Чарская Лидия Алексеевна - Солнце встанет!

! - и, прижимая свою хрупкую, истекающую кровью ношу к груди, князь Всеволод Гарин исчез.

  

  

   Шаги, крики и угрозы приближались. Дикая брань висела в воздухе. Страсти разошлись и все слилось в одно общее стремление толпы: убить, уничтожить во чтобы то ни стало. Дверь спальни, закрытая на задвижку, вся вздрагивала под ударами сильных мужицких кулаков.

   - Отопри, немецкая гадина! - слышался грубый голос, - отопри добром, не то худо будет...

   Лика хотела ответить - и не могла, хотела сделать шаг к дверям - и тоже не могла. Она стояла, не шевелясь, вся бледная, не будучи в состоянии двинуть ни рукой, ни ногою. Вся ее мысль сосредоточилась на одном: Всеволод в безопасности, Всеволод успел скрыться и унести Хану.

   - Эй, ты! долго ли шутки шутить с нами будешь? А и мы же пошутим... Дай только добраться до тебя, ехидна треклятая! - звучали еще с большим озлоблением голоса за дверью.

   Потом дверь вдруг сразу поддалась, и люди ворвались в комнату, опьяневшие от злобы и ненависти, но сразу остановились на пороге.

   - Кто это? - дико вскрикнул одинокий голос Анны Бобруковой и она метнулась в ту сторону, где белело светлым пятном платье Лики.

   - Хозяйская невеста! Нескучневская барышня! - послышались голоса рабочих. - Братцы! Да как же она сюды-то попала?

   Лика чувствовала, что ее силы уходят, падают с каждой минутой

   - Братцы! - делая невероятное усилие над собою, проговорила она, выступая вперед, - я пришла сюда, чтобы предупредить ужасное, зверское дело. Вы ответили бы за него и Богу, и закону. Братцы! Сам Господь отвел вашу руку. Машинист Герман Браун, узнал от меня об угрожающей ему опасности и бежал из наших мест навсегда... Забудьте о нем!

   - Улизнул-таки, собака!

   - Вот бы догнать и, как следует, поздравить его с отъездом... - сострил Гараська Безрукий.

   Кто-то засмеялся в ответ... И этот смех разом разрешил до нельзя сгущенную атмосферу.

   - Да как же ты здесь-то очутилась? Ведь, ты, Лидия Валентиновна, у Кирюка в избе совсем сомлела, как Чуркина Васютку ранил этот дьявол окаянный? - обратился один из рабочих к Лике.

   Но Лика не отвечала. Последние силы покинули ее, она тяжело опустилась на подоконник.

   Тотчас же Анна Бобрукова подбежала к ней.

   - Лидия Валентиновна, вам домой надо. Я провожу вас, пока они тут Брауна искать будут. Не успел, ведь, злодей скрыться, как Бог свят! Чует сердце мое.

   Временная слабость мгновенно покинула Лику.

   - Искать Брауна? Зачем? - вырвалось не то криком, не то стоном из ее груди.

   - Известно, зачем! Пришибить его, собаку, надо, не то он крови еще православной на своем веку немало выпьет.

   Гараська Безрукий, словно призрак, вырос пред Ликой. Подле него стоял Василий Чуркин, юноша, почти мальчик, с изможденным от непосильной с детства фабричной работы лицом, с окровавленной кистью руки, куда попал заряд Гарина.

   - Руку мне, подлец, попортил! Куды я теперь с такой-то рукой денусь? Хошь как у Гараськи отхватываий! - жалобно проныл он.

   - Вот бы и его так-то искалечить... Убить не убить, а помять так, чтобы ноги волочил! - предложил кто-то.

   Вся кровь прихлынула к сердцу Лики... Зверь, притихший было подле нее, просыпался снова. Не было сомнения, что эти люди бросятся на поиски Всеволода, отыщут и искалечат его. При одной мысли об этом мозг Лики холодел от ужаса.

   "Помешать! Удержать их во чтобы то ни стало!" - вихрем пронеслось в ее мыслях, и, не отдавая себе отчета в том, что произойдет сейчас, собрав последние силы, она вскочила на кресло, стоявшее посреди комнаты, и, прижимая руку к сильно бьющемуся сердцу проговорила внезапно окрепшим голосом:

   - Братцы! Вы добиваетесь спокойствия и более светлой жизни. Вам нужно облегчение труда, нужно человеческое отношение начальства, нужна здоровая атмосфера на фабрике, нужен короткий восьмичасовой день, нужна свобода, как ее принято понимать в человеческом смысле. Все люди - братья и должны стоять друг за друга. Браун не держался этого закона в силу своих убеждений... Но Браун мог заблуждаться, как может заблуждаться каждый человек. Неужели за простое человеческое заблуждение надо карать смертью? Товарищи, братья! Я никогда не шла против вас, наоборот, всей моей душой я стремилась к вам навстречу. Я ушла сюда от роскоши и богатства, чтобы дышать одним воздухом с вами, чтобы прислушиваться к вашим нуждам и всячески помогать вам по мере сил и возможности. Именем моей любви к вам, умоляю вас, оставьте Брауна, не ищите его, забудьте его, не берите на душу греха! И я обещаю всю мою жизнь положить вам на пользу! Как мать может заботиться о детях, я буду заботиться о вас... Сила Романович и я отдадим все, что имеем, чтобы улучшить вашу жизнь... А за это вы должны оставить в покое человека, который неумышленно, по слепоте своей, причинил вам зло.

   - Это бесполезно, Лидия Валентиновна, - послышался в дверях знакомый спокойный голос, - она бесполезна, ваша блестящая речь! Хана скончалась сию минуту там, в бельведере, и я могу отдаться теперь в руки этих глупцов! - добавил он тихо.

   Лика ахнула. Ахнули и все остальные. На пороге комнаты стоял Браун. Его всклоченные волосы, дико блуждающие взоры и бледное лицо напоминали собою облик сумасшедшего. Почти с паническим ужасом смотрели на него рабочие. Но вот из толпы, расталкивая ее, вытиснулась Анна. Она быстро подскочила к Брауну и дернула его за плечо.

   - Что же вы стоите, братцы? Не видите разве? Наш кровопийца сам пожаловал на суд и расправу? - закричала она, - Что же вы стоите?

   Ее глаза загорелись, как у тигрицы. Она заглядывала в самое лицо князя, готовая ежеминутно, как кошка, вцепиться в него.

   - Уйдите! Что вы делаете, безумный! - внезапно очутившись по другую сторону Гарина, прошептала Лика, - они убьют вас!

   - Хана умерла, вы не идете за мною! Что же мне оставалось делать? - беззвучно произнес он.

   - Примириться с ними! Служить их интересам! Жить для них! - прозвучал подле него вдохновенный голос.

   - Жить для этих животных? - было ответом и, обернувшись к толпе, Гари крикнул вызывающе: - что же вы медлите? Убивайте меня!

   Толпа издала какой-то звук по то одобрения, не колебания. Василий Чуркин очутился пред спокойно стоявшим в прежней позе Гариным и снова затянул ноющим голосом:

   - Пошто мне руку испортил? Куды я с рукой такой денусь? Убить тебя надо собаку, да!

   Какая-то решимость снова охватила толпу.

   И вдруг точно брызнуло свежей и прохладной струею в эти волнующиеся умы и сердца.

   - Если кто-либо осмелится коснуться его пальцем - отчетливо и звонко прозвучал голос Лики, - весь рабочий состав фабрики будет распущен и вы все останетесь без хлеба.

   Мощно и гневом повеяло от всей хрупкой фигурки девушки, когда она произнесла эти слова. Явная решимость отразилась на ее лице, освещенном сиянием месяца. И рабочие поняли это. Поднялся гул, в котором можно было разобрать только:

   - Неладное дело затеяли, братцы... смертное, уголовщина! Барышня права... Зачем народ убивать?.. Кому охота тундры топтать в Сибири?.. Идем-ка подобру-поздорову... От греха дальше...

   - И то идем. Место здесь точно нечисто. Недаром молва идет про усадьбу-то. Ну его к шуту, Брауна... Выгнали - и делу конец... Аида, братцы, домой!

   - Черти! Дурни! кого слушаетесь, дьяволы? Да она - его люб... - прокричал было и сорвался голос Анны: Кирюк увесистой ладонью закрыл ей рот.

   - Про барышню нашу не смей так! Харю сворочу, если про барышню... Святая она, Лидия Валентиновна! Слышишь, не тебе чета! - произнес он сурово.

   Бобрукова хотела ответить что-то, но толпа увлекла ее за собою.

   Комнаты "Старой усадьбы" опустели. Рабочие бесшумно, точно сконфуженные чем-то, вошли на крыльцо, сошли в сад и двинулись по дороге...

   Лика и Гарин снова остались одни. Точно свинцом налитые ноги Лики не могли двигаться следом за толпою. Она стояла, опираясь на косяк двери, де отрывая взгляда от Гарина, словно чувствуя, что в последний раз видит его, а потом, сделав над собой невероятное усилие, проговорила:

   - Я ухожу, Всеволод. Прощайте. Мы - люди разных полюсов... Иначе быть не может. Страна рабов и господства - ваш несокрушимый идеал навеки... Мой девиз - жизнь за серых братьев. Прощайте! Мы не увидимся никогда больше!

   Она с усилием подняла руку и протянула ее князю. Но он не принял руки... Он посмотрел на нее безумными глазами и глухо произнес:

   - Ложь! Ложь! Мы увидимся снова. На горе себе вы спасли меня, Лика! Не протягивайте же мне руки! Мы - враги, да, враги, и все силы моей души я направлю на то, чтобы победить моего злейшего врага - вас, Лика! Любимого, безумно любимого врага, - добавил он тихо и вдруг снова произнес убежденным, пророческим голосом: - да, мы увидимся. Но Герман Браун исчез навеки. Князь Всеволод Гарин выступает вашим врагом отныне и рано или поздно победит вас, непобедимую!

   Вдалеке пронесся звук колокольчика.

   - Это Сила возвращается с пристани. Он ездил в город, - вздрагивая, прошептала Лика и снова последним прощальным, движением протянула руки к князю. - Одно слово! Всеволод! - прошептала она, - одно слово пред разлукой навсегда.

   - Оставь их, иди со мною! Они родились для рабства, труда и нужды в угоду избранным! Оставь их! Ты - дитя праздника и солнца! Идем со мною! - произнес над ней тяжелый, металлический голос.

   И снова черные глаза жгли ее своим взглядом. Она снова теряла силу под ним а звуки бубенцов становились все слышнее со стороны дороги...

   - Нет! - крикнула Лика, отталкивая князя, - никогда! Мое солнце будет тускло и мертво, если над ними не встанет оно яркое, золотое! И оно встанет:... Народ вздохнет свободно под его лучами и вы, "избранные слепцы", о, как пожалеете вы то время, когда не понимали этого серого мира.

   - Ты бредишь, дитя! Оставь свои грезы, пока не поздно... Ведь, ты любишь меня! - снова залепетал ей на ухо страстный голос.

   Лика замерла на минуту под тяжелым, упорным, магнетическим взглядом князя.

   "Уснуть... забыться... отдаться ему навеки и черпать блаженство без края, без конца! - мелькала где-то внутри нее, задурманенная мысль. - А те? Твои братья? Что скажут они? Предательницей, изменницей ты будешь перед ними !" - властно заглушая все остальное, поднялся трезвый голос со дна ее души.

   - Прощайте, Всеволод! Я не могу быть вашей! - вырвалось из груди Лики и, выскользнув из рук князя она, как безумная, метнулась на крыльцо, оттуда в сад и на дорогу, прямо навстречу заливающимся во весь голос бубенцам.

   - Сила! Сила! Спаси меня! - простонала Лика и неслась навстречу летевшей по дороге брички.

   Через минуту-другую она сидела уже подле на смерть испуганного Строганова и передавала ему все случившееся на фабрике и в "Старой усадьбе". Ни одним словом, конечно, не обмолвилась Лика о том, что Всеволод Гарин и управляющий Браун были одно лицо. Тайна Германа Брауна была ее тайной, которую она схоронила в своей душе навеки.

  

  

   - Моя! Моя! Моя! - живая или мертвая, но моя на веки! - глухо произнесли запекшиеся губы черного человека, в то время как светлое платье Лики мелькнуло ему через окно.

   Потом он провел рукою по волосам и медленной, усталой походкой переступил порог роковой для него комнаты, миновал коридор, кухню и через заднее крыльцо спустился в сад. Там на конце его своим единственным оконцем, зловеще сверкавшим в лучах луны, глянул высокий бельведер.

   Князь прибавил шага и очутился у входа, заслоненного приставною дверью, давно сорванною с петель. Он отшвырнул ее ногою, как ненужную ветошь, и она тяжело рухнула в море лопуха и крапивы, густо разросшихся в этом пустынном уголку. Сыростью и затхлостью пахнуло на Гарина, когда он вошел в крошечную, сырую, похожую на каморку, комнату, всю залитую таинственным светом лупы.

   На деревянной скамье лежала крошечная фигурка.

   Гарин быстро подошел к ней, опустился на колена и глянул в красивое мертвое личико.

   Черты Ханы еще не успели заостриться. Обычно узкие глаза как-то увеличились у мертвой и с явным вопросом смотрели прямо в лицо Гарина. Ему показалось даже, что вот-вот сейчас откроется помертвевший ротик и Хана спросит его:

   - Это - ты, Гари? Наконец-то, ты! Не правда ли, ты пришел, Гари, милый?

   Сознание вернулось к ней здесь в бельведере за минуту до смерти. И она узнала его, обрадовалась и заплакала, и засмеялась, и, трепеща, как птичка, в своей предсмертной агонии, шептала ему слова любви и умерла, как птичка, прижавшись к его груди.

   Что-то похожее на жалость закопошилось и заныло в груди князя.

   Эта мертвая женщина-малютка любила его бесконечно, любила покорною, рабскою любовью купленной собственности, и все же любила. Она не перенесла его серьезной измены, потеряла рассудок, потеряла и самое жизнь ради своей любви... Зачем он погубил ее, эту минутную свою прихоть чисто животного мужского влечения? Зачем увез ее от лотосовых нив и садов царственных хризантем ее священного Дай-Нипона? Маленькая гейша умела любить не на шутку и свою жизнь отдала за своего Гари. Сердце князя заныло острее.

   Он быстро наклонился к Хане и взглянул в ее мертвое лицо. Теперь он ясно видел, что мертвое лицо улыбалось.

   Князь не был суеверен, но оставаться наедине с мертвой вдали от всего живого было слишком тяжело. Он поискал глазами вокруг себя и увидел в углу каморки сложенные орудия для сада, когда-то оставленные здесь при прежних владетелях. Вид лопаты дал новое направление его мыслям.

   - Надо похоронить ее! - произнес он, а затем взял лопату, тяжелую и неуклюжую, и, держа ее обеими руками, вышел из бельведера.

   Между лопухами и крапивой он отмерил пространство и быстро-быстро стал рыть могилу. Выкопав яму в аршин глубиною, князь снова вошел в бельведер и, осторожно приподняв со скамьи мертвую Хану, вынес ее в сад и положил на краю могилы. Потом он быстро склонился над ней и заглянул в последний раз ей в лицо. Положительно, мертвое лицо Ханы улыбалось как живое.

   - Бедная крошка! - произнес князь, и, не отдавая себе отчета, быстрым поцелуем прижался к губам маленькой японочки.

   - Гари! Гари! Гари!

   Он еще раз бережно приподнял ее, опустил в черную яму и, нарвав лопухов и крапивы, усыпал ими тело покойницы.

   " Прощай, маленькая завядшая роза Японии! Прости меня, бедное дитя!" - прошептал он чуть слышно и стал быстро, быстро набрасывать комки рыхлой земли на мертвое тело.

   Скоро яма сравнялась с землею. Князь утоптал землю, далеко отшвырнул от себя лопату, отер крупные капли пота, выступившие у него на лбу, и, опустившись на колена, произнес глухо:

   - Спи, бедная птичка! Спи, моя крошка, единственная женщина, любившая меня беззаветно! Не белые лотосы, не царственные хризантемы покроют твою могилу, а снежные сугробы запушат твою северную могилу и вопль метелицы будет баюкать твой вечный сон. Прости мне это, Хана, прости, что не верну родине твой бедный прах, восточная милая птичка! - Потом он простер руку по направлению Нескучного. - Одною из помех стало меньше для нашего союза, Лика! - проговорил он с насмешливой горечью. - Теперь остается победить последнее препятствие, вырвать тебя из рук тех, кому ты отдалась в своем заблуждении. И рано или поздно я добьюсь этого!

  

  

   Фабричный гудок звонко прорезал свежий сентябрьский воздух. Что-то веселое слышалось в этом привете, посланном огромной трубой навстречу первого утренника.

   Несмотря на расстояние трех верст, казалось, что гудок был тут же рядом, в Нескучном. Лика проснулась от этого звука. Она плохо спала ночь. Она мало спала, впрочем, все это время с той роковой ночи, которая бросила снова на ее пути странного, властного человека, унесшего ее сердце. Были минуты, когда Лике хотелось кинуться к Силе и рассказать ему все: свое вновь воскресшее влечение к Гарину, свою вновь вспыхнувшую любовь к нему. Но тут же здравый смысл удерживал ее от этого. Выдать князя значило его погубить. Человек, скрывающийся под чужим именем, является уже преступником пред законом. К тому же этот человек не был вполне чужим душе Лики; ее влекли к нему болезненная склонность сердца, безумием навеянное чувство, ее сковывала власть этих магнетических глаз. И только теперь, когда они не сверкали пред ней, ей не так душно, не так тяжело. Но, появись он снова, и снова путы, тяжелые, как свинец, скуют ее душу. Рассказать все Силе значило сбросить в беспросветную тьму этого доброго, совершенного, безупречного человека. К тому же Лика не знала даже, кто из двоих дороже ей: князь или Сила. Князь, притягивая к себе все существо девушки, наполнял в тоже время ее ум ужасом своих взглядов, воззрений, принципов. Сила не то: Сила - ее брат по духу, брат по родству с человечеством. Она твердо знала, что общее дорогое дело, захватив их обоих, сблизит их.

   К тому же князь Всеволод исчез отсюда безвозвратно. Уже более трех недель машинист Браун покинул спичечную и о нем не было ни слуха ни духа. А в эти две недели сколько радости принес Сила их фабрике! Решили не брать нового управляющего. Сам Строганов непосредственно стал управлять своим спичечным делом. Рабочие вздохнули свободнее. Фабричная больница еще более усовершенствовалась с водворением в ней врача, приглашенного Силой. Восьмичасовой рабочий день завершил собою торжество спичечников.

   - Благодетель наш! Отец родной! - говорили рабочие, встречая Силу. - Век не забудем того, что ты сделал для нас!

   - Не я это сделал, братцы, не меня благодарите... Одна золотая душа научила меня заботиться о вас, быть вашим братом. Ее благодарите! - отвечал он, весь сияя счастьем.

   Спичечники знали, кто была эта "золотая душа", и при встрече с Горной быстро обнажались головы, а глаза зажигались таким приветливым светом, что Лика могла смело рассчитывать на верную, неподкупную любовь этих людей.

   И она любила их и думала о них, постоянно, а сегодня мысль об этих людях более, чем когда-либо преследовала ее. С сегодня она становилась еще ближе к пим. Ее связь с ними закреплялась еще одним лишним звеном. Сегодня назначена была ее свадьба с Силой.

   Лика чувствовала себя теперь более, чем когда-либо принадлежащей своим милым серым братьям. Фабрика являлась теперь ее родиной, ее раем, где она чувствовала забвенье, местом успокоения всех ее былых невзгод. Она даже мало взволновалась от приезда матери, которая вместе с братом Анатолием и его женой Бетси, кузиной Силы, приехали к ним. Не особенно досадило и знакомство с отцом и матерью жениха, богачами-фабрикантами.

   Это были люди старого закала, какие уже выводятся теперь в наш век, так сказать, последние могикане купеческого мира. Они смотрели подозрительными глазами на "генеральскую дочку", сумевшую закрутить голову их "молодцу", и нескрываемое изумление сквозило в их глазах при виде худенькой, издерганной, нервной Лики, с ее короткими кудрями, с ее глазами, делавшими ее похожей на святую Женевьеву.

   Анастасия Лаврентьевна Строганова долго приглядывалась к Лике, потом отвела сына в сторону и проговорила с выражением красноречивого страха:

   - Силушка, милый ты мой! да она у тебя не из курсисток ли тех, что без толку по Петербургу мокрые хвосты треплют?

   - Не бойтесь, мамаша, не курсистка Лидия Валентиновна! - поторопился успокоить мать Сила.

   - А не больна она у тебя?.. Ведь, глядеть не на что! Худа, как щепка!

   - Нет, здорова, мамаша, - едва удерживая улыбку, отвечал Сила.

   - То-то, смотри!.. Ох, не радостна мне твоя свадьба, Силушка! Толи бы дело из нашего общества купеческого выбрал... А то слава одна, что генеральская дочка, а ни приданого за ней особенного, ни красоты не видать...

   - Ну, уж вы это молчите, мамаша! Лидия Валентиновна - красавица, каких мало, а душа у нее - бриллиант! - горячо возразил Сила.

   Лика случайно услышала этот разговор и только улыбнулась в душе.

   Приданое, красота, здоровье... какими дикими, какими странными казались ей эти слова... Причем тут красота, здоровье, деньги, когда ее душа тесно прилегла к душе Силы и обе их души ждут появления сверкающего солнца народного благополучия?

   Строганов-отец произвел на нее более отталкивающее впечатление, нежели его недалекая супруга. Он своими рысьими глазками умел живо разглядеть все преобразования и усовершенствования на фабрике.

   - Баловство это, брат, - сердито хмурясь, произнес он по адресу сына, - распустил парод, поблажки одни... Наших фабричных во как держать надо, - сжимая свой огромный кулак, добавил он, - тогда только они поймут, что они в капиталистах нуждаются, а не мы в них.

   Все это вспомнилось девушке, пока она лежала, пробудившись в постели. Новый гудок на фабрике заставил ее быстро подняться... Было восемь часов и все спали еще в нескучневском доме. Только с кухни доносился стук ножей да в гостиной возилась горничная с уборкой комнаты.

   Весь дом как бы преобразился с приездом гостей. Вместе с появлением Марии Александровны, матери Лики, появились и шелест шелковых юбок, и одуряющий аромат духов "вера-виолетта", и французская непринужденная болтовня. Брат Анатоль привез с собою безразличное отношение к "диким идеям" Лики и великолепные розы.

   Внезапная мысль при виде цветов бросила в краску лицо Лики. Она быстро взглянула на часы.

   Четверть девятого. До "Старой усадьбы" всего три версты. Она успеет сходить туда и положить в старом бельведере эти розы. Она не знает, куда увез тело Ханы князь, но место кончины маленькой японочки она покроет цветами. Пусть эти цветы скажут другому бедному увядшему цветку Востока, что его искренне оплакивает златокудрая девушка. И, быстро одевшись, Лика пустилась в дорогу.

  

  

   Все били уже в сборе, когда раскрасневшаяся, порозовевшая от быстрой ходьбы Лика вошла в столовую.

   Ее мать лежала в шезлонге и читала газету. Ее чуть подрисованное лицо могло сойти за молодое при тусклом освещении сентябрьского дня. Невестка Карской, маленькая толстенькая женщина в блузе-распашонке, какие обыкновенно носят беременные женщины, была далеко не авантажна со своим одутловатым лицом и безучастным взглядом усталых апатичных глаз. Лика невольно вспомнила другую, Бетси, какою та была года три тому назад, бойкую, веселую хохотушку, и ее сердце болезненно сжалось. Зато Анатолий остался тем же. От замены военного платья штатским отставной корнет не проиграл нисколько. При виде Лики он быстро пошел ей навстречу.

   - Наконец-то! А я чуть-чуть не умер с тоски... Смотрел в окно... на красную рябину и вспоминал, что сегодня маленький Рагозин должен приехать со своей Нинеттой из Парижа и какую шикарную встречу закатят ему на вокзале наши друзья!

   - Анатоль! - с ужасом протянула Карская и сделала испуганные глаза в сторону Бетси.

   - Ах, пожалуйста! - недовольно протянула та, - я не ревнива... Не стесняйся, Анатоль! - насмешливо бросила она в сторону мужа.

   Тот только поклонился ей чуть заметным поклоном и продолжал:

   - Лика... Надеюсь, ты не последуешь примеру "у моей дражайшей половины" и не станешь допекать Силу своей ревностью. Не рекомендую... Честное слово, это не способствует семейному счастью.

   - Чем меньше требований, тем больше счастья! - томно проговорила Карская.

   - Да, maman, не правда ли? - с чуть заметной усмешкой произнесла Бетси, - оттого-то я и не слишком требовательна к моему Анатолю.

   - Бетси искала совершенства и уверяет меня, что я обманул ее ожидания... - насильственно смеясь, произнес Горный. - Но, ведь, я не лгал ей, нисколько, я ничуть не причислял себя к идеалу мужа.

   - А что касается идеала, - отозвалась со своего места Бетси, - то я придаю ему надлежащую цену; найти идеал так же трудно, как и прожить жизнь без супружеской лжи.

   - Это - маленький философ в юбке, и она права, - подтвердила Карская. - Идеальных мужей нет... кроме petit papa, конечно.

   - И Силы! - улыбнулась Лика.

   - Ликушка верно сказала. Сила Романович - золото! - вмешалась в разговор Зинаида Владимировна. - Таких людей, как Сила, днем с огнем не сыщешь. За них я спокойна.

   - Ручаться нельзя ни за кого... - устало проговорила Бетси.

   - Милая, ты не здорова и все тебе кажется в мрачном свете. Конечно, надо принять во внимание твое положение... напрасно ты пустилась в такой долгий путь! - бесстрастно произнесла Карская.

   - Я хотела полюбоваться на ее счастье. Милая Лика, ведь, вы ничего не имеете против этого! - и толстенькая женщина протянула руки Лике.

   Та порывисто бросилась к ней, схватила эти маленькие ручки и сжала их в своих. Чутьем догадывалась Лика, как глубоко несчастна бедная невестка, и всей душой сочувствовала ей.

   - Милая Бетси! - прошептала она чуть слышно на ушко молодой женщине, отчего бледные щеки последней окрасились мгновенным румянцем. - Вы оденете меня к венцу, не правда ли, милая Бетси? После обеда мы пойдем одеваться... Венчание назначено в восемь. А пока, что говорится в сегодняшних газетах, мама?

   - Беспорядки всюду и везде... В вашем городе еще спокойно?

   - Вполне... - мотнув головой, сказала Зинаида Владимировна.

   - Я не понимаю, чего хотят эти люди? Пожар народного движение охватил половину России... А эти забастовки, эти волнения на фабриках... эти митинги и сходки, к чему приводят они? - и Карская нервно подернула плечами.

   - Милая мама, вы спрашиваете, чего хотят эти ? Хотят иметь свою человеческую долю, в которой отказано им. Хотят сознательного равенства с вами поставленными в более благоприятные условия, - горячо произнесла Лика.

   - То есть, хотят быть господами, хочешь ты сказать? - прищурившись на дочь, спросила Карская.

   Сознание господства должно жить в каждом человеке, - еще горячее подхватила Лика. Человеку определено быть царем животного и растительного мира, и если бы Творец хотел господства одних и рабства других, Он создал бы патрициев и плебеев аристократов и пролетариев, вельмож и шляхту... Он положил бы границы между первыми людьми. Но создав Адама, Он сделал его царем хлебопашцем, садовником того дивного сада, который зовется эдемом, и господином, властителем в одно и тоже время.

   - А по-моему, не то, - снова подняла голос Карская. - Есть люди, которые привыкли к рабству и труду с колыбели, и давать им новые условия жизни, довольство, роскошь и негу, - значило бы выбить их из колеи.

   - О, как это безнравственно, что вы говорите, сестра! - раздался из угла голос до сих пор молчавшей Зинаиды Владимировны. - Если они родились в нужде, грязи и смраде, в отрепьях и наготе, их надо пичкать хлебом с мякиной, по-вашему, и сделать из них белых невольников, потому только, что они поставлены с колыбели в худшие условия?

   - Но нужно же кому-нибудь работать! - капризным тоном проговорила Марья Александровна.

   - Работать нужно всем и наслаждаться жизнью всем надо тоже в равной степени. Пусть труд и богатство будут ровнее распределены между классами и тогда... тогда Россия будет идеалом европейского государства, - прозвучала мощная тирада с порога комнаты.

   - Сила Романович! - вырвалось из груди присутствующих.

   - Ты с ума сошел? В день свадьбы жених показывается на глаза невесте! - в патетическом ужасе произнес негодующим тоном Анатоль.

   - На минуточку-с, ей Богу, на минуточку-с, - растерянно произнес богатырь-Строганов, - у меня дельце есть до Лидии Валентиновны, - и, смущенно сияя своими добрыми глазами, он протянул Лике небольшой конвертик. - Вот-с мой свадебный подарок, Лидия Валентиновна, - произнес он, совершенно растерявшись, - благоволите принять-с! А теперь исчезаю! - и, весь малиновый, Сила Романович скрылся за дверью, успев всунуть в руку Лики принесенный конверт.

   - Что это такое? Банковый билет, кажется? - и, забыв все свое аристократическое достоинство, Марья Александровна быстро вскочила со своего места и с легкостью девочки подбежала к Лике. - Билет в несколько сот тысяч!

   Лика вскрыла конверт и, вынув оттуда толстую синенькую книжку, быстро раскрыла ее.

   - Ах! - вскрикнула она, всплеснув руками. - Милый, милый Сила!

   - Но что это значит? - разочарованно протянула Марья Александровна, ожидавшая увидеть в конверте какой-нибудь документ громадной стоимости.

   - А это значит, милая мама, что в нашем губернском городе повторяются частые забастовки и Сила выстроил там даровую столовую для безработных и принес мне книжку с миллионом даровых обедов, которые я могу рассылать рабочим.

   - А-а!.. - неопределенно протянула Марья Александровна.

   - Признаюсь, я не видел более странного брака, - проворчал себе под нос Анатоль, - вместо свадебной корзины со всякого рода драгоценностями, какие-то контрамарки с обедами для этих грязнулей!

   - Настоящий союз двух революционеров! - попробовала улыбнуться Карская.

   - Сознательный брак добрых и честных людей, - произнесла Бетси, оживившись на минуту, и, подойдя к Лике, протянула ей руку. - Мне кажется, что пора одеваться!

   - Да, да! - спохватилась молодая девушка и вдруг неожиданно наклонилась к подурневшему, одутловатому личику толстенькой женщины и крепко поцеловала ее в самые губы.

  

  

   Крошечная деревенская церковь была залита огнями, Лика Горная об руку с братом входили в нее. В Красовке не было церкви и пришлось венчаться в Колотаевке, в 4-х верстах от фабрики. Старенький священник дал знак на клирос, и хор красовских фабричных грянул концерт в честь невесты.

   Это был сюрприз для Лики. Ее лучшие друзья приветствовали ее первые при начале обряда. Она низко наклонила белокурую головку, к стриженым кудрям которой искусные руки Бетси едва сумели прикрепить белый вуаль и нежный букет флердоранжа. Потом глаза Ликии отыскали такого же дорогого друга, такого же близкого товарища ее сердцу.

   Сила Романович стоял недалеко от аналоя... Сшитый в губернском городе фрак сидел на нем мешковато, высокие воротнички резали шею, ему было душно И неловко в этом торжественном наряде, но его милое лицо сияло таким счастьем, а голубые глаза были с таким чистым восторгом устремлены на входившую невесту, что все некрасивое и смешное исчезало в нем, только и видно было из всего богатырского существа Силы - что счастливое лицо и прекрасные глаза.

   Старенький священник взял руки жениха и невесты и подвел их к аналою. Анатолий, шафер Ликии, И новый фабричный доктор, шафер Силы, подняли золотые венцы над головами брачующихся.

   - Обручается раба Божия Лидия рабу Божию Силе! - продребезжал на всю церковь дряхлый голос, и Лика почувствовала прикосновение кольца к своему горячему пальчику.

   Церковные двери широко распахнулись и целая толпа фабричных втиснулась в церковь. Всем им любо было поглядеть на обряд венчания их "благодетелей".

   Лика не молилась. Она машинально вслушивалась во все, что читалось отцом Георгием и пелось на клиросе, и безотчетно ответила "да" на вопрос священника о добровольном ее согласии на брак, но молиться она не могла. Она отвыкла молиться с тех пор, как судьба сыграла с ней новую злую шутку в лице встречи ее с Гариным.

   К тому же она находилась точно во сне все последнее время и эта сонливая рассеянность мешала ей долго сосредоточиваться на одной мысли.

   Точно в тумане, сознавала Лика, что венчается она, Лидия Горная, а не кто-либо иная, что венчается она по собственному желанию со своим давнишним другом-приятелем Силой, которого любит всей душой, но что где-то, в тайниках ее души, живет, дышит, копошится другое чувство, нудное и сверлящее, которое ядовито, тлетворно, странно и могуче в одно и тоже время.

   "Вздор! Я люблю Силу, милого, доброго Силу!" - твердил рассудок девушки, а сердце, или, вернее, один уголок сердца, шептал иное: "Князя Гарина ты любишь. Любишь единственной, роковой любовью"...

   "Единственной, роковой любовью, - вторил рассудок и тотчас же добавлял настойчиво: - но ты его никогда не увидишь... Никогда! Никогда! Никогда!"

   "Никогда"... - отвечало эхом сердце, и холодные струйки потянулись от него, наводняя собою все сокровенные уголки естества Лики.

   - Никогда! - почти вслух прошептала она.

   Ее взор упал на толпу приглашенных.

   Вон стоит ее мать, красивая, нарядная, возбуждающая невольное восхищение фабричных, в жизни своей не видавших ничего подобного в своем медвежьем углу, та самая мать, которая три года тому назад, когда с ней случился тот ее страшный грех с князем, не постеснялась отпустить ее из дома потому только, что "свет" не прощает ничего подобного своим верным жрицам. И теперь эта мать приезжала к ней сюда, чуть ли не за тысячу верст, и с притворными слезами благословляла ее на брак с Силой, потому только, что Сила - миллионер-капиталист, в недалеком будущем владелец двух фабрик, а у petite papa, благодаря непроизводительным тратам блестящей Мими Карской, накопилось до ста тысяч долга.

   И Анатоль, успевший просадить в три года приданое жены, уже закидывал Лике удочку по поводу суммы, обещанной Силою на ее карманные расходы.

   Взгляд Лики упал на коленопреклоненную фигуру. Зинаида Владимировна Горная горячо молилась за счастье племянницы, не замечая крупных слез, катившихся по ее лицу.

   "Тетя! Милая тетя! - умиленно произнесла девушка в своих мыслях. - Вот кто был мне второю матерью, настоящей матерью, не погнушавшейся принять меня в те тяжелые минуты... Ах, мама, мама! Зачем ты такая? Зачем ты положила пропасть между нами?.. Зачем лицемерие, ложь, мама?.. Ты никого не любишь, кроме себя, так имей же мужество не прикрывать своего нравственного недочета. Ведь, они же не скрываются, они кажутся такими, какие есть".

   И Лика остановила свои глаза на достойной паре представителей фирмы "Строганова и сына" и его супруге. Вся залитая бриллиантами, с пухлыми пальцами, не сгибающимися от тесно нанизанных на них колец, эта живая витрина бриллиантовых вещей, туго затянутая в чуть ли не парчовое платье, истово крестилась, не отнимая глаз от иконостаса.

   "Эта, по крайней мере, но прикрывала ничем своего нравственного скудоумия, - продолжала анализировать Лика. - Эта попросту брякнула мне в первый же день приезда: "А и жидка же ты, будущая доченька! И за чем это тетенька смотрела? Откормить бы тебя хорошенько... А то от такой худышки какого же потомства ожидать можно?"

   О, скольких усилий стоило Лике удержаться и, расхохотавшись в лицо, не сказать этой бриллиантовой тумбе, что вряд ли они могут надеяться на потомства от ее брака с Силой и что не для потомства сошлись они с обоюдного согласия.

   Но Лика опомнилась вовремя: сказать - значило бы подвергнуть неприятным разговорам Силу, а Лика берегла этого большого ребенка, сделавшего ей столько Добра, как может только беречь любящая мать свое детище. Они и так допекали его за то, что он венчается здесь тихо и скромно, будто крадучись, а не задает пышного свадебного пира в Петербурге, на зависть всей купеческой братии. И потом они будут должны уехать сегодня после венчания, все - и старики Строгановы, и мать, и Анатоль с женою - уехать десятичасовым поездом в их северный город с его северными интересами, способными заморозить каждую живую душу. И пусть, пусть уезжают!

   Бетси ей не жалко теперь...

   Лика так увлеклась своими мыслями, что дребезжащий голос старичка-священника невольно заставил ее вздрогнуть, пробудиться от ее мыслей.

   - Жена да убоится мужа! - продребезжал этот голос вместо обычного раскатистого баса дьякона, за неимением его.

   Лика невольно улыбнулась и посмотрела на Силу. Он ответил ей ясной доверчивой улыбкой.

   Нет, тысячу раз нет! Им нечего бояться друг друга. Они - равноправные союзники своего брака, они - два равных товарища по нравственной силе. Мысль о подчинении, страхе смешна и нелепа в применении к ним...

   - Поцелуйтесь! - произнес снова священник и Лика доверчиво протянула к мужу свое прелестное лицо.

   Сила Романович почти с благоговением прикоснулся к ее щеке губами.

   Обряд венчания был кончен. Лидия Горная осталась где-то далеко, пустым и далеким призраком. На поприще старой милой деятельности выступала Лидия Строганова, и, проходя от алтаря к дверям церкви, молодая женщина ласково кивала серой толпе, смотревшей на нее с доверием и лаской, и ее уста шептали чуть слышно:

   - Друзья мои, милые мои, вам будет хорошо со мною!..

  

  

   Последний колокольчик замер вдали. От крыльца фабричного дома, отремонтированного заново, отъехала последняя коляска. Старая тетя Горная долго крестила и целовала на прощанье свою девочку и уехала от новобрачных, взволнованная, как никогда.

   Лика, проводив гостей, прошла в свою комнату и изумленная остановилась на пороге. В этой прелестной комнатке, превращенной стараниями Силы в целый эдем шелка, кружев, ковров и аромата, стояла нарядная, красивая, рослая девушка с венком белых роз в руках.

   - Анна Бобрукова! - вырвался из груди Лики изумленный возглас.

   - Я, Лидия Валентиновна, - почтительно кланяясь, произнесла та. - Меня прислали сюда к вам наши фабричные поздравить с законным браком и поднести вам эти цветы.

   - Ах! - тихо и взволнованно проронила Лика и, схватив обеими руками букет, погрузила в него прелестное лицо. - Это - лучший подарок, который мне удалось получить когда-либо, подарок моих дорогих, любимых друзей! - и, прижимая одной рукой букет к сердцу, она другой обняла молодую девушку и крепко поцеловала ее в ее румяное полное лицо.

   И вдруг высокая, Анна пошатнулась, как былинка и скользнув на пол, обвила руками колена Лики.

   - Не ласкайте меня! Не ласкайте! - лепетала она, едва удерживаясь от рыдания. - Я не стою вашего расположения... Я оскорбляла вас... и дурное думала о вас, чистой, святой девушке... Помните, когда вы хотели вырвать негодяя Брауна из наших рук и до этого, я указывала на вас, как на его люб....

   - Молчите! Ради Бога, молчите! - вся бледная прошептала Горная.

   - Нет! Нет! Не могу! Я дурная! Я гадкая... Я смела вас облить грязью, вас, святую, прекрасную... Я от зависти это... или ревности. Я видела, какими глазами глядел он на вас, и ненавидела вас и его... Ведь, я принадлежала ему, ведь, я его любила! - и она снова громко неудержимо зарыдала, прижимаясь головой к коленам Лики.

   - Вы? Вы принадлежали Гар... Брауну? - вырвалось из груди молодой женщины.

   Анна только безмолвно кивнула головой, не отрывая лица от платья Горной.

   - И вы любили его, а он вас? - чуть слышно прошептала вопрос новобрачная.

   - О, что касается его - этот зверь не мог полюбить, меня даже... Его сердце давно, - говорил он, - отдано кому-то. Но, тем не менее, он не погнушался взять меня, как вещь, потому что у меня красивое лицо и здоровое тело... А я любила его и без рассуждения кинулась ему на шею... Я... - и снова тяжелое рыданье огласило розовую комнату новобрачных.

   Лика горько усмехнулась.

   "Так вот он каков!.. В годы страданий он не изменился нисколько... Любя меня, Всеволод не стеснялся срывать цветы наслаждений мимоходом...А я верила ему... Верила, когда все его прошлое было полно жертв, подобных Анне!"

   Обаятельный образ князя снова выплыл и встал пред Ликой с насмешливой улыбкой и сверкающим взором недобрых глаз.

   И странно! Ни гнева, ни ненависти не ощутила в своем сердце Лика. Прежнее жгучее чувство влечения к нему, к этому безжалостному человеку заговорило в нем. Острая боль захватила Лику. Ее душило почти физически мучительно-нестерпимым порывом любви, отчаяния, муки.

   Анна совершенно иначе истолковала этот порыв.

   - Вы презираете меня! Вы не хотите простить меня, Лидия Валентин