Маурин Евгений Иванович - Пастушка королевского двора

скрикнула, словно пораженная в самое сердце, и с силой оттолкнула от себя короля.

   - Ты слышишь? Слышишь? - истерически крикнула она. - Этот певец прав! Я - просто низкая потаскушка! - девушка зарыдала и с обычной женской логикой добавила сквозь слезы: - Ты видишь теперь сам, что позволяют себе здесь со мной, хотя я ни в чем не виновата!

   Но король, ошеломленный всем происшедшим, положительно оглушенный этой дерзостью неведомого певца, продолжал недвижимо стоять на том же месте, куда отбросил его толчок Луизы.

   А певец тем временем пел третий куплет, еще бесстыднее, еще язвительнее, чем первые два. И в третий раз сатанинским хохотом прозвучал припев:

   Ты - пастушка?

   Нет, ты просто - потаскушка!

   Луиза снова вскрикнула, еще болезненнее, еще мучительнее, чем прежде.

   - Я убью на месте этого негодяя! - яростно крикнул король, выходя из своего оцепенения, и, обнажив шпагу, бурно вылетел из комнаты.

   Но стоило ему выбежать за порог комнаты, как с дерева, росшего почти под окном, послышался слабый свист, и пение сразу оборвалось посредине.

  

   Людовик, к вящему изумленью всех попадавшихся ему по дороге придворных и слуг, бурей выбежал в парк. Но полянка перед окнами комнат Луизы де Лавальер была совершенно пуста. Король, словно взбешенный волк, обрыскал все углы и закоулки, потоптал даже роскошные цветы в клумбах, истыкал шпагой все кусты, но не обнаружил никого. Безрезультатность поисков довела его ярость до последних пределов, и, держа перед собой шпагу, как бы собираясь поразить какого-то никому, кроме него самого, невидимого врага, король побежал вдоль аллеи.

   Вдруг из-за угла навстречу ему показалась фигура Филиппа Орлеанского, шедшего ленивой, развалистой походкой. Увидев своего царственного брата в таком странном виде, герцог вытаращил глаза, раскрыл рот и спросил:

   - Милый Людовик, что с тобой? За кем ты гонишься?

   - За певцом! - прохрипел король. - Я искрошу его подлое тело в куски! Где он?

   - За каким певцом, дорогой брат? - с тревогой в голосе спросил Филипп.

   - Как, разве ты не слышал этого подлого, наглого пения?

   - Милый Людовик... Я просидел здесь в парке по крайней мере целый час, с самого завтрака, и ей-богу не слышал никакого пения. Тебе что-нибудь показалось...

   Для напряженных нервов короля наступила реакция. Он раскрыл рот, выпустил шпагу из рук и пошатнулся. Филипп едва-едва успел подхватить брата и не дать ему упасть Осторожно обняв его, герцог подвел его к дерновой скамейке и усадил.

   Прошло несколько минут в тягостном молчании. Все спуталось, все крутилось цветным вихрем в голове несчастного Людовика. Наконец он растерянно вымолвил:

   - Неужели мне все... показалось?

   - Ну конечно, показалось! - подхватил Филипп. - Ах, дорогой брат, говорю тебе, ты ведешь слишком усидчивую, слишком перегруженную работой жизнь! Так недолго и до беды! Тебе непременно надо развлечься, отдохнуть.

   Людовик промолчал в ответ. Он пытался собрать свои мысли. Перед ним, словно в тумане, мелькнуло испуганное лицо Луизы. И вдруг ему стало до боли стыдно своего поведения. Ведь он клялся, и только случай помог ему не нарушить клятву! Как покажется он теперь на глаза Луизы?

   И тут король почувствовал, что он не может встретиться сейчас с Лавальер, что ему стыдно ее, стыдно всех. Хоть бы сбежать куда-нибудь, скрыться, забыться хоть на миг!

   А Филипп продолжал:

   - Напрасно ты не хочешь поехать со мной в Париж. Как славно отдохнули мы бы там, как весело провели бы время! А каких женщин отобрал для этого пира из своей труппы старый шут Мольер! Да и эта Жанна, о которой я говорил... Она сложена как богиня. И как танцует. Поедем, Людовик, а? Лошади готовы, подставы дожидаются на местах. Мы, словно ветер, прилетим в Париж!

   Этот призыв Филиппа ударил Людовика по нервам, словно весть об освобождении. Ну да, конечно! Ведь хотелось же ему забыться, уйти куда-нибудь от этого тягостного чувства. И в то же время опять сверкнули в глазах разноцветные искры, расплываясь в тысячи соблазнительных женских образов.

   - Едем! Только сейчас! - крикнул он, хватая брата за руку.

   - Ну вот! - обрадовался Филипп. - Так я пойду распоряжусь, а ты, вероятно, зайдешь к себе переодеться?

   - Да, да. Конечно! Я сейчас буду готов...

   - Но ты не раздумаешь?

   - О, нет! - король сухо расхохотался. - Я так благодарен тебе, Филипп!

   Он пожал руку брату и быстрым шагом направился к себе. Шел он, опустив с мрачным видом глаза книзу, и все, кто встречался с ним, испуганно отскакивали в сторону. Но Людовик никого не видел, ничего не замечал.

   У себя в кабинете он увидел графин с прохладительным питьем, жадно потянулся к графину, налил себе стакан, выпил его залпом, налил еще и еще...

   Питье освежило короля, в голове стало яснее. И в то же время внутри что-то настойчиво, еще настойчивее, чем раньше, звало вон отсюда.

   Людовик подошел к большому венецианскому зеркалу и оглядел себя. Костюм был немного смят, кружева чуть-чуть потрепаны.

   - Ах, да не все ли равно? - вслух произнес Людовик. - Король - везде и во всем король!

   Но тут ему вдруг вспомнилось, при каких обстоятельствах пришел в такое состояние его камзол, и волна жгучего стыда обожгла ему сердце. И в то же время в голову кинулось глухое бешенство.

   Людовик резко отвернулся и задел при этом за графин. Через секунду он с диким проклятьем схватил неповинный сосуд с прохладительным питьем, высоко взметнул его над головой и с раздражением кинул об пол, заставляя разлетаться вдребезги.

   - Вот! - с облегчением сказал он затем.

   - А-гхм! - послышался вдруг позади него чей-то осторожный кашель.

   Людовик резко обернулся и увидел... Беатрису Перигор. Теперь он окончательно вышел из себя.

   - Опять вы? - заревел он, наступая на девушку со сжатыми кулаками, и, казалось, что он вот-вот изобьет Беату. - Что вам нужно? Как вы смели явиться сюда?

   - Ваше величество изволили забыть, но вы сами вручили мне ключ для того, чтобы я могла в необходимый момент незаметно и без помехи явиться к вам, - ровным, спокойным голосом ответила девушка.

   Ее спокойствие отрезвило короля.

   - Так что же вам нужно? - уже гораздо мягче спросил Людовик.

   - Так как ваше величество все же, как я и говорила, решили ехать на праздник герцога Филиппа, то я хотела указать вот на что. Когда на празднике произойдет неожиданный сюрприз, то весть о непредвиденном исходе хитрой затеи наших врагов быстро дойдет сюда, и я предвижу, что под влиянием злобы от неудачи они могут отважиться на такое отчаянное дело, которое я не смогу предупредить. Поэтому необходимо, чтобы вы, ваше величество воспользовались случаем и задержали всех присутствующих на празднике под арестом до расследования, а сами как можно скорее вернулись обратно. Вот и все!

   Беата церемонно присела и попятилась к потайной дверке, через которую она вошла сюда.

   Король с немым изумлением посмотрел на девушку. Его просто начинала пугать эта необъяснимая осведомленность.

   - Я ли сошел с ума, или в самом деле весь мир перевернулся вверх ногами? - пробормотал он. - Нет, я должен дознаться, в чем тут дело. Эй, мадемуазель... мадемуазель! - крикнул он вслед исчезавшей Беатрисе.

   Но в ответ ему послышался скрип запираемого замка.

   Конечно, Беатриса слышала этот призыв, но ей некогда было удовлетворять любопытство короля. Она спешила к Луизе, бившейся в жесточайшей истерике. Правда, около Лавальер оставалась д'Артиньи, но в таком беспомощном положении рискованно было оставлять Луизу под защитой легко терявшейся Полины. Мало ли что могли придумать в это время враги Луизы? Вдруг у них появился еще какой-нибудь новый план, и они воспользуются нервным припадком девушки, чтобы под видом лекарства подсунуть ей какую-нибудь гадость? И Беатриса ускорила свои шаги, торопясь к Луизе.

   Однако ее опасения были напрасны: Лавальер, уже значительно успокоенная, лежала в полной безопасности на кушетке в своем будуаре, но все еще имела очень несчастный вид. Ее волосы были распущены, заплаканные глаза окружены глубокой синевой, а белые изящные руки, судорожно сжимая какой-то клочок бумаги, безвольно и беспомощно свисали вниз.

   - Злая, злая! - с ласковой укоризной произнесла Беата, подходя к Лавальер. - Какой тревоги наделала ты нам всем!

   Вместо ответа Луиза привлекла к себе подругу и опять горько заплакала.

   - Но побойся Бога, Луиза! - тревожно воскликнула Перигор. - Да возможно ли так глубоко и долго страдать от ничтожной обиды? Какая-то глупая, дерзкая песенка. Да я на твоем месте и внимания не обратила бы!

   - Ах, ты ничего не знаешь, Беаточка! - сквозь слезы ответила Луиза. - Разве я плачу от обиды? Да, наоборот, я бесконечно признательна певцу и его песенке! Не будь этого, ведь я... сегодня... - Она снова заплакала, но поспешила подавить набегавшие слезы и продолжала: - Меня ужасает не то, что было, а то, что чуть-чуть не случилось! Подумать страшно, Беата! Сегодня я совсем потеряла власть и волю над собой, ласки Людовика опьянили меня, и я готова была забыть долг чести и стыдливости. Если бы не эта песня... Подумать страшно! И я плачу от ужаса: вдруг это повторится, и я паду?

   Тут Луиза окончательно не выдержала и опять заплакала.

   - Ах, вот что! - воскликнула Беата и звонко рассмеялась. - Значит, ты плачешь от мысли, что может настать день, когда ты перестанешь мучить человека, глубоко полюбившего тебя, и дашь ему и себе полное, вполне заслуженное счастье?

   - Старый спор, Беата, - уныло и нехотя ответила Луиза. - Только, как видно, мы с тобой никогда ни на чем не столкуемся. Ты видишь счастье там, где, по-моему, - только позор и погибель!

   - А если даже так, - запальчиво воскликнула Беата, - если даже для тебя самой в этом был позор или погибель, ты все-таки не можешь отрицать, что для короля в этом было бы счастье! В чем же тогда выражается любовь? Не составляет ли самопожертвование, самоотречение ее главного свойства? Но ты, как видно, просто не любишь или недостаточно любишь своего Людовика, только и всего!

   - Люблю ли я его? - меланхолично повторила Луиза. - Ты ошибаешься, Беата! Я пошла бы на казнь, на муку ради него и ради одной его улыбки радости обрекла бы свою душу вечной гибели! - Она широко распростерла руки вдаль и с дрожью истинной страсти простонала: - О, мой король, мое божество! Дай мне умереть за тебя, и я умру со слезами благодарности и радости! Но ты не хочешь понять одно, Беаточка, - продолжала она. - нельзя приносить жертву за чужой счет. Я готова отдать королю все, чем имею право распоряжаться. Но разве честь имени Лавальер - только моя собственность? И разве могу я обмануть доверие матери, которая верит, что я не изменю долгу девичьей стыдливости, не опозорю ее седин, не омрачу склона ее честно прожитых лет?

   - И ты так уверена, что маркиза де Сен-Реми будет огорчена и придет в отчаяние, если ее дочь займет самое высшее положение, какое только доступно француженке некоролевской крови?

   - Милая Беата, - устало ответила Луиза, - мы с тобой уже так часто и много спорили на эту тему, что мне, право, не хочется в двадцатый раз повторять доводы, против которых ты еще ни разу не могла привести серьезное возражение. К тому же, я чувствую себя очень утомленной. Авось сон даст мне сегодня покой, в котором так нуждается моя душа! Вместо ответа вот возьми это письмо, которое я получила сегодня от матушки. Прочти его и скажи тогда сама, могу ли я пойти на то, что ты мне так легкомысленно указываешь!

   Луиза протянула Беате письмо, которое она держала зажатым в руке и опять устало упала на подушки. Беата взяла беленький клочок и с раздражением вышла из комнаты.

   Придя к себе, она бросила письмо маркизы де Сен-Реми на стол и машинально пробежала его. Вдруг ее глаза расширились, лицо выразило настороженное, радостное изумление. Склонившись над письмом, Беата еще раз внимательно перечла следующее:

  

   "Дорогая моя дочка! Пишу из Блуа, куда я приехала по вызову маркиза де Сен-Реми. Мне было вовсе не на руку бросать Лавальер в такую пору когда хозяйственные заботы так и кипят, но твоему отчиму опять стало очень плохо. Ах, вообще в последнее время наши дела идут не очень-то хорошо!

   Я с ужасом гляжу в будущее. Маркиз с таким трудом получил несколько лет тому назад эту службу у герцогов Орлеанских, все шло как будто хорошо, но в последнее время почва опять заколебалась у него под ногами. Герцогиня шлет одно резкое письмо за другим, маркизу все время строят разные каверзы, непрестанно донимают его всевозможными придирками, и сразу видно, что ищут только предлога, чтобы отказать ему. Но что будет тогда с нами. Один Бог знает! Лавальер не дает дохода, только-только удается покрыть расходы, а ведь больше у нас ничего нет.

   А тут еще и ты огорчаешь нас. Маркиз прямо называет тебя неблагодарной, но я убеждена, что он неверно осведомлен. Люди злы и готовы сочинить, что угодно. Впрочем я не могла как следует расспросить маркиза, потому что он очень, очень болен и мне не хотелось волновать его.

   Но, повторяю, я и так уверена, что маркиз получил неточные сведения. Я знаю тебя, ты - умна, добра и хорошая дочь. Разве могла бы ты забыть, что маркиз всегда был тебе истинным отцом, что мне тяжело на старости лет считать каждый грош, что твой брат, не имея протекции, никогда не добьется повышения, что твоей сестре скоро надо будет показаться в свете? Нет, нет! Я уверена, что все это - сплетни. Наверное, король просто как-нибудь пошутил с тобой, может быть, в добрую минуту сказал тебе несколько ничего не значащих любезностей, а завистники сочинили из этого целую историю. Потому что, если бы... Но нет, нет! Что говорить о том, что невозможно? Кто различит среди пышных придворных роз скромную туреннскую фиалку?

   Крепко целую тебя, моя милая Луизетта, и выражаю твердую уверенность, что ты не забудешь о существовании своих близких.

  

   - И эта дурочка еще уверяет, что маркиза де Сен-Реми... О, наивность! - воскликнула Беатриса, звонко расхохотавшись.

   Затем она вскочила с места, схватила с бюро лист пергамента с витиеватой надписью на титульном листе: "Родословное древо девицы де Конта, виконтессы де Перигор де ла Грэ дю Бонтаржи", - и, прижимая его к груди, принялась танцевать какую-то дикую, фантастическую пляску.

  

   Быстро мчались кони, пожирая одно лье за другим. Комочком съежившись, в углу экипажа сидел король Людовик. Его воспаленный взор машинально улавливал путевые картины, ничего не воспринимая, не запоминая, не реагируя, И все мысли, все чувства сосредоточивались в двух словах: "скорей" и вперед"!

   Вот темным пятном синеет вдали лес, набегает, ширится, высится. Вот охватила со всех сторон ароматная лесная полутьма. Вперед! Вперед!

   Крутой сбег пути, резкий заворот, стальной блик реки. Бурей проносится экипаж по шаткому мосту. Ходуном ходят расшатавшиеся бревна, скрипят и напрягаются скрепы, того гляди - все расползется, поплывет. Что за забота? Только вперед... вперед!

   Поле, деревушка вдали. Далеко отбрасывает в сторону длинную вечернюю тень высокая, остроконечная колокольня. Откуда-то доносится свирель пастуха. Что она напоминает? Король досадливо морщит лоб, и вдруг звуки свирели отчетливо выводят ему: "Ты - пастушка? Нет, ты - просто потаскушка!". Ах, не все ли равно? Только вперед, вперед!

   Но что это? Остановка? Ах, перепряжка. Ну, скорей! Главное - вперед, вперед!

   И опять мчится экипаж, мелькают леса, поля, мосты, колокольни, а он все мчится и мчится - вперед, вперед!

   Филипп помог брату выйти из экипажа и почтительно повел его по широкой мраморной лестнице, по бокам которой стояли приглашенные на пиршество гости, восторженно и подобострастно приветствовавшие короля.

   Людовик остановился посредине и сказал:

   - Господа, я очень благодарен вам за приветствия и встречу, но... мне это не по душе. Что за черт? Или вы, может быть, думаете, что я явился на заседание парламента? - он резко, сухо рассмеялся и продолжал: - Нет уж, оставьте на сегодня церемониал. Я хочу веселиться среди друзей. Пусть Вакх и Киприда сравняют здесь всех нас!

   - Увы, государь, - ответил старый маркиз де Майетон, - сам всемогущий Зевс не может сравнять короля с простыми смертными!

   Людовик снова рассмеялся, и этот сухой, короткий смешок, необычная нервность короля, явная странность всего его поведения заставили придворных с некоторой тревогой переглянуться.

   - Но я и не думаю равняться с тобой, мой старый Майетон! - ответил Людовик, продолжая подниматься и вступая наконец на заставленную цветами и растениями верхнюю площадку. - Ты стар, хил и уже не можешь как следует служить милым божкам древности. А я молод и полон сил, я хочу вина и женщин! - Король почти крикнул последние слова, и его глаза при этом сверкнули жгучим огнем, словно он бросил кому-то дерзкий вызов. - Вина и женщин! - повторил он и снова тихо засмеялся. - Нет, в этом нам не сравняться с тобой, Майетон, клянусь Венерой, нет! - Он уселся в кресло под пальмой, обвел воспаленным взором присутствующих и потер себе лоб, как бы стараясь собрать разбегавшиеся мысли. - Но все-таки очень прошу вас, господа, забыть на сегодня всякий церемониал! - снова заговорил он после недолгого молчания. - Я устал, господа, мне хочется слиться сегодня с шумной и веселой толпой. Смейтесь, разговаривайте, не обращайте на меня внимания - такова моя просьба, таков мой приказ на сегодня, господа!

   В этот момент, заметив в стороне Варда, который еще после завтрака стремительно умчался в Париж, Филипп воспользовался словами короля, чтобы сказать:

   - В таком случае ты позволишь, милый Людовик, оставить тебя и озаботиться хозяйственными вопросами?

   - Делай, что хочешь, и предоставь мне полную свободу. Это - лучшее, что ты можешь сделать для меня! - было ему ответом.

   Филипп поспешно подошел к Варду взял его под руку, отвел в сторону и нетерпеливо спросил:

   - Ну что?

   - Все великолепно, - ответил маркиз. - Механизм действует без зацепочки, Жанна отлично освоилась и ничуть не теряется. Что за роскошь эта девчонка!

   - Так, - промычал Филипп. - Ну а в остальном? Вакханки одеты? Залы освещены?

   - Все готово!

   - Так не будем же терять время!

   Филипп отошел от колонны, вышел на средину площадки и, хлопнув в ладоши, крикнул:

   - Господа, дорогие гости, внимание! Так как пир без женщин - не пир и так как лучшими женщинами все-таки были женщины классической древности, то по моему специальному заказу прямо из седой старины прибыл целый транспорт вакханок!

   - Да здравствует герцог Филипп! - дружным хором ответили гости.

   - Однако, - продолжал герцог, - бог Вакх решительно отказался прислать столько вакханок, сколько их нужно по количеству моих гостей. "У нас, - сказал он, - женщину надо завоевать, и только сильный и ловкий достоин владеть красивой женщиной. Пусть же сильные и ловкие будут награждены добычей, пусть неловкие и слабые платятся одиночеством за недостаток энергии!" Ну, с богами не спорят, господа, да ведь если подумать, так старик, пожалуй, прав! Поэтому прошу вас всех пожаловать в большой зал. Через одну из дверей ее появятся мои гостьи из классической Греции. Не зевайте, ловите, хватайте ту, которая понравится вам! И пусть победители с торжеством ведут свою добычу в пиршественный зал, пусть уныло плетутся за ними побежденные! Прошу!

   Гости с хохотом и шутками веселой гурьбой двинулись в комнаты.

   У входа в большой зал каждый невольно ахнул. Пол был густо усыпан песком, стены и колонны задекорированы вьющимися растениями, в которые были вплетены розы, а в песке были всажены низкорослые цветущие кусты, которые, не закрывая общего вида, превращали зал в своего рода лабиринт с широкими дорожками и лужайками.

   Гости разбрелись по разным уголкам этого импровизированного сада. Дверей было довольно много. Если бы знать, через какую именно вбегут вакханки, можно было бы увеличить свои шансы на добычу, став поближе. Но как это узнать?

   Людовик горделиво отошел в сторону и стал так, чтобы видеть перед собой весь зал. Затея брата очень забавляла его, но он и не думал принять участие в общей ловле. Вот еще! Если какая-нибудь вакханка особенно понравится ему, всегда будет время напомнить, что он - все-таки король Людовик! Но интереснее всего позабавиться общей картиной. Вот ведь как все насторожились, точно собаки на зверином следу!

   Вдруг послышался какой-то страстный вопль многих женских голосов, часть стены, где дикий виноград маскировал широкую дверь, неожиданно распахнулась, и в зал вбежала толпа разнузданных вакханок. Легкие сандалии, венок из плюща на распущенных волосах да тигровая шкура, наброшенная на обнаженное плечо, составляли весь их костюм.

   Размахивая увитыми плющом тирсами, вакханки выбежали на центральную площадку и с гортанным, призывным воем "Эвоэ, Вакх!" рассыпались по дорожкам. Поднялось что-то невообразимое. Мужчины кинулись вдогонку за женщинами, а те, не переставая издавать дразнящие дикие звуки, увертывались, скакали, словно вспугнутые козочки, через кусты в клумбы, чтобы трепетно замереть наконец в объятьях счастливого охотника.

   Король воспаленным взором следил за общей сумятицей. Он любовался, как несся ловкий Вард за стройной, упругой брюнеткой, перепрыгивая через кусты и дорожки и в то же время никого не задевая и не толкая. Он смеялся, видя, как старый Майетон, от которого никак уже нельзя было ожидать особой прыти, заменив опытом и хитростью ловкость и силу, оттеснил в сторону трех молодых соперников и быстро завладел намеченной им себе жертвой. А там тяжелый, грузный, противный колосс Равидон рухнул прямо на шипы розового куста, споткнувшись о ногу, предательски подставленную ему увертливой рыженькой вакханкой с нежной, словно прозрачной кожей, сквозь которую просвечивали голубоватые жилки, и плутовскими черными глазенками. Король в восторге захлопал себя по бедрам (граф де Равидон всегда вызывал в нем чувство глубокой антипатии) и тут же зааплодировал, увидев, как Филипп, стрелой перемахнув через куст, в одно мгновение ока схватил в объятия не успешную увернуться рыженькую.

   Но вот суматоха затихла, все вакханки были переловлены. Победители, гордо обняв свою добычу важно пошли по дорожкам. Несчастливцы (их было очень немного) старались пренебрежительной улыбкой показать, что неудача нисколько не огорчает их и если бы они захотели...

   Слегка задыхаясь и обнимая свою рыженькую, Филипп подошел к Людовику.

   - Что я вижу! - воскликнул он. - Как, ты никого не поймал? Но ты, по-видимому, и не участвовал в общей охоте, Неужели никто из возбудил в тебе желания ловить и поймать? А ведь здесь много настоящих красавиц. Посмотри-ка хоть на мою добычу! Что, небось хотелось бы быть на моем месте?

   - Я чувствовал бы себя глубоко несчастным, если бы оказался на твоем месте! - ответил король.

   Рыженькая сверкнула черными глазенками и скорчила обиженную гримасу, а Филипп с некоторым смущением спросил:

   - Как? Разве ты находишь...

   - Я нахожу, что несчастье - обнимать одну, когда хочется обнять всех, всех! - хрипло ответил король.

   Филипп засмеялся и шепнул на ухо брату:

   - Погоди, за ужином ты обнимешь прекраснейшую женщину, обнимая которую можешь искренне думать, что обнимаешь всех!

   Он прошел дальше и кивнул метрдотелю, ожидавшему у одной из дверей. Тот быстро удалился. Тогда Филипп захлопал в ладоши и, крикнув: "к пиру, господа, к пиру!" - повел вперед свою рыженькую. За ним гурьбой пошли и парные, и одинокие, счастливчики и неудачники.

   Томные, вкрадчивые рыдания скрипок оркестра Люлли встретили гостей при входе в столовую. Ароматной, дурманящей волной пахнул на них ветерок из одной комнаты, воздух которой был пронизан цветами и куреньями.

   Посредине столовой полукругом изогнулся стол. В ярком блеске люстр и канделябров радужными пятнами сверкали цветы, искрился хрусталь, расползались лучистыми отсветами массивное серебро и золото. Вместо стульев или кресел по касательной к дуге стола были поставлены увитые цветами кушетки.

   Филипп подвел короля к середине стола и затем принялся рассаживать гостей, стараясь устроить так, чтобы неудачники все же хоть с одной стороны имели возле себя вакханку. Когда все было приведено в порядок, он возлег сам через место от короля, от которого его отделяла рыженькая.

   Полулежа на своей кушетке, король оглянулся по сторонам и только теперь заметил, что как раз против его места к столу примыкал круглый выступ, шириной локтей в семь. У самых краев этот круг был обвит, как и все здесь, гирляндой разных цветов. Но внимание короля было тут же отвлечено пестрым роем лакеев, забегавших с кувшинами и блюдами.

   Людовик подставил свой кубок под струю темно-красного бургундского и залпом выпил благородное, старое вино. И еще более пряно запахли для него цветы, еще страстнее зарыдали скрипки!

   Началось пиршество - разгульное, хмельное, дурманящее. Нервный смешок вакханок, старое вино, пряные яства, рыдающие вздохи скрипок, радужные пятна цветов - все погружало чувства в дразнящий туман. И казалось, что грезишь, что сонным видением переживаешь мечту олимпийского пира!

   Но вот Филипп ударил по серебряной доске и, когда шум затих, крикнул:

   - Теперь молчание и внимание, господа!

   Лакей почтительно подал герцогу деревянный молоток с очень длинной ручкой. Филипп вооружился этим странным орудием и троекратно стукнул в самую средину таинственного выступа, приходившегося против королевского места. Тогда доска выступа словно раскололась на восемь частей, которые провалились внутрь, обнажая широкое отверстие.

   Все, затаив дыхание, устремили взоры к этой таинственной трубе.

   Филипп два раза ударил в серебряную доску, литавры оркестра Люлли глухо и таинственно забили тихую дробь, в отверстии послышался какой-то шелест, оттуда показалась голова, затем плечи, торс, и глазам восхищенных зрителей предстала на серебряном блюде закутанная в прозрачное покрывало женщина. Оркестр грянул аккорд и стих. Женщина в покрывале замерла в античной позе. И из груди присутствующих вырвался единодушный вздох: перед ними была ожившая статуя, тело которой могло соперничать с мрамором в лучших творениях ваятелей древности!

   Несколько минут, а, может быть, - часов или секунд - кто мог восприять счет времени при виде этой воплощенной красоты идеала женского тела? - женщина на блюде продолжала неподвижно стоять, словно ожившая Книдская Венера,^[44] еще не скинувшая последнего покрывала!

   Но вот герцог снова ударил в серебряную доску, оркестр заиграл сладострастную, дикую мелодию быстрого темпа, и Книдская Венера пришла в движение.

   Эти дикие, фантастические движения в сущности нельзя было назвать танцем, но они были прекраснее всякого танца. Змеей извивалось гибкое, упругое тело, дразняще белевшее мрамором сквозь зеленый газ покрывала, и воспаленным взором следил король за каждым поворотом, за каждым изгибом мечты пластической Грации. Все страстные грезы его последних дней, казалось, воплотились в этом теле. И, невольно задерживая дыхание в груди, Людовик трепетно ждал, когда богиня кончит свою жертвенную пляску и прострет к нему свои манящие объятия!

   Но вот резким аккордом оборвалась музыка. Танцевавшая остановилась, на мгновение замерла, затем резким движением сорвала с себя покрывало и, опустившись на одно колено и страстно простирая к королю белые руки дивной пластичности, застыла, как бы ожидая призыва.

   Король жадно пожирал воспаленным взором безукоризненные линии ожившей статуи. На одно мгновение его глаза с любопытством остановились на двух родинках, симметрично расположенных, со строгими очертаниями королевских лилий, по обе стороны груди. Он слегка нагнулся вперед, поднял руки, как бы собираясь притянуть к себе красавицу.

   Но тут случилось что-то странное, необъяснимое, что показалось каким-то кошмаром всем присутствующим. Словно устав от своей неподвижной позы, красавица слегка вздрогнула, затем содрогнулась резче, словно ужаленная насекомым. Затем все ее тело стало дрожать. Видно было, что красавица, нервно передергивая плечами, от чего-то удерживается. Рука, несколько раз вздымавшаяся и отдергивавшаяся, не выдержав наконец, потянулась к груди, к плечам, к бокам. И везде, где, почесывая, коснулась эта рука, вдруг, на глазах у всех, показывались красные пятнышки, которые тут же багровели, превращались в отвратительную сыпь и расползались все шире и шире.

   С криком отвращения вскочил король.

   Красавица окончательно не выдержала. Упав на серебряное блюдо, она принялась кататься по нему яростно терзая ногтями все свое зудевшее, больное, еще недавно такое белоснежное, такое прекрасное, теперь такое отвратительное тело. А сыпь проступала все ярче, все ожесточеннее чесалась несчастная Жанна Риколь, ее тихие стоны стали переходить в вопли, потом в рычанье. Не выдерживая больше, она, рыча, словно затравленный зверь, рвала ногтями тело, превращавшееся в сплошную язву.

   - Что это значит? - крикнул король, бешено топнув ногой.

   Но никто не ответил ему. В ужасе застыли группами повскакавшие с мест гости, бледный, с трясущейся челюстью стоял в стороне герцог Филипп.

   Король брезгливо отвернулся и пошел к выходу. Вдруг он вспомнил слова Беатрисы де Перигор. Как, да ведь она сказала вчера: "Когда вы увидите неожиданное украшение красавицы, вспомните, что это украшение готовилось Лавальер".

   - Герцог Филипп! - яростно крикнул он, остановившись в дверях.

   Герцог растерянно подбежал к брату:

   - Ваше величество...

   - Что это значит, герцог?

   - Но, ваше величество, я сам не понимаю...

   - А я понимаю, ваше высочество! То, что вы предательски готовили другой, обрушилось на вас самих. Герцог Филипп! Клянусь Богом, если бы вас не защищала общность крови со мной, завтра же ваша голова скатилась бы под топором палача! Но ничто - ни происхождение, ни высокий сан, ни кровное родство со мной - не спасет ваше высочество, если теперь вы осмелитесь нарушить мое приказание. Я приказываю, чтобы из стен этого дворца никто не смел выходить до завтра. Всякое сношение, с внешним миром должно быть прервано, пока не будет получен мой указ, определяющий вашу дальнейшую участь. Я подумаю над вашей судьбой, но молите вашего патрона, святого Филиппа, чтобы он вселил мне в душу хоть каплю милости к вам! - Король оглядел присутствующих и, остановившись на герцоге де Сент-Эньяне, крикнул: - герцог де Сент-Эньян! Вас я не могу считать заодно с заговорщиками, но, если я ошибаюсь, да хранит Господь вашу голову! Приказываю вам немедленно отправиться за войсками и окружить цепью солдат Пале-Рояль. Затем мне немедленно должны быть приготовлены лошади и высланы верховые за подставами. Вы будете сопровождать меня. Да скажите командиру части, что он отвечает мне головой за всех, кто здесь находится. К этой несчастной позвать доктора. Ее нужно унести отсюда, а то бедняжку еще отравят, чтобы скрыть следы преступления. Ступайте, герцог, я подожду вас внизу!

   Король повернулся и вышел из столовой. Спустившись по мраморной лестнице, он уселся внизу в кресле. Вскоре послышался шум экипажа. Вслед за этим прискакал на рысях отряд конных солдат. Еще раз подтвердив командиру отряда свое предупреждение, что он отвечает головой за малейшее упущение в надзоре за строгой блокадой Пале-Рояля, король уехал с Сент-Эньяном.

   Тем временем Филипп, чуть не плача, уцепился за Варда:

   - Бога ради... Что делать? Что делать?

   Тот пренебрежительно пожал плечами:

   - Я дорого дал бы за то, чтобы узнать, какая каналья испортила нам все дело. Но теперь уже ничего не поделаешь. Что делать, спрашиваете вы? Да ровно ничего! Продолжать!

   - Что продолжать?

   - Да веселиться! Неужели нам нужно в тоске и отчаянии просидеть здесь до утра? Полно вам! Король отходчив, да и едва ли у него найдутся улики в руках. Иначе он постудил бы не так. Моя голова вам порукой, что завтра все сгладится. А теперь будем пить и любить!

   - Ты прав, Вард! - согласился Филипп.

   Жанну Риколь унесли. Опять заиграли скрипки оркестра Люлли, гости расселись, слуги забегали с вином и кушаньями. Мало-помалу опять послышался нервный смешок вакханок. Оргия снова вошла в свою колею. Только теперь она стала еще отчаяннее, безудержнее. Никто не знал, что сулит ему завтрашний день, и каждый хотел взять все что можно от сегодняшнего!

  

   Вард не ошибался, называя короля отходчивым. Как ни был возмущен Людовик, он не мог не уловить в трагическом происшествии комических черточек. Конечно, он еще не понимал вполне, что такое тут произошло, но приблизительно представлял истину довольно точно. Иначе говоря, он догадывался, что Жанной Риколь и обезображиванием Луизы его хотели отвлечь от его страсти, а вот этот маленький чертенок - Беатриса Перигор - вмешался, и планы врагов перевернулись в обратную сторону. Как она это сделала? Об этом он не мог составить себе ни малейшего представления! Но сделала она это великолепно - такая ловкая, маленькая шельма! И король, еще недавно выказывавший все признаки бешеного гнева, вдруг, к величайшему изумлению Сент-Эньяна, начал тихо посмеиваться. Затем ему представилось, какую гримасу скорчит Генриетта, когда узнает о происшедшем, и при этой мысли король начал откровенно хохотать.

   Так доехали они до Фонтенебло. Было около часа ночи, когда Людовик вошел к себе в комнату. Но спать ему не хотелось. Неестественное возбуждение, охватывавшее его еще несколько часов тому назад, совершенно улеглось, голову уже не жал какой-то стальной обруч, мысли текли ровно и спокойно. Открыв окно, Людовик облокотился на подоконник, любуясь, как полная луна ныряла в прихотливых волокнах растрепанных тучек.

   - Какая чудная ночь! - вполголоса пробормотал он.

   - О, великолепная! - согласился за его спиной голос Беатрисы Перигор.

   Король вскочил, обернулся и в течение некоторого времени молчал, не зная, рассердиться ли ему или рассмеяться. Но вся фигура девушки представляла собой такое воплощенное смирение, такое олицетворение невозмутимой невинности, что Людовик не выдержал и расхохотался.

   - Ну-с, вы зачем? - коротко спросил он ее затем.

   - Я пришла за своими предками, государь! - ответила Беатриса, показывая на сверток пергамента, который она держала в руках.

   - Слушайте, маленький дьяволенок, - сказал король, подбегая к девушке и пребольно ухватывая ее за розовенькое ушко, - хотя вы и замечательно ловко устроили свою каверзу - и вы еще расскажете мне, как подстроили ее, расскажете, расскажете, расскажете! - при каждом повторении этого слова Людовик пощипывал ухо Беаты. - Но... предков вы этим еще не заслужили... о, нет! Вспомните-ка наш договор: за что я обещал вам добропорядочных предков?

   - Но я пришла получить предков не за "каверзу", а по точному смыслу нашего договора, государь! - ответила Беатриса.

   Людовик широко раскрыл глаза, выпустил ухо девушки и воскликнул:

   - Что такое? Вы хотите сказать... Но нет, это невозможно! - в нем вспыхнула злоба при мысли, что надежда, так ярко сверкнувшая перед ним, опять должна отойти в сумрак несбыточного, и он крикнул: - Или вы в самом деле так обнаглели, что осмелились явиться сюда для того, чтобы шутить со мной, словно с ровней?

   - Но вы, государь, даже еще не выслушали меня! - смиренно возразила Беатриса.

   Людовик напряженным взором посмотрел ей в лицо. Он заметил, что уголки ее губ слегка вздрагивают, а в глазах бегают шельмовские огоньки, и снова в сердце его загорелась надежда.

   - Ну теперь уже вы не отвертитесь от меня! - произнес он, хватая девушку за руку и усаживая ее на диван. - Потрудитесь немедленно доложить мне, какую хитрую каверзу вы еще задумали!

   Беатриса отложила в сторону большой сверток пергамента, достала из-за корсажа какое-то письмо, расположилась поудобнее на диване и начала:

   - Начну, государь, немного издалека. Что делает врач, когда хочет излечить больного? Он осматривает его, определяет природу болезни и потом уже прописывает лекарство. Вся моя ошибка в самом начале заключалась в том, что я не последовала примеру врачей. Но случай натолкнул меня на уяснение природы той болезни, излечить которую я вознамерилась.

   - Да будет благословен этот случай, если так! - воскликнул Людовик.

   - Попробуем же разобраться, в чем ваша болезнь, то есть, иными словами, что мешает вашему величеству и Луизе быть вполне счастливыми? Вас, государь, связывает данная клятва не употреблять насилия, Луизу же - дочерний долг в том виде, как она его понимает, и только. Но если устранить одну из причин - ту или эту, то вы оба с восторгом заключите друг друга в объятия!

   - Да ведь королевскую клятву ничто не может устранить! - со вздохом заметил Людовик.

   - Нет, и потому остается лишь та причина, которая связывает Луизу. Надо вам сказать, государь, что все это время я настойчиво наседала на нее, доказывая, что она просто глупит, отказываясь от счастья. Но Луиза не сдавалась, хотя и признала, что ради счастья вашего величества готова пойти на всякие жертвы.

   - О, чистая душа! - вздохнул король.

   - Наконец сегодня, - продолжала Беатриса, - Луиза в подкрепление своих доказательств дала мне прочесть это письмо. Вот оно! Благоволите прочитать его, государь!

   Людовик взял протянутое ему письмо маркизы де Сен-Реми, рассеянно пробежал его и сказал:

   - Ну что же тут особенного? Самое обыкновенное письмо глупой провинциальной матери!

   - Да так ли, государь! А мне вот кажется, что маркиза де Сен-Реми даже слишком умна! Ваше величество, да неужели же и вы впадете в такую же ошибку, как и наивная Луиза? Ведь маркиза отказывается верить, что ее дочь не воспользуется счастьем ради своих близких! И если маркизу привезти сюда и пожаловаться ей, то...

   Беатриса не договорила, так как король, снова схватив отложенное письмо, стал лихорадочно перечитывать его.

   - Да ведь вы совершенно правы... - с какой-то растерянностью пробормотал он, перечитав письмо.

   Да, теперь король вдруг прозрел. Но как же до сих пор ему самому не пришло в голову, что надо действовать через мать, раз именно мать была, по словам Луизы, единственной помехой его счастью? Как же он не подумал об этом? Разве не знал он своего дворянства, разве ему не было известно, что за деньги, имения, ордена или просто за власть и влияние любая мать с восторгом отдаст дочь королю?

   Все эти мысли молнией пробежали в голове Людовика, и все-таки он сидел хмурый, сосредоточенный, какой-то растерянный. Счастье слишком близко, слишком ощутительно предстало перед ним сразу, неожиданно, внезапно, и он не чувствовал себя в состоянии так же внезапно и сразу охватить всю его полноту.

   Но вдруг ему представилась Луиза, покорно склоняющаяся в его объятия; он словно почувствовал трепет ее девственного тела, пламень ее взволнованного страстью дыхания. И куда сразу девалась вся его подавленность, куда улетела хмурь!

   Вскочив с дивана, Людовик, словно расшалившийся паж, сделал пируэт в воздухе, затем подскочил к Беатрисе и расцеловал ее в обе щеки. Говорить он пока еще не мог: радостное волнение лишало его дара слова!

   Так прошло несколько минут, в течение которых девушка сидела с самым невозмутимым видом, хитрыми глазенками наблюдая за радостным волнением короля. Наконец Людовик воскликнул:

   - Вы - прелесть! Просите у меня, чего хотите!

   - Но, ваше величество, я только и хочу предков! - ответила Беата.

   Король шаловливо расхохотался и воскликнул:

   - Э, нет! Это против уговора! Мы условились, что предков вы получите... потом, когда...

   - Ваше величество! - взмолилась Луиза.