Груссе Паскаль - Искатели золота

align="justify">   - Она бы стосковалась по мне! - прервал Жерар, не любивший трогательных излияний. - Я необходим для ее счастья, - прибавил он, ущипнув толстую руку Мартины, на что та взвизгнула: "Иес!". (Это восклицание постоянно употребляется женщинами юга; оно произошло, вероятно, от слова "Иесус".)

   - Перестань, Жерар, не дразни Мартину! - сказала Колетта покровительственным тоном старшей сестры.

   - Ба! да она это очень любит! ей это здорово!..

   - Ах, какой ребенок! все тот же! - проговорила Мартина, следя глазами за своим питомцем, который стремглав бросился на другой конец судна, увидев там доктора.

   - Второго такого нет! Но скажите, мадемуазель Колетта, вы вправду думаете, что барин наживет там капитал?

   - Капитал не знаю; но, во всяком случае, будем надеяться, что он покроет все убытки.

   - Увы!.. Боже!.. Приданое барыни!.. А ваше-то, родная моя... Ах! негодяи, отняли все добро!.. уж если бы они только попались ко мне в руки!..

   Голос Мартины становился все сильнее, и наконец она стала так громко говорить, что на нее начали оглядываться.

   - Тише! - прервала ее Колетта, сконфузившись. - Не кричи так, милая Мартина!

   - Э! да разве я могу говорить спокойно, когда дело идет о наших деньгах, погибших из-за них... Да я бы готова задушить их!

   Добродушная Мартина не знала, что в спекуляциях люди готовы рисковать всем и, в погоне за выигрышем, нередко теряют безвозвратно свое состояние.

   Такая именно история и приключилась с самим Массеем.

   Будучи начальником отделения "Французского Кредита", во время горячки с акциями золотых приисков в Трансваале, выпущенными Англией, он увлекся этой горячкой и стал играть, поставив на карту и свое собственное, и жены, и детское достояние; когда же случился крах, то все погибло и зажиточная прежде семья осталась почти без средств.

   Но после первой минуты отчаяния, видя сочувствие и утешение своих близких, Массей пришел в себя и стал хладнокровно доискиваться до причины несчастья: вся беда произошла оттого, что его расчет оказался неправильным. Если бы он был хорошо знаком с обстоятельствами дела, то результат был бы другой. Следовательно, необходимо было изучить их. Ведь он спекулировал на золоте Трансвааля, не зная количества содержания металла в руде, не имея понятия о способах добывания его, не зная даже географического положения этой страны!

   Впредь он будет умнее!

   Между тем ему представился случай отправиться в Южную Африку для ознакомления с положением этих знаменитых золотых рудников за счет общества парижских финансистов. Можно себе представить, с каким восторгом Массей согласился на это предложение. Он решил взять с собой семью и поселиться в Претории. Не раздумывая долго, он продал свой домик в Пасси, собрался в дорогу и очутился на "Дюрансе".

   Так как господин Массей неоднократно убеждался, что молодежь гибнет большей частью вследствие недостатка энергии и инициативы, то поставил себе задачей воспитать своего старшего сына Генриха как полезного общественного деятеля, а потому и определил его в училище искусств и мануфактур. Человеку с обширными практическими познаниями представлялось большое поле деятельности в новой неизведанной земле.

   Он всегда скорбел, что французские прекрасные колонии прозябают вследствие недостатка рук и капиталов. Сколько раз он вспоминал слова знаменитого князя Бисмарка:

   "Англия владеет колониями и колонистами;

   Франция владеет колониями, но не имеет колонистов;

   Германия, имея колонистов, не имеет колоний".

   Чего бы не дал Массей, чтобы заселить французские колонии честными тружениками, которые, вводя там образование, и сами могли бы обогатиться. Он часто мечтал эмигрировать, хотя бы в Алжир, эту новую Францию; но ему все не удавалось; теперь же, когда представилась возможность применить свои теории на практике, на юге Африки, он не колебался ни минуты. Его сын Генрих вполне сочувствовал своему отцу, для которого, при своих технических познаниях, он мог быть незаменимым помощником. Что касается Жерара, то этот был в восторге променять сидение в классе лицея на путешествие по открытому морю! Мадам Массей, Колетта и верная Мартина и слышать не хотели оставаться одни. Вот почему все семейство теперь и неслось по синим волнам Индийского океана.

   По правде сказать, у господина Массея были самые радужные надежды. Он рассчитывал найти в Трансваале целые груды золота; потом он полагался на Генриха как металлурга, думая, что теперь - все в их руках.

   Надежды несколько химерные, так как до него перебывали двадцать инженеров и геологов в том округе, куда он направлялся, и нашли лишь весьма скудное содержание драгоценного металла в руде.

   Одним словом, он дал ход своему пылкому воображению. Несомненно, действительность должна была разочаровать его.

   Пока Колетта разговаривала с Мартиной, мадам Массей по обыкновению сидела с худенькой бледной девочкой лет двенадцати, с впалыми глазами и рассеянным, почти испуганным взглядом.

   Этого ребенка звали Лина Вебер; она была одета очень бедно, в траурное платье. Ехала она со своим отцом, человеком пятидесяти лет, на лице которого отражались заботы, с ввалившимися глазами и рассеянным блуждающим взглядом. Казалось, он только изредка, как-то вдруг, вспоминал о своей дочери, и ребенок оставался один целыми часами; застенчивая и пугливая девочка настолько уходила в себя, что вздрагивала каждый раз, когда с ней заговаривали.

   У мадам Массей сердце обливалось кровью при виде ее. Своими ласками и добротой она понемногу приручала к себе эту маленькую дикарку, и теперь за столом в зале Лина всегда пряталась под ее крылышко, как только ее близорукие глаза различали стройный силуэт ее покровительницы. Через несколько дней она уже относилась к мадам Массей с полной доверчивостью, но от прочих членов семьи, даже от Колетты, сторонилась. Отрывистыми фразами и пугливо оглядываясь вокруг, она рассказала ей свою грустную историю. Лина родилась в Париже от эльзасцев, которые после войны поселились во Франции. Ее отец был ученый, великий ученый, по ее мнению. Он сделал очень-очень много изобретений; еще когда она была совсем маленькой, об этом много говорили, и у них в доме была огромная комната, наполненная бумагами, чертежами, частями разных машин. Ее мать всегда лежала, всегда хворала... Лина не помнила ее здоровой; она умерла четыре месяца тому назад. Тогда отец, которому стало очень тяжело в Париже, решил поехать в Трансвааль испытать счастье. У него в голове был план, который, как он предполагал, обеспечит их жизнь.

   "Что было бы очень кстати!" - думала про себя мадам Массей, видя старые и изношенные костюмы отца и дочери. Лина, по-видимому, нежно любила своего отца, но ее робость мешала ей быть к нему ближе, а он почти не обращал на нее внимания, поглощенный своими заботами и планами.

   Ребенок мало-помалу так привязался к мадам Массей, что целыми днями не отходил от нее. Колетта с удовольствием иногда освободила бы мать от неотвязчивой девочки, но Лина отталкивала все эти попытки Колетты с каким-то упорством. Так как молодая девушка не привыкла ни в ком встречать к себе враждебность, то и она могла бы почувствовать неприязнь к маленькой дикарке, но ее великодушное сердце невольно заставляло ее жалеть эту несчастную и некрасивую девочку.

   Мадам Массей, собственно говоря, и не тяготилась обществом Лины, она постоянно разговаривала с ней, заставляла ее читать, рассуждать, осторожно внушала ей любовь к порядку, чистоте, и девочка стала ее боготворить. Сам Вебер, выходя из своей рассеянности, заметил доброту мадам Массей к своей дочери и в трогательных выражениях выразил ей свою благодарность. Этот человек казался очень образованным, с возвышенным и незаурядным умом. Подстрекаемый рассказами жены, Массей заинтересовался им; и их теперь часто можно было встретить расхаживающими вместе большими шагами по палубе; но они представляли такую противоположность друг другу, что, глядя на них, все невольно улыбались: один был представителем физической и нравственной силы; другой же - разбитый бледный мечтатель с всклокоченными седыми волосами, погруженный в свои мысли, точно он был не от мира сего; несмотря на это, их соединяла одна идея, один мираж - нажить капитал.

   Капитан Франкер давно знал этого несчастного изобретателя и очень жалел его; он часто рассказывал Жерару о незаслуженных обидах и огорчениях, которые всю жизнь преследовали этого страдальца; Жерар был в прекрасных отношениях с капитаном, который позволял ему приходить к себе даже на мостик, куда не всякий решился бы взобраться. Добрый моряк полюбил мальчика за его прямоту и веселость и с удовольствием посвящал ему свободное время.

   Благодаря любознательности Жерара, которой не уступала неистощимая любезность капитана, мальчик живо освоился с устройством судна и мореплаванием; и в их разговорах стало попадаться столько морских терминов, что Колетта перестала понимать их.

   Когда капитану и милому доктору Ломонду некогда было разговаривать с Жераром, то он отыскивал некоего Ле-Гуена, старшего матроса с темной кожей, вьющимися волосами и носящего в ушах круглые серьги, совершившего много плаваний, несколько раз терпевшего крушения в разных местах, словом, самого занимательного человека.

   - Да, от этого молодца в полчаса узнаешь больше по географии, чем из целой книги в течение года! - в восторге восклицал Жерар. И он с интересом выслушивал самые неправдоподобные россказни славного матроса, который так увлекался, что сам не знал, где у него кончилась правда и начиналась фантазия.

   - Я столько видал на своем веку! - говорил он, покачивая головой, когда его рассказы начинали казаться невероятными. И тут начинались настоящие сказки, от которых покраснел бы даже сам барон Мюнхгаузен.

   Для Жерара, который переходил от одного своего друга к другому, это путешествие казалось волшебным праздником; и уже не один раз он объявлял Колетте, что решил сделаться моряком.

   - Но тебе теперь уже поздно поступать в морское училище! - возражала Колетта.

   - Ба! так что ж из этого! Я поступлю в купеческий флот!.. Это кажется странным... но зато гораздо полезнее... все видишь сам. Уверяю тебя, что в купеческом флоте гораздо легче сделаться хорошим моряком, чем на военных судах!

   Колетта возмущалась. Ей вовсе не улыбалось, что ее брат удовольствуется ничтожным положением; ей хотелось видеть его командующим броненосцем во главе нескольких соединенных флотов. Но Жерар не любил, когда Колетта говорила на эту тему.

   Он кончил тем, что обещал бросить мысль о поступлении в купеческий флот, но продолжал строить планы, что он снарядит свое собственное судно, когда их средства поправятся, и отправится на нем вместе с Ле-Гуеном и еще несколькими испытанными моряками. Тогда он совершит нападение на англичан. Ведь Ле-Гуен, уроженец Сен-Мало, сохранил до сих пор традиционную ненависть к англичанам; он готов был с пылом прежних корсаров погнаться за ними.

   А пока, в ожидании этих набегов, Колетте стоило немало труда заставить его брать урок английского языка, которым она прекрасно владела, и элементарные понятия которого взялась преподать своему брату. Господин Массей находил, что глупо явиться в страну, где преобладает английский язык, не зная его, а потому усердно принялся за изучение. Генрих и Колетта отлично говорили по-английски, и молодая девушка каждый день стала заниматься с матерью, Жераром, Мартиной и даже с отцом. Надо быть справедливым, в этом классе слышалось больше смеху, чем английских спряжений!

  

   К вечеру на горизонте показалась шхуна. Сначала виднелись только верхние паруса; но, по мере приближения ее, увидели, что это было судно необыкновенной красоты и, судя по всему, очень быстроходное.

   В одну минуту все разговоры замолкли, книги были оставлены; игры в карты, шахматы, домино и прочее - отложены в сторону; все столпились на палубе с лорнетами и подзорными трубами, чтобы лучше рассмотреть приближение шхуны.

   Кто не бывал в открытом море, окруженный со всех сторон океаном, подобно огромной пустыне, тот не может себе представить всю радость новой встречи. Самые ленивые и апатичные вскакивают с мест, торопятся, не хотят пропустить ни одного момента; они ждут с замиранием сердца проезда незнакомца, пристально вглядываются в него, следят за каждым его движением, их взоры не могут оторваться от него.

   Между тем как на суше мы остаемся совершенно равнодушными ко всевозможным зрелищам, к езде экипажей, к роскоши магазинов, к великолепию памятников; на суше мимо нас проходят тысячи людей, узнать которых у нас нет ни малейшего желания, они чужды, далеки настолько, как будто бы мы живем с ними на разных планетах, в море же совсем не то: здесь появившийся незнакомец делается для нас вдруг своим, другом, братом.

   Пассажиры обмениваются ласковыми взглядами, дружественными словами и сердечными пожеланиями благополучия. И здесь играет роль не только удовольствие встретить человеческие лица, тем более, что на таком судне, как "Дюранс", народу было немало.

   Нет, при виде незнакомого судна невольно чувствуешь симпатию к его пассажирам, как к своим собратьям, находящимся вне обыкновенных условий.

   В море катастрофа всегда возможна, опасность постоянно угрожает нам. Но это легко забывают. Невзирая на непрерывное движение чудовища, готового ежеминутно поглотить нас, вами все-таки овладевает спокойствие. Привычка к долгому плаванию, не испытанное чувство крушения, наконец, свойственный человеческой природе оптимизм, - все это ослепляет нас. Но сознание опасностей только лишь дремлет; малейший толчок может пробудить его, достаточно показаться другому судну. Вам вдруг делается ясно, как вы были одиноки в бесконечных волнах; вы вдруг начинаете чувствовать, что вы можете погибнуть, так как во встречном судне вы видите самих себя; дрожа за эту скорлупку, ясно сознаешь и свою собственную слабость.

   Замеченное судно шло не совсем в противоположную сторону с "Дюрансом": оно направлялось к юго-западной стороне. Вскоре уже ясно были видны все его красивые паруса, затем боковые части, и наконец все могли полюбоваться на прелестную яхту средних размеров и прекрасной конструкции. Это было судно водоизмещением около пятидесяти тонн. Оно плыло точно лебедь по волнам Индийского океана; его белые паруса походили на огромные крылья, а медная оправа то показывалась, то исчезала в шипящей пене, точно чистое золото.

   Расстояние между двумя судами было еще слишком велико, чтобы рассмотреть экипаж; но с помощью лорнетов можно было заметить, что яхта изменила свое направление, натянула паруса и легла на параллельный "Дюрансу" курс.

   - Прекрасный ход! - воскликнул капитан, который с особенным интересом следил за движениями красивого судна. - Как оно быстро догоняет нас!

   - Если бы я был на вашем месте, - проворчал Жерар, - я бы лучше взорвал "Дюранс", чем дал этой скорлупке догнать нас!

   - В таком случае мы можем себя поздравить, что не вы командуете нами. Скажите, пожалуйста, какой для нас может быть стыд, если яхта, легкая как ласточка, и построенная специально для гонок, перегонит такое тяжеловесное судно, как "Дюранс"?

   - Я сам не знаю. Но так неприятно быть побитым.

   - Без состязания не бывают побитыми. У этого судна свои достоинства: красота и легкость, а за нами - опытность и прочность. Кто же из нас сильнее? Если бы с этим смелым бегуном приключилось несчастье, то нет никакого сомнения, что "Дюранс" мог бы спасти всех его пассажиров и, приняв к себе, одеть и накормить их. "Лили" же, как я полагаю, не в силах была бы оказать нам такие же услуги.

   Между тем расстояние между двумя судами значительно уменьшилось. Теперь можно было видеть красивую яхту без лорнетов. На носу ее среди зелени выделялась белая лилия чудной работы, и на лодочке, висевшей с правого борта, значилось золотыми буквами "Лили". Ее палуба была выложена различным материалом, таким светлым и блестящим и такого любопытного вида, что можно было подумать, что это камчатная скатерть, закрытая наполовину богатыми восточными коврами. На корме были устроены разноцветные палатки, в которых, казалось, группами разместились пассажиры; но в эту минуту все повскакали со своих мест, и леди, и джентльмены устремились к решеткам и с любопытством смотрели на оживленную группу пассажиров на палубе "Дюранса". Только одна женщина пятидесяти лет, с властным видом и крупными орлиными чертами лица, осталась сидеть у стола, на котором кипел самовар и стоял сервиз из тонкого фарфора, сандвичи, пирожки и тартинки; все это показывало, чем занимались пассажиры "Лили", когда заметили появление трансатлантического судна.

   Мужчины экипажа, в синих мундирах, были все как на подбор: сильные, рослые, выдержанные. Пассажиры и пассажирки, все молодые, здоровые, хорошо сложенные, в морских костюмах, составляли прелестную группу. Вся эта яхта казалась верхом изящества; всякая мелочь на ней была тщательно отделана и доведена до совершенства, точно драгоценная вещь в футляре.

   Когда оба судна почти поравнялись, "Лили" вывесила британский флаг.

   - Поднять и наш флаг! - скомандовал капитан

   Франкер.

   На мачте медленно взвился трехцветный флаг.

   Высокий молодой человек, худощавый блондин, с беспечным видом подошел к носу и, устроив рупор из своих рук, спросил:

   - Ваше имя? Мы не можем разобрать его.

   - "Дюранс"! - ответил капитан громким голосом, так что его расслышали.

   - Привет "Дюрансу"! Вы выступаете очень важно, но и "Лили" постоит за себя.

   - Привет "Лили"! Она, конечно, перегонит нас в ходу, но зато "Дюранс" дольше выдержит...

   - Вы далеко идете?

   - В Дурбан, через Занзибар.

   На "Лили" послышался веселый смех.

   - Для нас это немножко далеко!

   - А вы откуда?

   - Из Адена; а теперь мы просто прогуливаемся.

   - Это очень приятно! Кому принадлежит эта красивая яхта?

   - Лорду Ферфильду.

   - Его милость здесь? Молодой человек взялся за шляпу.

   - К вашим услугам. Позвольте узнать ваше имя, командир!

   - Франкер, также готов служить вам. Не прикажете ли передать от вас что-либо в Занзибар или в другое место?

   - Нет, ничего особенного. Вот если бы я мог подойти к вам, то с удовольствием передал бы вам ящик шампанского.

   - Благодарю за намерение и благополучного пути!

   - И вам тоже!

   С обеих сторон начали махать платками, посылать приветствия руками, прощаться.

   Колетта положительно успела влюбиться в двух молодых блондинок, стоявших у решетки около лорда Ферфильда, которые ни на минуту не переставали ей улыбаться и махать платками, прельщенные, в свою очередь, ее красотой.

   При отъезде ни те, ни другие не вытерпели и стали посылать воздушные поцелуи, между тем "Лили" переменила галс и взяла прежнее направление на юго-запад. Долго еще виднелся улетающий силуэт красивой яхты. Наконец она превратилась в мелькавшую точку и совсем скрылась. Тогда все пришли в себя и начали сообщать друг другу о своих впечатлениях, и только теперь заметили, что господин Брандевин был чем-то очень недоволен и взволнован. Краснее, чем обычно, со взъерошенными волосами, откинув левую руку назад, он, взявшись за шляпу, неистово кланялся вслед уходящему судну.

   - Что это он?! - воскликнул Генрих Массей, удивленный его жестикуляциями.

   - Он не переставал ни на минуту во время нашей беседы проделывать эту гимнастику! - сказал Жерар, имевший своеобразную способность видеть одновременно, что делается перед его глазами и за его спиной.

   - Кому это он? - удивился Массей. - Он никак совсем ошалел!

   - Вы, кажется, чему-то очень радуетесь, господин Брандевин, - вежливо обратился к нему капитан. - Не правда ли, какое у нас сейчас было приятное зрелище? Как хорошо устроена эта "Лили", просто наслаждение для моряка полюбоваться ею! Но я не знал, что вы такой знаток в этом деле.

   - Я? Нисколько!.. Хотя, по правде сказать, я давно мечтаю завести собственную яхту, которой я бы сам командовал...

   - Вот как? - не удержался от улыбки господин Массей, вспомнив страшные конвульсии этого человека при всяком незначительном волнении моря.

   - Есть вещи просто невероятные! - возразил тот, выпрямившись. - Если есть средства, сударь, отчего же и не позволить себе этой роскоши?

   - Конечно, отчего же, - вежливо ответил Массей, которого очень забавляло хвастовство марсельца. - Так вы, значит, увидев портрет вашей будущей яхты, так радостно приветствовали и раскланивались с "Лили"?

   - Нет, сударь, - ответил Брандевин с достоинством. - Я кланялся своим знакомым.

   - А! - сказал капитан, заметивший про себя, что эти поклоны остались без ответа. - Вы знаете лорда Ферфильда?

   - Да, знаю; а также и его мать, вдову, леди Ферфильд, а равно и его сестру Феодору, - вы, наверное, заметили эту молодую особу, всю в белом, с большим красным зонтиком; а барышни, которые стояли около лорда Ферфильда, - его двоюродные сестры-близнецы мисс Амабель и мисс Миллисента Мовбрей; маленький же господин, рыжий, с цветком в бутоньерке, это - Альджернон Гиккинс, зять лорда Ферфильда. Скоро исполнится десять лет, как он женился на леди Феодоре. Она в то время была замечательной красавицей. Весь Лондон был у ее ног, и все были уверены, что она променяет имя Мовбрей только разве на корону маркизы или герцогини. И что же! она предпочла простого пивовара, да, сударь, такого же коммерсанта, как я!

   - Но, быть может, этот коммерсант обладал особенными достоинствами? - спросил капитан, рассмеявшись.

   - Конечно, громадным состоянием, сударь! Неужели вы думаете, что такая особа, как леди Феодора, согласилась бы выйти замуж за первого встречного без разбора?

   - Однако вы действительно хорошо знаете их всех! - удивился господин Массей.

   - Еще бы мне их не знать! - обрадовался Брандевин. - Я прожил шесть лет под одной кровлей с этим семейством; я знал покойного лорда, замечательную личность, высокого, сильного, такого же красавца, как я, - совсем не то, что его тщедушный сынок. И любил же он вкусно поесть...

   - Но, - вскричал капитан, который, как истинный моряк, привык к откровенности, - что же вы там делали в этой стране... в их среде?

   - Я служил у лорда Ферфильда поваром! - сказал с гордостью Брандевин. - И позвольте вам сообщить, господа, если вы этого не знаете, что у англичан в доме нет более почетного звания. С лакеями, камеристками и ключниками говорят отрывистыми фразами, высокомерным тоном, которого французский служитель не мог бы вынести. Я не говорю уже о мелких сошках - с ними и вовсе не разговаривают. Но повар - дело другое. Перед ним все тают. Милорд никогда не проходил мимо меня, чтобы не сказать мне ласковым голосом: "Какое прекрасное утро, Брандевин!" или: "Скверный день!". Тот, кто знает этих людей, может подтвердить, что это была большая милость. Что же касается миледи, то, когда она звала меня на какое-нибудь важное совещание, приглашала меня сесть возле себя, - да, возле себя, - это та высокая и толстая дама, которую вы там видели, разряженная и размазанная, как... как Савская царица!.. "Сядьте вот тут, господин Брандевин, - говорила она мне слащавым голосом, - и скажите мне, вполне ли вам хорошо у нас?". И только после таких вежливых фраз мы приступали к вопросу об обеде.

   Видно было, что бедный повар рассказывал сущую правду, и эта черта англичан хорошо известна, а потому все и заинтересовались его рассказом.

   - Да, да, - сказал капитан, - я видел эту даму: эта особа пожилых лет не выходила из-за чайного стола и даже не соблаговолила посмотреть на нас. Жаль, что она не видела ваших поклонов.

   - Она их прекрасно видела, но сделала вид, что не замечает меня! - вздохнул Брандевин с обидой. - Миледи "срезала" меня, по их выражению. И, однако, уверяю вас, что не один раз, а по крайней мере двадцать раз она мне повторяла: "Господин Брандевин, вы настоящий артист!" Однажды, я как сейчас помню, их должен был посетить важный князь, и милорд лично просил меня употребить все мои старания. Я придумал все, что мог: работал, соображал день и ночь; но зато и стол оказался на славу!

   - Вы превзошли самого себя, господин Брандевин, - объявила хозяйка. - Мы главным образом обязаны вам хорошим расположением духа его сиятельства во время его визита!.. И вдруг теперь она меня "режет"!

   - Но, может быть, эта дама не узнала вас? - вмешался доктор Ломонд, тронутый благородным негодованием несимпатичного Брандевина.

   - Нет, нет, сударь; я их хорошо знаю, этих англичан. Пока им нужны были лакомые блюда, они находили достаточно любезностей для меня; теперь же, когда им больше нечего рассчитывать на меня, они не хотят знать меня. Такова жизнь! - решил Брандевин.

   - Если они действительно так думают, тем хуже для них! - возразил доктор. - Но мне кажется, что вы судите их слишком строго.

   -_ Господин доктор, хотя вы и очень талантливый человек, но вам не пришлось изучить этих людей, как мне. Да, да, можно смеяться: Брандевин воображает, что знает Англию, потому что он жил шесть лет в кухне... Но я утверждаю, что кухня - самое лучшее место для наблюдений, и серьезно посоветовал бы тем, которые приезжают туда с целью изучить нравы страны, заглянуть в кухню!

   - Да, господа, - продолжал бывший повар, воодушевляясь, - я знал этих журналистов, репортеров и "интервьюеров", которые берутся изучать и описывать народ между приездом и отъездом увеселительного поезда; в общем в два с половиной дня! У меня даже есть такой племянник, страшный шалопай, бумагомаратель. Я видел его за работой: он приезжает, останавливается в Лейчестерском сквере, где встречает одних французов; затем объезжает лондонские кварталы, забегает ко мне на минутку, садится опять на пароход, не обменявшись ни с кем ни одним английским словом; после чего он рассказывает своим читателям о том, как поживают по ту сторону Ла-Манша! Дай-ка мне лучше перо, - не раз говорил я ему, - если твоя статья и будет не совсем гладко написана, зато в ней прочтут правду!

   - Мерси! - отвечал мне племянник, - мне это не годится. Какое мне дело, правдивы ли мои описания или нет. Все, что мне нужно, это преподнести моим читателям тот соус, которого они ждут. Вы, дядя, повар, а потому сами должны знать, что в этом вся суть. А так как я не дурак, то и мои впечатления о путешествии настрочил заранее до отъезда; так спокойнее, я был уверен, что написал то, что требовалось, и в нужном объеме!..

   - Верьте после этого тому, что вы читаете в газетах!.. - заключил Брандевин, удаляясь, чтобы возобновить прерванную партию в домино.

   - Этот человек неглуп и наблюдателен! - заметила мадам Массей.

   - Вот уж никак не ожидал, что под такой грубой оболочкой скрывается философ и моралист! - добавил ее муж.

   - Да это алмаз в грубой оправе! - воскликнул Генрих Массей.

   - Из чего следует вывод: не спешить судить о людях по наружности, - добавил доктор. - Вот человек, который своими выходками в походном театре нашего "Дюранса" произвел на всех самое неприятное впечатление. И что же! Очень возможно, что если бы с нами случилось несчастье, Брандевин оказался бы одним из первых, кто пришел бы на помощь.

   - О! доктор! - запротестовал Жерар, - как вы можете так говорить?

   - Ну, представьте себе, Жерар, что мы, подобно Робинзону, выброшены на необитаемый остров; все наше образование, приобретенный лоск окажутся совсем непригодными; представьте себе, что нам пришлось бы вновь осваивать и открывать все завоевания цивилизации? Тут природные качества каждого из нас проявились бы с необыкновенной силой, а также и Брандевин показал бы свои качества.

   - Это совершенно верно, - сказал Массей. - С его здравым смыслом, его геркулесовой силой и умением состряпать кушанье из найденных трав и раковин на пустынном острове, Брандевин был бы очень полезным товарищем при крушении.

   - Необитаемый остров! - воскликнула Колетта. - Я только недавно перестала думать о нем и днем, и ночью. Не правда ли, было бы интересно посмотреть, как бы мы все стали вести себя и чем бы мы могли быть полезны друг другу?

   - Генрих принялся бы немедля изучать геологическую формацию края, разыскивать залежи угля и минералов, - сказал Жерар.

   - Мама заботилась бы обо всех и никому не показала бы своей усталости! - добавила Колетта, обняв мадам Массей.

   - Папа поддерживал бы дисциплину, надежду и веселое настроение, - продолжал он с живостью. - Капитан Франкер распоряжался бы постройкой лодки, чтобы увезти нас; доктор повелевал бы, подобно Посейдону, ветрами и бурями...

   - А Мартина ныла бы более, чем когда-либо, зачем это она попала в такую каторгу! - заключил Массей. - Но будем надеяться, дитя мое, что partie de plaisir, о котором ты мечтаешь, никогда не осуществится.

  

   На другой день капитан Франкер заметил по направлению к юго-востоку какое-то сгущение атмосферы, которое распространялось на семь-восемь градусов долготы.

   Несколько раз принимался он за это наблюдение.

   Массей полюбопытствовал узнать, на что это он все смотрит вдаль.

   - Туман!.. В этих местах он бывает очень редко! - ответил капитан. - Он еще далеко от нас, но заметно густеет и очень быстро надвигается.

   И в самом деле, казалось, что линия горизонта приближалась к "Дюрансу" и постепенно принимала вид длинного берега, покрытого снегом и застилающего юго-восток.

   Понемногу туман покрыл небо и окружил судно сплошной стеной. Все исчезло, смешалось в этом белом облаке.

   Было не более шести часов вечера. Зажгли все огни, но темнота не уменьшилась.

   Когда настала ночь, туман не поднялся. С первого же момента были приняты все меры предосторожности, вахта усилена, колокол звенел на носу без перерыва, но его звуки, поглощенные туманом, едва слышались на корме. На всех напало уныние и, как обыкновенно в таких случаях бывает на суше, каждый пошел в свою' каюту, чтобы лечь спать.

   По мере того, как ночь надвигалась, туман все густел. Ни одной звезды не виднелось на небе. Вокруг каждого огня образовался красноватый круг, совсем не распространяя света. В трех шагах самый яркий из этих огней точно не существовал, а также не освещал ни одного предмета, даже соседнего. Капитан заметил, что подле самого фонаря он не мог разглядеть своей руки на расстоянии шести сантиметров. Он спустился к себе в каюту, чтобы записать об этом явлении в судовом журнале. Было около двух часов утра. Перед восходом солнца с моря, по обыкновению, начала чувствоваться прохлада, перешедшая в пронизывающий холод, но туман не рассеивался и точно ватой закрыл все судно.

   Вдруг все проснулись, разбуженные страшным толчком, таким ужасным и неожиданным, что все пассажиры повскакали с постелей в рубашках, босиком и, ощупью схватив одежду, высыпали из кают бледные и испуганные при тусклом свете электрических ночников, горевших в общей зале.

   Издали, с носа, где находились пассажиры третьего класса, раздавались крики, стоны, отчаянные мольбы о помощи...

   В несколько секунд все выскочили на палубу, как река, прорвавшая плотину.

   Все поняли, что произошла катастрофа, но какова она и откуда?

   Сплошной туман еще более усиливал мучительное чувство опасности. Звали один другого, натыкались друг на друга, не узнавали никого; напрасно вопрошали тени, мелькавшие в тумане, что случилось; никто ничего не понимал. Только раздавался громкий и отрывистый голос капитана. Все потеряли голову. Но каждый чувствовал, что с "Дюрансом" случилась беда: судно остановилось и сильно накренилось набок.

   - Колетта!.. Генрих!.. Жерар!.. Александр!.. - повторяла мадам Массей в отчаянии. - Будем вместе, ради Бога!.. Колетта, где ты?..

   - Я здесь, мама, около вас!.. Остальные где? Где папа?.. Братья где?..

   - Позови их!.. Давай звать вместе!.. Мартина, где вы?

   - Я здесь, барыня... Э! барин!.. барин!.. Жерар!.. Генрих!

   Подобные этим, крики несчастных женщин раздавались со всех сторон, но оставались без ответа. Озабоченные матросы бегали, не обращая внимания на мольбы просящих объяснить причину катастрофы.

   Вдруг раздался сильный взрыв. То с адским шумом лопнул паровой котел, после чего послышалось зловещее шипение пенящейся воды, столбы искр сыпались на палубу, покрывая ее кусками железа и обломками дерева, меди и - о, ужас! - частями человеческих тел, падающих окровавленными к ногам обезумевших пассажиров, столпившихся, как стадо баранов.

   Взрывом парового котла снесло часть палубы. После невообразимого вопля, последовавшего за взрывом, наступило ужасающее молчание; женщины падали без чувств, другие выли как дикие звери.

   И вдруг все оставшиеся в живых почувствовали, что от них отрывается какое-то постороннее тело, врезавшееся в бок судна.

   Послышался сердитый голос капитана:

   - На нас наскочило другое судно!.. Подлецы! Они бросают нас на произвол судьбы!

   Это предположение подтвердилось появлением с правой стороны громады парохода, который, отодвинувшись задним ходом, пошел вперед как ни в чем ни бывало и исчез в тумане. С палубы "Дюранса" послышались проклятия. Разъяренная толпа как один человек ринулась к правому борту, взывая, умоляя, проклиная корабль-призрак: даже силуэта его нельзя было рассмотреть в эту ужасную ночь. В эту минуту страшный крик довел всех до апогея отчаяния:

   - Мы тонем!.. Все лодки спустить в море!.. Рупор капитана гремел с верхушки мостика:

   - Мужчин поставить к левому борту! Женщины и дети спустятся в лодки первыми!.. Стрелять в того, кто посмеет не соблюсти очереди!..

   Среди стонов и криков отодвинутой толпы началась неприятная церемония. Офицеры, доктор Ломонд, господин Массей, Генрих и многие пассажиры защищали собой проход к лодке. Несколько фонарей, наскоро зажженных, освещали тусклым красноватым пламенем эту толпу, ошалевшую от страха; всем хотелось сойти разом. Стоило необыкновенных усилий, чтобы перенести сперва женщин и детей в лодки, качающиеся теперь внизу, так далеко, почти незаметные, - около судна.

   Раздавались отчаянные возгласы; свист пара, зловещий шум снастей, падающих на палубу, смешивались с плачем и стонами.

   Сильные руки схватили мадам Массей: ее сейчас спустят в одну из шлюпок, там осталось еще одно место. Слышится ее крик, раздирающий душу:

   - Колетта! дочь моя!.. Не разлучайте нас!.. - умоляет несчастная мать. - Помогите!.. Дитя мое!..

   Ее голос замолкает... Колетта в слезах остается на палубе. Но вот и ее схватывают, уносят и кладут, как сверток, в другую лодку, наполненную наполовину... О! если бы это была та лодка, в которую опустили ее мать! Она зовет, умоляет всех, кто с ней; но бедняжка получает в ответ только слезы и такие же мольбы.

   Пассажиров продолжают спускать. Подняв туда, наверх, свои глаза, полные слез, она мельком при слабом мерцании света видит лицо Генриха, бледное и решительное; он держит револьвер. Мрачная процедура продолжается; сейчас все женщины и дети будут спасены, но вдруг среди них хочет броситься обезумевший мужчина и, невзирая на защиту, занять одно из первых мест; он объясняет с пеной у рта, что ему необходимо пройти, что от этого зависит его жизнь... он хочет оттолкнуть одну бедную женщину с двумя детьми на руках, очередь которой настала... Раздался выстрел, и жалкий трус падает с размозженной головой... Этот пример восстанавливает порядок.

   Наконец первые лодки полны; они немедленно отплывают. Колетте показалось - о, какая радость! - что в ее лодку спускали Жерара, несмотря на его сопротивление; мальчику хотелось остаться с отцом и старшим братом.

   Неужели она ошиблась?.. Если бы и те оба могли попасть сюда!.. И среди своего горя она чувствует, что чья-то рука прикоснулась к ней.

   - Колетта!.. Колетта!.. Это вы?.. - спрашивает дрожащий голос, который она признала за голос Лины Вебер.

   - Это вы, бедное дитя? - воскликнула молодая девушка. - О! как я рада, что вы здесь... Скажите, ведь это сейчас Жерара спустили, я не ошиблась?..

   - Увы! Я и днем-то вижу плохо, а теперь...

   - Да, правда.

   - Папа... папа... - зарыдала Лина. - Колетта! как вы думаете, он с нами?

   - Голубушка, ночь такая темная, что я ничего не могу рассмотреть... - ответила Колетта, делая над собой громадное усилие, чтобы заглушить свою собственную тоску и ободрить этого слабого ребенка, который с отчаянием прижимается к ее руке. Она это чувствует, и присутствие возле нее девочки придает ей мужества. Надо, чтобы она храбрилась за двоих, за себя и за эту бедную девочку, не помнящую себя от страха и бормочущую среди рыданий:

   - О! как я боюсь!.. О! Колетта, где папа?.. Куда нас везут?.. Как холодно!.. Как темно!.. Ведь мы утонем, не правда ли? О! как я боюсь!..

   Колетта сажает девочку себе на колени; она замечает, что та в одной ночной рубашке, уже мокрой от морской воды. Сама Колетта, по примеру своей матери, спала совсем одетой; кроме того, при первой тревоге она машинально захватила свое дорожное пальто, завязанное ремнем; она поспешно развязала его и накинула на дрожавшее тельце Лины. Теплота подкрепила немного силы бедного ребенка.

   - Вы добрая!.. - пробормотала она, целуя руку молодой девушки. - А мадам Массей? Ведь она здесь, не правда ли?

   - Нет, Лина, - ответила Колетта, тяжело вздохнув. - Я не думаю... Она должна быть в другой лодке. О, моя бедная мама!.. дорогая моя мамочка!..

   Она не могла сдержать слез. Прижавшись друг к другу, они горько заплакали. Сколько других сердец страдали такими же муками в этой лодке, уносившей их среди ночи Бог весть куда. Под сильным напором здоровых рук матросов лодка все подвигалась вперед. Вдали виднелось красноватое пятно. Это был покинутый "Дюранс".

   Вдруг это пятно померкло и погрузилось в воду. Судно исчезло навсегда в волнах океана.

   Гребцы вскрикнули:

   - Прощай, "Дюранс"!

   Сердце несчастных сжалось еще сильнее. Они почувствовали себя еще более одинокими теперь, когда совсем погибло их судно. Всех мучил вопрос: успели ли избежать этой ужасной смерти остальные пассажиры, весь экипаж, добрый капитан, офицеры?.. Их собственная участь неизвестна, их спасение очень шатко, - и все-таки они хотели бы быть с ними. Чего бы они не дали, чтобы узнать об их участи.

   Возможно ли, что еще только вчера так веселились на "Дюрансе"?.. Еще дня не прошло, всего каких-нибудь несколько часов, - и веселье и спокойствие счастливых путешественников сменились несчастьем, смертью и разлукой с близкими... Может быть, каждый из них лишился того, что ему дорого в жизни; не говоря уже о материальных потерях, кто поручится, что они увидятся вновь с теми, кого они любили, кто с ними еще несколько минут назад разделял эти мелочи повседневной семейной жизни, которая кажется пустяком, пока мы ею пользуемся, но потеря которой так ужасна, когда от нее остается лишь одно воспоминание?

   Потерпевшие крушение ждали наступления дня с лихорадочным нетерпением. Морская зыбь сильно трясла шлюпку; пассажиры, привыкшие только к небольшой качке "Дюранса", чувствовали себя очень плохо. Иногда волна набегала на лодку, что вызывало крики у женщин, думающих, что они тонут.

   Наконец сквозь туман слабо пробился луч... и вдруг, подобно разрывающемуся парусу, туман рассеялся и исчез перед лучами восходящего солнца.

   Тускло-серое море виднелось вокруг лодки на бесконечном пространстве; ни одной точки, никакого признака того места, где погиб "Дюранс". Что же касается других лодок, они тоже исчезли, точно улетучились вместе с туманом.

   Воскресшая на минуту надежда у потерпевших крушение пропала. Они были совсем одни. Трудно вообразить себе более ужасное, безвыходное положение! Вода начинала бурлить, принимая более прозрачный и синий цвет. Это был для всех очень тяжелый момент. Наступил утренний пронизывающий холод. На светло-голубом небе всплывали красноватые облачка, легкие и воздушные, как перья. Солнце с каждой минутой становилось ярче, и его благодатные лучи, высушив измокшие одежды несчастных, доставили им первое приятное ощущение после катастрофы.

   С наступлением дня Колетта с лихорадочной тоской окинула взглядом всю лодку. Кого-то из своих она найдет среди окружающих ее лиц?.. Мать?.. отца?.. Жерара?.. Генриха?.. Мартину?.. А что если никого из них нет?.. При этой мысли ей чуть не сделалось дурно; слезы мешали ей смотреть. Она смахнула их... Почти никого она не знала: это были по большей части пассажиры носовой части, которых она даже никогда не встречала... Ее матери - увы! - здесь не было. И хотя она это знала, но уверенность, подтверждающая печальный факт, была слишком тяжела; она зарыдала... Осматриваясь дальше, она узнала Ле-Гуена, правившего рулем. Ей было приятно встретить доброго матроса в такую горькую минуту; сколько раз, бывало, она вместе с Жераром давала ему мелочь на табачок, необходимый для его счастья. А там, на том конце лодки, доброе загорелое лицо, улыбающееся сквозь слезы, - это Мартина!.. Они издали протягивали руки друг другу... Глаза молодой девушки вдруг видят в нескольких шагах, на дне лодки лежащий силуэт