Кервуд Джеймс Оливер - Охотники на волков

   Джеймс Оливер Кервуд

  

   --------------------------------

   James Oliver Curwood. The Wolf Hunters (1908)

   Текст издания: "Славянка", М., 1992

   OCR & spellcheck: Н.Михайлов, 13.02.2003

   --------------------------------

  

   Суровая зима раскинула свой первый покров над Великой Канадской Пустыней. Красный шар луны всходил, освещая слабым светом безмолвную белую ширь. Ни один звук не нарушил ее унылого покоя. Дневная жизнь замерла, и не настал еще час, когда пробуждаются голоса блуждающих во тьме жителей ночи.

   На переднем плане при блеске луны и рассеянном свете миллионов звезд поднимались амфитеатром массивы скал, у подножья которых спало замерзшее озеро. На склоне горы высился сосновый лес, черный и зловещий.

   Несколько ниже лиственницы, наполовину согнувшиеся под тяжестью придавившего их снега и льда, стеной окаймляли озеро, окутывая его непроницаемым мраком. Со стороны, противоположной горе, соснам и лиственницам, скалистый амфитеатр переходил в безбрежную белую равнину, совершенно открытую и лишенную деревьев.

   Огромная белая сова вынырнула из темноты, широко взмахнув крыльями. Потом она испустила хриплый и заунывный крик, который, казалось, возвещал, что близится наступление таинственного часа властителей ночи.

   Снег, в изобилии падавший в течение целого дня, теперь перестал. Ни малейшего дуновения ветерка не чувствовалось в воздухе, и хлопья снега, уцепившись за самые тоненькие веточки, так и остались висеть на деревьях. Хотя ветра и не было, но мороз был суровый. Человек, простоявший неподвижно в течение часа, должен был замерзнуть.

   Вдруг молчание нарушилось. Раздался крик, громкий и печальный, как невыразимая жалоба, жалоба нечеловеческая. Если бы она донеслась до ушей человека, то заставила бы кровь быстрее биться в его жилах и пальцы судорожно сжать приклад ружья.

   Крик исходил из белой равнины и отдавался в ночи. Наконец он замер, и молчание, последовавшее за ним, показалось еще более глубоким. Белая сова, как большой снежный ком, молча пронеслась, быстро взмахивая крыльями, над замерзшим озером.

   Потом, спустя несколько минут, жалобный крик возобновился, но уже слабее.

   Человек, привыкший к Великой Белой Пустыне, напрягая слух и всматриваясь в темноту, не колеблясь признал бы в нем дикий вопль боли и агонии раненого и наполовину сраженного зверя.

   В самом деле, в лунном сиянии медленно приближался великолепный лось-самец с той осторожностью, которая свойственна животным, измученным долгими часами травли. Его гордая голова, склонявшаяся под тяжестью массивных рогов, оборачивалась в сторону лиственного леса, расположенного на другом берегу озера. Животное втягивало воздух, его ноздри расширялись. Оно оставляло за собой следы крови. Раненное насмерть, оно с трудом тащилось по мокрому снегу, который покрывал лед, по-видимому, надеясь найти под сенью деревьев свое последнее пристанище.

   Когда лось уже почти достиг своей цели, он вдруг остановился, закинул голову назад и, подняв кверху морду, насторожил свои длинные уши. Это обычная поза лосей, когда они прислушиваются. А слух их так тонок, что они различают на расстоянии мили всплески воды, встревоженной игрой речных форелей.

   Но, казалось, ни один звук не нарушал молчания, только время от времени доносились зловещие крики белой совы, которая была еще недалеко. Однако мощное животное продолжало стоять неподвижно, к чему-то прислушиваясь, в то время как лужица крови под его грудью расплывалась по снегу. Какие таинственные звуки, неуловимые для человеческого слуха, долетали до его тонких, заостренных ушей? О какой опасности, таившейся в засаде черного соснового леса, они вопрошали?

   Фырканье животного возобновилось. Втягивая ноздрями ночной мрак, оно поводило мордой то на восток, то на запад, чаще всего поворачиваясь к северу.

   Вскоре можно уже было различить звуки, которые до тех пор слышны были одному лосю. Отдаленный вой, заунывный и в то же время дикий, нарастал, потом замирал, становясь с минуты на минуту все более определенным. Это был вой волков.

   Петля палача для убийцы, осужденного на смерть, ружье, взятое на прицел, для шпиона, попавшего в руки врагов, то же, что этот волчий вой для раненого зверя Великой Канадской Пустыни. Старый лось снова опустил свою голову и свои широкие рога и, собрав все силы, побежал мелкими шажками к сосновому лесу.

   Он отстоял дальше, но был гуще, чем маленький лесок из лиственниц, и животное инстинктивно понимало, что если бы ему удалось добежать, оно нашло бы там более безопасное убежище.

   Но вот... Да, вот оно прервало свой бег и снова остановилось. Так неожиданно, что передние ноги подогнулись, и оно рухнуло на снег. На этот раз прозвучал ружейный выстрел.

   Выстрел мог быть дан по меньшей мере за милю, а может быть, и за две. Но его отдаленность нисколько не ослабила страха, заставившего затрепетать издыхающего царя Севера. Утром того же дня он уже слышал этот звук, нанесший неведомую и глубокую рану самым жизненным частям его тела. Худо ли, хорошо ли, но он поднялся на ноги и скрылся в промерзшей массе лиственниц.

   После ружейного выстрела снова воцарилось молчание. Оно длилось около десяти минут, когда внезапно вопль прорезал воздух. Но теперь он был уже значительно ближе. Другой ответил ему, потом третий, четвертый, и скоро это был уже целый хор дико ревущей волчьей стаи.

   Почти тотчас же силуэт человека выплыл из лиственного леса. Лицо его было цвета меди, как у индейцев.

   Он прошел несколько ярдов. Потом, обернувшись к темной стене, закричал:

   - Идите, Род. Мы на верной дороге, и наша стоянка уже недалеко.

   Голос ответил:

   - Я здесь, Ваби.

   Прошло несколько минут, и показался другой молодой человек, белолицый.

   Ему было не больше восемнадцати лет. Левой рукой он опирался на толстую палку. Его правая рука, которая казалась серьезно раненной, была обернута большим платком, исполнявшим роль импровизированной повязки. Лицо было все исцарапано и кровоточило. Весь его вид свидетельствовал о том, что он дошел до последней степени изнеможения.

   Он сделал еще несколько шагов, шатаясь и судорожно глотая воздух. Потом палка выскользнула из его пальцев, потерявших чувствительность, и он даже не попытался поднять ее. Сознавая свою слабость, он согнул колени и опустился на снег.

   Ваби протянул ему руку, чтобы помочь подняться.

   - Как вы думаете, Род, сможете вы идти дальше? Молодой человек встал на ноги.

   - Очень боюсь, что нет,- пробормотал он.- Я дошел до предела. И он снова повалился на землю.

   Ваби положил свое ружье и опустился на колени возле товарища.

   - Мы вполне могли бы,- сказал он,- расположиться здесь до утра, если бы у нас оставалось больше чем три заряда.

   - Всего три? - спросил Род.

   - Ни штуки больше. Этого хватит, чтобы убить двух или трех волков. Я не думал, когда шел искать вас, что вы забрались так далеко.

   Встав перед Родериком, он перегнулся пополам, как перочинный нож, наполовину закрытый.

   - Обнимите меня за шею,- сказал он,- и держитесь крепко. Ваби поднялся со своим грузом, держа Рода на могучих плечах.

   Он уже готов был пуститься в путь, когда раздался охотничий клич волков настолько близко, что он остановился в сомнении.

   - Они вышли на наш след,- заявил он.- Нечего и думать, что мы сможем удрать. Раньше чем через пять минут они будут здесь.

   Страшное виденье пронеслось в его мозгу: смерть другого юноши, на его глазах растерзанного на куски этими хищниками Севера. И он задрожал. Значит, такова же будет участь его товарища и его собственная... Если только... Сбросив раненого с плеч и оставив его, он еще мог убежать. При этой мысли по лицу его прошла судорога, и он сурово усмехнулся. Покинуть Родерика! Не в это ли самое утро, в первой стычке с индейцами, они бок о бок разряжали свои ружья? Не рядом ли с ним упал Родерик в этой битве с раздробленной рукой? Если им суждено через минуту встретиться лицом к лицу со смертью, то и здесь их будет двое. Они умрут вместе.

   Решение Ваби было принято моментально. Он вернулся обратно в лиственный лес, неся Рода на плечах. Для них оставался еще единственный шанс на спасение: взобраться на одно из деревьев и ждать, пока волки не разбегутся с наступлением дня. Правда, они подвергались бы тогда риску умереть в течение этого времени от холода. Эта битва между ними и волками была бы испытанием на выносливость.

   Ваби остановился у подножия большой лиственницы, ветви которой под тяжестью снега пригибались до самой земли, и положил Рода. При свете луны, которая теперь стояла в небе и ярко блестела, он взглянул на белого юношу, лежавшего почти без сознания с полузакрытыми глазами и безжизненными членами. Лицо его было смертельно бледно, и при виде этого призрачного лица верное сердце Ваби сжалось от тоски.

   Но еще прежде, чем он успел подумать, как поднять раненого в надземное убежище, его ухо, привычное к звукам пустыни, насторожилось. Волки приближались! Он скорее почуял их, чем услышал. Ибо, приближаясь, кровожадные охотники прекратили свой вой. Не дожидаясь их, бесстрашно, с громким криком он выскочил им навстречу.

   Они были не больше чем в нескольких шагах от леса, когда он преградил им путь. Это была лишь небольшая шайка, без сомнения авангард. Не теряя ни минуты, Ваби прицелился и выстрелил. Крик боли дал ему понять, что выстрел не пропал даром. Он снова приложился и прицелился так метко, что второй волк подскочил в воздухе, как на пружине, и плашмя повалился на снег, не издав ни звука. Тогда остальные разбежались, не забыв, однако, захватить с собою труп товарища, чтобы растерзать его где-нибудь поблизости.

   Вернувшись к Роду, Ваби с радостью увидел, что тот, преодолев свою страшную слабость, стал понемногу приходить в себя. Тогда он вскарабкался на дерево и втащил его за собой.

   - Второй раз вы спасаете меня,- сказал Род.- Первый раз, когда я тонул. Теперь от волков. Я никогда не забуду этого!

   Он нежно опустил руку на плечо своего друга.

   - Вы вполне отплатили мне сегодня утром,- ответил Ваби.- Ведь если вы так искалечены, так только из-за меня. Кровавая рана предназначалась мне. Мы с вами квиты.- И взгляды обоих юношей встретились, полные дружеского доверия.

   Волчий концерт начался снова. Ваби добрался до верхушки дерева, чтобы наблюдать за происходящим. Стая только что вышла из соснового леса, немного повыше, на горе, и теперь спускалась во весь опор по ее склону, рассыпаясь среди снега множеством черных точек, похожих на муравьев.

   Ответный рев несся со стороны озера, по которому бегом приближалась вторая стая. Оба отряда хищников имели, казалось, в виду одну цель: лиственницы, где они должны были соединиться. Всего их было около шестидесяти.

   Ваби с трудом втащил Рода несколько выше. Оба они, с единственным зарядом, который у них оставался, молча ждали. В утренней схватке Род лишился своего ружья и боевых припасов.

   Между тем Ваби снова взобрался на свой наблюдательный пункт. Вскоре он убедился, что обе волчьи стаи действительно соединились и окружили лес. Казалось, что звери охвачены страшным возбуждением. Они только что наткнулись по дороге на лужицу крови, оставленную издыхающим лосем, и напали на его след.

   - Что там происходит? - спросил Род вполголоса.

   Черные глаза Ваби расширились и загорелись жарким пламенем. Кровь билась в его жилах, и сердце колотилось до боли. - Это они не за нами,- ответил он после минутного молчания.- Нас они не выследили и не почуяли. Есть какая-то другая добыча. Наше счастье!

   Не успел он договорить, как кусты и ветви затрещали в нескольких шагах от их дерева, и юноши увидели огромную тень, которая пронеслась галопом прямо под ними. Ваби успел распознать лося, но он не подозревал, что это тот самый, которому он послал днем пулю, не сразившую его на месте. Волки с хриплым воем и голодным рычанием, временами вырывавшимся из их огромных пастей, преследовали по кровавому следу несчастное животное, пригнувшее голову почти до земли.

   Для Ваби это зрелище не было ново, но Род видел его впервые, и хотя все произошло с молниеносной быстротой, жуткая картина надолго запечатлелась в его памяти. Долго еще потом грезилось ему во сне огромное животное, которое, чувствуя себя осужденным на смерть, мчалось в снежной ночи, испуская жалобные вопли агонии, и настигающая его дьявольская стая хищников пустыни, мощных и быстрых, с худощавыми телами, опьяненных близостью добычи. Ведь он был уверен, что лось будет побежден в этом неравном поединке и что волки сожрут его до последнего клочка.

   - А теперь,- спокойно сказал Ваби,- мы можем спуститься на землю и без страха продолжать наш путь. Они слишком заняты, чтобы интересоваться нами.

   Он помог Роду сойти на землю, поддерживая его за ноги. Потом согнулся перед ним, как раньше, и взвалил его себе на спину.

   Они вышли из леса лиственниц и прошли около мили до небольшого потока, поверхность которою была покрыта льдом.

   - Ваби,- сказал Род,- отдохните, я пойду сам. Я чувствую, что силы мои возвращаются. Поддержите меня только немного.

   Оба продолжали путь. Ваби обхватил раненого за талию. Так они прошли вторую милю.

   На одном из поворотов долины они вдруг заметили огонь, который весело сверкал близ соснового леска. Костер был еще на расстоянии доброй мили, но им казалось, что до него рукой подать. Они приветствовали его радостным криком. Ваби, положив ружье и отпустив товарища, сложил обе руки около рта в виде рупора и кинул вдаль свой обычный сигнальный клич:

   - Уа-у-у-у-у! Уа-у-у-у-у!

   В тишине ночи призыв долетел до огня. Туманная фигура показалась при свете пламени и вернула клич.

   - Это Мукоки,- сказал Ваби.

   - Мукоки,- повторил Род со смехом, счастливый, что его тяжелые испытания приходят к концу.

   Но почти тотчас же Ваби заметил, как он пошатнулся, близкий к обмороку. Ему пришлось снова поддержать товарища, чтобы тот не упал на снег.

   Если бы в этот вечер взоры юных охотников, лежавших у огня стоянки на замерзшей Омбакики, могли прозреть тайну будущего и предвидеть все трагические переживания, которые оно им готовило, то, быть может, они отступили бы и вернулись назад к покинутой цивилизации. Но возможно также, что счастливый исход, который должен был увенчать их долгие злоключения, несмотря на все, повлек бы их вперед. Ибо любовь к сильным ощущениям живет в сердцах юношей, полных жизненных сил.

   Но перед ними не стояло такой альтернативы, так как будущее было от них скрыто. Только много позднее, когда протекли уже долгие годы и они, сидя перед весело потрескивающими дровами домашнего очага, могли снова увидеть в целом всю захватывающую картину своих приключений и восстановить ее в своем воображении, они поняли, что ни за какое золото мира не расстались бы до конца дней с этими неизгладимыми и дорогими для них воспоминаниями.

  

   Почти за тридцать лет до времени нашего повествования молодой человек по имени Джон Ньюсом покинул большой город Лондон, чтобы отправиться в Новый Свет. Судьба была жестока к нему. После смерти отца и матери он увидел, что разорен и что ему не остается ни гроша из небольшого семейного наследства.

   Он высадился в Монреале, и так как это был юноша хорошо образованный, деятельный и предприимчивый, то он быстро создал себе положение. Хозяин, у которого он служил, оказал ему доверие и послал его в качестве уполномоченного, или фактора, в свою факторию Вабинош-Хоуз, лежавшую очень далеко на севере, в пустынной области озера Нипигон, в направлении Гудзонова залива.

   Директор фактории является фактически королем своих владений. На второй год управления Джона Ньюсома ему нанес визит вождь племени краснокожих Вабигун. Он приехал в сопровождении своей дочери Миннетаки, именем которой, в честь ее красоты и добродетели, впоследствии был назван город. Миннетаки была тогда во всем блеске своей расцветающей молодости и сияла красотой, редкой среди индейских молодых девушек.

   Она поразила Ньюсома, как удар молнии, и он с первого взгляда влюбился в божественную принцессу. С тех пор он зачастил в индейскую деревушку, вождем которой был Вабигун и которая лежала в тридцати милях от Вабинош-Хоуза, в глубине Великой Белой Пустыни.

   Миннетаки не осталась нечувствительной к любви молодого директора. Но их брак, быстро решенный с самого начала, натолкнулся на серьезное препятствие.

   Молодой индейский вождь, по имени Вунга, также влюбился в Миннетаки. Она же в глубине души ненавидела его. Но Вунга был могущественный вождь, более могущественный, чем Вабигун, который находился от него в зависимости, так как обычно пользовался его территорией для охоты. Значит, надо было с ним ладить. Миннетаки не смела вступить в брак с тем, кого любила.

   Неистовое соперничество возникло между обоими претендентами. Двукратное покушение на Ньюсома явилось его результатом, и Вунга отправил Вабигуну ультиматум, требуя, чтобы он отдал за него свою дочь. Миннетаки лично ответила решительным отказом на это требование, и пламя ненависти еще ярче разгорелось в груди Вунги.

   В одну черную ночь, во главе отряда из мужчин своего племени, он напал неожиданно на лагерь Вабигуна. Старый вождь был убит и с ним десятка два из его людей, но главная цель нападения - похищение Миннетаки - не была достигнута. Вунга был отброшен, прежде чем успел завладеть молодой девушкой.

   Гонец был спешно отправлен в Вабинош-Хоуз, чтобы сообщить Ньюсому о нападении и о смерти Вабигуна. Молодой директор с дюжиной смелых людей полетел на помощь своей невесте. Вторая атака Вунги окончилась для него полной неудачей, и он вынужден был позорно отступить в пустыню с тяжелыми потерями среди людей.

   Три дня спустя Ньюсом женился на Миннетаки. Начиная с этого момента открылась кровавая эра, воспоминания о которой надолго сохранились в летописях фактории. Ненависть, рожденная из любви, превратилась в неискупимую и нескончаемую ненависть рас.

   Вунга смело поставил себя и свое племя вне закона и начал истреблять до последнего всех, кто был прежде подвластен Вабигуну. Те, кому удалось спастись, покинули свою старую территорию и укрылись в окрестностях фактории. Тогда для индейских охотников, приглашенных на службу в факторию, наступила очередь жить под постоянной угрозой облавы или убийства из засады.

   Ненависть за ненависть, угроза за угрозу воздавались Вунге и людям его племени. И скоро все индейцы, кто бы они ни были, стали рассматриваться в Вабинош-Хоузе как враги. Всех их принимали за людей племени Вунга и в обыденном разговоре называли не иначе как "вунгами". Они были объявлены хорошей мишенью для любого ружейного выстрела.

   Между тем двое детей осветили союз Ньюсома и его прелестной краснокожей. Старший был мальчик, которого в честь старого вождя, его деда, назвали Вабигуном, или короче, Ваби. Вторая была девочка, на четыре года моложе, которую Ньюсом по имени матери назвал Миннетаки.

   Странная вещь: казалось, что почти чистая индейская кровь бежала в жилах Ваби. Ребенок по виду был настоящим индейцем с макушки головы до кончика своих мокасин. Он был медного цвета и мускулистый, тонкий и быстрый как рысь, хитрый как лиса, и все в нем говорило, что он рожден для жизни в пустыне. Но вместе с тем он был очень интеллигентен и часто изумлял даже своего отца.

   Миннетаки, напротив, по мере того как росла, все меньше сохраняла от дикой красоты своей матери и все больше походила своими манерами и грацией на белую женщину. Если ее волосы были черны как смоль и столь же черны ее большие глаза, то по тонкости кожи она принадлежала к расе своего отца.

   Одним из лучших удовольствий для Ньюсома было заниматься воспитанием своей дикой жены. Вместе с тем оба они стремились к одному: дать маленький Миннетаки и ее брату такое образование, какое получают современные белые дети. Мальчик и девочка начали с посещения в Вабинош-Хоузе школы фактории. Потом их отослали на две зимы в более современную и лучше поставленную школу Порт-Артура, самого близкого из культурных центров. Оба обнаружили блестящие способности.

   Так вступил Ваби в свой шестнадцатый год, а Миннетаки - в двенадцатый. Ничто в их обыденной речи не выдавало их принадлежности к индейской расе. Но по желанию своих родителей они владели также и языком предков старого Вабигуна.

   В эту пору их ранней юности вунги сделались еще более дерзки в своих набегах и преступлениях. Они совершенно отказались от всякой честной работы и жили только грабежами и воровством. Маленькие дети всасывали с молоком матери наследственную ненависть к хозяевам Вабинош-Хоуза, ненависть, о происхождении которой помнил сейчас разве только сам Вунга. Так что в конце концов канадское правительство вынуждено было назначить цену за головы вождя краснокожих и его главных сообщников. Была организована экспедиция, которая отбросила поставленных вне закона индейцев в более отдаленные области. Но сам Вунга не был захвачен в плен.

   Когда Ваби исполнилось семнадцать лет, было решено, что он поедет на год в Соединенные Штаты, в какую-нибудь высшую школу. Молодой индеец (действительно, почти все считали его за такового, и он этим гордился) энергично боролся против этого проекта, выдвигая тысячу аргументов. У него была, говорил он, подлинная страсть к Великой Белой Пустыне, всосанная с молоком матери. Все его существо восставало против тюрьмы больших городов с их сутолокой, шумом и грязью. Нет, нет, никогда не смог бы он приспособиться к этой жизни.

   Тогда вмешалась сестра его, Миннетаки. Она просила, умоляла его поехать всего на один год, не больше. Потом он вернется и расскажет ей все, что видел, научит и ее всему, чему сам учился. Ваби любил свою милую сестренку больше всего на свете. Чтобы убедить его, она сумела сделать больше, чем его родители, и он поехал.

   Он отправился в Детруа, в штат Мичиган, и в течение трех месяцев отдавался работе вполне добросовестно. Но с каждой неделей росла в нем тоска одиночества, томительная печаль по покинутой сестре и по Великой Белой Пустыне, которая не расстилалась уже перед его глазами со своими широкими просторами и лесами. Каждый день ложился новой тяжестью на его душу, и единственным утешением были письма, которые он три раза в неделю писал своей любимой сестре. Миннетаки, в свою очередь, писала ему не менее длинные письма, в которых поддерживала и одобряла его. Она делала это также три раза в неделю, хотя почтовый курьер отправлялся из Вабинош-Хоуза всего два раза в месяц.

   Именно в это время своей одинокой школьной жизни молодой Вабигун и завязал знакомство с Родериком Дрюи.

   Как и Ньюсом, Родерик был дитя горя. Когда его отец умер, он был еще так мал, что даже не сохранил о нем воспоминания. Мать воспитала его, но небольшой капитал, который у них был, мало-помалу растаял. До последней минуты боролась она с нуждой, чтобы держать сына в школе. Теперь все источники иссякли, и Родерик готовился бросить свои занятия к концу текущей недели. Нужда стала его неумолимым господином, и он должен был зарабатывать, чтобы жить.

   Мальчик рассказывал о своем тяжелом положении молодому индейцу, который ухватился за него, как утопающий хватается за спасательный круг, и с тех пор они стали неразлучны. Когда Родерик вернулся домой, Ваби тотчас же навестил его.

   Миссис Дрюи была женщина культурная. Она приняла Ваби дружески и скоро начала относиться к нему почти с материнской лаской. Под этим живительным влиянием он стал находить ненавистную цивилизацию не такой уж безобразной, и изгнание показалось ему менее горестным. Эта перемена в настроении отразилась в его письмах к Миннетаки, в которых он с восторгом описывал семью своего друга.

   Миссис Дрюи получала строки, полные трогательной благодарности, от матери Ваби, и регулярная переписка завязалась между обеими семьями.

   Как только Ваби, не знавший теперь одиночества, заканчивал свой школьный день, он шел к своему другу, который к этому времени также возвращался из торгового дома, где служил: Долгие зимние вечера мальчики коротали вместе. Они усаживались рядом перед огнем камина, и молодой индеец начинал свои бесконечные рассказы о несравненной жизни, которой живут обитатели Великой Белой Пустыни. Род слушал обоими ушами, и мало-помалу в нем зарождалось и росло непреодолимое желание познакомиться с этой жизнью. Они строили планы, придумывали множество всяких похождений. Миссис Дрюи слушала то с улыбкой, то со смехом, и не говорила "нет" на все эти сногсшибательные проекты.

   Но наступает день, когда всему приходит конец. Ваби вернулся в Великую Белую Пустыню к своей краснокожей матери и к своей сестре Миннетаки. Глаза юношей наполнились слезами, когда они прощались, и миссис Дрюи тоже заплакала, видя, как поезд уносит молодого индейца.

   Время, за этим последовавшее, было крайне тяжелым для Родерика. Восемь месяцев дружбы с Ваби пробудили в нем как бы вторую натуру, и ему казалось, что товарищ, уезжая, увез с собой частицу его собственной души. Наступила весна, потом лето. Каждый почтовый курьер увозил из Вабинош-Хоуза пакет писем для Дрюи и привозил пакет из Детруа.

   Пришла осень, и сентябрьские морозы начали окрашивать в золотые и красные тона листву северной земли, когда длинное письмо, полученное от Ваби, вызвало в маленькой квартирке Дрюи сильное волнение, смешанное с радостью и тревогой. Оно сопровождалось вторым письмом от самого директора, третьим - от краснокожей матери Ваби и, наконец, маленькой припиской от юной Миннетаки. Все четыре послания настойчиво требовали, чтобы Родерик и миссис Дрюи приехали провести зиму в Вабинош-Хоузе. "Не бойтесь,- писал Ваби,- что немедленное оставление места будет связано для вас с денежными потерями. Мы здесь в течение зимы заработаем больше долларов, чем вы сумеете получить их за три года службы. Мы будем охотиться за волками. Наша область изобилует ими, и правительство дает за каждый скальп премию в пятнадцать долларов. За зиму прошлого и позапрошлого года я убил их по сорок штук. Да я считаю еще, что охота была неважная. У меня есть прирученный волк, который служит мне сторожем и приманкой. Что касается ружья и прочей экипировки, то не беспокойтесь об этом. У нас здесь найдется все, что нужно".

   Миссис Дрюи и ее сын обсуждали в течение нескольких дней это предложение, прежде чем послать ответ в Вабинош-Хоуз. Родерик умолял принять приглашение. Он рисовал яркими красками счастливую жизнь, которая им предстояла, говорил о чудесном здоровье, которого они там наберутся. Он приводил тысячу самых разнообразных доводов, чтобы добиться желательного ему решения. Мать его была настроена менее восторженно. При том неустойчивом материальном положении, в котором они сейчас находились, не было ли неосторожностью отказаться от скромного, но все же верного заработка, который обеспечивал им в общем приличную и спокойную жизнь? Жалованье Родерика должно было с течением времени возрастать, и даже этой зимой ему уже обещана была прибавка в десять долларов в неделю.

   В конце концов миссис Дрюи уступила. Она согласилась на отъезд Рода, сама же, несколько опасаясь столь дальнего путешествия, решила остаться дома и беречь квартиру. Письмо соответствующего содержания было отправлено в Вабинош-Хоуз с просьбой дать точные указания о маршруте, которого следует держаться Роду.

   Ответ пришел через три недели. Десятого октября Ваби встретится с Родом в Шпрусвуде, расположенном на реке Эстюржон, по которой они поднимутся в лодке до озера с тем же названием. Там они возьмут билеты на пароход, курсирующий по озеру Нипигон, и прибудут в Вабинош-Хоуз прежде, чем начинающиеся морозы успеют сковать воды озера.

   Времени для необходимых приготовлений к поездке оставалось мало, и четыре дня спустя Род уже прощался с матерью, чтобы сесть на поезд, который должен был умчать его в Шпрусвуд. Там, выходя из вагона, он встретил Ваби, который ждал его в сопровождении одного из индейцев фактории. В тот же день после полудня они начали подниматься по реке Эстюржон.

  

   В первый раз в жизни Родерик углублялся в самое сердце Великой Пустыни Севера.

   Сидя на носу лодки из березовой коры рядом с Ваби, он жадно впивал в себя дикую красоту лесов с их разнохарактерной растительностью и блестящих, как зеркало, болот, мимо которых они скользили по воде, подобно теням, под приглушенные всплески весел. Его сердце трепетало от радостного волнения, и настороженные глаза готовились ежеминутно к встрече с крупной дичью, которой, по словам Ваби, изобиловали берега Эстюржона.

   На коленях его лежало ружье Лебеля, привезенное Ваби. Воздух был холодный из-за мороза, ударившего ночью. Время от времени буковые леса, облаченные в пурпур и золото, смыкали над их головами свои густые вершины. За ними тянулись другие леса, из черных сосен, которые сбегали к самым берегам реки. Болотные воды просачивались сквозь землю, поросшую лиственницами.

   Это безбрежное пустынное одиночество, полное какой-то тайны, успокаивающе действовало на душу. Молчание нарушалось только разрозненными звуками своеобразной жизни пустыни. Куропатки с кудахтаньем убегали в кусты. Почти на каждом повороте реки стаи уток поднимались от воды, громко хлопая крыльями.

   Один раз Род подскочил, услышав среди прибрежного кустарника, на расстоянии брошенного камня, какой-то странный треск. Он увидел, как ветки раздвинулись и пригнулись к земле.

   - Лось,- прошептал Ваби за его спиной.

   При этом слове Рода охватил трепет, и дрожь пробежала по всему его телу от напряжения и волнения.

   Он не обладал еще ни пресыщенным хладнокровием старых охотников, ни тем стоическим равнодушием, с каким жители Северной Земли воспринимают раздающиеся вокруг них многочисленные крики диких животных. Род был еще новичком в охоте на крупную дичь. Но скоро ему пришлось познакомиться с ней, и притом очень близко.

   После полудня на одном из изгибов реки, по которому они плыли в своей лодке, легко скользя по воде, внезапно показалась целая масса палых деревьев, сперва отнесенных течением, а потом снова прибитых к берегу. Солнце заходило за лесом, заливая его горячим желтым светом. На плавающих деревьях, по которым скользили косые солнечные лучи, лежал зверь.

   Пронзительный крик непроизвольно сорвался с губ Родерика. Это был медведь. Он грел свои бархатные члены при последних лучах дневного светила, как это любят делать все его сородичи с приближением долгих зимних ночей.

   Животное было застигнуто врасплох и на очень близком расстоянии. С быстротой молнии, едва сознавая, что делает, Род приложил ружье к плечу, прицелился и выстрелил.

   Медведь с не меньшей быстротой начал уже карабкаться на берег. Он остановился на мгновение, как будто собираясь упасть, потом продолжал свое отступление.

   - Вы ранили его,- крикнул Ваби.- Скорей посылайте вдогонку вторую пулю.

   Род дал второй выстрел, но он, казалось, не произвел на медведя никакого впечатления. Тогда, вне себя, забыв, что находится на утлой лодчонке, он резким движением вскочил на ноги и выпустил последний заряд в чернеющий силуэт зверя, который уже скрывался среди деревьев.

   Ваби и индеец поспешили перейти на противоположный конец лодки, чтобы переместить центр тяжести. Но их старания были напрасны. Род уже потерял равновесие и, покачнувшись от отдачи ружья, полетел в реку.

   Прежде, чем он успел скрыться под водой, Ваби схватил ружье, которое Род еще не успел выпустить из рук.

   - Не делайте лишних движений и держитесь крепко за ваше ружье. А главное не старайтесь влезть в лодку, а то мы все вылетим за борт. Индеец по его приказанию медленно повел лодку к берегу. Пока это длилось, Ваби с трудом удерживался от смеха при виде торчавшей из воды мокрой головы своего друга и его растерянной физиономии.

   - Черт побери! Это был изящный выстрел для начинающего. Вы уложили вашего медведя.

   Несмотря на всю плачевность своего положения, Род пришел в хорошее настроение от этой приятной новости. Не успел он почувствовать под собой твердую почву, как стремглав понесся в лес за своим медведем, вырвавшись из объятий Ваби, который, под влиянием только что пережитого волнения, хотел прижать его к своей груди.

   Он нашел медведя на вершине холма, уже издохшего от двух пуль, из которых одна ранила его в бок, а другая попала прямо в голову. Тогда, перед трупом этого первого крупного зверя, сраженного его выстрелом, мокрый с головы до ног и дрожа всеми членами, он бросил в сторону своих компаньонов, причаливавших лодку, торжествующий победный клич, разнесшийся на полмили в окружности.

   Ваби прибежал.

   - Чудесное место для стоянки на сегодняшнюю ночь,- сказал он.- Нам здорово повезло. Благодаря вам, у нас будет сегодня настоящий пир, а дров здесь хватит, чтобы разложить костер и изжарить мясо. Вот видите, как я был прав, когда говорил, что жизнь хороша у нас на Северной Земле.

   Потом он позвал старого индейца:

   - Олла, Муки!

   Этот индеец был родственником старого Вабигуна. Его настоящее имя было Мукоки, но звали его сокращенно Муки. С раннего детства Ваби он был его верным товарищем и спутником.

   - Муки, ты выпотрошишь нам по всем правилам искусства этого молодца. Ладно? А я займусь тем временем устройством стоянки.

   - Можно будет сохранить шкуру? - спросил Род.- Это мой первый трофей, и, конечно...

   - Ну разумеется, можно,- отвечал Ваби.- А пока помогите мне развести огонь. Иначе вы можете простудиться.

   Действительно, Родерик, радуясь своей первой ночной стоянке, почти позабыл, что промок до костей и что уже наступила холодная ночь.

   Скоро длинные языки пламени вырывались уже из потрескивавшего костра и разливали на тридцать футов вокруг свои свет и тепло. Ваби принес из лодки тюк с одеялами и, заставив Родерика раздеться, тепло закутал его, а снятое с него мокрое платье развесил близ огня, чтобы оно просохло.

   После этого, к великому восхищению Рода, Ваби занялся устройством убежища на ночь, которая обещала быть холодной. Не переставая слегка насвистывать, юноша взял из лодки топор, направился к группе кедров и начал срезать сучья с их веток. Род не хотел оставаться без дела и присоединился к Ваби, подвязав вокруг себя одеяло, отчего он все время спотыкался и имел довольно забавный вид.

   Две большие раздвоенные на концах ветки были вертикально вкопаны в землю на расстоянии восьми футов друг от друга. На их разветвлениях было положено горизонтально маленькое дерево, которое должно было послужить основой для крыши. По правую и левую стороны, наклонно к земле, поставили еще около полдюжины больших веток в виде остова, и на них набросали сучья кедра. После получаса работы хижина уже приняла определенную форму.

   Постройка была почти готова, когда Муки кончал обдирать и разрезать на части медведя. На пол хижины были набросаны ветки, испускающие смолистый запах, которые должны были служить кроватями.

   Скоро большие куски медвежьего мяса были положены на раскаленные уголья, а аромат кофе, кипящего в котелке, смешался с аппетитным запахом мучных лепешек, поджаривавшихся в шипящем жиру на маленькой печке, и тут Род понял, что самые прекрасные из его снов осуществились.

   Последовавшие затем три дня пути Род продолжал набираться опыта.

   В одно прекрасное морозное утро, прежде чем его спутники проснулись, он, ни слова не говоря, оставил стоянку, вскинув на плечо ружье Ваби. Он дал два выстрела по красной лани и оба раза промахнулся. Потом он запыхался, преследуя оленя, но с тем же результатом, так как олень спасся от него, бросившись вплавь по озеру Эстюржон, а он три раза безуспешно выстрелил в него с далекого расстояния.

  

   Пароход, на котором они ехали, рассекал спокойные воды озера Нипигон. В один чудесный день Ваби первый заметил своим острым взглядом бревенчатые домики Вабинош-Хоуза, столпившиеся у опушки огромного леса, терявшегося вдали.

   В то время как они приближались к берегу, он с радостью показывал Роду магазины фактории, маленькую группу домиков, где жили служащие, и дом директора, который должен был открыть перед Родом свои двери и принять его под свой кров.

   Когда берег был уже недалеко, от него отделилась лодка и поплыла навстречу пароходу. Юноши увидели, что кто-то машет им белым платком в знак приветствия. Ваби ответил радостным криком и дал выстрел в воздух.

   - Это Миннетаки! - воскликнул он.- Она мне обещала, что будет сторожить наш приезд и сама выедет к нам навстречу.

   Миннетаки! Легкая нервная дрожь пробежала по телу Рода. Тысячу раз в вечера, проведенные перед огнем в квартирке миссис Дрюи, Ваби описывал ему молодую девушку. Вечно он вплетал свою сестру в разговор, связывал ее со всеми проектами, которые они строили, и мало-помалу, сам этого не сознавая, Родерик воспылал мечтательной любовью к той, которую он не видел никогда в жизни.

   Молодые люди и Мукоки тотчас же подъехали к ней в береговой лодке.

   Вся сияющая, с радостным возгласом, Миннетаки наклонилась к брату, чтобы поцеловать его. В то же время ее черные глаза бросили любопытный взгляд на того, о ком она так много слышала.

   Ей было в то время пятнадцать лет. Подобно всем индейским девушкам ее возраста, она была гибка и стройна и походила на вполне сформировавшуюся женщину, особенно своей бессознательной грацией и женственностью своих движений. Волна слегка завивавшихся черных волос обрамляла прелестное личико, как решил про себя Род, одно из самых привлекательных, какие ему когда-либо приходилось встречать. Тяжелая коса, переплетенная красными осенними листьями, падала на плечи Миннетаки.

   Она выпрямилась в своей лодке и улыбнулась Роду. Он тоже встал, чтобы вежливо ответить на ее приветствие, сняв шляпу, как полагается среди цивилизованных людей. Но в этот самый момент порыв ветра унес его головной убор в озеро.

   Последовал взрыв смеха со стороны юношей и молодой девушки, и старый индеец не замедлил к нему присоединиться.

   С этого момента лед был сломан, и, хохоча Роду прямо в лицо, Миннетаки направила свою лодку к его плавающей шляпе. Она выудила ее и протянула молодому человеку на конце весла.

   - К чему это,- сказала она,- кутать голову до наступления больших холодов? У Ваби тоже есть такая привычка. У меня нет.

   - В таком случае и я не стану этого делать,- галантно ответил Род.

   И оба, среди взрывов веселого смеха, почувствовали, что краснеют.

   Полное охотничье снаряжение ждало белого юношу в приготовленной для него комнате Вабинош-Хоуза: ружье системы Ремингтон с пятью зарядами, весьма страшное на вид, совсем такое же, как у Ваби, револьвер большого калибра, лыжи и десяток других принадлежностей, необходимых всякому, кто собирается предпринять длительную экспедицию в Великую Белую Пустыню. Род в первый же вечер примерил свое снаряжение.

   Ваби тем временем отметил на карте их предполагаемый маршрут и обвел границы территории их будущей охоты. Волки, постоянно преследуемые в ближайших окрестностях фактории, стали здесь очень редки и слишком осторожны. Но на расстоянии сотни миль к востоку, на землях, почти еще девственных, они водились в изобилии, истребляя массу лосей, ланей и оленей.

   Туда-то и предполагал направиться Ваби, там и собирался он зазимовать. Надо было не откладывая двигаться в путь и, напав на звериные тропы, в их центре построить как можно скорее, прежде чем начнутся большие снегопады, бревенчатую хижину, в которой охотники смогли бы укрыться в период сильных морозов.

   Поэтому было решено, что мальчики в сопровождении Мукоки уже через неделю отправятся в свою экспедицию.

   Родерик употребил наилучшим образом те несколько дней, которые ему оставалось провести в Вабинош-Хоузе, и в то время как Ваби, по случаю краткого отсутствия своего отца, заменял его в торговых делах, он получал от хорошенькой маленькой Миннетаки свои первые уроки вольной жизни.

   Плывя в лодке с ружьем в руке или же изучая с ее помощью таинственные сигналы лесной жизни, молодой человек не переставал смотреть на девушку с нескрываемым восхищением.

   Когда он видел ее склонившейся к свежему следу, всю трепещущую, с внезапно загоревшимися и сверкающими, как раскаленные угли, глазами, с тяжелой копной пропитанных теплыми отсветами солнца волос, которые мели вокруг нее землю, она казалась ему очаровательной и живой картинкой и могла, конечно, тронуть сердце восемнадцатилетнего юнца. Сотни раз он призывал небеса в свидетели, что, начиная с кончиков ее хорошеньких ножек, обутых в мокасины, и кончая макушкой ее головы, не было в мире ей равной. Не один раз делился он своими чувствами с Ваби, который восторженно соглашался с ним. Поэтому-то неделя не успела еще окончиться, как Миннетаки и Род стали уже неразлучными товарищами. И не без некоторого сожаления встретил молодой охотник занимавшуюся в небе зарю того дня, когда они должны были углубиться в самое сердце Великой Белой Пустыни.

   Миннетаки вставала обыкновенно одной из первых в Вабинош-Хоузе. Но Род большею частью поднимался еще раньше нее. В это утро, однако, он немного запоздал, и, в то время как он одевался и занималс