Бласко-Ибаньес Висенте - Проклятый хутор

   Дрожащая от лихорадки жена и дочери, еще потрясаемыя рыдан³ями, пр³ютились у сосѣдокъ, предложившихъ имъ гостепр³имство. "Народъ въ "уэртѣ" добрый и любитъ ихъ. Конечно, не богачи; ну, а все-же найдется для спанья лишняя рогожка".

   Отецъ остался подъ присмотромъ Пименто. Они сидѣли другъ противъ друга на тростниковыхъ стульяхъ, при слабомъ свѣтѣ "кандиля" {"Кандилемъ" называется маленькая лампочка, висящая на желѣзномъ прутѣ. Ее прицѣпляютъ, гдѣ угодно.}, и курили папиросу за папиросой. Послѣ своей бѣшеной вспышки бѣдняга впалъ въ состоян³е одурѣн³я, похожее на сомнамбулизмъ; а его хранитель со всеусерд³емъ ободрялъ его, стараясь поднять его духъ: - "Что за чортъ! Стоитъ-ли такъ горевать изъ-за мошенника-ростовщика! Если бы донъ Сальвадоръ видѣлъ это, его негодяйское сердце слишкомъ бы возрадовалось. Пора ужинать, и лучше всего выпить рюмочку".

   Но Барретъ молчалъ или отвѣчалъ односложно и невнятно, а время от времени повторялъ все ту же фразу:

   - Пименто, отдай же мнѣ ружье!

   Пименто улыбался, тайно восхищаясь этимъ старикомъ, на котораго въ "уэртѣ" всегда смотрѣли, какъ на человѣка не изъ храбрыхъ, и который вдругъ выказывалъ такую дикѵю свирѣпость. "Отдать ему ружье?... Какъ же!... Сейчасъ!... По его хмурымъ бровямъ было видно, на что ему оно"... Старикъ настаивалъ, жаловался, раздражался, обвинялъ Пименто въ предательствѣ. Наконецъ, къ девяти часамъ вечера, онъ заявилъ, что не останется подъ кровлею лживаго друга, который заодно съ его палачомъ, и всталъ, чтобы уйти.

   Пименто не сталъ его задерживать. "Въ такой часъ старику не удастся надѣлать бѣдъ. Пусть же ночуетъ въ полѣ, если ему хочется!" И, заперевъ дверь, хвастунъ улегся спать.

   Передъ уходомъ изъ избы Пименто, дядя Барретъ пошарилъ въ мѣшкѣ и вытащилъ оттуда серпъ, который засунулъ за поясъ. Потомъ пошелъ прямо къ своему участку и, словно выгнанная собака, сталъ бродить вокругъ своей запертой избы.

   Заперта! Она была заперта для него навѣка! А между тѣмъ эти стѣны возводилъ его прадѣдъ; чинилъ же ихъ каждый годъ онъ самъ; въ темнотѣ еще виднѣлась на нихъ побѣлка, которою его дочери покрыли мѣсяцъ назадъ. Скотный дворъ, конюшня, свинарникъ были работою его отца; а эту высокую и красивую соломенную крышу, съ маленькими крестиками на обоихъ концахъ, устроилъ самъ онъ, взамѣнъ старой, которая повсюду давала течь. Своими же руками онъ вывелъ закраину у колодца, столбы у калитки, заплелъ тростниковый плетень, надъ которымъ высятся пучки цвѣтущей гвоздики и "дневныхъ красавицъ".

   - И все это достанется другому? Почему? Потому что такъ хотятъ люди!

   Придя въ бѣшенство, онъ поискалъ за поясомъ спичечницу, чтобы поджечь соломенную крышу: "Пусть бы чортъ взялъ эту хибарку! Въ концѣ-концовъ, она, вѣдь, - моя! Богу это извѣстно. И я имѣю право лучше спалить мое добро, чѣмъ отдать грабителямъ!"... Но въ самую минуту выполнен³я этого намѣрен³я его охватилъ инстинктивный ужасъ, точно передъ нимъ возстали трупы всѣхъ его предковъ, и онъ бросилъ спички на землю.

   Между тѣмъ стремлен³е истреблять продолжало бушевать въ его мозгу. Съ серпомъ въ рукѣ онъ пошелъ по полямъ, которыхъ былъ жертвою. "Теперь сразу заплатитъ ему за все неблагодарная земля - причина всѣхъ его несчаст³й!" Опустошен³е длилось нѣсколько часовъ. Гнутые прутья, по которымъ всползали зеленые стебли нѣжныхъ фасоли и горошка, трещали подъ каблуками старика, плети бобовъ рвались подъ ударами серпа; кочни латука и капусты катились вдаль, срубленные острою сталью, точно головы казненныхъ, а листья ихъ разстилались вокругъ, будто волосы. - "По крайней мѣрѣ, никто не воспользуется моимъ трудомъ!"... - Полночь прошла; а онъ все еще опустошалъ, топталъ, ругался, богохульствовалъ; наконецъ имъ вдругъ овладѣла слабость; онъ бросился въ одну изъ бороздъ, плача какъ ребенокъ и повторяя себѣ, что отнынѣ постелью его будетъ земля, а работою - христорадничество по дорогамъ...

   Его пробудили первые лучи солнца, упавши къ нему на вѣки, и веселый щебетъ птицъ, которыя летали вокругъ него, угощаясь остатками ночного разгрома. Тогда онъ всталъ, оцѣпенѣвъ от усталости, пронизанный сыростью, дрожа от холода, и, не сознавая куда идетъ, двинулся по дорогѣ въ Валенц³ю.

   Когда онъ поравнядся съ кабачкомъ Копы, ему пришло на мысль зайти туда. Тамъ сидѣли возчики изъ окрестностей, которые вступили съ нимъ въ разговоръ, приняли участ³е въ его горѣ и предложили выпить. Онъ отвѣтилъ имъ, что соглашается съ удовольств³емъ. "Да, при такомъ холодѣ, пронизывающемъ до костей, онъ съ удовольств³емъ выпьетъ что-нибудь".

   И этотъ столь трезвый человѣкъ выпилъ сразу два большихъ стакана водки, которая точно огнемъ зажглась въ его пустомъ желудкѣ. Лицо у него вспыхнуло, потомъ поблѣднѣло и стало точно мертвое; глаза налились кровью. И языкъ у него развязался; онъ почувствовалъ полное довѣр³е къ этимъ людямъ, которые его жалѣли, - пустился съ ними въ откровенности, называя ихъ "дѣтками", объявилъ имъ, что не смущается такими пустяками, что для него не все потеряно, разъ осталось лучшее его добро, серпъ его прадѣда, драгоцѣнность, которую онъ не отдалъ бы и за 20 "фанегъ" земли {Фанега - около 200 кв. саженъ.}. Онъ вытащилъ изъ-за пояса кривое лезв³е, ясное и блестящее: сталь лучшаго закала, отточенную превосходно и способную, по увѣрен³ямъ старика, перерубить въ воздухѣ листокъ папиросной бумаги.

   Возчики расплатились; потомъ, понукая лошадей, двинулись въ городъ, скрипя на всю дорогу колесами своихъ телѣгъ. Дядя Барретъ просидѣлъ въ кабакѣ послѣ ихъ отъѣзда еще около часа, испытывая головокружен³е, разговаривая самъ съ собою, пока, наконецъ, смущенный жесткимъ взглядомъ хозяина, угадавшимъ его состоян³е, онъ не почувствовалъ смутный стыдъ и не вышелъ, въ свою очередь, невѣрнымъ шагомъ и не поклонившись.

   Теперь его душою овладѣло воспоминан³е от котораго онъ никакъ не могъ отвязаться. Онъ видѣлъ, даже закрывъ глаза, большой садъ апельсинныхъ деревьевъ, находивш³йся болѣе, чѣмъ за милю, между Бенимаклетомъ и моремъ. Этотъ садъ принадлежалъ дону Сальвадору, который бывалъ тамъ чуть не каждый день и по одному осматривалъ прекрасныя деревья, точно пересчитывая на нихъ своимъ жаднымъ взоромъ всѣ апельсины. He сознавая ясно того. что дѣлаетъ, дядя Барретъ шелъ по этому направлен³ю, чтобы посмотрѣть, не принесетъ ли чортъ къ нему навстрѣчу человѣка, который довелъ его до такой бѣды.

   Такъ какъ ногами онъ ступалъ не твердо и часто останавливался, отыскивая равновѣс³е, то дошелъ до мѣста лишь черезъ два часа; а когда пришелъ, то соображен³е его было настолько помрачено винными парами, что онъ уже не помнилъ, зачѣмъ забрелъ такъ далеко. Изнемогши от усталости, онъ свалился въ коноплянникъ, близъ дороги. Черезъ нѣсколько минутъ онъ уже спалъ, и его тяжелый пьяный храпъ раздавался среди прямыхъ зеленыхъ стеблей.

   Когда онъ проснулся, день шелъ къ концу.

   !!!!!!!! Пропущены 39-42

   мѣстъ взошелъ на эшафотъ"... А такъ какъ Барретъ постоянно былъ въ числѣ послушныхъ, такъ какъ онъ всегда подавалъ голосъ согласно наставлен³ямъ вл³ятельнаго лица и съ пассивною покорностью выполнялъ все, что бывало приказано, то для его спасен³я было предпринято нѣсколько поѣздокъ въ Мадридъ и, въ одинъ прекрасный день, пришло помилован³е.

   Онъ вышелъ изъ тюрьмы подобно мум³и и, сосланный на каторгу въ Цеуту, умеръ тамъ нѣсколько лѣтъ спустя.

   Семья его распалась, разсѣялась, точно пригоршня соломы по вѣтру. Дочери, одна за другою, покинули дома, пр³ютивш³е ихъ сначала: онѣ ушли въ Валенц³ю добывать хлѣбъ въ качествѣ служанокъ, и всѣ вѣсти о нихъ прекратились. Старая мать, уставши стѣснять людей своими вѣчными болѣзнями, помѣстилась въ больницу, гдѣ вскорѣ и отдала Богу душу.

   Такъ какъ чуж³я бѣды всегда легко забываются, то обитатели "уэрты" скоро перестали думать объ этой ужасной драмѣ и только изрѣдка кто-нибудь спрашивалъ, куда бы могли дѣться дочки дяди Баррета. Ho o землѣ и объ избѣ не забылъ никто. Въ силу безмолвнаго соглашен³я всѣхъ окрестныхъ жителей, въ силу какого-то инстинктивнаго заговора, составленнаго почти безъ словъ, но какъ бы съ участ³емъ деревьевъ и дорогъ, необитаемая изба осталась точно въ такомъ видѣ, какъ въ тотъ часъ, когда полиц³я выгнала несчастнаго арендатора.

   Въ день этого событ³я Пименто сказалъ: "Посмотримъ, найдется ли такой хватъ, который осмѣлится поселиться на этомъ участкѣ!" И всѣ, не исключая женщинъ и дѣтей, отвѣтили съ видомъ сочувств³я: "Посмотримъ!"...

   Оба сына дона Сальвадора, не смотря на богатство так³е же жадные, какъ и отецъ, сочли себя раззоренными, когда плевелы и терн³и заполонили участокъ, не находивш³й арендатора и остававш³йся непроизводительнымъ.

   Сдѣлавъ большую скидку въ арендной цѣны, они сумѣли убѣдить одного земледѣльца, арендовавшаго другой участокъ въ "уэртѣ" и хваставшаго, что ему всегда мало земли, снять тоже и эту землю, которой теперь всѣ точно боялись. Этотъ человѣкъ приходилъ пахать съ ружьемъ за плечами и смѣялся надъ враждебностью сосѣдей. Съ его приближен³емъ избы запирались; но затѣмъ ему вслѣдъ направлялись враждебные взгляды и долго слѣдили за нимъ. Онъ опасался засады и былъ остороженъ. Однако его предусмотрительность ни къ чему не привела. Онъ еще не кончилъ расчищать поля, когда, разъ вечеромъ, шелъ одинъ и въ него было выпущено два выстрѣла такъ, что онъ даже не увидалъ нападающихъ: зарядъ крупной дроби просвисталъ мимо его ушей и онъ только чудомъ остался живъ и невредимъ. На дорогѣ не было видно никого; даже не замѣчалось ничьихъ слѣдовъ на землѣ. Выстрѣлъ, очевидно, былъ направленъ съ котораго нибудь канала, гдѣ стрѣлявш³й засѣлъ въ тростникѣ. Поддерживать борьбу съ такими врагами было невозможно, и на другое же утро новый арендаторъ пошелъ отдать ключи домовымъ хозяевамъ.

   Вотъ когда стоило послушать жалобы сыновей дона Сальвадора! "Чтожъ, развѣ ужъ нѣтъ болѣе правительства? Нѣтъ обезпечен³я собственности? Нѣтъ больше ничего?" Безъ сомнѣн³я, во всемъ этомъ дѣлѣ коноводомъ былъ Пименто: именно онъ препятствовалъ распахивать участокъ; поэтому полицейск³е явились кь тому, кому подчинялась вся "уэрта", и свели его въ тюрьму.

   Но когда наступило время опроса свидѣтелей, та всѣ мѣстные жители, не исключая убогихъ старухъ, постоянно сидѣвшихъ дома, твердили передъ судьями одно и то же, а именно: что въ день, въ тотъ самый часъ, когда произведены были ружейные выстрѣлы, Пименто сидѣлъ въ одномъ изъ альборойскихъ кабаковъ и кутилъ тамъ съ пр³ятелями.

   Всѣ повторяли это показан³е, точно заученный урокъ, и не было никакой возможности поймать хитрыхъ мужиковъ на противорѣч³и. Что могъ подѣлать судья съ этими людьми, которые, съ глупымъ видомъ и невиннымъ взоромъ, невозмутимо врали, почесывая затылокъ? Пришлось выпустить Пименто на волю; и во всѣхъ избахъ раздались вздохи облегчен³я и торжества.

   Теперь опытъ былъ сдѣланъ: стало извѣстнымъ, что за обработку этого участка люди платятся шкурой. Тѣмъ не менѣе, хозяева не сдавались. "Если нельзя сдавать свою землю въ аренду, можно обрабатывать ее самимъ!" И они нашли себѣ поденщиковъ изъ числа тѣхъ нуждающихся и покорныхъ бѣдняковъ, которые, воняя сажей и нищетой, спускаются, гонимые голодомъ, съ пограничныхъ горъ, отдѣляющихъ провинц³ю Валенц³и от Арагона, и ищутъ себѣ работы.

   Въ "уэртѣ" жалѣли бѣдныхъ "чуросовъ" {Буквальный смыслъ: паршивая овца. Но на валенцскомъ нарѣч³и чуросами зовутъ всѣхъ тѣхъ, кто, живя въ мѣстности, пограничной съ Арагономъ или Кастил³ей, не знаетъ этого нарѣч³я, а говоритъ по-кастильски.}: "Несчастные. Они добываютъ себѣ пищу! Они не виноваты". И вечеромъ, когда они, съ мотыками на плечахъ, шли домой, находилось достаточно добрыхъ душъ, зазывавшихъ ихъ въ кабачокъ Копы. Ихъ вводѣли, угощали выпивкой и шептали что-то на уши со скорбнымъ видомъ, въ тонѣ отеческаго доброжелательства, какъ совѣтуютъ дѣтямъ избѣгать опасностей. Послѣдств³емъ бывало то, что на другой день, вмѣсто того, чтобы отправляться въ поле, послушные "чуросы" толпою шли къ хозяевамъ.

   - Хозяинъ, мы - къ вамъ за расчетомъ.

   Землевладѣльцы, старые холостяки, взбѣшенные убытками, пытались возражать, убѣждать, но все бывало напрасно.

   - Хозяинъ, - отвѣчали поденщики, - мы народъ бѣдный, но все же родились не подъ ометомъ {Т.е. не собаки.}.

   И не только уходили съ работы, но еще предупреждали земляковъ, что слѣдуетъ остерегаться работы на землѣ Баррета, какъ остерегаются чорта.

   По жалобамъ землевладѣльцевъ, которые просили покровительства даже путемъ газетъ, полиц³я учредила спец³альный надзоръ. Полицейск³е ходили по "уэртѣ" по-двое, сторожили на дорогахъ, старались подслушать разговоры, но безъ результатовъ. Они видѣли все одно и то же: женщинъ, шьющихъ и поющихъ подъ навѣсами, мужчинъ въ поляхъ, гнущихъ спину и, не сводя глазъ съ земли, работающихъ безъ отдыха; Пименто, бариномъ лежащаго передъ своими прутиками или неловко и лѣниво помогающаго Пепитѣ; въ кабачкѣ Копы - нѣсколькихъ стариковъ, играющихъ въ "трукъ" или грѣющихся на солнышкѣ на крылечкѣ. Картина эта дышала миромъ, простотою: словомъ, - мавританская Аркад³я.

   Но мѣстные жители не вѣрили этому, и ни одинъ земледѣлецъ не бралъ того участка даже даромъ; въ концѣ-концовъ, владѣльцы принуждены были отказаться от своего намѣрен³я и дать землѣ зарости соромъ, пока не найдется покупатель, который пр³обрѣлъ бы ее и распахалъ бы заново.

   "Уэрта" трепетала от восторга, видя, какъ пропадаетъ это добро и какъ наслѣдники дона Сальвадора призываютъ всѣхъ чертей на помощь. Это удовольств³е было ново и велико. "He мѣшаетъ, чтобы иногда бѣдняки одерживали верхъ надъ богачами". И черствый хлѣбъ казался вкуснѣе, вино слаще, работа легче, когда вспоминалось, какъ бѣсятся эти скупердяи, которые, при всѣхъ своихъ деньгахъ не могутъ запретить мужланамъ изъ "уэрты" смѣяться надъ ними.

   Кромѣ того, видъ этой дикой пустыни по самой серединѣ равнины дѣлалъ другихъ владѣльцевъ менѣе требовательными и училъ ихъ, на примѣрѣ сосѣда, не набавлять цѣнъ и терпѣливо ждать просроченныхъ взносовъ. Эти запущенныя поля стали талисманомъ, который поддерживалъ единодуш³е между жителями "уэрты", напоминалъ имъ о ихъ обязанности всегда стоять другъ за друга; стали монументомъ, возвѣщавшимъ о власти арендаторовъ надъ хозяевами и прославлявшимъ чудеса, творимыя единодуш³емъ несчастныхъ, вопреки гнету законовъ, защищающихъ роскошь тѣхъ, кто владѣетъ землею, не трудясь надъ нею, не поливая ее своимъ потомъ.

   Все это, смутно бродившее въ головахъ мѣстныхъ жителей, заставляло ихъ думать, что въ тотъ день, какъ распашутся поля Баррета, "уэрта" подвергнется всякимъ бѣдств³ямъ. Но теперь, по прошеств³и десятилѣтней давности, они уже твердо надѣялись, что никто не рискнетъ вступить на запущенный участокъ, кромѣ дяди Томба, стараго полуслѣпого старика, который вѣчно бормоталъ что-то и, за неимѣн³емъ другихъ слушателей, каждый день разсказывалъ своимъ грязнымъ овцамъ о своихъ военныхъ подвигахъ.

   Вотъ чѣмъ объясняются тѣ крики ужаса и гнѣвныя движен³я, съ которыми вся "уэрта" приняла невѣроятное извѣст³е, когда Пименто побѣжалъ изъ поля въ поле, изъ избы въ избу, объявляя, что на участкѣ дяди Баррета теперь есть арендаторъ, совсѣмъ неизвѣстный человѣкъ, и этотъ человѣкъ, кто бы онъ ни былъ, преспокойно устраивается тамъ съ семьею, "точно на собственной землѣ!".

  

  

   Осмотрѣвъ запущенную землю, Батистъ сообразилъ, что работы предстоитъ довольно. Но это его не смутило.

   Онъ былъ человѣкъ энергичный, предпр³имчивый, привычный къ борьбѣ за кусокъ хлѣба: тутъ же, по его словамъ, можно было добыть хлѣба, и немало; кромѣ того, онъ утѣшался мыслью, что ему приходилось бывать и въ болѣе затруднительныхъ положен³яхъ.

   Жизнь была къ нему сурова, и нѣсколько разъ ему приходилось мѣнять ремесло, все не выходя изъ круга деревенской нищеты, причемъ никакъ не удавалось доставить семьѣ то скромное довольство, далѣе котораго не шли его стремлен³я.

   Когда онъ сошелся со своею женою, то служилъ "засыпкою" у мельника въ окрестностяхъ Сагунто. Онъ работалъ какъ волъ - такъ онъ выражался - чтобы дома ни въ чемъ не было нужды; и Богъ награждалъ его за труды, посылая каждый годъ no младенцу. Можно было подумать, что эти прелестныя создан³я такъ и родились съ зубами, если судить по поспѣшности, съ какою они покидали материнскую грудь ради хлѣба, который выпрашивали съ утра до вечера. Выводъ: пришлось бросить мельницу и стать возчикомъ, чтобы сколько-нибудь увеличить заработокъ.

   Но удачи ему не было. Никто такъ не ходилъ за лошадьми и не берегъ ихъ, какъ онъ. Умирая от усталости, онъ никогда не позволялъ себѣ уснуть на возу, какъ его товарищи, предоставивъ запряжкѣ руководиться собственнымъ инстинктомъ. Онъ всегда глядѣлъ въ оба; шелъ всегда рядомъ съ гужевою лошадью, тщательно обходилъ колеи и трясины. А между тѣмъ, если опрокидывался возъ, то непремѣнно его; если от дождей заболѣвала лошадь, то непремѣнно Батистова, хотя онъ, при первыхъ же капляхъ, покрывалъ рядномъ бока своихъ коней.

   Въ течен³е нѣсколькихъ лѣтъ своихъ утомительныхъ скитан³й по мѣстнымъ дорогамъ, онъ ѣлъ плохо, спалъ подъ открытымъ небомъ, надрывался сердцемъ от разлуки на цѣлые мѣсяцы съ семьею, которую любилъ сосредоточенною любовью человѣка суроваго и молчаливаго; и все это время терпѣлъ убытки, видя, что мало-по-малу теряетъ послѣднее. Лошади его пали; заработокъ от постоянной перевозки бурдюковъ съ виномъ или уксусомъ переходилъ въ руки барышниковъ и колесниковъ; дошло до того, что, предвидя неминучее раззорен³е, онъ наконецъ бросилъ этотъ промыселъ.

   Затѣмъ онъ снялъ въ аренду землю въ окрестностяхъ Сагунто: сухую, красную землю, вѣчно, жаждущую, гдѣ столѣтн³я рожковыя деревья изгибались дуплистыми стволами и оливки поднимали кверху свои круглыя пыльныя верхушки. Началась борьба съ засухою, подниман³е взоровъ къ небу съ трепетомъ надежды каждый разъ, какъ на горизонтѣ показывалось черное облачко. Но дождей не было, урожаи оказывались плохими четыре года сряду и Батистъ уже не зналъ, за что схватиться, когда, въ одну изъ своихъ поѣздокъ въ Валенц³ю, случайно познакомился съ сыновьями дона Сальвадора - "славными господами, пошли имъ Богъ!" - которые отдали ему чудесный участокъ безплатно на два года, до того дня, когда онъ будетъ приведенъ въ полный порядокъ.

   Безъ сомнѣн³я, Батистъ кое-что слыхалъ о происшеств³и, тамъ бывшемъ, и о причинахъ, принуждавшихъ владѣльцевъ оставлять невоздѣланною такую превосходную землю. "Но этому уже столько лѣтъ!" Земля ему нравилась, и онъ на ней поселился. Какое ему было дѣло до старыхъ сказокъ о дядѣ Барретѣ и донѣ Сальвадорѣ?

   Батистъ презиралъ и забывалъ все, когда смотрѣлъ на свои поля; и онъ испытывалъ сладк³й восторгъ при мысли о работѣ въ плодородной "уэртѣ", на которую, бывало, часто посматривалъ онъ съ завистью, проѣзжая изъ Валенц³и въ Сагунто.

   Эта была настоящая земля, вѣчно зеленѣющая, производящая изъ своихъ неистощимыхъ нѣдръ жатву за жатвою, богатая красною водою, которую, точно животворящую кровь, безпрерывно разносили по ея поверхности оросительные каналы и выходивш³я изъ нихъ безчисленныя канавки, похож³я на сложную сѣть артер³й и венъ; земля, столь плодоносная, что цѣлыя семьи кормились ея квадратиками, похожими, по объему, на зеленые платочки. Ахъ! какимъ счастливымъ онъ считалъ себя, что освободился от земли въ Сагунто, которая ему припоминалась въ видѣ ада, мучительною палящею жарою и неутомимою жаждою! Теперь, да! онъ - на хорошей дорогѣ. За дѣло! Поля запущены, это правда; работы будетъ страхъ сколько, это правда! Но не надо унывать... И этотъ коренастый молодецъ съ мускулистымъ туловищемъ, широченными плечами, круглою, стриженою головою на толстой монашеской шеѣ и добродушнымъ лицомъ, сгибалъ, потягиваясь, свои крѣпк³я руки, привыкш³я ворочать кули съ мукою и тяжелые бурдюки.

   Онъ былъ такъ занятъ своимъ участкомъ, что почти не обратилъ вниман³я на любопытство сосѣдей. Послѣдн³е, суетливо просовывая головы между камышомъ или лежа плашмя на берегахъ ручьевъ, украдкою глядѣли на него; тутъ были и мужчины, и дѣти, и даже нѣсколько женщинъ изъ окрестныхъ домиковъ. Но онъ и не смотрѣлъ на нихъ. Конечно, то было любопытство, враждебное недовѣр³е, съ какимъ всегда относятся къ новоприбывшимъ. Это было ему знакомо. Въ концѣ концовъ, кто знаетъ? Можетъ быть, имъ было интересно увидать, какъ горитъ всякая дрянь, которая за десять лѣтъ заполонила покинутыя поля дяди Баррета.

   На другой день по прибыт³и, онъ, съ помощью жены и дѣтей, зажегъ всю чужеядную растительность. Кусты корчились въ пламени и разсыпались въ пепелъ, тогда какъ всяк³е гады выскакивали, опаленные изъ-подъ пепла, а избушка исчезла среди облаковъ дыма, подымавшихся от этой веселой иллюминац³и, которая вызывала въ жителяхъ "уэрты" глухую злобу.

   Истребивъ соръ, Батистъ, не теряя времени, приступилъ къ разрыхлен³ю земли. Почва была очень тверда; какъ опытный земледѣлецъ, онъ рѣшилъ раздѣлывать ее понемногу, участками; и, начертивъ квадратъ вокругъ избы, онъ, съ семьею, принялся копать землю.

   По отношен³ю къ работѣ, эта семья была настоящимъ стадомъ бѣлокъ, которыя не могли сидѣть смирно, если работалъ отецъ. Жена, Тереза, и дочь, Розета, забравши юбки между колѣнъ и взявъ мотыки, долбили землю усерднѣе землекоповъ, и останавливались только чтобы откинуть назадъ пряди волосъ, которыя падали на ихъ красные и потные лбы.

   Старш³й сынъ, Батистетъ, безпрестанно совершалъ путешеств³я въ Валенц³ю съ корзиною изъ пальмовыхъ листьевъ на плечахъ и приносилъ навозъ и хозяйственные отбросы, которые складывалъ по обѣ стороны крыльца въ двѣ кучи, которыя являлись чѣмъ-то въ родѣ величественныхъ монументовъ; а трое малышей, серьезные и дѣятельные, точно понимая положен³е семьи, ползали на четверенькахъ за землекопами и вырывали изъ земляныхъ комьевъ слишкомъ крѣпко засѣвш³е корни сожженныхъ кустовъ.

   Эга подготовительная работа протянулась болѣе недѣли, въ течен³е которой всѣ потѣли и задыхались от зари до самой ночи. Когда половина земли была вскопана, Батистъ сравнялъ ее и распахалъ при помощи своей ретивой коняшки. Рабочая пора уже настала: пришелъ Мартыновъ день, время сѣва. Земледѣлецъ раздѣлилъ приготовленную почву на три части: наибольшую - для хлѣба, поменьше - для бобовъ, а послѣднюю - для корма скоту: нельзя же было забыть М_о_р_р_у_т_а, стараго и милаго конька, бывшаго какъ бы членомъ семейства. И наконецъ, съ восторгомъ моряка, увидавшаго берегъ послѣ труднаго плаванья, они совершили посѣвъ. Будущность была обезпечена: земля "уэрты" не обманываетъ никогда, и этотъ участокъ дастъ имъ хлѣба на цѣлый годъ!

   Вечеромъ того дня, когда они отсѣялись, они увидѣли на дорогѣ, проходившей вдоль ихъ земли, маленькое стадо грязныхъ овецъ, боязливо остановившееся на межѣ. За овцами шелъ высок³й старикъ, черный от загара, съ ввалившимися въ глубок³я впадины глазами и большимъ ртомъ, похожимъ на щель, окруженнымъ морщинами, точно лучами. Онъ шелъ медленно, твердымъ шагомъ, но ставилъ передъ собою свою пастушью палку, точно ощупывая почву.

   Всѣ члены семьи смотрѣли на него со вниман³емъ: въ течен³е двухъ недѣль, прошедшихъ со времени ихъ пр³ѣзда, онъ одинъ отважился подойти къ участку.

   Старикъ, замѣтивъ остановку своихъ овецъ, крикнулъ на нихъ, чтобы онѣ шли дальше. Тогда Батистъ пошелъ къ нему навстрѣчу и сказалъ, что тутъ гонять уже нельзя: теперь земля засѣяна! Развѣ онъ не знаетъ?

   До дѣда Томбы дошли кое-как³е слухи; но онъ, вотъ уже двѣ недѣли, пасъ стадо на болотахъ въ Караиксетѣ и забылъ объ этомъ участкѣ.

   - Такъ онъ и взаправду засѣянъ?

   Старый пастухъ вытягивалъ шею и дѣлалъ безполезныя усил³я, чтобы разглядѣть своими почти потухшими глазами смѣльчака, который отважился сдѣлать то, что вся "уэрта" считала невозможнымъ.

   Съ минуту онъ помолчалъ, потомъ забормоталъ скорбнымъ тономъ: - "Напрасно, совсѣмъ напрасно! Я самъ въ молодости былъ смѣлъ; я любилъ дѣлать всѣмъ наперекоръ. Но когда враговъ такъ много... Совсѣмъ напрасно; здѣсь арендовать опасно. Съ тѣхъ поръ, какъ тутъ случилась бѣда съ дядею Барретомъ, эта земля - проклятая. Ужъ мнѣ-то можно повѣрить: я старъ и опытенъ. Эта земля приноситъ несчаст³е".

   Пастухъ собралъ свое стадо и выгналъ его на дорогу. Но прежде чѣмъ удалиться, онъ откинулъ назадъ свой плащъ, поднялъ кверху длинныя худыя руи и, голосомъ колдуна, предсказывающаго будущее, или пророка, возвѣщающаго гибель, крикнулъ новоприбывшему:

   - Повѣрь, сынъ мой: она принесетъ тебѣ несчаст³е!

   Тѣмъ не менѣе, Батистъ съ семейством продолжали работать аккуратно и упорно. Доселѣ они все вниман³е обращали на землю, такъ какъ воздѣлать ее было всего нужнѣе, чтобы ея производительныя силы могли проявить себя: но настало время подумать и о жильѣ.

   Сначала они пр³ютились въ старой лачугѣ, какъ люди, потерпѣвш³е кораблекрушен³е, въ обломкахъ корабля: тутъ заткнули дыру, тамъ поставили подпорку, продѣлали настоящ³е фокусы, чтобы кое-какъ держалась крыша, и, вытерши свою скудную мебель, разставили ее какъ попало въ комнатахъ, населенныхъ мышами и гадами. Но это устройство было временнымъ. Наконецъ, Батистъ принялся за устройство окончательное. Въ первый разъ со времени своего прибыт³я, онъ покинулъ домъ и отправился въ Валенц³ю, гдѣ нагрузилъ свою повозку бракованнымъ строительнымъ матер³аломъ, изъ котораго расчитывалъ извлечь пользу. Между тѣмъ, какъ кучи навоза, воздвигаемыя Батистетомъ передъ избою точно укрѣплен³я, достигали исполинской вышины, отецъ его складывалъ подальше сотни разбитыхъ кирпичей, подточенныхъ червями балокъ, поломанныхъ дверей, разбитыхъ ставень и всякаго хлама, получающагося при сломкѣ городскихъ здан³й.

   Соломенная крыша была поправлена заново: рѣшетины, подгнивш³я от дождя, починены или замѣнены другими; гребень покрытъ свѣжею соломою; маленьк³е крестики, прикрѣпленные по концамъ его, уступили мѣсто новымъ, которые Батистъ вырѣзалъ собственнымъ ножемъ и заботливо украсилъ зарубочками вдоль и поперекъ; и кровля стала самою красивою во всемъ околоткѣ.

   Затѣмъ начался ремонтъ внизу. Какъ ловко было пущено въ дѣло то, что забраковалъ городъ! Щели исчезли, и, когда починка стѣнъ окончилась, то жена и дочь арендатора довели ихъ до ослѣпительной бѣлизны. Дверь, новая и выкрашенная въ син³й цвѣтъ, казалась матерью всѣхъ ставень, которыя тѣмъ же цвѣтомъ пестрили стѣну домика. Подъ навѣсомъ Батистъ вымостилъ краснымъ кирпичемъ мѣстечко, гдѣ женщины могли шить послѣ обѣда. Въ колодецъ лазали цѣлую недѣлю, съ трудомъ освобождая его от камней и нечистотъ, которыми за десять лѣтъ завалили его мальчишки "уэрты"; и опять его чистая и прозрачная вода стала подниматься въ ведрѣ до мшистой закраины, при веселомъ скрипѣ блока, которуй какъ будто смѣялся надъ сосѣдями визгливымъ хохотомъ старика-зубоскала.

   Птич³й дворикъ, нѣкогда обнесенный плетнемъ изъ подгнившаго тростника, теперь былъ огороженъ выбѣленною стѣнкой изъ кольевъ и глины, вдоль которой бродили, поклевывая, бѣлыя куры, между тѣмъ какъ пѣтухъ ерошилъ свой красный гребень. Площадку передъ домомъ окаймили дневными красавицами и ползучими растен³ями; рядъ выкрашенныхъ въ синюю краску черепковъ изображалъ вазы на красной кирпичной стѣнѣ, а изъ-за полуотворенной двери ("вотъ тщеславный хозяинъ!") выглядывалъ новый каменный кухонный столъ и дерзко билъ въ глаза прохожимъ своимъ яркимъ брюхомъ изъ эмалированныхъ изразцовъ.

   Въ течен³е двухъ мѣсяцевъ со времени прибыт³я Батистъ и шести разъ не отлучался съ хутора: всегда дома, сгибаясь надъ бороздою, упиваясь работою. И хуторъ Баррета сталъ даже еще веселѣе и щеголеватѣе, чѣмъ былъ при старомъ хозяинѣ.

   Сосѣди, видя какъ новоприбывш³е разбили свой лагерь въ разрушенной лачугѣ, сначала стали насмѣхаться надъ ними, при чемъ въ ихъ ирон³и сквозило глухое раздражен³е. - "Вотъ такъ семейка! Сущ³е цыгане, какъ вотъ тѣ, что ночуютъ подъ мостами".

   Потомъ, когда Батистъ остановилъ дѣда Томбу на межѣ своего обработаннаго поля, недовольство нашло тутъ новую пищу. "Такъ теперь дѣду Томбѣ ужъ не гонять туда овецъ, когда онъ десять лѣтъ пасъ ихъ тамъ безпрепятственно!" О законности запрета, такъ какъ земля была воздѣлана, и не упоминалось: говорилось лишь объ уважен³и, на которое имѣлъ право старый пастухъ, который въ молодости живьемъ глоталъ французовъ, многое видалъ, и чья премудрость, выражавшаяся въ полусловахъ и безсвязныхъ совѣтахъ, внушала хуторянамъ суевѣрное почтен³е,

   Быстрота и ловкость, съ которою трудолюбивые новоселы поправили свое жилище, удивили и возмутили всю "уэрту", усмотрѣвшую въ починкѣ избушки и обновлен³и соломенной кровли какую-то насмѣшку или вызовъ. "Грабежъ!.. Просто грабежъ!.. Смотрите, какъ работаетъ! У него точно колдовство какое въ ручищахъ, которыми онъ все мѣняетъ, до чего ни дотронется".

   He будучи въ состоян³и сдерживать возраставшую злобу, сосѣди отправились къ Пименто.

   Невозможно было выносить подобныя вещи! Что же думалъ сдѣлать грозный супругъ Пепиты?.. Пименто выслушалъ ихъ, почесывая лобъ и съ видомъ нѣкотораго смущен³я. Что онъ думалъ сдѣлать?.. Онъ собирался сказать два словечка этому захватчику, побродягѣ, который вздумалъ распахивать то, что не принадлежитъ ему. Онъ серьезно посовѣтуетъ ему не валять дурака и вернуться поскорѣе къ себѣ на родину, потому что здѣсь ему не мѣсто... Но этотъ чортъ не сходитъ съ поля, а нельзя же идти къ нему въ домъ съ угрозами. Подобная выходка слишкомъ опасна по послѣдств³ямъ. Необходимо быть осторожнымъ и всегда оставлять себѣ лазейку. Словомъ... надо имѣть терпѣн³е. Что же касается его, то онъ можетъ всѣхъ увѣрить, что этому нахалу не придется собрать ни зерна, ни бобовъ съ поля Баррета. Урожай пойдетъ къ чорту.

   Так³я рѣчи Пименто успокаивали сосѣдей, внимательно слѣдившихъ за улучшен³емъ житья новоселовъ съ тайнымъ желан³емъ, чтобы скорѣе насталъ часъ ихъ гибели.

   Вотъ, разъ вечеромъ, Батистъ возвращался изъ Валенц³и, очень довольный результатами своего путешеств³я. Такъ какъ ему не нужно было праздныхъ рукъ дома, а изба была поправлена, то его дочь, здоровенная дѣвка, не приносила большой пользы дома, и онъ вздумалъ отдать ее на шелковую фабрику. Благодаря покровительству сыновей дона Сальвадора, очень довольныхъ новымъ арендаторомъ, ему удалось это дѣло. Co слѣдующаго утра Розета должна была стать звеномъ въ той вереницѣ дѣвущекъ, которыя, вставши на зарѣ, точно муравьи ползли по всѣмъ тропинкамъ, волнообразно развѣвая юбки и неся на рукѣ корзину, и направлялись въ городъ, гдѣ разматывали коконы своими грубыми крестьянскими руками.

   Въ ту минуту, какъ Батистъ подходилъ къ кабаку Копы, на сосѣдней тропинкѣ показался человѣкъ и медленно сталъ подходить къ нему по дорогѣ, дѣлая знакъ, что хочетъ съ нимъ говорить. Батистъ остановился въ нѣсколькихъ шагахъ отъ этого человѣка, въ которомъ узналъ хвастуна Пименто, и пожалѣлъ въ душѣ, что подъ рукою не было ни плохонькаго ножичка, ни серпа. Впрочемъ, онъ былъ тихъ и спокоенъ, высоко держалъ свою круглую голову съ тѣмъ повелительнымъ выражен³емъ, котораго такъ боялись его семейные, и скрестивъ на груди свои сильныя руки, привыкш³я къ работѣ на мельницѣ.

   Наконецъ-то встрѣтились эти два человѣка, никогда не обмѣнявш³еся ни однимъ словомъ, но ненавидѣвш³е другъ друга и знавш³е это.

   Пименто смѣрилъ постылаго захватчика взглядомъ и заговорилъ съ нимъ сладкимъ голосомъ, стараясь скрыть злобу и дурныя намѣрен³я подъ видомъ доброжелательнаго совѣта. Онъ хотѣлъ сказать ему два слова. Онъ давно собирался, да не могъ, потому что Батистъ - все у себя на хуторѣ... - Два словечка, не болѣе... И онъ высказалъ эти два словечка: посовѣтовалъ поскорѣе покинуть участокъ дяди Баррета. "Пусть новоселъ повѣритъ людямъ, желающимъ ему добра и знающимъ "уэрту". Его присутств³е здѣсь оскорбительно для всѣхъ въ окрестности; эта почти новая изба - насмѣшка надъ бѣдняками. Да, пусть Батистъ повѣритъ и уйдетъ съ семьею въ другое мѣсто".

   Батистъ насмѣшливо улыбался, слушая Пименто, тогда какъ послѣдняго смущало спокойств³е слушателя, поражало то неожиданное обстоятельство, что нашелся человѣкъ, который его не боится.

   - "Уйти? Да меня ничѣмъ не заставишь бросить то, что мое, что я полилъ потомъ, что дастъ хлѣбъ моей семьѣ. Я не заб³яка, такъ? Ho коль мнѣ наступятъ на ногу, я сумѣю защититься не хуже кого угодно. Пусть всяк³й занимается своими дѣлами. Мнѣ довольно малаго, и я никому не мѣшаю".

   И, пройдя мимо нахала, онъ презрительно повернулся къ нему спиною и продолжалъ свой путь.

   Пименто, привыкш³й, чтобы вся "уэрта" передъ нимъ дрожала, все болѣе смущался от хладнокров³я этого человѣка.

   - И это - послѣднее слово? - крикнулъ онъ, когда Батистъ уже отошелъ на некоторое разстоян³е.

   Къ нему вернулся весь его задоръ. - Чортъ возьми! какъ надо мною посмѣялся этотъ молодчикъ!... Онъ пробормоталъ сквозь зубы нѣсколько проклят³й и, сжавъ кулакъ, погрозилъ по тому направлен³ю, гдѣ только что скрылся Батистъ.

   - Ты мнѣ за это заплатишь... Ты мнѣ заплатишь, негодяй!...

   Въ его голосѣ, дрожавшемъ от бѣшенства, какъ будто сосредоточилась вся злоба "уэрты".

  

  

   Былъ четвергъ, и въ Валенц³и, согласно пятивѣковому обычаю, долженъ былъ собраться судъ по дѣламъ орошен³я на паперти собора, называемой папертью свв. Апостоловъ. Часы на Мигуелете показывали начало одиннадцатаго; населен³е "уэрты" собиралось въ кучки или усаживалось на закраинѣ фонтана безъ воды, украшающаго площадь, и образовало вокругъ его бассейна оживленную гирлянду, пестрѣвшую синими и бѣлыми плащами, красными и желтыми платками, и ситцевыми юбками свѣтлыхъ цвѣтовъ.

   Крестьяне прибывали, одни - ведя за узду своихъ лошадокъ, съ таратаечками полными навоза, и радуясь хорошему сбору уличныхъ отбросовъ; друг³е - въ пустыхъ повозкахъ, стараясь задобрить муниципальныхъ стражей, чтобы имъ дозволили побыть здѣсь. И пока старики переговаривались съ женщинами, молодые заходили въ сосѣдн³й кабачекъ, чтобы убить время за стаканчикомъ водки, покуривая полукопеечную сигару.

   Всѣ земледѣльцы, имѣвш³е как³я-нибудь претенз³и, стояли на площади и мрачно толковали о своихъ правахъ, размахивая руками, въ нетерпѣливомъ ожидан³и возможности изложить передъ синдиками или судьями семи каналовъ безконечные акаѳисты своихъ жалобъ.

   Приставъ суда, который уже болѣе пятидесяти лѣтъ велъ еженедѣльную борьбу съ этою нахальною и задорною толпою, приставлялъ въ тѣни островерхаго портала широк³й диванъ, крытый старинною камкою, потомъ устраиваль низк³й барьеръ, чтобы отдѣлить ту часть тротуара, которой предстояло играть роль судебной камеры.

   Порталъ Апостоловъ, старый, красноватый, попорченный вѣками, с³яя при свѣтѣ солнца своими обветшавшими красотами, являлся фономъ достойнымъ стариннаго судилища: онъ представлялъ собой какъ бы каменный балдахинъ, построенный для защиты этого учрежден³я былыхъ временъ. Въ тимпанѣ красовалась св. Дѣва, окруженная шестью ангелами въ прямыхъ стихаряхъ, съ тонкоизваянными крыльями, толстыми щеками, пламенѣющими хохолками на маковкахъ и тяжелыми кудрями на вискахъ, а въ рукахъ - съ в³олами и флейтами, свирѣлями и бубнами. По своду арки, вдоль трехъ, выступавшихъ другъ подъ другомъ, дугъ, тянулись три ряда фигуръ, ангеловъ, царей и святыхъ, помѣщенныхъ подъ маленькими навѣсцами, прозрачными точно кружева. Массивные выступы портала были украшены статуями двѣнадцати апостоловъ, но до того изуродованными и жалкими, что самъ ²исусъ Христосъ не узналъ бы ихъ: ноги у нихъ были облуплены, носы сломаны, руки отбиты, такъ что ихъ некрасивая вереница менѣе напоминала апостоловъ, чѣмъ калѣкъ, вырвавшихся изъ больницы и съ прискорб³емъ выставлявшихъ свои изувѣченные члены. Наверху, увѣнчивая порталъ, выступала подъ желѣзнымъ переплетомъ подобная гигантскому цвѣтку розетка изъ цвѣтныхъ стеколъ, пропускавшая свѣтъ въ церковь; a внизу, на цоколяхъ колоннъ, украшенныхъ гербами Арагона, камни были стерты, высѣченные на нихъ листья и жилки изглажены мимопрошедшими безчисленными поколѣн³ями.

   При видѣ такихъ поврежден³й портала угадывалось, что тутъ бывали бунты и возмущен³я. Въ былые вѣка эти камни окружалъ взволнованный народъ, бушевали, ругались, красные от злобы, мятежные валенц³ане, и эти святые, обломанные и отшлифованные точно египетск³я мум³и, поднявши къ небу свои искалѣченныя головы, какъ будто слушали еще бунтовской набатъ "Ун³и" или мушкетные залпы "Херман³евъ" {Шайки мятежниковъ, бунтовавшихъ при Карлѣ Пятомъ въ Арагонскомъ королевствѣ.}.

   Когда приставъ кончилъ всѣ приготовлен³я, онъ всталъ у входа за барьеръ, ожидая судей. Послѣдн³е торжественно подходили, по виду не отличаясь от богатыхъ крестьянъ: всѣ въ черномъ, въ бѣлыхъ башмакахъ и аккуратно повязанныхъ подъ широкими шляпами шелковыхъ платкахъ; за каждымъ слѣдовала цѣлая свита изъ сторожей при каналахъ и подсудимыхъ, которые, до открыт³я засѣдан³я, старались расположить ихъ въ свою пользу.

   Сухой и сгорбленный старикъ, красныя и чешуйчатыя руки котораго тряслись, сжимая рукоять толстой палки, былъ Куартъ Фейтенаръ. Другой, полный и величавый, съ маленькими глазками, еле видными изъ подъ бѣлыхъ пучковъ, служившихъ ему бровями, былъ Мислата. Потомъ шелъ Росканья, коренастый парень въ хорошо выглаженной блузѣ и съ круглою, какъ монастырскаго послушника, головою. За нимъ слѣдовало четыре прочихъ: Фавора, Робелья, Тормосъ и Месталья. Эти люди были властителями водъ: они держали въ рукахъ своихъ жизнь многихъ семействъ, питан³е полей, своевременную поливку, недостатокъ которой губилъ урожай; на рѣшен³е ихъ не было аппеляц³и. Жители обширной равнины, раздѣленные надвое рѣкою, точно непреступною границею, обозначали каждаго судью назван³емъ канала, которымъ тотъ завѣдывалъ.

   Теперь были налицо представители обоихъ береговъ: и лѣваго, гдѣ четыре канала, и гдѣ тянется "уэрта" Руцафа, дороги которой, осѣненныя густою листвою, идутъ до границъ болотистой Альбуферы, - и праваго, берега поэз³и, того самаго, гдѣ растутъ бенимаклетская земляника, альборайск³я плодовыя деревья и тянутся сады, полныя роскошныхъ цвѣтовъ.

   Семеро судей привѣтствовали другъ друга, какъ люди, не видавш³еся цѣлую недѣлю; они стали толковать о собственныхъ дѣлахъ на паперти собора; а время от времени, когда распахивались двери, оклеенныя церковными объявлен³ями, раскаленный воздухъ площади освѣжался струйкою ладана, точно влажнымъ дуновен³емъ изъ подземелья.

   Въ половинѣ двѣнадцатаго, когда служба кончилась и въ соборѣ оставалось лишь нѣсколько запоздалыхъ богомолокъ, судъ приступилъ къ разбирательству. Семеро судей усѣлись на старый диванъ; жители "уэрты" сбѣжались со всѣхъ сторонъ и столпились у барьера, прижимаясь другъ къ другу своими потными тѣлами, пахнувшими соломой и сажей; приставъ прямо и величественно помѣстился у столба, увѣнчаннаго мѣднымъ крючкомъ, эмблемами правосуд³я по водянымъ дѣламъ.

   Семь Каналовъ сняли шляпы, потомъ посидѣли неподвижно, защемивъ руки между колѣнъ и устремивши глаза внизъ. Наконецъ, старш³й произнесъ установленную фразу.

   - "Судъ открытъ".

   Молчан³е было полное. Вся толпа замерла въ благоговѣн³и; она стояла на этой площади точно въ храмѣ. Грохотъ экипажей, лязгъ конножелѣзныхъ вагоновъ, весь гулъ современной жизни, кипѣвшей вокругъ, ничуть не касался и не тревожилъ этого стариннаго учрежден³я, столь же спокойнаго здѣсь, какъ спокоенъ человѣкъ у себя дома, равнодушнаго ко времени, безучастнаго къ полной перемѣнѣ во всемъ окружающемъ и неспособнаго къ обновлен³ю.

   Жители "уэрты" съ почтен³емъ смотрѣли на этихъ судей, вышедшихъ изъ ихъ же сослов³я, гордились ими. "Вотъ настоящее-то правосуд³е! Приговоръ, произносимый сразу, безо всякихъ бумагъ, которыми только сбиваютъ съ толку порядочныхъ людей". Отсутств³е гербовой бумаги и устрашающаго писаря болѣе всего плѣняло этихъ мужиковъ, привыкшихъ относиться съ нѣкоторымъ суевѣрнымъ опасен³емъ къ искусству писать, имъ несвойственному... Тутъ не было ни перьевъ, ни секретарей, ни грозныхъ часовыхъ, ни мучительныхъ дней ожидан³я приговора: были только слова.

   Судьи хранили у себя въ памяти всѣ показан³я и соотвѣтственно рѣшали дѣла, съ невозмутимостью людей, знающихъ, что ихъ рѣшен³я неизбѣжно будутъ исполнены.

   Тѣхъ, кто бывалъ дерзокъ на судѣ, они штрафовали; кто же не повиновался судебному приговору, у того отнимали воду навсегда и несчастному только и оставалось, что умереть съ голоду. Съ подобнымъ судилищемъ никто не осмѣливался шутить. Это было патр³архальное и незамысловатое правосуд³е добраго царя предан³й, выходившаго по утрамъ на дворцовое крыльцо, чтобы разбирать жалобы своего народа; это была судопроизводственная система кабильскаго вождя, постановляющаго приговоры у входа въ свою палатку. "Да, вотъ какъ наказываютъ негодяевъ, возстановляютъ права честныхъ людей и блюдутъ миръ!"

   Тогда какъ зрители, - и взрослые, и дѣти, - давили другъ друга у барьера и, времена