Бласко-Ибаньес Висенте - Проклятый хутор

играющихъ на площадку, возобновлялъ ихъ запасъ водки и запиралъ трактиръ.

   Мног³е изъ крестьянъ притворно негодовали на это скотское пари; но въ глубинѣ души всѣ были довольны, что въ ихъ мѣстности водятся так³е люди. "Ахъ, и здоровы же молодчики у насъ въ "уэртѣ"! Водка проходитъ сквозь нихъ, какъ вода!"...

   Весь околотокъ не спускалъ глазъ съ кабака, и вѣсти о ходѣ дѣла распространялись изумительно быстро. "Они выпили уже два кувшина и какъ ни въ чемъ не бывало... Выпили три, и все такъ же крѣпки". Копа записывалъ въ счетъ выпитую водку, а присутствующ³е держали пари то за того, то за другого игрока, сообразно своимъ симпат³ямъ.

   Батистъ тоже слышалъ объ этомъ состязан³и, взволновавшемъ всю окрестность. И этотъ трезвый человѣкъ, который, выпивъ лишнюю каплю, уже испытывалъ тошноту и головную боль, невольно чувствовалъ удивлен³е, даже чуть не восхищен³е передъ этими скотами, обладавшими, по его словамъ, лужеными желудками.

   "На такую штуку стоило бы посмотрѣть!" И онъ провожалъ завистливымъ взгпядомъ всѣхъ, кто шелъ въ трактиръ. "Отчего бы ему не пойти туда, какъ и проч³е?"

   До тѣхъ поръ онъ ни разу не былъ у Копы, заведен³е котораго долго было сборнымъ пунктомъ его враговъ; но сегодня необычайность повода оправдывала все. "И потомъ, чортъ возьми! Столько поработавши и собравъ такую жатву, порядочному человѣку можно и развлечься часочекъ!"

   Онъ крикнулъ уснувшей женѣ, что уходитъ, и пошелъ въ трактиръ.

   Площадка передъ домомъ Копы была полна народа и напоминала муравейникъ. Здѣсь были всѣ окрестные мужики въ сорочкахъ, плисовыхъ штанахъ, черныхъ поясахъ поперекъ животовъ и шелковыхъ головныхъ платкахъ, повязанныхъ въ видѣ митры. Старики опирались на толстыя палки, желтыя съ черными арабесками; молодые, засучивъ рукава, обнажавш³е красныя и мускулистыя руки, держали, будто ради контраста, тонк³я кленовыя тросточки своими громадными корявыми пальцами. Больш³е тополя, окружавш³е домъ, бросали тѣнь на ихъ шумныя и подвижныя группы.

   Впервые Батистъ посмотрѣлъ со вниман³емъ на знаменитый трактиръ съ выбѣленными стѣнами, выкрашенными въ голубую краску окнами и съ разукрашенными косяками у дверей. Въ домѣ имѣлось двѣ двери. Одна вела въ винный складъ, а такъ какъ была пр³отворена, то позволяла видѣть двойной рядъ громадныхъ бочекъ, достигавшихъ потолка, кучи пустыхъ и сморщенныхъ бурдюковъ, больш³я воронки, громадныя цинковыя мѣрки, покраснѣвш³я от постояннаго наливан³я вина, и - въ самой глубинѣ - тяжелую телѣгу, разъѣзжавшую во всѣ концы провинц³и для привоза сдѣланныхъ у винодѣловъ закупокъ. Изъ этого темнаго и сырого помѣщен³я. распространялся запахъ алкоголя, ароматъ винограднаго сока, круживш³й голову, помрачавш³й зрѣн³е и внушавш³й мысль, будто вся атмосфера пропитана виномъ, которое сейчасъ затопитъ весь свѣтъ. Здѣсь хранились сокровища Копы, сокровища, о которыхъ всѣ пьяницы "уэрты" упоминали съ благоговѣйнымъ почтен³емъ. Онъ одинъ зналъ тайны своихъ бочекъ; его взоры, какъ бы проникая сквозь ихъ старыя стенки, опредѣляли качество веселящаго сока, заключеннаго въ ихъ нѣдрахъ; онъ былъ жрецомъ этого храма пьянства и, когда хотѣлъ оказать кому любезность, то самъ ходилъ нацѣживать лучшаго вина и съ набожною осторожностью, точно неся Св. Дары, приносилъ графинъ, въ которомъ сверкала, блескомъ топаза жидкость, увѣнчанная брилл³антовою короною отливавшихъ радугой пузырьковъ.

   Вторая дверь вела въ кабакъ и стояла настежь съ самой зари до десяти часовъ вечера, кидая на темную дорогу большой прямоугольникъ красноватаго свѣта, происходившаго от керосиновой лампы, которая висѣла надъ прилавкомъ. Стѣны были обложены красными изразцами, а на высотѣ человѣческаго роста эта облицовка кончалась рядомъ изразцовъ съ нарисованными цвѣтами. От этого же бордюра и до самаго потолка вся поверхность стѣнъ была посвящена божественному искусству живописи. Этотъ Копа, по виду - неотесанный мужланъ, занятый единственно наполнен³емъ своей кассы, былъ, на самомъ дѣлѣ, сущ³й меценатъ. Онъ вызвалъ изъ города живописца, продержалъ его у себя болѣе недѣли, и эта фантаз³я вельможи - покровителя искусствъ обошлась ему, по его увѣрен³ямъ, не дешевле пяти "дуро".

   Дѣйствительно, никуда нельзя было повернуться, не наткнувшись на какой-нибудь шедевръ, ярк³я краски котораго радовали посѣтителей и какъ бы побуждали ихъ выпить. Син³я деревья на ф³олетовыхъ поляхъ, желтые горизонты; дома выше деревьевъ и люди выше домовъ; охотники съ ружьями, похожими на метлы; андалузск³е щеголи съ мушкетонами у бедра и верхомъ на ретивыхъ коняхъ, совершенно похожихъ на исполинскихъ крысъ, - всѣ эти чудеса оригинальности приводили кутившую публику въ восторгъ. А на дверяхъ, ведшихъ въ сосѣдн³я комнаты, художникъ, тонко намекая на спец³альность дома, имъ украшаемаго, изобразилъ сверхъестественные плоды: гранаты, подобные разсѣченнымъ кровавымъ сердцамъ, дыни, похож³я на исполинск³я перечныя зерна, клубки красной шерсти, долженствовавш³е представлять собою персики. Мног³е утверждали, что побѣда этого трактира надо всѣми другими трактирами "уэрты" зависѣла от этой дивной живописи; Копа проклиналъ мухъ, портившихъ своими черными точками столь поразительную красоту.

   Около двери была стойка, грязная и липкая. За прилавкомъ въ три ряда стояли маленьк³я бочки, увѣнчанныя горками бутылокъ, въ которыхъ красовался полный подборъ разнообразныхъ и безчисленныхъ винъ, продававшихся тутъ. Съ балокъ свѣшивались, точно каррикатурные флаги, связки сосисекъ и колбасъ, пучки стручковъ краснаго перца, острыхъ точно дьявольск³е когти, и, ради разнообраз³я, кое-гдѣ ярко красные окорока, да величественныя кисти большихъ колбасъ.

   Угощен³е для лакомокъ хранилось въ шкапу съ тусклыми стеклами, рядомъ съ прилавкомъ. Тутъ были звѣздочки изъ pasta flora, сладк³е пирожки, лепешки съ изюмомъ, бисквиты, посыпанные сахаромъ, и все это - синеватыхъ оттѣнковъ, съ подозрительными пятнами, съ пушкомъ плѣсени, говорившимъ о старости; здѣсь же лежалъ мурв³едск³й сыръ, свѣж³й и мягк³й, въ кускахъ, похожихъ на хлѣбы, привлекательно бѣлыхъ и еще источавшихъ сыворотку.

   Сверхъ того, у трактирщика была кладовая, гдѣ онъ хранилъ въ монументальныхъ банкахъ зеленыя, вертикально расколотыя оливки и заготовленныя въ маслѣ кровяныя колбасы - двѣ снѣди, имѣвш³я наибольш³й сбытъ.

   Заднимъ фасадомъ кабакъ выходилъ во дворъ, просторный, громадный, съ полудюжиною плитъ, на которыя ставились котлы. Бѣлые столы поддерживали ветх³й навѣсъ, покрывавш³й тѣнью весь этотъ дворъ, a y одной изъ стѣнъ было навалено такое чудовищное множество табуретокъ и цинковыхъ столиковъ, точно счастливый Копа ожидалъ къ себѣ въ трактиръ нашеств³я всего населен³я равнины.

   Осматривая со вниман³емъ кабакъ, Батистъ остановилъ взглядъ на самомъ хозяинѣ, растерзанномъ толстякѣ, не снимавшемъ даже среди лѣта своей шапки, нахлобученной до ушей надъ пухлымъ, толстощекимъ и краснымъ лицомъ. Онъ самъ былъ наилучшимъ потребителемъ своего товара и ложился со спокойной совѣстью лишь послѣ того, какъ въ течен³е дня успѣвалъ истребить пол-канторо {Мѣра, содержащая въ себѣ около 16 литровъ.} вина. Вѣроятно, поэтому онъ относился вполнѣ равнодушно къ этому пари, перевернувшему вверхъ дномъ всю равнину.

   Прилавокъ былъ для него наблюдательнымъ постомъ, откуда онъ, какъ умудренный опытомъ знатокъ, слѣдилъ за степенью опьянѣн³я своихъ кл³ентовъ. И у него не приходилось безобразничать, ибо прежде еще, нежели гость успѣвалъ сказать слово, онъ уже хваталъ толстую палку или скорѣе дубину, хранимую имъ подъ прилавкомъ, - настоящ³й палочный тузъ {Въ испанской колодѣ трефовая масть изображается узловатыми палками, вродѣ палицъ.}, при видѣ котораго кидало въ дрожь Пименто и другихъ мѣстныхъ озорниковъ. - "Въ домѣ чтобы не было истор³й! Для того чтобы убивать другъ друга есть дорога!" И по воскресеньямъ, къ ночи, когда вынимались "навахи" (ножи) и взвивались на воздухъ табуретки, онъ, не говоря ни слова и не теряя спокойств³я, появлялся среди дерущихся, хваталъ наиболѣе свирѣпыхъ за руки, поднималъ ихъ и относилъ на дорогу, послѣ чего запиралъ дверь на задвижку и мирно принимался считать выручку, на сонъ грядущ³й; тогда какъ за окнами раздавались удары и стоны вслѣдств³е возобновлен³я битвы. Отсюда онъ заключалъ лишь то, что кабакъ надо запирать часомъ раньше; но пока онъ, Копа, стоитъ за прилавкомъ, полиц³я не сунетъ носа въ его заведен³е!

   Поглядѣвши украдкой изъ-за двери на трактирщика, который, съ помощью жены и мальчика, прислуживалъ гостямъ, Батистъ вернулся на площадку и присоединился къ группѣ стариковъ, обсуждавшихъ, который изъ игроковъ сохранилъ болѣе хладнокров³я.

   Мног³е крестьяне, уставши любоваться на игроковъ, играли сами по себѣ или закусывали, собравшись вокругъ столовъ. Кувшинъ переходилъ изъ рукъ въ руки, выпуская тонкую красную струю, которая съ легкимъ бульканьемъ вливалась въ огромные рты. Они угощали другъ друга пригоршнями сѣмячекъ и бобовъ. Трактирныя служанки разносили на глубокихъ фаянсовыхъ блюдахъ маслянистыя и черныя колбасы, бѣлый сыръ, расколотыя оливки въ разсолѣ, гдѣ плавали ароматическ³я травы; а на столахъ виднѣлся новый хлѣбъ: караваи со свѣтлою коркой, выказывавш³е въ надрѣзахъ свой сѣроватый и вкусный мякишъ, получаемый изъ грубой муки "уэрты".

   Вся эта публика ѣла, пила, жестикулировала и шумѣла, точно чудовищный пчелиный рой; a воздухъ пропитанъ былъ спиртными парами, удушливымъ запахомъ жаренаго масла и острымъ ароматомъ вина, при чемъ все это смѣшивалось со свѣжимъ благоухан³емъ близълежащихъ полей.

   Батистъ приблизился къ большому кругу, образовавшемуся вокругъ конкуррентовъ. Сначала ему ничего не было видно. Но постепенно, подталкиваемый сзади любопытными, подошедшими послѣ него, онъ проникъ сквозь потную толпу тѣснившихся людей и наконецъ очутился въ первомъ ряду. Нѣкоторые изъ зрителей сидѣли на землѣ, на корточкахъ, опираясь подбородкомъ на обѣ руки, носомъ касаясь края стола и не сводя глазъ съ игроковъ, какъ-бы боясь пропустить самомалѣйшую подробность происходившаго. Тутъ запахъ спирта былъ наиболѣе несносенъ: имъ казались пропитанными и платье, и дыханье всего этого люда.

   Батистъ увидѣлъ, что Пименто и его соперники сидятъ на тяжелыхъ табуретахъ изъ рожковаго дерева, устремивъ взгляды на карты и имѣя подъ рукою кувшинъ съ водкою и, рядомъ, на цинковомъ столикѣ, кучу кукурузныхъ зеренъ, замѣнявшихъ играющимъ марки. При каждой сдачѣ кто-нибудь изъ троихъ бралъ кувшинъ, пилъ не спѣша, а потомъ передавалъ товарищамъ, которые прикладывались къ нему такъ же корректно и церемонно.

   Ближайш³е изъ зрителей смотрѣли черезъ плечо игроковъ къ нимъ въ карты, чтобы прослѣдить, какъ они играютъ. Но опасаться было нечего: головы дѣйствовали исправно, точно питьемъ служила вода: ни одинъ изъ троихъ не дѣлалъ ошибокъ и не игралъ противъ правилъ. И парт³я продолжалась, не препятствуя игрокамъ болтать въ то же время съ пр³ятелями и шутить надъ исходомъ пари.

   Замѣтивши Батиста, Пименто промямлилъ въ видѣ привѣтств³я: "а - га!" и снова погрузился въ карты.

   Можетъ быть озорникъ и чувствовалъ себя спокойнымъ, но глаза его были красны, зрачки горѣли голубоватымъ колеблющимся свѣтомъ, напоминавшимъ пламя спирта, и минутами лицо его покрывалось тусклою блѣдностью. Проч³е двое были не въ лучшемъ состоян³и, но смѣялись, острили; зрители, заразившись ихъ безум³емъ, передавали другъ другу кувшины, оплаченные въ складчину; получалось цѣлое наводнен³е изъ водки, которая огненнымъ потокомъ лилась въ желудки.

   Батисту тоже пришлось выпить по настоятельнымъ просьбамъ окружающихъ. Онъ не любилъ этого; но человѣкъ долженъ все испытать. Сверхъ того, чтобы ободрить себя, онъ снова повторилъ себѣ, что когда человѣкъ много поработалъ и сложилъ урожай на чердакъ, то можетъ позволить себѣ и небольшую глупость.

   Въ груди онъ чувствовалъ жаръ, а въ головѣ - странный туманъ; онъ привыкалъ къ этой кабацкой атмосферѣ; пари казалось ему все болѣе и болѣе забавнымъ, а самъ Пименто - даже человѣкомъ замѣчательнымъ... въ своемъ родѣ.

   Игроки кончили парт³ю - никому не было извѣстно, которую по счету - и обсуждали съ друзьями программу ужина. Одинъ изъ Террерола видимо подавался: два дня съ водкою при каждомъ глоткѣ пищи и двѣ безсонныхъ ночи начинали на него дѣйствовать. Глаза его закрывались, а голова безпомощно склонялась на плечо брата, который потихоньку подбодрялъ его ужасными толчками подъ столомъ.

   Пименто улыбался въ бороду: одного уже свалилъ!... И совѣтовался со своими сторонниками объ ужинѣ. Ужинъ предполагался роскошный, какова бы ни была его стоимость: во всякомъ случаѣ, платить придется не ему. Ужинъ долженъ былъ достойно увѣнчать его подвигъ; такъ какъ этимъ вечеромъ, несомнѣнно, должно было рѣшиться, кто побѣдитель.

   И вдругъ, точно звукъ побѣдной трубы, провозглашавшей торжество Пименто, раздался храпъ младшаго Терреролы, склонившагося на столъ и чуть не падавшаго съ табурета, какъ будто вся водка, налитая ему въ желудокъ, тянула его къ землѣ въ силу законовъ тяготѣн³я. Братъ предложилъ разбудить его оплеухами; но Пименто, какъ великодушный побѣдитель, кротко заступился: - "Разбудимъ къ ужину" - затѣмъ, притворяясь, будто не придаетъ значен³я ни пари, ни собственной выносливости, онъ пожаловался, что не особенно голоденъ нынче вечеромъ и упомянулъ объ этомъ недостаткѣ аппетита, какъ о неожиданной и досадной случайности, не взирая на то, что цѣлыхъ двое сутокъ ѣлъ и пилъ, какъ животное.

   Одинъ изъ пр³ятелей сбѣгалъ въ трактиръ и принесъ длинную цѣпь стручковъ краснаго перца - "Вотъ это вернетъ ему аппетитъ"! - Громк³й хохотъ встрѣтилъ шутку, а Пименто, чтобы еще болѣе изумить зрителей, предложилъ это адское кушанье тому Терреролѣ, который еще держался. Послѣдн³й, съ своей стороны, принялся поглощать перецъ такъ равнодушно, какъ бы хлѣбъ.

   Ропотъ восхищен³я раздался въ толпѣ. На каждый стручекъ, съѣденный Терреролой, Пименто пожиралъ по три; такимъ образомъ, они скоро прикончили связку, похожую на вереницу красныхъ чертей. У этого скота желудокъ былъ желѣзный! И онъ сидѣлъ все такъ же крѣпко, такъ же невозмутимо, хотя сталъ еще блѣднѣе, а глаза какъ будто сильнѣе припухли и налились кровью. Онъ освѣдомился, свернулъ ли Копа шеи парѣ цыплятъ для ужина, и давалъ наставлен³я, какъ ихъ зажарить.

   Батистъ смотрѣлъ на него съ недоумѣн³емъ и испытывалъ смутное желан³е уйти. Ночь уже наступала; голоса на площадкѣ звучали громче; готовилась обычная воскресная потасовка; а Пименто черезѣчуръ часто поглядывалъ на чужака страннымъ и злымъ взоромъ пьяницы, старающагося владѣть собсю. Тѣмъ не менѣе, самъ не зная почему, Батистъ не уходилъ; точно привлекательность этого зрѣлища, для него вполнѣ не обычнаго; была сильнѣе его воли.

   Пр³ятели озорника скалили зубы, видя, какъ послѣ перца онъ пьетъ водку и не угощаетъ противника. "Напрасно столько пьетъ, проиграетъ и не наберетъ денегъ, чтобы заплатить по счету. Теперь онъ ужъ не такъ богатъ, какъ прежде, когда его землевладѣлица позволяла ему не платить".

   Это было сказано человѣкомъ неблагоразумнымъ, не давшимъ себѣ отчета въ значен³и своихъ словъ. И вдругъ наступило тяжелое молчан³е, точно въ спальнѣ больного при обнажен³и пораженной части тѣла. Говорить объ арендѣ и уплатѣ здѣсь, когда и участниками и свидѣтелями пари было выпито столько кувшиновъ водки! Батисту стало неловко. Ему вдругъ почуялось въ воздухѣ что то враждебное и угрожающее. Онъ былъ бы радъ убѣжать, но, убѣжденный, что всѣ исподтишка за нимъ наблюдаютъ, остался. Онъ побоялся, какъ бы своимъ бѣгствомъ не ускорить враждебныхъ дѣйств³й и не подвергнуться такому сильному нападен³ю, которое отрѣзало бы ему отступлен³е; поэтому, въ надеждѣ остаться незамѣченнымъ, онъ застылъ въ неподвижности, какъ парализованный, подъ вл³ян³емъ чувства, которое не могло назваться страхомъ, но было чѣмъ-то большимъ, нежели простое благоразум³е.

   Присутствующ³е, охваченные восторгомъ по адресу Пименто, заставили его повторить разсказъ о томъ, какъ онъ ухитряется каждый годъ не платить своей хозяйкѣ, и выражали одобрен³е громкими взрывами хохота, злобнымъ весельемъ рабовъ, радующихся бѣдѣ рабовладѣльца.

   Озорникъ скромно повѣствовалъ о своихъ подвигахъ: каждый годъ, на Рождество и въ Ивановъ день, онъ отправляется въ Валенц³ю - но-но! но-но! прямёхонько къ своей хозяюшкѣ. Друг³е въ такихъ случаяхъ берутъ съ собою пару лучшихъ цыплятъ, корзину пироговъ, кошелку фруктовъ, чтобы тронуть владѣльцевъ и заставить ихъ принять неполную уплату, да еще хнычутъ и обѣщаютъ въ скорости доплатить.

   Онъ же прибѣгаетъ лишь къ словамъ, да и то не щедро. Его землевладѣлица, толстая, важная барыня, принимаетъ его въ столовой. Вокругъ снуютъ ея дочки, барышни, всѣ въ лентахъ и въ яркихь платьяхъ. Донья Мануэла де-Пахаресъ беретъ въ руки записную книжку, чтобы напомнить Пименто о недоимкахъ. "Онъ пришелъ расплатиться, не правда ли?" Но лукавецъ на вопросъ доньи Мануэлы надменно отвѣчаетъ: "Нѣтъ, сударыня, не могу, потому что денегъ нѣтъ ни копѣйки. Знаю, что за это меня сочтутъ канальей. Еще дѣдъ мой, молодецъ смышленный, говаривалъ мнѣ: - Для кого есть на свѣтѣ цѣпи? Для людей? Платишь, такъ ты честный человѣкъ; не платишь, такъ ты - каналья". - Окончивъ эту короткую лекц³ю по философ³и, онъ переходилъ ко второму доводу: вытаскивалъ изъ пояса свертокъ чернаго табаку и громадную "наваху" и начиналъ крошить табакъ, чтобы свернуть сигаретку. При видѣ этого оруж³я, у барыни разстраиваются нервы и по спинѣ начинаютъ бѣгать мурашки; но именно по этой причинѣ хитрецъ рѣжѣтъ свой табакъ чрезвычайно медленно и очень долго не засовываетъ наваху за поясъ, а самъ все время мямлитъ слова своего дѣда, упрямо твердя, что цѣпи существуютъ для людей и что онъ не можетъ заплатить за землю. Дѣвочки въ лентахъ прозвали его въ насмѣшку "человѣкомъ для цѣпей". Но мамашу ихъ пугало присутств³е этого мужлана, пользовавшагося скверной репутац³ей, вонявшаго виномъ и, во время разговора, махавшаго навахой: будучи убѣждена, что ничего от него не добьется, она объявила ему, что онъ можетъ уйти. Онъ же, находя удовольств³е въ томъ, чтобы быть ей въ тягость, какъ можно болѣе затягивалъ свидан³е. Барыня, утомленная этими визитами, наконецъ велѣла сказать ему, что разъ онъ не платитъ, то можетъ и не являться, а она забудетъ, что арендуемый имъ хуторъ принадлежитъ ей... "О, нѣтъ, сударыня! Пименто аккуратно исполняетъ долгъ свой. Въ качествѣ арендатора онъ обязанъ посѣщать землевладѣлицу на Рождество и въ Ивановъ день; хоть онъ ей и не платитъ, а все же хочетъ доказать, что остается ея покорнымъ слугою". И ходитъ туда по два раза въ годъ, чтобы наполнить весь домъ виннымъ духомъ, испачкать паркетъ грязными башмаками и безъ конца повторять, что цѣпи существуютъ для людей, махая при этомъ навахою. Это была месть исподтишка, горькая радость нищаго, пробравшагося въ вонючихъ лохмотьяхъ на пиръ богачей.

   Мужики смѣялись, обсуждая поведен³е Пименто по отношен³ю къ хозяйкѣ. Озорникъ излагалъ свои основан³я. - "Почему долженъ платить? Ну, пусть скажутъ: почему? Землю эту пахалъ еще его дѣдъ; когда умеръ отецъ сыновья подѣлили ее, какъ хотѣли, по обычаямъ "уэрты", безъ вмѣшательства землевладѣлицы. Они и работаютъ, и хлѣбъ добываютъ, и жизнь свою тратятъ надъ этою землею".

   Горячность, съ какою Пименто толковалъ о своихъ трудахъ, была такъ безсовѣстна, что мног³е улыбнулись. Онъ замѣтилъ это. "Ну, да, правда: онъ не много работаетъ, потому что знаетъ, какъ управиться, понимаетъ, что за штука - жизнь. Но однако, все-же иногда онъ работаетъ; и этого достаточно, чтобы земля была скорѣе его, чѣмъ той пузатой барыни изъ Валенц³и. Пусть бы сама пришла пахать! Пусть со всѣмъ своимъ жиромъ походила бы за сохою, а дочки въ ленточахъ пусть бы запряглись и тянули! Да, тогда она будетъ законная владѣлица!".

   Грубыя шутки хвастуна возбуждали въ слушателяхъ смѣхъ, подобный реву. Всѣ эти арендаторы, бывш³е еще подъ свѣжимъ впечатлѣн³емъ непр³ятной расплаты въ Ивановъ день, были очень довольны его жестокими нападками на господъ. Какъ забавна была выдумка на счетъ сохи! Каждый представлялъ себѣ своего землевладѣльца, толстаго и боязливаго капиталиста, или землевладѣлицу, надменную старую барыню, запряженными въ сохи и влегающими въ хомутъ, тогда какъ они сами, пахари, хамьё, гольтепа, подхлестываютъ ихъ, щелкая бичами. И они переглядывались, подмигивая, ударяли другъ друга ладонью по плечу и выражали свое удовольств³е: - "Да, хорошо сидится у Копы, когда балагуритъ Пименто. Вотъ затѣйникъ! Вотъ выдумщикъ".

   Ho вскорѣ мужъ Пепиты сталъ мрачнымъ, и кое-кто замѣтилъ въ глазахъ его тотъ косой, кровожадный взглядъ, который давно былъ извѣстенъ посѣтителямъ трактира и предвѣщалъ неизбѣжную потасовку. Голосъ его сталъ хриплымъ, точно весь поглощенный имъ алкоголь сосредоточился въ горлѣ.

   - Пускай хоть околѣваютъ со смѣху, но больше имъ смѣяться не придется! "Уэрта" ужъ не та, что была цѣлыхъ десять лѣтъ. Хозяева, еще недавно бывш³е трусливыми зайцами, опять показываютъ зубы и превращаются въ жадныхъ волковъ. Его собственная хозяйка осмѣливается уже противиться ему - ему, грозѣ всѣхъ землевладѣльцевъ "уэрты". На дняхъ, когда онъ былъ у нея на Ивана-Купалу, она посмѣялась надъ его болтовней о цѣпяхъ и, хуже того, надъ маханьемъ "навахой" и сказала, чтобы онъ очистилъ хуторъ, если не заплатитъ аренды вмѣстѣ съ недоимками. Ну, а почему они такъ расхрабрились? Почему перестали бояться? Чортъ возьми! Они ободрились потому, что у нихъ передъ носомъ уже нѣтъ заброшенной и запущенной земли Баррета, этого страшилища, которое пугало владѣльцевъ, дѣлало ихъ добродушными и сговорчивыми. Теперь кончено! Съ тѣхъ поръ какъ какой-то нищ³й мошенникъ втерся въ эту мѣстность, владѣльцы посмѣиваются и, желая вознаградить себя за вынужденную десятилѣтнюю уступчивость, становятся хуже приснопамятнаго дона Сальвадора".

   - Правда... правда!... - повторяла толпа арендаторовъ, подтверждая разсужден³е Пименто усердными кивками головы.

   Хозяева перемѣнились - это совершенно вѣрно; мужики находили этому доказательства въ воспоминан³яхъ о своихъ послѣднихъ съ ними свидан³яхъ: объ угрозахъ выселен³я, объ отказахъ от частичныхъ уплатъ, о насмѣшливомъ упоминан³и о землѣ дяди Баррета, которая пашется же теперь, не смотря на противодѣйств³е всей "уэрты". Такимъ образомъ вслѣдъ за сладкимъ покоемъ десяти лѣтъ торжества, когда мужики не чувствовали на себѣ узды и видѣли хозяевъ чуть не у ногъ своихъ, вдругъ наступилъ тяжелый поворотъ къ старымъ временамъ, и горькая мысль о проклятыхъ платежахъ опять стала отравлять и хлѣбъ и вино. И все это произошло по винѣ мужика, паршивца, который и родился-то не здѣсь, мошенника, свалившагося къ нимъ на головы, Богъ знаетъ откуда, чтобы запутать ихъ дѣла и ухудшить ихъ жизнь.

   - "И этотъ разбойникъ еще живъ? Или уже не осталось въ "уэртѣ" мужчинъ?"

   Прощай недавняя дружба и вѣжливыя отношен³я, возникш³я у гробика бѣднаго дитяти! Все сочувств³е, вызванное этимъ несчаст³емъ, разсыпалось, точно карточный домикъ, развѣялось, точно облако; сразу вышла наружу прежняя вражда, дикая ненависть всей "уэрты", которая, соединяясь противъ чужака, защищала собственную шкуру. Устремленные на него глаза горѣли злобнымъ огнемъ; въ головахъ, разгоряченныхъ спиртомъ, зрѣло ужасное искушен³е: убить! Инстинктивнымъ движен³емъ толпа надвинулась на Батиста, который вскорѣ почувствовалъ толчки со всѣхъ сторонъ и очутился въ кольцѣ, становившемся все тѣснѣе, какъ бы съ цѣлью раздавить его.

   Теперь онъ очень жалѣлъ, что остался. Конечно, онъ не боялся, но проклиналъ минуту, когда возымѣлъ мысль пр³йти въ трактиръ, это странное мѣсто, гдѣ онъ какъ-то лишался энерг³и и утрачивалъ полное самообладан³е, составлявшее его силу, пока онъ чувствовалъ у себя подъ ногами ту землю, обработка которой стоила ему столькихъ жертвъ и на защиту которой онъ готовъ былъ рискнуть жизнью.

   Пименто, уже вошедш³й въ ражъ, испытывалъ такое ощущен³е, точно вся водка, выпитая за двое сутокъ, ударила ему въ голову. Онъ утратилъ свою ясность невозмутимаго пьяницы. Онъ всталъ, покачиваясь, и насилу удержался на ногахъ. Глаза его были такъ красны, точно кровь готовилась брызнуть изъ нихъ; слова выходили съ затруднен³емъ, точно алкоголь и бѣшенство задерживали ихъ въ горлѣ.

   - Убирайся! - повелительно сказалъ онъ Батисту, съ угрозою протянувъ руку, которою чуть не задѣлъ того по лицу. - Убирайся или убью!

   Именно убираться-то и желалъ Батистъ, все болѣе блѣднѣя и все сильнѣе сожалѣя о своемъ присутств³и въ этомъ мѣстѣ. Но онъ понялъ настоящ³й смыслъ этого повелительнаго "убирайся!", вызвавшаго у всѣхъ вокругъ знаки одобрен³я. От него требовалось не то, чтобы онъ ушелъ изъ трактира и тѣмъ избавилъ сборище от своего ненавистнаго присутств³я: нѣтъ! ему, подъ страхомъ смерти, повелѣвалось покинуть землю, которая стала плотью от плоти его, бросить навсегда тотъ домикъ, гдѣ испустилъ духъ его ребенокъ и гдѣ каждый уголъ напоминалъ о страдан³яхъ и радостяхъ его семьи въ борьбѣ съ нищетою. Онъ вдругъ вообразилъ себя, опять бродящаго по дорогамъ со своимъ скарбомъ на повозкѣ преслѣдуемаго голодомъ, ищущаго новаго пр³юта, принужденнаго создавать себѣ иную жизнь...

   - "Нѣтъ, этого не могло быть! Онъ ненавидитъ ссоры; но пусть не смѣютъ отнимать хлѣбъ у его дѣтей!"

   Теперь онъ уже не тревожился за собственную безопасность; его выводила изъ себя мысль о своей семьѣ, лишенной крова и пропитан³я; ему хотѣлось самому напасть на этихъ людей, предъявлявшихъ ему столь чудовищное требован³е.

   - Такъ уберешься? Уберешься? - приставалъ Пименто, голосомъ все болѣе грознымъ и зловѣщимъ.

   - Нѣтъ, не уберусь! - Онъ выразилъ это движен³емъ головы, пренебрежительною усмѣшкой, увѣреннымъ и вызывающимъ взоромъ, которымъ обвелъ толпу:

   - Каналья! - проревѣлъ заб³яка.

   И занесъ руку надъ лицомъ Батиста. Раздалась звонкая оплеуха. Подзадоренные этимъ нападен³емъ, всѣ присутствующ³е кинулись на чужака. Но тутъ надъ головами взвилась въ мускулистой рукѣ табуретка, можетъ быть та самая, на которой только что возсѣдалъ Пименто. Въ сильныхъ рукахъ Батиста эта табуретка изъ рожковаго дерева, съ толстыми ножками и крѣпкими перекладинами, была страшнымъ оруж³емъ. Столикъ съ водочнымъ кувшиномъ повалился; толпа инстинктивно подалась назадъ, испуганная видомъ этого человѣка, обыкновенно такого смирнаго, а теперь казавшагося взбѣшеннымъ богатыремъ. Но прежде чѣмъ всѣ успѣли сдѣлать еще шагъ назадъ, раздался звукъ, похож³й на трескъ разбитой миски, и Пименто свалился съ проломленнымъ черепомъ.

   На площадкѣ поднялась неописуемая суета. Копа, который, сидя въ своей берлогѣ, какъ будто ни на что не обращалъ вниман³я, но прежде всѣхъ чуялъ потасовки, какъ только увидѣлъ въ воздухѣ табуретку, такъ тотчасъ вытащилъ свою палицу и, въ видахъ предупрежден³я дальнѣйшихъ бѣдъ, не говоря ни слова, вмигъ очистилъ трактиръ, при помощи этой дубины, от немногихъ гостей, въ немъ еще сидѣвшихъ, а потомъ по обыкновен³ю поспѣшилъ запереться.

   На площадкѣ все было вверхъ дномъ. Столы валялись, люди хватались за палки и колья. A въ это время тотъ, кто былъ причиною этой сумятицы, стоялъ неподвижно, опустивъ руки, испуганный тѣмъ, что надѣлалъ, но не выпуская запятнанной кровью табуретки.

   Пименто, растянувшись плашмя на землѣ, испускалъ стоны, подобные храпу, и кровь ручьемъ текла изъ проломленной головы. Старш³й Террерола, по чувству братства между пьяницами, помогалъ бывшему сопернику, бросая на Батиста бѣшеные взоры, ругая его и машинально отыскавая за поясомъ что-нибудь, чтобы его ударить.

   Наиболѣе миролюбивые разбѣгались по тропинкамъ, съ любопытствомъ оглядываясь; проч³е остались въ оборонительныхъ позахъ и были готовы на все: каждый изъ нихъ былъ способенъ пырнуть сосѣда ножемъ неизвѣстно за что, но никто не хотѣлъ начинать первый. Палки были подняты, "навахи" сверкали; но никто неподходилъ къ Батисту, который, все еще сжимая въ кулакѣ ножку окровавленной табуретки, медленно пятился къ выходу.

   Такъ ему удалось уйти съ площадки, не спуѣкая вызывающаго взгляда съ тѣхъ, кто толпился вокругъ лежащаго Пименто, - людей добрыхъ, но загипнотизированныхъ энерг³ею этого человѣка. Очутившись на дорогѣ, въ нѣсколькихъ шагахъ от трактира, онъ пустился бѣгомъ, а подбѣжавши къ своему хутору, швырнулъ въ каналъ тяжелую табуретку, съ ужасомъ посмотрѣвъ на черноватое пятно уже присохшей къ дереву крови.

  

  

   Съ этихъ поръ Батистъ потерялъ всякую надежду спокойно жить у себя на хуторѣ. Опять вся "уэрта" возстала противъ него. Опять ему пришлось запереться у себя въ домикѣ вмѣстѣ со своими, осудить себя на постоянное одиночество, точно зачумленнаго, точно дикаго звѣря въ клѣткѣ, которому люди издали показываютъ кулакъ.

   На другой день послѣ побоища жена разсказала ему о томъ, какъ Пименто былъ доставленъ домой. To была настоящая манифестац³я! Его провожала цѣлая толпа завсегдатаевъ Копы, выкрикивая угрозы противъ Батиста. Женщины узнавали о происшедшемъ, благодаря той поразительной быстротѣ, съ какою извѣст³я распространяются въ "уэртѣ", выходили на дорогу, чтобы поближе увидѣть храбраго бойца и пожалѣть его, какъ героя, рискнувшаго жизнью ради общаго дѣла. Тѣ самые, которые только что ругали его, какъ нельзя хуже, за его безобразное пари, теперь сокрушались надъ нимъ, спрашивали, опасна ли рана, и требовали мести этому нищему, этому грабителю, который мало того, что захватилъ чужое, но еще хочетъ навести на всѣхъ ужасъ, нападая на порядочныхъ людей.

   Самъ же Пименто былъ великолѣпенъ. Рана его очень болѣла; онъ шелъ съ обвязанною головой, опираясь на плечо пр³ятеля, "точно снятый со креста", говорили кумушки, - но старался улыбаться и каждый разъ, какъ его возбуждали къ отмщен³ю, отвѣчалъ съ величественнымъ жестомъ:

   - Наказать его берусь я!

   Батистъ ни минуты не сомнѣвался, что эти люди дѣйствительно отомстятъ ему. Но ему было извѣстно, какъ дѣлались дѣла въ "уэртѣ". Городское правосуд³е несуществуетъ для этой мѣстности, гдѣ каторга - пустяки, разъ дѣло идетъ объ утолен³и ненависти. Развѣ человѣку нужны судьи и полицейск³е, когда у него есть хорошее зрѣн³е и ружье въ домѣ? Что происходитъ между своими, то между своими надо и улаживать.

   Въ самомъ дѣлѣ, на другой день послѣ свалки, по тропинкамъ напрасно сновали двѣ лакированныя треуголки, бѣгая от кабака Копы къ избѣ Пименто и предлагая всѣмъ встрѣчнымъ мужикамъ коварные вопросы. Никто ничего не зналъ, ничего не видалъ. Пименто разсказывалъ съ дурацкимъ смѣхомъ, что, когда шелъ изъ кабака, шатаясь, послѣ пари, то напоролся на дерево при дорогѣ и расшибъ голову. Словомъ, лакированнымъ треуголкамъ пришлось вернуться въ Альборейск³я казармы, ничуть не разъяснивши дошедшихъ до нихъ смутныхъ слуховъ о побоищѣ и пролитой крови.

   Такое великодуш³е потерпѣвшаго и его друзей было подозрительно Батисту, который вознамѣрился все время быть насторожѣ. Семья, точно напуганная улитка, спряталась въ свое жилье и старательно избѣгала всякихъ сношен³й съ остальною "уэртой". Маленьк³е перестали ходить въ школу; Розета оставила работу на фабрикѣ; Батистетъ не сталъ выходить за предѣлы хутора. Одинъ отецъ бывалъ повсюду, мало думая о собственной безопасности, хотя сильно заботился о сохранности своихъ. Но онъ ни разу не ходилъ въ городъ, не взявши съ собою ружья, которое оставлялъ на хранен³и у одного пр³ятеля въ предмѣстьѣ, пока самъ ходилъ по дѣламъ. У него постоянно было подъ рукою это оруж³е, самая новомодная вещь въ домѣ, всегда чистая, блестящая, вытертая съ тою нѣжностью, свойственною кабиламъ, съ которою и валенц³анск³й мужикъ относится къ своей двустолкѣ.

   Тереза была такъ же грустна, какъ по кончинѣ Паскуалета. Каждый разъ, какъ она видѣла, что мужъ чиститъ ружейные стволы, мѣняетъ патроны или взводитъ курокъ, чтобы убѣдиться, что механизмъ дѣйствуетъ безъ запинки, ей приходила на память ужасная судьба дяди Баррета: она мысленно видѣла кровь, судъ присяжныхъ, и проклинала день, когда они поселились на этой злополучной землѣ. Когда Батиста не было дома, цѣлые часы, цѣлые полудни проходили въ тревогѣ, въ ожидан³и мужа, который все не приходилъ, въ выглядыван³и черезъ пр³отворенную дверь на дорогу, и въ трепетѣ при каждомъ дальнемъ выстрѣлѣ какого-нибудь охотника на ласточекъ, въ страхѣ, не начало ли это трагед³и: не тотъ ли это выстрѣлъ, которому суждено размозжить голову главѣ семьи или послать его на каторгу, Когда же Батистъ, наконецъ, являлся, малыши кричали от восторга, Тереза улыбалась, вытирая слезы, Розета кидалась цѣловать отца, даже собака, ирыгая, обнюхивала его съ безпокойствомъ, какъ бы чуя вокругъ хозяина опасность, которой тотъ избѣжалъ.

   Къ Батисту вернулось душевное спокойств³е. По мѣрѣ того, какъ проходило время, онъ чувствовалъ себя смѣлѣе, самоувѣреннѣе и начиналъ смѣяться подъ опасен³ями своей семьи. Теперь онъ считалъ себя въ безопасности. Съ своею прекрасною "двухголосою птицей" (какъ онъ звалъ свое ружье) черезъ плечо, онъ безбоязненно шелъ обходить всѣ окрестности: видя его въ столь хорошемъ обществѣ, враги притворялись, будто не замѣчаютъ его. Нѣсколько разъ ему даже случалось видѣть издали Пименто, который носилъ по "уэртѣ" свою обвязанную голову, точно знамя мщен³я; но озорникъ, хотя оправился от раны, свернулъ въ сторону, боясь встрѣчи съ Батистомъ, пожалуй, больше чѣмъ послѣдн³й.

   Всѣ смотрѣли косо на Батиста, но никогда, идя по дорогѣ, онъ не слышалъ ругательствъ съ сосѣднихъ полей. Ему только презрительно поворачивали спину, нагибались надъ бороздами и лихорадочно работали, пока онъ не пропадалъ изъ виду. Одинъ только съ нимъ еще разговаривалъ: дѣдушка Томба, полуслѣпой старикъ, однако узнававш³й его своими мутными глазами и постоянно твердивш³й одно и то же.

   - Такъ ты не покинешь этой проклятой земли? Плохо дѣлаешь, сынъ мой: она принесетъ тебѣ несчаст³е!

   Батистъ съ улыбкою выслушивалъ эту фразу старика. Привыкнувши къ опасности, онъ совсѣмъ пересталъ ея бояться. Ему даже какъ будто пр³ятно бывало итти къ ней навстрѣчу, рисковать. Его подвигъ въ трактирѣ измѣнилъ его характеръ, столь кротк³й и терпѣливый, и пробудилъ въ немъ смѣлость, сходную даже дерзости.

   Онъ хотѣлъ доказать всѣмъ этимъ людямъ, что ихъ не боится и что тотъ, кто раскроилъ черепъ Пименто, способенъ выстрѣлить въ какого угодно жителя "уэрты". Онъ вознамѣрился на нѣкоторое время стать озорникомъ и нахаломъ, такимъ же какъ Пименто, чтобы внушить всѣмъ почтен³е, чтобы впослѣдств³и его оставили въ покоѣ.

   Вступивъ на этотъ опасный путь, онъ дошелъ до того, что бросилъ свои поля и цѣлыми днями расхаживалъ по тропинкамъ "уэрты" подъ предлогомъ охоты на ласточекъ, а въ дѣйствительности - съ цѣлью показать людямъ свое ружье и свой грозный видъ.

   Разъ онъ пошелъ за ласточками въ Караиксетское болото.

   Это болото перерѣзываетъ "уэрту" точно глубокая трещина; его стоячая и вонючая вода, тѣнистые берега, гдѣ торчатъ тамъ и сямъ полузасосанные гнилые челноки, придаютъ ему пустынный и мрачный видъ. Никто не догадался бы что за высокими берегами, позади тростниковъ и камышей, разстилается веселая равнина. Самый солнечный свѣтъ принимаетъ зловѣщ³й оттѣнокъ въ глубинѣ этого болотистаго лабиринта, куда достигаетъ, лишь пробившись сквозь густую растительность и блѣдно отражается въ неподвижныхъ водахъ.

   Неутомимыя летуньи-ласточки безъ конца кружились причудливымъ хороводомъ, извивы котораго отражались въ лужахъ, окаймленныхъ камышемъ. Батистъ провелъ полдня, стрѣляя въ уносившихся вихремъ птичекъ. У него въ поясѣ уже осталось мало зарядовъ, a y ногъ его кровавою кучей лежали двѣ дюжины птицъ. "Царск³й обѣдъ! Какъ дома будутъ довольны!"

   Его захватилъ закатъ солнца. Низина наполнялась мракомъ; лужи стали выдѣлять зловонныя испарен³я - ядовитое дыхан³е болотной лихорадки. Тысячи лягушекъ квакали, точно привѣтствуя зажигавш³яся звѣзды и были счастливы, что не слышатъ болѣе этой пальбы, прерывавшей ихъ пѣн³е и принуждавшей ихъ боязливо нырять, пробивая головою гладкое зеркало неподвижной воды. Тогда охотникъ поспѣшилъ подобрать свою дичь, которую привѣсилъ къ поясу, въ два скачка очутился наверху обрыва и пошелъ по тропинкамъ, направляясь къ своей избѣ.

   Небо, еще хранившее слабый отблескъ сумерекъ, было нѣжно ф³олетоваго оттѣнка; свѣтила загорались, и обширная "уэрта" была полна тѣхъ многообразныхъ шумовъ, которые предвѣщаютъ, что жизнь въ поляхъ замретъ съ наступлен³емъ ночи. По дорогамъ спѣшили работницы изъ города, мужики съ полей, усталыя животныя, тащивш³я тяжелыя телѣги; и Батистъ отвѣчалъ "доброй ночи!" на такое же привѣтств³е, неизмѣнно произносимое каждымъ встрѣчнымъ: людьми изъ Альборайя, которые или его не знали, или не имѣли такихъ же причинъ къ ненависти, какъ его ближайш³е сосѣди.

   Но по мѣрѣ того, какъ онъ приближался къ дому, привѣтливость прохожихъ уменьшалась, а вражда проявлялась все болѣе и болѣе; люди сталкивались съ нимъ на тропинкахъ, не говоря ни слова. Онъ прибылъ въ непр³ятельск³й станъ. Подобно солдату, который готовится къ бою съ минуты перехода границы, онъ вытащилъ изъ-за пояса свои боевые припасы: два патрона съ пулею и съ картечью, которые приготовилъ самъ, и зарядилъ ружье. Послѣ этого онъ мысленно плюнулъ на все, что могло предстоять: теперь у него имѣлся добрый запасъ свинца для перваго, кто попытался бы загородить ему путь.

   Онъ шелъ неторопливо и спокойно, какъ будто только наслаждаясь свѣжестью этой лѣтней ночи. Но, при такой невозмутимости, онъ все время помнилъ, какъ рискованно вечеромъ гулять по "уэртѣ", когда имѣешь въ ней враговъ.

   Настала минута, когда его тонк³й, мужицк³й слухъ различилъ какойто шорохъ сзади. Онъ быстро обернулся и при разсѣянномъ свѣтѣ звѣздъ увидѣлъ темную фигуру, которая молча прыгнула прочь съ дороги и пропала за поворотомъ откоса. Онъ тотчасъ схватился за ружье, взвелъ курки и осторожно приблизился къ тому мѣсту, гдѣ исчезла фигура... Никого... Только ему показалось, что на нѣкоторомъ разстоян³и растен³я качались во мракѣ, точно между ихъ стеблями скользило чье-то тѣло... "Такъ за нимъ слѣдятъ? На него пробуютъ предательски напасть сзади?" Впрочемъ, это подозрѣн³е не особенно его взволновало: онъ могъ ошибиться, a также это могла быть только бродячая собака, убѣжавшая при его приближен³и; во всякомъ случаѣ, одно было вѣрно, виновникъ шороха, человѣкъ или звѣрь, убѣжалъ: слѣдовательно Батисту здѣсь нечего было дѣлать.

   Онъ пошелъ дальше безшумно, какъ человѣкъ, знающ³й дорогу, даже ея не видя, и изъ благоразум³я не желающ³й привлекать ничьего вниман³я.

   За нѣсколько минутъ пути до его избы, близъ голубого хутора, куда дѣвушки ходили плясать по воскресеньямъ, дорога становилась уже и дѣлала нѣсколько извилинъ. Вдоль нея справа шелъ откосъ, увѣнчанный двойнымъ рядомъ тутовыхъ деревьевъ, а слѣва - широк³й каналъ, отлог³е края котораго поросли высокимъ и густымъ тростникомъ. Въ темнотѣ это напоминало бамбуковый лѣсъ, нагнувш³йся надъ совершенно черною дорогой. Тростникъ содрогался от ночного вѣтра и зловѣще скрипѣлъ. Это мѣсто, свѣжее и пр³ятное при свѣтѣ солнца, теперь какъ бы дышало предательствомъ.

   Батистъ, не очень-то спокойный, говорилъ самъ себѣ, какъ бы смѣясь надъ собственною тревогой: "Славное мѣстечко, чтобы пустить пулю навѣрняка!... Будь здѣсь Пименто, онъ воспользовался бы удобнымъ случаемъ!"

   Едва додумалъ онъ эту мысль до конца, какъ изъ камыша вылетѣла прямая красная стрѣла, огненный языкъ, сверкнувш³й точно молн³я, и тотчасъ же вслѣдъ раздался громъ выстрѣла и мимо его уха чтото просвистало. "Въ него стрѣляютъ!" Онъ инстинктивно пригнулся, стараясь слиться съ темными очертан³ями земли, не дать противнику возможности цѣлить. Въ ту же минуту блеснула вторая струйка пламени, разразился новый выстрѣлъ, громъ котораго слился съ отзвукомъ перваго, а Батистъ почувствовалъ, что лѣвое плечо у него рвется, точно кто вонзилъ въ него стальной ноготь. Но это его не испугало; онъ ощутилъ дикую радость: "Два выстрѣла! Теперь врагъ безоруженъ!"

   - Ей Богу, теперь уже не уйдешь!

   Онъ кинулся въ середину поросля, почти упалъ на берегу канала, очутился въ водѣ по поясъ, а ногами - въ тинѣ, но руки поднялъ кверху, чтобы не замочить ружье, ревниво оберегая свои два заряда до той минуты, когда можко будетъ выпустить ихъ не даромъ.

   Передъ его глазами перепутанный камышъ образовывалъ толстый сводъ почти надъ уровнемъ воды. Впереди, въ нѣсколькихъ шагахъ, онъ слышалъ глухой плескъ, точно вдоль берега бѣжала собака. Врагъ былъ тутъ. Скорѣе за нимъ.

   Батистъ пустился въ дикую погоню, идя ощупью, во мракѣ, по руслу канала, теряя въ грязи башмаки, чувствуя какъ тяжелѣетъ одежда, прилипаетъ къ тѣлу и мѣшаетъ итти, какъ хлещутъ по лицу смѣшанные тростники, какъ царапаютъ жестк³е и остробок³е листья.

   Вдругъ ему показалось, что нѣчто черное прицѣпилось къ камышу и усиливается вылѣзти на берегъ. - "Такъ онъ надѣется удрать?" - Батистъ испытывалъ въ рукахъ зудъ, побуждавш³й его къ уб³йству. Онъ поднялъ ружье, нажалъ курокъ... Бумъ!... Выстрѣлъ раздался, и черная штука упала въ каналъ, съ цѣлымъ дождемъ листьевъ и обломковъ камыша.

   За нимъ! За нимъ!.. Снова Батисту слышалось то же шлепанье убѣгающей собаки, но болѣе явственное, точно бѣгство ускорялось отчаян³емъ.

   Ужасная погоня во мракѣ возобновилась. Оба скользили по вязкой почвѣ, не имѣя возможности придержаться за камышъ, чтобы не выпустить ружей, вода, взволнованная этимъ бѣшенымъ бѣгомъ, плескала во всѣ стороны. Раза два, три Батистъ падалъ на колѣни; но падая, помнилъ лишь одно: поднимать руки, чтобы держать ружье надъ водою и не замочить послѣдняго заряда.

   &nb