Жаколио Луи - Песчаный город

н, видимо раздосадованный этим обстоятельством, - его недостаточно долго держали на привязи, и он воспользовался этим, чтобы пуститься по нашим следам; эта порода необыкновенно умна. Очень жаль, но собака должна умереть!

   - Вы этого не сделаете, эль-Темин! - сказал доктор, тронутый до слез, - вы не знаете, что он три года был единственным товарищем моей нищеты?

   - Уведи его! - вместо ответа сказал эль-Темин негру, отвернувшись.

   - Эль-Темин! - умолял доктор.

   - Он помешает успеху нашей экспедиции; пусть исполнят мое приказание!

   Быстрее молнии, доктор вырвал веревку из рук негра и освободил свою собаку.

   - Неповиновение! - сказал начальник, нахмурив брови и взводя курок у своего револьвера.

   - Вы вправе стрелять и убить нас обоих, но я не оставлю моей собаки... Выслушайте меня, эль-Темин!

   - Неужели вы думаете, - ответил начальник, - что, жертвуя четыре года моими днями и ночами самому святому делу, я поколеблюсь пожертвовать жизнью человека?

   Он сделал шаг к доктору и прицелился в него.

   - Остановитесь! - вскричал Барте, который до сих пор присутствовал при этой сцене, не сделав ни малейшего движения, не произнеся ни одного слова.

   - Как! И вы также, Барте? Если мы начинаем таким образом, не к чему было оставлять Марокко!

   - Эль-Темин, - ответил молодой человек решительным тоном, - пусть мы идем из преданности к... к моей клятве навстречу опасностям, которые могут быть гибельны для нас. Всякий из нас был волен в этом, и доктор так же, как и мы. Но если человек должен из-за этого лишиться жизни, я предпочту отказаться, уверяю вас! Выслушайте доктора, он просит вас об этом.

   - Хорошо! - сказал начальник, опустив револьвер.

   - Скажите мне, эль-Темин, в чем мой бедный Фокс может помешать нашей экспедиции?

   - Он может залаять и обнаружить наше присутствие.

   - Если только это, успокойтесь. Вы видите, какую необыкновенную понятливость выказал он, догнав нас через сорок дней. Правда, он должен был сделать этот путь в десять раз скорее нас. Могу вас уверить, он ни в чем не будет мешать каравану; одним знаком, одним движением я заставлю его остаться неподвижным по целым дням, и он гораздо менее обнаружит наше присутствие, чем лошади и верблюды, которых мы ведем с собой.

   - Но если, например, нам придется оставить позади весь караван для особой экспедиции, собака ваша побежит за нами?

   - Мне стоит только положить мой чемодан или какую бы то ни было вещь, мне принадлежащую, приказав Фоксу лечь возле и не трогаться с места до моего возвращения, и могу вас уверить, что он послушается меня.

   Все время, пока происходил этот разговор, бедная собака, сидя на песке, смотрела то на своего господина, то на того, кто возражал ему, словно она понимала, что дело шло о ее жизни.

   - Ну нечего делать, - сказал эль-Темин, под суровостью которого скрывалась редкая чувствительность, - примем этого нового спутника; но, признаюсь, я на него не рассчитывал... Доктор, вот моя рука, извините меня за минуту гнева, причину которого вы поймете впоследствии. Видите, в предприятиях такого рода все погибнет, если начальник не поддерживает железной дисциплины. Что буду я делать завтра, если один из мавров-свидетелей этой сцены, также откажется повиноваться мне?

   - Ни тот, ни другой ничего не поняли в этой сцене, потому что волнение заставило меня забыть об арабском языке, и я заговорил с вами по-французски; вы отвечали на том же языке, а через Хоаквина можно распространить слухи, что ваш револьвер был направлен на собаку, а не на меня, и что вы согласились на мою просьбу.

   - Ну, конечно. Дай Бог, чтобы мне не пришлось раскаяться в этой слабости.

   - Я вам сказал, что ручаюсь за мою собаку; я уверен, что она не будет нам в тягость; может быть даже окажет вам услугу.

   Солнце уже взошло, когда караван отправился в путь; перед ним открывалась неизмеримая и пустынная равнина, которую арабы на своем образном языке, назвали морем без воды, и которая начинается от берегов Атлантического океана и кончается у берегов Египта и Нубии. Там живут многочисленные племена, по большей части семитической расы, которые, не поддаваясь цивилизации и государственному игу, удалились за этот обширный песчаный оплот и живут там по-своему, переносят свои жилища от севера к югу, от востока к западу, пока порыв ветра не засыплет их волнами песку.

   Эти кочующие народы - самые страшные враги караванов; если они не совсем отнимут верблюдов, товар, провизию и бросят потом без всего в пустыне, они берут такую высокую плату за право прохода, что встреча двух-трех этих племен равняется грабежу. Бен-Абда и Бен-Шауиа, знавшие по опыту, как опасны эти встречи, повели караван по такой дороге, где оазисы и источники пресной воды были редки, и которая по этой причине была мало посещаема.

   Племена, оспаривающие друг у друга господство в большой пустыне, принадлежат к двум различным расам, называющимся туарегами и тиббу.

   Туареги лучшие наездники в Сахаре и величайшие грабители. Они подстерегают караваны из Судана и Нигриции, захватывают источники и берут большую плату у людей, умирающих от жажды, за право напиться и напоить животных.

   Эти кочевники арабского происхождения; у них совершенно мавританский тип: продолговатое лицо, высокий лоб, тонкий рот, орлиный нос, большие глаза и очень длинные волосы. Они мусульмане, но не очень сведущи в своем вероисповедании; многие бормочут по-арабски отрывки из молитв, смысла которых не понимают, а другие только слушают их. Суеверные донельзя, они навешивают на себя ладанки, не заботясь, откуда их достают, потому что покупают их и от марабутов и от негров-немагометан; эти ладанки бывают разные: и от неприятных встреч, и от лихорадки, и от несчастий всякого рода; у них даже есть такие, которые наводят на след богатых караванов. Каждая из этих ладанок, чтобы оказывать свое действие, должна занимать особое место; одни надеваются на голову, другие - на руки, третьи - на ноги, или на шею; те, которые привязываются к ружью или копью, способствуют тому, чтобы метко попадать в врага.

   Воинственные и жестокие, они живут во всей центральной Сахаре и постоянно ведут войну с обитателями Судана, на которых налагают большую дань зерновым хлебом и невольниками; они существуют только продажей невольников на рынках Марокко, Триполи, Туниса и даже Тимбукту и грабежом караванов. Их искусство обращаться с оружием и неукротимое мужество делают их опасными, несмотря на их малочисленность, потому что племена, которые они притесняют, жирбала, дирины, киунсы, так же как и обитатели Тауата и Салаха, все вместе превзошли бы числом своих врагов, и могли бы легко освободиться от разорительного ига.

   Тиббу, живущие в южной и восточной части великой пустыни, такие же смелые воры, как и туареги, и так же опасны для караванов; но они предпочитают действовать хитростью, а не вооруженной рукой. Они чрезвычайно проворны и на своих верблюдах, хорошо приученных, проезжают невероятные расстояния в один день. Некоторые занимаются только ремеслом гонцов между Марокко и Нигрицией, Суданом и Фецом.

   Те, которые живут на границах Сахары, еще плодородных, имеют стада, занимаются земледелием и нрава довольно мирного. Они по большей части магометане.

   Кочевники, напротив, земледелием не занимаются, питаются финиками, молоком, мясом молодых верблюдов и грабежом. Они поселяются в углублениях длинного ряда скал, как будто случайно брошенных в пустыню, или вырывают себе ямы в песке.

   Но эти вечные враги караванов имеют также врагов, от которых спасаются с трудом. Арабы и туареги считают их своими природными врагами и поминутно делают на них набеги. Когда вознамерятся напасть на кочевье тиббу, то обыкновенно проберутся в окрестности на закате солнца, оставят лошадей и верблюдов под надзором нескольких человек и идут вперед, так чтобы к рассвету прийти на место, окружают кочевье тиббу и захватывают все. Если некоторые жители убегут, то наткнутся на стрелков, поставленных в окрестностях, и те гонят их назад ружейными выстрелами. Тиббу так боятся огнестрельного оружия, что достаточно трехсот арабов, чтобы захватить две тысячи их. Но в беге никто не сравнится с тиббу: они употребляют всевозможные хитрости, чтобы избавиться от преследования, и это часто Удается им. Если враг заметит их на скалистой почве, они вдруг падают на колени, съеживаются и остаются неподвижны, так что их можно легко смешать с окружающими их скалами; если находятся на песчаной почве, они зарываются в волнах движущегося песка.

   Арабы выказывают такую же ловкость, когда дело идет о грабеже каравана, они ползком приближаются ночью и, не возбуждая внимания тех, кто спит в палатке, оставляют на верблюдах, лежащих на песке, только их вьючное седло и кожаный брезент, покрывающий товары.

   По той дороге, где шел караван эль-Темина, подобных встреч опасаться было нечего: тиббу никогда не отваживались проникать в эту часть пустыни, где и туареги бывают редко, вследствие ее бесплодия и малой вероятности встретить караван.

   Первые две недели прошли удручающе однообразно; все одна и та же песчаная равнина, столь же обширная, как и горизонт, без всякого отдыха для глаз и для мысли. Нельзя поверить, до какой степени эти громадные степи утомляют мозг и притупляют ум; глупость семитических рас происходит, конечно, от этого угнетающего ощущения пустоты, которое человек должен испытывать в песчаной степи, где живописные виды природы не помогают ему разнообразить своих мыслей.

   В этом океане песка, где редко виднеются зеленые островки, нет вовсе представителей царств живой природы. Доктор мог только заметить несколько видов чахлых акаций, мимоз, чегерана, тамариндов, пальм, лишая.

   Во время остановки, продолжавшейся несколько часов, доктор подобрал один вид съедобного лишая, которым была покрыта земля. Этот вид быстро разрастается в дождевую пору, потом в период засухи отделяется от земли и принимает вид жесткого белого и мучнистого вещества.

   - Вот это может быть, - сказал Шарль Обрей своим спутникам, - большим подспорьем для пищи человека и скота в пустыне.

   - Вы думаете? - спросил Барте, удивленный, что эту сухую водоросль можно употреблять в пищу.

   - Я в этом уверен. Лишай составляет переход от водорослей к грибам. Это растение, как вы видите, не имеет ни корней, ни стеблей, ни цветов, ни листьев; оно растет на сыром камне, на бесплодной скале, на коре деревьев, покрывает строения и придает им тот зеленоватый оттенок, в котором поэты видят руку времени, и который естествоиспытатели приписывают развитию жизни. Только когда это растение обогатило первозданную землю своим столетним прахом, мог появиться мох, а потом мало-помалу и высшие растения. Лишай растет и на северном полюсе, под снегом и льдом, и, как вы видите, на жгучем песке пустыни. И стоит только у сахарского лишая отнять горечь, чтобы он оказал здесь и человеку, и верблюду ту же самую услугу, какую оказывает северный лишай лапландцам и оленям.

   - Его так много, что он был бы драгоценным подспорьем.

   - Особенно потому, что верблюд, это удивительное животное, без которого путешествие по Сахаре было бы невозможно, не может оставаться неделю без еды.

   - Именно, - вмешался эль-Темин, - для наших животных было бы большим счастьем, если бы эта проблема была решена теперь, потому что вот уже пять дней они живут пригоршней фиников и ячменя, который с нынешнего дня мы будем принуждены сохранять для наших лошадей. Ни одной травинки, ни одного стебля мимозы... Это ужасно!

   - К счастью, если расчеты Бен-Абды верны, мы должны быть не очень далеко от оазиса Аин-Феца.

   - Мы доедем туда только завтра вечером, - сказал проводник, к которому путешественники приблизились, - Аин-Феца находится в семнадцати днях ходьбы от Тецагальта.

   В этот вечер солнце закатилось в огненной атмосфере; воздух был сух и труден для дыхания, лошади дышали тяжело, их дрожащие ноздри как будто просили свежести. Людьми овладевала непреодолимая дремота. Только верблюды оставались равнодушны к этому свинцовому зною, но и они как будто торопились оставить эти места, потому что шли быстрее обыкновенного.

   Несмотря на уверения обоих мавров, что колодцы Аин-Феца обещали дать возможность возобновить запас воды, эль-Темин велел раздать очень небольшую долю воды, потому что этой драгоценной жидкости осталось только дня на три, и то если не поить верблюдов.

   Как только бедным животным позволили прилечь на песке, они приблизились друг к другу и начали жадно лизать бурдюки, которые несли, чтобы обмануть жажду, терзавшую их... Но они могли прожить еще неделю без питья, и необходимо было сохранить для людей и лошадей оставшееся небольшое количество воды до ближайшего оазиса.

   Ночью вдруг поднялся жгучий ветер, который окончательно истомил европейских путешественников, и когда при первых лучах солнца отправились в путь, думали, что не будут в состоянии двигаться. Тончайшая красная пыль до такой степени затемняла воздух, что им почти нельзя было дышать.

   Однако ветер стих на восходе солнца, и, несмотря на нестерпимый жар, караван мог, хотя и с трудом, продолжать свой путь.

   Верблюды шли спокойно, негры сложили палатки, а путешественники позади сидели уже в седлах, как вдруг прибежал Кунье и, подойдя к своему господину, сказал шепотом:

   - Верблюды, которым позволили приблизиться друг к другу, изгрызли кожу бурдюков, и вода вся вытекла...

   Эль-Темин почувствовал дрожь, но преодолел себя и сказал с редким присутствием духа:

   - Хорошо, вели приготовить другие бурдюки, мы наполним их через несколько часов в Аин-Феце.

   Кунье, принесший это известие с расстроенным лицом, вернулся почти успокоенный, чтобы стать во главе каравана.

   - Господа, - сказал начальник своим спутникам, -  надо нынче поспешить; в бурдюках воды больше нет.

   - Воды больше нет? - повторили Барте и доктор тревожным тоном.

   - Верблюды разорвали бурдюки, и мы погибнем, если не приедем сегодня вечером в Аин-Фецу.

   Эль-Темин сам стал во главе каравана и подозвал к себе обоих мавров.

   - Сетовать бесполезно, - сказал он, - мы все виноваты в том, что случилось; но не обманываете ли вы меня? Уверены ли вы, что мы идем по настоящей дороге?

   - Так уверены, как в том, что Магомет - пророк правоверных, - ответил Бен-Абда.

   - Из Тецагальта, - продолжал Бен-Шауиа, - для того чтобы следовать по прямому пути в Тимбукту через оазисы Аин-Феца и Уфрам, достаточно направлять свою лошадь так, чтобы солнце всегда всходило над ее левым ухом, а закатывалось у правого плеча.

   - И в таком случае, когда же, вы думаете, можем мы приехать?

   - Сегодня до полуночи, а так как нынче будет луна, то мы можем напоить животных и возобновить запас воды.

   Эль-Темин передал ответ арабов своим спутникам, и это возвратило им мужество. Они начинали уже чувствовать жажду - страшное страдание, против которого бессильны самые твердые характеры, и которое, ослабляя мозг, уничтожает волю...

   Вечера ждали со страстным нетерпением; всем казалось, что солнце как будто замедлило свое течение по небу и что однообразие пустыни еще удлиняет часы ожидания.

   Ночь настала, наконец, и караван опередили две стаи страусов и газелей.

   - Они идут пить в Аин-Фецу, - сказал Бен-Абда, вне себя от восторга, - потому что вода в колодце доходит до поверхности земли. И мы также скоро напьемся!..

   Незадолго до назначенного времени, Бен-Шауиа попросил позволения поехать вперед на одной из запасных лошадей, что и было ему дозволено. Пора было приехать, потому что, исключая верблюдов, собравшихся с силами в прошлую ночь, и люди, и лошади сильно измучились.

   Полчаса спустя, караван вдруг очутился в овраге, вырытом ураганом, и наткнулся на мавра, который сошел с лошади, сидел на земле и плакал.

   - Что с тобой? - спросил эль-Темин, немедленно подойдя к нему с тревогой, но еще не подозревая в чем дело.

   - Вот, - сказал мавр, протянув руку по направлению к тощей пальме, полузарытой в сыпучем песке, -  все, что осталось от оазиса Аин-Феца; песок засыпал колодец и всю зелень...

   - Так желал Аллах, - прошептал Бен-Абда, - никто не может бороться против своей судьбы.

   Длинная линия из двадцати восьми верблюдов, воспользовавшихся остановкой, чтобы прилечь на жгучий песок, лошади, умирающие от жажды, со своими угрюмыми всадниками, не имевшими сил обменяться словом, группа безмолвных негров, готовых идти до тех пор, пока смерть не положит границ их преданности, -  все это под лучами луны представляло самую странную картину.

   Снова послышался спокойный голос начальника:

   - Сколько времени нам надо еще, чтобы доехать до оазиса Уфрама, нашей последней надежды?

   - Пять дней, - ответил Бен-Абда, - но лошади умрут завтра. Верблюды могут дойти, но через два дня они будут везти мертвецов.

   - Нет ли какого-нибудь средства выйти из этого положения?

   Ответа не последовало, и начальник продолжал с твердостью:

   - Я обращаюсь к вам, Бен-Абда и Бен-Шауиа! Вы нас повели по этой пустынной дороге...

   - Мы указали вам две дороги: через Уед-Нун и Тецагальт; вы выбрали ту, где почти нет оазисов, но зато и не встречаются туареги. Да совершится воля Аллаха! -  сказал Бен-Абда.

   - Мы не виноваты, что бурдюки разорвались... Если бы смотрели за верблюдами, у нас достало бы воды до Уфрама, - ответил Бен-Шауиа. - Да совершится воля Аллаха! Я знаю, однако средство, которое может спасти караван.

   - Какое? Говори скорее.

   - Надо убивать по три верблюда каждый день и пить их кровь до Уфрама.

   - Кровь жажды не утолит, - сказал доктор мрачным голосом, - мы только обманем нашу жажду на несколько минут, а смерть не отдалим ни на один час.

   - Хорошо! - сказал тогда эль-Темин, голосом слегка изменившимся вначале, но потом по-прежнему звучно. - Если нам предназначено здесь умереть, умрем без жалоб. Последнее слово, доктор! Нет ли в вашем искусстве чего-нибудь, что могло бы помочь... Я понимаю, что это невозможно, но так, как утопающий хватается за соломинку, задаю вам этот вопрос.

   Доктор потупил голову.

   - Я вас понимаю, - сказал эль-Темин, - мы исполним предложение Бен-Шауиа и убьем наших верблюдов одного за одним, направляясь к Уфраму.

   - К чему, - перебил Барте, - разве вы не слыхали, что сказал наш друг... мы ни на один час не отдалим нашей смерти... Мы не пили уже тридцать шесть часов среди жгучего песка, который сушит кровь; нам нужно напиться воды, напиться вдоволь. У меня горит горло, я не буду иметь сил сделать малейшее движение, я предпочитаю умереть здесь...

   Молодой человек соскользнул с лошади и лег на песок.

   - Бедный друг! - прошептал эль-Темин. - Я видел его таким мужественным в других обстоятельствах.

   - Он не виноват в этой слабости, - ответил доктор. - Это начинается галлюцинация жажды, - с ним прежде, а потом с нами!..

   - Экспедиция была так хорошо придумана! Нам остается до Тимбукту только десять дней... И четыре года необычайных усилий, бессонных ночей, уничтожены пустой случайностью: если бы мы отделили верблюдов вчера вечером, мы были бы еще исполнены силы и надежды...

   Произнеся эти слова, эль-Темин опустил голову и заплакал... В первый раз в жизни этот человек, часто видевший смерть лицом к лицу в своих многочисленных странствованиях по свету, был побежден судьбой.

   - Что такое человек? К чему служит ему разум? -  вдруг продолжал он с яростью. - Если вся его воля, вся энергия ничего не могут сделать против грубого факта, и когда последнее слово всегда остается за случаем!

   - Успокойтесь, эль-Темин. В том страшном положении, в каком мы находимся...

   Доктор не докончил своей мысли.. Радостный лай собаки перебил его слова.

   - Послушайте! Фокс лает... он что-то нашел!

   В эту минуту путешественники увидали Фокса, выбежавшего из-за песчаного бугорка. Умная собака тотчас бросилась к своему господину, схватила его за бурнус и с радостным лаем звала его следовать за ней. Доктор пошел; собака выпустила из зубов бурнус и приподнялась на лапках, ласкаясь к своему хозяину. При этом она дотронулась своей мордочкой до его руки. Шарль Обрей вскрикнул так, что весь караван вздрогнул:

   - Эль-Темин! Мы спасены!..

   Он бросился за собакой... Мордочка ее была мокрая.

   В несколько минут обошел он песчаный бугор... Фокс остановился у ямы, которую вырыл, доктор стал на колени и засунул в яму руку.

   - Вода! вода! - сказал он, приподнимаясь и вскрикнув от радости.

   Все уже окружили его.

   - Это колодец Аин-Феца нашла собака, - сказал Бен-Абда, - ураган засыпал их, но вода сочится сквозь песок.

   - Доктор, - сказал эль-Темин, судорожно пожимая ему руку, - если даже ваша собака будет причиной нашей смерти в Тимбукту, отныне она священна для нас...

   - Вода? Где вода?.. - спросил Барте, которого вели два негра, потому что он шатался.

   Увидев яму, в которой вода не убавлялась, он бросился наземь и напился.

   - О! друзья мои, - сказал он, приподнимаясь, - какой божественный напиток!..

   Он присел на землю. Реакция была так сильна, что ему сделалось дурно.

   - Постойте, - сказал эль-Темин повелительным тоном, - надо расширить отверстие, а иначе нам понадобится два дня, чтобы напоить всех и наполнить наши бурдюки.

   Он сделал знак, и негры начали разгребать песок около ямы, вырытой собакой.

   Менее чем в четверть часа отверстие колодца было отрыто, и вода беспрепятственно показалась на поверхности почвы. Через несколько минут, она сделалась так чиста как горный ключ. Колодец этот снабжался водой из какого-нибудь источника, ибо вода сначала теплая, скоро сделалась почти холодная.

   Эль-Темин дал напиться всем, а сам напился последний. Потом напоили лошадей и, наконец, верблюдов. Утолив жажду, начали утолять голод. Вспомнили, что с утра ничего не ели, финики и винные ягоды, и поджаренные зерна маиса придали каждому силы, необходимые для путешествия.

   Люди собирались наполнять водой бурдюки, когда их прервал один любопытный случай... Газель, побуждаемая жаждой, прибежала к колодцу, и не тревожась присутствием живых существ, которых может быть никогда не встречала в пустыне, утолила свою жажду и убежала; после нее явилась другая, потом третья и, наконец, целое стадо... Путешественники насчитали более пятидесяти.

   - Это верно те самые бедные животные, которых мы уже встретили несколько часов тому назад, - сказал доктор, - они так же, как и мы искали воду, засыпанную самумом.

   - Мясо этих животных очень нежно, - сказал Хоаквин, который во время всех этих злоключений выказал спокойствие, достойное восточного жителя. - Когда я служил в султанской кухне, каждый месяц присылали газелей из пустыни.

   Это предложение сеньора Барбозы, который был бы не прочь покушать сочного жаркого, не нашло отголоска в караване, который, почти чудом избавившись от верной смерти, не решился убить таких грациозных и безвредных животных.

   Эль-Темин решил отдыхать день у источников Аин-Феца; это было почти необходимо, после волнений, испытанных караваном. Тотчас раскинули палатки.

   Восходящее солнце показало путешественникам, как хорошо было, что они не прибыли сутками ранее в Аин-Фецу. Страшный ураган разразился над оазисом и засыпал его песком, и только вершины финиковых деревьев торчали из массы песка.

   С верблюдов сняли их вьюки и пустили на волю под надзором негров выкапывать из песка тощих представителей растительного царства.

   Недалеко находилась небольшая равнина, покрытая hedysarum albagi. Это растение с длинными живучими корнями растет изобильно в Сахаре и возвышается над землей не более как на двадцать сантиметров. Его темно-зеленые листья очень коротки и с колючками как у вереска; они остаются зелеными целый год и составляют драгоценное подспорье для кормления верблюдов, которые очень до них лакомы.

   Выпущенные на волю, верблюды устремились на эти заскорузлые растения и, насытившись, запасли в своих желудках пищу на несколько дней.

   Верблюды, выбранные и купленные Кунье в Тафилете, были великолепны, крепки, неутомимы и могли нести без труда до семисот килограммов. Они уже несколько раз путешествовали по Сахаре.

   Часто говорили, что без компаса человеку было бы трудно плавать по океану. Может быть еще справедливее сказать, что без верблюда человек никогда не переехал бы большой африканской пустыни. Поэтому арабы прозвали верблюда кораблем пустыни.

   Благодаря толстой и гибкой подошве, соединяющей пальцы его ног, верблюд может идти, не увязая, по сыпучему песку, его длинные ноги дают ему возможность проходить быстро и не утомляясь огромные расстояния. Хорошо приученный верблюд может делать до двухсот километров в день. Он для араба драгоценность, потому что снабжает его молоком, мясом и шерстью, которая вырастает каждый год.

   Кочевник приучает верблюда к службе с самого его рождения: он сгибает ему ноги, каждый день кладет на него большой груз, приучает довольствоваться скудной пищей и ходить далеко. Замечательно то, что верблюд очень хорошо знает, какую тяжесть может он снести, и если его навьючат через меру, он ложится и не встает, пока лишний груз не снимут. Он может путешествовать десять дней без питья и пищи, и ни деятельность, ни сила не уменьшатся. Если встретит в пустыне лужу воды, которую чувствует издалека, он ускорит шаги, напьется и за прошедшее и на будущее, и продолжает свой путь. Погонять его и даже указывать дорогу не надо, если он уже ходил по ней. В Персии, Туркестане, Аравии и некоторых частях Африки без верблюда невозможны никакие торговые сношения.

   Это животное водится в определенных географических границах, за которые не переходит никогда. Напрасно стали бы его искать под экватором; пояс, в котором он живет, верблюжий пояс, как его зовет Риттер, обнимает всю древнюю Ливию, Мавританию, страну магребов, берберов, бедуинов и всю Сахару. Этот пояс кончается там, где начинается разделение сухой и дождливой страны. Верблюд водится в обширных степях Азии, Аравии и Африки, однообразие которых едва нарушается там и сям движущимися дюнами, поднимаемыми самумом, как большие западные ветры поднимают волны на поверхности моря.

   Наружный вид пустыни до такой степени напоминает океан, что издали большие массы песка кажутся жидкими волнами, и караванам как морякам, часто представляются миражи.

   Верблюд избегает цветущих стран умеренного и тропического поясов. Он сын бесконечных равнин, где его полузакрытые глаза, защищаемые мясистой перепонкой, привыкли смотреть на красный или белый песок, раскаленный солнечным зноем, и на ярко-голубое небо, служащее пустыне сводом. Он родится, живет и умирает там, где произрастает его друг - финиковое дерево, которое также встречаешь только там, где шаги верблюдов могут оставлять следы на земле. Оба, верные своей песчаной почве, держатся в равном расстоянии от страны оленей и страны слонов. Оба, наконец, драгоценны для караванов: одни их кормят, другие - перевозят.

   Вечером после освежительного сна, которым, кроме негров, воспользовались все, эль-Темин предложил, что если солнечный зной возрастает каждый день, лучше было бы ехать ночью, а спать днем. К этому мнению присоединились все. Верблюдов снова навьючили, и караван направился к оазису Уфрам.

   Негры, которые целый день смотрели за верблюдами и лошадьми, получили позволение сесть на верблюдов и соснуть несколько часов. Но этим позволением согласился воспользоваться только один, который ушиб себе ногу, погнавшись за огромным ужом, спрятавшимся в песке. Фокс, сделавшийся героем каравана и иногда очень страдавший на жгучем песке, был посажен на верблюда, и это очень ему понравилось.

   Через двое суток после отъезда из Аин-Феца, Бен-Абда, все еще ехавший впереди каравана, вдруг остановил свою лошадь. Все последовали его примеру. Эль-Темин быстро подъехал к нему, и он показал ему на песке свежие следы лошадей и верблюдов.

   - Это, верно, караван идет, - сказал эль-Темин, -  и опередил нас на несколько дней.

   - Нет, - ответил мавр, который сошел с лошади и рассматривал следы, видневшиеся на песке. - Эти следы слишком легки; верблюды, оставившие их, не были навьючены.

   - Что же ты думаешь?

   - Я думаю, что здесь проезжали туареги не позже как сегодня утром.

   - Сколько их было?

   Мавр рассмотрел внимательно следы и ответил, не колеблясь:

   - Эмир, их не больше восьми.

   - Ты думаешь, что мы можем встретить их у оазиса Уфрама?

   - Это возможно.

   - Они едут по той самой дороге, которая ведет туда?

   - Нам стоит только ехать по этим следам, и мы доедем туда.

   - Хорошо, будем продолжать наш путь. Вернувшись на свое место, эль-Темин позвал Кунье.

   - Вели переменить заряды у карабинов твоих людей, - сказал он, - может быть, скоро им придется стрелять.

  

   Мавры не ошиблись. На четвертый день после отъезда из Аин-Феца, путешественники прибыли в оазис Уфрам, который нашли в целости: действия урагана не коснулись этого оазиса, и зеленый островок со своими тремя колоннами, - настоящими источниками, поддерживающими растительность на пространстве квадратной полумили, - со своими фиговыми и финиковыми деревьями, представлял поразительный контраст с окружавшей его унылой равниной.

   Оазис был пуст, но легко было заметить, что накануне тут останавливались путники; тут даже приготовляли пищу: это показывала зола, которую ветер еще не успел разметать.

   Путешественники остановились здесь только на несколько часов.

   - Туареги едут скорее нас, - сказал эль-Темин, -  теперь они опередили нас больше, чем три дня тому назад.

   - Может быть это просто гонцы тиббу везут письма в Тимбукту? - сказал Бен-Шауиа.

   - Невероятно, чтобы мы их догнали, - прибавил

   Бен-Абда, - с тех пор, как мы путешествуем ночью, мы подвигаемся почти вдвое скорее, и несмотря на это, мы к ним не приблизились.

   - Сколько от Уфрама до Песчаного Города?

   - Пять дней обыкновенной езды; но продолжая останавливаться только на несколько часов самых жарких в сутки, мы прибудем ночью на третий день.

   Мавр, предводительствовавший караваном, только произнес эти слова, как вдруг остановил своего верблюда: его орлиный взгляд приметил вдали что-то необычайное.

   - Еще что? - спросил начальник, который после замеченных следов ехал почти постоянно впереди каравана.

   - Я подозреваю, что туареги спрятались за этими песчаными буграми.

   - Почему ты так думаешь?

   - Сейчас блеснуло на солнце копье, а сахарские разбойники употребляют именно это оружие; они бросаются на караван с громкими криками; во время схватки верблюды разбегаются, и если даже разбойники убегут, они все-таки успеют захватить некоторых из них.

   - Ты меня уверял, что их не бывает на этой дороге?

   - Да, но мы приближаемся к концу путешествия; эта часть дороги многолюднее, и мы скорее доедем до двух дорог, по которым ездят караваны из западной Нигриции.

   - Во всяком случае мы приготовимся хорошенько их принять.

   Эль-Темин приказал Кунье предупредить негров и при первой тревоге выставить их вперед.

   Приближались к месту, указанному Бен-Абдой, и начальник уже полагал, что мавр сделался жертвой обмана, - как вдруг пятнадцать туарегов на маленьких суданских лошадях выскочили из-за бугра и устремились на путешественников копьями вперед.

   Но в ту же минуту раздался крик:

   - Ата! Ата!

   Это Кунье собрал своих людей и повел их вперед. Прежде чем туареги, думавшие, что имеют дело с простыми купцами, опомнились от удивления, послышался новый крик:

   - Тасма! (стреляй!)

   Одиннадцать выстрелов из карабина раздались немедленно с механической точностью, и семь нападающих упали на песок.

   Барте и доктор подъехали к эль-Темину, и все трое с револьверами в руках готовились отражать нападение. Мавры были теперь позади верблюдов.

   Туареги храбры, и по прошествии первой минуты изумления, восьмеро оставшихся устремились вперед, чтобы отомстить за своих товарищей.

   Но у негров Кунье были превосходные карабины, и громкий голос их начальника раздался опять:

   - Ассуе! (целься!) Тасма! (стреляй!)

   Второй залп убил еще пятерых; туареги, поняв, наконец, что борьба неравная, потащили с собой лошадей своих мертвых или раненых товарищей. Когда они повернули за бугор, из-за которого выехали, к ним присоединилось шесть верблюдов, на которых сидели женщины. В одно мгновение шайка, значительно уменьшенная, исчезла по направлению к югу за буграми.

   Когда караван прибыл на место, где пали туареги, эль-Темин и доктор, из чувства человеколюбия, хотели посмотреть, нет ли раненых, которым можно помочь.

   - Эмир! Оставьте этих собак, - сказал эль-Темину Бен-Абда, - не успеем мы и повернуться, как те, которые убежали, явятся поднять тела своих товарищей.

   - В самом деле, - сказал Барте, - всякий правоверный должен быть похоронен ногами к Мекке, и тот, кто забудет оказать этот последний долг своему брату, будет также лишен священного погребения.

   Доктор рассмотрел всех туарегов и сказал эль-Темину:

   - Какие ужасные раны! Ни один не прожил и двух секунд после выстрела; они все были убиты в голову и грудь разрывными пулями.

   - Вот уже четыре года, как Кунье обучает своих подчиненных; каждый может попасть в цель на расстоянии двухсот шагов.

   Караван благополучно продолжал путь. Разбойники, напавшие на них, без сомнения, 'составляли отдельную шайку, а племя их, вероятно, было далеко, потому что караван без всяких приключений кончил свое путешествие.

   В самом деле, на третью ночь, с той точностью, с какой правильный ход верблюда позволяет рассчитать расстояние, путешественники прибыли к тому таинственному городу, который возвышается среди страшной пустыни и существует только провизией, привозимой караванами, и из которого изгоняется всякий иностранец, не исповедующий магометанской веры. Минареты храмов резко отделялись от неба, посеребренного луной, а дома неравной вышины, между которыми играл лунный свет, представляли странный контраст среди обширной равнины, в которой выстроен этот фантастический город.

   Когда Бен-Абда, протянув руку по направлению к городу, первый вскрикнул: "Тимбукту! Тимбукту! ", эль-Темин и его спутники вздрогнули. Но их волновали весьма различные чувства.

   Для эль-Темина это был успех всей первой части плана, придуманного им так старательно; он был вне себя от радости. Если даже та часть, которая еще не исполнена, была гораздо опаснее, то энергия путешественников не будет уже тратиться на бесплодную борьбу с зноем солнца и с неожиданными случайностями... Смелый и удачный шаг, и все кончится; или через двое суток весь караван будет убит, или, укрывшись на "Ивонну", спокойно поплывет по Нигеру.

   Для Барте это было исполнение священного долга: он увидит место, куда четыре года тому назад дал торжественную клятву вернуться.

   Что касается доктора, то он был храбр и не щадил себя во все время пути; ему мало было нужды до предстоящих опасностей, он решил пожертвовать своей жизнью, -  но иногда он внутренне возмущался тем, что его не удостоили посвятить в конечную цель путешествия; поэтому прибытие в Тимбукту радовало его в том отношении, что оно рассеет тайну, беспокоившую его два года.

   Хоаквин продолжал оставаться достойным наследником Барбозов и курил целый день, не говоря ни слова, не заботясь ни о чем.

   Оба мавра в своих мечтах видели уже себя возвратившимися в Танжер и получающими денежную награду.

   Для Кунье и негров было решительно все равно где быть: они находились со своим господином, и этого было достаточно для их честолюбия.

   В полумиле от Тимбукту эль-Темин велел каравану остановиться.

   - Лучше въехать в город на рассвете, - сказал он своим друзьям.

   - Как вы думаете, - спросил Барте, - могла ли "Ивонна" прибыть на Кабру?

   - Мы это скоро узнаем.

   В эту минуту, как будто случай соединил ответ с вопросом, вдали послышался голос, повторявший припев песни нигерских лодочников:

   "Небесный свод - лучшая кровля, защищающая землю во время ночи, царицы теней".

   - Это он, - сказал, вздрогнув, эль-Темин. Кунье тотчас ответил, запев громким голосом: "Земля - лучшая постель, солнце - лучший светильник".

   Незнакомец продолжал:

   "Тот, кто предан Темину, не боится смерти".

   - Это он, это Йомби, - воскликнул эль-Темин вне себя от радости. - Я приказал ему, как только шхуна придет в верхний Нигер, отправиться в Тимбукту и ждать нас там; но каким образом мог он так скоро узнать о нашем прибытии?

   В эту минуту верный негр подошел к каравану. Он бросился к ногам Барте, своего господина, и обнял его колено, плача от радости; потом, вытерев глаза своими огромными кулаками, приподнялся и ждал, чтобы его расспросили.

   - Где "Ивонна"? - тотчас спросил эль-Темин.

   - В гавани Кабра.

   - На каком расстоянии отсюда?

   - Три часа ходьбы.

   - Все ли было благополучно?

   - Все! Но так как мы не могли идти по Нигеру на парусах, то все короли, вдоль реки, увидев паровое судно, присылали к нам лодки с приказанием немедленно отдать им эту шхуну, которую мы наверно украли у белых.

   - А что ответил Туаре?

   - Капитан отвечал всем, что если они вздумают приблизиться к его судну, он отправит их на дно реки. И чтобы показать им, как он это сделает, он велел выстрелить картечью в лодку, находившуюся впереди других, и она разлетелась в куски со своими двадцатью пятью гребцами.

   - Я узнаю Туаре, - сказал эль-Темин, одобрительно засмеявшись. - По крайней мере, в Кабре оставляют ли вас в покое?

   - Да, но Туаре думает, что это спокойствие скрывает обширный заговор всех прибрежных владельцев с жителями Тимбукту. Когда мы пришли, двадцать дней тому назад, султан тимбуктуский прислал требовать подарков; капитан дал ему таких чудесных, что он пришел в восторг, но зато потом каждый день присылал за новыми. Наконец, и он также потребовал судно, под тем предлогом, что так как мы все негры, как его киссуры, то его подданные не должны иметь судов лучше, чем у государя.

   - Что же ответил Туаре?

   - Капитан велел ему ответить, что его матро