Груссе Паскаль - Искатели золота

sp;  Бедный мальчик действительно думал то, что говорил, и впоследствии события подтвердили истину его слов.

   В конце четвертого месяца этого плена в деревне однажды появилась толпа людей странного вида - черные суданцы, арабы и мулаты; они путешествовали с полдюжиной огромных догов. Люди эти, без сомнения, занимались торговлей, так как притащили целые груды материй и разных предметов, но в то же время казалось, что они намерены поселиться здесь постоянно, так как разбросив палатки, вскопали небольшой участок земли, засеяли его и окружили забором.

   Жерар сначала подумал, что это был тот караван, о котором Абруко упомянул вскользь, а потому напомнил ему об его полуобещании отпустить их с этими людьми, если те предполагают отправиться по береговой линии или к Нилу. Но Абруко, прищурив глаза на этот раз еще хитрее обыкновенного, ответил неопределенно, что ему неизвестны их намерения и что к тому же эти люди могут быть ненадежными. Одним словом, видно было, что он не хотел дать положительного ответа.

   Начальником новых пришельцев был араб в белом бурнусе; его звали Гассан. Целыми днями курил он свою длинную трубку, сидя по-турецки на коврике около своей палатки. Его главного министра - отвратительного карлика со зверским лицом и волосатым туловищем, как у медведя, звали Руруком. Прочие занимались земледелием и разными ремеслами, не обращая, по-видимому, никакого внимания на моеров.

   Жерару удалось наконец выведать от Абруко, что, по мнению последнего, эти люди скупали слоновую кость, для добывания которой отправились в Сомали.

   Жерар попросил его сказать им, чтобы они не трогали Голиафа и считали бы его за домашнее животное. Абруко, конечно, ожидал этой просьбы, а потому ответил, что это само собой разумеется. К тому же клыки "отца ушей" еще не выросли и приобретут настоящую ценность только через несколько лет.

   Он делал вид, что не придает никакого значения пребыванию иностранцев около своей деревни, и отвечал Жерару, так, будто эти люди в его глазах вовсе не существовали или не имели с ним никаких отношений.

   Однако молодой парижанин, выйдя однажды вечером прогуляться и присев отдохнуть у леса, при свете луны увидел Абруко в соседнем лагере, разговаривающим с Руруком! Эта тайна и ложь сомальского начальника показались весьма подозрительными. Но что было делать и как воспрепятствовать замыслам двух сообщников? Жерар не нашел иного средства, как попробовать самому подружиться с Руруком.

   На другой день, проходя мимо палатки карлика, он увидел его сидящим на земле и чистящим красивое европейское ружье. Удивившись, что в руки дикаря попало такое оружие, Жерар сразу остановился.

   - Какое у тебя прекрасное ружье! - сказал он ему приветливым тоном. - У тебя также есть и необходимые боевые припасы?

   - Да! - ответил лаконично Рурук.

   - И у твоих товарищей есть такие же ружья?

   - Да!

   - Откуда вы их достали?

   - Оттуда! - сказал карлик, указывая мизинцем на юг.

   - И ты умеешь владеть им?

   - Еще бы, хочешь, я покажу тебе?.. - Он вынул из-за кушака патрон, зарядил ружье, приложил его к плечу и, не целясь, убил маленькую синюю птичку, спокойно пролетавшую в нескольких стах метров от него.

   - Что! видишь!.. - сказал довольный Рурук и с улыбкой, не предвещавшей ничего доброго, принялся опять за прерванную работу. Жерар попробовал возобновить разговор, но так как карлик ничего не отвечал ему, то он ушел. С того момента, как Жерар узнал, что у этих людей есть огнестрельное оружие, их намерения показались ему еще более подозрительными, и теперь он уже не сомневался, что Рурук и Абруко замышляли заговор.

   Люди соседних племен, также моеры, выбивались из сил, чтобы найти слоновую кость и сбыть ее купцам. Эту кость складывали в одну из палаток, и караван продолжал вести тот же однообразный образ жизни, сажать, сеять, собирать и прочее, не вмешиваясь в дела туземцев.

   Мусульмане этой шайки совершали ежедневно омовения утром и вечером, молились около палаток, оборотившись по направлению к Мекке и вообще, казалось, строго соблюдали все правила, предписанные Кораном. С виду трудно было представить более кротких и честных людей, занимающихся исключительно своей торговлей и земледелием; но, несмотря на это, Жерар не переставал опасаться их. Ему все время казалось, что Рурук и в особенности Гассан, начальник арабских купцов, подолгу устремляли на них, а главное, на его сестру, свои отвратительные глаза, что сильно беспокоило Жерара. Можно было подумать, что они что-то соображают, глядя на них, совсем как лошадиные барышники, оценивая лошадь, которых Жерар видел на рынке, когда ему отец покупал пони.

   Присутствие арабского лагеря усиливало безмолвную тоску, воцарившуюся теперь среди пленников деревни. Кроме того, на них убийственно действовал удушливый своеобразный воздух, распространяющийся из африканского леса; помимо их личного горя и постоянных опасений, они страдали от спертого запаха разлагавшихся растений и нестерпимой жары. Казалось, что даже птицы измучились от этого раскаленного воздуха и не в силах были петь; только издали доносилось порой завывание слона или рев дикого зверя.

   Путешественник, попавший сюда, должен чувствовать какое-то томление и безысходную тоску. Казалось, что лес скрывал в себе страшные тайны: чудились привидения, насилия, преступления, воображению невольно рисовались всевозможные убийства, невольно содрогаешься при мысли о том, что происходит в этом лесу, сколько крови пролито на эту дикую землю...

   Днем всюду тишина и бездействие; люди и животные дремлют в изнеможении. Ночью же все меняется: не успеет луна осветить верхушки деревьев и высокие травы, не успеют таинственные тени замелькать во всех направлениях, как все оживает, пробуждается от спячки. Со всех сторон слышится движение, шум; животные оживают, хищные звери оставляют свои берлоги и отправляются на добычу; большие змеи развертывают свои кольца и ползут на охоту, оставляя после себя в траве длинную борозду; ночные птицы перелетают с ветки на ветку со странными криками, и запах цветов наполняет атмосферу тяжелыми, густыми испарениями. Монотонное пение, крики огромных лягушек, в изобилии водящихся в Африке, усиливают тяжелое впечатление; тогда туземцы берут тамтамы, выходят как призраки из своих душных хижин, начинают петь, плясать и пить, забывая, что им со всех сторон угрожают леса и силы природы, что звери и даже растительность могут задушить их. Плодородие почвы для них - не благо; растительность здесь гниет в ужасающих размерах, сея лихорадку и смерть.

   Негр прозябает, относясь апатично к зловредной природе, которую он не сумел покорить себе. Окруженный разными опасностями, он живет изо дня в день, погруженный в невежество и варварство, и обращаясь иногда с бесполезными мольбами к своим противным, идолам, но решительно ничего не предпринимает, оставляя себя на произвол судьбы.

   В сущности, жизнь негра - это идиллия, омрачаемая постоянной угрозой, всего ужаса которой другие народы не знают: боязнью попасть в рабство. Междоусобные войны, голод, гнев колдунов и даже домашнее порабощение, - все это пустяки для негра; эти невзгоды бледнеют перед тем возмутительным преступлением, которое совершается над всей их расой: продажей невольников арабами - этими пришельцами другой крови, но с более высоким развитием. Они далеко уводят негров, отрывая их от родных мест, от их деревни, семьи, чтобы продать их, как последних скотов, на суданских рынках. Можно было подумать, что этот кочующий народ задался целью разлучить с родиной как можно больше несчастных негров.

   Торговцы невольниками обращаются с неграми крайне сурово и требуют от них беспрекословного подчинения, а обладание огнестрельным оружием обеспечивает им главенство. Невольники необходимы арабам для перенесения слоновой кости, к тому же этих людей потом легко сбыть за хорошую цену. Таким образом человеческое существо сделалось в Африке ходячей монетой. Эту торговлю невольниками совершенно справедливо называют открытой раной черного материка. Все просвещенные народы должны были бы соединиться, чтобы навсегда прекратить такое чудовищное явление, унижающее человеческое достоинство.

   Между тем доставка кости арабам прекратилась; в этой местности моеры перебили почти всех слонов, трупы которых там и сям валялись на земле.

   Голиаф с беспокойством втягивал в ноздри воздух, останавливаясь перед своим околевшим товарищем. Но до сих пор он счастливо отделывался от ассагаев охотников.

   Средняя палатка арабов была переполнена отпиленными клыками, и торговцы не спеша начали укладываться. Жерар ждал с нетерпением, когда, наконец, деревня избавится от их присутствия.

   Колетта хворала уже несколько дней; жара, лихорадочная атмосфера и горе подорвали ее здоровье, и, несмотря на все свое мужество, она таяла с каждым днем. Однажды рано утром Жерар, вышедший на воздух, облокотился о стену дома и совсем ушел в свои безотрадные думы, как вдруг, откуда ни возьмись, прибежал запыхавшийся Мреко, с блуждающими глазами, с выражением ужаса на своем черном лице, которое от волнения сделалось сероватым, что было у негров признаком бледности. Бедный мальчик был вне себя от ужаса и горя.

   - Что случилось? - спросил Жерар.

   - Тише!.. берегись!.. у дверей есть уши!.. - ответил Мреко, увлекая его.

   - Но...

   - Иди, иди... вот сюда... здесь нас никто не подслушивает. Слушай... я твой брат!.. я пил твою кровь... Между нами все свято... Ну, так знаешь!.. ох! как я ему скажу?

   - Да говори же!.. говори!..

   - О! я несчастный!.. Прокляни меня, если хочешь, но клянусь тебе, что я тут ни при чем... Я с радостью умер бы за тебя, за "Звезду"... и все же, все же... я сын изменника!..

   - Абруко!.. - воскликнул Жерар, отшатнувшись.

   - Да, Абруко, мой отец!.. - ответил молодой негр сдавленным голосом.

   - Что же он сделал?.. Говори же!.. ты измучил меня!..

   - Он продал вас, тебя, "Звезду", Млижу, Куези, Нжеркук... продал торговцам слоновой кости, которые сейчас уведут вас с собой.

   - Гассану и Руруку?

   - Да!.. они называют себя торговцами кости, но на самом деле ищут человеческих тел... не для того, чтобы съесть, они не валиабанту... но чтобы продать как можно дороже!.. Прости меня, что я раньше не догадался об этом!.. я бы все сделал, чтобы вы могли бежать... Что с вами будет!.. Видеть, как тебя закуют в железо, видеть "Звезду"!..

   - В железо? - повторил Жерар с ужасом.

   - К несчастью, да... я их видел, эти невольничьи цепи, которые таскают за собой торговцы. Но что теперь делать? Придумай что-нибудь... Убежим вместе, спрячемся в лесу... Я хорошо знаю эти места... Позови "Звезду", позови всех!.. Еще есть время... бежим!..

   Одним прыжком Жерар очутился в хижине, разбудил своих спутников и в нескольких словах объяснил им, в чем дело. Они все относились недоверчиво к Абруко, а потому и не удивились его измене.

   Не теряя ни минуты, все бросились в лес в сопровождении Мреко, который хотел завести их в самую глубь, в надежде, что здесь никто не найдет его друзей.

   Но через полчаса безумного бегства Колетта не в силах была двигаться; ее силы надорвались, сердце сильно забилось, и она почти без чувств упала у дерева.

   - Уходите... уходите без меня!.. - едва проговорила она.

   - Оставьте меня здесь... может быть, они меня не увидят...

   - Бросить тебя!.. - воскликнул Жерар, падая перед ней на колени. - И не говори этого! Нет, мы понесем тебя, если ты сама не можешь идти... мы пойдем потише, но оставить тебя... ты сама знаешь, что это невозможно!

   - Ну, хорошо! Я пойду, - сказала она, стараясь подняться, но не в силах была сделать ни одного шага и опять упала, как подкошенный цветок.

   - Не могу... - проговорила она. - Какое горе!.. из-за меня вас поймают...

   - Мы понесем тебя! - решительно сказал Жерар. Он только собрался поднять ее, как Ле-Гуен указал рукой по направлению к деревне.

   - Все кончено... Вот они... - сказал он. Действительно, послышался лай арабских собак.

   Через несколько минут они показались. За ними шли Гассан и Рурук, вооруженные с головы до ног, в сопровождении свиты из своих людей, среди которых находился Абруко; в несколько секунд беглецов окружили и Рурук с злорадным смехом положил свою руку на плечо Жерара.

   - Не смей трогать меня! - закричал мальчик, отталкивая его. - А ты, Абруко, подлый изменник, продающий своих гостей, берегись! Твой скверный поступок принесет тебе несчастье!..

   Начальник хотел пробормотать несколько слов, но презрительный жест Жерара заставил его замолчать.

   - Ну, ну, зачем сердиться, - сказал Гассан вкрадчивым голосом, - мы будем с вами хорошо обращаться. Неужели у нас поднимется рука сделать что-нибудь дурное этим двум голубкам? - добавил он с отвратительной улыбкой, показывая на молодых девушек, которых бедная Мартина, вся в слезах, защищала собой. - Отправимся в дорогу, теперь уже поздно!

   - Куда ты хочешь вести нас? - спросил со страхом Жерар.

   - В прекрасную страну, где красивые невольники очень ценятся! - ответил Гассан с торжествующим видом. - Ну, идем же!..

   Все двинулись к деревне. Жерар обнял свою сестру, чтобы поддержать ее, другие шли рядом с ними в гробовом молчании, прерываемом иногда плачем и стонами Мреко. Абруко искоса поглядывал, как горевал его сын; он молчал, но его бегающий взгляд избегал взгляда Жерара, и он точно прятался среди торговцев невольниками.

   Вдруг Рурук, схватив длинную железную цепь, набросил ее на туловище Лины, запер замком и намеревался сделать то же и с Колеттой; но неустрашимый Жерар бросился на негодяя и с помощью Ле-Гуена и Мреко удержал его; но напрасно он силился вырвать цепь из рук араба. Большинство одолело их. Арабы в одну минуту повалили их на землю и связали им руки и ноги. Гассан, приблизившись к Колетте, собирался на нее набросить цепь. Девушка мгновенно выпрямилась, щеки ее пылали; казалось, что она выросла; глаза ее метали молнии. Торговец невольниками инстинктивно отодвинулся под ее гневным взглядом.

   - Слушай! - закричала она дрожащим голосом, - вас много и на вашей стороне сила, вас двадцать против одного и вашей жестокости равняется разве одна ваша подлость! Ты можешь, если хочешь, заковать нас в цепи и тащить нас за собой, как скотов. Но есть одна вещь, перед которой твоя власть - ничто и которая преодолеет твою жестокость, - это наша воля! Так знай же: если ты осмелишься прикоснуться к нам своими мерзкими руками, у нас есть средство избавиться от тебя: клянусь за себя и за своих, что если ты наденешь на нас цепи, мы умрем от голода и жажды! Ни одной капли воды, ни одной крошки мы не проглотим, клянусь в этом перед всеми вами!..

   - И мы тоже! - воскликнул Жерар, пораженный мужеством сестры.

   - И мы клянемся! - повторили остальные, точно наэлектризованные.

   Гассан оказался в большом затруднении. При одном взгляде на этих пленников видно было, что они сдержат свою клятву, и богатая нажива, о которой он мечтал столько дней, лопнет как мыльный пузырь.

   Он затопал ногами, изливая свою ярость. Рурук, не помня себя от гнева, настаивал, чтобы белые были заключены в цепи; но, видя презрительную улыбку Колетты, негодяи поняли, что они бессильны, что решимость белых помешает их алчности.

   Опьянев от бешенства, они развязали пленников и сорвали цепь, наброшенную на Лину.

   В ту же минуту Гассан сделал знак... Тотчас его спутники приподняли с земли ковер, скрывавший правильные ряды ружей. Каждый взял себе по ружью; тогда Гассан со злорадством повернулся к Абруко.

   - Ты заодно с белыми! - сказал он. - Кроме тебя некому было внушить такие мысли. Чтобы моя цепь не пропала даром, ты займешь их место. Скорей!.. Торопись!.. - скомандовал он.

   В одну секунду его люди с ружьями в руках бросились на моеров. Некоторые из них хотели бежать, но накинувшиеся на них собаки притащили их обратно, как баранов.

   Из них выбрали около сотни, составили ряды, с Абруко и его сыном во главе, и Рурук всех заковал в цепи. Потом, снабдив каждого пленника связкой слоновой кости, обернутой сухими травами, он приказал трогаться.

   Женщины, дети и старики, свидетели этой ужасной сцены, наполняли воздух своими воплями. Рурук, в новом припадке бешенства, велел на прощание сжечь все их жалкие жилища.

   Несколько минут спустя печальный караван оставил за собой деревню, объятую пламенем. Белые составляли арьергард, за ними зорко следили, но оставили их на свободе среди их палачей, бросавших на них ненавистные взгляды, но в то же время относившихся к ним с невольным уважением.

  

   Жерар сначала возмущался таким насилием, но, со свойственным ему оптимизмом, и здесь нашел хорошую сторону.

   - Все же мы покинули селение моеров! - сказал он Колетте утешительным тоном.

   - Да, но что нас ждет? - возразила девушка, стараясь улыбнуться.

   - Посмотрим. А пока мы ведь только этого и добивались от противного Абруко. Куда бы нас ни привели, во всяком случае, теперь у нас будет больше шансов встретиться с образованными людьми, чем в его жалкой деревушке.

   - Дай Бог, - ответила Колетта, - чтобы твоя надежда оправдалась!

   - Мы идем к востоку или юго-востоку, - сказал Жерар, уже справившийся с компасом, - то есть к Нилу, или Стране Озер. И в том, и в другом случае мы можем встретить образованных людей.

   - Неужели ты серьезно думаешь, что наши палачи намереваются показаться туда? - спросила Колетта, бросая выразительный взгляд в сторону своих тиранов.

   В самом деле, печальный вид каравана не внушал таких иллюзий.

   Передохнув в тени во время сильного зноя, он только что возобновил свое шествие по широкой равнине.

   Солнце, стоявшее еще высоко, немилосердно палило. Негры, согнувшись под тяжестью больших тюков со слоновой костью, тащились со стонами, оплакивая свою родину, семью и свободу. Лишь только они немного замедляли свои шаги, над ними тотчас же свистел кнут, безжалостно стегая их по ушам и по спине, а собаки с разинутой пастью, с лаем хватали отставших за ноги.

   Арабы мучили несчастных без зазрения совести. Чего им было жалеть этих скотов, годных лишь для перенесения тяжестей? Не было бы этих, нашлись бы другие. На черном материке их много. Главное, надо было успеть дойти до наступления дождей.

   Положение белых, как ценного товара, было иное. А потому одна мысль лишиться их вследствие их самовольной смерти так испугала арабов, что они немедля исполнили требование Колетты.

   Во время пути они бросали на нее алчные взгляды и заметили, что она шла с большим трудом. Еще в предыдущие дни лихорадка истощила ее силы, но негодование временно укрепило ее; теперь же наступила реакция: девушка еле волочила ноги, бледная, как цветок жасмина, с потухшим взором. Гассан подошел к ней.

   - Ты как будто устала, - сказал он заискивающим тоном. - Хотя ты сегодня утром обошлась с нами сурово, но мы не помним зла и не сердимся на тебя. Ты сама могла убедиться в этом, так как довольно было одного твоего слова, чтобы мы отказались от нашего старинного правила. Вас всех освободили от цепей.

   - Ты совсем напрасно приписываешь себе добродетели, которых у тебя нет! - презрительно возразила ему Колетта. - Ты согласился на это только из жадности и боязни потерять свою добычу. Мы отлично знаем, что ты за человек, и твое лицемерие не приведет ни к чему. Если ты действительно хочешь доказать, что ты несколько лучше, чем кажешься, сними цепи с этих несчастных, отгони от них своих страшных собак, и тогда мы, пожалуй, поверим твоей доброте.

   - Того, чего ты просишь, невозможно исполнить! - сказал Гассан. - Попроси чего-нибудь другого. Хочешь, я заставлю этих бездельников нести тебя на носилках?

   - Нет, - ответила девушка, - я никогда не соглашусь прибавить ни одной былинки к их и без того непосильной ноше. Оставь меня; я пойду сама, пока у меня хватит сил, а если смерть вырвет меня из твоих рук, тем лучше для меня! Довольно! Я тебе не отвечу больше ни слова.

   Она отвернулась от него, и пристыженный торговец невольниками замолчал.

   Между тем уже несколько минут за путешественниками слышался какой-то шум среди деревьев и сильное хриплое дыхание. Колетта услышала эти хорошо знакомые ей звуки.

   - Голиаф! - воскликнула она, остановившись. Слон, расталкивая ветки и кустарники, торопливо прочищал себе дорогу; подбежав к Колетте, он начал ласкать ее хоботом, махать хвостиком и ушами и радостно кряхтеть; потом вдруг он ее поднял и осторожно усадил к себе на спину.

   Рурук в ярости схватился за ружье, чтобы выстрелить в животное, но Гассан остановил его:

   - Оставь, дурак! - закричал он. - "Звезда" согласится ехать на своем слоне и больше не будет уставать!

   - А если он убежит с ней? - возразил Рурук.

   - Чего же легче, как перевязать ноги слону так, чтобы он не мог бежать? Это уже мое дело. За эту девушку мы выручим больше, чем за всю нашу кость. Разве ты хочешь испортить ее здоровье, заставив ее идти, и лишиться такой редкой наживы? К нашему сокровищу мы присоединим еще клыки этого слона! Ну, нечего рассуждать, пускай "отец ушей" остается!

   Рурук заворчал, как сварливая собака, но принужден был склониться перед неоспоримыми доводами Гассана, и запутав ноги слона ремешком из верблюжьей шерсти, позволил ему идти рядом с караваном. Мало этого, Гассан придумал устроить из полос материи и жердей гамаки, которые повесили по бокам животного и в которых Колетта, Лина и Мартина могли продвигаться, не особенно утомляясь.

   Колетта, сильно страдавшая от лихорадки, с удовольствием воспользовалась этой импровизированной постелью; убаюканная равномерными шагами своего верного друга, она впала в полузабытье, сопровождаемое грустными сновидениями.

   Жерару стало полегче на душе, когда его сестре не пришлось больше тащиться пешком; он шел около нее со своими невеселыми думами; иногда слон обертывал своим хоботом шею бедного мальчика, точно хотел успокоить его, напомнить, что у него есть друг, и Жера-ру было приятно чувствовать присутствие доброго животного.

   На вечерней остановке услужливый Гассан выделил большую палатку для Колетты, Лины и Мартины. Кроме того, он предложил Жерару передать сестре пузырек с сернокислым хинином, который мальчик на сей раз принял с благодарностью, так как весь день мучился, не зная, чем облегчить страдания бедной Колетты.

   Драгоценное лекарство и свежий ночной воздух благотворно подействовали на больную. Когда на другое утро опять двинулись в путь, Колетта чувствовала себя гораздо лучше, хотя была еще очень слаба. Но скоро перемена климата совсем восстановила ее здоровье.

   Мало-помалу все приноровились к установившемуся распорядку этого странного путешествия: к ежедневным регулярным остановкам, к обеду, к ночному лагерю и утренним сборам. Караван проходил по гористой местности, без сомнения, направляясь к юго-востоку. Попадались навстречу долины среди высоких гор, в которых дул легкий ветерок; вообще эти места не имели ничего общего со страной моеров.

   Столетние деревья возвышались громадными колоннами. Смоковницы, пальмы, мимозы с золотистыми цветами, акации красовались, точно громадные букеты, среди папоротников и всевозможной зелени, в изобилии встречавшейся по пути.

   Конечно, при других обстоятельствах это разнообразие восхитительных пейзажей доставило бы большое наслаждение хотя бы тем, кто не тащил на себе цепей.

   Но вид нескончаемых страданий отравлял всякое эстетическое удовольствие. Никто не мог без содрогания смотреть на эту толпу негров, которых ежеминутно хлестали кнутом и всячески истязали. Сколько раз Колетта, несмотря на свое отвращение к Гассану, умоляла его сжалиться над ними. Но всякий раз она наталкивалась на его упрямство и возмутительное презрение к человеческим страданиям. Жерар, со своей стороны, просил освободить Мреко от цепей, но Гассан не согласился, и бедный негр, по доброте сердца, утешался тем, что его белым друзьям не так тяжело, как ему. Он даже шутил при случае и пел песни, которые его спутники подтягивали за ним, и пытка казалась ему менее мучительной.

   Абруко шел молча, мрачно опустив голову. По вечерам, когда караван останавливался, Колетта обходила все ряды пленников, утешая их ласковыми словами и сочувствием; она приносила им свежей воды, фруктов, брада к себе на руки их малюток и качала их. Несчастные, плача, целовали ее руки. В таких случаях вождь моеров отворачивался от нее, будучи не в состоянии вынести ее взгляда. Кара, постигшая его за алчность, была слишком жестока, даже в его сердце появлялось сострадание.

   Видеть себя, своего сына в цепях, видеть похищение и плен своего народа, о, это было ужасно! И негодяй сознавал в бессильном бешенстве, что он оказался игрушкой в руках арабских торговцев, что они теперь смеялись над ним, а он-то думал, что сам обманул их, предложив им иностранцев, чтобы спасти своих.

   Доброта Колетты не ограничивалась одними людьми.

   Необыкновенно любя животных, она подружилась со страшными сторожевыми псами арабов. Торговцы костью, и сами-то боявшиеся своих собак, могли их принудить к послушанию только кнутом: они были поражены, увидев, как эти свирепые животные окружали Колетту, как они молча опускали перед ней уши, ложились на землю и изъявляли радость, когда она гладила их страшные головы.

   Чтобы их усмирить, она действовала только добротой, ласковыми словами да кусками, которые уделяла им по очереди из своего скудного обеда.

   Хотя доги инстинктивно понимали, что белые были во власти их хозяев, но не могли устоять перед магнетическим влиянием молодой парижанки. Жерар потешался, глядя на испуганные лица арабов, когда те смотрели на Колетту, окруженную собаками, слушающимися каждого ее приказания.

   Здесь было какое-то колдовство! Рурук поговаривал о том, что следовало бы убить эту чародейку, одаренную такой сверхъестественной силой. Чтобы его успокоить, Гассану приходилось то и дело напоминать ему о том куше, который они получат за нее, так как араб был настолько же жаден, как зол.

   Таким образом дни и месяцы продолжалось это монотонное шествие, настоящая цель которого была известна только одному Гассану. Было заметно, что арабский начальник всячески старался избегать населенных мест. Первое время это было нетрудно, так как в той гористой местности, по которой проходил караван, совсем не было жителей. Но к концу третьего месяца, спускаясь с южного склона одной из гор, пленники стали замечать на холмах дым от деревушек туземцев, и тогда всем становилось ясно, что Гассан намеренно обходил их.

   Если же встречался какой-нибудь человек, то он, бедняга, сам же старался улепетнуть, увидев цепи невольников, из боязни, чтобы и его не забрали.

   Такое долгое и трудное странствие не обошлось, конечно, без человеческих жертв. Часто носильщики, изнемогая от усталости и лишений, падали как снопы. Тогда Рурук с невозмутимым равнодушием отмыкал цепь, бросая несчастных на дороге, а на других наваливал двойную ношу. Потом, при всяком удобном случае, он забирал новых невольников. Иногда караван останавливался дня на два. Карлик отправлялся на охоту с дюжиной бандитов, вооруженных с головы до ног, и вскоре возвращался с новой цепью пленников, застигнутых ночью в какой-нибудь деревне.

   Колетта обычно не говорила ни слова в таких случаях, но трудно описать нравственное возмущение бедной девушки при виде этих зрелищ.

   Все эти зверские лица, окружавшие ее, казались ей страшным сном, кошмаром. Минутами, вспоминая свою прошедшую жизнь, ежедневные занятия в Париже, курсы в Сорбоннском университете, свои первые выезды в свет, молодая девушка не могла верить, она ли это теперь? Неужели это та самая Колетта, которая любила одеваться с изысканной простотой, которая считала большим несчастьем надеть старые башмаки или потасканные перчатки?.. Бедная Колетта!.. Конечно, благодаря Мартине она и теперь была далеко не в лохмотьях: ее ситцевое платье красиво облегало ее стройную фигуру, и волосы были убраны, как в былые дни. Но она казалась самой себе дикаркой, видя себя и своих спутников в таких костюмах.

   Она не могла видеть, что ее наружность нисколько не изменились, она даже совсем не загорела, и Мартина с Жераром гордились свежестью и белизной ее нежного личика.

   Что же касается их самих, а также Ле-Гуена, их лица приняли темно-красный оттенок, совсем, как у краснокожих индейцев. Лина тоже загорела; ее щеки округлились и волосы потемнели; она почти доросла до Колетты. Но это все, что было утешительного в путешествии, а помимо этого сколько ужасов, беспокойств! Какая нестерпимая неизвестность о судьбе всех близких! Колетта боялась даже произносить вслух имя отца и матери, чтобы не растравлять всеобщую рану. Только засыпая, она иногда в забытьи повторяла: "Мамочка!" таким голосом, что верная Мартина так и заливалась слезами.

   Жерар же, этот добрый и беззаботный мальчик, превратился во взрослого мужчину по своим чувствам и рассудку. Он поддерживал во всех бодрость своей неистощимой веселостью и внушал надежду.

   - Все обстоит прекрасно! Мы идем к югу, значит, приближаемся к Трансваалю! - повторял он всякий раз, когда кто-нибудь начинал жаловаться и отчаиваться.

   И маленькая группа кончала тем, что смеялась над этим афоризмом, звучавшим, как заученный мотив рожка.

   Если бы с ними не было Голиафа, который вез на себе девушек, они, наверное не вынесли бы этого тяжелого путешествия. Жерар был хорошим ходоком и ни разу не согласился подняться на слона, хотя благородное животное с удовольствием приняло бы его к себе на спину. Голиаф не забывал и бедного Мреко. Он часто гладил хоботом его лохматую голову, приподнимал его и раскачивал в воздухе, от чего тот приходил в восторг; а иногда, заметив, что негр страдает от жары, слон набирал в хобот воды из первого попавшегося ручейка и затем, подойдя к Мреко, пускал на него холодный душ.

   Из нескольких названий, произносимых изредка их сторожами, и, сопоставляя их со своими скудными сведениями, Колетта с Жераром пришли к заключению, что они миновали гору Ельго с запада и Кенид - с востока; потом оставили позади себя озеро Укеруе и вершину Килиманджаро; наконец, караван вступил на плоскогорье Обоимауэзи, где его шествие замедлилось вследствие крутизны подъема.

   В один прекрасный день, - это было уже на четвертом месяце пути, - при выходе из одной долины путешественники увидели огромное синее озеро, окруженное горами.

   Арабы, которые уже за несколько часов начали волноваться, остановились с радостными криками:

   - Танганьика!.. Танганьика!..

   И это имя наэлектризовало пленников так же, как и их тиранов. Так вот оно, это знаменитое озеро, которого не знали целые столетия и которое так недавно открыли великие европейские путешественники!.. При одной мысли о таком соседстве Колетте с Жераром казалось, что они вступили в цивилизованную землю.

   Конечно, их положение нисколько не изменилось.

   Они продолжали оставаться во власти этих людей, жестокость которых не уменьшилась; и, несмотря на все это, уже один звук знакомого названия, воспоминание о прочитанном из истории этого озера, призывали их к жизни, отрывая от страшного кошмара.

   Гассан прекрасно понял, почему они вдруг повеселели, и, подойдя к ним, со злой усмешкой сказал:

   - Да, здесь живут белые интриганы, втершиеся к нам, чтобы вмешиваться в наши дела и отравлять нашу жизнь! Но не беспокойтесь, мы сумеем избежать их! Мы не допустим нежелательной встречи! Гассан крепко держит в руках свое добро!

   Колетта с презрением отвернулась от него и стала смотреть на озеро, как бы призывая его в свидетели злости этого человека. Каково же было ее удивление, когда она увидела вдали, на его зеркальной поверхности, какой-то темный предмет, казавшийся детской игрушкой, над которой возносилось облако дыма...

   Корабль!.. Корабль!.. Там белые, образованные... Значит, возможна свобода... Может быть, в эту самую минуту взоры этих белых обращены на неподвижную гору, откуда несчастные, нравственно разбитые от унижения, напрасно простирали к ним руки!.. О! если бы они могли услышать их! Если бы они могли вывесить флаг, привлечь их внимание!.. Они все окаменели при виде этого дыма, уменьшавшегося в прозрачном воздухе и удалявшегося к северу. Колетта, потеряв все свое самообладание, так долго поддерживавшее ее, упала на колени и, подняв обе руки к небу, отчаянно закричала:

   - Помогите!.. Помогите!.. Не покидайте нас!

   По ее щекам текли горячие слезы; она вся съежилась, упала на землю и со страхом глядела на маленькое судно, терявшееся вдали.

   На всех свидетелей этой сцены напала безмолвная тоска. Даже Гассан не проронил ни слова, тронутый отчаянием этой гордой натуры, мужество которой внушало ему невольное почтение.

   Наконец, Жерар употребил все усилия, чтобы стряхнуть с себя эту тоску, и, поцеловав Колетту, поднял ее и вытер ей слезы.

   - Не плачь, дорогая моя сестра, - утешал он ее. - Наше дело еще не проиграно! Ведь мы не рассчитывали так скоро встретить европейцев, и вот, не успели мы еще прийти к озерам, как уже увидели их. Это доказывает, что мы теперь уже не в пустыне. Ну, потерпи... Все обстоит прекрасно, раз мы продвигаемся к югу...

   - Ты прав, - ответила Колетта, овладев собой. - Но видеть, как они проплыли мимо, не подозревая даже о нашем присутствии... о! это жестоко!..

   - А я так убеждена, что они сделали это нарочно! - вздохнула бедная Мартина.

   - Нет, не говори так, дорогая Мартина! - воскликнула Колетта. - Жерар прав: это хороший знак, что мы увидели белых. Мы еще встретим других!

  

   Пусть Колетта, Жерар и их верные спутники продолжают это тяжелое путешествие по экваториальной Африке, мы же пока перенесемся на большой остров Мадагаскар, эту жемчужину Индийского океана.

   Маюнга, расположенный на западном берегу его, только недавно приобрел большое значение как морская гавань, чему служили доказательством верфь на сваях, большие магазины и публичные здания. По берегам Бетсибока виднелись многочисленные постройки и паровые заводы. Знаменитая дорога, начатая французской армией, прокладывается к югу. Колонисты в белых костюмах и пробковых касках толпятся около таможни, ожидая прибытия писем из Европы с "Бенуэ", вышедшего из Занзибара.

   Среди публики, собравшейся сюда, обращала на себя всеобщее внимание изящная дама с грустными и добрыми глазами. На нее все показывали, пропуская ее вперед с почтительным шепотом и сочувствием.

   - Кто эта дама, месье Валентин? - спросил вновь пришедший. - Она не похожа ни на кого из этих зевак...

   - Как! разве вы не знаете, месье Диедоннэ? Это мадам Массей!

   - Мадам Массей?..

   - Да, мадам Массей, с "Дюранса"... Неужели вы ничего не слышали о крушении этого судна?

   - Вы сами знаете, что я целыми днями на заводе, мне некогда следить за новостями.

   - Но это удивительно. Здесь только об этом и говорят целых полтора месяца.

   - Ну, так в чем же дело? Расскажите, пожалуйста, историю этого "Дюранса".

   - Это было прекрасное марсельское судно, шедшее в Дурбан, по ту сторону Мозамбикского пролива, с капитаном Франкером, настоящим морским волком, о котором все очень хорошо отзываются. Запасшись углем в Обоке, "Дюранс" направлялся к Занзибару, как вдруг ночью опустился густой туман; в это время на "Дюранса" наскочило другое судно и распороло его так, что оно пошло ко дну. Встречное судно затем ушло, бросив несчастных на произвол судьбы.

   - Это чудовищно! Морской суд расследует эту историю?

   - Без сомнения. Но что он может теперь сделать? Неизвестно, кто виновник катастрофы, никто не знает даже национальной принадлежности этого судна. Не осталось ни одного свидетеля, который мог бы дать какие-либо сведения по этому поводу.

   - Но вы говорите, что вот эта дама...

   - Да, но она из тех, которые потерпели крушение. Я говорю, что нет ни одного человека, который бы подробно изложил факты. Невежественные пассажиры и обезумевшие женщины в таких случаях совсем теряют голову. Их разбудил страшный толчок, потом их побросали в лодки, где они, ошеломленные и дрожащие от испуга, остались на долгие часы среди темной, ужасной ночи. На другой день французское судно "Иравади" заметило на море одну из этих блуждающих лодок, приняло на борт ее пассажиров, которых там было около тридцати человек, и привезло их сюда.

   - И между этими несчастными была эта дама?

   - Да, - ответил добрый коммерсант, сочувственно посмотрев на мадам Массей, которая не принимала участия ни в каких разговорах; ее взгляд впился в "Бенуэ", контур которого становился все яснее и яснее.

   - Эта бедная женщина ехала со всем своим семейством: с мужем, дочерью, двумя сыновьями и прислугой. Она ни о ком из них не имеет известий; только о старшем сыне узнала, что он спасен и выехал из Адена.

   - Может быть, она теперь ждет его?

   - Вероятно, а также и каких-нибудь известий от остальных.

   - Мадам Массей остановилась в резиденции. Все наперебой стараются оказать почтение и сочувствуют ее горю. Все следят за газетами и депешами, чтобы найти какое-либо известие, утешительное для нее. Таким образом три недели тому назад узнали, что ее сын прибыл в Аден.

   "Бенуэ" входил на рейд и бросил якорь в нескольких кабельтовых от верфи. Тогда живо были спущены лодки, в одну из которых поместилась госпожа Массей, не отрывавшая глаз от палубы судна.

   Вдруг раздался крик, отозвавшийся во всех сердцах.

   - Мой сын!.. Мой Генрих!..

   Высокий, худощавый молодой блондин спустился с лесенки парохода, вскочил в лодку и сжал бедную женщину в своих объятиях.

   Тут полился целый поток слез и восклицаний.

   - Генрих!.. сын мой!.. дитя мое!.. Я уже думала, что больше не увижу тебя!.. Какое горе!.. Но как я теперь счастлива!.. Но другие?.. где они?.. Ты ничего не слышал?.. Ничего не узнал?..

   Во всех лодках, подъехавших к судну, не было ни одного человека, который бы не плакал. Между тем лодка возвращалась к верфи. Диедоннэ подошел со шляпой в руке.

   - Извините меня, милостивый государь, - сказал он Генриху Массею, - за эту вольность, но здесь все французы считают себя как бы принадлежащими к одной семье, а потому позвольте сказать вам, что мы все разделяли беспокойство вашей матушки и теперь все радуемся вместе с ней. Я хотел передать вам, что мадам Массей остановилась в резиденции; теперь ваша матушка слишком взволнована, чтобы показать вам дорогу. Если она позволит, разрешите мне сопровождать вас!

   - Тысячу раз благодарю вас!.. - ответил молодой человек, еще не вполне пришедший в себя от удивления и волнения.

   - Мама, вы можете идти? - спросил он ее, видя побледневшее лицо матери.

   - Конечно! Я чувствую себя прекрасно. Теперь у меня много сил, раз ты со мной, мой Генрих! Я очень страдала, но ты возвратил мне здоровье!

   Хотя бедная мать и говорила так, но она пошатывалась; такие переходы от долгого отчаяния к внезапной радости не проходят бесследно. Рука доброго коммерсанта оказалась не лишней опорой, чтобы помочь ей пройти расстояние, отделявшее гавань от резиденции.

   Здесь так же, как и у верфи, мать с сыном встретили самые дружеские симпатии. Французский агент в Маюнге, господин Хаган, отнесся к потерпевшим крушение на "Дюрансе" с большим вниманием и заботливостью, - одних он тотчас же отправил на родину, для других нашел подходящие занятия. Его семья вместе с ним просто влюбилась в мадам Массей; оказав ей гостеприимство, она разделяла с ней ее тревоги и надежды. Приезд Генриха был для них настоящим семейным праздником. На весь день мать с сыном оставили одних, предоставив их родственным излияниям. Но вечером они непременно должны были принять участие в обеде и скромном торжестве, устроенном по случаю этого свидания.

   К искреннему участию всех примешивалась доза любопытства. Всех интересовали приключения Генриха, о которых он с удовольствием согласился рассказать.

   - О причинах катастрофы, - сказал он, - я знаю не более других: внезапный толчок, всеобщее смятение, ужас, смутное ощущение столкновения с паровым судном, пробившим нас и затем отталкивающимся, потом взрыв, организация помощи... Я собирался спуститься в последнюю лодку, как вдруг раздался сверху голос капитана Франкера:

   - Торопитесь!.. спасайтесь!.. Мы тонем!..

   Я только успел машинально схватиться за пробковый круг, висевший передо мной. Не успел я опомниться, как почувствовал себя охваченным водяным ураганом, и, судорожно уцепившись за спасательный круг, потерял сознание.

   Когда я пришел в себя, было уже светло и туман исчез. Я был один на поверхности моря и держался со всей силой утопающего за спасательный круг, который приходился мне под подбородок, как хомут. Счастливый случай спас меня. Иначе не знаю, чем бы окончилось это приключение. Не успел я ничего сообразить, как со мной повторился обморок. Я точно сквозь сон смутно сознавал, где я. Я не помню, сколько