Хаггард Генри Райдер - Клеопатра

хотя длинные ресницы ее глаз были скромно опущены.

   - Хорошо, хорошо! - резко отвечал дядя, устремив свой пронизывающий взгляд на ее лицо. - Несомненно, ты говоришь правду, Хармиона. Помни твою клятву, девушка, и то дело, которому ты поклялась быть верной. Не будь легкомысленной, прошу тебя, забудь свою красоту, которая навлечет на тебя проклятие. Заметь это, Хармиона, постигни нас неудача, на тебя падет проклятие людей и богов! Рада этого дела, - продолжал он с возрастающим гневом, и его звучный голос гремел в узкой комнате, - тебя воспитали, обучили всему, что нужно, и поместили к той порочной женщине, которой ты служишь и чье доверие ты должна заслужить. Не забывай этого, берегись, чтобы роскошь царского двора не загрязнила твоей чистоты и не отвлекла от цели, берегись, Хармиона!

   Его глаза метали молнии, и небольшая фигура, казалось, выросла до величия.

   - Хармиона, - продолжал он, подходя к ней с поднятым пальнем, - я знаю, что иногда не могу доверять тебе. Две ночи тому назад я спал, и мне снилось, что ты стоишь в пустыне, смеешься и протягиваешь руки к небу, а с неба падает кровавый дождь. Потом я видел, как небо упало на страну Кеми и покрыло ее. Откуда этот сон, девушка, и что он означает? Я ничего не имею против тебя, но выслушай! В тот момент, когда я узнаю, что ты изменила нам, то, хотя ты происходишь из моего рода, твои нежные члены, которые ты так любишь показывать, будут обречены на съедение коршунам и шакалам, а душа твоя - на страшные муки. Ты будешь валяться непогребенной и, проклятая всеми, сойдешь в Аменти! Помни это!

   Он замолчал, страстный порыв его гнева смягчился; яснее, чем когда-либо, я видел, какое глубокое и честное сердце скрывалось под веселой и простой оболочкой моего дяди, и как глубоко проникся он целью, к которой стремился. Девушка с ужасом отшатнулась от него и, закрыв свое прекрасное лицо руками, начала плакать.

   - Не говори так, отец мой! - просила она, рыдая. - Что я сделала? Я не разгадчица снов и ничего не понимаю в них. Разве я не исполняла все ваши желания? Разве когда-нибудь подумала нарушить клятву? - Она задрожала сильнее. - Разве я не играю роль шпиона и не передаю вам все? Разве я не заручилась доверием царицы, которая любит меня, как сестру, и не отказывает мне ни в чем? Разве мне не доверяют все окружающие царицу? Зачем же пугать меня всеми этими словами и угрозами?

   Она горько заплакала, и эти слезы придали ей еще больше красоты.

   - Ну, довольно, - отвечал дядя Сепа, - что я сказал, то сказал. Берегись и не оскверняй наших глаз видом этой одежды блудниц. Неужели ты думаешь, что мы будем любоваться твоими округленными руками, мы, думающие только о Египте, мы, посвященные египетским богам? Девушка, смотри, это твой двоюродный брат и твой царь!

   Она перестала плакать и вытерла хитоном глаза, сделавшиеся еще нежнее и прелестнее от пролитых слез.

   - Я думаю, царственный Гармахис и возлюбленный брат, - сказала она, склонившись предо мной, - что мы уже знакомы!

   - Да, сестра, - ответил я не без смущения, так как никогда не говорил с такой прекрасной девушкой, - ты была в колеснице Клеопатры, когда я боролся с нубийцем!

   - Верно, - сказала она с улыбкой и внезапным блеском в глазах, - это был удачный бой, и ты ловко поборол черного негодяя, Я видела все и, хотя не знала тебя, но боялась за храбреца. Но я хорошо отплатила ему за свой страх - ведь это я внушила Клеопатре мысль приказать телохранителям отрубить ему руку. А если б я знала, кто боролся с ним, то посоветовала бы даже отрубить ему голову!

   Она кинула мне быстрый взгляд и улыбнулась.

   - Довольно, - прервал дядя Сепа, - время уходить. Излагай свое дело и уходи, Хармиона!

   Ее манеры изменились, она сложила руки и заговорила:

   - Пусть фараон выслушает свою верную слугу.

   Я дочь дяди фараона, брата его отца, давно умершего, и в моих жилах течет царственная кровь Египта. Я глубоко почитаю нашу древнюю веру, ненавижу греков и многие годы лелею мечту видеть тебя на троне отцов наших. Для этой цели я, Хармиона, забыла мое происхождение, сделалась служанкой Клеопатры, чтобы вы рубить ступень, на которую может твердо вступить твоя нога, когда настанет время взойти на трон. Теперь, фараон, эта ступень сделана! Царственный брат, выслушай наш заговор! Ты должен иметь право доступа во дворец, изучить все его выходы и тайники, насколько воз можно, подкупить и военачальников. Некоторых я уже склонила на свою сторону. Когда это будет сделано и все приготовлено, ты должен убить Клеопатру и с моей помощью во время смятения впустить в дворцовые двери верных людей из нашей партии, которые будут ждать, и изрубить людей, преданных царице. Через два дня после этого изменчивая Александрия будет у твоих ног.

   В это время те, кто принес тебе присягу в Египте, вооружатся, и через десять дней после смерти Клеопатры ты будешь фараоном. Вот план, составленный нами, царственный брат, и ты видишь, что, хотя дядя считает меня дурной, я хорошо знаю свою роль и хорошо играю ее!

   - Я слышу тебя, сестра, - ответил я, удивляясь, что столь молодая женщина (ей было двадцать лет) так смело составила опасный план. - Продолжай, как же я получу право входа во дворец Клеопатры?

   - Это очень легко. Клеопатра любит красивых муж чин, а ты, прости меня, - красавец. Даже сегодня она два раза вспоминала о тебе, жалея, что не знает, где найти красивого астролога; она думает, что человек, победивший гладиатора без всякого оружия, действительно колдун и умеет читать будущее по звездам. Я ответила, что найду его. Слушай, царственный Гармахис, в полдень Клеопатра спит во внутреннем покое, который выходит окнами па сады в гавани. Завтра в этот час я встречу тебя у ворот дворца, приходи смело и спроси госпожу Хармиону. Я переговорю с Клеопатрой, чтобы ты мог видеть ее наедине, когда она проснется. Остальное в твоих руках, Гармахис. Она очень любит играть тайнами магии и, я знаю, простаивает целые ночи, наблюдая течение звезд и питая надежду читать по ним. Недавно она отослала прочь врача Диоскорида! Бедный глупец! Он осмелился предсказать ей по звездам, что Кассий победит Марка Антония: Клеопатра сейчас же послала приказание военачальнику Аллиену, чтобы он присоединил легионы, посланные в Сирию на помощь Антонию, к войску Кассия, победа которого, по словам Диоскорида, была написана на звездах. Но Антоний сначала разрубил Кассия, потом Брута. Тогда Клеопатра прогнала Диоскорида, и теперь он читает лекции о травах в музее ради куска хлеба, возненавидя даже название звезд. Его место свободно, ты займешь его. Мы будем работать втайне, под сенью скипетра, подобно червю, точащему сердце плода, пока не придет время сорвать его. От прикосновения твоего кинжала, царственный брат, разрушится в прах этот сфабрикованный греками трон, червь, подтачивающий этот трон, сбросит одежду раба, и перед лицом империи распустит свои царственные крылья над Египтом!

   Я смотрел на странную девушку еще более удивленный и видел на ее лице такой свет, какого никогда не замечал в глазах женщины.

   - А, - прервал мой дядя, внимательно следивший за ней, - я люблю видеть тебя такой, девушка! Это моя Хармиона, которую я знал, которую воспитал, - не та, наряженная в шелка и раздушенная придворная девица! Пусть твое сердце закаменеет в этой форме! Запечатлей его горячей преданностью к твоей вере, и велика будет твоя награда! Теперь закрывай плащом свое бес стыдное одеяние и уходи, ведь уже поздно. Завтра Гармахис придет, как ты говорила. Прощай!

   Хармиона склонила голову и закуталась в свой теплый плащ, не говоря ни слова.

   - Странная женщина! - сказал дядя Сепа, когда она ушла, - очень странная женщина, ей нельзя доверять!

   - Может быть, дядя, - возразил я, - только ты был очень строг к ней!

   - Не без причины, сын мой! Смотри, Гармахис, берегись Хармионы! Она слишком своенравна и, я боюсь, может уклониться от дела. По правде говоря, это на стоящая женщина и, подобно коню, выбирает тот путь, который ей правится. У ней много ума, много огня, она предана нашему делу, и я молю богов, чтоб ее желания не встретили противоречия себе, она всегда будет по ступать по желанию сердца, чего бы ей ни стоило! Кроме того, я припугнул ее! Ведь кто знает, что она сделает, когда будет вне моей власти? Я говорю тебе, что в руках этой девушки вся наша жизнь. Что будет, если она ведет ложную игру? Увы! Жаль, что мы должны пользоваться ею как орудием. Может быть, это пустяки! Иначе ничего не поделаешь! Я, вероятно, сомневаюсь напрасно и молюсь богам, чтобы все было хорошо! Но временами я боюсь племянницы Хармионы: она слишком хороша, слишком горячая, молодая кровь течет в ее жилах. Горе тому, кто доверится женской преданности! Женщины преданы только тому, кого они любят, и эта любовь становится их верой! Они не так постоянны, как мужчины.

   Они сумеют возвыситься выше мужчины, но падут ниже его, они сильны и изменчивы, как море! Гармахис, берегись Хармионы! Как бурный океан, она унесет тебя на своих волнах и, как океан, погубит тебя, а с тобой по гибнут все надежды Египта!

  

   На следующий день я оделся в длинное развевающееся платье по обычаю магов или астрологов, надел на голову шапочку с вышитыми на ней изображениями звезд и заткнул за пояс дощечку писца и свиток папируса, исписанный мистическими знаками и письменами. В руке я держал посох из черного дерева с ручкой из слоновой кости, как у жрецов и магов. Между ними, разумеется, я был лучшим, изучив их тайны в Анну, и это заменило мне недостаток опыта, который приобретается лишь упражнениями.

   Не без внутреннего стыда - я не люблю притворства и магии - я направился через Бруциум во дворец, руководимый дядей Сепа. Наконец, пройдя аллею сфинксов, мы подошли к большим мраморным воротам с створками из бронзы, за которыми находилось помещение для стражи. Тут дядя покинул меня, бормоча молитвы о моем спасении и успехах. Я приблизился к воротам с спокойным сердцем. Меня грубо остановил галльский часовой, спросив мое имя и занятие. Я назвал свое имя, добавив, что я астролог и имею дело к госпоже Хармионе, приближенной царицы. Часовой хотел уже пропустить меня, но ко мне вышел начальник телохранителей, римлянин по имени Павел, и загородил вход. Этот римлянин был толстый человек с женским лицом и трясущимися от пьянства руками. Он сейчас же узнал меня.

   - А, - закричал он, на латинском языке обращаясь к другому человеку, пришедшему вместе с ним, - это тот молодец, который дрался вчера с нубийским гладиатором, с тем самым, что воет о своей руке под моим окном. Проклятие этой черной скотине! Я держал ставку за него, против Кая, на играх! Теперь он не может более драться, и я потеряю свои деньги, все по милости этого астролога! Что ты говоришь? Дело к госпоже Хармионе! Нет, стой! Я не пущу тебя. Я обожаю госпожу Хармиону, все мы поклоняемся ей, хотя получаем от нее больше щелчков, чем улыбок. Ты воображаешь, что мы потерпим здесь астролога с такими глазами и таким станом и впустим тебя в игру? Клянусь Бахусом! Пусть она вы ходит сама и решит дело, иначе ты не пройдешь!

   - Господин, - сказал я скромно и с достоинством, - я попрошу тебя послать вестника к Хармионе, так как мое дело не терпит отлагательства!

   - О бог, он не может ждать! - возразил глупец. - Как же это? Переодетый цезарь? Уходи прочь, если не желаешь быть проколотым копьем!

   - Зачем, - прервал его спутник, - ведь он астролог; пускай предскажет, пускай покажет свое искусство!

   - Да, да, - закричали все остальные, подойдя к нам, - пусть покажет свое искусство! Если он маг, то может пройти в ворота с Павлом или без него,

   - Весьма охотно, добрые господа, - отвечал я, не видя других средств войти в ворота. - Желаешь ли ты, молодой и благородный господин, - я обратился к спутнику Павла, - чтобы я тебе взглянул в глаза? Быть может, я сумею прочесть, что в них написано!

   - Хорошо, - отвечал молодой человек, - но я желал бы, чтобы колдуньей была Хармиона: я постоянно смотрел бы в ее глаза!

   Я взял его за руку и начал вглядываться в глубину его глаз.

   - Я вижу, - сказал я, - поле битвы ночью, между трупами твое тело, терзаемое гиеной. Благороднейший господин, ты умрешь от удара мечом в нынешнем году!

   - Клянусь Бахусом! - произнес юноша, побледнев и отвернувшись. - Ты - зловещий колдун! - И он ушел.

   В скором времени предсказание мое исполнилось. Он был послан на Кипр и там убит.

   - Теперь тебе, великий начальник, - сказал я, обращаясь к Павлу. - Я покажу тебе, как пройду в ворота без твоего позволения и протащу тебя за собой! Будь добр, смотри пристально на рукоятку этого посоха в моей руке.

   Побуждаемый товарищами, Павел неохотно согласился.

   Я заставил его смотреть, пока не заметил, что глаза его стали смыкаться, как глаза совы при солнечном свете. Тогда, отдернув посох, я заместил его своим лицом, напрягши всю свою волю, чтобы заставить его повиноваться. Повертывая голову, я повлек его за собой, лицо его было неподвижно и словно впилось в мое. Я двигался вперед, пока мы не прошли ворота, все таща его за собой, потом отвернул голову. Толстяк упал на землю и поднялся опять, потирая лоб, с глупым видом.

   - Довольно ли для тебя, благородный начальник? - сказал я. - Ты видишь, мы прошли ворота! Не желает ли еще кто-нибудь из благородных друзей твоих, чтобы я показал мое искусство?

   - Клянусь властителем грома и всеми богами Олимпа! Нет, о нет! - проворчал старый центурион, галл по имени Бренн. - Ты мне не нравишься! Человек, который мог силой глаз протащить нашего Павла в ворота, - с ним шутить нельзя. Павел, который никому не уступит дороги! Ты даже не спросил сто и тащил позади себя, словно осла. Ну, молодец, видно, у тебя в одном глазу сидит женщина, а в другом - кубок вина, если ты пробел Павла за собой!

   Наш разговор был прерван Хармионой, которая спускалась по мраморной лестнице в сопровождении вооруженного раба. Она шла тихо и беззаботно, заложив руки за спину, не смотря ни на кого. Но когда Хармиона не смотрела ни на кого, она видела все и всех. Начальники и солдаты почтительно склонились перед ней: как я узнал потом, эта девушка, любимица Клеопатры, после царицы была всевластным существом во дворце.

   - Что за шум, Бренн? - произнесла Хармиона, тихо обращаясь к центуриону и как бы не замечая меня. -

   Разве ты не знаешь, что царица почивает в эти часы, и, если ее разбудят, кто будет отвечать за это? Кто дорого поплатится за этот шум?

   - Вот в чем дело, госпожа, - смиренно отвечал центурион. - Здесь у нас колдун - и самый опасный, - прошу у него извинения - самого высшего сорта! Он подставил свои глаза к носу достопочтенного начальника Павла и протащил его в ворота за собой, тогда как Павел поклялся, что не пропустит его. Этот маг говорит, что у него есть дело до тебя, госпожа, и это очень озабочивает меня!

   Хармиона обернулась и небрежно взглянула на меня.

   - Ах, я припоминаю! - сказала она. - Ну, пусть царица посмотрит на его фокус! Но если он не умеет сделать ничего лучшего, как пройти в ворота мимо носа этого дурака, - она бросила гневный взгляд на Павла, - то он может уходить откуда пришел. Следуй за мной, господин маг, а я тебе, Бренн, советую сдерживать шумливую толпу. Что касается тебя, почтенный Павел, иди протрезвись и на будущее время пропускай тех, кто спрашивает меня у ворот!

   Гордо кивнув своей маленькой головой, она повернулась и пошла. Я и вооруженный раб следовали за ней на некотором расстоянии.

   Мы прошли мраморную дорожку, пересекающую сад, по обеим сторонам которой стояли мраморные статуи, большей частью богов и богинь: Лагиды не стыдились украшать ими свои дворцы. Наконец дошли до чудного портика, украшенного колоннами в греческом стиле, где нас встретила стража, сейчас же пропустившая Хармиону. Пройдя портик, мы достигли мраморного вестибюля, где тихо журчал фонтан, и через низенькую дверь вошли в другую, удивительно красивую комнату, называемую алебастровым залом. Ее потолок поддерживали легкие колонны из черного мрамора, стены были выложены алебастром с вырезанными на нем греческими легендами. Пол был из богатой цветной мозаики, с рисунками, изображавшими историю страсти Психеи к греческому богу любви. Повсюду стояли кресла из слоновой кости с золотом. Хармиона приказала рабу остаться у дверей комнаты, и мы пошли дальше одни. Комната была пуста, только два евнуха с обнаженными мечами стояли перед занавесью в самом дальнем ее конце.

   - Мне очень досадно, господин мой, - сказала Хармиона очень тихо и быстро, - что ты натолкнулся на такие неприятности у ворот. Но это была вторая смена стражи, а я отдала приказание начальнику, который дол жен был сменить ее. Эти римские солдаты так наглы, они притворяются верными слугами, но отлично знают, что Египет в их руках. Но это к лучшему. Солдаты очень суеверны и будут бояться тебя. Подожди немного, я пойду в комнату Клеопатры, где она спит. Я только что пела ей, когда она засыпала. Как только она проснется, я позову тебя, ведь она ждет тебя!

   И Хармиона скользнула в дверь. Скоро она вернулась и сказала мне:

   - Хочешь ли ты видеть прекраснейшую в мире женщину спящей? Следуй за мной. Не бойся! Когда она проснется, то засмеется; она приказала мне доставить тебя немедленно, будет ли она спать или нет. Вот ее значок.

   Мы прошли прекрасную комнату, пока евнухи с мечами не загородили мне дорогу. Хармиона нахмурилась и, взяв с груди кольцо, показала его евнухам. Внимательно осмотрев кольцо, те склонились, опустив мечи, и мы, подняв тяжелый занавес, вышитый золотом, вошли в спальню Клеопатры. Комната была так роскошна, что превосходила всякое воображение. Цветной мрамор, золото, слоновая кость, драгоценные камни, цветы - словом, здесь было все, что может доставить роскошь, что могло удовлетворить самый избалованный вкус. Картины были так хороши и правдивы, что обманули бы птиц, готовых клевать нарисованные плоды.

   Женская прелесть была увековечена здесь в дивных статуях. Здесь были тончайшие шелковые занавески, затканные золотом, ложе и ковры, каких я не видал никогда в жизни. Воздух был напоен ароматами, и через открытое окно доносился рокот моря. На конце комнаты, на ложе из серебристого шелка, едва прикрытая тончайшим газом, спала Клеопатра. Она лежала спокойно, прекраснейшая из женщин, которую когда-либо видел глаз мужчины, - прелестные мечты и грезы. Волны черных волос рассыпались вокруг нее. Одна белая, нежно округленная рука была закинута за голову, другая свесилась до полу. Ее пышные губы сложились в улыбку, показывая линию белых, как слоновая кость, зубов, розовое тело, одетое в платье из тончайшего шелка, было опоясано драгоценным поясом. Белая кожа просвечивала сквозь шелк. Я стоял совершенно пораженный этой дивной красотой, хотя мысли мои были направлены в другую сторону, Я совсем потерялся на минуту и глубоко опечалился в сердце, что должен убить такое чудное создание.

   Повернув голову, я увидел Хармиону, которая наблюдала за мной своими зоркими глазами, как будто хотела прочесть в моем сердце.

   И, вероятно, мои мысли были написаны на моем лице, так как она прошептала мне на ухо:

   - Тебе жаль ее, не правда ли? Гармахис, ты муж чина, мне кажется, тебе понадобится много душевной силы, чтобы решиться на убийство!

   Я нахмурился, но прежде чем успел ей ответить, она слегка тронула меня за руку, указывая на царицу. С Клеопатрой произошла перемена: ее руки были сжаты, на лице ее, розовом от сна, было выражение страха. Ее дыхание ускорилось, она подняла вверх руки, словно отражая удар, потом с тихим стоном села на ложе и открыла свои большие глаза. Они были темны, как ночь, но когда свет закрался в них, стали синими и глубокими, как небо перед закатом солнца.

   - Цезарион! - произнесла она. - Где мой сын Цезарион? Разве это был сон? Я видела Юлия, Юлия Цезаря, который умер, - он пришел ко мне с лицом, закрытым окровавленной тогой, и, схватив мое дитя, унес его с собой. Мне снилось, что я умираю в крови, в агонии, и кто-то, кого я не могла увидать, насмехался надо мной!

   А кто этот человек?

   - Успокойся, госпожа! Успокойся! - сказала Хармиона. - Эго маг Гармахис, которого ты велела призвать!

   - А, маг! Гармахис, победивший гладиатора! Я припоминаю теперь. Добро пожаловать! Скажи мне, господин маг, может ли твоя магия объяснить мне этот сон? Какая странная вещь - сон, окутывающий ум покровом мрака и подчиняющий его себе! Откуда эти образы страха, восстающие на горизонте души подобно месяцу на полуденном небе? Кто дал им власть вызывать воспоминания, смешивать настоящее с прошедшим? Разве это вестники грядущего? Сам цезарь, говорю тебе, стоял передо мной и бормотал мне сквозь свое окровавленное платье какие-то предостережения, которые ускользнули из моей памяти. Расскажи мне это, ты, египетский сфинкс [1], и я укажу тебе блестящий путь к счастью лучше, чем могут предсказать звезды. Ты принес предзнаменование, реши же и задачу.

  

   [1] Намек на его имя. Гармахисом греки называли божество сфинкса, как египтяне называли его Хоремку.

  

   - Я пришел в добрый час, могущественная царица, - ответил я, - я обладаю искусством разгадывать тайны сна. Сон - это ступень, которая ведет в ворота вечности, по которой соединившиеся с Озирисом души, от времени до времени, подходят к воротам земной жизни, словами и знаками повторяя отдаленное эхо той обители света и правды, где они находятся. Сон - это ступень, по которой нисходят боги-покровители в разных образах к избранным ими душам! О царица! Тому, кто держит в своей руке ключ к тайне, безумие наших снов показывает яснее и говорит определеннее, чем вся мудрость нашей жизни, которая есть поистине - сон! Ты говоришь, что видела великого цезаря в окровавленном платье, он взял на руки Цезариона, твоего сына, и унес его. Слушай, я объясню тебе тайну этого сна. Сам цезарь пришел к тебе из мрачного Аменти. Обняв сына, он как бы указал тебе, что к нему перейдет его собственное величие и его любовь. Он унес его, следовательно, унес из Египта, чтобы короновать в Капитолии, короновать императором Рима и царем всей страны. Что значит остальное, я не знаю, это скрыто от меня!

   Так объяснил я Клеопатре ее сон, хотя сам думал иначе, но царям не годится предсказывать недоброе.

   В это время Клеопатра встала и, откинув газ, села на край ложа, устремив на меня свои глубокие глаза, пока ее пальцы играли концами драгоценного пояса.

   - По правде, - вскричала она, - ты лучший из магов, так как читаешь в моем Сердце и умеешь найти скрытую сладость в самом зловещем предзнаменовании!

   - О царица! - сказала Хармиона, стоявшая с опущенными глазами, и мне послышалась горькая нота в ее нежном голосе. - Пусть грубые слова никогда не коснутся твоих ушей и дурное предсказание не омрачит твоего счастья!

   Клеопатра заложила свои руки за голову и, откинувшись назад, посмотрела на меня полузакрытыми глазами.

   - Ну, покажи нам твою магию, египтянин, - сказала она, - я так устала от всех этих еврейских послов и их разговоров об Ироде и Иерусалиме. Я презираю Ирода и не выйду к послам сегодня, хотя хотела бы попробовать поговорить с ними по-еврейски. Что можешь ты показать? Есть ли у тебя что новое? Клянусь Сераписом! Если ты заклинаешь так же хорошо, как предсказываешь, то получишь прекрасное место при дворце, с хорошим жалованьем и доходами, если твой возвышенный дух не гнушается их!

   - Все фокусы стары, - сказал я, - но есть форма магии, очень редко употребляемая, быть может, ты не знаешь ее, царица? Не боишься ли ты чар?

   - Я ничего не боюсь. Начинай и показывай нам самое страшное! Ну, иди Хармиона, сядь подле меня. Где же девушки? Где Ира и Мерира? Они тоже любят магию!

   - Нет, нет, - сказал я, - чары плохо действуют, когда много зрителей! Теперь смотри!

   Я бросил мой посох на мраморный пол, шепча заклинание. С минуту он лежал неподвижно, потом начал извиваться тихо, потом скорее.

   Он извивался, становился на конец, двигался, наконец разделился на две части, превратившись в змею, которая ползла и шипела.

   - Стыдись! - вскричала Клеопатра, всплескивая руками. - Это ты называешь магией? Это - старый фокус, который доступен всякому заклинателю. Я видала его не раз!

   - Подожди, царица, - ответил я, - ты не все видела!

   Пока я говорил, змея разломалась, казалось, на кусочки, и из каждого куска выросла новая змея. Эти змеи, в свою очередь, разломились и произвели новых змей, пока вся комната не наполнилась целым морем змей, ползающих, шипящих и свивающихся в узлы. По моему знаку змеи собрались вокруг меня и, казалось, медленно начали обвиваться вокруг моего тела, пока, кроме лица, я не был весь обвит и увешан шипящими змеями.

   - Ужасно! Ужасно! - вскричала Хармиона, закрывая себе лицо платьем царицы.

   - Довольно, довольно, магик! - сказала царица. - Новая магия пугает нас!

   Я взмахнул руками. Все исчезло... Лишь у моих ног лежал мой черный посох с ручкой из слоновой кости.

   Обе женщины смотрели друг на друга и удивленно шептались. Я взял посох и стоял перед ними, сложив руки.

   - Довольна ли царица моим бедным искусством? - спросил я смиренно.

   - Довольна, египтянин, я никогда не видала ничего подобного! С этого дня ты мой придворный астролог с правом доступа в покои царицы! Нет ли у тебя еще чего-нибудь из этой магии?

   - Да, царица Египта! Прикажи сделать комнату темнее, я покажу тебе кое-что!

   - Я уже наполовину испугана, - отвечала она, - сделай, что велит Гармахис, слышишь, Хармиона!

   Опустили занавесы, и в комнате стало темно, как будто наступили сумерки. Я вышел вперед и встал около Клеопатры.

   - Смотри сюда! - сказал я сурово, указывая моим посохом на пустое место около себя, - ты увидишь, что у тебя на уме!

   Воцарилась тишина, обе женщины испуганно и пристально смотрели в пустое пространство. Вдруг словно облако спустилось перед ними. Медленно, мало-помалу оно приняло вид и форму человека, который смутно рисовался в полумраке и, казалось, то увеличивался, то таял.

   Я крикнул громким голосом: "Тень, заклинаю тебя, явись!"

   Когда я крикнул это, нечто появилось перед нами, наполнив пространство, как при дневном свете. То был царственный Цезарь с лицом, закрытым тогой, с одеждой, окровавленной от сотни ран. Он стоял перед нами целую минуту, я махнул жезлом. Все исчезло,

   Обернувшись к женщинам, сидевшим на ложе, я увидел, что прекрасное лицо Клеопатры изображало ужас. Ее губы побелели, как мел, глаза широко раскрылись, и все тело дрожало.

   - Человек, - прошептала она, - кто ты, что можешь вызвать мертвеца сюда?

   - Я - астролог, царица, магик, слуга согласно ее воле, - отвечал я смеясь. - Об этой ли тени ты думала, царица?

   Она ничего не ответила, встала и вышла из комнаты через другую дверь.

   Хармиона также встала, отняла руки от лица и казалась сильно испуганной.

   - Как можешь ты это делать, царственный Гармахис? - спросила она. - Скажи мне по правде, я боюсь тебя!

   - Не бойся, - отвечал я, - может быть, ты вовсе ни чего не видела или видела то, что было у меня на уме, что я хотел, чтобы ты видела! Тень ложится от каждого предмета. Как можешь ты узнать природу вещей, различить то, что ты видишь, или что тебе кажется, ты видишь! Но как идут дела? Помни, Хармиона, наша игра идет к концу.

   - Все идет хорошо! - ответила она. - Завтра толки о твоем искусстве распространятся повсюду, и тебя будут бояться так, как никого во всей Александрии! Следуй за мной, прошу тебя!

  

   На следующий день я получил письмо о назначении меня на должность астролога и главного мага царицы с большим жалованьем и доходами. Мне отвели помещение во дворце. Ночью я мог выходить на высокую башню, наблюдать звезды и читать по ним.

   Клеопатра была сильно встревожена политическими делами; не зная, чем окончится борьба римских партий и сильно желая быть на стороне сильнейшей из них, она постоянно совещалась со мной о предостережениях звезд. Я объяснял ей язык звезд, так как это мне нужно было для достижения моих высоких целей. Антоний, один из римских триумвиров, находился в Малой Азии и, шли слухи, страшно гневался, так как ему сказали, что Клеопатра относилась враждебно к триумвирату и ее полководец Серапион помогал Кассию. Но Клеопатра громко протестовала против этого, уверяя меня и других, что Серапион действовал против ее желания; Хармиона сказала мне, что благодаря предсказанию Диоскорида царица втайне приказала Серапиону помочь Кассию. Чтобы доказать Антонию свою невиновность, Клеопатра отозвала полководца и приказала его убить. Горе тем, кто исполняет волю тиранов, если дело обернется в дурную сторону! Серапион погиб!

   В это время наши дела шли успешно; ум Клеопатры и ее окружающих был направлен на внешние дела, так что она и не помышляла о возмущении внутри своего дворца. День ото дня наша партия становилась сильнее в городах Египта и даже в Александрии, которая совершенно чужда Египту, переполненная чужеземцами. Те, кто сомневался во мне, принимали присягу и давали клятву, которая не могла быть нарушена. Наш план действий становился все увереннее. Каждый день я уходил из дворца совещаться с моим дядей Сепа и в его доме встретил благородных мужей и великих жрецов, стоявших за партию Кеми.

   Я часто видел и Клеопатру, царицу, и все больше удивлялся богатству и блеску ее ума, который своей изменчивостью и красотой походил на золотую ткань, пропускающую лучи света на ее изменчивое прелестное лицо. Она немножко боялась меня и хотела сделать из меня друга, часто спрашивая меня о многих вещах, и советовалась со мной, заставляла высказывать больше, чем я был обязан моей должностью.

   Я также часто видел госпожу Хармиону - она постоянно находилась около меня, и я не замечал, когда она приходила и уходила. Я не слыхал ее тихих шагов, но стоило мне обернуться, как я находил ее подле себя. Она постоянно следила за мной из-под своих длинных опущенных ресниц. Не было услуги, которую она нашла бы тяжелой; днем и ночью она работала для меня, для нашего дела. Когда я поблагодарил ее за старание и сказал, что я в будущем не забуду с ней, она топнула ногой, надула губы, как капризное дитя, и сказала, что я многое знаю, многому выучился, но не знаю простой вещи, что услуга любви истребует награды, и награда заключается в самой любви. Я мало понимал в этих вещах, был глуп, полагая, что поступки женщин не заслуживают внимания, и истолковал слова Хармионы в том смысле, что се услуги делу Кеми, которое она любит, сами по себе дают ей награду. Когда я похвалил ее за любовь к Кеми, она расплакалась сердитыми слезами и ушла, оставив меня в удивлении. Я ничего не знал о том, что происходило в ее сердце, не подозревал, что эта женщина отдала мне свою любовь и терзалась всеми муками страсти, впившейся, подобно стреле, в ее сердце. А я ничего не знал, да и как мог знать это, если никогда не смотрел на нее иначе, как на орудие нашего святого дела? Ее красота никогда не производила на меня никакого впечатления, даже тогда, когда она прижималась ко мне, и ее дыхание касалось меня, я никогда не смотрел на нее иначе, как на прекрасную статую. На что мне нужна была ее любовь - мне, поклявшемуся Изиде, посвятившему свою жизнь Египту? О боги, засвидетельствуйте мою невиновность в том, что явилось источником несчастия моего и всей страны Кеми!

   Время шло; наконец все было готово. Наступила ночь накануне той ночи, когда должна была разразиться гроза. Во дворце назначен был пир. В этот самый день я видел дядю Сепа и с ним начальников отряда в пятьсот человек, которые должны были ворваться во дворец на следующий день в полночь, когда я убью Клеопатру, чтобы изрубить римских и галльских легионеров. В этот день я окончательно подчинил себе военачальника Павла, который с тех пор, как я протащил его в ворота, был рабом моей воли. Наполовину страхом, наполовину обещанием крупной награды я добился своего. Он должен был ночью по сигналу отворить малые ворота, выходящие на восток. Все было готово. Цветок свободы, двадцать пять лет тому назад заглохший, начинал пускать пышные ростки. Вооруженные люди собрались в городах, их шпионы торчали на городских стенах, ожидая посла с известием, что Клеопатры нет и Гармахис, царственный египтянин, овладел троном. Все приготовлено, победа была в моих руках, как сорванный, зрелый плод в руках человека, стремившегося сорвать его.

   Я сидел на царском пиру, а на сердце у меня лежала тяжесть, и тень грядущего несчастья леденила мой мозг. Я сидел на почетном месте около царственной Клеопатры, и смотрел на гостей, разукрашенных цветами и драгоценными камнями, отмечая мысленно тех, кого я осудил на смерть. Передо мной возлежала Клеопатра во всей своей царственной красоте, которая пронизывала смотревших на нее, подобно полночному ветру, и поражала, как картина величественной бури. Я смотрел, как она обмакивала свои губы в вино и играла венком роз на Голове, и думал о кинжале, спрятанном у меня под платьем, который я поклялся вонзить в ее грудь. Вновь смотрел на нее, страстно желал возненавидеть ее и не мог.

   Позади царицы, наблюдая за мной, как всегда, своими загадочными, опущенными глазами, сидела красивая Хармиона. Кто мог бы думать, смотря на ее прелестное, невинное лицо, что она расставила западню, в которой должна была погибнуть царица, любившая ее, как сестру? Кто мог думать, что тайна смерти многих людей таилась в ее девичьей груди? Я смотрел и скорбел, что должен запятнать кровью свой трон и зло, сделанное стране, искупить злом. В эту минуту я желал быть скромным хлебопашцем, который в свое время засевает и собирает золотистое зерно! Увы! Мне суждено было посеять семя смерти и снять готовый плод!

   - Что с тобой, Гармахис? - сказала Клеопатра с ленивой улыбкой. - Не запутался ли золотой моток звезд? О, милый астроном! Или ты придумываешь что-нибудь новое из твоей магии? Отчего, скажи, ты уделяешь так мало внимания нашему скромному пиру? Если б я не знала, что такие низкие существа, как мы, бедные женщины, не заслуживают даже твоего взгляда, я поклялась бы, что Эрот нашел дорогу к твоему сердцу!

   - Нет, я застрахован от этого, царица, - отвечал я. - Служитель звезд не замечает слабого блеска женских глаз, и в этом - его счастье!

   Клеопатра придвинулась ко мне и взглянула мне в лицо долгим и вызывающим взглядом, так что, помимо воли, кровь бросилась мне в голову.

   - Не хвастайся, гордый египтянин, - сказала она так тихо, что кроме меня и Хармионы никто не слыхал ее слов, - или ты заставишь меня испытать на тебе магическое действие моих глаз! Может ли женщина простить, чтобы на нее смотрели, как на ничтожную вещь? Это оскорбление нашему полу, и сама природа не потерпит этого!

   Она откинулась назад, засмеявшись музыкальным смехом. Я заметил, что Хармиона нахмурилась и закусила губу.

   - Прости, царица Египта, - возразил я холодно и насколько мог спокойно, - перед царицей неба бледнеют самые звезды!

   Я сказал это о луне - знаке священной матери Изиды, с которой Клеопатра дерзала соперничать, называя себя Изидой, сошедшей на землю.

   - Прекрасно сказано! - ответила царица захлопав своими белыми руками. - Вот каков мой астролог! Он умеет говорить любезности! Чтобы это чудо не прошло незамеченным, чтобы боги не разгневались на нас, Хармиона, сними этот венок из роз с моих волос и надень его на ученое чело нашего Гармахиса! Хочет он или не хочет, а мы должны венчать его царем любви!

   Хармиона сняла венок с головы Клеопатры и, подойдя ко мне, с улыбкой надела его мне на голову, еще теплый и душистый от волос царицы. Она сделала это так неловко, что мне было больно: очевидно, она была раздражена, хотя улыбалась.

   - Предзнаменование, царственный Гармахис! - шепнула она мне.

   Хармиона была слишком женщина и, даже когда сердилась и ревновала, походила на капризное дитя.

   Надев венок, она присела низко передо мной и насмешливо, самым нежным тоном на греческом языке сказала мне:

   - Гармахис, царь любви!

   Клеопатра засмеялась и выпила за "царя любви", выпили и прочие гости, находя шутку удачной и веселой; в Александрии не любят тех, кто живет строго и отворачивается от женщины.

   Я сидел с улыбкой на губах, с мрачным гневом в сердце. Зная, кто я и что я, я раздражался при мысли о том, что служу игрушкой для развращенной знати и легкомысленных красавиц двора Клеопатры. Я сердился на Хармиону за то, что она смеялась громче других, не зная еще тогда, что смех и горечь часто прикрывают слабость сердца, которую оно стремится скрыть от всех... "Предзнаменование, - сказала Хармиона, - этот венок из цветов!" И предзнаменование оправдалось. Мне суждено было променять двойную корону Верхнего и Нижнего Египта на венок из цветов страсти, увядших скоро после расцвета, и скипетр фараона - на пышную грудь вероломной женщины.

   Царем любви! Шутя, они венчали меня царем любви! Я - царь стыда и позора!

   С благоухающими розами на голове - по происхождению и назначению фараон Египта - я сидел и думал о нетленных обителях Абуфиса и о том венчании, которое должно совершиться завтра. Я смеялся, пел им в ответ и шутил. Наконец встал, склонился перед Клеопатрой и просил отпустить меня.

   - Венера восходит, - сказал я, намекая на планету, которую мы утром называем Донау, а вечером Бону. - Как новокоронованный царь любви, я должен поклониться моей царице!

   Я не знал еще, что эти варвары называют Венеру - царицей любви.

   Под шум смеха я ушел на свою башню и, сняв постыдный венок, бросил его между инструментами моей науки, претендующей на познание течения светил. Углубившись в размышления, я ждал Хармиону, которая должна была прийти со списком осужденных на смерть и с вестями от дяди Сепа, которого она видела в этот вечер.

   Наконец дверь тихо отворилась, и она вошла, сияя драгоценными камнями, в белом платье, как была на балу.

  

   - Наконец ты пришла, Хармиона, - сказал я. - Уже очень поздно теперь!

   - Да, господин мой! Не было возможности уйти от Клеопатры. Она сегодня странно настроена. Не знаю, что это значит! Странные причуды и капризы постоянно меняются у ней, подобно свету, причудливо играющему в волнах моря; я не понимаю, чего она хочет!

   - Хорошо, хорошо! Будет о Клеопатре! Видела ты дядю?

   - Да, царственный Гармахис!

   - Принесла ты последние списки?

   - Да, вот список тех, которые должны последовать за царицей!

   Между ними помечен и старый галл Бренн. Мне жаль его, мыс ним друзья! Грустный список!

   - Хорошо, - ответил я, просматривая список, - когда человек сводит свои счеты, он не забывает ничего, наши счеты стары и длинны! Что должно быть, пусть будет! Теперь перейдем к следующему!

   - Здесь список тех, кого надо щадить из дружбы или равнодушия, а вот здесь записаны города, которые готовы к восстанию, как только гонец известит их о смерти Клеопатры.

   - Хорошо, а теперь, - я запнулся, - а теперь о смерти Клеопатры! Какой род смерти ты выбрала? Должен ли я убить ее собственной рукой?

   - Да, господин, - ответила она, и я заметил ноту горечи в ее голосе, - фараон должен быть доволен, что его рука освободит страну от ложной царицы и развратницы и одним ударом разобьет рабские цепи Египта!

   - Не говори этого, девушка, - сказал я, - ты знаешь хорошо, что я не могу радоваться; только горькая необходимость и мой обет вынуждают меня на это. Разве ее нельзя отравить? Разве нельзя подкупить одного из евнухов, чтобы он убил ее? Душа моя отворачивается от кровавого дела! Поистине, я удивляюсь, как ни ужасны ее преступления, что ты можешь так легко говорить о смерти ее, об измене той, которая так любит тебя!

   - Наверное, фараон искушает меня, забывая о величии минуты! Все зависит от твоего кинжала, который прервет нить жизни Клеопатры! Слушай, Гармахис! Ты должен убить ее, ты один! Я сделала бы это сама, если бы мои руки были сильны, но они слабы! Царицу нельзя отравить, так как все, к чему она прикасается губами, каждый кусок, который она проглатывает, тщательно пробуется тремя служителями, которых нельзя подкупить.

   Да и евнухи преданы ей. Двое из них, правда, поклялись нам в верности, но к третьему не подступишься.

   Его следует убить после. Завтра, за три часа до полуночи, ты должен узнать ответ богов об окончательном исходе войны. Затем по моему знаку ты войдешь со мной одной в переднюю комнату помещения царицы. Корабль, на котором посланы будут приказания легионам, отплывет на рассвете из Александрии. Оставшись один с Клеопатрой, так как она хочет держать все это в тайне, ты скажешь ей о предсказании звезд. Когда она будет читать папирус, ты вонзишь ей кинжал в затылок. Но берегись, чтобы твоя воля и твоя рука не ослабели! Покончив с царицей - и, право, это будет не трудно, - ты возьмешь ее значок и выйдешь туда, где стоит евнух, - других не будет. Если бы случилось так, что евнух выкажет беспокойство, - но этого не будет, он не осмелится войти в комнату царицы, а звук убийства не долетит до него, - ты можешь убить его! Я встречу тебя, мы пойдем к Павлу. Это уже мое дело - позаботиться, чтобы он не был упрям, и я умею держать его в повиновении. Он и его солдаты отворят нам ворота, когда Сепа и пятьсот человек избранных людей, которые будут ждать, ворвутся во дворец и перебьют спящих легионеров. Все это легко устроится, если ты будешь верен себе и не позволишь страху заползти в твое сердце! Что такое один удар кинжала? Ничего, а от него зависит судьба Египта и всего мира!

   - Тише, - остановил я ее, - ш-ш! Что это такое? Я слышу шаги!

   Хармиона побежала к двери и, взглянув в длинный темный коридор, прислушалась. Потом сейчас же вернулась, приложив палец к губам.

   - Это царица, - прошептала она торопливо, - царица, которая идет по лестнице одна.