Энсти Ф. - Медный кувшин

v align="justify">   Все затаили дыхание, молчание стало до того напряженный, что можно было бы услышать падение булавки. Гораций прислонился к перилам боком так, чтобы видеть лицо Лорда-мэра, а также часть своей аудитории.

   - Прежде чем продолжать, - сказал он, - я предложил бы, с вашего позволения, немедленно удалить всех репортеров.

   За репортерским столом тотчас послышался злобный ропот неудовольствия, к которому присоединились и многие из гостей.

   - Мы, по крайней мере, - произнес красный от досады Лорд-мэр, вставая, - не имеем оснований бояться огласки. Я отклоняю предложение и отказываюсь делать подобные распоряжения.

   - Прекрасно, - согласился Гораций, когда замолк хор одобрений. - Мое предложение имело в виду настолько же интересы городского управления, насколько и мои собственные. Я только полагал, что когда вы ясно поймете, как грубо вы были обмануты, то вам будет приятнее, по возможности, избежать обнародования подробностей в газетах. Но если вам особенно хочется, чтобы вас расславили по всему свету, тогда, конечно...

   Толпа зашумела, и Лорд-мэр воспользовался этим, чтобы велеть закрыть двери до дальнейших распоряжений.

   - Не осложняйте же того, что и так неприятно и затруднительно, - сказал Гораций, как только шум прекратился. - Неужели вы думаете, что я явился бы сюда в этом дурацком платье, злоупотребляя гостеприимством города, если бы мог этого избежать! И если вы были завлечены сюда обманом, то обманут был и я. Если вас поставили в несколько глупое положение, то что оно в сравнении с моим? Дело в том, что я жертва сверхъестественной силы, которую абсолютно не в силах побороть...

   Опять толпа заволновалась и прервала его на некоторое время.

   - Я прошу только справедливости и терпения! - попросил он. - Не откажите мне и этом, и я берусь вернуть вам хорошее настроение, прежде, чем кончу.

   Они вняли его мольбе и дали ему возможность продолжать.

   - Дело вот в чем: некоторое время назад я случайно попал на аукцион и купил большой медный сосуд...

   По необъяснимой причине, его последние слова вызвали просто бешенство: никто не желал слышать о медном сосуде! И всякий раз, когда он пытался возвратиться к своей теме, его заставляли умолкнуть: выли, свистали, стонали, грозили кулаками, гам был положительно невыносим.

   Не одни мужчины принимали участие в демонстрации; одна дама, очень известная в высшем обществе, но чье имя мы сохраним в тайне, до того увлеклась негодованием, что кинула в дерзкую голову Горация тяжелый граненый флакон с нюхательной солью. К счастью для него, флакон пролетел мимо и попал в кого-то из властей. Горацию было не до наблюдений, но все же ему показалось, что он попал городскому Архивариусу чуть ли не в жилетный карман.

   - Будете ли вы меня слушать? - крикнул Вентимор. - Я не шучу! Я еще не сказал вам, что оказалось в сосуде. Когда я открыл его, оттуда...

   Он не мог продолжать. Как только эти слова слетели с его губ, он почувствовал, что кто-то схватил его за шиворот и приподнял над землей.

   Его потащили вверх, мимо больших люстр, между резными и золочеными балками при всеобщем вопле недоумения и ужаса. Внизу он видел бледные лица, обращенные кверху, и слышал вскрикиванья и хохот нескольких высокопоставленных дам в жестокой истерике. В следующую за тем минуту он очутился в стеклянном фонаре, решетчатые оконца которого подались, как пропускная бумага, когда он продвинулся сквозь них и оказался на крыше, где встревоженные голуби шумно вспорхнули и тотчас улетели прочь.

   Конечно, он знал, что это сенсационное похищение - дело рук джинна, и чувствовал скорее облегчение, чем беспокойство от этого упомянутого метода, примененного Факрашем. ибо на этот раз последний, по-видимому, нашел лучший выход из положения, которое с каждой минутой становилось нестерпимее.

  

   Очутившись на воздухе, джинн "завертелся турманом" как подстреленный фазан, а Гораций закрыл глаза со смешанным ощущением качки на качелях и от переезда по Ламаншу, причем ему казалось, будто они летят уже целые часы, хотя в действительности не могло пройти больше нескольких секунд. Его беспокойство усиливалось невозможностью отгадать, куда его тащат, потому что он инстинктивно чувствовал, что направляются они но домой.

   Наконец его поставили на что-то твердое, и он решился открыть глаза. Когда он понял, где находится, у него подкосились ноги, закружилась голова и он чуть не потерял равновесие. Он помещался на узком краю карниза на самой вышке собора Св. Павла.

   На много футов ниже виднелась тусклая свинцовая поверхность купола, по выпуклости которого спаянные ребра листов тянулись, как гигантские змеи, из-за купола мелькала зеленая крыша нижней части собора и две его западных башни со своими серыми колоннами, урнами на верхушках и золочеными шишками, которые краснели на солнце.

   Еще ниже Лудгетский холм и Флотская улица производили впечатление глубокого извилистого оврага, частями погруженного в тень, длинная цепь труб и крыш резко выделялась среди клубов серого дыма, широкая река жемчужного цвета подергивалась маслянистою рябью и отливала золотом под прикосновением солнца, ярко блестел грязный откос под верфями и амбарами на Суррейской стороне, баржи и пароходы стояли черными роями, а маленький буксирик шумно плыл по реке, оставляя за собой расползающийся след.

   Он осторожно повернулся к востоку, где палевые, темно-серые, синие, тускло-красные и коричневые дома образовали затейливую мозаику, над которой стройные розоватые шпили и башни вырисовывались из туманной дымки, испещренной бесчисленными столбами черного, серого и янтарного дыма, а также легкими султанами и струйками серебристого пара, причем все это мало-помалу сливалось с нежно-золотистым и прозрачно-лазоревым небом.

   Вид был великолепный и ничуть не терял от того, что более отдаленные его планы вырисовывались смутно, почему громадный город представлялся не только таинственным, но даже и беспредельным. Однако хотя все это отчетливо доходило до сознания Вентимора, но в тот миг он мало был способен к наслаждению этим величественным зрелищем. Его слишком занимал вопрос, зачем понадобилось Факрашу затащить его на такое небезопасное место и как ему спастись теперь, когда джинн, очевидно, исчез.

   Однако тот оказался поблизости, так как Гораций увидел его выступающим по карнизу с видом человека, который чувствует себя вполне дома.

   - А, вот вы где! - воскликнул Вентимор. - А я подумал, что вы опять покинули меня. Для чего вы меня сюда вознесли?

   - Мне нужно было побеседовать с тобой с глазу на глаз, - ответил джинн.

   - Нам, конечно, здесь не помешает никто. Но не кажется ли вам, что место несколько открытое, как-то бросается в глаза. Если нас здесь заметят, то это, несомненно, вызовет настоящую сенсацию.

   - Я положил заклятье на всех, кто внизу, и никто не подымет головы. Поэтому сядь и выслушай мои слова.

   Гораций осторожно принял сидячее положение так, что ноги его повисли в пространстве, и Факраш уселся рядом с ним.

   - О, болтливейший из смертных! - начал он огорченным тоном. - Ты был близок к совершению величайшей ошибки и причинению зла себе и мне!

   - Ну, это мне нравится! Ведь сами же вы впутали меня в этот скандал с почетным гражданством, а потом улизнули, предоставив мне выпутываться, как придется; вернулись же вы именно тогда, когда я собирался все объяснить, и потащили меня сквозь крышу, точно мешок с мукой. Полагаете ли вы, что это... это тактично с вашей стороны?

   - Ты выпил вина и дал ему проникнуть туда, где хранятся тайны.

   - Один только стакан, и он мне был нужен, уверяю вас. А потом меня заставили говорить речь, между тем, благодаря вам, я был в таком безвыходном положении, что мне оставалось одно: сказать правду.

   - Правдивость, - ответил джинн, - как ты со временем узнаешь, не всегда бывает кораблем спасения. Ты едва не выдал благодетеля, приведшего тебя к такой славе и почестям, от которых с зависти зарычали бы львы.

   - Если бы какой-нибудь лев с малейшим чутьем комичного мог наблюдать происходящее, - ответил Вентимор, - то он лопнул бы со смеху, а никак не от зависти. Великий Боже! - воскликнул он с негодованием. - Факраш! Я никогда в жизни еще не чувствовал себя таким совершеннейшим ослом! И если ничто другое не могло удовлетворить вас, по крайней мере, вы могли бы выдумать приличный предлог! Но нет! Вы пропустили самое главное... И все это зачем?..

   - Неважно, почему весь народ вышел приветствовать тебя и воздал тебе честь, важно то, что это совершилось, - сказал Факраш угрюмо. - Ибо вести о твоей славе дошли бы до Бидип-эль-Джемаль.

   - Вот тут-то вы и ошибаетесь, - ответил Гораций. - Если бы вы так дьявольски не торопились и навели некоторые справки, то увидали бы, что напрасно хлопочете.

   - Что означают твои слова?

   - Вы узнали бы тогда, что принцесса избегла соблазна выходить замуж за незнатного, так как уже вступила в брак тридцать столетий тому назад. Она вышла за смертного, за некоего Сейфа-эль-Мулука, царского сына, и оба они давно уже умерли - вот и другое препятствие к осуществлению ваших планов.

   - Это ложь! - объявил Факраш.

   - Если вы доставите меня домой, на Викентьеву площадь, я буду счастлив представить вам доказательства в хронике вашего народа, - сказал Гораций, - и вам, должно быть, приятно услышать, что ваш старинный враг г. Джарджарис погиб насильственной смертью, после очень рыцарственного поединка с царской дочерью, которая, несмотря на свои глубокие познания в черной магии, к несчастью, сама кончила жизнь, бедняжка, в последней схватке.

   - Я тебя предназначал для его уничтожения! - сказал Факраш.

   - Я знаю. Это было весьма предупредительно с вашей стороны. Но сомневаюсь, сумел ли бы я выполнить задачу с таким успехом. И потом, это, наверное, стоило бы мне по крайней мере одного глаза. Нет, уж лучше так, как оно есть.

   - Как давно обладаешь ты этими сведениями?

   - Только со вчерашнего дня.

   - Со вчерашнего дня? И ты до сего часа не раскрыл передо мной свитка своих знаний?

   - У меня было столько хлопот все утро, вы понимаете, - объяснил Гораций. - Я не успел.

   - О, я - негодный бородатый дурень! - воскликнул джинн. - Я осмелился привести этого незаконнорожденного песьего сына перед августейшее лицо самого великого Лорд-мэра, над коим да будет мир!

   - Я протестую против того, чтобы меня называли незаконнорожденным песьим сыном, - ответил Гораций, - но в остальном я с вами совершенно согласен. Боюсь, что Лорд-мэр сейчас очень далек от мира. - Он указал на крутую крышу ратуши с ее слуховыми окнами, резными башенками и легким бельведером, сквозь которой он так недавно учинил постыдное бегство. - Там, и низу, господин Факраш, идет сейчас дьявольская кутерьма, можете быть уверены! Теперь там сидят при закрытых дверях вплоть до принятия какого-нибудь решения, что потребует немало времени. И все по вашей милости!

   - Это твоя работа! Как дерзнул ты... открыть Лорду-мэру, что он был обманут?

   - А что? Я думал, что ему это надо знать. Ведь я был обязан, особенно посли присяги, предупреждать его обо всяких кознях. Наконец у меня не было исхода. Все это он поймет и во всяком случае обвинит не меня.

   - Счастье, что я унес тебя, прежде чем уста твои успели произнести мое имя! - заметил джинн.

   - Все равно вы уже выдали себя. Все видели вас, это несомненно. Вы не так уж быстро летели. Они узнают вас. Раз вы из-под носа у Лорда-мэра выхватываете человека и, взвившись с ним, точно ракета, прошибаете крышу, то не можете рассчитывать, что вас никто не заметит. К тому же ведь вы единственный в городе джинн, гуляющий на свободе.

   Факраш заерзал на карнизе.

   - Я ничем не высказал непочтения к Лорду-мэру, - сказал он, - и посему у него нет справедливой причины, чтобы на меня прогневаться.

   Гораций заметил, что джинну не совсем по себе, и воспользовался своим преимуществом:

   - Мой драгоценный старый друг! Вы, по-видимому, еще не вполне сознаете, какой ужасный поступок вы совершили. Ради каких-то своих ошибочных целей вы поставили в безнадежно дурацкое положение правителя величайшего в мире города и состоящий при нем совет. Они никогда этого не забудут. Взгляните-ка вот на народ, ожидающий внизу! Взгляните на флаги! Вспомните о вашем великолепном выезде, что стоит у ратуши. Подумайте обо всех, собравшихся в этом здании; самые аристократические, знатные и выдающиеся люди со всей страны съехались сюда, - продолжал Гораций, не стесняясь преувеличения, - и для чего же? Чтобы их одурачил какой-то джинн из медной бутыли!

   - Ради собственного блага, они умолчат о происшедшем, - сказал Факраш с проблеском необычной сообразительности.

   - Вероятно, они замяли бы все дело, если бы могли - согласился Гораций. - Но ради Бога, как им это сделать? Что они могут сказать? Какие дать объяснения? К тому же ведь существует пресса; вы не знаете, что значит пресса! Но уверяю вас, ее власть беспредельна - прямо-таки невозможно скрыть от нее что-либо в наши дни. У нее повсюду глаза, уши и тысячи языков. Не пройдет и пяти минут после открытия этих дверей (а их отпереть придется очень скоро), как репортеры передадут, каждый - своему изданию, специальные корреспонденции о вас и ваших последних чудачествах. Через полчаса во всех частях Лондона появятся бюллетени с огромными надписями: "Необыкновенное происшествие в ратуше", "Неожиданное окончание гражданского торжества", "Потрясающее появление восточного гения в столице", "Похищение гостя у Лорда-мэра", "Сенсационное известие", "Все подробности". И тотчас история разлетится по всему свету. "Умолчать"! Как же! Неужели вы можете думать, что Лорд-мэр или кто либо из сколько-нибудь замешанных в историю сумеют забыть или что им дадут забыть об этом позорном происшествии? Если да, то боюсь, вы жестоко ошибаетесь.

   - Поистине ужасно навлечь на себя гнев Лорда-мэра, - произнес джинн дрогнувшим голосом.

   - Ужасно! - повторил Гораций. - Но, как видно, вы этого добились.

   - У него на шее драгоценный талисман, который дает ему власть над темными силами, не так ли?

   - Вам лучше знать, - ответил Гораций.

   - Блеск его талисмана и величавость его осанки внушили мне страх предстать перед ним. Я боялся, как бы он не признал меня и не призвал к повиновению. Ибо поистине его могущество превосходит мощь Сулеймана и рука его сильнее тяготеет на тех из джиннов, кто подпал под его власть.

   - Если так, - сказал Гораций, - то я бы всячески советовал вам как-нибудь выяснить положение, пока не поздно... Не теряйте же времени!

   - Слова твои справедливы, - сказал Факраш, вскочив па ноги и поворачиваясь к Чипсайду.

   Гораций, сидя, подвинулся за ним и, взглянув вниз, увидал под собою верхушки тощих и пыльных деревьев на кладбище, макушки черной и густой толпы люден на улицах и красные закраины труб на черепичных крышах.

   - Есть только одно средство, - сказал джинн, - и может случиться, что я утратил способность применять его. Но я сделаю попытку. - И, протянув правую руку по направлению к востоку, он произнес что-то в роде приказания или призыва.

   Гораций чуть не свалился с карниза со страха перед тем, что могло последовать. Он боялся грома, чумы, землетрясения. Он был уверен, что джинн не отступит перед самыми жестокими способами, лишь бы уничтожить следы своего промаха, и мало надеялся на то, чтобы дальнейшие выдумки Факраша оказались удачнее прежних.

   К счастью, ни одна из этих крайних мер не пришла в голову джинну, хотя и то, что последовало, было достаточно странно и поразительно.

   Внезапно, как бы повинуясь чародейской жестикуляции джинна, темная полоса тумана стала надвигаться от Королевской Биржи, быстро поглощая здание за зданием. Поочередно исчезали ратуша, ближняя колокольня, весь квартал Чипсайда и кладбище, и, повернув голову налево, Гораций увидел, как темный поток, стремясь на запад, скрыл Лудгетский холм, Странд, Черинг-Крос и Вестминстер, так, что, наконец, они с Факрашем очутились одни над беспредельной плоскостью асфальтово-серой тучи, как бы единственные живые существа среди пустого и безмолвного мира.

   - Взгляни, - сказал Факраш.

   И Гораций, повернувшись к востоку, увидел, как снова порозовел шпиль колокольни, как ясно, отчетливо выступила ратуша и постепенно выплывали из тумана улицы и крыши домов. Исчезли только развевавшиеся флаги, ожидавшая толпа и конная полиция. Обычное движение ломовиков, омнибусов и экипажей как будто никогда не прерывалось, шум и грохот колес, крики кучеров и щелканье бичей выделялись поразительно звонко среди непрерывно грохочущего рева волн человеческого океана.

   - Это облако, которое ты видел, - сказал Факраш, - унесло с собой память о сегодняшнем событии, и ни один из смертных, собиравшихся почтить тебя, не сохранит о нем воспоминания. Взгляни, они идут по своим делам как ни в чем не бывало!

   Горацию не часто приходилось искренне восхищаться джинном, но теперь он не мог удержаться от похвалы.

   - Черт возьми! Это начисто выпутывает Лорда-мэра и всех прочих из глупой истории. Я должен сознаться, г. Факраш, это лучшее из всего, что вы до сих пор сделали.

   - Повремени, - сказал джинн, - ибо сейчас ты увидишь нечто еще более прекрасное.

   В его глазах мелькал зловещий зеленый огонек и его жиденькая бородка ощетинилась. Гораций почувствовал беспокойство: ему вовсе не понравился вид джинна.

   - Право, мне думается, вы достаточно потрудились на сегодняшний день, - сказал он. - К тому же здесь довольно-таки ветрено. Я ничего не имел бы против того, чтобы спуститься на землю.

   - Нет сомнения в том, что ты вскоре будешь внизу, о дерзкое и лживое ничтожество!

   И джинн положил ему на плечо свою длинную, узкую руку. "Он что-то затевает, - подумал Вентимор, - но что?"

   - Почтеннейший, - сказал он вслух, - я не понимаю вашего тона. Чем я обидел вас?

   - Вдохновлен Богом был тот, кто сказал: "Берегитесь оскорблять, ибо легко потерять сердце и трудно вернуть его обратно".

   - Чудесно! - сказал Гораций. - Но при чем это тут?

   - При том, - объяснил джинн, - что я намерен собственной рукой сбросить тебя вниз с высоты.

   На одну секунду Гораций почувствовал, что силы изменяют ему Но огромным напряжением воли он взял себя в руки.

   - Полно! - сказал он. - Вы сами знаете, что глупите. При вашей доброте вы не способны на такую жестокость!

   - Жалость с корнем вырвана из моего сердца, - возразил Факраш. - И потому приготовься к смерти, ибо близится время твоей злополучной погибели.

   Вентимор не сумел скрыть дрожи. До сих пор он относился к Факрашу не серьезно, несмотря на его сверхъестественное могущество, а с какой-то полудружественной, полупрезрительной терпимостью, как к доброжелательному, но безнадежно-бестолковому старичишке. Ему никогда не приходило в голову, что джинн может проявить по отношению к нему злую волю. И теперь он недоумевал, как ему обойти и обезоружить это грозное существо? Следовало действовать быстро и хладнокровно, или же навеки расстаться с Сильвией.

   И вот, сидя на узком карнизе и вдыхая в себя слабый, но довольно приятный запах хмеля, доносившийся с какой-то отдаленной пивоварни, он всячески пытался собраться с мыслями, но не мог. Вместо того взгляд его лениво следил за оживленно суетившемся толпой, которая не подозревала об ужасной драме, что разыгрывалась так высоко над ней. Под самым краем купола он увидел матово-белое стекло фонаря, у которого стоял крошечный полисмен, наблюдавший за уличным движением. Услышит ли он крик о помощи? Но если и услышит, чем может он помочь? Только разгонит толпу и пошлет за каретой "скорой помощи". Нет, Гораций решил не думать об этих ужасах, а сосредоточиться и изобрести способ перехитрить Факраша.

   Как поступали герои "Тысячи и одной ночи"... Например, хотя бы рыбак? Он убедил своего джинна вернуться в бутылку, притворившись, будто сомневается, действительно ли он в ней помещался. По Факраш. хотя простоватый во многих отношениях, все же не был таким дураком. Иногда джиннов можно бывало смягчить и добиться отсрочки приговора, рассказывая сказку за сказкой, будто открывая одну за другой вложенные друг в дружку восточные шкатулки. К несчастью, Факраш не казался расположенным слушать басни, да и Гораций не сумел бы припомнить или сочинить что-либо в данный момент. "Сверх того, - подумал он, - не могу же я без конца сидеть здесь и рассказывать ему анекдоты. Я предпочитаю умереть". Но он вспомнил, что арабского эфрита почти всегда можно было вовлечь в спор. Они очень любили препирательства и не чужды были элементарных понятий о справедливости.

   - Я полагаю, г. Факраш, - сказал он, - что, как и всякий осужденный, я имею право знать, чем я оскорбил вас?

   - Перечень твоих проступков, - ответил джинн, - занял бы слишком много времени.

   - Это ничего, - любезно ответил Гораций. - Я могу уделить столько времени, сколько вам понадобится. Я совсем не тороплюсь.

   - Со мной дело обстоит иначе, - ответил джинн, - а потому не цепляйся за жизнь, ибо смерть твоя неизбежна.

   - По прежде чем мы расстанемся, - сказал Гораций, - вы не откажетесь ответить мне на один или два вопроса?

   - Не давал ли ты обещания никогда не просить у меня никакой милости? К тому же это ничего не изменит, ибо я бесповоротно решил уничтожить тебя.

   - Я требую этого во имя великого Лорда-мора (мир и молитва над ним).

   Это была отчаянная попытка, но она имела успех. Джинн заметно поколебался.

   - Спрашивай, - сказал он, - но будь краток, ибо время летит.

   Гораций решился в последний раз обратиться к чувству благодарности Факраша, так как, по-видимому, оно было главной чертой его характера.

   - Ведь если бы не я, - сказал он, - то вы до сих пор сидели бы в бутыли, не так ли?

   - Это и есть причина, по которой я решил истребить тебя, - ответил джинн.

   - О! - мог только воскликнуть Гораций при столь неожиданном ответе. Последняя надежда изменила ему, и он быстро приближался к гибели.

   - Желаешь ли ты задать мне еще вопросы, - осведомился джинн зловеще-снисходительным тоном, - или же готов встретить судьбу свою без дальнейшего промедления?

   Горации решил не сдаваться. Пока ему не везло, но почему бы не продолжать игру, надеясь на шальную удачу?

   - Я еще далеко не все сказал, - ответил он. - И помните, что вы обещали мне отвечать во имя Лорда-мэра.

   - Я отвечу тебе еще на один вопрос, не больше, - сказал джинн твердым голосом. И Вентимор понял, что теперь его участь всецело зависит от слов, которые он сейчас произнесет.

  

   - Ну, каков твой второй вопрос о, дерзновенный ? - нетерпеливо проговорил джинн. Он стоял, скрестивши руки, и смотрел сверху вниз на Горация, который все сидел на узком карнизе, не решаясь взглянуть вниз, чтобы не закружилась голова.

   - Сейчас, - ответил Вентимор. - Я хочу знать, почему вы намерены разбить меня вдребезги таким варварским манером в оплату за то, что я вас выпустил из бутыли? Разве вам там было так хорошо?

   - Там я, по крайней мере, имел покой, и никто не тревожил меня. Но, освободивши меня, ты коварно скрыл, что Сулейман давно уже умер и что вместо него царит владыка, в тысячу раз более могучий, угнетающий род наш трудами и муками, перед которыми ничтожны все казни Сулеймана.

   - Что такое вы еще вбили себе в голову? Неужели вы имеете в виду Лорда-мора?

   - А кого же кроме? - торжественно ответил джинн, - Хотя на этот раз я хитростью избег его мщения, однако хорошо знаю, что он скоро захватит меня в свою власть при помощи ли драгоценного талисмана, который висит у него на груди, или силою того коварного чудовища с мириадами ушей, глаз и языков, которое ты зовешь "Прессою".

   Несмотря на свое отчаянное положение, Горации не мог удержаться от хохота.

   - Простите, пожалуйста, г. Факраш, - сказал он, как скоро к нему вернулся дар слова, - но... Лорд-мэр! Это уж чересчур нелепо! Да ведь он и мухи не обидит!

   - Не стремись более обманывать меня, - с бешенством возразил Факраш. - Разве не из твоих уст узнал я, что духи земли, воздуха, воды и огня покорны его воле? Разве у меня нет глаз? Разве я не вижу отсюда, как трудятся мои пленные братья? Кто же, как не порабощенные джинны, стонут и визжат, звеня оковами и, выдыхая пар, тащат по мостам страшные тяжести, поставленные на колеса? А другие разве не трудятся таким же образом на грязных водах, задыхаясь от усилий, равно как и третьи, запертые в высокие башни, откуда их дыхание дымом восходит до вышних небес? Разве самый воздух не трепещет и не содрогается от их неустанных усилий, когда они извиваются во мраке и в муках? А ты с бесстыдством утверждаешь, будто такие дела совершаются во владениях Лорда-мэра без его ведома? Поистине, ты считаешь меня за глупца?

   "Во всяком случае, - рассудил Вентимор, - если ему угодно воображать, что в паровозах, пароходах и всяких машинах скрываются джинны, отбывающие свой срок, то не в моих интересах разуверять его... А даже совсем напротив!"

   - Я как-то не уяснял себе, чтобы у Лорда-мэра было столько власти, - сказал он, - но, вероятно, ваша правда. И если вам так хочется быть у него в милости, то будет большой ошибкой убить меня. Это его прогневает.

   - Нет, - ответил джинн, - ибо я объявлю, что ты легкомысленно говорил о нем в моем присутствии и что за это я убил тебя.

   - Вам бы следовало, - сказал Гораций, - передать меня ему и предоставить ему расправиться со мной. Это гораздо правильнее.

   - Может быть, и так, - сказал Факраш, - но я возымел к тебе столь пламенную ненависть по причине твоей дерзости и коварства, что не могу отказать себе в наслаждении убить тебя собственной рукой.

   - Неужели не можете? - сказал Гораций, доходя до пределов отчаяния. - А потом что вы сделаете?

   - Потом, - отвечал джинн, - я перенесусь в Аравию, где буду в безопасности.

   - Не слишком-то на это надейтесь! - заметил Гораций. - Видите вот эти проволоки, протянутые от столба к столбу? Это - пути неких джиннов, называемых электрическими токами, и Лорд-мэр может через них послать весть в Багдад, прежде чем вы долетите до Фолькстона. Кстати, скажу вам и то, что теперь Аравия находится более или менее под властью англичан.

   Он, конечно, врал, так как знал отлично, что если бы и существовали трактаты о выдаче, то все же нелегко было бы арестовать джинна.

   - Итак, ты полагаешь, что и у себя на родине я не буду огражден? - спросил Факраш.

   - Свидетельствую именем Лорда-мэра (которому воздаю всяческое почтение), - сказал Гораций. - что нигде, куда бы вы ни улетели, вы не будете в большой безопасности, чем здесь.

   - Но если бы опять я очутился в запечатанном сосуде, - сказал джинн, - то разве и сам Лорд-мэр не ощутил бы благоговения перед печатью Сулеймана и не оставил бы намерение тревожить меня?

   - О, разумеется, - сказал Гораций, едва решаясь верить ушам. - Вот поистине блестящая идея, дорогой г. Факраш.

   - А в сосуде я не буду принужден работать, - продолжал джинн. - Ибо труд всякого рода был мне ненавистен.

   - Я вполне это понимаю, - сочувственно произнес Гораций. - Только вообразите, что вам пришлось бы тащить дачный поезд на взморье в неприсутственный день, или что вас заставили бы печатать дешевый юмористический листок, а то и "Военный клич", когда можно удобно и праздно сидеть в кувшине! На вашем месте я бы полез в него сейчас же. Не вернуться ли нам на Викентьеву площадь и не разыскать ли его?

   - Я вернусь в сосуд, если нигде нельзя быть в безопасности, - сказал джинн, - но я вернусь туда один.

   - Один! - воскликнул Гораций, - Ведь не оставите же вы меня торчать здесь, на краю?

   - Ни в коем случае, - ответил джинн. - Разве я не сказал, что низвергну тебя на погибель? Я и то слишком медлю с исполнением этого долга.

   Опять Гораций решил, что все пропало, и на этот раз с удвоенным горем, ибо он уже начинал надеяться, что удалось отвратить опасность. Однако он все-таки решил бороться до конца.

   - Постойте минутку, - сказал он. - Конечно, раз уж вам так хочется сковырнуть меня, то ничего не поделаешь! Только... если не ошибаюсь... не знаю, как вы без меня исполните конец вашей программы - вот и все!

   - О, малоумный! - воскликнул джинн. - Какую же помощь можешь ты оказать мне?'

   - Ну, - сказал Гораций. - влезть в бутыль вы, конечно, сумеете сами, это довольно просто. Но я вижу затруднение вот в чем: уверены ли вы, что сумеете себя закупорить, понимаете? Изнутри-то?

   "Если он может, - подумал он про себя, - то я пропал!"

   - Это, - начал джинн с обычною самоуверенностью, - будет легче... Нет, - поправился он, - есть вещи, которых не в состоянии исполнить даже джинны, и в том числе, нельзя заткнуть сосуд, когда сам находиться в нем. Я у тебя в долгу за то, что ты напомнил мне об этом.

   - Нисколько, - ответил Вентимор. - Я с восторгом сам возьмусь закупорить вас.

   - Снова ты говоришь неразумно! - воскликнул джинн. - Как можешь ты запечатать меня, будучи разбит на тысячу кусков?

   - Вот это-то затруднение я и стараюсь обойти, - ответил Гораций со всей вежливостью, к какой мог себя принудить.

   - Не будет никакого затруднения, ибо как скоро я окажусь в сосуде, так вызову неких подвластных мне эфритов, и они возложат на меня печать.

   - Очутившись уже в бутыли, - сказал Гораций наугад, - вы навряд ли будете в состоянии вызвать кого-либо.

   - Итак, прежде чем я войду в сосуд! - нетерпеливо ответил джинн. - Ты только играешь словами.

   - Кстати, об эфритах, - продолжал Гораций. - Вы знаете, что такое эфриты! Как же вы можете быть уверены, что, заткнувши вас в бутыли, они не отнесут вас к Лорду-мэру? Я никак не доверился бы им... Но вам, конечно, лучше знать!

   - Тогда кому же мне довериться? - нахмурился Факраш.

   - Уж право, не знаю. Жаль, что вы так твердо решились уничтожить меня, потому что, кроме меня, никто не может закупорить вас и сохранить это в тайне. Однако дело ваше! Зачем мне тревожиться о том, что с вами будет? Ведь я уже перестану существовать.

   - Даже и в сей час, - нерешительно произнес джинн, - мое сердце склонилось бы к пощаде, будь я уверен, что ты не окажешься предателем!

   - Полагаю, что на меня скорее можно рассчитывать, чем на ваших скверных эфритов, - сказал Гораций с хорошо разыгранным равнодушием. - Но ладно! Мне ведь все равно. Мне теперь совсем незачем жить. Вы лишили меня всего и можете теперь кончать ваше дело. Я даже склонен к тому, чтобы спрыгнуть самому и избавить вас от труда. Когда увидите, как я полечу, то, пожалуй, пожалеете.

   - Воздержись от опрометчивости! - торопливо скачал джинн, ничуть не подозревая, что угроза Вентимора вовсе не серьезна. - Если ты исполнишь мои повеления, то я не только прощу тебя, но и осуществлю все твои желания.

   - Сначала отнесите меня назад на Викентьеву площадь, - сказал Гораций. - Здесь не место толковать о делах.

   - Ты говоришь правильно, - ответил джинн. - Держись крепко за мой рукав, и я перенесу тебя в твое жилище.

   - Нет, сначала обещайте, что не надуете, - сказал Гораций, задерживаясь на краю. - Помните, что если вы меня уроните, то лишитесь единственного друга, который у вас есть на свете.

   - Даю тебе клятву, - ответил Факраш, - ни единый волос не спадет с головы твоей.

   Но и теперь Гораций был не чужд подозрений, однако не было иного средства сойти с этого карниза, и он решился на риск. Оказалось, что он поступил разумно, так как джинн с добросовестной точностью принес его на Викентьеву площадь и осторожно опустил в кресло, сидеть в котором уже не надеялся наш герой.

   - Я принес тебя сюда, - сказал Факраш, - хотя питаю уверенность, что даже сейчас ты замышляешь измену и обманешь меня, если найдешь возможность.

   Гораций был готов опять пуститься в уверения, что никто сильнее его не желает обратного водворения джинна в бутыль, но вспомнил, что было бы неполитично выказывать чрезмерное усердие.

   - После того, что вы себе позволили, - сказал он, - я вовсе не уверен, что обязан помогать вам. Однако я обещал вам это и на известных условиях сдержу слово.

   - Условиях?- загремел джинн. - Ты еще пускаешься со мною в торг?

   - Мой превосходный друг, - спокойно сказал Гораций, - вы отлично знаете, что без моей помощи не запечатаетесь как следует в бутылке. Если вы не одобряете моих условии и предпочитаете искать эфрита, который согласен прогневить Лорда-мэра, то я не стану вам мешать.

   - Я наградил тебя богатствами и почестями, но больше ничего не дам тебе, - мрачно сказал джинн, - Даже в знак моей немилости я лишу тебя тех из моих даров, какими ты еще обладаешь.

   Он уставил свой серый указательный палец на Вентимора, на котором чалма и украшенная драгоценностями одежда сразу превратились в паутину и сор и посыпались на ковер, так что он остался в одном белье.

   - Это только показывает, что вы сильно не в духе, - кротко заметил Гораций, - а меня не огорчает ничуть. Если позволите, я схожу и оденусь как-нибудь поудобнее. Может быть, к моему возвращению вы успеете успокоиться.

   Он торопливо накинул кое-какое платье и вернулся в кабинет.

   - Ну, г. Факраш, - сказал он, - теперь объяснитесь. Вы говорите, будто осыпали меня благодеяниями? Вы, очевидно, убеждены, что я обязан вам благодарностью. Но, ради Бога, за что? Все это время я был снисходителен в пределах возможного, так как верил, что вы желаете мне добра. Но сейчас хочу высказаться откровенно. Я говорил вам с самого начала и повторяю теперь, что мне не нужно от вас ни богатства, ни почестей. Единственное настоящее добро, которое вы мне сделали, заключалось в том, что вы привели ко мне клиента, но и это вы испортили, так как непременно захотели выстроить дворец сами, вместо того, чтобы предоставить это мне! Что же до остального... я теперь осрамлен и разорен. Клиент, конечно, воображает, будто я в стычке с дьяволом, девушка, которую я люблю и на которой хотел жениться, уверена, будто я бросил ее ради какой-то принцессы, отец же ее век не простит мне того, что я видел его в образе одноглазого мула. Словом, я попал в такую кашу, что теперь мне все равно, жить или умереть.

   - А что до всего этого мне?

   - Только то, что вы обязаны как-нибудь все это поправить. Иначе пусть меня повесят, если я стану запечатывать вас в бутыли!

   - Как же могу я поправить это? - испуганно воскликнул джинн.

   - Если вы могли отнять у всех жителей Лондона память обо всем, что было в ратуше, то можете заставить и моих друзей забыть обо всем, что связано с медной бутылью. Не так ли?

   - Это совсем не трудно, - согласился Факраш.

   - Так вот, сделайте это. Тогда клянусь, что закупорю вас в бутыли так, как будто вы никогда оттуда и не выходили, и спущу вас в Темзу, где поглубже и где никогда никто не потревожит вас.

   - Так сначала покажи сосуд, - сказал Факраш, - ибо не могу поверить, что ты не таишь в сердце какого-нибудь коварного замысла.

   - Сейчас позвоню хозяйке и прикажу принести бутыль, - сказал Гораций. - Может быть, это удовлетворит вас? Только лучше не показывайтесь ей.

   - Я сделаюсь невидимкой, - сказал джинн, тут же исполняя свои слова, - Но смотри, не обманывай меня, ибо я все буду слышать.

   - Так вы вернулись, г. Вентимор? - сказала, входя, г-жа Рапкин. - И без того господина? Ах, как я удивилась, и муж мой тоже, когда вы утром уехали в такой роскошной карете и прекрасном наряде. "Будь уверен, - сказала я мужу, - будь уверен, что за г. Вентимором прислали из Букингемского дворца, а пожалуй, и из Виндзорского замка!"

   - Оставим это пока, - с нетерпением сказал Гораций. - Мне нужна та медная бутыль, которую я купил на днях. Приносите ее, пожалуйста.

   - Вы, кажется, тогда сказали, что больше не желаете ее видеть и пусть я дену ее куда угодно?

   - Ну, теперь я передумал. Так, пожалуйста, принесите, да поскорее.

   - Ах, право, как мне жалко, сударь! Только никак не могу, потому что Рапкин, не желая заваливать квартиру хламом, только вчера продал ее господину, который торгует костями и тряпьем тут, за мостом, и взял-то за нее всего полкроны.

   - А как зовут этого торговца? - спросил Гораций.

   - Дильджер, Эммануиль Дильджер. Когда вернется Рапкин, то, конечно, сбегает за нею с удовольствием, если только вам требуется.

   - Я схожу сам, - сказал Гораций. - Не беспокойтесь, г-жа Рапкин, ваша ошибка была весьма естественна, только... только этот кувшин мне понадобился опять. Можете идти.

   - О, лицемер со лживыми речами! - сказал джинн, становясь видимым после ее ухода. - Разве я не предвидел твоего коварства? Верни меня в мой сосуд!

   - Пойду и постараюсь добыть его, - сказал Гораций. - Не задержусь и пяти минут.

   И он собрался идти.

   - Ты не покинешь этого дома! - крикнул Факраш. - Ибо мне весьма ясно, что ты употребляешь эту хитрость с целью убежать и выдать меня Демону Прессы.

   - Если вы не видите, - сердито ответил Гораций, - что я не меньше вашего хочу засунуть вас в эту проклятую бутыль, то вы довольно крепколобы. Неужели не можете понять? Бутыль эту продали, и я не могу ее выкупить, не выходя из дома. Не будьте же так чертовски неразумны!

   - Если так, иди, - сказал джинн, - а я здесь дождусь твоего возвращения. Но знай, что если ты долго промедлишь или вернешься без моего сосуда, то этим обличишь свое вероломство и я покараю всякими казнями тебя и тех, кто тебе дорог.

   - Я вернусь не позже, как через полчаса, - сказал Гораций, чувствуя, что такого срока вполне достаточно и благодаря судьбу за то, что Факраш не вздумал идти с ним сам.

   Он надел шляпу и убежал, чтобы поскорее выкупить бутыль. Не так легко оказалось найти лавчонку Дильджера, грязную и пыльную, помещавшуюся в каком-то маленьком закоулке, с выставкой из нескольких жалких старых стульев, хромых умывальников и ржавых решеток, а внутри набитую грязными матрацами, пустыми футлярами от часов, тусклыми и растрескавшимися зеркалами, сломанными лампами, исцарапанными рамами от картин и вообще такими предметами, которые не могли иметь ценности ни для какого человеческого существа. Но среди этой коллекции ненужного хлама не было видно медного кувшина.

   Вентимор вошел и увидел юношу лет тринадцати, который в сумерках портил себе глаза над одним из тех полукопеечных юмористических листков, какие теперь, благодаря усовершенствованной системе воспитания, стали доступны, по крайней мере, восьмидесяти процентам нашего молодого поколения.

   - Мне нужно г-на Дильджера, - сказал он.

   - Его нет, - ответил юноша. - Нет дома. Ушел на аукцион.

   - Так не знаете ли, когда он будет?

   - Может вернуться к чаю, только сказал, чтобы я не ждал его раньше ужина.

   - Не найдется ли у вас старой металлической бутыли, медной... или бронзовой... не продадите ли?

   - На этом меня не поймаешь! Бутыли бывают стеклянные.

   - Ну, так кувшин, что ли... Большой медный горшок... Что-нибудь в этом роде.

   - Таких не держим, - сказал мальчик и опять погрузился в своих "Молодцов-Удальцов".

   - Вот я сам посмотрю, - сказал Гораций и с замиранием сердца принялся искать, страшно боясь, что зашел не в ту лавку, так как пузатого кувшина здесь, очевидно, не было. Наконец, к своей невыразимой радости, он усмотрел его под куском подъеденного молью плиса.

   - Вот я хотел чего-нибудь подобного, - сказал он, щупая карманы и убеждаясь, что при нем как раз соверен. - Что вы за него просите?

   - Не знаю, - сказал мальчик.

   - Я дал бы три шиллинга, - сказал Гораций, не хотевший сразу проявлять особой щедрости.

   - Скажу хозяину, когда придет, - был ответ.

   - Я взял бы ее сейчас, - настаивал Гораций. - Ну я дам вам три с половиной.

   - Да она того и не стоит, - возразил простодушно юноша.

   - Может быть, - сказал Гора