Главная » Книги

Хаггард Генри Райдер - Клеопатра, Страница 10

Хаггард Генри Райдер - Клеопатра


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12

к погребению. Когда все было в порядке, я тайно вышел из моего убежища, принес жертвы духу моего отца и, положим цветы лотоса на его мертвую грудь, ушел с тоской в сердце. На следующий день, спрятавшись, я видел из моего окна, как жрецы храма Озириса и священной Изиды несли в торжественной процессии его раскрашенный гроб к священному озеру и поставили его под погребальный балдахин, на священную лодку; видел, как они прославляли усопшего, называя его справедливейшим из людей, потом понесли его и положили рядом с женой, моей матерью, в глубокую гробницу, которую он высек в скале близ священного Озириса. Тут, рядом с ними, надеялся и я, несмотря на мою преступность, когда-нибудь уснуть вечным сном.
   Когда все было кончено и глубокая гробница запечатана, богатство, оставленное моим отцом, было вынуто из потаенной сокровищницы и положено в безопасное место, а я, переодетый, отправился с старухой Атуей к Нилу. Наконец мы дошли до Тапе [Фивы], и я прожил в этом великом городе до тех пор, пока не нашел места, где мог укрыться от всех.
   К северу от Тапе находятся коричневые огромные холмы и пустынные, выжженные солнцем долины. В этом печальном уединенном месте мои предки, божественные фараоны, устроили свои гробницы, высеченные в твердых скалах. Большая часть этих гробниц не известна никому и до сих пор, так искусно они скрыты в скалах. Но некоторые из них открыты проклятыми персами и другими грабителями, искавшими в них сокровища.
   Однажды ночью - только ночью я выходил из своего убежища, - как только заря позолотила верхушки гор, я прогуливался в печальной долине смерти (другой, подобной нет нигде в мире) и подошел к входу в гробницу, скрытому в огромной скале. Я знал раньше, что тут, в гробнице, место упокоения божественного Рамзеса, третьего фараона этого имени, давно почившего в Озирисе. При слабом свете зари, пробравшись в отверстие входа, я увидел, что гробница обширна и заключает в себе несколько комнат.
   На следующую ночь я вернулся сюда с Атуей и принес свечей. Старая кормилица так же усердно ухаживала теперь за мной, как в младенчестве, когда я был бессмысленным ребенком. Мы нашли великую гробницу, вошли в большой зал гранитного саркофага, в котором спи? божественный Рамзес, и увидели таинственные рисунки на стенах: символ бесконечного змея, символ Ра, покоившегося на жуке скарабее, символ Ра, покоившегося в Нут, символ безголовых людей и другие изображения, символы которых я, как посвященный, скоро понял. Пройдя по длинному проходу, я нашел комнаты с прекрасными рисунками на стенах и всякими другими вещами. Внизу каждой комнаты были похоронены мастера и начальники ремесленников в доме божественного Рамзеса, которые были изображены на рисунках. На стенах последней комнаты слева, по направлению к гранитному залу саркофага, висели рисунки удивительной красоты и изображения двух слепых арфистов, играющих на своих арфах перед богом My.
   Здесь, в этом мрачном месте, в гробнице арфистов, по соседству с мертвецами, и поселился я. Здесь в течение восьми лет я работал над собой, совершал свое покаяние и очищение. Атуа, которая любила солнечный свет, поселилась в комнате лодок, в первой комнате направо от галереи по направлению к залу саркофага.
   Образ жизни мой был таков. Через каждые два дня Атуа уходила в город и приносила оттуда воды, пищи, необходимой для поддержания жизни, и свеч, сделанных из жира. В час восхода солнца и в час заката его я выходил гулять в долину, чтобы поддержать свое здоровье и сохранить глаза от вечного мрака гробницы. Все остальное время дня и ночи, кроме тех часов, которые я проводил на горе, созерцая течение звезд, я посвящал молитве, размышлению и сну, пока облако греха не исчезло из моего сердца, и я снова приблизился к богам. Но с моей небесной матерью Изидой я не мог более говорить. Я научился мудрости, размышляя о тех тайнах, к которым имел ключ. Воздержание, молитва и тихое уединение убили грубость моей плоти, и я научился духовными очами глубоко проникать в сущность вещей, и радость мудрости, подобно росе, пала на мою душу.
   Между тем в городе скоро разнесся слух, что святой человек по имени Олимп живет в уединении гробниц, в страшной долине смерти, и ко мне начал стекаться народ, принося больных и прося полечить их. Тогда я углубился в изучение трав, в чем помогала мне Атуа, и благодаря глубине мыслей скоро сделался искусным в медицине.
   По мере того как время шло, моя слава возрастала. Говорили, что я ученый маг и имею общение в гробнице с духами смерти. И это было верно, хотя я не должен и не смею говорить об этом.
   Я продолжал лечить, и Атуе не нужно было теперь ходить в город за водой и пищей, так как народ в изобилии приносил мне всего, более, чем было нужно, ибо я не брал платы. Сначала, опасаясь, что кто-нибудь может узнать в лице отшельника Олимпа пропавшего Гармахиса, я встречал всех приходивших ко мне в гробнице. Но потом, когда узнал, что в стране укоренился слух о смерти Гармахиса, я начал выходить из гробницы, садился около входа и лечил больных, иногда даже по чьей-нибудь просьбе составлял гороскоп. Моя слава все возрастала. Люди путешествовали ко мне из Мемфиса, Александрии. От людей же я узнал, что Антоний на некоторое время оставил Клеопатру и, так как жена его Фульвия умерла, женился на Октавии, сестре Цезаря. Много и других слухов узнал я от них.
   На второй год моего пребывания в гробнице я послал старую Атую, переодетую продавщицей трав, в Александрию, чтобы отыскать Хармиону и, если она предана мне, открыть ей тайну моего образа жизни. Атуа ушла и вернулась через пять месяцев, принеся мне привет и подарок от Хармионы. Старуха рассказала мне, что нашла возможность увидеть Хармиону и в разговоре с ней упомянула о Гармахисе как об умершем. Хармиона не могла скрыть свою печаль и громко заплакала. Тогда, читая в ее сердце, - Атуа была очень проницательна и умела читать в человеческом сердце, - старуха сказала ей, что Гармахис жив и посылает ей привет. Хармиона сильно обрадовалась, расцеловала старуху и одарила, прося передать мне, что она помнит свой обет и ждет часа возмездия. Узнав много придворных тайн, Атуа вернулась в Тапе. В следующем году ко мне пришли послы от Клеопатры и принесли запечатанный свиток и большие дары. Я распечатал свиток и прочитал его. "Клеопатра - Олимпу, ученому египтянину, обитающему в долине смерти, близ Тапе, - стояло в начале свитка. - Слава твоя, ученый Олимп, достигла наших ушей. Ответь нам, и, если ты верно скажешь, получишь почести и богатство более чем кто другой в Египте! Скажи, как нам вернуть к себе любовь благородного Антония, околдованного Октавией, который медлит далеко от нас?"
   Я видел в этом руку Хармионы, которая рассказали обо мне Клеопатре, в эту ночь долго совещался с своей мудростью и утром написал ответ - то, что было вложено богами в мое сердце на погибель Клеопатры и Антония.
   "Олимп, египтянин, - царице Клеопатре.
   Иди в Сирию с тем, кто будет послан проводить тебя. Ты вернешь Антония в свой объятия и с ним дары большие, чем можешь думать!"
   Это письмо я отдал послам Клеопатры, приказав им разделить между собой подарки, присланные мне царицей. Они ушли, очень удивленные. Клеопатра быстро ухватилась за мой совет, согласный с побуждением ее страстного сердца, и отправилась с Фонтейем Капито в Сирию. Там все произошло, как я предсказал. Антоний вернулся к ней и подарил ей большую часть Киликии, берега Аравии, Набатуи, бальзамоносные провинции Иудеи, провинцию Финикию, провинцию Сирию, богатый остров Кипр и книгохранилище Пергама. Обоих детей, которых Клеопатра родила Антонию, он велел называть "царскими детьми" и дал им имена: Александра-Гелиоса - греческое имя солнца и Клеопатры-Селены - легкокрылая луна.
   Возвратившись в Александрию, Клеопатра прислала мне богатые дары, но я не принял их; и в то же время царица просила ученого Олимпа прийти к ней в Александрию. Но время еще не пришло, и я не пошел. Потом и она, и Антоний несколько раз присылали ко мне, прося моих советов.
   Я всегда давал им советы, клонящиеся к их гибели, и предсказания мои всегда исполнялись.
   Прошло несколько лет, и я, отшельник Олимп, обитатель гробницы, питавшийся только хлебом и водой, силой мудрости, дарованной мне богами, сделался великим человеком в Египте.
   И чем более я попирал ногами желания плоти и обращался к небу, тем все сильнее преуспевал в мудрости и глубокомыслии.
   Наконец протекло полных восемь лет. Война с парфянами началась и окончилась; Артабаз, побежденный царь Армении, был позорно проведен по улицам Александрии. Клеопатра посетила Самос и Афины, и по ее настоянию благородная Октавия была выгнана из дома Антония в Рим, как наскучившая наложница. Наконец чаша безумств Антония переполнилась. Владыка мира потерял свой светлый разум и погиб в любви Клеопатры так же, как и я.
   Октавий объявил ему войну.
   Однажды, когда я спал в комнате арфистов в гробнице фараона близ Тапе, ко мне явился призрак моего отца, престарелого Аменемхата. Он остановился против меня, опираясь на посох.
   - Посмотри, мой сын! - сказал он.
   Я посмотрел вдаль и духовными очами увидел море и два больших флота, готовых к войне и плывущих к скалистому берегу. Один флот принадлежал Октавию, другой - Клеопатре и Антонию. Корабли их пробуравили корабли цезаря и захватили их, так что победа клонилась на сторону Антония. Я снова посмотрел туда. На раззолоченной галере находилась Клеопатра, ожидавшая окончания боя. Тогда силой своего духа и воли я заставил ее услышать голос умершего Гармахиса, который кричал ей:
   "Беги, Клеопатра, беги или погибнешь!"
   Она дико огляделась и снова услыхала голос духа.
   Ужасный страх овладел ею. Она приказала матросам готовиться к отплытию и дать сигнал всему флоту. Те взглянули на нее с презрением, но все-таки флот поспешно бежал с поля битвы.
   Громкий рев тысячи голосов раздался со своих и неприятельских кораблей.
   "Клеопатра бежала! Клеопатра бежала!"
   Я видел ужас и гибель флота Антония и очнулся от моего сна.
   Прошло несколько дней. Я снова увидел призрак моего отца.
   - Встань, сын мой! - сказал он мне. - Час мщения настал! Твой замысел удался, молитвы твои услышаны! Милостью богов, когда Клеопатра находилась в галере, во время битвы при Акциуме, сердце ее наполнилось страхом, ей послышался голос, приказывающий ей бежать, иначе предрекая погибель! И весь ее флот бежал! Морские силы Антония разбиты. Иди и поступай так, как будет указано тебе!
   Утром я проснулся удивленный, вышел из входа в гробницу и увидел идущих по долине послов Клеопатры. С ними шел египетский воин.
   - Что вам надо от меня? - сурово спросил я,
   - Мы пришли послами от царицы и великого Антония! - отвечал военачальник, низко кланяясь мне, так как все в Египте боялись меня. - Царица требует твоего присутствия в Александрии. Несколько раз она посылала за тобой, но ты не хотел идти. Теперь она приказывает тебе непременно прийти, и скорее, так как она нуждается в твоем совете!
   - А если я скажу "нет", тогда что?
   - Тогда мне дано приказание, могущественнейший Олимп, привести тебя силой!
   Я громко засмеялся.
   - Силой, безумец! Смеешь ли ты так говорить со мной? Я могу поразить тебя сейчас! Знай, что я умею убивать так же хорошо, как исцелять!
   - Прости меня, умоляю! - отвечал он, дрожа. - Я сказал то, что мне приказано!
   - Хорошо, я знаю это, воин! Не бойся, я приду!
   На следующий день я отправился вместе с Атуей в Александрию, уйдя так же тайно от всех, как и пришел. Гробница божественного Рамзеса не видела меня больше. Уходя, я захватил с собой сокровища, оставленные мне моим отцом Аменемхатом, ибо не хотел идти в Александрию с пустыми руками, а человеком с деньгами и положением. По дороге мы узнали, что Антоний последовал за Клеопатрой, бежал от Акциума, но тут понял, что конец их близок.
   В мраке и уединении гробниц близ Тапе я и предвидел все это и многое другое.
   Наконец я пришел в Александрию и вошел в дом, приготовленный для меня у ворот дворца.
   В эту самую ночь пришла ко мне Хармиона, которую я не видел десять долгих лет.
  
  

IV

Встреча Хармионы с ученым Олимпом. - Их разговор. - Олимп приходит к Клеопатре. - Приказания Клеопатры

   Одетый в простую черную одежду, я сидел в комнате посетителей в приготовленном для меня доме. Подо мною было резное кресло с львиными ножками, у двери, на ковре, лежала старая Атуа.
   Итак, я снова очутился в Александрии, но как не похоже было второе посещение этого города на прежнее. Что стало со мной? Я взглянул на бывшее в комнате зеркало и увидел бледное, морщинистое лицо, на котором никогда не появлялась улыбка, большие глаза потускнели и, словно пустые впадины, смотрели из-под бровей обритой головы; худое, тощее тело, высохшее от воздержания, скорби и молитвы, длинная борода железного цвета, высохшие руки с сильными жилами, вечно трясущиеся, как лист, сгорбленные плечи и ослабевшие члены. Время и печали сделали свое дело: я едва мог узнать в этом старике себя, царственного Гармахиса, который во всем блеске силы и юношеской красоты в первый раз взглянул на красоту женщины, погубившей его. Но в груди моей горел прежний огонь: ведь время и скорби не могут изменить бессмертного духа человека.
   Вдруг в дверь постучали.
   - Открой, Атуа! - сказал я.
   Она встала и исполнила мое приказание. Вошла женщина, одетая в греческое одеяние: то была Хармиона, такая же красивая, как прежде. Но лицо ее было печально и кротко на вид, а в полуопущенных глазах горел светлый огонь терпения.
   Она вошла неожиданно. Старуха молча указала ей на меня и ушла.
   - Старик, - сказала она, обращаясь ко мне, - проведи меня к ученому Олимпу. Я пришла по делу царицы!
   Я встал, поднял голову и взглянул на нее. Она слегка вскрикнула.
   - Наверное, - прошептала она, оглядываясь вокруг, - ты не... не тот... - И умолкла.
   - Тот Гармахис, которого любило твое безумное сердце, о Хармиона? Да, я Гармахис, которого ты видишь, прекраснейшая госпожа! Тот Гармахис, которого ты любила, умер, а Олимп, искусный египтянин, ожидает снова твоих приказаний!
   - Молчи! - сказала она. - Ни слова о прошлом, и зачем? Пускай оно спит! Ты со всей мудростью не знаешь женского сердца, если думаешь, что оно может измениться вместе с переменой внешних форм жизни. Оно не изменяется и следует за своей любовью до последнего места покоя - до могилы! Знай, ученый врач, я из тех женщин, что любят один раз в жизни, любят навсегда и, не получив ответа на свою любовь, сходят в могилу девственными!
   Она замолчала, и, не зная, что сказать ей, я наклонил голову в ответ. Я ничего ей не сказал, и, хотя безумная любовь этой женщины была причиной моей гибели, я, говорю по правде, в глубине души благодарен ей. Живя среди соблазнов бесстыдного двора Клеопатры, она осталась все эти долгие годы верна своей отвергнутой любви, и когда изгнанник, бедный раб судьбы, вернулся безобразным стариком, ему все еще принадлежало ее преданное сердце. Какой человек не оценит этого редкого и прекраснейшего дара - совершенного чувства, которого нельзя купить ни за какие деньги, - искренней любви женщины?
   - Благодарю тебя, что ты не ответил мне, - сказала Хармиона, - горькие слова, сказанные тобой в те далекие дни, что давно умерли, когда ты уходил из Тарса, не потеряли еще своей смертоносной силы, и в моем сердце нет более места для стрел презрения - оно измучено годами одиночества. Да будет так! Смотри! Я сбрасываю эту дикую страсть с моей души! - Она взглянула и протянула руки, словно отталкивая кого-то невидимого. - Я сбрасываю это с себя, но забыть не могу! Все это кончено, Гармахис, моя любовь не будет больше беспокоить тебя! С меня довольно, что мои глаза увидели тебя, прежде чем вечный сон закроет их навсегда! Помнишь ли ты ту минуту, когда я хотела умереть от твоей дорогой руки? Ты не хотел убить меня, но велел жить, пожиная горький плод моего преступления, мучиться страшными видениями и вечным воспоминанием о тебе, которого я погубила?
   - Да, Хармиона, я хорошо помню это!
   - О, чаша наказания была выпита мною сполна! Если бы ты мог заглянуть в мое сердце, прочитать все перенесенные страдания - я страдала с улыбающимся лицом, - твоя справедливость была бы удовлетворена!
   - Однако, Хармиона, если слухи верны, ты - первая при дворе, самая сильная и любимая! Разве Октавий не сказал, что ведет войну не с Антонием, а с его возлюбленной Клеопатрой, с Хармионой и Ирой?
   - Да, Гармахис! Подумай, чего мне стоило, в силу моей клятвы тебе, принуждать себя есть хлеб и исполнять приказания той, которую я горько ненавижу! Она отняла тебя у меня, разбудила мою ревность и сделала меня преступницей, навлекшей позор на тебя и гибель Египту. Разве драгоценные камни, богатство, лесть князей и сановников могут дать счастье мне, которая чувствует себя несчастнее самой простой судомойки? Я много плакала, плакала до слепоты, а когда наступало время, вставала, наряжалась и с улыбкой на лице шла исполнять приказания царицы и этого грубого Антония. Пошлют ли мне 0оги свою милость - видеть их смерть, их обоих? Тогда я была бы довольна и умерла бы сама! Тяжел твой жребий, Гармахис, но ты был свободен, и много завидовала я в душе уединению твоей пещеры!
   - Я вижу, Хармиона, ты твердо помнишь свой обет. Это хорошо, час мщения близок!
   - Я помню его и работала тайно для тебя и для гибели Клеопатры и римлянина! Я раздувала его страсть и ее ревность, толкала ее на злодеяния, а его - на безумие и обо всем доносила цезарю. Дело обстоит так. Ты знаешь, чем кончился бой при Акциуме. Клеопатра явилась туда со всем флотом против воли Антония. Но я, когда ты прислал мне весть о себе, разговаривала с ним о царице, умоляя его со слезами, чтобы он не оставлял ее, иначе она умрет с печали. Антоний, бедный раб, поверил мне. И когда в разгаре боя она бежала, не знаю почему, может быть, ты знаешь, Гармахис, подав сигнал своему флоту, и отплыла в Пелопоннес, - заметь себе, когда Антоний увидел, что ее нет, он, в своем безумии, взял галеру и, бросив все, последовал за ней, предоставив флоту погибать и затонуть. Его великая армия в двадцать легионов и двенадцать тысяч всадников осталась в Греции без вождя. Никто не верил, что Антоний, пораженный богами, мог так глубоко и позорно пасть!
   Некоторое, время войско колебалось, но сегодня ночью пришло известие: измученные сомнением, уверившись, что Антоний позорно бросил их, все войска предались цезарю.
   - Где же Антоний?
   - Он построил себе дом на маленьком острове, в большой гавани, и назвал его Тимониум. Там он, подобно Тимону, кричит о неблагодарности рода человеческого, который его покинул. Он лежит там и мечется как безумный, и ты должен идти туда, по желанию царицы, полечить его от болезни и вернуть в ее объятия. Он не хочет видеть ее, хотя еще не знает всего ужаса своего несчастия. Но прежде всего мне приказали привести тебя немедленно к Клеопатре, которая хочет спросить у тебя совета!
   - Иду, - ответил я, вставая, - пойдем!
   Мы прошли ворога дворца, вошли в алебастровый зал, и я снова стоял перед дверью комнаты Клеопатры, и снова Хармиона оставила меня здесь подождать, хотя сейчас же вернулась назад.
   - Укрепи свое сердце, - прошептала она, - не выдай себя, ведь глаза Клеопатры проницательны. Входи!
   - Да, они должны быть очень проницательны, что бы разглядеть Гармахиса в ученом Олимпе! Если бы я не захотел, ты сама не узнала бы меня, Хармиона! - ответил я.
   Я вошел в эту памятную для меня комнату, прислушался к плеску фонтана, к песне соловья, к рокоту моря! Склонив голову и хромая, подошел я к ложу, Клеопатриному золотому ложу, на котором она сидела в ту памятную ночь, когда покорила меня себе безвозвратно! Собрав все свои силы, я взглянул на нее. Передо мной была Клеопатра, прекрасная, как прежде, но как изменилась она с той ночи, когда я видел ее в объятиях Антония в Тарсе! Ее красота облекала ее, как платье, глаза были по-прежнему глубоки и загадочны, как море, лицо сияло прежней ослепительной красотой! И все-таки она изменилась! Время, которое не могло уничтожить ее прелестей, наложило на нее печать усталости и горя. Страсти, бушевавшие в ее пламенном сердце, оставили след на ее челе, и в глазах ее блестел грустный огонек.
   Я низко склонился перед этой царственной женщиной, которая была моей любовью и гибелью и не узнавала меня теперь.
   Она устало взглянула на меня и заговорила тихим, памятным мне голосом:
   - Наконец ты пришел ко мне, врач! Как зовут тебя? Олимп? Это имя много обещает: теперь, когда боги Египта покинули нас, мы нуждаемся в помощи Олимпа. У тебя ученый вид, так как ученость не уживается с красотой. Но странно, твое лицо напоминает мне кого-то. Скажи, Олимп, мы не встречались с тобой?..
   - Никогда в жизни, царица, мои глаза не лицезрели твоего лица, - отвечал я, изменив голос, - никогда, до той минуты, когда я пришел из моего уединения по твоему приказанию, чтобы лечить тебя!
   - Странно! Даже голос! Он напоминает мне что-то, чего я не могу уловить. Ты сказал, что никогда не видал меня в жизни, может быть, я видела тебя во сне?
   - О да, царица, мы встречались во сне!
   - Ты - странный человек, но, если слухи верны, очень ученый! Поистине, я помню твой совет, который ты дал мне, - соединиться с моим господином Антонием в Сирии, и твое предсказание исполнилось! Ты должен быть искусным в составлении гороскопа и в тайных науках, о которых в Александрии не имеют понятия! Когда-то я знала одного человека, Гармахиса, - она вздохнула, - но он давно умер, и я хотела бы умереть! Временами я тоскую о нем!
   Она замолчала; я, опустив голову на грудь, стоял перед ней молча.
   - Объясни мне, Олимп! В битве при этом проклятом Акциуме, когда бой был в разгаре, и победа улыбалась нам, страшный ужас охватил мое сердце, глубокая темнота покрыла мои глаза, и в моих ушах прозвучал голос давно умершего Гармахиса. "Беги, беги или погибнешь!" - кричал он. И я бежала. Страх, овладевший мной, перешел в сердце Антония, он последовал за мной - и битва была проиграна. Скажи, не боги ли послали нам это несчастье?
   - Нет, царица, - отвечал я, - это не боги! Разве ты прогневала египетских богов? Разве ты разграбила их храм? Разве ты обманула доверие Египта? Ты ведь не виновна во всем этом, за что боги будут гневаться па тебя? Не бойся! Это естественное утомление мозга, овладевшее твоей нежной душой, не привыкшей к зрелищу и звукам битв! Что касается благородного Антония, он должен следовать за тобой повсюду!
   Пока я говорил, Клеопатра повернулась ко мне, бледная, трепещущая, смотря на меня, словно стараясь угадать мою мысль. Я хорошо знал, что ее несчастие - мщение богов, которые избрали меня орудием этого мщения!
   - Ученый Олимп! - сказала она, не отвечая на мои слова. - Мой господин Антоний болен и измучен печалью! Подобно бедному, загнанному рабу, он прячется в башне, у моря, избегает людей - избегает даже меня, которая ради него перенесла столько горя! Вот мое приказание тебе! Завтра с рассветом иди в сопровождении Хармионы, моей прислужницы, возьми лодку, плыви к башне и требуй, чтобы тебя впустили, скажи, что ты принес известия о войске. Тебя впустят, и ты должен передать тяжелые новости, принесенные Канидием: самого Канидия я боюсь послать! Когда его печаль стихнет, успокой, Олимп, его горячечный бред своими драгоценными лекарствами, а душу - мягким словом и возврати его мне, тогда все пойдет хорошо! Сделай это, Олимп, и ты получишь лучшие дары, чем думаешь, так как я - царица и сумею наградить того, кто верно служит мне!
   - Не бойся, царица, - отвечал я, - все будет сделано. Я не прошу награды, ибо пришел сюда, чтобы исполнять твои приказания до конца!
   Я низко поклонился и ушел, затем, позвав Атую, приготовил нужное лекарство.
  

V

Возвращение Антония из Тимониума к Клеопатре. - Пир Клеопатры. - Смерть дворецкого Евдозия

   Еще до рассвета Хармиона пришла ко мне. Мы отправились в дворцовую гавань, взяли лодку и поплыли к гористому острову, на котором возвышается Тимониум, маленькая, круглая и крепкая башня со сводами. Пристав к берегу, мы оба подошли к воротам и начали стучать в них, пока решетка не отворилась перед нами. Пожилой евнух выглянул из двери и грубо спросил, что нам нужно.
   - У нас есть дело к господину Антонию! - сказала Хармиона.
   - Какое там дело? Антоний, господин мой, не желает видеть ни мужчин, ни женщин!
   - Он захочет увидеть нас, так как мы принесли ему известия. Пойди и скажи, что госпожа Хармиона принесла известия о войне.
   Слуга ушел и сейчас же вернулся.
   - Господин Антоний хочет знать, дурные это или хорошие известия! Если дурные, он не хочет слышать их, так как у него и так много дурного!
   - И хорошие, и дурные! Отвори, раб, я сама скажу все твоему господину! - С этими словами Хармиона просунула мешочек с золотом сквозь решетку ворот.
   - Ладно, хорошо! - проворчал он, взяв золото. - Времена трудные и будут еще труднее! Когда лев лежит, кто будет питать шакалов? Неси сама ему свои новости, и как ты сумеешь вытащить благородного Антония из этого места стенаний, я не забочусь об этом! Двери дворца открыты, а вот тут ход в столовую!
   Мы вошли и очутились в узком проходе, где, оставив евнуха запирать дверь, стали продвигаться вперед, пока не увидели занавеса. Откинув его, мы прошли в комнату со сводами, плохо освещенную сверху. В отдаленном углу комнаты находилось ложе, покрытое коврами, на котором скорчилась фигура человека с лицом, спрятанным в складки тоги.
   - Благороднейший Антоний, - сказала Хармиона, подходя к нему, - открой свое лицо и выслушай меня, я принесла тебе известия!
   Он поднял голову. Его лицо измождено было печалью, спутанные волосы, поседевшие с годами, висели над впалыми глазами, на подбородке белелась небритая борода. Платье было грязно; он представлял из себя жалкую фигуру, казался несчастнее каждого бедняка-нищего, стоящего у ворот храма! Вот до чего довела любовь Клеопатры победоносного, великого Антония, когда-то владыку полумира!
   - Что тебе нужно, госпожа, - произнес он, - от того, кто погибает здесь один? Кто пришел с тобой полюбоваться павшим и покинутым Антонием?
   - Это - Олимп, благородный Антоний, мудрый врач, искусный в предсказаниях, о котором ты много слышал! Клеопатра заботится о твоем здоровье и прислала его полечить тебя!
   - Разве врач может исцелить такую скорбь, как моя? Разве его лекарства вернут мне мои галеры, мою честь, мой покой? Нет! Ступай, врач! А у тебя какие же известия? Говори скорей! Может быть, Канидий разбил цезаря? О, скажи мне это и получишь целую провинцию в награду! А если Октавий умер, то 12000 сестерций, что бы пополнить сокровищницу. Говори! Нет, не надо! Не говори! Я боюсь слов на твоих устах, а никогда прежде не боялся ничего на земле! Быть может, колесо фортуны повернулось и Канидий разбит? Так? Не надо больше!
   - О благородный Антоний! - сказала Хармиона. - Укрепи свое сердце, чтобы услышать то, что я должна сказать тебе! Канидий - в Александрии. Он бежал быстро, и вот его известия! Целых семь дней ожидали легионы прибытия Антония, чтобы он вел их к победе, как бывало, и отталкивали все предложения и посулы цезаря. Но Антоний не приходил. До них дошел слух, что Антоний бежал в Тенару, вслед за Клеопатрой. Человека, который принес это известие в лагерь, легионеры осыпали ругательствами и убили. Но слух разрастался, и наконец они не могли сомневаться! Тогда, о Антоний, все твои военачальники, один за другим, перешли к цезарю, а за ними последовало войско. Но это еще не все. Твои союзники: Бокх из Африки, Таркондимод из Киликии, Митридат из Коммагена и все другие, все до одного, бежали или приказали своим полководцам бежать обратно, откуда пришли. Их послы уже вымаливают милость у холодного цезаря!
   - Скоро ли смолкнет твое зловещее карканье, ты, ворона в павлиньих перьях? - спросил пораженный человек, Поднимая свое страшное лицо. - Говори еще! Скажи, что египтянка умерла во всей своей красоте, скажи, что Октавий подходит к Канопским воротам, что вместе с мертвым Цицероном все духи ада радуются и кричат о Позоре и падении Антония! Да, собери же все горести и несчастия на того, кто был некогда великим, излей их на седую голову того, кого ты в своей вежливости изволишь называть "благородным Антонием"!
   - Нет, господин мой, я все сказала, это кончено!
   - Да, да, и я все сказал, все кончил! Все это кончено совсем, и этим я завершу конец всего!
   Он схватил с ложа меч и убил бы себя, если бы я не бросился к нему и не удержал его руки. Не в моих целях была его внезапная смерть. Если бы он умер теперь, Клеопатра заключила бы мир с цезарем, который желал более смерти Антония, чем гибели Египта.
   - Не безумец ли ты, Антоний, или в самом деле трус? - вскричала Хармиона. - Ты хотел избежать горя и оставить твою Клеопатру лицом к лицу со всеми не счастьями?!
   - Отчего нет, женщина? Отчего нет? Она недолго останется одна. Цезарь будет ее спутником. Октавий любит прекрасных женщин, хотя холоден сердцем, а Клеопатра чудно хороша! Иди сюда, Олимп! Ты удержал мою руку от смертоносного удара, пусть твоя мудрость даст мне совет! Неужели я должен покориться цезарю? Я - триумвир, дважды консул, когда-то повелитель всего Востока - должен покорно следовать за триумфальной колесницей цезаря по римским улицам, по которым сам проходил победителем!
   - Нет, господин, - отвечал я, - если ты покоришься, то будешь осужден! Всю прошлую ночь я вопрошал судьбу о тебе и скажу тебе, что твоя звезда приблизилась к звезде цезаря, бледнеет и гаснет, но когда она уходит из лучезарного блеска звезды цезаря, то продолжает гореть ярким огнем, и слава твоя равна славе цезаря. Не все еще потеряно, а пока что-нибудь остается, все еще может быть приобретено. Египет можно поддержать, войско можно собрать. Цезарь пока удалился, его нет еще у ворот Александрии, и, быть может, он согласится заключить мир. Твой разгоряченный ум зажег твое тело, ты болен и не можешь судить верно! Смотри, вот здесь питье, которое вылечит тебя: я очень искусен в медицине! - С этими словами я подал ему фиал.
   - Напиток, говоришь ты! - вскричал он. - Вернее, это яд, а ты убийца, подосланный фальшивой египтянкой, которая рада теперь освободиться от меня, когда я не могу более служить ей! Голова Антония - это залог мира, который она пошлет цезарю! Она, благодаря которой я все, все потерял! Дай мне лекарство, и, клянусь Баху сом, я выпью его, хотя бы это был эликсир смерти!
   - Нет, благородный Антоний, это не яд, и я - не убийца! Смотри, я сам испробую его! - Я выпил глоток напитка, обладавшего силой зажигать кровь человека.
   - Дай его мне, врач! Отчаявшиеся люди - храбрые люди! Так! Но что это? Что такое? Ты дал мне волшебный напиток! Все мои печали улетели прочь, как грозовые облака под порывом южного ветра, и надежда пустила свежий росток в пустыне моего сердца! Я - снова Антоний! Я вижу копья моих легионов, сверкающие в лучах солнца, слышу громовые крики и приветствия Антонию, в своем блеске военной доблести скачущему вдоль рядов войска! У меня еще есть надежда! Я могу еще надеяться увидеть чело холодного цезаря, цезаря, который непогрешим во всем, кроме политики, - лишенное своих победных лавров и покрытое пылью стыда и позора!
   - Да, - вскричала Хармиона, - надежда есть, если ты будешь мужем! О господин мой! Вернись с нами! Вернись в нежные объятия Клеопатры! Каждую ночь она лежит без сна на своем золотом ложе и во мраке ночи стонет и зовет Антония, который, отдавшись своей печали, забывает свой долг и свою любовь!
   - Иду, иду! Стыд и позор, что я осмелился усомниться в ней. Раб, неси воды и пурпуровую одежду! Клеопатра не увидит меня таким. Сейчас иду!
   Таким способам нам удалось привлечь снова Антония к Клеопатре, чтобы вернее упрочить гибель обоих. Мы сопровождали его по алебастровому залу до комнаты Клеопатры, где лежала она, разметав около лица свои роскошные волосы и плача. Горькие слезы текли из ее глубоких глаз.
   - О египтянка, - вскричал Антоний, - смотри, я снова у твоих ног!
   Она соскочила с ложа.
   - Ты ли это, любовь моя? - пробормотала она. - Теперь снова все пойдет хорошо! Иди ко мне ближе и в моих объятиях забудь твои печали и обрати мое горе в радость! О Антоний, пока у нас есть любовь наша, у нас есть все! - Она упала к нему на грудь и начала безумно целовать его.
   В тот же самый день Хармиона пришла ко мне и приказала приготовить самый страшный и сильный яд. Сначала я не хотел приготовлять его, боясь, что Клеопатра хочет отравить Антония раньше времени. Но Хармиона убедила меня, что это неверно, сообщив, для чего был нужен яд. Тогда я призвал Атую, искусную в собирании всяких трав, и после полудня мы все время работали над страшным делом. Когда все было готово, снова пришла Хармиона и принесла венок из свежих роз, который велела мне обмакнуть в яд, что я и сделал.
   Ночью, на большом пиру у Клеопатры, я сидел около Антония, который поместился рядом с Клеопатрой. На его голове был надет отравленный венок.
   Пир был в разгаре. Вино лилось рекой. Антоний и Клеопатра становились все веселее. Она говорила ему о своих планах, рассказывала, что ее галеры плывут теперь по каналу от Бубасты, по Пелузианскому притоку Нила к Клизме, находившейся близ Гирополиса. Клеопатра намеревалась, если цезарь будет упорствовать, бежать с Антонием, забрав все свои сокровища, к Арабскому заливу, куда не может плыть флот цезаря, чтобы найти убежище в Индии.
   Впрочем, нужно сказать, что из этого плана ничего не вышло. Арабы из Патры сожгли галеры, предупрежденные александрийскими иудеями, которые ненавидели Клеопатру и были ненавистны ей. Я предупредил их об этом.
   Покончив разговор, царица предложила Антонию выпить с ней кубок вина за успех ее плана и попросила его, по своему примеру, обмакнуть венок из роз в вино, чтобы сделать его еще слаще и душистее. Антоний послушался, и она подняла и выпила свой кубок. Когда он поднял свой, чтобы выпить его, царица схватила его за руку и удержала, вскричав: "Стой!" Антоний остановился в удивлении.
   Среди слуг Клеопатры был некто Евдозий, дворецкий. Он, видя, что счастье начинает изменять Клеопатре, задумал бежать в эту ночь к цезарю, как сделали многие другие, забрав с собой все сокровища дворца, которые намеревался украсть. Но его план был открыт Клеопатрой, и она решилась жестоко отомстить ему.
   - Евдозий! - вскричала она (он стоял около нее). - Пойди сюда, мой преданный слуга! Посмотри на этого человека, благороднейший Антоний; несмотря на все наши несчастия, он верен нам и заботится о нас! Теперь он должен получить награду за свои лишения и свою верность из твоих собственных рук! Дай ему твой золотой кубок с вином и заставь его выпить за наш успех, а кубок он возьмет себе в награду!
   Все еще удивленный Антоний подал кубок слуге. Евдозий, сознавая свою вину, взял кубок, но стоял, весь дрожа и не касаясь его.
   - Пей, раб, пей! - вскричала Клеопатра, приподнявшись на своем ложе и устремив жестокий взгляд на его побледневшее лицо. - Клянусь Сераписом! Это так же верно, как то, что я буду сидеть в римском Капитолии, что, если ты еще не будешь пить, словно насмехаясь над благородным Антонием, я велю переломать тебе кости и поливать твои раны красным вином! А! Наконец ты пьешь! Что с тобой, мой добрый Евдозий? Ты болен? Разве это вино подобно воде зависти иудеев, которая имеет силу убивать фальшивого человека и подкреплять честного? Идите, вы, там! Обыщите комнату этого чело века! Мне кажется, что он изменник!
   Несколько минут дворецкий стоял, охватив голову руками, потом начал трястись и с страшным криком упал на пол, затем вскочил на ноги и схватился руками за грудь, словно желая погасить огонь, который жег его внутренность. Шатаясь, с мертвенно-бледным, искаженным лицом, с пеной на губах, он подошел к ложу Клеопатры, которая наблюдала за ним с жестокой усмешкой на губах.
   - А, изменник! Ты готов уже! - сказала она. - Сладка ли смерть, скажи!
   - Развратница! - завыл умирающий. - Это ты отравила меня! Ты сама также умрешь! - С криком он бросился на нее, но она, угадав его намерение, как тигр, отпрыгнула в сторону, так что тот успел только ухватиться за ее царскую мантию и оборвал изумрудную пряжку. Затем он упал на пол и стал кататься по пурпурной мантии в страшных мучениях, пока не стих и умер. Его измученное лицо было страшно, и выпученные глаза вышли из орбит.
   - А, - произнесла, царица с жестоким смехом, - раб умер в мучениях и пытался увлечь меня за собой! Посмотрите, он взял у меня взаймы мою мантию! Унесите его прочь и похороните в этой ливрее!
   - Что все это значит, Клеопатра? - спросил Антоний, когда стража унесла труп. - Этот человек пил из моего кубка. Что за цель этой ужасной шутки?
   - Она имеет двойную цель, благородный Антоний! В эту самую ночь этот человек хотел бежать к цезарю, захватив с собой наши сокровища! Слушай: ты боялся, что я отравлю тебя, мой господин, я знаю это! Смотри, Антоний, как легко бы я могла тебя убить, если бы захотела! Этот венок из роз, который ты обмакнул в вино, отравлен страшным ядом. Если бы я хотела покончить с тобой, то не удержала бы твоей руки! О Антоний, с этой минуты верь мне всегда! Скорее я убью себя, чем трону хотя один волосок с твоей обожаемой головы! Смотри, вот вернулись люди, посланные обыскать комнату Евдозия! Говорите, что вы нашли там?
   - Царица Египта! Все вещи в комнате Евдозия приготовлены к поспешному бегству, а в вещах мы нашли много сокровищ!
   - Слышишь? - сказала Клеопатра, мрачно улыбаясь. - Разве вы думаете, мои верные слуги, что Клеопатру легко обмануть? Пусть судьба этого римлянина будет предостережением для вас!
   Воцарилась тишина. Страх охватил всех присутствовавших. Антоний сидел молчаливый и печальный.
  

VI

Ученый Олимп в Мемфисе. - Клеопатра испытывает яды. - Речь Антония полководцам. - Изида покидает Египет

   Я, Гармахис, должен спешить, записывая то, что мне позволено, и многое оставляя недосказанным: меня предупредили, что суд близок и дни мои сочтены!
   После удаления Антония из Тимониума наступило тяжелое затишье, предвещающее сильную бурю. Антоний и Клеопатра в своем роскошном дворце каждую ночь устраивали блестящие пиры. Они отправили послов к цезарю, но цезарь не хотел и слышать о них. Тогда, потеряв всякую надежду на примирение, они решились защищать Александрию. Собрали войско, настроили кораблей, большие военные силы были готовы встретить цезаря.
   С помощью Хармионы я начал мое последнее дело ненависти и мщения. Я проник во все тайны дворца, подавая советы в дурную сторону, велел Клеопатре развлекать Антония, чтобы он забыл свои печали, и она подавляла его силу и энергию роскошью и вином. Я давал ему свои лекарства, которые погружали его душу в мечты о счастье и власти и заставляли пробуждаться в тяжелой тоске. Скоро он не мог спать без моих лекарств, я же всегда был около него и скоро подчинил его слабую волю моей, так что он не делал ничего без моего одобрения.
   Клеопатра, сделавшаяся очень суеверной, относилась ко мне очень благосклонно. Кроме этого, я строил другие козни. Моя слава далеко распространилась по всему Египту в течение долгих лет, прожитых мной в Тапе. Много знатных людей приходило ко мне и ради своего здоровья, и потому, что всем было известно, что я пользовался милостью Антония и Клеопатры. В эти дни смущения и сомнения всем хотелось узнать правду. Этим людям я говорил двусмысленные речи, подрывая их верность царице, многих искусно заставил перейти на сторону цезаря, но никто не мог сказать ничего против меня.
   Клеопатра послала меня в Мемфис, чтобы заставить жрецов и правителей собрать людей в Верхнем Египте и прислать на защиту Александрии. Я отправился туда, говорил с жрецами так двусмысленно и с такой мудростью, что они признали во мне человека, посвященного в глубочайшие таинства. Но каким образом я, Олимп, врач, мог быть посвященным - никто не мог знать!.. После этого они тайно посетили меня, я дал им священный знак братства, запретив спрашивать, кто я, и не велел посылать помощь Клеопатре.
   - Скорее, - говорю я, - вы должны заключить мир с цезарем, так как только милостью цезаря может продолжаться поклонение богам Египта!
   Они посоветовались с священным Аписом и послали ответ, что пришлют помощь Клеопатре, а тайно отправили послов к цезарю.
   Итак, все произошло, как я хотел. Египет оказал малую помощь своей македонской царице.
   Из Мемфиса я снова вернулся в Александрию и, дав царице благоприятный ответ, продолжал свою тайную работу. Правда, александрийцы не особенно смущались, следуя пословице, повторявшейся на рыночной площади: "Осел думает о своей ноше и слеп к своему господину!" Клеопатра так долго угнетала их, что они рады были римлянам.
   Время шло. Каждую ночь друзья Клеопатры убывали; но она не хотела выдавать Антония, которого любила, хотя я узнал, что цезарь через своего вольноотпущенника Тира обещал ей оставить все владения за ней и за ее детьми, если она убьет Антония или выдаст его. Но ее женское сердце - и у ней было сердце - не соглашалось на это; кроме того, мы не советовали ей этого, опасаясь, что в случае смерти или выдачи Антония Клеопатра избежит бури и останется царицей Египта. Антоний был слабый, но великий и храбрый человек, и меня огорчала мысль о гибели его, тем более что в своем собственном сердце я находил отголосок его страданий! Разве мы не товарищи по несчастью? Разве не одна и та же женщина лишила нас империи, друзей и чести? Но в политике нет места жалости, и я не мог свернуть с пути мести, по которому мне предопределено было идти!
   Цезарь подступал ближе. Пелузиум пал, конец был близок. Хармиона принесла эти новости царице и Антонию, когда они спали; в жаркую пору дня и я пришел с ней.
   - Вставайте! - вскричала она. - Вставайте! Не время спать! Селевк сдал Пелузиум цезарю, который наступает к Александрии!
   С проклятием Антоний вскочил и схватил Клеопатру за руку.
   - Ты предала меня, клянусь богами! Теперь ты за платишь мне за это! - Он схватил меч и поднял его.
  &nbs

Другие авторы
  • Рачинский Сергей Александрович
  • Марин Сергей Никифорович
  • Бедье Жозеф
  • Никитин Андрей Афанасьевич
  • Аладьин Егор Васильевич
  • Набоков Константин Дмитриевич
  • Гиппиус Владимир Васильевич
  • Алмазов Борис Николаевич
  • Стороженко Николай Ильич
  • Покровский Михаил Николаевич
  • Другие произведения
  • Метерлинк Морис - Двойной сад
  • Федоров Николай Федорович - Значение "Поклонения трех царей"
  • Муравьев Матвей Артамонович - Муравьев М. А.: Биографическая справка
  • Гайдар Аркадий Петрович - Дальние страны
  • Булгарин Фаддей Венедиктович - Янычар, или жертва междуусобия
  • Гаршин Всеволод Михайлович - Н. Беляев. Гаршин
  • Глинка Михаил Иванович - Н. Кашперов. Воспоминание о M. И. Глинке
  • Розанов Василий Васильевич - Смерть и воскресение
  • Чичерин Борис Николаевич - Обзор исторического развития сельской общины в России
  • Каронин-Петропавловский Николай Елпидифорович - 3. Фантастические замыслы Миная
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
    Просмотров: 500 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа