Бласко-Ибаньес Висенте - Проклятый хутор

  

  

  

   Необозримая равнина пробуждалась при блѣдноватыхъ лучахъ солнца, которое широкимъ свѣтозарнымъ кругомъ выходило изъ моря.

   Послѣдн³е изъ соловьевъ, своимъ пѣн³емъ придававшихъ плѣнительность этой осенней ночи, теплой, точно весенней, прерывали свои заключительныя рулады, точно усиливающ³йся свѣтъ поражалъ ихъ насмерть своими стальными лучами. Воробьи стаями вылетали изъ-подъ соломенныхъ крышъ и вершины деревьевъ содрогались от первыхъ движен³й этой воздушной дѣтворы, которая сo всѣхъ сторонъ колебала листву, задѣвая ее крыльями.

   Мало-по-малу замирали звуки, оживлявш³е ночь: плескъ воды въ канавкахъ, шелестъ тростника, лай сторожевыхъ псовъ. Вмѣстѣ съ темъ друг³е шумы возникали, росли и разносились по равнинѣ. Пѣн³е пѣтуховъ раздавалось по всѣмъ хуторамъ; сельск³я колокольни веселымъ перезвономъ отэывались на благовѣстъ къ ранней обѣднѣ въ церквахъ Валенц³и, казавшихся синими и туманными въ отдален³и; на скотныхъ дворахъ поднимался дисгармоничный концертъ животныхъ: лошади ржали, коровы мычали, куры кудахтали, ягнята блеяли, свиньи хрюкали; скотина учуяла острый запахъ растительности, принесенный свѣжимъ дуновен³емъ утра, и нетерпѣливо рвалась въ поле.

   Свѣтъ разливался по небу, тѣни таяли, точно поглощаемыя бороздами пашни и массами листвы; мало-по-малу, изъ утренняго тумана выдѣлялись влажныя и блестящ³я тутовыя и плодовыя деревья, извилистыя лин³и канальцевъ, больш³е квадраты огородовъ, похож³е на громадные зеленые платки, и красная, тщательно вспаханная почва. На дорогахъ появлялись подвижные ряды черныхъ точекъ, похож³е на колонны муравьевъ и направлявш³еся въ городъ. Изъ конца въ конецъ равнины зазвучали протяжныя пѣсни, прерываемыя окриками на рабоч³й скотъ, и скрипъ колесъ, а время от времени бѣшеный ревъ, подобный трубному звуку, проносился въ пространствѣ, какъ будто понуждая лѣнивыхъ къ работѣ.

   Въ канавкахъ начала приходить въ движен³е ровная поверхность красноватой воды, громк³й шумъ которой надъ запрудою заставлялъ лягушекъ умолкать, а птицъ - прекращать хлопанье крыльями; утки величественно плавали въ ней, поворачивая направо и налѣво свои длинныя гибк³я шеи.

   Вмѣстѣ съ свѣтомъ, равнину заполняла жизнь, проникая въ жилища и хлѣва. Co скрипомь распахивались двери; на порогахъ показывались бѣлыя фигуры, закинувъ руки за голову и глядя на с³яющ³й горизонтъ. Растворенные хлѣвы выпускали въ городъ молочныхъ коровъ, стада козъ, повозки съ навозомъ. За низкою стѣной малорослыхъ деревьевъ, окаймлявшихъ дороги, позвякивали бубенцы и колокольчики, а къ ихъ веселому звуку примѣшивалусь энергическ³е возгласы погонщиковъ: "Arre, аса!"

   На крыльцахъ избъ обмѣнивались привѣтств³ями тѣ, кто отправлялся въ городъ, съ тѣми, кто оставался ради полевыхъ работъ.

   - Пошли вамъ Боже добрый день!

   - День добрый!

   Обмѣнявшись этими фразами со всею серьезностью людей, у которыхъ въ жилахъ есть мавританская кровь и которые не могутъ упомянуть имя Бож³е безъ торжественнаго жеста, крестьяне смолкали, если встрѣча происходила между людьми незнакомыми; если же удалявш³йся былъ пр³ятель, то ему поручалось сдѣлать въ Валенц³и мелк³я закупки для жены или хозяйства.

   Теперь было совсѣмъ свѣтло. Небо очистилось от тонкаго тумана, который образуется изъ ночныхъ испарен³й сырой земли и плещущихъ канавокъ. Собиралось появиться солнце. По красноватымъ бороздамъ порхали жизнерадостные жаворонки, а проказливые воробьи, присаживаясь къ закрытымъ еще окнамъ, постукивали клювиками въ рамы и пищали, точно бродяги, привыкш³е жить подаян³емъ, какъ бы говоря спящимъ людямъ: "Вставайте, лѣнтяи! Скорѣе за работу, чтобы намъ было чего поѣсть!"

   Въ избушкѣ Тони, извѣстнаго во всемъ околоткѣ подъ прозвищемъ Пименто, жена его, Пепита, несмотря на ранн³й часъ, готовилась уже ко второй поѣздкѣ въ городъ. Это была женщина еще совсѣмъ молодая, но уже блѣдная и поблекшая: переутомлен³е и малокров³е изводили ее, что не мѣшало ей, однако, быть самою трудолюбивою и бодрою изъ мѣстныхъ бабъ. Она поднималась въ три часа утра, взваливала на себя корзины, полныя спѣлыхъ овощей, которые Тони нарывалъ наканунѣ вечеромъ, съ тысячами ругательствъ и проклят³й такой собачьей жизни, требующей столькихъ трудовъ; а затѣмъ, ощупью пробираясь по тропинкамъ, находя въ потемкахъ дорогу, какъ истая дочь "уэрты" {"Уэртой" (садомъ) называется обширная плодороднѣйшая равнина, которая разстилается по обоимъ берегамъ рѣчки Тур³и или Гвадалав³ара и прорѣзана цѣлою сѣтью оросительныхъ канавокъ.}, она шла въ Валенц³ю, между тѣмъ какъ мужъ ея, этотъ бравый парень, стоивш³й ей такъ дорого, продолжалъ храпѣть въ спальнѣ, свернувшись подъ одѣяломъ на большой супружеской кровати.

   На рынкѣ всѣ оптовые зеленщики хорошо знали эту маленькую женщину, которая усаживалась между своихъ корзинъ еще до зари, дрожа подъ тоненькимъ старымъ платочкомъ и, съ безсознательной завистью глядя на людей, пившихъ по чашкѣ чернаго кофе въ защиту от утренней прохлады, дожидалась терпѣливо, точно покорное животное, чтобы ея зелень раскупили именно по той цѣнѣ, какую она, послв продолжительныхъ волнен³й, назначала, какъ необходимую для содержан³я Тони и для покрыт³я хозяйственныхъ расходовъ.

   Когда овощей не оставалось болѣе, она возвращалась домой, бѣгомъ, чтобы выиграть время. Едва войдя въ избу, она уже бралась за дѣло и, на этотъ разъ, за совсѣмъ другое: изъ зеленщицы становилась молочницей. Ведя на перевозъ свою корову, за которой скакалъ рѣзвый теленочекъ, она возвращалась въ городъ съ прутомъ въ рукѣ и съ жестяною мѣркою для молока. Бѣлянка - такъ звалась корова за свѣтлую масть - потихоньку мычала и, охваченная утреннимъ холодкомъ, дрожала подъ наброшенной на нее дерюгой, поворачивая влажный взоръ назадъ, къ хутору, къ черному стойлу съ тяжелымъ воздухомъ и душистой соломой, воспоминан³е о которой, среди полудремоты, казалось ей весьма пр³ятнымъ.

   Въ это утро Пепита вторично пустилась въ путь позже обыкновеннаго и подгоняла корову прутомъ, боясь упрековъ покупателей. Корова и телокъ трусцой подвигались по Анборойской дорогѣ, глубокой, грязной, колеистой. По окаймлявшей дорогу высокой насыпи тянулись безконечными вереницами на фабрики сигарочницы и прядильницы, неся корзину на одной рукѣ и размахивая другою. Тутъ была вся дѣвичья молодежь равнины, производившая впечатлѣн³е грубаго и суроваго цѣломудр³я.

   Божья благодать разливалась по равнинѣ. Изъ-за деревьевъ и здан³й, заслонявшихъ горизонтъ, поднималось солнце, точно громадная красная облатка, посылая параллельно къ поверхности равнины свои золотыя стрѣлы, принуждавш³я щурить глаза. Далек³я горы и городск³я колокольни становились розоватыми; облачка, двигавш³яся по небу, окрашивались цвѣтомъ алаго шелка; канальцы и лужицы точно населились огненными рыбками; въ избахъ раздавались звуки утренней чистки: шуршан³е щетки, звонъ посуды; на берегахъ сгибались женщины, ставя корзины бѣлья для полосканья; сѣрые кролики съ плутоватымъ видомъ прыгали по тропинкамъ и убѣгали, поворачиваясь розовымъ задомъ съ пучкомъ вмѣсто хвостика; а на темныхъ кучахъ навоза пѣтухи, окруженные своими курами, испускали свой крикъ раздраженнаго властелина.

   Пепита, безучастная къ этому пробужден³ю равнины, свидѣтельницею котораго была каждый день, все ускоряла шагъ, чувствуя пустоту въ желудкѣ, боль въ ногахъ, и влажность одежды, промокшей от пота, который выступалъ от слабости и малокров³я.

   Когда она дошла до Валенц³и, рабоч³й людъ вливался въ городъ потокомъ и заполнялъ мосты. Она пробралась между рабочими изъ предмѣст³й, которые шли, перекинувъ мѣшки съ завтракомъ черезъ плечо, остановилась у конторы сборовъ, чтобы взять пропускъ (уплачиваемые за него гроши ежедневно надрывали ей душу) и двинулась по еще пустымъ улицамъ, на сонныхъ обитателей которыхъ колокольчикъ ея коровы навѣвалъ грезы о зеленыхъ лугахъ, идилл³яхъ и пастораляхъ.

   Такъ какъ покупатели Пепиты были разбросаны повсюду, то ея странств³е по Валенц³и оказывалось очень запутаннымъ и замедлялось безпрестанными остановками у запертыхъ дверей, при чемъ въ одну слѣдовало стукнуть разъ, въ другую - три или четыре раза, не на секунду не прерывая того рѣзкаго и пронзительнаго крика, который невѣроятнымъ образомъ выдерживала ея жалкая плоская грудь: "Молока! молока!"... Дверь отворялась и на порогѣ появлялась, съ горшкомъ въ рукахъ и въ туфляхъ, растрепанная служанка съ заспанными глазами или старая дворничиха, уже надѣвшая мантилью, чтобы идти въ церковь.

   Около восьми часовъ, обойдя всѣхъ ежедневныхъ покупателей, Пепита очутилась близь "Квартала Рыбаковъ". Здѣсь ей тоже могъ предстоять сбытъ, и потому она храбро пустилась по грязнымъ переулкамъ, гдѣ все казалось вымершимъ въ эту утреннюю пору. Каждый разъ, какъ она тутъ бывала, ею овладѣвала какая-то тревога, точно инстинктивное отвращен³е желудка от дурной пищи; но мужество честной женщины превозмогало это чувство и она шла впередъ, испытывая даже извѣстное удовлетворен³е, гордость человѣка цѣломудреннаго, который, какъ ни слабъ и ни задавленъ нуждою, утѣшается мысленно, что онъ все же выше нѣкоторыхъ другихъ.

   От запертыхъ и молчаливыхъ домовъ несло дешевымъ и безстыднымъ порокомъ, какою-то ѣдою и гнилью, виномъ и потомъ; казалось, будто сквозь дверныя щели вырывается затрудненное и громкое дыханье спящихъ тяжелымъ сномъ послѣ ночи грубыхъ ласкъ и пьяной любви.

   Пепита услыщала окликъ. Изъ-за отворенной на узкую дѣстницу двери ее манила дѣвка, толстая, растерзанная, грязная дѣвка, ничѣмъ не привлекательная, кромѣ какъ молодостью, уже близкою къ исчезновен³ю, съ влажными глазами, наскоро закрученными волосами, слѣдами румянъ, оставшимися съ ночи на щекахъ, - настоящая каррикатура, мар³онетка порока.

   Крестьянка, презрительно сжавши губы, чтобы дать почувствовать покупательницѣ разницу между ею и собою, начала доить "Бѣлянку" въ горшокъ, который дѣвка подала ей. Та не спускала глазъ съ молочницы.

   - Вы... вѣдь... Пепита?... сказала она, наконецъ, нетвердымъ тономъ, какъ бы не будучи увѣрена, что она ошибается.

   Пепита подняла глаза, въ первый разъ устремила взоръ на проститутку и, въ свою очередь, какъ бы смутилась:

   - Это ты... Розар³о?

   - Да, это я, печально кивнула она головой.

   Въ ту же минуту Пепита высказала свое удивлен³е:

   Она здѣсь! Дочь такихъ почтенныхъ родителей! Господи, какой срамъ!

   Въ силу професс³ональной привычки, Розар³о попыталась отвѣтить на восклицан³я возмущенной крестъянки циничною улыбкой и такимъ выражен³емъ лица, которое означало, что она постигла тайну жизни и болѣе не вѣритъ ни во что. Однако, видно было, что ясный и пристальный взглядъ Пепиты вызвалъ въ ней стыдъ и она опустила голову, точно собиралась заплакать.

   Розар³о не была дурною дѣвушкой. Она работала на фабрикахъ, была и въ услужен³и; но, наконецъ, ея сестры, уставши голодать, подали ей примѣръ; а теперь она живетъ, получая то ласки, то пощечины, пока, разъ навсегда, не околѣетъ. Оно и понятно: когда нѣтъ ни отца, ни матери, чего ждать дѣтямъ? Во всемъ виноватъ этотъ донъ Сальвадоръ, который, конечно, теперь горитъ въ аду. Ахъ, разбойникъ! Всю-то семью онъ погубилъ!

   Пепита забыла свою сдержанность и холодность, раздѣляя негодован³е Розар³о:

   - Да, правда, сущая правда! Этотъ старый скряга одинъ всему виною. Вся "уэрта" это знаетъ... Боже! Погибла вся семья! Въ прошломъ году пали слухи, что отецъ умеръ на каторгѣ въ Цеутѣ; а несчастная старуха-мать кончила жизнь на больничной койкѣ... Бѣдный дядя Варретъ! Онъ былъ такой добрый! Ахъ! Еслибъ онъ могъ поднять голову изъ могилы и взглянуть, чѣмъ стали его дочери!... Въ десять лѣтъ какъ все перемѣнилось! Кто бы сказалъ и тебѣ и сестрамъ, когда вы жили дома, точно царицы, что вамъ суждено кончить такъ?!... Боже! Боже! Помилуй насъ от злыхъ людей!...

   Розар³о оживилась во время этой рѣчи. Она точно помолодѣла, бесѣдуя съ подругою дѣтства. Ее доселѣ тусклые глаза засверкали при воспоминан³и о быломъ. "А хуторъ? А земля? Все еще не пашется, конечно?". Эта заброшенность участка обѣимъ доставляла удовольств³е. "Какое бы счастье, если бы околѣли, убрались ко всѣмъ чертямъ сыновья этого подлеца дона Сальвадора". Эта мысль составляла единственное утѣшен³е проститутки. Она выразила благодарность Пименто и всѣмъ землякамъ, которые не давали чужимъ завладѣть участкомъ, по праву принадлежавшимъ ея семьѣ. Если же кто пробовалъ захватить его, то средство было извѣстно: "Пафъ!" Ружейная пуля пробивала ему голову.

   Она воспламенилась гнѣвомъ; ея сверкающ³е глаза вспыхивали огнемъ жестокости: въ проституткѣ, пассивной скотинѣ, привыкшей сносить побои, воскресла дочь "уэрты", съ дѣтства видавшая ружье на стѣнѣ, за дверью, и съ наслажден³емъ вдыхавшая по праздникамъ запахъ пороха.

   Въ Розар³о пробудилось любопытство. Поговоривши о печальномъ прошломъ, она освѣдомилась о всѣхъ тѣхъ, кого прежде знала, и, наконецъ, начала разспрашивать Пепиту о ней самой.

   - Бѣдняжка! Ужъ видно, что живешь насчастливо!

   Ее молодость замѣтна была только въ большихъ, ясныхъ глазахъ, дѣвически-блестящихъ, выражавшихъ невинность и робость, тѣло же превратилось въ настоящ³й скелетъ, а въ бѣлокурыхъ волосахъ, нѣжно-маисоваго цвѣта, цѣлыми прядями виднѣлась сѣдина.

   Какъ живетъ съ нею Пименто. Все такой же пьяница и бездѣльникъ? Право, можно сказать, что она сама своей бѣдѣ причина, потомучто вышла за него, не послушавъ ничьихъ совѣтовъ. Здоровенный онъ, правда, и всяк³й пасуетъ передъ нимъ, когда, въ воскресенье, послѣ обѣда, онъ сядетъ за карты съ первыми молодцами въ "уэртѣ"; но дома врядъ-ли съ нимъ жить сладко... Впрочемъ, правду сказать, всѣ мужчины одинаковы. Ахъ, Розар³о знаетъ это по опыту! Псы, на которыхъ и глядѣть-то не стоитъ... Но, Господи! Какъ же исхудала Пепита!

   Грубый женск³й голосъ загремѣлъ точно громъ въ пролетѣ лѣстницы.

   - Элиза! неси же молоко! Вѣдь, баринъ ждетъ!

   Розар³о захохотала, какъ сумасшедшая. Ну, да! она теперь зовется Элизой. А Пепита и не знала? Этого требуетъ ремесло, чтобы мѣняли имя, а также, чтобы говорили на андалузск³й ладъ.

   И она съ простонародною грац³ей передразнила грубый голосъ сверху.

   Но, несмотря на выказанную веселость, она поспѣшила уйти, изъ опасен³я, какъ бы обладательница грубаго голоса или ожидающ³й молоко баринъ не заставили ее поплатиться за опоздан³е. Она торопливо поднялась по лѣстницѣ, попросивши молочницу заходить въ эти мѣста и приносить ей вѣсти съ родины.

   Колокольчикъ утомленнной Бѣлянки еще съ полчаса звонилъ по улицамъ Валенц³и; изъ ея дряблаго вымени было выцѣжено до капли все безвкусное молоко, образовавшееся от плохого корма: капустныхъ листьевъ и гюмоевъ; и наконецѣ-то Пепита рѣшилась вернуться домой.

   Крестьянка шла задумчиво и печально. Эта встрѣча взволновала ее; она чрезвычайно живо помнила трагед³ю, разыгравшуюся надъ дядею Барретомъ съ семьею.

   Съ тѣхъ поръ поля, которыя болѣе полувѣка воздѣлывались предками несчастнаго, оставались заброшенными и безплодными. Необитаемый домикъ разваливался мало-по-малу, за отсутств³емъ сострадательной руки, которая положила бы заплату на кровлю или замазала бы щели въ стѣнахъ. За десять лѣтъ ходивш³е мимо этихъ развалинъ люди привыкли не обращать на нихъ вниман³я, а Пепита тоже перестала взглядывать на старую лачугу. Послѣдняя интересовала лишь мальчишекъ, которые, унаслѣдовавъ ненависть своихъ отцовъ, пробирались по заросшему крапивою полю, чтобы пускать камни въ пустую избу, пробивать больш³я дыры въ запертой двери или сыпать землю и камни въ колодецъ.

   Въ это же утро, подъ впечатлѣн³емъ недавней встрѣчи, Пепита обратила взоры на развалину и даже пр³остановилась, чтобы лучше разсмотрѣть ее.

   Участокъ дяди Баррета или, говоря точнѣе, этого ненавистнаго дона Сольвадора и его проклятыхъ наслѣдниковъ, является жалкимъ и печальнымъ исключен³емъ въ плодородной, прекрасно обработанной веселой "уэртѣ", по краснымъ бороздамъ которой рядами зеленѣли овощи и деревца съ листвою, прозрачною от дѣйств³я осени, точно карамель. Тутъ же почва стала твердою, изъ ея безплодныхъ нѣдръ вылѣзли всѣ чужеядныя растен³я, всѣ сорныя травы, которыя Господь создалъ на муку земледѣльцу. Мин³атюрный лѣсъ плевеловъ, перепутанныхъ, ужасныхъ, покрывалъ весь участокъ странными оттѣнками своей зелени, мѣстами испещренной таинственными и рѣдкими цвѣтами, изъ тѣхъ, что ростутъ лишь среди развалинъ или на кладбищахъ. Въ этой глуши, ободренные безопасностью, ютились и множились всевозможныя нечистыя твари, распространявш³яся потомъ по окрестнымъ полямъ: зеленыя ящерицы съ корявыми спинами, громадные жуки съ металлическимъ отливомъ подкрыл³й, пауки на короткихъ и мохнатыхъ лапахъ, ехидны, расползавш³яся вдоль каналовъ. Все это жило здѣсь, не привлекая ничьего вниман³я, образуя какъ бы отдѣльное царство и пожирая другъ друга. Хотя гады эти до нѣкоторой степени вредили культурнымъ растен³ямъ, но ихъ щадили, даже какъ будто уважали: ибо жителямъ "уэрты" семи казней египетскихъ показалось бы мало для этихъ проклятыхъ полей. Земля Баррета болѣе не должна была принадлежать людямъ; потому казалось естественнымъ, чтобы тамъ гнѣздились гады, и чѣмъ въ большемъ количествѣ - тѣмъ лучше!

   Посреди этого проклятаго участка, который выдѣлялся на прекрасной равнинѣ точно грязное пятно на изумрудно-зеленой царской мант³и, возвышалась, или, вѣрнѣе, разрушалась изба съ соломенной крышей, гдѣ мѣстами сорванная дождемъ и вѣтромъ солома обнажила гнилыя рѣшетины. Съ размытыхъ водою стѣнъ почти всюду сбѣжала побѣлка, о котсрой напоминали только рѣдк³я бѣлыя пятна кое-гдѣ на обнаженныхъ кирпичахъ. Дверь была выломана внизу, изгрызана мышами и треснула до самаго верха. Оконныя рамы, расшатанныя вѣтромъ и совсѣмъ разбитыя, висѣли на одной петлѣ каждая и обѣщали оторваться совсѣмъ при первомъ сильномъ порывѣ бури.

   Видъ этой развалины печалилъ душу, сжималъ сердце и внушалъ разныя мысли. Казалось, что, лишь наступитъ ночь, изъ уединенной лачуги выйдутъ привидѣн³я, что изъ нея послышатся крики убиваемыхъ и что подо всѣми этими кустами валяются сотни страшныхъ труповъ. Даже птицы летѣли прочь от этихъ мертвыхъ полей, боясь-ли гадовъ, кишѣвшихъ въ сорной травѣ, или, можетъ быть, чуя, что тутъ вѣетъ бѣдою. Если порою надъ правалившеюся крышею показывалось что-либо крылатое, то крылья эти бывали черными, зловѣщими, траурными, и при ихъ взмахахъ на деревьяхъ смолкали веселые и шаловливые писки; "уэрта" замирала, какъ будто на полмили кругомъ на ней не было ни одного воробья.

   Въ ту минуту какъ Пепита собиралась уже двинуться no наиравлен³ю къ своей бѣленькой избушкѣ, мелькавшей вдали между деревьевъ, ее задержала на краю дороги повозка, приближавшаяся тряскимъ ходомъ, какъ будто изъ города.

   При первомъ взглядѣ на эту повозку, въ ней проснулось женское любопытство.

   Это была бѣдная крестьянская телѣга, везомая старою костястою лошадью; въ трудныхъ мѣстахъ человѣкъ высокаго роста, шедш³й слѣва, помогалъ животному и ободрялъ его криками и щелканьемъ кнута. На человѣкѣ одежда была крестьянская, но то, какимъ образомъ повязанъ былъ у него на головѣ платокъ, его полуплисовые панталоны и еще нѣкоторыя подробности костюма указывали, что онъ не изъ "уэрты", гдѣ мѣстная одежда слегка измѣнилась подъ вл³ян³емъ городскихъ модъ. Это былъ мужикъ изъ какой-нибудь дальней церевни, можетъ быть изъ глухого угла той же провинц³и.

   На телѣгѣ высился пирамидою всяк³й домашн³й скарбъ. Очевидно, переселялась цѣлая семья. Тутъ были и тощ³е матрацы, и сѣнники, набитые скверной маисовой соломой, тростниковые стулья, корзинки, остовъ кровати, выкрашенный въ зеленую краску. Все это, наваленное какъ попало на телѣгу, было грязно, старо, жалко, говорило о голодѣ и объ отчаянномъ бѣгствѣ, какъ будто горе преслѣдовало и гнало эту семью. А на самой вершинѣ кучи сидѣло, обнявшись, трое маленькихъ дѣтей, которыя глядѣли на окрестность широко раскрытыми глазами, точно путешественники, впервые осматривающ³е новую страну.

   За телѣгою, пѣшкомъ, словно наблюдая, чтобы съ нея ничего не упало, шли женщина и молодая дѣвушка; послѣдняя была высока, тонка, стройна, а та казалась ея матерью. Рядомъ съ лошадью, справа, шелъ подростокъ лѣтъ одиннадцати; по серьезному виду въ немъ можно было узнать ребенка, который привыкъ бороться съ нищетою и почти созрѣлъ въ такую пору жизни, когда друг³я дѣти только и заняты, что играми. Маленькая грязная собаченка съ высунутымъ языкомъ замыкала шеств³е.

   Пепита, опершись на свою корову, съ возраставшимъ любопытствомъ смотрѣла на этихъ бѣдняковъ. Куда могли онѣ ѣхать? Дорога, покоторой они двигались, отщепляясь от тракта на Альборайго, не вела ровно никуда, а только развѣтвлялась на безчисленныя тропки и дорожки, приводивш³я къ отдѣльнымъ хуторамъ.

   Любопытство зрительницы было удовлетворено весьма неожиданнымъ образомъ. "Святая дѣва!" Телѣга свернула съ дороги, миновала разваливш³йся мостикъ изъ бревенъ и глины, который велъ къ проклятой землѣ, и поѣхала по полю дяди Баррета, приминая почтенныя сорныя травы. Вся пришлая семья направилась туда же, выражая движен³ями и невнятными словами тягостное впечатлѣн³е, производимое запущенностью хутора; тѣмъ не менѣе всѣ они двигались прямо къ лачугѣ съ видомъ людей, вступающихъ во владѣн³е своимъ добромъ.

   Пепита не захотѣла глядѣть долѣе. Она кинулась бѣжать со всѣхъ ногъ и не остановилась до самаго дома, причемъ, для большей скорости, бросила и теленка, и корову, которые продолжали идти спокойно, какъ существа, равнодушныя къ людскимъ заботамъ и обезпеченныя кормомъ и стойломъ.

   Пименто лежалъ у избы и лѣниво курилъ, не сводя глазъ съ трехъ прутиковъ, намазанныхъ клеемъ и лежавшихъ на землѣ: вокругъ прутиковъ порхало нѣсколько птичекъ. Вотъ была поистинѣ барская забава! Когда онъ увидѣлъ, что бѣжитъ жена, блестя глазами и задыхаясь, онъ перемѣнилъ позу, чтобы удобнѣе слушать и не велѣлъ ей подходить къ прутикамъ.

   - Ну, что такое случилось? Ужъ не украли ли твою корову?

   От усталости и волнен³я Пепита едва могла выговорить два слова кряду.

   - На землѣ Баррета... Цѣлая семья... Ее будутъ пахать... Жить на хуторѣ... Я сама видѣла!...

   Пименто, птицеловъ, врагъ труда и гроза окрестности, не смогъ сохранить невозмутимаго спокойств³я вельможи при такомъ необыкновенномъ извѣст³и.

   - Ахъ, распротоканальи!

   Однимъ прыжкомъ онъ поставилъ на ноги свое тяжелое и мускулистое тѣло и, не ожидая дальнѣйшихъ разъяснен³й, пустился бѣгомъ. Онъ побѣжалъ прямо въ тростникъ, полосою окаймлявш³й проклятую землю. Тамъ онъ присѣлъ, прилегъ на брюхо, точно бедуинъ въ засадѣ, и посмотрѣлъ сквозь тростникъ; затѣмъ, черезъ нѣсколько минутъ, продолжалъ свой бѣгъ и исчезъ въ лабиринтѣ тропинокъ, изъ которыхъ каждая вела къ избѣ или засѣянному участку.

   "Уэрта" продолжала с³ять и шумѣть, полная свѣта и шороховъ, сладко нѣжась въ лучахъ золотого утренняго солнца. Но вдали поднимались крики и жалобы; вѣсть передавалась въ смущенныхъ восклицан³яхъ изъ поля въ поле; трепетъ изумлен³я, тревоги, негодован³я охватывалъ всю равнину, точно сто лѣтъ назадъ, когда покажется, бывало, алжирская галера, несущаяся къ берегу за грузомъ бѣлаго мяса.

  

  

   Передъ уборкою, когда дядя Барретъ осматривалъ свой участокъ, раздѣленный на занятыя разными растен³ями квадратныя поля, онъ не въ состоян³и бывалъ подавить чувство гордости; и, любуясь высокой пшеницей или кудрявой капустой, кочни которой напоминали кружево, дынями, выставлявшими надъ землею свои зеленоватыя округлости, или перцемъ и помидорами, полуспрятанными подъ листвою, - онъ хвалилъ качество своей земли и съ благодарностью поминалъ своихъ предшественниковъ, которые постарались ее воздѣлать лучше всѣхъ участковъ въ "уэртѣ".

   Молчаливая и однообразная истор³я его предковъ вся была у него передъ глазами. Пять или шесть поколѣн³й Барретовъ провели всю жизнь въ томъ, что пахали эту землю и перепахивали, сдабривали жирнымъ навозомъ, заботились, чтобы не изсякла въ ней жизненная сила, гладили и расчесывали бороною и мотыкою эти борозды, изъ которыхъ каждая была полита потомъ и кровью ихъ рода.

   Самъ онъ былъ человѣкъ сильной души и чистыхъ нравовъ. Если ему случалось въ воскресенье заглянуть на минуту въ трактирчикъ Копы, гдѣ собиралось все сосѣдство, то единственно изъ желан³я посмотрѣть, какъ играютъ въ карты, похохотать во все горло надъ нелѣпыми и грубыми выходками Пименто и другихъ молодцовъ того же сорта, изображающихъ изъ себя въ "уэртѣ" франтовъ и донъ Жуановъ. Но онъ никогда не подходилъ къ прилавку, чтобы спросить стаканчикъ, никогда не раскрывалъ кошелька, а крѣпко придерживалъ его въ карманѣ; если же и выпивалъ, случалось, то это значило, что выигравш³й въ карты угощалъ всю компан³ю.

   Онъ очень любилъ свою жену, любилъ до такой степени, что прощалъ ей ея глупость, съ которой она произвела на свѣтъ четырехъ дочерей и ни одного сына, который помогъ бы ему работать; впрочемъ, онъ не менѣе любилъ и дочекъ, сущихъ ангеловъ, которыя цѣлый день шили, распѣвая, на порогѣ избы, а иногда приходили и на поля, чтобы сколько нибудь облегчить бѣднягу-отца. Но господствующею страстью этого мужика, любовью, преодолѣвавшею всѣ проч³я его привязанности, была любовь къ землѣ, которую столько лѣтъ арендовали его предки и надъ которою онъ надрывался въ свою очередь.

   Въ старину, давно, очень давно, ея владѣльцемъ былъ знатный вельможа, который въ свой смертный часъ передалъ и грѣхи свои, и недвижимость въ руки монаховъ Сан-Мигельделосъ Рейесъ; и этимъ монахамъ она еще принадлежала въ ту пору, когда дядя Тамба (почти слѣпой старикъ, который пасъ маленькое стадо одного мясника изъ Альборайи) былъ удалымъ молодцомъ въ шайкѣ "брата" {Какого-нибудь валенцского монаха, предводительствовавшаго отрядомъ партизановъ.} и стрѣлялъ французовъ изъ мушкетона. Монахи были добрые парни: толстые, жирные, блиставш³е здоровьемъ, любивш³е повеселиться и не особенно настойчивые въ требован³и арендныхъ денегъ; они бывали довольны, если, когда заходили подъ вечеръ на хуторъ, ихъ встрѣчала прабабка теперешняго арендатора, тогда красавица-дѣвица, и вѣжливо угощала хорошею чашкою шоколада да фруктами изъ сада. А теперь увы! земля принадлежала дону Сальвадору, старикашкѣ изъ Валенц³и, который былъ мученьемъ дяди Баррета и даже снился ему во снѣ.

   Хуже хозяина нельзя было найти.

   Донъ Сальвадоръ пользовался отвратительною репутац³ей во всей "уэртѣ", такъ какъ владѣлъ участками почти во всѣхъ концахъ ея. Каждый вечеръ, завернувшись въ свой старый плащъ, даже весною, и внѣшностью походя на жалкаго нищаго, сопровождаемый на всемъ пути проклят³ями и враждою, этотъ старикашка пробирался по тропинкамъ къ своимъ арендаторамъ. Въ немъ была цѣпкость скупца, желающаго находиться въ постоянномъ соприкосновен³и со своимъ добромъ, неотвязчивая настойчивость ростовщика, жаждущаго свести просроченные счеты. Едва онъ показывался вдали, собаки лаяли, точно зачуявъ смерть, дѣти смотрѣли на него съ испугомъ, мужчины уходили, чтобы избавиться от тяжелой необходимости прибѣгать къ отговоркамъ, а женщины выходили на пороги избъ, опустивши глаза, приготовившись лгать, чтобы упросить дона Сальвадора повременить, и отвѣчали слезами на его гнѣвныя выходки и угрозы.

   Случалось, что Пименто, который въ качествѣ храбреца, принималъ участ³е въ бѣдств³яхъ сосѣдей и изображалъ въ "уэртѣ" странствующаго рыцаря, сквозь зубы сулилъ старику что-нибудь въ родѣ взбучки и прохладительнаго купанья въ каналѣ; но его удерживали сами жертвы скупца, ставя на видъ, что донъ Сальвадоръ - не кое-что: "Человѣкъ, который всѣ утра просиживаетъ въ судахъ и водитъ дружбу съ большими шишками!... Съ такими людьми бѣднякамъ куда тягаться"!

   Изъ всѣхъ арендаторовъ старикашки дядя Барретъ былъ наилучшимъ. Правда, ему трудно бывало добывать арендныя деньги, но, выбиваясь изъ силъ на работѣ, онъ всегда приготовлялъ ихъ къ сроку и за нимъ не было недоимокъ. За это донъ Сальвадоръ ставилъ его въ примеръ другимъ арендаторамъ, что, впрочемъ, не мешало ему относиться къ дядѣ Баррету еще болѣе требовательно и жестоко, чѣмъ къ прочимъ: бѣдняга никогда не огрызался, и эта кротость позволяла скрягѣ безбожно удовлетворять свою страсть къ угнетен³ю и жадность.

   Дядя Барретъ, единственный работникъ въ семьѣ, такъ какъ жена не принесла ему сыновей, трудился цѣлый Бож³й день. Утромъ, на зарѣ, когда вся "уэрта" еще спала, вечеромъ до поздней ночи, когда всѣ давно уже отдыхали, онъ бывалъ въ полѣ съ мотыкою въ рукѣ, ожесточенно ковыряя землю, изъ которой ему приходилось извлекать пропитан³е для семьи и плату за аренду. Сначала онъ пытался найти помощниковъ, нанять батраковъ; но батраки работали мало, спали въ хлѣвахъ въ часы солнцепека, дорого стоили и къ тому же воровали. Поэтому Барретъ прогонялъ ихъ черезъ нѣсколько недѣль и, наконецъ, послѣ ряда неудачныхъ попытокъ, отказался от этого лекарства, которое представлялось ему хуже болѣзни. Между тѣмъ, такъ какъ его собственныхъ рукъ не могло хватить на обработку всего участка, а нѣкоторое суевѣрное почтен³е къ предкамъ мѣшало ему уступить въ чуж³я руки хоть пядь этихъ полей, находившихся цѣлые вѣка въ пользован³и его рода, то ему пришлось запустить цѣлую треть участка; онъ вообразилъ себѣ, что, удвоивъ усерд³е и ведя на болѣе плодородныхъ частяхъ болѣе интенсивное хозяйство, онъ ухитрится прокормить своихъ и удовлетворить землевладѣльца.

   Вотъ и началась упорная и отчаянная борьба съ жизненными невзгодами собственною слабостью, борьба тайная, такъ какъ по природѣ не будучи склоннымъ дѣлиться своими горестями, онъ скрывалъ от домашнихъ ужасныя опасен³я, терзавш³я его. Всѣ знали его добродушнымъ, спокойнымъ, улыбающимся, въ той самой синей шапкѣ, которой онъ былъ обязанъ своимъ прозвищемъ {Barrete - круглая шапка.}, надвинутой до ушей. Онъ только того и желалъ, чтобы жена и дочери не знали о его тревогѣ, чтобы никто въ домѣ не замѣтилъ уменьшен³я средствъ, чтобы ничѣмъ не нарушилось честное благополуч³е хутора, постоянно оживленнаго смѣхомъ и пѣснями четырехъ сестеръ, которыя были погодки. Уже обращая на себя вниман³е парней "уэрты", дѣвицы только и думали, какъ бы принарядиться въ свои новые шелковые илаточки и шумящ³я глаженыя юбки, да сходить въ сосѣднее село на праздникъ, а на другой день, на разсвѣтѣ, подойти босикомъ къ окошку и поглядѣть въ ставенныя щели, кто изъ ухаживателей распѣваетъ имъ "албаду" {To же, что "серенада", только утренняя.} и кто играетъ на гитарѣ; тѣмъ временемъ, бѣдный дядя Барретъ, все болѣе озабоченный уравновѣшен³емъ своего бюджета, вынималъ монету за монетой изъ кучки золота, скопленной по грошамъ еще его родителями, и тѣмъ старался удовлетворить дона Сальвадора, стараго скрягу, который никогда не бывалъ доволенъ и не только выжималъ всѣ соки изъ своего арендатора, а еще безпрестанно твердилъ ему о тяжелыхъ временахъ, о страшныхъ надбавкахъ налоговъ и о необходимости повысить арендную плату.

   Въ одинъ прекрасный день донъ Сальвадоръ ее повысилъ. Дядя Барретъ протестовалъ, напоминая о трудахъ своей семьи, которая полила потомъ этотъ участокъ, чтобы сдѣлать его лучшимъ въ округѣ. Но хозяинъ былъ неумолимъ.

   - Участокъ - лучш³й? Такъ правильно и платить за него дороже.

   Баррету пришлось покориться. Онъ скорѣе готовъ былъ отдать жизнь, чѣмъ разстаться съ землею, которая пила изъ него кровь.

   Сбережен³я были уже истрачены и разсчитывать можно было только на доходъ съ хозяйства. Онъ сталъ трудиться съ ожесточен³емъ и даже съ какимъ-то бѣшенствомъ. Онъ опять воздѣлалъ весь участокъ. Онъ пересталъ спать. Ему казалось, будто у него овощи растутъ медленнѣе, чѣмъ у прочихъ; малѣйшая тучка ужасала его, приводила въ смятен³е; этотъ человѣкъ, такой честный, добрый, доходилъ до того, что подстерегалъ, когда зазѣваются сосѣди, чтобы украсть у нихъ часть ихъ орошен³я. Ужаснѣе же всего для него было то, что, при всемъ своемъ безумномъ усерд³и, онъ могъ уплатить лишь половину того, что былъ долженъ.

   Послѣдств³емъ столь необычныхъ трудовъ было то, что лошадь дяди Баррета, покорное существо, раздѣлявшее непомѣрную работу хозяина, устала изводиться день и ночь, возить въ Валенц³ю на базаръ возы овощей, а потомъ, безъ роздыха, безъ передышки, не осушивъ пота, запрягаться въ coxy и выворачивать тяжелые пласты, - и рѣшилась околѣть. Тутъ мужикъ увидѣлъ, что погибъ. Какъ теперь вспахать эти поля, прекрасные плоды которыхъ равнодушно ѣдятъ горожане, даже не подозрѣвая, какихъ мукъ стоитъ ихъ взращиван³е отцу семейства, постоянно борющемуся съ нищетой?

   Но Провидѣн³е, никогда не покидающее бѣдняковъ, обратилось къ нему устами дона Сальвадора.

   He даромъ говорится, что нѣтъ худа безъ добра. Когда старый ростовщикъ узналъ о бѣдѣ Баррета, онъ съ трогательною заботливостью предложилъ ему помощь. "Сколько нужно было на покупку новой лошади? Пятьдесятъ д_у_р_о? Ну, такъ онъ, землевладѣлецъ, придетъ на помощь къ своему съемщику и этимъ докажетъ несправедливость тѣхъ, кто ненавидитъ его и клевещетъ на него". Онъ далъ взаймы пятьдесятъ д_у_р_о, съ тою только незначительною подробностью - вѣдь дѣло дѣломъ! - что заставилъ заемщика подписать бумагу, гдѣ говорилось о процентахъ, накоплен³и недоимокъ, обезпечен³и въ уплатѣ долга; въ пунктѣ обезпечен³й упоминалось о мебели, хозяйственныхъ оруд³яхъ, обо всемъ добрѣ арендатора, не исключая и скотины.

   Дядя Барретъ, ободренный появлен³емъ молодой и сильной лошади, съ новымъ усерд³емъ принялся за дѣло.

   Но онъ былъ уже истощенъ тревогою и трудомъ; въ немъ только и оставались, что кожа да кости, и всѣмъ извѣстная шапка колпакомъ нахлобучивалась на его исхудавшую голову. Почти весь доходъ съ хозяйства поглощался нуждами семьи и изъ нѣсколькихъ пригоршней мѣдяковъ, добытыхъ продажею овощей на Валенцскомъ рынкѣ, никакъ не выходила та кучка, которой хватило бы на уплату за землю.

   Безполезность его нечеловѣческихъ усил³й и несправедливость упрековъ, съ которыми иногда обращался къ нему донъ Сальвадаръ, порою пробуждали въ душѣ его смутный протестъ, порожцали въ его некультурномъ мозгу неясныя мысли о правѣ: "Почему эти поля - не его собственность? Всѣ его предки поливали эти комья земли своимъ потомъ, сокращали ради нихъ жизнь свою. Если бы не они, не Барреты, то здѣсь была бы безплодная пустыня, какъ на берегу моря. А теперь на его шеѣ затягиваетъ петлю, изводитъ его своими посѣщен³ями и напоминан³ями этотъ старый бездушный скряга, владѣющ³й землею, хотя заступа въ рукахъ держать не умѣетъ и никогда не гнулъ спины надъ бороздами!... Господи! Какъ это все ведется у людей!"

   Но так³я вспышки скоро проходили, и бѣдный мужикъ снова возвращался къ своей пассивной покорности, къ своему традиц³онному и суевѣрному почтен³ю передъ собственностью, къ наслѣдственной вѣрѣ въ необходимость работать и оставаться честнымъ. Для него величайшимъ безчестьемъ было - не платить долговъ, а величайшимъ несчаст³емъ - потерять хоть пядь земли, которую воздѣлывали его дѣды.

   Въ рождественск³й срокъ онъ могъ отдать дону Сальвадору лишь малую часть арендной платы, а къ Иванову дню не собралъ ни копѣйки: жена была больна и на доктора и лекарства пришлось продать даже "свадебное золото" - старинныя серьги съ подвѣсками и жемчужное ожерелье, составлявш³я семейное сокровище, будущее обладан³е которымъ являлось предметомъ споровъ между четырьмя дѣвицами.

   Землевладѣлецъ ничего не захотѣлъ слушать. "Такъ продолжать нельзя: участокъ, очевидно, слишкомъ великъ для Баррета, и донъ Сальвадоръ, имѣя доброе сердце, не потерпитъ, чтобы его арендаторъ надрывался на работѣ до смерти. Кромѣ того, друг³е предлагаютъ ему за эту землю выгодную цѣну, и вотъ, онъ предупреждаетъ Баретта, чтобы тотъ поскорѣе очистилъ хуторъ. Ему очень жаль, но онъ и самъ не богатъ... Ахъ, кстати напоминаетъ, что пора уплатить деньги, занятыя на покупку лошади, что, вмѣстѣ съ наросшими процентами, составляетъ..."

   Мужикъ даже не замѣтилъ, до сколькихъ тысячъ реаловъ {Реалъ - около гривенника.} возросъ первоначальный долгъ благодаря "божескимъ" процентамъ: такъ его смутилъ и взволновалъ приказъ покинуть хуторъ. Самообладан³е, ослабленное ужасною многолѣтнею борьбой, вдругъ покинуло его. Никогда не плакавши дотолѣ, онъ захныкалъ, какъ ребенокъ. Исчезли вся его гордость, вся его мавританская важность; на колѣняхъ сталъ онъ молить стараго ростовщика, чтобы тотъ сжалился надъ нимъ, увѣряя, что будетъ почитать и благословлять его, какъ отца.

   Плохого отца нашелъ себѣ бѣдный Барретъ! Донъ Сальвадоръ былъ неумолимъ. "Ему было очень жаль, но онъ ничего не могъ сдѣлать. Онъ тоже былъ бѣденъ и долженъ былъ думать о пропитан³и своихъ дѣтей".

   Мужикъ усталъ молить о милосерд³и. Онъ еще нѣсколько разъ побывалъ въ Валенц³и у землевладѣльца, негодовалъ, упрекалъ, говорилъ о своихъ дѣдахъ, о своемъ нравственномъ правѣ на этотъ участокъ и добился того, что наконецъ донъ Сальвадоръ пересталъ его принимать.

   Отчаян³е вернуло Баррету энерг³ю. Онъ вновь сталъ сыномъ "уэрты" - гордымъ, рѣшительнымъ и неуступчивымъ, когда считаетъ за собою право. Хозяинъ не хотѣлъ его слушать, отказался его обнадежить? Очень хорошо. Больше онъ и безпокоиться не станетъ: если старикъ захочетъ поговорить съ нимъ, можетъ придти самъ. Посмотримъ, найдется-ли смѣльчакъ, способный выжить его изъ его дома!

   И онъ продолжалъ работать, но все время былъ насторожѣ и внимательно вглядывался во всякаго мимо проходящаго незнакомца, точно ожидая нападен³я шайки разбойниковъ.

   Его вызвали въ судъ, но онъ не явился. Онъ и такъ зналъ, въ чемъ дѣло: какая-нибудь западня, придуманная на погибель честнымъ людямъ. Если хотятъ его ограбить, пусть приходятъ къ нему на поле, которое для него все равно, что кусокъ собственной шкуры, и которое онъ такъ и защищать будетъ!

   Разъ утромъ его предупредили, что къ нему явятся пристава выселять его изъ хутора и опечатывать все его добро за долги: слѣдующею ночью ему уже не придется ночевать въ своей избѣ. Это извѣст³е показалось ему такимъ страннымъ, что онъ ему не повѣрилъ. "Так³я вещи бываютъ съ мошенкиками, съ тѣми, кто никогда не платилъ... Но онъ всегда всѣ жилы изъ себя выматывалъ, чтобы расплатиться въ срокъ; онъ родился на этомъ участкѣ... He можетъ быть! Вѣдь не въ дикомъ же царствѣ живетъ онъ, гдѣ нѣтъ ни жалости, ни страха Бож³я".

   Тѣмъ не менѣе, послѣ обѣда, когда на дорогѣ показались одѣтые въ черное господа, точно скверныя хищныя птицы, со свертками бумагъ подъ мышками вмѣсто крыльевъ, сомнѣн³я его разсѣялись. Это былъ непр³ятель: эти люди шли его грабить. И онъ почувствовалъ, какъ въ немъ проснулась слѣпая храбрость мавра, переносящаго всяческ³я обиды, но теряющаго разумъ от бѣшенства, если тронутъ что-либо ему принадлежащее. Онъ бѣгомъ вернулся въ избу, схватилъ старое ружье, которое всегда заряженнымъ держалъ за дверью, сталъ у калитки и нацѣлилъ оруж³е, твердо рѣшившись всадить двѣ пули въ перваго изъ этихъ грабителей-сутягъ кто ступитъ на его землю.

   Его жена, еще больная, и четыре дочери кинулись вонъ изъ избы, крича, какъ сумасшедш³я, уцѣпились за него, стали отнимать ружье, схвативъ его за стволъ. Эта борьба, при которой, дергаясь и толкаясь, они ударялись то объ одну притолоку калитки, то о другую, сдѣлалась такою шумною, что обитатели сосѣднихъ хуторовъ вышли изъ избъ и сбѣжались. Ружьемъ овладѣлъ Пименто, который изъ предосторожности унесъ его къ себѣ домой. Барретъ пошелъ за нимъ, схваченный подъ руки нѣсколькими здоровыми парнями, и тщетно пытаясь вернуть себѣ ружье; онъ выражалъ свой безсильный гнѣвъ ругательствами на эту скотину, не дающую ему защитить свое добро.

   - Пименто! Разбойникъ! Отдай ружье!

   Но хвастунъ снисходительно улыбался, довольный ролью добряка и умиротворителя, которую разыгрывалъ передъ этимъ взбѣшеннымъ старикомъ. Такъ дошли до жилища Пименто, куда ввели несчастнаго и гдѣ, не спуская съ него глазъ, принялись его увѣщевать, давать совѣты, чтобы помѣшать ему надѣлать глупостей: "Нужно держать ухо востро, дѣдушка Барретъ. Это - народъ судейск³й. Бѣднякамъ съ ними лучше не связываться. А спокойств³е и злопамятность всегда приведутъ къ цѣли".

   Тѣмъ временемъ, зловѣщ³я черныя фигуры писали бумагу за бумагою въ избѣ Баррета, безжалостно швыряли мебель и одежду, включили въ опись даже скотный дворъ и курятникъ, между тѣмъ какъ мать и дочери стонали от отчаян³я, а собравшаяся въ дверяхъ толпа, являясь какъ бы хоромъ въ этой трагед³и, съ ужасомъ слѣдила за подробностями процедуры, стараясь утѣшить бѣдныхъ женщинъ и вполголоса проклиная эту каналью дона Сальвадора и тѣхъ, кто исполняетъ приказан³я такого пса.

   Къ ночи все было кончено. Черные люди заперли дверь, унесли ключъ и оставили выселеннымъ лишь два-три узла со старымъ бѣльемъ и поношеннымъ платьемъ, да мѣшокъ съ инструментами: больше имъ ничего не позволили взять изъ избы.