Буданцев Сергей Федорович - Мятеж

АТ

   красная с позолотой сочилась вывеска так.

   Елена пробиралась сюда - по ведомству.

   В Агитационно-Вербовочном Отделе, рядом, никого не было. В комнатах здесь, в Комиссариате, - трепетно, малолюдно, рябовато от пыли. У служащих потные пальцы. Обжигают (особенно это заметно по тому, как их бросают) телефонные трубки, кажется, что по проволокам льется не гуденье и шепелявый притянутый сюда голос, а плавленный металл.

   - К телефону.

   - "Товарищ, попросите губвоенкома тов. Лысенко. Что? Не приезжал? А, это вы... Сейчас перестанет соединять Центральная. В городе мятеж. Председатель губисполкома убит".

   Мембрана - каленое кольцо.

   - "Президиум арестован. Что? Да все разбежались!"

   Мертво и неожиданно: прощальный поцелуй разъединенья.

   Елена вышла из кабинета комиссара.

   Рванули двумя-тремя вопросами: она - начальство.

   Кто-то плеснул белой известью.

   Горячо?

   Холодно.

   Белая известь - бледность.

   Ремингтонистка, мелькнувшая мимо, в смоль насурьмила черные толстые брови.

   Где-то слабонервная раскололась истерикой:

   - Что делать, товарищ Елена?

   - Уходите все, бегите.

   - А вы?

   - И я...

   Белая кисть мазала лица:

   проступали черные толстые брови - на зрителя,

   глубоко падали глаза.

   - А-а-ах!

   Охнуло всем домом и съежило простенки: стали шире окна, укрыться некуда: простенки ежатся, узятся: куда деваться?

   Тенькнуло стекло: рикошет.

   Сжался.

   К черному ходу.

   Но черный ход

   сжался -

   как судорожные челюсти: не выберешься. Он стал сводчатым, темным, заставленным кадками, ложные двери пересекают бег, вся эта сложность встала за мятежников. Когда вдруг из широкого горла хлынул в глаза двор, покрытый бесконечным небом... -

   к заборам!

   бежать!

   Елена дрогнула: по забытой вязаной кофточке заледенела нежная девичья спина, как будто в эту влажную жару высасывают из тела его нормальный жар; но вязаной кофточки не было.

   В дом, в опустелое нутро дома, плеснуло шипящей кислотой:

   Елена рвала бумаги в столе комиссара...

   Рвануло с улицы, вытолпили вестибюль.

   - Послушайте, - бормотала Елена: - Где здесь еще секретные бумаги?

   В комнате никого не было, а все-таки кого-то приходилось спасать.

   - Вот эти списки надо уничтожить.

   Елену извнутри освещала какая-то нелепая выдумка.

   Вытолпили вестибюль, гудя приближались по комнатам крики и грохоты:

   - Никого нет.

   - Утекли, сволочи.

   - Пулемет тащи. - -

   - Где? - -

   - Вот он! - -

  - Оставили. -

   - Упустили. - - - - Замка-то нет. Отвинтили, мать их

   перемать.

   Елена растворила дверь: зачем?

   - Есть один.

   Это управдел: Ступин.

   "Разве он". У него лицо вытеснило полкомнаты.

   Вырвали.

   Вынесли.

   - Еще одна! - -

   - Баба! -

   - Стой! Баландин! Васька! -

   - Та самая... - - Что третьеводни у нас. - -

   - ...Ораторша. -

   Карманный электрический фонарик вспыхнул в закрытых глазах: "Забоишься". Тогда, ночью. Елена пощупала маленький холодный браунинг в кармане. Браунинг и теперь с собой.

   - Стой! Держи ее!

   Елена взлетела вверх, как во взорванном погребе, жалкий услыхав хлопок: слегка кольнуло горячим плечо.

   Пустой дом с золоченой сусальной пыльцой.

   Цветочки ранений - ромашки - на окнах.

   На площади, против Кремля дробью сыпался беспорядок, суетня, вызываемая к жизни множеством людей, не нашедших себе применения в данной обстановке, но применения этого ищущих.

   Это - лихач?

   Нет, только один передок, лошади половина взмахивает левой ногой.

   - Берегись!

   Проскакала оглобля.

   Трамвай, запрокинув зеленое лицо, остолбенел, он увяз; он влип в омертвелые провода.

   В судорожных объятьях перекрестка запутался автомобиль: из него выносили теплые кули.

   Угол гостиницы "Виктория" лизнуло острым языком пули; тогда вытек распаленный глаз зеркального стекла на шарахнувшийся тротуар.

   Здесь, в гостинице, засела инструкторская школа сводного революционного отряда. Гостиница сбросила с вывески буквы, заменив зияния целым столбом, целым роем прицельных мушек.

   Инструкторскую школу предполагают осаждать, ее охватывают какими-то отрядами с трех улиц, выводят пулеметы и пулеметы ставят на двор гостиницы, чтобы запереть все выходы. Обнаруживаются какие-то сгущения, распоряжения слышны, многое совершается молча; рой прицельных мушек уже жужжит.

   Шестая.

   Толпы хлынули, как известно, на Кремль черным дождем; опоенный черной влагой Кремль грохотал: грабежом. Из подсоборных подвалов выносили бутылки и яйца ручных гранат, револьверы, похожие на сухие корни, винтовки, пулеметные ленты и т. д.

   Наганы - г.г. офицерам.

   Появлялся офицер в толпе, и толпа уже не растекалась жидкой лавой, загустевая, а строилась:

   в параллельные,

   в прямоугольники,

   в ромбы и трапеции

   строевых частей.

   Митинги.

   Лозунги.

   Белые кители и золотые погоны.

   - Вся власть Учредительному Собранию!

   - Долой Советскую власть!

   - Гады-большевики продали немцам Россию.

   - Истребить: гадов.

   Звякают шпорами, кривя презрительные губы.

   - Ну, замитинговали товарищи.

   - Да, от этой привычки их скоро не отвадишь.

   - Товарищи - товар ищи. Хе-хе! Питерский гарнизон.

   Проходившие мимо Консистории озирались почтительно: там сейчас вытянуты военной выправкой; называют себя временным Штабом и выбирают Начальника Гарнизона: он - единственный - выборный, - все остальные будут назначены. Как Земский Собор после Смутного времени.

   - Хе-хе, Романова, Михаила Федоровича.

   Поручик Антипьев высунулся в раскрытое окно и, словно на блюде, подал плоский крик:

   - Да здравствует наш вождь -

   - выждав -

   - ПОЛКОВНИК ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ.

   Редко и беспомощно пыхнуло:

   - Ура!

   - Хто такой?

   - Капитан Солоимов, поезжайте немедленно к полковнику Преображенскому. Здесь рядом на Затинной улице.

   - Я знаю, батюшка, полковника двадцать лет.

   (Уже лестно.)

   - Отказов его не принимайте: решенье организации.

   ПОЛКОВНИК ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ.

   Никто не знает.

   (Седые усы. Обрюзгший. Отекший. В синем мундире. Проехал верхом, только и видели.)

   Теперь из Консистории во двор бегают люди:

   - По распоряжению полковника... - -

   - По приказанию... - -

   - Послать взвод - -

   - По решению Штаба: господам офицерам образовать из своей среды ударный отряд для штурма инструкторской школы.

   - Поручик Крамаренко, возьмите человек 20 к губернскому комитету большевиков. Туда требуют подкрепления.

   - Слушаюсь.

   Чокнул шпорой.

   Уходя показал капитану Солоимову на полковника: молодец - старик.

   - Еще не сдаются?

   - Никак нет.

   - Много арестованных?

   - Не считали. Полная гауптвахта. Некоторых помяли сильно.

   - Не жалко.

   - Так точно, господин полковник.

   По пыльным морщинам мостовой, оступаясь проходят арестованные, рассекая рыхлые массы любопытствующих.

   Те же на лицах толстые, сурмленные, приговоренные брови.

   - Вид у "коммуниров" - роковой, хе-хе. Бледноваты.

   В Штабе гнездится горячий остро-пахучий выпот, струясь с лиц, покрытых мокрой пылью; и тонко пронзает пороховой дымок тяжкую ткань жары и влаги: все это от уличной перестрелки; выходя из перестрелки, г.г. офицеры удачно тщатся хранить иронический выбритый вид; г.г. офицеры хрупко крошат савельевские шпоры, звенящие на вежливых: лаковых и шевровых - сапогах. Впрочем, все пылится.

   И остроумно:

   - Перепроизводство офицеров.

   А в Кремлевской (бывшей епархиальной) типографии скачут проворные шрифты, из черных пальцев прыгая в тесные верстатки. А там и на корректурный лист:

  

   БРАТЬЯМ КАЗАКАМ

   станичники!

   Советская власть угнетателей народа в родном городе Вашего славного Войска НИЗЛОЖЕНА.

   Объявлена власть Учредительного Собрания.

   Вы - испытанные защитники народовластия - немедленно должны прислать войска для защиты, создавшегося усильями верных сынов России, порядка.

   Искры летели с посыльной мачты радиотелеграфа, жадно оседали на приемники.

   Поверх митингующих групп летает по площади облегчающая весть:

   - Надо продержаться: завтра придут казаки.

   - Вы будете распущены домой, как придут казаки.

   - О всех событиях сообщено куда следует.

   "Куда следует: в Ставку".

   Офицеры тщательно следили, как высказывались, как обсуждали приход казаков мятежники. Речи выступавших мобилизованных были тонкоголосы, сиплы и однообразны: долой большевиков, обещали мир, а дали войну. От этого стержня пушилась вся аргументация.

   Полковнику докладывали:

   - Известье о скором приходе казаков имеет определенно благоприятное влияние на мобилизованных. Воззвание поддерживает в них веру в победе над большевиками.

   - Чужими руками... - -

   Полковник усмехнулся:

   - Нет, господа, на мобилизованных надежда плоха. Они не помощники в нашей героической борьбе за родину. Вы скажете, что нельзя говорить холодно и смотреть трезво во время сраженья. Понимаю. Но в наше время обо всем говорят. Все оголяют. Господа, надейтесь только на себя. Мятеж произошел помимо нашей воли, т.-е. я хочу сказать, что не мы его организовали, а только приняли. Я понимаю... Мы только хотели... Теперь наша обязанность... Больше упорства, спокойствия, твердости, и победа за нами.

   Он замолчал. Все вышли. Старик оглядел себя. Как облако на него нашла внезапная темнота: он устал, хотел есть (поесть было покуда нечего, до и не до того), он сидел с ощущением своей забывчивости. Что забыл... "Ах, да. С таким настроением не побеждают". Внутри, под мускулами живота, пробегала твердая мокрая дрожь. "Да, не побеждают. Катя в обмороке. Послать некого. Сижу как в щели".

   Пять-шесть человек держались не гуще кремлевских толп, а жались они к стенам. Это те же: мобилизованные, друг с другом незнакомые, кое-кто из города, некоторые из деревень. Они даже больше помалкивали. Таких молчаливых было несколько, становилось немного больше; редкие отбивались от народа туда, где пореже, темную, вероятно, носили мысль.

   "В январе дрались не на жизнь, а на смерть. Теперь призывают. Тогда их прогнали. Теперь сами зовем. Некоторые волости соседствовали со станичниками... У них скотины сколько. По двадцать волов".

   Рассказ побежал.

   - Зимой этой, когда здесь война была, они мальчишку одного зарубили. Обойму нашли у него: "Ты, говорят, красногвардеец". Девяти лет. А потом, когда на них рабочие наперли, - только лампасы сверкали.

   - Воители.

   - Как можно одним казакам устоять.

   - Вон на Кубани они иногородних мобилизуют.

   Коляска одна выскочила дребезжать без передка.

   - Стой! -

   - Держи их! -

   - Стрелять будем. Стой! -

   Сразу после остановки закрытого верха пролетки выросли на мостовой лошадь в мыле и извозчик.

   - Кто такие?

   - Рассказывай - "коммерсанты".

   - Знаем мы таких купцов.

   - Это комиссар по разгрузке: я - таскаль - его видел.

   Увели.

   - Много их расплодилось с января месяца, как грибов в дождливое лето.

   - В Кремль повели.

   - Там: стенка.

   - Пущай, они извозчику заплатят. Небось, сколько казенного добра накрали.

   Чмокнула пуля лоб мостовой

   - это - инструктора -

   по поверхности шапок расходятся медленные круги; пули ложатся чаще, выбивая легкую пыль; по земле - воронки; толпа разбегается, залегая за выступы домов.

   За углом остановилось несколько молодых парней в полушубках.

   Рассказывают подбежавшим и выжидающим перерыва в перестрелке:

   - В Комиссариате, в этим, военном наши ребята одну ораторшу прихватили. Она сначала как сомлела, очухалась, когда ее уж под руки взяли вести. Ну, конечно, тут не до обыска. А она сразу отпрянула, моментально становится к стенке, выхватывает в момент браунинг, такой капельный, и прямо себе... В грудь метила, в сердце, да дрогнула, или об стенку, неудобно, повыше пуля пошла, как будто к плечу.

   - Мы ее знаем, она к нам в волость приезжала, речь говорила.

   - Вы сами чьи? - - - Бой-баба. - -

   - Мы Высоковской волости. - - Да, уж!.. -

   - Упрямая, должно быть, стерва. -

   - Откуда же она браунинг взяла? - - - Такой маленький, говоришь?

   - Им всем выдают, партийные. -

   - Все что угодно: самозащита. - - У них бомбы есть. -

   - На Козьем Бугре ихнего рийенного председателя поймали. В клочья изорвали подлеца.

   - Ну, плакать не будем. Нас самих, мобилизованных на смерть, хотели гнать.

   Стихло.

   Прошел взвод.

   - Золотые погоны - впереди!

   - Смотри-ка-сь, как саранча налетели.

   - Тоже, братцы, - хищные вороны.

   - Ну, этих - мы лучше большевиков знаем.

   - А инструкторская школа не сдается. Молодцы-ребята.

   - Не сдается - выжигать будут.

   - Выжигать?

   - Обязательно будут как тараканов.

   Господин какой-то храбро засиял панамой.

   - Выжигать - испытаннейшее средство в нашей гражданской войне.

   В январе от этого средства сгорела треть центральной части нашего города.

   Здесь только успели обсудить известие, а уж кулебякоподобный огромный дом - гостиница "Виктория" - в кровь разбит шелестящими кулаками пожара, как будто не дым, а багровые кровоподтеки вспухают на коричневых стенах. Там внутри рвутся выстрелы, они кажутся умирающими внутри.

   С улицы стоят мобилизованные и офицерский отряд.

   Пулеметы глотали за лентой ленту, обводя тонким носом по черным впадинам вытекающих дымом окон: хорошо работают Максимы.

   Залп из окон сорвал вдалеке листья: улице встретился городской сад; вдоль по улице шли пули, ломаясь у каменного фундамента ограды и дробясь по огромной глыбе какого-то памятника.

   Дом задыхается дымом; комья удушья - гуще и гуще; гуще с шумом вырываются кверху клубы.

   Залп

   по листьям, по камням -

   и взрыв одиночных выстрелов.

   Неистовому небу пламя грозит тяжкими кулачищами, выласкивая крышу, тлея по стропилам чердака. Оно уже томится целый час, рвясь и толкаясь, не в состоянии прошибить необходимую брешь.

   Залп.

   Это - агония. Выстрелы и в самом деле рвутся внутри, не пробивая дымной брони, не ложась по булыжникам.

   - Те-те-те! Это ведь они друг по другу.

   - Передайте капитану Дуклееву: он фанатиков не видал, не верит.

   Штабс-Капитан Дуклеев окончательно к ответу высох и сообщил:

   - Недурно пляшут египтянки.

   - Г-гаспада офицеры! - раздалась команда.

   Вдруг на углу обгорелое окно исступленной судорожной рукой - какая-то фигура, обезумев, мелькнула в дыму - швырнуло охнувшую бутыль бомбы, от которой в озверелый шорох пожара (пожар озлился гуще) ворвался дребезг и лязг: лопались стекла; булыжники метнулись к стеклам.

   - Берег голубчик на дессерт.

   С грохотом оторванных у пламени выстрелов пожар тучнеет. Он пухнет, как Бахус, шатаясь над крышей, мгновенно пухлые выпуклости жирных мускулов резануло пламя; над крышей воцарилось зыблющееся множество дымов.

   - Кончаются.

   - Снимать пулеметы!

   Отряд офицеров уходил к Кремлю, ведя впереди вооруженных мобилизованных.

   - Этих голыми руками не возьмешь.

   - А раньше-то? Их брали голыми руками?

   - Как бы на другие дома не перемахнуло.

   - Перемахнет!

   Перемахнет. Перемахивает.

   Горячкой и горячечной сыпью искр заражается побагровевший угол соседнего дома, сухие языки лакомо облизывают стены, на которых уже появляется легкое написанье дымков, пропадающих как симпатические чернила.

   - Ну, теперь пойдет!

   Оборачиваются; впереди кремлевские ворота.

   - А все равно не жить. Пускай горит.

   Визжал:

   - Это черт знает... Кто приказал?

   Капитан Дуклеев высыхал.

   - Не могу знать. Кому в голову пришло? Подожгли, господин полковник.

   Седьмая.

   С тыла Кремлю, там, где он горбом выставил зубчатую башню на взлете холма, вдоль реки пролегла садами Приречная улица, украшенная как бусами беспрерывным рядом пристаней.

   В воротах пристани, теперь превращенной в военную выкатился полый желтый ком стали: автоброневик "ГРОМОБОЙ", принадлежащий морскому ведомству. В ворота его выставили на руках: мотор броневика был непоправимо испорчен; выписали из Петрограда новые части, но покуда не получили.

   - Если бы он исправный был, этого бы не было.

   Рядом с мертвым броневиком стыл усиленный матросский караул, сжимая прогретые потными руками винтовки.

   Окружные сады тихи; тихи предместья; пристани ближние замерли совершенно; такой тишины здесь не было лет двести; так тихо бывает только на опушке огромного бора. Падавший из города шум глох в садах. Но броневик "ГРОМОБОЙ" недоверчиво поворачивал изредка в башенке, над черепом и скрещенными костями, пугливое дуло малокалиберного орудия.

   Двор пристани уже с июля месяца охраняется от посторонних; на дворе безлюдно: нет и матросов; непривычное безлюдье настораживает; во двор со всех углов натыканы пулеметы; воздух кажется разреженным.

   Сейчас осторожно сгружают второй батальон Советского имени Марата полка (это тот батальон, что был отправлен на пароходе). Небольшой пароход, везший красноармейцев, подошел незамеченным из города; город и Кремль были расположены вниз по течению реки, пароход пришел сверху; да и не до того. Но такова была сила этой духоты, разреженности, душившей и жегшей, что говорили хриплым шопотом, каким разговаривают в церквах старосты у свечного ящика. Сгружаясь, сбивались в закрытых помещениях: в складах, в конторе пристани, полурота осталась даже в каютах, дрожащих вместе с жаркой работой машинного отделения.

   Красно-зеленая масса красноармейцев густо приправлена синими матросскими воротниками.

   Повесть:

   - "Утром приходила делегация от офицеров. Завели музыку: "Вы за что? Вы за кого?". Нас матросов мало. Некоторые сдрейфили было. Офицеры, конечно, заливают, что все рабочие против Советской власти и хотят Учредительное Собрание".

   - Ну, а вы что?

   - "Нас, матросов, мало. Мы - ничего. Сказали, что как рабочие, так и мы. Прямого, конечно, ничего не дали понять, но сказали, что против рабочего класса мы не пойдем. Потребовали, чтобы нынче вечером разрешили собрание союза металлистов на заводе, мы там устроим совещание".

   - Ну, что же, разрешили?

   - "Сначала они закобенились. Но у нас в морской коллегии член товарищ Болтов, так тот их вокруг пальца обвел. "Да вы, - говорит, - не бойтесь". Те конечно: "Мы и не боимся. У нас сила". Ответа они прямого не дали, не запретили, а раз не запретили, то значит, можно собрание".

   Красноармейцы куражатся.

   - Значит, то да се, а так сказать, ничего особенного, в сущности говоря.

   - Ну, теперь, конечно.

   - "Что "конечно". У нас тут нашлись сачки, провокаторы, человечка три. Баломутят братву: нас мало, рабочие за них, надо итти присоединяться. А тут мы еще военного комиссара в трюме спрятали. "Так его, говорят, надо выдать". Подлецы. Ну, с ними долго Болтов не разговаривал. Их взяли и отвезли на баркасе к морю".

   - Зачем?

   - "Плавать учиться. В мешки еще здесь зашили, чтобы видели и не шебаршили. Баркас еще обратно не приходил".

   Остро разнесся запах гретых консервов.

   Сели обедать.

   Шопот.

   Проклятья:

   В Бога.

   В веру.

   В крест.

   В красной лакированной кают-кампании вооруженного судна "Молния" бело, как в ацетиленовом фонаре, от бледных лиц, волненья, тика и того пониженного шопота, который бьется во всех углах пристани, а главное от льющейся в иллюминаторы свинцовой сырости, которую сообщает солнечным лучам речная гладь.

   - Придут опять или не придут до вечера?

   - Забыли.

   - Нет, не придут теперь. Третий час. Засуматошились. Не так-то легко взять одну инструкторскую школу.

   - Эх, товарищи, что делает наша дезорганизация. Ведь нас, благодаря этому факту, голыми руками берут. Прежде всего надо держать связь. Ведь мятежники скопом нас одолели. А не соберись они скопом... Или мы бы были организованы...

   Из трюма, спрятанный там с утра, пришел губвоенком Лысенко, он сбрил бороду, отчего стал малорослым и малолицым до неузнаваемости.

   - Надо, товарищи, спасать положение.

   Он твердо упирается в привинченный к полу стол.

   - Завтра будет поздно. Войска, обещанные Калабуховым, пришли. Сегодня ночью надо, во что бы то ни стало, пробиться в Кремль.

   - Легко вам говорить, тов. Лысенко. Как пробиться? Это не то, что, имея гарнизон, коммунистический отряд, роту чрезвычайной комиссии и инструкторскую школу, до мятежа довести город.

   - Тов. Болтов, сейчас не пререкаться надо.

   - Есть. Замолчал.

   - Пробиться нужно и пробиться можно. Надо снять белогвардейский караул у ворот. Матросов могут пропустить, - ну, сказать, что они делегация, что ли. Их как своих считают.

   - Я пойду, - сказал Болтов.

   Еще никто не видит ночи. Поэтому все слова падают как пустые, полые, несбыточные. Но говорить о словах кто же будет?

   - Э-э! Эге!

   Мятеж закурился.

   Мятеж вышибает за садами, поверх клубящейся зелени, синие мягкие шары дыма, вот уже раза два багровое пламя проливалось в голубое половодье осеннего неба.

   - В чем дело?

   Из города прибежали разведчики.

   - Выжигают инструкторов.

   Солнце уже свисало вправо, уже у обрубленных теней стали появляться ноги и из-за косого плеча вырастала голова; день от дикого, бешеного побеления, что было в полдне, стал наполняться какой-то густотой и до того раскалился, что начал рыжеть, при чем явно было, что он скоро охладеет, ибо так продолжаться дальше не может. В воздухе появился липкий и сухой запах, напоминающий смолу, смолой обесцвечивалась рыжеватость: пожары разыгрывались.

   - Поручик Антипьев, сформируйте полуроту. Мне донесли, что на вокзал прибывают откуда-то большевистские части.

   - Капитан Дуклеев, вы поведете туда же свой офицерский взвод.

   Антипьев вышел на Кремлевскую площадь и начал, как на огороде, выпалывать солдат.

   Не идут.

   - Их - сила.

   - Ничего, братцы, справимся. Завтра придет и к нам смена.

   Краснолицый и плечистый штабс-капитан Солоимов хрипло ошарашил разговаривающих каким-то желтым визгом:

   - Не рассуждать! Будете разговаривать, - вас перережут как баранов.

   Минуты через три он привел Антипьеву целый взвод.

   - Ведите и не позволяйте этим мерзавцам лясы точить. Они на шею сядут.

   Антипьев засмеялся.

   - Я с ними не на действительной службе: четыре года. Не успеют сесть. Я в бой иду, а там надо беспрекословно...

   - Тем более, поручик. С богом!

   Штабс-капитан Солоимов вернулся в консисторию.

   - Разрешите доложить, господин полковник.

   Не дожидаясь:

   - Г.г. офицеры желтороты и миндальничают. А к вокзалу надо больше солдат. Там хороший эшелон, считать не меньше батальона. Нам надо два.

   - Капитан Солоимов, вам защищать Козий Бугор.

   - Слушаюсь, господин полковник.

   Он повернулся к офицерам.

   - Довольно в штабе сидеть. Здесь не парламент. Формировать части.

   Идут за офицерами разрозненным шагом, винтовки несут как дреколье.

   Козий Бугор от обезумевшего Кремля отодвинулся, загородился заметно - лишними. -

   - Чорт ее знает, даль какая! -

   улицами. -

   - "Далеко от базы". -

   по улицам уже издали сеялась перестрелка -

   "Молодец Крамаренко"! -

   и Антипьев погрузился в напряженную ходьбу.

   - Ложись.

   Козий Бугор - растянутая плоская возвышенность, отороченная с одной стороны полотном железной дороги - серым забором, в сером этом поясе красный кирпичный вокзал казался тусклой пряжкой; с другой стороны Бугор был обрезан рядом серых же домишек, пучащих пузыристые стекла на глинистый пустырь. Домишки эти теперь присели смешно и жалко - безответной толпой, моргая зелеными ставнями.

   Пыльный блин у вокзала перерезан окопами.

   - Большевики.

   Приземистый вокзал надвинул крышу плотнее и ниже, скосил башенки - за большевиков! - он обезлюдел, он стал суровым, далеким, негостеприимным. А обычно до него полторы версты - не больше.

   От кирпичного рыла вокзала маратовцы перебегают, зарываясь и ложась в иссеченный колеями суглинок.

   За забором истерично верещат белые барашки паровозных свистков.

   - Господин полковник, большевики у вокзала теснят.

   Сломана недокуренная папироса.

   По двору пронесли белую груду воззваний.

   - Будем надеяться, что придут!.. успеют.

   БРАТЬЯМ-КАЗАКАМ.

   - Ну, это для мобилизованного стада.

   - Едва ли командование успеет даже толком понять, что у нас делается. Связь все время поддерживалась слабая.

   - Капитан Солоимов, прикажите сформировать еще две роты.

   - Два взвода, господин полковник?..

   - Я приказываю: две роты... - ...Ну, сколько сумеете...

   - Драться не умеют: кисель.

   - Ну, как сумеют. До вечера продержимся.

   Ну, а вечером?

   А вечером - синь.

   По сини потухающее пожарище. Пожар не пошел дальше: воля божья, ветер не туда; ветер дул в сторону зданий, погоревших в январе. Огромные головни и раскаленные кирпичи: Инструкторская Школа (гостиница "Виктория") и Губ. Комитет Партии (б. д. губернатора); дымились еще два-три дома рядом, обгорев.

   А вечером синь.

   От реки шел неломкий плотный туман, глыбами сырости и холодка обкладывая синеющие безогненные улицы. Туман шел с заливных лугов, растекшихся к дальним казачьим станицам: он оттуда мел на город этим диким безлюдьем. Город, истрепетавший весь день, заглушил днем и ночью пульсирующую электрическую станцию; по улицам словно прошелся пылесос, обсосавший тротуары, скверы, площади: все стало массивно, отряхнув налет праха, пыли; одичание и ужас поселились в массивах на ночь; началось это с первой темноты рано: часов с 7-ми.

   По углам белые хлопья воззваний:

   БРАТЬЯМ-КАЗАКАМ.

   Без ламп в окнах, без уличных фонарей.

   - Не зажигай, пожалуйста, света: стрелять еще будут.

   - Жутко, мамочка.

   - Ничего, завтра утром все решится: казаки придут.

   Кремль еще не затихает, в бульканье летучих митингов погружены тусклые расплывы керосиновых фонарей. Но по весне оттаивает снег: расходятся митинги. Расходятся по городу ночевать - городские из мобилизованных, их никто не задерживает: некому задерживать.

   За россыпью освещенных окон, в консистории, офицеры удушаемые многолюдством, толпятся, докуривая папиросы. Полковник Преображенский сидит усталый, морщины текут по лицу на его старомодный мундир - смешно: при полном параде поблекнуть! - он опустил голову, под редкими волосами, на которых остались еще следы редкого гребешка, светится слабый, мягкий человеческий череп. Полковник говорит хриплым рваным голосом:

   - Господа офицеры! Ваши донесения я выслушал. Можете расходиться по домам...

   Передохнув:

   - Одну минуту подождите. Выслушал я... Слабо, господа офицеры. Организация никуда не годится. Это надо сказать прямо. Патрули на улицах есть?.. Я спрашиваю: есть? Капитан Солоимов!..

   - Никак нет, Константин Григорьевич, послать некого.

   - По домашнему. Плохо. Очень плохо. Нас можно взять голыми руками.

   Покачал головой. Старик уже хотел распечь, но устал. "Хорошо бы остаться одному". С усилием он выпрямился, оглядел всех двумя яркими точками: очков.

   - Ну, Бог не выдаст, свинья не съест. Поздравляю вас с первой и основной победой, господа!

   - Ур-ра.

   Внизу, в Кремле враждебный шорох пополз с губ:

   - Ишь, галдят! Рады!

   - Откуда их столько набралось?

   - Когда же большевиков расстреливать будут?

   - Ночью. Дай отдохнуть. За часовней.

   Часовня шарахнулась в угол, под склон холма, к стене. Туда повернулись глаза. Там и установилась - кровавая традиция.

   - Со мной останется только капитан Солоимов и дежурный адъютант. Дежурный офицерский взвод где?

   - В бывшем доме священника.

   - Хорошо. До завтра, господа. Пораньше. К 9 не опаздывать. Караулы надежны?

   - Надежны, господин полковник.

   Разговор в темноте.

   - У меня, поручик, в голове как кинематографическая лента: вспыхивает. Однако у Козьего Бугра не затихают.

   - Продержатся ли?

   - Продержатся: там Антипьев и Дуклеев. А Крамаренко даже свой иконостас обнажил, снял с сорочки и повесил на указанное место.

   - Д-да. Только мобилизованные - не солдаты. А эта буффонада с орденами лишнее. И на сорочке носить и теперь надевать. Раздражает это зря.

   - Пожалуй. А я ничему не верю. А вы заметили, что сегодня дрались только у гостиницы "Виктория" и около губернаторского дома? Чрезвычайки как не было никогда.

   - Разбежалась. Ну, она еще явится.

   - Да, с таким настроением не побеждают. Кто это сказал? Не помню. Если Чрезвычайка, по вашему, явится, - то зачем вы участвуете?

   - Как зачем? Да я никогда об этом и не думал. А так из обывательщины. Обыватель тоже может быть героем. Я за семь месяцев позабыл, что я был хорошим офицером, а муку семье возил. Ну, а теперь - повторение пройденного.

   - Оригинально, знаете.

   - Да, оригинально. Я думал, что мы, мятеж затевая, обывателями не будем. Куда там. В первый день обывательщина заедает. Полковник Преображенский - или это мне показалось - соусом парадный мундир закапал.

   - Да, он и в самом деле закапал. Котлету ел. Дочь прислала.

   - Э-хе. В первый день. А Троцкий в Смольном в обморок упал. С голоду, и не спал. А тут парадный мундир. Подумайте: парадный. И соус. А артиллерии у нас нет.

   - Так она у моряков.

   - Разоружить. И никто не сказал!

   - А сами вы почему не сказали?

   - Да так, обывательщина. Обывательщина на службе - бюрократизм. Не долез до вождя. Потом забыл. В первый день: бюрократизм. Потери у нас есть?

   - Кто их знает? Если есть, то небольшие.

   - Ну, вот. Все-таки есть. А медицинская часть есть?

   - Нет. Не видал.

   - А политически мы как-нибудь обставили переворот? Перевернули и ладно. А когда собирались, то все тарахтели: меньшевики, кадеты, эс-эры.

   - Ну, их к чорту. Завтра будут.

   - Ну, к чорту. Пусть будут завтра. Это их дело.

   - А вот артиллерии нет. Вернемся в Штаб. Вокзал бы можно обстрелять.

   - Не стоит..