Жданов Лев Григорьевич - Русь на переломе

то долго они...

   - В единый миг, государь... Я сам пойду... Я мигом!

   И Долгорукий быстро вышел из опочивальни.

   - Унесло ево вовремя, - негромко заметил Петр Толстой Богдану Хитрово. - Тово гляди, мешать бы стал... Слышь, Иваныч, пожди, не строчи, - обратился он к Титову.

   Но тот уже и сам давно остановился на полуслове, как только поднялась сумятица у постели царя.

   - Надоть, бояре, свое толковать, за чем пришли, - вполголоса обратился ко всем Хитрово. - Гляди, кабы не взял Господь царя на глазах у нас... Ишь, синеет весь... Пусть бы поизменил волю свою...

   - Вестимо, мешкать нечево, - снова вмешался Толстой. - Вон, половина ево приказу записана. Коли бы не смог и руки приложить - все царская воля!.. Сказать свое нам надо...

   - Сказать, сказать, - откликнулись почти все так же негромко.

   Пророкотали - и сейчас же смолкли, словно сами испугались своей смелости.

   Все понимали, что медлить нельзя. Царская воля высказана перед лицом царевича. И если сам Алексей не изменит ее - слабовольный, робкий, чистый душой Федор конечно уж не решится поступить иначе, хотя бы и не осталось подписанного завещания от умирающего отца.

   Все понимали это, но никто не решался заговорить первым. Дело было слишком важное, большое. Слишком много личных и общих интересов было поставлено на ставку, и можно было играть только очень осторожно, бить почти наверняка.

   Но и молчать нельзя. Вон, кроме своего посланного, Петра Хитрово, за царицей и за лекарем кинулся Долгорукий и еще несколько лиц из таких, которые заведомо держали руку Нарышкиных. Они разыщут, приведут всю ненавистную компанию, и Матвеева, и иноземную стражу, и стрельцов Петровского полка.

   Весь план расстроится. Все будет потеряно.

   - Э-эх, не будь Феди тута, - тихо шепнул Толстой Богдану Хитрово, - живо бы покончить можно... И вписать, што надо... И руку бы он приложил... А там - хто што узнает? Царевич поверил бы, он такой...

   Хитрово только отмахнулся рукой от советника.

   - Там, што бы было... Ежели бы да кабы... Ты вот, лучче дело царю скажи...

   Толстой, словно не расслышав предложения, пошел кому-то еще шептать свои соображения.

   И неожиданно для всех заговорил Василий Волынский, заведомый трус и "легкодух".

   Если остальные от неудачи заговора теряли особые преимущества в государстве, теряли власть и сопряженные с нею крупные выгоды, почет и силу, - Волынский терял все, может быть, и самую жизнь. Он, собственно, не имел значения сам по себе или по родовым связям. Держался своим угодничеством, заискивал перед каждым сильным человеком. Но, открыто пристав к врагам Нарышкиных, он конечно, будет раздавлен последними, если они восторжествуют. А те, к кому он пристал, и не подумают заступаться особенно за "суму переметную", как величали боярина. Ни охоты, ни сил не будет для этого у побежденной партии.

   И вот, руководимый отчаянием трусости, Волынский первый теперь заговорил среди наступившего неловкого молчания:

   - Государь ты наш батюшко, Алексей свет Михайлович, не вели казнить, дай слово молвить, как оно по-старому, словно по-писаному молвится... Вестимо, твоя воля царская... Але ж и нам, боярам, рабам твоим верным, вместно слово молвити, коли што на уме да на душе лежит...

   Ободренные этим вступлением, все остальные единомышленники, раньше стоящие и шепчущие по разным углам горницы, сгрудились тесной толпой вокруг постели так, что почти оттерли от нее и царевича.

   К последнему подошел Языков и стал около него как бы на страже, очевидно, почуяв, что дело принимает особый оборот.

   Сюда же, по указанию Хитрово, подошли Хованский и еще два-три человека, наблюдая, как повлияет вся последующая сцена на Федора, чтобы не допустить его вмешаться в события.

   Алексей, очевидно, слышал и понял, что говорит ему Волынский. И раньше он предвидел: не за тем пришли к нему бояре, чтобы покорно и молча выслушать его решение. Но царю думалось, что Федор в эту тяжелую минуту проявит мужество, остановит их натиск на больного отца.

   Он ошибся.

   Сердце сжалось у Федора, когда он услышал неподобающее, необычное, чуть ли не наглое обращение худородного боярина к больному царю. Но встать, запретить, прикрикнуть на него и на всех, чтобы все молчали?..

   На это не хватило воли и духу у болезненного юноши. А его чуткое сознание подсказывало ему, что подобная попытка осталась бы безрезультатной. Кроме честного Языкова, он видел, никто не окажет ему настоящей помощи.

   И, совсем осев на своем месте, словно желая втиснуться в стену, у которой стояла скамья, Федор сидел, опустя голову, заломив тонкие, бледные пальцы рук, оброненных бессильно на колени.

   Ничего не ответил больной Волынскому. Голос ли отказался ему служить или негодование мешало, - трудно было разобрать. Он только поглядел на боярина долгим, укоризненным взором и через силу покивал головой.

   Принимая это движение за приглашение продолжать речь, Волынский снова заговорил:

   - Вот наша дума, государь... Не только, слышь, тех, хто тута, а и всево боярства, и воинства твоего славного... Стрелецкие полки все то же ладят... Вон, боярин Хованский да головы, да полуголовы стрелецкие, што с нами пришли, да тысячники солдатскаво строю, и рейтары... И отцы духовные... Все с нами заодно... Вот, и поизволь выслушать, царь-государь, о чем просить станем, на чем челом добьем тебе... Уж, не посетуй на раба твоево худороднаво, коли што не так молвил. Дело великое и час самый останный... Тово и гляди, осиротеем, мы бедные, без тебя, милостивец ты наш. Вот, сказать и надобно...

   Видя, что Алексей молчит, выдвинулся вперед, отстраняя Волынского, и заговорил Хитрово:

   - Свет ты наш, батюшко царь, солнышко ты наше ясное... Уж, не посетуй... Може, даст Господь, и осилишь хворь... вернется здоровье к тебе... Будешь по-старому царить над землей и над нами, рабами твоими верными... А все же не ровен час. И сам ты, государь, мудро удумал: волю свою прочесть нам приказал... Вот о ней о самой и хотим молвить слово. Уж коли осиротит нас Господь за грехи за наши, не станет тебя, яснаво сокола, надежи нашей, - дай нам царя единово, настоящего, штобы смуты да свары не было на Руси... Вестимо, мудрое было слово твое: слаб твой старшой царевич... Скорбью телесного взыскан от Господа. Да разумом же светел, ровно звезда в небе ясная. И супругу возьмет себе в час добрый... А Господь, хранящий царство и державу нашу многие годы, даст ему потомство и наследье на укрепление царства, как и всем то было государям московским... А два царя на царстве?.. И рядом-то цари не уживаются мирно, в соседних землях. Все покоры идут. А тут - над одной землей - два царя! Да еще один - молодший от другова. Не царь правит - советчики, - такая помолвка есть старая... А тут - у кажного царя своя дума буде... Новая свара... Кому туго придется? Земле... Вот, государь, че-во ради и молим тебя: отложи, што дале буде - на волю Божию. Свое дело поверши, дай по себе наследника, сына свово старшово, как оно и водилося доныне. И сам, гляди, на дело рук своих с небеси возрадуешься, как призовет тебя Господь в селения свои...

   - Все молим тебя о том же, - с поклоном, один перед другим заголосили бояре.

   - Молим, молим, государь! - донеслись из соседнего покоя голоса тех, кто по чину не решался войти в опочивальню царскую или не поместился в ней, так как во время речи Хитрово вся она переполнилась сторонниками боярина.

   Алексей, тяжело дышащий от приступа удушья, ничего не отвечая, только разразился сильным приступом кашля, среди которого едва слышно прохрипел:

   - Лекаря... На...талья... Петру...ша... Помираю...

   Федор услыхал хрипение и кашель отца, двинулся было к постели, но нечаянно или умышленно бояре сделали вид, что не замечают желания царевича, не слышат его просьбы:

   - К батюшке, пустите к батюшке...

   И все сплошной стеной сгрудились у постели, не давая видеть, что там творится. А Хитрово громко заговорил:

   - Што изволишь говорить, государь?.. Соизволяешь на просьбы наши на смиренные, на мольбы рабские... Пиши, слышь, дьяк... Старшому царевичу Федору царство...

   - На...таша... Петруша... Помираю... лекаря... - уже более внятно выкрикнул, весь трепеща в агонии, Алексей.

   - Послано, послано по их... Гляди, подьедут... Уж потерпи, государь-батюшка... Отец Василий, шел бы ты, святейшего патриарха повестил... Ишь, кончается свет государь наш... Да лекаря там скорее бы... Може... помочь какую даст...

   - Арта... Артамона... - снова выкрикнул умирающий.

   - Да боярина Матвеева поглядеть прикажи, - продолжал распоряжаться Хитрово, очевидно, овладевший положением. - Вон, сказывают, не поехал он и с царицей. Во дворце где-нигде... Князь Иван, - позвал он Хованского. - Ты бы сам!.. Да, Иван Максимыч, и ты, Федорыч, вы и царевича поотвели бы!.. Гляди, ему самому, никак, не по себе стало... В тот бы покой ево... Тамо попросторнее... Што уж тут... Попам тута место...

   И Федор, почти лишившийся сознания, почувствовал, как Языков и Куракин его осторожно подымают и ведут в соседний покой.

   Здесь слух юноши поразил знакомый голос царицы Натальи.

   Она, очевидно, вернулась с пути, предупрежденная каким-нибудь благожелателем.

   Выбежав из колымаги, кинулась на верх к царю, - но там уже были предупреждены, и ее не пускали в опочивальню, уверяя, что врачи запретили волновать больного под угрозой его внезапной смерти.

   Князь Хованский то же самое подтвердил царице, когда показался в сенях, где на руках своих боярынь билась в рыданиях Наталья, прижимая к груди царевича Петра и умоляя пустить ее в опочивальню.

   - Туды, к государю... Не стану плакать! Не потревожу ево... Туды... Туды пустите!.. - повторяла она.

   - Никак не можно тово, государыня-матушка. Потерпи, слышь, малость... И сам призовет тебя царь-государь... Полегше, слышь, стало ему... А вы бы, боярыни, дело свое знали, - обратился он к провожатым Натальи, - чай, видите: не по себе государыне. Ничем с ей сюды тискаться, на ту половину, в терем бы поотвели ее милость...

   Анна Левонтьевна с младшей дочерью и боярыни Натальи, растерянные, напуганные всем, что совершается кругом, хотели уже исполнить распоряжение находчивого князя.

   - Не рушьте меня... Никуды не иду... Тута буду... Али не слышите, што я приказываю? - вдруг властно окрикнула их Наталья. - Али уж я тут самая последняя стала?!. Уж коли на то пошло, - стрельцов кликну! Они мне путь дадут к супругу, к государю моему... Ступай, Дарья, зови голову стрелецкого, што провожал наш поезд! Сюды ево... Ты, Абрам, - обратилась она к Лопухину, - али бо ты, князь, - идите, зовите... Не посмеют они не пропустить вас...

   Прозоровский и Лопухин двинулись к выходным дверям. Но Хованский, едва Наталья заговорила о стрельцах, уже предупредил их. Пока князь и Лопухин протискивались в толпе заговорщиков, умышленно не выпускавших обоих из давки, как не пропускали они к Алексею царицы, - Хованский уже был во дворе, где еще находился отряд Петровского стрелецкого полка, провожавший поезд царицы.

   Стрельцы знали князя, служившего в Главном стрелецком приказе, и не удивились, когда он приказал:

   - Скорее в разряд свой поспешайте. Тамо всему полку сбираться без промедленья приказано от боярина, от Артамона Сергеича.

   Покорно повернули ряды свои стрельцы и потянулись к дворцовым воротам.

   И когда Прозоровский с Лопухиным успели-таки выбиться из сеней, они не нашли во дворе Петровского отряда. Только чужие стрельцы, сторонники Милославских, завзятые аввакумовцы толковали о чем-то с князем Хованским, стоя густой толпой перед самым дворцовым крыльцом, и недружелюбно, глумливо поглядели на обоих нарышкинцев.

   - Услал проклятый князек, продажная душа, наших-то, - сказал Лопухин Прозоровскому, сжимая в бессильной злобе кулаки.

   И оба поспешили обратно к царице, оставшейся теперь совсем беззащитной среди заведомых недругов там, наверху...

   Наталья, видя бесплодность попыток, узнав, что матвеевских стрельцов успели удалить, в отчаянии опустилась на скамью и беззвучно рыдала, прижимая к себе перепуганного царевича.

   Вдруг сквозь толпу пробился к ней Матвеев, только сейчас узнавший, что творится во дворце.

   Часть провожатых царицы вернулась в терем; там стало известно, что царь умирает, а царицу не допускают к нему.

   Поднялось смятение, плач.

   Усталый, измученный Матвеев, спавший в одном из покоев терема Натальи, проснулся, вскочил и, поняв, в чем дело, кинулся к царю.

   У маленькой двери уже стоял Гаден и спорил с часовыми, не пропускающими лекаря в опочивальню.

   - Прочь с дороги! Меня не узнали, што ли? - крикнул на них Матвеев.

   Но хмурые стрельцы и не пошевельнулись, особенно, когда заметили, что Матвеев безоружен.

   - Как не знать, боярин. Да нам от самово государя приказ даден в энти двери никому ходу не давать. Так уж не погневись.

   И бердыши стрельцов, которыми те перегородили обоим дорогу, не сдвинулись ни на волос.

   - Пустое вы брешете, собаки! Не мог царь... Пусти, говорят...

   И Матвеев, толкнув сильно одного из стрельцов, ухватился за древко секиры, чтобы отвести его и очистить себе путь.

   - Ну, уж, нет... Ты не толкай, боярин! Гляди, лихо бы не было... Нам своя голова твоей дороже, - грубо отрывая руку Матвеева от бердыша и отталкивая его назад, пригрозил стрелец постарше. И другой рукой потянулся к ножу, рукоятка которого виднелась из-за пояса.

   Стиснув зубы до боли, заскрипел ими боярин, но - делать было нечего.

   Гнев, брань - не помогут. Очевидно, тут что-то неспроста... Наглецы уверены в своей безнаказанности, если так поступают с ним, с другом самого царя, с родичем царицы.

   Здесь времени терять нечего. Надо скорей, хотя бы дальними переходами, пройти к царю, узнать, что там делается.

   И Матвеев кинулся назад.

   Гаден за ним.

   Обойдя двором, оба они едва пробились только в сени, где нашли новую толпу людей, возбужденных, враждебно поглядывающих на них.

   И тут же в углу различили Наталью, окруженную своими боярынями.

   Царица от рыданий была в полуобмороке. Царевич Петр громко плакал и тормошил мать, запрокинутая голова которой лежала на плече у старухи Нарышкиной. Сестра Авдотья и золовка Прасковья Нарышкина уговаривали мальчика, сами едва удерживая рыдания:

   - Помолчи, нишкни, желанный... Тише, Петенька... Дай спокой матушке... Видишь, тошненько ей... Буде... Ты уж не блажи...

   - Мама!.. Мамушка!.. Померла мамушка... Вон и не глядит... Пусть глянет мамушка... Мама!.. Мамка, глянь на меня! - упорно повторял ребенок, обливаясь слезами.

   От крика и плача голосок царевича, всегда звонкий и приятный, звучал хриплыми, надорванными нотами.

   Увидя Матвеева, царевич сразу рванулся к нему:

   - Дедушка... Сергеич, мамка помирает!.. Не дай ей помереть, - вон глянь... Глянь! - трепеща и прижимаясь к боярину, залепетал ребенок.

   Гаден приблизился к Наталье, стараясь помочь ей.

   По его просьбе Авдотья Нарышкина пробилась на крыльцо и скоро вернулась с ковшом холодной воды.

   Наталье обрызгали лицо, напоили ее, и царица стала приходить в себя.

   Матвеев сразу понял, в чем дело, и не стал даже делать попытки пробраться в опочивальню к больному царю.

   - Слышь, государыня, перемоги себя... Я мигом за своими стрельцами спосылаю... Тут иначе ничево не поделать, - шепнул он Наталье.

   - Нету, услали их, - еле слышно ответила Наталья и снова залилась слезами.

   - Вернем, ништо... Пока царь жив, время не ушло... Вы, бояре, поберегите царицу, а я скоро назад, - шепнул он Лопухину и Прозоровскому.

   - Ладно, делай, што знаешь... Мы уж тут... - ответил Лопухин.

   Вдруг зазвучал колокольный перезвон. На крыльце послышалось движение.

   Распахнулись двери, и показался сам патриарх, окруженный высшим духовенством, своими боярами и соборным причтом.

   - Господи... Вот защита Твоя!.. - вырвалось с воплем у Натальи.

   Не отпуская сына, она кинулась к старцу Иоакиму и, как птичка, бегущая под защиту от налетающего коршуна, - укрылась под рукой пастыря, простертой с благословением над головой ее и ребенка.

   Как бы против воли расступились все, кто раньше стоял стеной у дверей палаты, и пропустили патриарха в соседний покой, а оттуда и в опочивальню царя.

   С патриархом прошла Наталья и царевич Петр. Снова послышался шум. Показалась другая толпа: шли сестры-царевны, дочери Алексея, со своими боярынями и ближней свитой, вели царевича Ивана его дядьки; Симеон Полоцкий шел со всеми.

   Явились и царевичи "служащие", потомки Казанских, Сибирских, Касимовских царей, живущих при Московском дворе.

   Матвеев стоял в нерешимости.

   Идти ли ему за стрельцами или прежде проникнуть в опочивальню, посмотреть, что там произошло? Что стало с Алексеем?

   Сразу у боярина промелькнула, мысль: уж если позвали патриарха, позвали детей всех, значит дело кончено. И силой ничто не поделаешь.

   Решив так, Матвеев прошел с царскими детьми в опочивальню, в которой теперь было гораздо меньше народу, чем перед появлением патриарха. Незначительные люди выскользнули в соседние покои, в сени. Остались только главные бояре. Был уже уставлен аналой для патриарха, дымилось тяжелое кадило в руках у протодьякона...

   Алексей лежал в агонии, с потемнелым лицом, как бывает у полузадушенных людей. Гаден, подойдя к постели, только мог печально сообщить окружающим:

   - Отходит великий государь...

   Наталья упала у постели и снова забилась в рыданиях.

   Царевич Федор, которого подняли с его места, словно во сне, подошел к ногам постели, остановился там и, тупо уставясь в лицо умирающего отца, не произнес ни звука. Только из глаз его катились одна за другой холодные крупные слезы.

   Патриарх начал служить краткую литию, возложил схиму на умирающего. Скоро Алексей совсем затих...

   - Скончался государь, - снова негромко объявил лекарь, опуская руку покойника, в которой уже не ощущалось биение пульса.

   - Не стало солнышка нашево, государя - великаво князя Алексия Михайловича. Блаженного успения сподобился он, солнце наше красное... Челом ударим, бояре, нареченному царю и государю нашему, великому князю и самодержцу всея Руссии, Феодору Алексиевичу на многая лета! - громко первый объявил всюду поспевающий Петр Толстой.

   И, перекатываясь из покоя в покой, перекидываясь за их пределы, на дворцовые площади, где послышались такие же клики, - громкий гул поздравлений слился с надгробными рыданиями над новопреставленным рабом Бежиим царем Алексеем...

   Едва только было объявлено воцарение Федора, новый царь, совершенно потрясенный всем, что пришлось пережить в такое короткое время, был уведен на его половину и лекаря настояли, чтобы он лег немедленно в постель.

   А в том же помещении, в "деревянных хоромах" опочившего Алексея, в Передней палате, старейший из бояр и по годам и по роду, потомок князей Черниговских, почти восьмидесятилетний князь Никита Иваныч Одоевский приводил "к вере", то есть, к присяге новому государю всех, кто тут был налицо.

   Князь Яков Никитыч помогал отцу.

   Весть о смерти Алексея скоро разнеслась и по Кремлю и по Москве. Столовая палата тоже наполнилась боярами и служилыми людьми, желающими проститься с прахом покойника и принести присягу Федору. Сюда явился один князь Яков, и до рассвета шло целование креста и подписание присяжной записи, составленной также, как была составлена она при воцарении Михаила и Алексея.

   Старик Одоевский, передохнув несколько часов, подкрепленный сном, проехал в Успенский собор, где также присягали всю ночь новому повелителю "всея Руссии и иных земель и царств"...

   Федор совсем расхворался и не вышел к телу отца, выставленному в Архангельском соборе на короткое время для поклонения.

   Когда же надо было хоронить отца, больной царь явился все-таки к погребению, сидя в кресле, которое комнатные стольники несли на руках, так же как и сани, покрытые черным бархатом, в которых, по обычаю, следовала за печальной процессией вдова покойного царя, Наталья Кирилловна.

   Царица сидела в санях почти без чувств, припав головой к плечу провожающей дочку Анны Леонтьевны; заплаканное лицо Натальи было закрыто густой фатою.

   Вопреки обычаю, Софья уговорила остальных сестер, и они все тоже вышли в траурных нарядах провожать к могиле гроб отца. Но, чтобы не нарушать благопристойности, царевны шли как бы инкогнито, смешавшись с толпой других боярынь и бояр, провожающих тело с рыданиями и стонами.

   Не было обычной свиты вокруг царевен и наряд их ничем не выделялся среди остальных...

   Только на одну ночь опоздал, не поспел к похоронам раньше еще вызванный из Астрахани, из своей почетной ссылки, Иван Михайлыч Милославский.

   И сейчас же принял самое деятельное участие в правлении, к неудовольствию Богдана Хитрово, хотя и сам он, и тетка Анна Петровна, были тоже не забыты в первых милостях нового царя.

   2 февраля была объявлена и разослана по городам царская грамота о вступлении на престол царя Федора Алексеевича. В ней говорилось так:

   "Царь и великий князь Алексий Михайлович скончался в 4 часа ночи {То есть, по-нашему, около восьми часов вечера.}, на 30 генваря; а, отходя сего света, - державу всея России пожаловал, приказал нам и на свой престол благословил нас, сына своего..."

   Симеон Полоцкий в то же самое время сочинил и широко обнародовал "Прощание царя Алексия со всеми ближними ему".

   Витиеватым слогом излагались прощальные речи усопшего, обращенные будто бы к наследнику Федору, к жене, к остальным детям и сестрам его.

   Но рядом с этими официальными документами вырвались из толстых, глухих стен дворца иные вести, нехорошие слухи...

   Многих смущал вопрос: по какой причине царь раньше не успел объявить боярам своей воли или не выразил ее письменно относительно передачи престола старшему сыну? И только за три часа до кончины нарек наследника.

   Очевидно, у самого Алексея до последней минуты не созрело решение, такое, казалось бы, простое и законное: старшему сыну передать землю и царство.

   Почему же это?

   Конечно, нашлись люди, которые по-своему объясняли желающим, почему это так вышло...

   Возникли рознь и толки между стрелецкими полками, принимающими молчаливое, но важное участие в последних событиях.

   Те полки, которые оказались явно на стороне Милославских и Хитрово, были особенно награждены.

   Немало темных слухов проникло и в простой народ московский...

   Но все это пока было бесформенно, неясно. Слухи не успевали сложиться в открытые обвинения, из подозрений не зарождалось еще упорной уверенности; тем более что вести, самые разноречивые, самые противоположные друг другу, налетали со всех сторон: из царского дворца, из теремов вдовой царицы, из теремов царевен старших и меньших, от боярских дворов и посадов: Милославских, Языкова, Хитрово, Матвеева, Голицина и других... И кружились эти слухи и вести, сбивая с толку москвичей, порождая в них неясное озлобление, непонятный им самим страх и тревогу в душе...

   Темные, как осенняя ночь, смутные, как туманная даль, эти слухи и толки имели только одну общую примету: они были полны ожиданием чего-то нового, желанного, небывалого еще. Не было скорби о старом, о нем говорили, словно о покойнике, как будто вместе с Тишайшим-царем умерло оно, это старое, привычное. И теперь ждали иного от юного Федора Алексеевича, хотя все знали, что он много мягче и слабее Тишайшего. Даже раздавались дерзкие голоса, обвинявшие нового владыку земли в слабоумии.

   - Бабы станут теперь царством вертеть, старые и молодые! - так негромко толковал не только простой люд, но и близкие ко дворцу лица.

   И все-таки у всех назревала уверенность, что старое, привычное отжило свой век, что должно настать нечто новое, может быть, и тяжкое для многих, но неизбежное, богатое важными последствиями.

   Как сбылись эти ожидания, будет рассказано в следующей книге, где очерчена борьба царевны Софьи с юным Петром.

   В ней развернутся картины временных побед "царь-девицы" и окончательное торжество юного властелина над честолюбивой сестрой.

  

  

   Ал_е_ - но, однако, да, ведь

  

   Багрянор_о_дный - дарственно-рожденный

   Б_а_йня - баня

   Б_а_рма - ожерелье на торжественной одежде со священными изображениями. Их носили духовные сановники и русские государи

   Б_а_харь - краснобай, сказочник

   Бир_ю_к - годовалый бычок

   Бл_а_зень, блазн_и_ть - искушать, совращать

   Булг_а_читься - суетиться, метаться, тревожиться, суматошиться

  

   Велем_о_чный - весьма сильный, крепкий; весьма властный, многомогущий (велий - великий)

   В_е_льми - весьма

   Вере_я_ - столбы, на которые навешивались полотенца ворот

   Вершн_и_к - верховой, конник

   В_я_шший, вящий - высший по силе, власти

  

   Г_а_ить - кричать

   Гл_у_зд - ум, память, рассудок

   Горл_а_тный - о мехах: горловой, дущатый

   Гор_ю_н - кто горюет, кручинится

   Гр_а_мата - всякое царское письмо, писание владельной особы

  

   Десн_и_ца - правая рука

   Дов_о_дчик - доносчик, свидетель

   Драб_а_нт - телохранитель

   Д_у_ка - вельможа

   Д_я_тьчить, дякать - беседовать

  

   Зан_е_ - потому что, так как

  

   _И_же - кой, который

   Изб_ы_ться - избываться, быть изводиму, погубляему

   Испол_а_ть - хвала, слава

   _И_стовый - истинный

  

   Кад_а_ш - бочар, бондарь

   Кан_у_н - здесь: молебен, панихида

   Карб_у_нкул - пироп, ценный камень из рода граната

   Кат - палач

   К_и_ка - женский головной убор с рогами (сор_о_ка - без рогов, кок_о_шник - с высоким передом)

   Клейн_о_д - один из предметов, служащих представителем державной власти: корона, скипетр, держава

   Кл_ю_шник, кл_ю_чник - придворный чин, заведующий столовыми приборами, прислугою

   Кол_ы_ска - люлька, колыбель

   Копр - куча, ворох

   Кр_а_вчий, кр_а_йчий - придворный чин

   Крин - растение и цветок лилия

   Круж_а_ло - кабак

  

   Л_е_стовка - кожаные четки староверов с кистью кожаных лепестков

   Лих - но, только; выражает злорадство (Так не дам лих)

   Лиш_а_, лиш_е_нь, лиш_о_ - лишь, только что, теперь

  

   Мысл_е_те - название буквы, 14-й в церковной азбуке, 13-й в русской (Все люди, как люди, а мы как мыслете)

  

   Наип_а_че - особенно, тем более

   Нат_а_кать (кого на что) - наставить

   Н_е_годь - все, что негодно

   Новин_а_ - новизна, нововведение

  

   Обер_е_мя - охапка

   Обл_о_м - здесь: грубый, неуклюжий, мужиковатый человек

   Обл_ы_жный - лживый, ложный

   _О_пашень - широкий долгополый кафтан без воротника с широкими короткими рукавами

   Опл_е_чье - часть одежды, покрывающая плечо

   Осл_о_п - жердь, дубина. Ослопная свеча - величиною с ослоп

   _О_хабень - верхняя длинная одежда с прорехами под рукавами и с четвероугольным откидным воротом

   Ох_у_лка - дейст. по гл. охулить: порицать, порочить, хаять

   _О_цет - уксус

  

   П_а_холок - парень, малый

   Печ_а_тник - здесь: хранитель печати

   Повал_у_ша - летняя спальня

   П_о_днизь - жемчужная или бисерная сетка, бахромка на женском головном наряде

   Подр_у_жие - супруга, жена

   Постав_е_ц - стол, столик; посудный шкаф

   П_о_шлина, пошлин_а_ - давний обычай

   Прип_а_док - здесь: случай

   Прор_у_ха - ошибка

  

   Р_а_дить - советовать

   Рейт_а_р - конный воин, всадник

   Р_е_мство - ненависть, злоба, досада

   Рож_е_ный, р_о_женый, рож_о_ный - родной, желанный, родимый

   Р_ы_нда - здесь: телохранитель, оруженосец

  

   Свыч_а_й - привычка, навык

   Сир_е_чи, сир_е_чь - то есть, а именно

   Сост_а_в - здесь: заговор

   Ст_о_гна - площадь, улица в городе

   Стр_я_пчий - чиновник-правовед, наблюдающий за правильным ходом дел

   Студ - стыд

   С_у_ймовать - баламутить

   Суле_я_ - бутыль

   Схизм_а_тик - раскольник

  

   Т_а_лька - ручное мотовило для крестьянской пряжи

   Тафт_а_ - гладкая тонкая шелковая ткань

  

   Убр_у_с - плат, платок, полотенце

   Ураз_и_ть - бить, ранить

   Ур_а_зная трава, ур_а_зница - зверобой

  

   Ф_е_рязь - мужское длинное платье с длинными рукавами без воротника и перехвата

  

   Цка - доска

  

   Чек_а_н - знак сана, топорик с молоточком на аршинной рукояти

   Чекм_е_нь - крестьянский кафтан

   Ч_е_рватый, чер_е-ватый - брюшной (о мехе)

  

   Ш_а_рпать - обдирать; шаркать

   Ш_у_йца - левая рука