи, и к его ногам упала кость руки, на которой блеснуло золотое запястье. На запястье была выгравирована знакомая надпись.

    

   При виде ее несчастный в ужасе упал на землю, узнав золотое запястье, несколько лет тому назад привезенное им в подарок жене своей, Пенелопе. Он обессилел и долго рыдал, собирая прах своей жены и посыпая им свою голову. Долго лежал он на земле, кусая руки, проклиная богов и судьбу, лучи солнца жгли его; но он даже не двинулся с места, когда ветерок на закате солнца зашевелил его волосы.

   Солнце закатилось, и стало темно. На востоке медленно всплыл серебристый месяц. Неподалеку раздался крик ночной птицы. Черные крылья мелькнули в воздухе, и хищная птица клюнула шею Скитальца. Он пошевелился, взмахнул рукой, схватил птицу и с силой бросил ее на землю. Страдания его были так невыносимы, что он начал искать у пояса нож, чтобы убить себя, но ножа не было. Тогда он встал, шатаясь, и стоял, озаренный лучами месяца, словно лев у разрушенного дворца забытых королей. Ослабев от голода и тоски, он прислонился к дверям собственного дома и смотрел на высокий каменный порог, где когда-то он сидел, переодетый нищим и где убил оскорбителей своей жены.

   Теперь жена его умерла. Все было кончено и навсегда. При свете луны, дом казался ему каким-то страшным призраком... Там не было людей, не было тепла, света и любви. Столы были свалены там и сям в большом зале, кресла из слоновой кости - сломаны. Повсюду валялись остатки похоронного пира, опрокинутые кубки и блюда. Лунные лучи скользили по стенам, сверкая на клинках оружия и бронзе.

   Вдруг одна знакомая вещь привлекла внимание Скитальца. Это был лук Эврита, из-за которого великий Геракл убил своего гостя в своем доме; ни один смертный не мог согнуть его. Скиталец берег драгоценный лук, не взял его с собой на корабль, а оставил дома, как дорогую память об убитом друге! Теперь, когда дом его мертв, когда нет в нем ни жены, ни ребенка, ни слуг, только этот лук, казалось, приветствовал его. Это был удивительный волшебный лук! В нем обитал дух, который предвещал битвы. Перед всяким несчастьем лук странно звучал целую ночь. Его тонкий, пронзительный голос звенел, как струна, и гудел, как стрела. В то время, когда Скиталец стоял и смотрел на оружие, лук зазвенел. Сначала звуки были слабы, но по мере того, как он прислушивался, они становились сильнее, явственнее. Это пение звучало в его ушах и сердце.

   Это была песнь смерти, и эти звуки впервые нарушили тишину заброшенного дома.

  

   Ясно и гулко пост стрела

   Вещую песнь волшебного лука, и звучит, как струна.

   Пронзительно раздается ее песнь.

   Пустите нас, пустите насытиться телом человека!

   Быстрые, жадные, летим мы издалека

   Словно хищная птица на кровавый пир после битвы.

   Мы наполним собою воздух

   Подобно каркающим стаям хищных воронов.

   Словно снежные хлопья, гонимые ветром.

   Мчимся мы и несем с собой смерть.

  

   Услышав эту музыку, Скиталец понял, что война - близко. Он знал, что его стрелы быстро полетят в цель и насытятся человеческой кровью, протянул руку и взял лук.

   Наконец, страдания его разразились слезами. Слезы потекли ручьями из его глаз. Он долго и непрерывно плакал, потом встал и пошел, потому что голод заговорил в нем сильнее тоски, любви и желаний.

   Через узкую дверь он прошел в потайную кладовую дома, которая была выстроена им самим. С трудом отыскал он дверь, так как и здесь все заросло травой, и нашел запас зерна. Дом был богат запасами и провизией, когда появилась чума. Странник поел и вынул из сокровищницы прекрасное золотое вооружение несчастного Париса, сына Приама. Царь Менелай, после разгрома Трои, подарил его своему дорогому гостю Одиссею. Скиталец одел на себя золотое вооружение и взял меч с бронзовым клинком и серебряным наконечником. Любовь к жизни вернулась к нему теперь, когда он поел, выпил воды и слышал песнь волшебного лука. Он был жив и надеялся жить, хотя дом его был заброшен, жена умерла, и сын Телемак исчез, и никто не мог ничего сказать о нем.

   Одевшись, он выбрал себе два копья, почистил их, привязал за плечами колчан со стрелами, взял свой большой лук и ушел из родного дома, ушел навсегда. Никогда нога его не ступит сюда более!

   Пусть зарастает травой, пусть морской ветер поет над ним погребальную песнь!

  

   Ночь была светла и тиха. Только шум воды нарушал царившую кругом тишину. Скиталец вышел из своего дома и пошел к морю, поглядывая на окна домов. Но в них было темно и тихо. Многие из домов были совсем разрушены, так как за чумой последовало землетрясение. Там и сям по дороге виднелись ямы, и лунный свет, пробиваясь в трещины домов, бросал причудливые и странные тени. Наконец, Скиталец добрался до храма Афины, богини войны. Кровля храма упала, колонны пошатнулись, пол зарос диким тимьяном. Он подошел к двери другого храма, на алтарь которого когда-то приносили много жертв. То был храм Афродиты, богини любви.

   В открытую дверь до него донесся нежный запах ладана и курений; что-то блеснуло в серебристых лучах месяца... Медленно шел Скиталец, чувствуя себя усталым, словно в полусне, потом спрятался в тени длинной миртовой аллеи, опасаясь, что морские разбойники, быть может, пируют в развалинах забытого храма.

   Нет, ни одного звука не доносилось до него, ни пения, ни танцев... Все было тихо и пустынно.

   Вооружившись мужеством, он вошел в священное место. Высокие, бронзовые жаровни не дымились курением; факелы не горели в руках золотых фигур, стоявших в храме Афродиты. Но что это? Грезил ли он наяву, или был это отблеск лунного света? Весь храм купался в огненном сиянии. Пламя выходило не из алтаря божества, а горело неугасимым, божественным огнем. Стены, с нарисованными на них сценами любви, колонны и своды, - все это пламенело ярким сиянием огня.

   Скиталец испугался, поняв, что Божество близко. Он склонил голову, закрыл свое лицо и сел у алтаря. Спал ли он или грезил, он сам не знал, но ему явственно слышался шелест и шепот миртовых и лавровых деревьев, и чье-то холодное дыхание повеяло ему в лицо.

   Он вздрогнул; волосы на голове зашевелились. Потом наступила тишина. Затем раздался голос. Он знал, что это голос Божества: боги часто говорили с ним прежде; он слыхал музыкальный голос Афины, царицы мудрости и войны, нежный лепет Цирцей, дочерей Солнца, и дивную речь Калипсо. Теперь слова доносились до него нежнее воркованья голубки, слаще сна: "Одиссей, ты не знаешь меня, но я твоя госпожа, и ты должен быть моим слугой! Где же твоя богиня, Афина? Зачем преклоняешь ты колена перед дочерью Зевса?"

   Скиталец не ответил, только склонил голову в глубокой тоске. Между тем таинственный голос продолжал:

   - Смотри, твой дом опустел, твой очаг холоден! Ночные птицы нашли приют под твоей кровлей.

   - У тебя нет ни ребенка, ни жены, ни родины; твоя богиня Афина забыла тебя. Много жертв приносил ты ей, а мне принес ли хоть пару голубей? Или она забыла тебя потому, что серебристые нити появились в твоих темных волосах? Разве мудрая богиня так же изменчива, как нимфы? Разве она любит человека только в расцвете юности?

   - Я не знаю и не понимаю этого! Знаю только, Одиссей, что ты должен склониться передо мной и служить мне. Я покоряю себе все живущее: богов, людей и животных. Не думал ли ты избежать Афродиты? Ты никогда не любил так, как я внушаю людям любить. Ты никогда не слушался меня, не знал радостей и горя любви! Ты только терпел ласки Цирцеи, дочери Солнца, и скучал в объятиях Калипсо. Что касается твоей умершей жены, Пенелопы, ты любил ее законной любовью, но не пылкой страстью. Она была твоим другом, твоей хозяйкой, матерью твоего сына. С ней соединяются все воспоминания твоей родины. Но она умерла; ребенка нет, твоя родина - только груда костей и развалин. К чему послужили все твои странствования, труды и приключения? Что нашел ты? Ты жаждешь найти ту, что ищет все человечество - Мечту Мира. Никто не может найти ее, не нашел и ты, Одиссей. Твои друзья умерли, страна опустела, все погибло, осталась одна надежда. Перед тобой лежит новая жизнь, без забот и воспоминаний прошлого. Хочешь ли ты быть моим слугой?

   Голос становился все нежнее, слышался все ближе, дивное благоухание коснулось Скитальца. Дыхание богини коснулось его шеи, ее волосы смешались с его темными локонами.

   - Теперь, Одиссей, - продолжал голос, - пожертвуешь ли ты один час для меня? Не бойся, ты не увидишь меня. Подними голову и взгляни на Мечту Мира!

   Одиссей поднял голову и увидел дивное видение. Это была девушка, не похожая на смертную женщину, в полном расцвете красоты и юности, почти дитя, прекрасная, как богиня. Сама Афродита могла бы позавидовать ее чудной красоте!

   Она была тонка и стройна, как молодая пальма, в ее глазах светилось спокойствие и невинность дитяти. Девушка держала на голове блестящий бронзовый кувшин, словно несла воду из колодца.

   Скиталец узнал ее: он видел эту девушку во время путешествия в страну царя Тиндаруса, ее отца. Она встретилась ему, когда шла с реки. Тогда он был молод, его глаза любовались красотой Елены, сердце жаждало ее, прекраснейшую из женщин, и он просил ее руки. Но Елена была отдана другому человеку, Менелаю.

   Созерцая юную Елену, Скиталец чувствовал, что помолодел, что любит красавицу страстной и юной любовью.

   Видение растаяло, исчезло... Из тумана появилась новая картина. Он увидел самого себя, переодетого нищим, сидевшего в огромном, освещенном зале, а женщина мыла ему ноги и мазала его голову благовонным маслом. Лицо женщины было прекрасно, но печально.

   И вспомнилось Одиссею, как прокрался он в город Трою в дом Приама, чтобы проследить троянцев, как Елена, прекраснейшая из женщин, омыла его ноги и помазала голову маслом. Пока он смотрел, видение исчезло в тумане. Он склонил голову, упал на колени перед алтарем богини и воскликнул:

   - Где под солнцем живет Златокудрая Елена? Голос богини, казалось, прошептал ему на ухо:

   - Разве я не правду говорила, Одиссей? Разве ты не служил мне, разве не любовь спасла тебя в Трое, в ту ночь, когда даже мудрость не могла помочь тебе?

   - О да, богиня!

   - Слушай же! - продолжал голос. - Я буду милостива и добра к тебе. У тебя нет ничего, ни дома, ни родины, но я вдохну в твое сердце забвение всех печалей и любовь к той, которая была твоей первой любовью в дни твоей юности! Елена еще живет на земле. Я пошлю тебя искать ее, и ты будешь долго воевать и странствовать. Ты найдешь ее в далекой стране, среди странного народа, и храбрейший, и мудрейший из мужей будет в объятиях прекраснейшей из женщин. Но помни это, Одиссей: ты должен отдать свое сердце только Елене, а не другой женщине. Вот тебе знак, по которому ты узнаешь Елену в волшебной стране, среди женщин, занимающихся колдовством. На груди Елены сияет драгоценный камень, большая звезда, мой дар ей в ночь ее свадьбы с Менелаем. От этой звезды капают красные капли, похожие на кровь, текут на ее платье и исчезают, не запачкав его.

   Ты узнаешь ее по этой звезде любви и поклянешься ей в любви и верности. Если же ты, Одиссей, нарушишь свою клятву, то никогда в жизни не увидишь Златокудрую Елену. Ты умрешь от воды тихой смертью! Но раньше ты будешь в объятиях прелестной Елены!

   - Богиня, как может это быть, - возразил Скиталец, - если я один на этом острове? У меня нет ни корабля, ни спутников, чтобы переплыть море?

   - Не бойся! - ответил голос. - Все в руках богов. Иди из моего храма и усни. Спи и отдыхай! Твоя сила вновь вернется к тебе, и раньше заката солнца ты будешь уже плыть на поиски Мечты Мира. Теперь же выпей эту чашу на моем алтаре! Прощай!

   Голос замер, словно далекая музыка. Скиталец очнулся, поднял голову, но свет исчез, и серые предрассветные сумерки смотрели в окна храма. На алтаре стояла золотая чаша, наполненная до краев красным вином. Скиталец взял чашу и выпил волшебный напиток. О, чудо! Сердце его согрелось надеждой, забылись все прежние печали, горести и тоска по любимым существам, которых не было в живых.

   Он встал и пошел легкой походкой молодого человека, держа в руке оба копья и неся на спине свой лук, затем, дойдя до большой скалы, лег и заснул глубоким сном.

  

   На востоке занималась заря. Новый день начинался над спокойной гладью моря. Лучи солнца озарили верхушки холмов, играя на золотом вооружении спящего Скитальца. В это время невдалеке показался черный корабль, быстро бежавший к берегу на веслах. Нетрудно было узнать в нем корабль сидонских купцов, удивительно жадного и корыстного народа. На носу корабля находились две фигуры богов, большеголовых карликов с огромными ртами и кривыми ногами.

   Корабль возвращался из Альбиона, от ворот великого моря, и вез богатую кладь. На дне корабля, рядом с рулевым стоял капитан, худой, зоркий моряк, который издали заметил золотое вооружение Скитальца. Он не мог ясно разглядеть, что блестело так ярко в лучах солнца, но всякое золото привлекало его, как железо притягивает к себе руки героев. Капитан приказал направить корабль к берегу; подойдя ближе, моряки увидели спящего человека в блестящем золотом вооружении. Пошептались купцы, рассмеялись, вышли на берег, захватив с собой канат и веревку, на которой сделали петлю и узел, лассо, чтобы удобнее захватить спящего человека, затем влезли на утес, чтобы набросить петлю и втащить человека в золотом вооружении на свой корабль, увезти его к устью египетской реки и продать в рабство. Коварные и жадные си-донцы любили ловить мужчин и женщин и продавать их за золото или серебро. Они успели захватить много царских сыновей, которые умерли в неволе, тоскуя по родине.

   Тихо подвигаясь вперед, сидонцы ползли по траве и, наконец, очутились около спящего Скитальца. Но последний во сне почуял их приближение, повернулся и сел, недоуменно оглядываясь кругом. Не успел он, однако, опомниться, как петля очутилась уже на его шее. Его повалили и потащили. Но он вскочил на ноги, издал свой воинственный клич и бросился на купцов, схватившись за меч. Те, которые стояли ближе к нему, отпустили веревку и убежали, но остальные тащили веревку изо всей силы. Если бы руки Скитальца были свободны, он мог бы вытащить меч и покончил бы с ними, но его руки были стянуты петлей. Долго не могли они справиться с ним, хотя те из них, которые убежали, успели вернуться назад и помогали тащить веревку. Наконец, они осилили его и потащили за собой, шаг за шагом. Пока он не запнулся и не упал. Тогда они кинулись на него, схватили и связали веревками, затянув их морским узлом. Но добыча обошлась им дорого, и двое не вернулись на свой корабль, так как Скиталец раздавил одного из них своими коленями, а другого убил страшным ударом ноги.

   Наконец, он ослабел, и разбойники потащили его на корабль, где и бросили на фордек.

   Корабль поплыл вперед. Ветер был попутный. С легким сердцем отправились купцы в путь. Они умели вести дело с дикими племенами, жившими на острове Альбион, закупили достаточно и олова, и золота, и стекла, а теперь, в довершение всех своих приключений, им удалось захватить человека, за вооружение которого можно получить царский выкуп. Прекрасное путешествие! Прекрасный, попутный ветер!

   Путь их был длинный, по хорошо знакомым водам. Они прошли Кефалонию, многие другие острова и лесистую местность Закинта, которая принадлежала Одиссею. Но он лежал молча, тяжело дыша, и поднял голову только, чтобы взглянуть на заходящее солнце, которое скрывалось за утесами родной Эллады.

   Корабль шел вдоль берега, мимо многих забытых городов. Глубокой ночью добрались они до Пилоса, издалека заметив огни, горевшие в домах города.

   Когда они достигли южного пункта, где встречаются два моря, разразилась буря, и ветер погнал их к устью Нила. Долго боролся корабль с волнами и не мог войти в гавань, долго бросало его во все стороны. Люди хотели спасти корабль, выбросив за борт весь груз, но капитан защищал сокровища с мечом в руке: он решил или утонуть, или плыть вперед на корабле, добраться до Сидона, города цветов и пальм, выстроить там белый домик среди пальмовой рощи и навсегда отказаться от моря. Он дал клятву в этом и не позволил им бросить Скитальца за борт, как те хотели. "За него можно взять хорошие деньги!" - кричал капитан.

   Наконец, буря прекратилась; люди ободрились, совершили жертвоприношения, налив вина перед фигурами богов-карликов на носу корабля, и зажгли куренья на маленьком алтаре, потом, насмехаясь над пленником, повесили его меч и щит на мачту, а колчан и лук взяли себе, как трофей победы. Купцы думали, что пленник не понимает их языка, но тот хорошо понимал, так как побывал во многих странах и знал многие языки. Потом матросы принесли пленнику пищи и вина. Он поел, и его сила вернулась к нему. Тогда он знаком пояснил им, чтобы они несколько ослабили связывавшую его веревку, так как у него затекли ноги. Они пожалели его и несколько ослабили узлы веревок. Одиссей лег на спину и отдыхал.

   Так плыли они к югу и видели много странного, на пути своем встречали корабли с невольниками, молодыми мужчинами и женщинами из Ионии, которые были похищены работорговцами. Сидонцы очень спешили и однажды ночью бросили якорь у маленького островка, близ устья Нила.

   Скиталец начал обдумывать план бегства, хотя надежды на успех было мало. Он лежал в темноте и не мог спать. Часовой стоял поблизости, не сводя с него глаз. Тогда пленник притворился спящим. Много мыслей теснилось в его голове, и ему казалось теперь, что видение богини было только сном. Ему придется жить в рабстве, быть невольником, работать на египетских рудниках или стоять на часах у дворцовых ворот, до самой смерти. Вдруг он услыхал слабый звук сверху из лука, висевшего на мачте, над его головой. Песнь лука проникла ему в сердце.

  

   О! Час близится,

   Время летит,

   И враги убегут

   От острых стрел.

   Пусть хищные птицы летят

   К тем, кто спит и кого ожидает смерть!

   Пронзительно и громко

   Поют острые стрелы.

   Песнь лука звучит, как струна.

  

   Пение затихло, - и к Скитальцу вернулись надежды: он знал теперь, что не будет рабом, что час освобождения близок Узлы веревок не мешали ему. Давно, в дни его странствий, Калипсо, горячо любившая его, научила его завязывать узлы, которых не может развязать ни один человек, и развязывать все узлы, завязанные людьми. Он припомнил теперь ее уроки и, забыв о сне, потихоньку развязывал веревки и узлы. Он мог уйти теперь, если бы ему удалось убежать незамеченным, доплыть до острова и спрятаться в кустарнике. Но душа его жаждала отмщения не менее, чем свободы. Он решил завладеть кораблем со всеми сокровищами и поехать к египетскому царю.

   С этой мыслью он лежал, оставив веревки на руках и ногах, как будто они были крепко завязаны.

   Так пролежал он до утра, когда пришли матросы и снова начали смеяться над ним. Один из них взял блюдо с чечевицей, поднес его Скитальцу и сказал на финикийском языке:

   - Могущественный господин, ты - один из сонма богов, удостой принять нашу жертву! Разве вкусный запах не ласкает обоняние господина? Почему не хочет он дотронуться до жертвы?

   Сердце Одиссея закипело гневом и негодованием, но он сдержался и улыбнулся.

   - Почему не подходишь ты ближе, друг мой, - произнес он, - чтобы я мог ощутить запах жертвы?

   Моряки удивились, услыхав, что он говорит на их языке. Человек, державший блюдо, подошел ближе и, словно дразня собаку, то подносил к нему блюдо с чечевицей, то отнимал его прочь. Но едва он успел подойти ближе, как Скиталец вскочил на ноги, причем веревки упали к его ногам, и ударил матроса по голове своим кулаком. Удар был так силен, что проломил голову матросу. Последний ударился о мачту, причем крепкая мачта пошатнулась, упал и тут же умер. Тогда пленник схватил с мачты свой лук, меч, надел колчан на плечи и побежал на нос корабля. Корабль был узок и, прежде чем матросы опомнились от изумления, Скиталец стоял уже позади алтаря богов-карликов, натянув стрелу и гневно смотря на врагов. Панический страх охватил сидонцев.

   - Увы! Что мы сделали! - вскричал один из матросов. - Мы схватили и связали бога! Наверное, это бог Лука, которого зовут Аполлоном. Мы должны высадить его на остров и просить пощады, чтобы он не послал нам бури и волн!

   - Нет, нет, рабы! - кричал капитан. - Это вовсе не бог, а обыкновенный человек, а его вооружение стоит больших денег!

   Он приказал матросам пробраться на дальний конец корабля и оттуда бросать копья в пленника, сам также вооружился длинным копьем. Это были длинные, острые пики, и ничто не могло противостоять им. Матросам вовсе не нравилось приказание капитана: достать копья значило приблизиться к луку со стрелами. Только пять человек пошли на дек [палуба корабля], где стоял пленник. Он пустил стрелу, потом другую. Двое матросов упали, один был убит копьем, а двое остальных убежали назад.

   - Собаки! - закричал Одиссей на языке сидонцев. - Это было ваше последнее путешествие. Никогда более не продадите вы в рабство ни одного человека!

   Моряки столпились в кучу, советуясь, что делать с ним. Стрелы градом летели в них; на деке им негде было спрятаться от стрел.

   Солнце взошло и ослепительно засияло на золотом вооружении Одиссея. Он стоял один наверху, держа лук наготове. Кругом царила тишина; корабль качался на якоре. Вдруг несколько человек показалось на дальнем конце корабля с щитами в руках. Копья полетели в Скитальца. Он уклонился от одних, другие отскочили от его доспехов и воткнулись в туловища богов-карликов. Глаза его зорко следили за движением врагов. Вдруг он заметил тень рядом с ним на деке корабля, оглянулся и увидел человека, взобравшегося на мачту и готового поразить его. Скиталец схватил копье и метнул его в человека. Орудие воткнулось в руки матроса, и он беспомощно повис на мачте, взывая о помощи к товарищам. Теперь стрелы пленника понеслись в людей, стоявших на деке; те побежали, крича, что он бог, а не человек, другие бросились в море и поплыли к острову.

   Скиталец не стал более ждать, выхватил меч и бросился за ними с криком, похожим на крик морского орла. Меч его летал вправо и влево, поражая всех на своем пути. Многие упали, другие бросились за борт, только капитан корабля, понимая, что все потеряно, повернулся и бросил копье в лицо Скитальца. Копье воткнулось в золотой шлем и слегка задело голову. Скиталец прыгнул на капитана и ударил его рукояткой меча с такой силой, что тот упал без чувств, затем связал ему руки и ноги и привязал к железному крюку. После этого он подошел к человеку, беспомощно висевшему на мачте.

   - Что поделываешь, друг? - кричал насмешливо Скиталец. - Ты желаешь остаться со мной, а не хочешь уйти с товарищами? Оставайся же там и смотри на устье реки и на рынок, где ты хотел продать меня за хорошие деньги!

   Но несчастный матрос уже умер от страха и страданий. Скиталец, расстегнув свое золотое вооружение, снял его, достал свежей воды, чтобы помыться, золотой гребенкой причесал свои длинные темные локоны и собрал все стрелы, воткнувшиеся в трупы, обратно в колчан. Когда все это было сделано, он снова надел свое вооружение, но, несмотря на свою силу, не мог вытащить осколка копья из своего золотого шлема. Подкрепившись пищей и выпив вина, он сделал возлияние на алтарь богов, отвязал канат от огромного камня, к которому был привязан корабль, затем взялся за руль и при свежем северном ветре направил корабль к южному рукаву Нила.

  

   Теперь и Скиталец почувствовал себя усталым. Солнце стояло высоко на небе. Корабль быстро несся вперед. Но вдруг небо потемнело, и воздух наполнился шумом и шелестом бесчисленных крыльев. Казалось, что все птицы, жившие в этой стране, слетелись сюда и неслись над морем, крича и шумя на разные лады.

   В темной массе птиц ясно выделялись белоснежные лебеди. При виде их Скиталец схватил свой лук и пустил стрелу в лебедей. Один из них камнем упал в воду позади корабля.

   Скиталец ожидал этого, но, о ужас! - вода вокруг раненого лебедя покраснела, как кровь. Серебристые крылья и белоснежные перья лебедя покрылись красными пятнами. Скиталец с удивлением смотрел на это зрелище, заметив, что красная пена плыла с юга, от устьев Нила, что позади корабля вода приняла кроваво-красный цвет. Скиталец подумал, что на берегах Нила была какая-нибудь битва, что бог войны разгневался и окрасил кровью священную реку и море. Но где была война, туда рвалось его сердце, и он направился прямо к устью реки.

   Было два часа пополудни, солнце ослепительно сияло на небе, как вдруг произошло что-то неожиданное. Солнце сделалось кроваво-красным и окуталось туманом, черным, как ночь. На юге стояло черное облако, похожее на гору, окаймленное огненным сиянием. Никогда во всю свою жизнь, за время всех своих странствований, Одиссей не видел такого мрака. Он не мог видеть ни корпуса, ни мачты своего корабля, ни мертвых матросов на палубе, ни капитана, громко стонавшего внизу и призывавшего богов. Только впереди корабля, на горизонте, виднелся просвет голубого неба да маленький остров, где он убил сионских купцов, белел вдали, словно сделанный из слоновой кости.

   На севере, откуда он ехал, сияло ясное небо, высокие вершины гор, белели храмы богов. А на юге, куда он направлялся, стояла мрачная туча и царила темнота. Он знал, что там будет война людей и богов, что он найдет там последние объятия любви.

   Забывая о предстоящих опасностях, Скиталец рвался вперед: он не знал страха, будучи из тех людей, которые не сворачивают с намеченного пути. Он пошел к алтарю богов, где еще дымились куренья, своим мечом расколол несколько стрел и рукояток в мелкие щепки, положил их в жаровню и поджег. Огонь ярко вспыхнул и озарил лица мертвых людей, лежавших на палубе.

   Это было самое странное путешествие в его жизни, в обществе мертвецов, среди непроглядной темноты. Ветер дул с порывами. Наступила какая-то безрассветная ночь. Но на сердце его было легко, ему казалось, что он стал снова мальчиком. Забылись все прочие печали, когда он выпил напиток богини и упился наслаждением битвы.

   Он схватил лиру мертвого сидонца и запел торжествующую песнь.

  

   Хотя свет солнца погас во мраке,

   Хотя народ мой исчез с лица земли,

   Хотя я плыву по священному морю

   Навстречу золотым лучам солнца,

   Хотя я одинок и никому не известен,

   Сердце мое, терпи, не страшись!..

  

   Пока он пел, в темноте появился красноватый свет, и корабль помчался к этому свету. Скоро Скиталец увидел два столба пламени с узким промежутком между ними. Корабль прошел между ними. Огненные столбы вблизи оказались огромными горами, а за ними виднелась гавань. Когда корабль приблизился к гавани, Одиссей увидал огни на лодках, и моряк в одной из лодок заговорил с ним на египетском языке, спрашивая, нужно ли лоцмана, чтобы провести корабль в гавань.

   - Да, да! - воскликнул Одиссей.

   Лодка пошла к кораблю. Лоцман вошел на корабль, держа факел в руке. Когда его глаза упали на мертвецов, на капитана, привязанного к железному крюку, на золотое вооружение героя, на его лицо, он в ужасе отступил назад, думая, что сам бог Озирис на корабле Смерти явился в Египет. Но Скиталец просил его не бояться, говоря, что он приехал с богатым грузом и с драгоценными дарами Фараону. Лоцман, скрепя сердце, принялся за дело, и между двумя столбами огня корабль проскользнул в тихую гавань великой египетской реки. Затем, по совету лоцмана, корабль был направлен к храму Оракула в Танисе, - верное убежище чужеземцев, где ничто не могло потревожить их. Но сначала нужно было выбросить мертвых сидонцев за борт, так как египтяне ненавидели трупы. Один за другим мертвецы полетели в воду. Отвратительное зрелище!

   В воде кишели огромные, чудовищные рыбы, набросившиеся на мертвые тела. Страшно было видеть, как они бросались на добычу, хватали ее и разрывали на куски, в непроглядном мраке, при отблеске далекого огня. Казалось, это была страшная река смерти, обитаемая чудовищами и всеми ужасами смерти. В первый раз в жизни сердце Скитальца замерло от страха. Тогда он вспомнил, что даже птицы в испуге летели прочь отсюда...

   Когда мертвецы были выброшены, Одиссей, совсем измученный, заговорил с лоцманом, спрашивая его, отчего вода в море сделалась красной, была ли война в стране и везде ли царит такая темнота, как здесь. Тот ответил, что войны нет, все мирно и тихо, но страна переполнена лягушками, змеями и ящерицами, что целых три дня вода священной реки Сихор окрашена в кроваво-красный цвет, и мрак распространился над всей страной. Однако причины всех этих ужасов лоцман не знал.

   Народ толковал, что боги разгневались на Кеми (Египет), но за что, он не мог сказать этого. Очевидно было, что божественная Гаттор, богиня любви, разгневалась на поклонение, воздаваемое в Танисе другой богине или женщине поразительной красоты. Лоцман добавил, что она появилась в стране несколько лет тому назад, неизвестно откуда, была почитаема, как богиня, и исчезла так же таинственно, как появилась. Теперь она видима всем людям и обитает в своем храме. Люди поклоняются ее дивной красоте и чтут ее, как богиню. Была ли она богиней или смертной женщиной, лоцман не знал, но богиня любви разгневалась на нее и послала на землю мрак и гадов.

   Народ, живший по берегам моря, роптал и говорил, что надо просить чужеземную Гаттор уйти из страны, если она действительно богиня, или побить каменьями, если она простая женщина. Но обитатели Таниса клялись, что лучше умрут все до одного, чем позволят оскорбить несравненную красоту своей богини. Некоторые уверяли, что колдуны, пришедшие сюда из пустыни и поселившиеся в Танисе, которых называли Апуры, причинили все эти бедствия своим колдовством. "Кстати, - добавил лоцман, - эти варвары гораздо умнее и могущественнее всех египетских жрецов".

   Рассказ лоцмана был короток. В это время темнота немного рассеялась и туча поднялась, так что зеленые берега реки открылись взору Одиссея. Мрак исчез, и яркий полдень засиял над страной Кеми. Шум и звуки жизни донеслись из города: мычанье скота, шум ветра, шелестевшего в листве пальм, всплески рыбы в ручье, голоса людей, перекликавшихся на берегах, и гул толпы в храме великого бога Ра, повелителя Солнца.

   Скиталец помолился своим богам и возблагодарил Аполлона, Гелиоса и Афродиту. В конце концов лоцман привел корабль к набережной. Наняли гребцов, и лодка весело понеслась при солнечном свете по каналу к Танису, убежищу чужеземцев.

   Когда корабль остановился, Скиталец вышел на берег, ласково приветствуемый бритыми жрецами храма.

  

   Новые вести летят быстро. Скоро Фараон, находившийся со своим двором в Танисе, заново отстроенном городе, узнал, что в Кеми приехал человек, похожий на бога, в золотом вооружении, один на корабле смерти. За

   эти годы белые варвары с моря и островов нередко приходили в Египет, опустошали поля, захватывали женщин и исчезали на своих кораблях. Фараон удивился всей этой истории и, узнав, что чужестранец нашел приют в храме Оракула, сейчас же послал за своим главным советником.

   То был древний жрец, по имени Реи, носивший высший титул в стране. Он служил еще в царствование Фараона-отца, божественного Рамзеса II, и был любим и уважаем и Менептой, и царицей Мериамун. Фараон поручил ему посетить убежище чужеземцев и привести приезжего к нему. Реи приказал запрячь мула и отправился к храму Оракула.

   Когда он прибыл туда, жрец встретил его и повел в комнату, где Одиссей ел хлеб, запивая его вином. Он встал при входе Реи, одетый в свое золотое вооружение. Позади него, на бронзовом треножнике, лежал шлем с воткнутым в него осколком копья. Глаза Реи остановились на шлеме, и он был так удивлен, что едва расслышал приветствие Скитальца. Наконец, он любезно ответил ему, но глаза его продолжали блуждать по шлему.

   - Это твой шлем, сын мой? - спросил он, взяв шлем в руку.

   Голос его дрожал.

   - Да, мой собственный, - ответил Скиталец, - хотя копье воткнулось в него недавно, в ответ на удар моего меча.

   Он засмеялся.

   Старый жрец приказал выйти всем служителям храма, и, уходя, они слышали, как он бормотал молитву.

   - Мертвый сказал правду, - пробормотал он, переводя взор от шлема на лицо Скитальца, - мертвые говорят редко, но никогда не лгут!

   - Сын мой, ты ел и пил, - сказал великий жрец Реи, - теперь я могу, как старый человек, спросить тебя: откуда ты родом, где твоя родина и кто твои родители?

   - Я родом из Алибаса, - отвечал Скиталец, предпочитая рассказать о себе вымышленную историю, - я из Алибаса, сын Полинемона; мое имя - Эперит.

   - Откуда явился ты один на корабле смерти с массой сокровищ?

   - Сидонские купцы владели этими сокровищами и умерли за них, - отвечал Скиталец, - они ехали издалека и погибли. Они не довольствовались тем, что имели, а захватили меня в плен, когда я спал. Но боги даровали мне победу над ними; я взял в плен капитана, захватил весь богатый груз, много мечей, кубков и привез в дар Фараону. Пойдем со мной и выбери себе, что пожелаешь!

   С этими словами Одиссей повел старика в сокровищницу храма, где хранилось много даров от чужеземцев: золото, дорогие ткани, слоновая кость, чаши и ванны из серебра. Среди всего этого богатства сокровища Одиссея выделялись своей роскошью, и глаза старого жреца заблестели от жадности.

   - Возьми, что тебе нравится, прошу тебя! - говорил Одиссей.

   Сначала жрец отказывался, но Скиталец заметил, что он не спускал глаз с чаши из прозрачной яшмы, привезенной с берегов Северного моря, украшенной курьезными фигурами людей и огромных рыб, совершенно неизвестных здесь, и подал чашу жрецу.

   - Ты должен взять ее, - сказал он, - в память друга и твоего гостя.

   Реи взял чашу, поблагодарил и поднес к свету, чтобы полюбоваться ее золотистым цветом.

   - Мы похожи на детей, - сказал он улыбаясь. - Я - старый ребенок, которого ты порадовал новой игрушкой. Фараон просит тебя прийти к нему. Но если ты хочешь сделать мне удовольствие, сын мой, прошу тебя, выдерни осколки копья из твоего шлема, прежде чем увидишь царицу.

   - Прости меня, - возразил Скиталец, - но я не хотел бы трогать моего шлема, да мне и нечем вытащить копье. Потом это острие, отец мой, будет свидетельствовать о правдивости моего рассказа, и я должен оставить его на шлеме.

   Жрец вздохнул, склонил голову, сложил руки и начал молиться.

   - О, Амен, в твоих руках начало и конец всякого дела! Облегчи тяготу скорбей и печалей! Пусть исполнится все виденное ей! Молю тебя, Амен, пусть десница твоя не ляжет всей тяжестью на твою дочь, Мериамун, царицу Кеми!

   Затем старый жрец приказал приготовить для Одиссея колесницу, на которой они отправились во дворец фараона. За ними последовали жрецы, которые несли дары приготовленные для Фараона, а к колеснице привязали несчастного капитана сидонцев. Мимо большой толпы прошли они в зал аудиенций, где на золотом троне восседал Фараон. Около него, справа, находилась прекрасная царица Мериамун, которая смотрела рассеянным, усталым взором. Подойдя к трону, жрецы поклонились до земли, подведя капитана; царь ласково улыбнулся, приняв в дар невольника.

   Затем принесли дары: золотые чаши, дорогие мечи и ожерелья для царицы Мериамун, несколько воротников, богато расшитых шелками и золотом - работы сидонских женщин.

   Царица Мериамун приняла все это и устало улыбнулась. Капитан сидонцев громко застонал, когда увидел свое богатство в руках другого, все свои драгоценности, ради которых он рисковал жизнью. В конце концов Фараон пожелал увидеть чужезем