Кервуд Джеймс Оливер - Охотники на волков

ustify">   - Эта хижина,- воскликнул он, когда Род подошел ближе,- в буквальном смысле свалилась с неба! Нам пришлось бы поработать над ее постройкой по меньшей мере недель пять... Вот это удача!

   - Как? - спросил Род.- Мы будем в ней жить?

   - Жить в ней? Я думаю! Хижина раза в три больше, чем мы бы себе построили. Я даже не понимаю, зачем это им понадобилась такая большая хижина? Как ты думаешь, Мукоки?

   Мукоки покачал головой. Все обстоятельства этого дела явно превосходили пределы его понимания.

   Снаряжение и провизия вскоре были подвезены к двери хижины.

   - Прежде всего займемся чисткой,- весело заявил Ваби.- Помоги мне, Мукоки, собрать все эти кости. Ладно? А Род тем временем развлечется и пороется по углам, может быть, и найдет что-нибудь занятное.

   Родерик охотно согласился на отведенную ему роль, так как его неутомимое любопытство все больше возрастало.

   - Из-за чего? Да, из-за чего они убили друг друга? - цедил он сквозь зубы.

   И он приступил к обыску. Под перевернутым стулом, сделанным из сколоченных вместе молодых сосен, находилась бесформенная пыльная груда, рассыпавшаяся под его пальцами. Но несколько дальше он обнаружил два ружья. Оба были очень старого образца, длиною чуть ли не с самого Рода.

   - Это ружья с Гудзонова залива,- сказал Ваби.- Такие ружья были в употреблении еще до рождения моего отца.

   Родерик с бьющимся сердцем продолжал свое обследование. Он нашел на одной из стен висящие клочья того, что было когда-то одеждой: остатки шляпы, распавшиеся на куски, как только он поднес к ним руку, пыльные и бесформенные лохмотья, настоящее рубище. На столе лежали заржавленные кастрюли, белое железное ведро, жестяной котел и части бывших ножей, вилок и ложек. Потом на одном конце стола он нашел еще какой-то предмет, который взял в руки, причем предмет этот оказался достаточно устойчивым и сохранился в целости, не рассыпавшись в прах от его прикосновения.

   Род обнаружил, что это был небольшой мешочек из оленьей кожи, затянутый с одного конца и очень тяжелый. Дрожащими от волнения пальцами он развязал наполовину сгнившую веревочку, и горсть каких-то предметов, похожих на черноватые камешки, со звоном ударились о стол. Он испустил крик, призывая своих товарищей.

   Ваби и Мукоки собирались как раз выбросить наружу найденные кости. Они подошли к нему.

   - Смотрите! - сказал Род.

   - Похоже на свинец,- высказался Ваби.

   - Свинец... Если только это не золото! Сердца забились сильней.

   Ваби взял один из камней, поднес его к порогу двери и выставил на яркий дневной свет. Потом, открыв свой перочинный нож, он провел лезвием по загадочному предмету. И прежде еще, чем Род успел склониться над нарезкой, голос молодого индейца трубным звуком огласил хижину.

   - Это золотой самородок,- воскликнул он.

   - И из-за него у них произошла схватка! - закричал Род, радуясь своему открытию.

   Чувство удовлетворения от того, что он проник наконец в тайну, которая не переставала его мучить, в первый момент заслонило в нем интерес к находке самой по себе.

   Но Ваби и Мукоки пришли в состояние ни с чем не сравнимого возбуждения. Можно было подумать, что они сошли с ума. Маленький мешочек был вывернут до дна. Потом со стола, был убран весь хлам, который его загромождал. Все углы и закоулки хижины были снова обысканы с лихорадочным рвением. Род, возбужденный примером товарищей, присоединился к ним. Не произнося ни слова, все трое, то стоя, то ползая на коленях, то распластавшись на полу, искали, искали и снова искали. Такова уж притягательная сила девственного золота. Таковы искры, которыми оно заставляет вспыхивать глубоко скрытое лихорадочное пламя, горящее для него и тайниках человеческих душ. Всякая рвань, всякая кучка пыли, всякие бесформенные обломки были рассмотрены, рассортированы, перетряхнуты, перебросаны. Они прекратили свои поиски только через час, ничего не найдя и сильно разочарованные.

   - Это все, что имеется,- сказал наконец Ваби, решившись первым раскрыть рот.

   После краткого молчания он начал снова:

   - Мы очистили хижину до основания, а завтра сорвем пол! Неизвестно еще, что там может оказаться. Так или иначе нам все равно придется делать новый пол. Но уже темнеет, и нужно пошевеливаться, если мы хотим иметь сегодня приличный ночлег.

   Не теряя ни минуты, они вымели и вытащили весь мусор. Когда наступила ночь, постели были уже разложены, различные свертки и провизия сложены в одном из углов хижины в столь же идеальном порядке, как на пароходе. Именно такое выражение употребил Род.

   Огромный костер был разложен снаружи перед дверью, которая оставалась открытой, и, когда он запылал, тепло и свет наполнили внутренность "квартиры", ставшей теперь совсем уютной. Пара свечей дополнила праздник и еще усилила это впечатление идеального домашнего уюта. Ужин, поданный Мукоки, приобрел характер пиршества. Меню состояло из жареной оленины, холодной фасоли, которую старый индеец сварил на последней стоянке, мучных лепешек и горячего кофе. Наши охотники облизывались так, будто не ели по крайней мере неделю.

   День был слишком богат впечатлениями, чтобы, окончив еду, они тотчас же попрятались под свои одеяла, как делали обыкновенно. И к тому же, разве они не добрались до конечного пункта своего длинного пути? Самое утомительное было уже позади.

   Начиная с завтрашнего дня они уже не должны были совершать этих тяжелых переходов. Их экспедиция начиналась при счастливых предзнаменованиях, и они могли теперь мирно предаваться наслаждению зимним спортом. А по вечерам могли коротать время у себя "дома" в приятной беседе.

   Род, Ваби и Мукоки не замедлили воспользоваться этой возможною в ту же ночь. Они болтали еще мною часов подряд, сидя на пороге хижины перед потрескивающим костром, в который подкидывали новые ветки. Двадцать раз разговор возвращался к трагедии старой хижины. Двадцать раз трое друзей взвешивали на ладони руки маленькие кусочки золота, составлявшие в общей сложности около полуфунта. Теперь уже легко было восстановить картину происшествия. Двое людей-скелетов были когда-то искателями золота, отважившимися углубиться в эту холодную пустыню, когда туда еще воспрещен был доступ белым. Они нашли самородки, которые заботливо уложили в мешочек из оленьей кожи. Потом, когда наступил час дележа, оба стали, быть может, предъявлять исключительные притязания на эту общую собственность; тут завязался спор, а за ним последовали горячие препирательства, которые кончились поножовщиной. Но где и как нашли они это золото? Вопрос, на который не так легко было ответить. В хижине не было никаких рудокопных орудий, ни кирки, ни лопаты, ни плавильного тигля. Друзья обсуждали этот вопрос до полуночи. В конце концов они пришли к общему заключению, что строители хижины не были профессиональными искателями золота и что они совершенно случайно нашли маленькое сокровище, из-за обладания которым убили друг друга.

   Еще не успела заняться заря, как трое мужчин, наскоро проглотив легкий завтрак, начали срывать старый пол хижины. Один за другим отдирались сосновые брусья и складывались в кучу как материал для костра. Когда почва обнажилась, они перерыли ее на всем пространстве при помощи небольшой лопаты, взятой из багажа. Весь мох был вырван. Так что к полудню не оставалось ни пяди земли, которая не была бы исследована. Теперь можно было сказать определенно: золота больше не было.

   Когда они пришли к этому убеждению, душевное напряжение ослабело. Мысль о том, что они могут найти скрытые сокровища, была окончательно оставлена. И свалившиеся с неба двести долларов, представлявшие собою стоимость слитков, стали теперь казаться очень приятным приращением к остальным доходам.

   Род и Ваби не думали теперь ни о чем другом, кроме как о здоровых и разнообразных радостях, которые сулила им охота, и о трофеях, которые они вскоре присоединят к восьми волчьим скальпам. Мукоки начал рубить кедровые деревья и срезать с них сучья, приготовляя балки для кладки пола.

   Разложив их рядом на земле, сколачивая гвоздями и затыкая мхом все промежутки между ними, Род весело насвистывал и свистел так усердно, что в конце концов у него заболело горло. Ваби напевал обрывки дикой песни краснокожих. Мукоки бурчал что-то себе под нос, временами повышая голос. Пол был закончен уже при свечах, и железная печка, принесенная из саней, была немедленно водворена в хижине на месте прежнего, полуразрушенного очага из плоских камней, оставленного людьми-скелетами.

   В этот вечер ужин был приготовлен на ней, а по окончании еды Мукоки поставил на огонь большой горшок, наполненный жиром и костями оленя.

   Род спросил его, что это за суп он варит. Вместо ответа индеец взял стальные капканы и опустил штук пять-шесть в горшок.

   - Надо,- сказал он,- капканы пахнуть хорошо для лисы, волка, куниц ы... Все прийти, когда капкан пахнет хорошо.

   - Если вы не смочите капкана,- пояснил Ваби,- то девять животных из десяти, а волк в первую голову, не поверят приманке, отнесутся к ней подозрительно. Запах, который остается на стали от человека, державшего ее в руках, отталкивает животных. После же смачивания, напротив, они чувствуют один только запах жира, который их привлекает.

   "Квартира" троих охотников с этой второй ночи приняла очень комфортабельный вид. Оставалось только устроить с помощью перегородок три отдельные комнаты для каждого из них. Это была работа, которую можно было отложить на свободное время. Было решено, что назавтра с раннего утра, захватив с собою капканы, они двинутся на поиски звериных троп, причем главное внимание будут обращать на волчьи следы.

  

   Два раза в течение ночи Родерик просыпался от легкого шума. Это Мукоки открывал двери хижины.

   Во второй раз он приподнялся в своих одеялах и, опершись на локти, стал наблюдать за старым индейцем.

   Ночь была великолепная, и волны лунного света заливали стоянку. Роду было слышно, как Мукоки кудахчет и ворчит, как бы разговаривая сам с собою. В конце концов любопытство одолело Рода, и, завернувшись в одеяло, чтобы не чувствовать холода, он присоединился к индейцу на пороге хижины.

   Устремленный кверху взгляд Мукоки, казалось, терялся в пространстве. Шар луны находился в зените, как раз над хижиной, на небе не было ни единого облачка, и поэтому кругом было так светло, что можно было отчетливо различить все предметы на противоположном берегу озера.

   Холод был все так же резок, и Род уже чувствовал его укусы на своем лице. Но что могло приковать к себе взгляд Мукоки там, в небесной вышине? Не красота же ночи? Род недоумевал.

   - Что случилось, Мукоки? - спросил он наконец.

   Старый индеец оторвал свой взгляд от неба, поглядел на него и с минуту молчал. Какая-то непонятная радость волновала все его существо. Сияла радостью каждая черточка его лица.

   - Волчья ночь! - прошептал Мукоки.

   И посмотрел в сторону Ваби, который по-прежнему спал.

   Как тень скользнул индеец к юному охотнику. Род следил за его движениями, и удивление его росло и росло.

   Вот он наклоняется над Ваби, трясет его за плечо, старается разбудить и все шепчет и шепчет:

   - Волчья ночь, волчья ночь!

   Ваби проснулся, присел на койку, а Мукоки уже снова на пороге хижины. Он уже одет, в полном охотничьем снаряжении, ружье в руках.

   Вот он вышел и скользнул в ночь.

   Ваби подошел к Родерику, и оба они смотрели ему вслед; быстро-быстро темным пятном скользил по льду озера Мукоки, потом поднялся на холм и, наконец, затерялся в снежной пустыне.

   Род время от времени поглядывал на Ваби... Странно, глаза его товарища были так же широко раскрыты и так же напряженно смотрели в одну точку, как только что у старого индейца. В них отражалась какая-то затаенная тревога.

   Молча Ваби подошел к столу, зажег свечу и стал одеваться.

   Потом снова вернулся к выходу, не поборов своей тревоги, и пронзительно свистнул. На свист ответил унылым воем Волк из своей берлоги.

   Десять, двадцать раз повторил свой свист Ваби, но в ответ не несся свист Мукоки.

   Убедившись, что все ожидания напрасны, Ваби бросился к озеру, пересек его с быстротой, не уступавшей старому индейцу, взобрался на холм, на другой берег, и вопросительным взглядом окинул белую, сверкающую безбрежность снежной пустыни, раскинувшейся у его ног.

   Мукоки исчез.

   Ваби вернулся в хижину. Печь, затопленная Родом, шипела. Он подсел к своему другу и протянул к огню уже посиневшие от холода руки.

   - Бррр... Вряд ли кто помянет добром такую ночь,- сказал он, постукивая зубами.

   И вдруг, взглянув на Родерика, захохотал, а тот не знал, как ему быть, на лице его отражалась не то растерянность, не то тревога. Он недоумевал, что такое происходит перед ним.

   - Скажите, Род,- спросил наконец Ваби.- Миннетаки никогда не рассказывала вам об одном исключительном событии из жизни нашего старика?

   - Нет, ничего особенного. Не больше того, что я знал от вас.

   - Ну, так слушайте. Однажды, это было, правда, давно, Мукоки охватил приступ, не скажу, безумия, но чего-то в этом роде. Решить определенно, что с ним было, я никогда не мог. Быть может, это было безумие, быть может... нет... не знаю. До сих пор с уверенностью сказать не могу. Но индейцы с нашей фактории утверждают, что это было именно так. Как только дело коснется волков, Мукоки, по их словам, теряет рассудок...

   - Когда дело коснется волков?

   - Да. И на это у него имеются весьма серьезные основания. Случилось это еще в то время, когда мы с вами только что появились на свет божий. Тогда и у Мукоки была жена и ребенок. Моя мать и люди с фактории рассказывают, что ребенка своего он любил какой-то страстной любовью. Ради него он забросил охоту, чаще уступал ее другим индейцам, а сам целые дни проводил в своей хижине, играя со своим "попузом", обучая его всяким забавным штукам. Если Мукоки случалось отправиться на охоту, он взваливал к себе на спину карапуза, который уже подрос и умел орать во всю глотку, и тогда Мукоки был счастливейшим из индейцев, хотя слыл среди них страшным бедняком.

   Вот однажды он явился к нам с небольшим свертком мехов, и все свое богатство выменял на вещи, предназначенные исключительно для детворы - так рассказывала мне мать. Было уже поздно, когда он собрался в обратный путь, а потому Мукоки решил заночевать у нас. Не знаю, что задержало его и на следующий день, только возвращение его домой отсрочилось на целые сутки. Жена Мукоки, прождав ею напрасно так долго, стала беспокоиться. Она вскинула на плечи своего "попуза" и отправилась мужу навстречу...

   Жуткий вой пленного волка прервал на этом месте рассказ Ваби.

   - Она шла, шла долго, но мужа не повстречала. Что произошло дальше? Никто так и не узнал. Но люди с фактории говорят, что она, вероятнее всего, поскользнулась, упала и, падая, поранила себя. Известно только одно: когда Мукоки на следующий день тронулся в обратный путь, он нашел на звериной тропе ее труп и труп ребенка, наполовину обглоданный волками. С этого трагического момента Мукоки изменился до неузнаваемости: он забыл свою прежнюю лень, стал самым ярым и искусным охотником на волков в нашем округе. Он оставил свое племя, Поселился у нас в фактории и с тех пор уже не покидал нас - ни Миннетаки, ни меня.

   Иногда, но с большими перерывами, когда луна светит, как сейчас, когда ночь такая нежная, а мороз трещит, его рассудок как будто меркнет... "Это волчья ночь", - говорит он. И тогда никто не может ни удержать его, ни вырвать из него хоть слово. Когда Мукоки охватывает такое настроение, никто не смеет следовать за ним. Сегодня ночью он проделает много-много миль. Он будет идти и идти все прямо и прямо, не разбирая дороги, пока его безумию не наступит никому не ведомый срок. А потом, когда Мукоки вернется, он снова будет в полном уме, как вы и я.

   Если вы спросите его, откуда он явился, старик ответит вам весьма туманно, что вышел, мол, посмотреть, нельзя ли где-нибудь пострелять.

   Род слушал с глубоким вниманием. По мере того как Ваби развертывал перед ним ленту трагической жизни Мукоки, он чувствовал, что им овладевает безграничная жалость к старому индейцу. Теперь Мукоки не был для него полудикарем, едва прикрытым налетом цивилизации. Это был родной ему брат, равный ему человек в полном смысле этого слова.

   Рыдания душили его. Пламя свечи колебалось и временами освещало слезинки, которые, сверкая, набегали на глаза.

   - Ловкость, с которой Мукоки охотится на волков, -продолжал между тем Ваби, - кажется сверхъестественной В течение двадцати лет он каждый день своей жизни только и делал, что думал о волках.

   Он изучил их в мельчайших подробностях и теперь знает этого зверя лучше, чем все охотники Снежной Пустыни, вместе взятые. В каждый капкан, поставленный Мукоки, попадается волк. В этом никто, никто не может поспорить с ним. Только по следу, оставленному животным, он расскажет вам о всех его повадках, и, будьте уверены, он не ошибется. Какой-то, пожалуй, сверхчеловеческий инстинкт подсказывает ему, что наступающая ночь будет "волчьей ночью". Дуновение ли вечернего воздуха, небо ли, луна ли, вид ли Снежной Пустыни, вся атмосфера, что ли - не знаю, одним словом, что, но что-то, неуловимое для нас, указывает ему, что в эту именно ночь рассеянные по горам и долинам волки соединяются в целые стаи и что восход застанет их на скатах гор, где они будут греться в ярких лучах солнца.

   Если Муки вернется сегодня, завтра вы будете свидетелем редкой охоты... пожалуй, и на долю нашего Волка придется немало работы.

   Несколько минут прошло в молчании, огонь шипел в печке, раскаленной докрасна. Мальчики сидели рядом, смотрели в огонь, прислушиваясь к его шипению. Род взглянул на часы. Было уже около полуночи. Но никто из них не хотел возобновить прерванный сон.

   - Наш Волк - зверь, чрезвычайно любопытный,- сказал Ваби. - Конечно, Род, вы можете считать его выродком, раболепной тварью, предателем, достойным всяческого презрения. Ведь он идет против своих же собственных братьев, заманивает их на верную смерть. Но Волк, по правде сказать, не заслуживает таких оскорблений. Как и у Мукоки, у него имеются свои причины поступать таким образом. Звери, как и люди, умеют затаивать в себе обиды и мстить за них. Вы заметили, что у него нет половины уха? А если вы запрокинете его голову и проведете рукой по его горлу, вы почувствуете след глубокой раны. Погладьте его сзади, ощупайте его кожу под шерстью с левой стороны, вы найдете дырку величиной с кулак. Мукоки и я, мы извлекли нашего Волка из рысьего капкана. В это время это был еще слабенький волчонок, месяцев шести от роду, как полагал Мукоки. Бедняга был в весьма плачевном состоянии. Он попал в капкан, бился в нем, был беспомощен и беззащитен, и вот тут на него напали его милые сородичи, три или четыре волка, и надежде устроить себе лакомый ленч.

   Мы пришли как раз вовремя и обратили в бегство этих братоубийц. Вытащили волчонка из капкана и оставили у себя. Зашили ему горло и зад и постепенно приручили к себе. Завтра вечером вы увидите, чему научил его Мукоки и чем он платит людям свой долг.

   Проболтав еще часа два, Род и Ваби затушили свечу и забились под одеяло. Род заснул не раньше чем через час: все спрашивал себя, где же теперь Мукоки, что он делает, найдет ли в припадке помутнения рассудка обратный путь среди поглотившей его Великой Бетой Пустыни.

   Потом какой-то страшный сон мучил его всю ночь. Он видел, как волк пожирал жену Мукоки и его ребенка. Вдруг вместо них появлялась Миннетаки, а волки превращались в вунгов, и вунги бросались на молодую девушку.

   Род освободился от своего кошмара только благодаря пинкам, которыми награждал его Ваби. Он открыл глаза, посмотрел на своего приятеля, укутанного в одеяло, тот показал ему что-то пальцем, и тут он увидел Мукоки. Он спокойно принимался за чистку картофеля.

   - Алло, Муки! - крикнут Род.

   Старый индеец поднял глаза и посмотрел на Рода; на лице он скорчил свою обычную добродушную гримасу. Не было и следа безумных ночных блужданий.

   Весело потряхивая головой и бодро, как будто он встал после доброго, освежающего сна, старик готовил утренний завтрак.

   - Сегодня большой день, добрая охота. Много солнца сегодня. Мы найти в горах много волки!

   Мальчики сбросили с себя одеяла и стали одеваться.

   - Когда ты вернулся, Муки? - спросил Ваби.

   - Сейчас, - ответил старик, показывая на печь и очищенную картошку, - вот растопить печь.

   Ваби переглянулся с Родом, моргнул ему глазом и, когда Мукоки наклонился над рагу, спросил его:

   - А что ты делал, Муки, сегодня ночью? Мукоки отвечал:

   - Большая луна, светлая ночь, можно стрелять, смотреть капканы, рысь на горах. Много волчьих следов. Но я не стрелять.

   Вот и все объяснения относительно ночного времяпрепровождения, каких мальчики могли добиться от индейца.

   Сели к столу, и, когда Мукоки поднялся, чтобы прикрыть печку, откуда шел нестерпимый жар, Ваби, толкнув Рода локтем, сказал ему вполголоса:

   - Вот видите, я был прав. Он, конечно, носился по волчьим тропам.

   Потом он сказал Мукоки:

   - Как ты думаешь, Муки, надо бы нам распределить между собой сегодняшнюю работу. Мне кажется, что мы могли бы расставить наши капканы в двух направлениях, если с вашей стороны нет возражений. Одни в восточном, вдоль этой скалистой цепи гор, образующих бухту. Остальные в северном, вдоль волнистой линии долины. Какого ты мнения на этот счет?

   - Хорошо! - одобрил старый следопыт. - Вы два пойти на север. Я один пойти на горы.

   Но Родерик порывисто вскричал:

   - Нет, нет, Муки! Я пойду в горы с тобой, а Ваби спустится в долину. Я хочу сопровождать тебя.

   Польщенный предпочтением, оказанным ему белолицым мальчиком, Мукоки состроил милую гримасу, закудахтал и стал с большим воодушевлением излагать различные планы, созревшие в его голове.

   В конце концов было решено, что в хижину они вернутся вскоре после полудня, так как надо было хорошенько отдохнуть до наступления ночи, когда, по уверениям индейца, начнется славная охота на волков.

   Род обратил внимание на то, что пленный волк не получил в это утро никакой пищи. О причине он сейчас же догадался.

   Охотники распределили между собой капканы. Они были трех различных размеров. Пятьдесят штук было маленьких для норок, куниц и другого пушного зверя. Пятнадцать несколько более прочных для лисиц и столько же больших - для рыси и волка.

   Ваби нагрузил на себя двадцать штук маленьких, четыре штуки под лисицу и столько же больших. Род и Мукоки взвалили на себя остальные.

   Остатки оленины, приманку для зверей, охотники точно так же поделили между собой.

   Все эти приготовления были закончены еще до зари, и едва стало всходить солнце на горизонте и подыматься над тайгой, как они пустились в путь.

   День выдался, как предвидел Мукоки, солнечный, яркий, один из тех прозрачных и безоблачных дней при злом морозе, когда, по верованию индейцев, великий творец мира лишает солнца всю остальную часть вселенной, чтобы озарить всем блеском солнечного света их суровую землю.

   Когда они оказались на вершине холма, расположенного против их хижины, все трое приостановились, а Род в немом восторге созерцал сверкающую ширь безграничного простора.

   Род и Мукоки не шли и пяти минут, как индеец остановился и указал своему спутнику на ствол мертвого дерева, упавшего поперек маленького потока. На этом случайном мосту снег был утоптан чьими-то лапками.

   Мукоки внимательно осмотрел их отпечатки и сейчас же скинул свой мешок.

   - Норка,- сказал он.

   Он проследил тропку, проложенную зверьком; она терялась под сучьями других деревьев, поваленных ветром.

   - Здесь жить целая семья. Три, может быть, четыре, может быть, пять. Построить здесь "охотничий домик".

   Род еще ни разу не видел, как индеец расставляет свои капканы. На звериной тропке, несколько в стороне от потока, он построил из веток норку, похожую на домик. Потом положил туда кусочек мяса карибу, а перед домиком поставил свой капкан, тщательно прикрыв его снежком и тонкими ветвями. В какие-нибудь двадцать минут Мукоки устроил две подобные норки и расставил перед ними два капкана.

   Когда они снова пустились в путь, Род спросил Мукоки:

   - Зачем ты строишь эти маленькие домики?

   Индеец объяснил:

   - Много снега падать в это время года. Строить домики, защитить капканы от снега. Не делать так, надо всегда следить за капканами и разгребать снег. Когда норка нюхать мясо, тогда входить в домик и попасть в западню. Хорошо для маленьких зверей. Нехорошо для рыси. Когда рысь видит дом, все кружится вокруг, кружится и кружится, а потом уйти. Рысь умный и хитрый мошенник. Волк и лисица тоже.

   - Сколько стоит рысь? - спросил Род.

   - Пять долларов, не больше. Семь, восемь долларов, если очень прекрасный.

   На протяжении следующей мили было расставлено еще шесть таких же капканов. Скалистый хребет, по которому шли охотники, подымался все выше и выше, и в глазах Мукоки вспыхнул огонек и выдавал иные заботы, чем травля мелких пушистых зверьков. Но шаги становились все медленнее, осторожнее, и, когда он обращался к Роду, только шепот просачивался из его губ. Род отвечал ему тем же тоном.

   Оба время от времени останавливались, взглядом сверлили широкую даль и старались найти признаки хоть какой-нибудь жизни. По дороге они поставили два капкана для лисиц на тропках, которые надавали норы этих зверей.

   Немного дальше в заглохшем ручье, окруженном сбитыми ветром деревьями и скалистыми глыбами, они открыли следы рыси и расставили два капкана, один у входа в русло, другой у выхода. Но и сейчас мысль Мукоки была далеко от этих операций.

   Они продвигались вперед, между ними было расстояние ярдов в пятьдесят. Род старался держаться следов Мукоки и подражать его осторожным движениям. Вдруг юноша услышал заглушенный зов своего спутника, он подзывал его, размахивая руками в каком-то диком восторге. Род поспешил присоединиться к нему.

   - Волк! - прошептал Мукоки.

   Род заметил в снегу отпечатки чьих-то лап, похожие на след собаки.

   - Три волка! - продолжал объяснять индеец; ликованию его не было границ. - Выйти сегодня рано из берлоги. Уйти греться куда-нибудь на солнце, на горы.

   Теперь они шли волчьей тропой. Вскоре они наткнулись на кости кролика. К волчьим следам примешивались следы лисицы. Мукоки поставил еще одну западню. Затем пошли следы кошки-рыболова, и индеец снова устроил капкан.

   Следы оленей и карибу перекрещивались в различных направлениях, но Мукоки не обращал на них никакого внимания.

   Вскоре присоединились к прежним следам и следы четвертого полка, потом пятого, образовалась целая шайка. Через полчаса новая волчья тропа пересекла под прямым углом ту, по которой шли наши охотники. Обе тропы слипались вместе и спускались в долину и ее леса. Мукоки трясся от радости.

   - Множество волков! - воскликнул он.- Здесь, там, всюду. Хорошее место для ночной охоты.

   Скалистый хребет стал снижаться, опускаться в долину, где змейкой извивался замерзший ручей.

   Признаков зверя становилось все больше и больше, от этого сильнее билось сердце Рода и волновалась кровь. Местами снег был буквально сметен копытами оленей.

   Звериные тропы разбегались во все стороны, и клочья шерсти висели на маленьких соснах, о которые терлись животные.

   Мукоки скользил по снегу как-то странно, точно не касаясь земли. Даже ветви кустарника бесшумно склонились при его приходе, а когда Род случайно наступил своей лыжей на сухую ветку, старый индеец поднял руку к небу в знак своего возмущения и ужаса.

   Внезапная остановка Мукоки и знак по адресу Рода, последовавший за ней, известили юношу, что дичь на примете. Индеец насторожился, весь пригнулся и, когда Род подошел к нему, передал ему свое ружье. Потом губы его почти беззвучно выдавили только одно слово:

   - Стрелять!

   Род нервной рукой схватил ружье. Задрожал от волнения. На расстоянии какой-нибудь сотни ярдов он увидел великолепную лань-самца. Лань щипала ветки орешника, на которых висели полузасохшие листья, пощаженные зимой. Несколько дальше виднелись две самки.

   Юноша собрался с силами. Лань стояла к нему боком, вытянув шею, закинув голову, в прекрасной позе для меткого выстрела. Род прицелился и выстрелил. Животное судорожно подпрыгнуло и рухнуло на снег.

   Пока Род восхищался меткостью своего выстрела, Мукоки быстро подобрался к убитой дичи.

   Когда мальчик подошел, он застал индейца склоненным над еще трепещущим животным. В руках он держал бидон из-под виски. Старый индеец без долгих объяснений вонзил нож в горло лани и наполнил бидон ее дымящейся кровью.

   Покончив с этим делом, Мукоки поднял бидон с чувством величайшего удовлетворения и сказал:

   - Кровь для волков. Волки любить кровь. Большая охота сегодня ночью. Нет крови, нет настоящей приманки. И нет убитых волков. Казалось, что теперь Мукоки вышел из своей тяжелой задумчивости: очевидно, он считал свои утренние обязанности законченными. Он вспорол лань, вынул сердце и печень, отрезал четверть мяса. Потом вынул из своего мешка длинную веревку, привязал один конец к шее животного, перебросил другой через ветку дерева и при помощи своего спутника поднял тушу оленя на несколько футов от земли.

   - Если нам помешать прийти вечером, он подманить волков! - пояснил Мукоки.

   Осмотрев в последний раз долину, охотники заметили, что в одном месте почва поднималась и вела к скалистому скату из тяжелых горных глыб, осененных высокими соснами и березами. Таким образом, они оказались перед скалой, которая сейчас же привлекла к себе внимание Мукоки. Подняться на нее не было никакой возможности. Разве только при помощи ветвей ближайших сосен. Скала заканчивалась, насколько можно было судить снизу, небольшой площадкой. Мукоки захлебнулся от счастья.

   - Хорошее место положить приманку. Сегодня ночью сюда заманить волков.

   Часы Рода показывали уже около двенадцати. Охотники присели, чтобы позавтракать взятыми с собой сандвичами, а затем двинуться в обратный путь.

   Из долины они пошли напрямик, срезав часть прежнего пути. Дорога была рискованной, представляла собой какой-то хаос. Местами они натыкались на отвесные скалы, похожие на крепостные стены. Они круто вздымались над головокружительными безднами.

   И вот, когда они проходили над ложбиной глубиной футов в пятьсот, где летом пробивался небольшой горный поток, над мрачной и жуткой бездной, куда не проникали лучи солнца, Мукоки несколько раз приостанавливался.

   Ухватившись, из предосторожности, за дерево, он наклонился над этой апокалипсической ложбиной, всмотрелся в нее и, когда поднялся, сказал:

   - Весной здесь множество медведей.

   Но Род не думал сейчас о медведях. Мысль о золоте снова возникла в его голове. Вот эта таинственная ложбина, не разрешит ли она тайну, которую пятьдесят лет тому назад унесли с собой в могилу скелеты из старой лачуги?

  

   С этого момента в груди Рода Дрюи зародилось непреодолимое желание. Отныне он охотно отказался бы от всех радостей и прибылей зимней охоты, лишь бы пуститься в погоню за тем "роковым огоньком", который сжигал всех людей во все века их жизни. Его сжигала жажда золота. Скелеты, найденные в хижине, когда были живыми людьми, открыли золотую жилу, и жила эта где-то тут близко. Из-за первой добычи, горсточки золота, найденного в первые же дни, они вступили в драку между собой и перебили друг друга. Вот что не переставал повторять себе Родерик Дрюи.

   Мукоки сделал многозначительную гримасу и пожал своими могучими плечами, когда Род высказал мысль, что золотая жила находится на дне дьявольской ложбины. Свои соображения на этот счет он сохранил при себе, и потому возвращение их сопровождалось молчанием.

   Молчаливый, как все люди его племени, Мукоки вступал в разговор только тогда, когда другие его начинали. Род же все время старался решить вопрос, как спуститься в эту мрачную пропасть, чтобы исследовать ее со всех сторон. Он не сомневался, что Ваби примет участие в этой авантюре, а в крайнем случае он один попытает счастья. Какая-нибудь щель должна же существовать в этой обрывистой стене.

   Когда охотники вернулись в свою хижину, они уже застали там Ваби. Он расставил восемнадцать капканов и убил двух куропаток. Дичь ощипали к обеду, причем к ней присоединили добрый кусок лани.

   Во время приготовлений к обеду Род рассказал об открытой им таинственной ложбине, а также о возникшем у него проекте, но Ваби слушал его рассеянно. Его мысли были где-то в другом месте. Временами он вдруг застывал в неподвижной позе, засунув руки в карманы. Он что-то тщательно и тревожно обдумывал.

   Род и Мукоки убирали со стола, растопляли печь. Наконец Ваби, как будто оторвавшись от каких-то затаенных мыслей, вынул из кармана гильзу из желтой меди и протянул ее старому индейцу.

   - Посмотри-ка, Мукоки. Я не хочу сеять среди нас напрасную панику, даже ничего похожего на нее, но вот что я нашел сегодня на своем пути.

   Мукоки схватил патрон так же порывисто, как если бы это был такой же самородок золота, какой они недавно нашли. Патрон был пустой. Но на медном ободке была отчетливо видна надпись, которую Мукоки вслух прочитал:

   - Тридцать пять Rm... Значит, это есть...

   -...патрон от ружья Рода! - заключил его мысль Ваби. Мукоки нахмурил брови.

   - Нет никаких сомнений,- заявил Ваби.- Это патрон от ружья системы Ремингтон тридцать пятого калибра с автоматическим зарядом. Таких ружей во всем нашем округе только три: одно у меня, другое у Муки. Третье потеряли вы, Род, во время вашей схватки с вунгами.

   Но, пока между ними шел этот разговор, стали подгорать яства Мукоки, поэтому он поспешил снять их с огня и подать на стол.

   - Следовательно,- сказал Род после некоторого молчания,- это означает, что вунги напали на наш след?

   - Этот же вопрос интересовал и меня целый день! - ответил Ваби.- Во всяком случае ясно, что, вопреки предположениям Мукоки, они прошли с этой стороны гор. Но все-таки я не думаю, что они знают, где мы находимся. Их след начинается за пять миль от нашей хижины, и, вероятно, был проложен по меньшей мере дня два тому назад тремя индейцами на лыжах; след отходил к северу. Отсюда я заключаю, что они вышли просто на охоту и, описав круг в южном направлении, вернулись в свой обычный лагерь. Не думаю, чтобы они пошли дальше.

   Ваби объяснил, каким образом он определил, что в известный момент след делает поворот, возвращается к исходному пункту. Этот факт успокоил Мукоки. Кивнув головой в знак одобрения, он точно так же пришел к заключению, что враг дальше не пойдет.

   Тем не менее настроение трех приятелей не улучшилось и веселье их спало. И все-таки возможность новой опасности казалась им пряной приправой к переживаниям их мирной охотничьей экспедиции.

   Когда охотники покончили с обедом, они приступили к разработке целого плана военной кампании. Решили не держаться оборонительной тактики, так как подобная тактика всегда невыгодна. Если сегодня или завтра обнаружатся свежие следы вунгов, они бросятся в погоню за ними и сами начнут настоящую охоту на людей.

   Солнце готовилось уже опуститься за далекий горизонт, когда оба мальчика и Муки покинули свою хижину.

   Волк ничего не ел с прошлой ночи. Голод его увеличивался, возбуждал его кровожадность; глаза горели все злее. Ярость росла. Мукоки не преминул обратить на это внимание Рода и Ваби. Казалось, что он хотел прочесть, что таилось в душе этого зверя.

   Быстро спускавшаяся ночь уже обволакивала своей темнотой тайгу, когда они достигли долины, где на дереве по-прежнему висела лань.

   Роду было поручено стеречь оружие и багаж, а Ваби и старый индеец приступили к переброске лани на площадку утеса. Эта операция удалась им не без труда. Юный горожанин только теперь стал понимать, что задумал Мукоки.

   Длинная веревка, привязанная к туше, была перекинута с утеса к кедрам, расположенным против него. На двух деревьях были устроены три площадки для трех охотников. Таким образом, получалось удобное место для засады; здесь, скрытые ветвями, они могли даже присесть, не подвергаясь никакой опасности.

   Когда было закончено это дело, последовали новые подготовительные действия, за которыми Род наблюдал с большим интересом.

   Мукоки вынул из-за пазухи наполненный кровью бидон, который старался согреть своим телом. Почти треть содержимого он вылил на снег у подошвы утеса и частично обрызгал кровью даже утес. Остальное он капля за каплей вылил на волчьи тропы, которые, как лучи, расходились во все стороны.

   Волк во время всех этих операций следовал за своими хозяевами.

   Так как луна должна была взойти не раньше трех часов, охотники под прикрытием утеса развели костер. Они поджарили мясо на огне и стали болтать, чтобы убить время.

   Было девять часов, когда светило почти взошло над Великой Белой Пустыней. Грандиозная заря северной ночи всякий раз производила на Рода чарующее впечатление.

   Казалось, что пурпурный шар подымался на вершины деревьев и холмов и зажигал свой трепетный свет над пустынной землей, бросая на нее бледные лучи с девственно-чистого неба, не знающею ни тумана, ни туч. Он катился гак быстро, что можно было простым глазом проследить его бег. По мере того, как он подымался все выше, бледнел его кровавый цвет. Его сменяли нежные оттенки, которые переливались то золотом, то серебром. И только в этот момент ночное солнце начинало освещать вселенную.

   Когда этот миг наступил, Мукоки молча подал мальчикам знак следовать за ним, и они вместе с Волком направились к деревьям, в свою засаду.

   Крепкой веревкой привязали они пленного волка к низкой сосне у подошвы скалы, на вершине которой лежала убитая лань. Волк носом потянул воздух, вдохнул запах дичи. Под лапами он почувствовал сгустки крови, пролитой Мукоки на снег. Его челюсти раскрывались и смыкались. Он начинал завывать.

   Род и Ваби, притаившись за стволом, наблюдали за ним. Он волновался все больше и больше. Сев на задние лапы, раздув ноздри он как будто старался впитать в себя ветер, доносивший запах дичи. Шерсть на его спине ощетинилась, ноздри раздулись. Кровь на снегу, туша кровавого мяса на скале - ведь это не та пища, которой кормили его люди. У Волка пробуждались его дикие инстинкты, и он всем существом своим, как и его предки, рвался на охоту за зверем. Иногда он как будто приходил в себя: припоминал своих хозяев, свой домашний уют, и тогда он оглядывался назад, в сторону кедров. Но хозяева его исчезли куда-то. Он их не видел, он их не слышал. Он обнюхивал воздух и, втягивая в себя запах убитой лани, в яростном порыве снова бросался на кровь.

   Он метался из стороны в сторону на своей привязи и на снегу, хрустевшем под его лалами, снова видел пятна крови. Он старался вырваться на след, окрашенный кровью. В бешенстве рвал ремень, державший его в плену, тщетно грыз его, забывая, что он достаточно крепок и выдержит хватку его зубов. Охотники слышали жалобный вой Волка, который временами обрывался коротким и заунывным ревом.

   Волк все бегал и бегал вокруг своей низкой сосны, все больше и больше разъярялся, глотал комки кровавого снега, который, как слюна, стекал с его пасти. Потом снова бросался в сторону, на скалу, к дичи, не зная, мертвая она или живая; он всем существом жаждал крови, хотел удовлетворить свою исконную потребность хватать, убивать, рвать на части.

   В безумном прыжке он сделал последнее усилие, чтобы освободиться от привязи, разорвать свою цепь, вырваться на веселый и дикий простор. А затем, убедившись в своем бессилии, в отчаянии упал на снег, задыхаясь и плача. Потом сел на задние лапы, натянув изо всех сил привязь, и поднял кверху свою морду, освещенную луной. Он покачивал своей мордой, откинув ее далеко назад, ощетинил шерсть и затянул, как эскимосский пес, свою "заунывную песню смерти". Глухие и жалобные стоны росли, становились протяжнее, ширились, крепли и, наконец, разрешились долгим и жутким призывом, который разнесся по долинам и горам и улетел вдаль за ответом. Теперь это был клич к волчьему сбору, великий призыв к охоте, который, подобно боевому рожку, сзывал на добычу тощих и серых бандитов тайги, вечно ненасытных хищников Великой Белой Пустыни. Три раза этот клич вырвался из пасти пленного волка. Тогда охотники поспешили взобраться на кедры.

   Род от волнения не замечал даже укусов мороза, который становился все злее. Нервы его напряглись. Он вопросительным взглядом окидывал белый простор, таинственный и прекрасный, расстилавший