Жаколио Луи - Песчаный город

сь шхуна, долетали время от времени порывы ветра с благоуханием померанцевых и гранатовых деревьев.

   Шарль Обрей вышел на палубу прогуляться несколько минут, и зрелище столь для него новое, которое при дневном свете расстилалось перед его глазами, немало способствовало возвращению ему спокойствия, а вместе с ним и радости, и надежды.

   Всю ночь "Ивонна" благодаря своей исключительно искусной конструкции - ее строили в Гавре, в мастерских Лапормана, лучшего кораблестроителя на свете - делала по одиннадцати и двенадцати узлов и в тот же вечер должна была прибыть в Пальму.

   - Хорошо, если ветер все время будет попутный! -  сказал доктор Кунье, который сообщил ему это известие.

   - "Ивонне" ветра не нужно, - ответил негр.

   - Она, может быть, заранее им запаслась? - сказал шутливо молодой человек, радуясь, что тучи в его мозгу совершенно рассеялись.

   - Вы совершенно правы: "Ивонна" сделала запас, чтобы обойтись без небесного ветра и спрятала свой ветер в угольной яме.

   - Как! Эта маленькая шхуна идет и на парах!

   - Да, у нее есть машина в сто лошадиных сил, достаточная в случае надобности для того, чтобы делать от пятнадцати до шестнадцати узлов, а иногда она делала даже и семнадцать.

   - Стало быть, у вас есть машинист на шхуне?

   - Есть, и четыре кочегара.

   - Кто же этот машинист?

   - Я!

   - Вы?

   - Да. Господин мой посылал меня на два года в мастерские в Сиота. Я учу Йомби, потому что...

   Негр вдруг замолчал, как будто приступал к запрещенному предмету.

   - Потому что? - повторил вкрадчивым тоном молодой доктор.

   - Потому что... - сказал негр, как бы придумывая, - лучше знать двоим, чем одному...

   - Вы не то хотели сказать сначала.

   - Может быть... но теперь я говорю это.

   - Мне кажется, что в этой тайне нет ничего таинственного.

   Негр молча улыбнулся. Улыбку эту можно было перевести вопросом: "Кто знает? "

   - Но где же труба машины?

   - Она спрятана, ее ставят только тогда, когда надо разводить пары...

   В сопровождении Кунье, Обрей спустился туда, где был? спрятана машина, и увидал одно из самых изящных механических произведений мира. Машина была сделана в мастерских Сейна и так блестела, словно только что была доставлена оттуда.

   Доктор вернулся на палубу, восхищенный и заинтересованный больше прежнего, спрашивая себя, кто мог быть тот таинственный незнакомец, которому он отдал свою свободу на пять лет; будь он суеверен, его сновидение предвещало бы ему самый печальный конец этого приключения.

   - Ба! - сказал он себе, смеясь, после минутного размышления, - древние авгуры толковали сны в противном смысле; к тому же, положение, в которое я буду поставлен, не может быть хуже того, которое я оставил. Буду же наслаждаться пока свободой и счастливыми часами, которые посылает мне случай!

   В три часа по полудню послышался голос матроса с марса.

   - Берег с бакборта! - закричал он по-английски. Капитан прервал свою прогулку по палубе и навел трубку по указанному направлению; улыбка удовольствия мелькнула на его лице: он не ошибся в своих расчетах. "Ивонна" находилась только в двадцати милях от Пальмы, города на Майорке, самого большого из Болеарских островов и столицы всей группы.

   Полчаса спустя синеватая полоса, искрившаяся радужными лучами под лучами солнца, уже закатывавшегося, сделалась видна простому глазу, и вскоре горы северо-западного берега Майорки, словно выходившие из океана, по мере того как шхуна приближалась к ним, ясно обрисовывали на небе свои причудливые контуры.

   На закате солнца увидали мыс Каллафигера, и вскоре после того капитан - чистокровный негр, имевший, однако, офицерский диплом от властей Либерии, рискнул войти ночью и без лоцмана в гавань Пальмы.

   Маневр удался, и на другое утро суда, стоявшие на якоре, немало были удивлены, увидев "Ивонну" возле них.

   Майорка один из самых прелестных островов Средиземного моря, заключающий большое количество тех клочков земли, окруженных водой, которые можно назвать настоящими гнездышками из зелени и цветов. Он имеет около ста восьмидесяти тысяч жителей, и одна Пальма - его столица, насчитывает сорок тысяч. Климат там один из восхитительнейших на свете; зимы почти нет, а летний жар постоянно умеряется ветрами с моря, распространяющими по всему острову приятную прохладу.

   Исторические судьбы этого чудесного острова, в котором на открытом воздухе растут апельсины, финики, лимоны и все фрукты умеренных климатов, очень поучительны. Римляне и карфагеняне долго оспаривали его друг у друга. В средние века им владели пизаны, которые вынуждены были бежать перед сарацинами; последних в свою очередь сменили арагонцы.

   В 1262 году Иаков I сделал из Майорки независимое королевство, заключавшее в себе все Болеарские острова, графства Монпелье, Руссилион и Сердан, в пользу своего сына; Майорка в конце концов разделила участь Арагонии, когда эта страна была присоединена к Испании.

   Шарль Обрей съехал на берег с Кунье, его неизбежным телохранителем, и часа два осматривал Пальму. Этот город, полуиспанской и полумавританской архитектуры, с высоким готическим собором, средневековыми крепостями, с арабскими развалинами, представляет необычайно живописное зрелище.

   Возле Биржевой площади молодой доктор заметил статую, которая привлекла его внимание: это была статуя Раймунда Лилла - монаха, философа, математика, алхимика, кабалиста и мага, которого в Тунисе побили камнями как миссионера.

   Как ни хотел Шарль Обрей проехать внутрь острова, он подавил свое желание перед главной целью: приехать в Танжер как можно скорее. Итак, шхуна через несколько часов продолжала свой путь к Марокканскому берегу; два дня спустя, она вошла в Гибралтарский пролив и в десять часов вечера увидала огонь танжерского маяка.

   - Вот мы и приехали, - сказал Кунье доктору, указывая рукой на берег, видневшийся в ночной темноте.

   Шарль Обрей был сильно взволнован. Через несколько часов он узнает, что думать о всех предположениях, так занимавших его после отъезда из Парижа.

   Вдруг со шхуны поднялась ракета и, описав дугу в ночной темноте, потухла в волнах.

   - Что значит этот сигнал? - спросил доктор своего обычного спутника.

   - Таким образом мы даем знать о нашем приезде, - ответил Кунье, - и в то же время спрашиваем, в Квадратном ли Доме господин и можем ли мы вечером съехать на берег.

   - Как вы одной ракетой даете понять все это?

   - Вот смотрите, это ответ на ваш вопрос!

   Две другие ракеты, пущенные с небольшим промежутком, последовали по тому же направлению, как и первая.

   - Мы будем подавать эти сигналы, - продолжал негр, - пока нам не ответят.

   Только шестая попытка увенчалась успехом, и большой красный перемежающийся огонь как на некоторых маяках, показался вдали. Рассматривая его несколько минут, Кунье объявил, что господина в Квадратном Доме нет и за отсутствием приказаний можно съехать на берег только завтра.

   - Как вы видите это? - спросил доктор, не спускавший глаз с яркого сигнала.

   - По числу минут, проходящих между каждым появлением огня, это наш условный язык.

   Через четверть часа огонь погас совсем, все сделалось опять темно, и пассажир "Ивонны" был вынужден провести эту последнюю ночь на шхуне.

   Странное дело: теперь, когда он приближался к цели, он уже с меньшим нетерпением желал достигнуть ее... В нем происходило то, что чувствовали все, которые в своей жизни находились под влиянием событий, всю важность которых они не могли предвидеть. Шарль Обрей хотел бы узнать все сейчас, но с другой стороны опасение было так сильно, что он не прочь был отдалить решительную минуту.

  

   На рассвете "Ивонна" вошла в Танжерский рейд и бросила якорь в нескольких кабельтовых от берега. Во всех гаванях шлюпка останавливалась поодаль от других судов, так чтобы всегда быть наготове отправиться без малейшего замедления, по первому сигналу; смотря по тому, попутный ветер или нет, она поднимала паруса или разводила пары, и менее чем в полчаса снималась с якоря.

   Только "Ивонна" бросила якорь, как Йомби спустил ялик, в который сел один и доехал до набережной в несколько минут.

   - Куда он едет? - спросил доктор, который, наскоро окончив свой туалет, вышел на палубу.

   - Он едет в Квадратный Дом за приказаниями.

   - Как, мы не можем съехать на берег без позволения?

   - Каждый по прибытии в гавань может съехать на берег, но сегодня другое дело: мы обязаны узнать, дома ли господин, а в случае его отсутствия, потому что он уже извещен телеграммой о вашем прибытии, указал ли, какие комнаты вам назначены.

   - Вчерашние сигналы разве не сказали вам этого?

   - Нет, они нам ответили только: эль-Темин - это арабское имя господина, - не находится здесь в данную минуту. Напрасно оставались мы в море всю ночь, потому что из гавани нельзя видеть Квадратный Дом; перемежающийся огонь погас и не отвечал ни на один из наших вопросов.

   - Стало быть, все эти таинственные приготовления еще не кончились?

   - Не знаю; нам неизвестны настоящие причины наших поступков.

   - Давно находитесь вы у того, кого называете своим господином?

   - Около двадцати лет... Кунье долго был невежественным и глупым негром, но господин послал его во Францию; два года Кунье пробыл в школе, и теперь у него мозг как у белого; это не то что Йомби; чем больше он учится, тем мозг его делается чернее.

   - Я рад этому сведению, Кунье; теперь я понимаю, по крайней мере, одно.

   - Что такое?

   - Что вы доверенный того, кого вы называете эль-Темином, вы знаете все его планы и, если молчите, то по неведению.

   Негр с гордостью улыбнулся, но промолчал.

   - А Йомби что за человек? Я видел его раза два во время путешествия; и каждый раз как с ним заговаривал, он только кланялся мне, а не отвечал. Стало быть, он не понимает по-французски?

   - Йомби принадлежит не господину, он невольник его друга, как Кунье - невольник господина. Йомби понимает все, что ему говорят, но эта безмозглая голова, которая говорит только глупости. Раз он чуть было нас всех...

   Кунье замолчал и закусил свои толстые губы.

   - Вас всех?..

   - Поэтому он взял привычку молчать, даже если человек посторонний его спросит: "Йомби, какая сегодня погода? "

   И негр, чтобы отвлечь внимание от неосторожности, которую сам чуть было не сделал, начал громко хохотать над своей шуткой.

   - Вы хотели сказать что-то интересное, зачем же вы вдруг остановились?

   - Затем, что в голове Кунье осталось немного черного мозга; он иногда начинает говорить как баба, но тогда белый мозг напоминает Кунье, что надо замолчать...

   В эту минуту оба собеседника заметили Йомби, который бежал по Танжерской улице, ведущей от замка к морю; он держал в зубах бумажку. Таким образом он всегда носил небольшие вещи, которые ему поручали, между тем, обе руки мотались как маятники.

   Когда ялик подошел к шхуне, негр взобрался на палубу с проворством обезьяны. Он отдал бумагу Кунье, который прочел ее и подал Шарлю Обрею.

   На карточке не было ни имени, ни герба, был лишь выгравирован открытый глаз, окруженный буквами, составлявшими слово sapientia [2]. На ней было написано карандашом:

  

   "Съезжайте на берег и поместите доктора в комнатах у террасы".

  

   [2] - Мудрость.

  

   Кунье отошел поодаль поговорить несколько минут с Йомби; вернувшись, он весело сказал доктору:

   - Я к вашим услугам до завтра.

   - То есть вы опять будете моим караульным целые сутки.

   - Вовсе нет, и с удовольствием сообщу вам, что, поселившись в Квадратном Доме, вы будете свободны располагать своим временем. По прибытии сюда мое поручение кончилось, и я хотел только вам сказать, что так как господин на охоте и вернется завтра, то я еще до тех пор буду вам служить, потому что без этого вам никто не будет повиноваться в Квадратном Доме.

   - И тогда я буду волен отправляться, куда хочу?

   - Да, с условием не оставлять Танжера.

   - А если я не подчинюсь этому условию? - спросил доктор, который невольно каждый раз старался задавать вопрос, который мог бросить хоть какой-нибудь свет на его настоящее положение.

   - Выслушайте меня, - сказал Кунье, лоб которого наморщился от этих слов, - делайте, что хотите, но если дорожите жизнью, не старайтесь никогда уклониться от контракта, добровольно подписанного вами.

   Когда негр произносил эти слова, его лицо, обыкновенно столь спокойное и бесстрастное, преображалось и мало-помалу принимало такое свирепое выражение, что Шарль Обрей почувствовал легкий трепет во всем теле и понял, что настаивать не следует.

   Но Кунье скоро успокоился, и, когда приняв свой обычный беззаботный, веселый вид, доктор ответил ему, что он не так понял его вопрос, что он, доктор, и не думает оставлять Танжера, а желает только прогуляться по окрестностям, а это желание нисколько не противоречит принятому им обязательству.

   Между тем, по приказанию капитана, бесчисленное множество ящиков и свертков выносили из трюма и отправляли на берег под надзором помощника капитана, записывавшего каждую вещь.

   Кунье просил доктора показать, какие вещи нужны ему сейчас и потом предложил отвести его в Квадратный Дом.

   - Мы пройдем весь город, - сказал он, - и вы узнаете его так же хорошо, как и те, которые долго жили в нем.

   Доктор не заставил повторить это еще раз и, взяв легкий чемоданчик, в котором находились самые нужные и дорогие инструменты, он последовал за Кунье, который, съехав на берег, тотчас отправился по большой Танжерской улице по направлению к Касбаху.

   Танжер из всех Марокканских городов европейцы знают лучше всего. Он высится на восточном склоне холма, ограничивающего на западе бухту, мало укрытую от ветров; его чрезвычайно живописное местоположение представляет большое сходство с Алжиром. Город имеет форму почти квадратную, а валы обведены стеной с башнями довольно близко к берегу; крепости полуразрушены и сохраняют еще следы бомбардировки французского флота в 1844 году.

   Уверяют, будто Танжер ничто иное, как Тингис -  столица древней Тингитании. В таком случае, если верить старинным описаниям страны, нынешняя почва значительно возвысилась или от землетрясения, или от какой-нибудь другой причины.

   - Вот единственные здания сколько-нибудь значительные в Танжере, - сказал Кунье, указывая доктору на дома консулов на площади того же названия, - я не говорю о Квадратном Доме, который превосходит великолепием все здания в Марокко.

   - И я там буду жить?

   - Именно. Это часть бывшего дворца мавританских королей; там жили кордовские и гренадские калифы, когда приезжали проводить несколько дней на африканском берегу. Часто вечером, когда господин и его друг пьют кофе в мраморной гостиной, я прячусь за колонну и слушаю чудесные истории, которые это жилище им напоминает.

   - Не думаю, чтобы они жили в то время, - сказал доктор смеясь.

   - Господин все видел, господин знает все, - наставительно ответил Кунье.

   Нельзя было бороться с этой крепкой верой, и доктор только улыбнулся.

   Негр сказал правду, что в Танжере нет других замечательных зданий, кроме тех, на которые он указал.

   В самом деле, все дома на улицах, по которым они проходили, были низки, неправильны и выстроены по одному образцу. Представьте себе те большие белые кубы, однообразные и без окон, какие ревность семитических рас построила на всем востоке. Улица, по которой они шли в эту минуту, только одна собственно заслуживает это название; она идет по всему городу сверху вниз и ведет от пристани к развалинам старого замка калифов.

   Эта улица, перерезанная надвое площадью, единственной в Танжере, окаймлена в своей верхней части двумя рядами лавок, нечто вроде черных вертепов, выдолбленных в стене, без дверей, с одним окном, где раскладывается товар для покупателя, который остается снаружи.

   Дойдя до конца улицы, Кунье указал рукой своему спутнику, с одной стороны развалины, с другой Квадратный Дом - резиденцию таинственного человека, которого знали в Танжере под именем эль-Темина, начальника.

   Потом они пошли по тропинке, бежавшей зигзагами довольно круто в Касбах, через который они должны были пройти в свою резиденцию.

   Вся первая часть этого замка совершенно брошена, и не пройдет и четверти века, как останутся только груды обломков для обозначения места, где замок был выстроен.

   Замок можно было обойти, но Кунье предпочел провести по нему доктора, чтобы он мог полюбоваться руинами; их часто расхваливал друг его господина, невольником которого был Йомби.

   Они вошли через темный коридор на первый двор, украшенный колоннами чистейшего арабского стиля, и куда выходило множество комнат.

   Доктор заметил, что потолки из резного дерева были еще роскошнее, хотя на половину обвалились. Двери с такой же искусной резьбой, как и потолки, были ветхи и не годились к употреблению, и все комнаты были предоставлены ласточкам и вяхирям. Дворы были вымощены каменными плитами, довольно изящными.

   Разрушенная лестница вела к верхним террасам. Доктор хотел по ней подняться, но Кунье остановил его и, повернув налево, провел в низкую дверь, по другую сторону которой они увидали знаменитый Квадратный

   Дом, о котором Шарль Обрей столько слышал уже несколько дней.

   Двенадцать черных невольников небрежно сидели на ступенях у большой мавританской двери, которую новый владелец велел сделать в стене, и которая составляла странный контраст с остальной архитектурой дома.

   Представьте себе обширный квадрат ослепительной белизны, пробитый там и сям, в арабском вкусе, микроскопическими отверстиями без всякой симметрии, и перед вами будет наружный вид здания; никто не сказал бы, увидев его, что эта однообразная груда заключала в себе все чудеса восточного искусства.

   Увидав приезжего, которого вел Кунье, все негры встали в ряд и поклонились по-восточному.

   Испанский мажордом, которого господа называли Хоаквин, и который заставлял прислугу называть себя дон Хоаквин, ждал на крыльце и повел доктора с поклонами, величая его сеньором и сиятельством; Кунье он сделал раболепный поклон, что подтвердило мысль Шарля Обрея о том влиянии, которым негр должен был пользоваться у своего господина.

   Когда молодой человек вошел во внутренний двор, он остановился, буквально ослепленный. Двор этот был вымощен розовым, белым и светло-зеленым мрамором, перемешанным так, чтобы составлять самые грациозные арабески; в центре находился обширный алебастровый бассейн для утренних омовений, из которого высоко бил большой фонтан, поддерживавший постоянную прохладу, а кругом всего бассейна в порфировых вазах стояли самые редкие цветы. Четыре фасада двора были украшены колоннами чистейшего мавританского стиля, поддерживавшими веранду, под которой отворялся ряд комнат; двери их были закрыты шелковыми и кашемировыми портьерами.

   Таким образом, было три этажа колонн, веранд и комнат, оканчивавшихся наверху террасой, возвышавшейся над четырьмя фасадами дома; с одной стороны она выходила на внутренний двор, с другой - на окрестности.

   Недавно терраса с южной стороны была преобразована в жилье и теперь составляла четыре великолепные комнаты, предназначавшиеся доктору.

   - Вы у себя дома, - сказал Кунье, - ваши вещи уже здесь, они прибыли раньше вас. Позвольте мне оставить вас; я исполнил данное мне поручение и теперь увижу вас только, когда господин даст мне какое-нибудь поручение к вам. Кстати, я телеграфировал, что вы везете с собой собаку, и вижу, что слуги не забыли об этом: вот прекрасная ниша из розового дерева для нее.

   - Умная собака угадала это, она уже легла туда.

   - Я пришлю к вам невольников, которые должны вам служить, а мои услуги закончены. Я останусь до новых распоряжений машинистом "Ивонны". До возвращения господина вам будут подавать кушать в часы, назначенные вами; потрудитесь отдавать меню Хоаквину, который велит приготовлять по вашему желанию; и до завтрашнего вечера вам надо обращаться к нему насчет всего, что вам будет нужно. Лошади, которых вы желали сохранить, привезены; они так свежи и здоровы, как будто не выходили из конюшни, и вы можете, если вы желаете, велеть их запрячь, прокатиться и подышать воздухом до обеда. Вот кажется все, что мне надо было вам сказать. А! Еще один совет: не старайтесь выведать здесь ничего ни от кого; вам отвечать не будут, и это может восстановить против вас эль-Темина... Старайтесь, напротив, понравиться ему, потому что, клянусь вам - и только это одно я могу вам сказать - если мы все не погибнем, и вы вместе с нами, в том, что мы предпринимаем, господин сделает вас богаче короля!

   Произнеся эти слова и не ожидая ответа, Кунье оставил доктора, сбежал с лестницы и исчез.

   Не прошло и несколько секунд, как Шарль Обрей услыхал, что Кунье отдавал приказания Хоаквину по-испански, и наклонившись над внутренним двором с террасы, которая была отделена от его комнат, чтобы составить веранду, увидал, что Кунье прошел в большую мавританскую дверь, в которую он пришел вместе с ним.

   - Если я не погибну вместе с ними, - сказал доктор, задумчиво садясь на диван, - нотариус мне то же сказал!

   После минутного размышления, он продолжал:

   - Сомневаться нечего, мой хозяин, - я должен бы сказать, почти мой господин, потому что по контракту я нахожусь в его распоряжении каждый час дня и ночи, - имеет такое громадное состояние, что может тратить, почти не считая; этот первый пункт кажется мне довольно ясен. Зато второй, имеющий отношение к условиям, заключенным со мной... Чем больше ломаю себе голову, тем меньше я могу его понять, кроме того, что этот незнакомец, какие-то его друзья и я, скоро подвергнем опасности нашу жизнь... Подвергнем опасности нашу жизнь? Где? Как?.. Для чего?.. Вот в чем тайна... Будь это полвека тому назад, я подумал бы, что нахожусь в услужений пирата, живущего в Танжере; но пиратов больше нет... Уж не торгует ли эль-Темин невольниками? В таком случае, зачем ему европейский доктор?.. Можно еще предположить, что дело идет об ученых исследованиях, но кроме того, что тайна была бы нелепа в подобных обстоятельствах, я должен заметить, что эта причина, упомянутая в объявлении, не повторена в моем контракте... Словом, бесполезно стараться заставить сфинкса заговорить; впрочем, он завтра объяснится сам... А пока, для моего душевного спокойствия, я должен твердо решиться, как поступить. В тот день, когда потребуют от меня чего-нибудь не согласного с моей честью, я отдам себя под покровительство французского консула...

   Успокоенный этой мыслью, доктор пошел осматривать отведенные ему комнаты; но тут увидал старого испанца Хоаквина и двух негров; мажордом представил их ему, говоря:

   - Вот два невольника, которых вам дарит эль-Темин; я их обучил, и ваша милость будете довольны ими; высокого зовут Хуан, а негритенка Педро.

   - Хорошо! Если я буду доволен их услугами, значит я обязан этим вам, Хоаквин... Известно здесь, когда вернется эль-Темин?

   - Завтра вечером, ваша милость.

   "Вот как! Да он разговорчивее того, - подумал доктор, - не задать ли ему несколько вопросов? "

   Но ему пришел на память совет Кунье, он понял его важность и решился старательно избегать всего, что могло походить на нескромность.

   - Какой прекрасный домик, Хоаквин. - сказал он мажордому, чтобы отвлечь его внимание от первого вопроса.

   - Действительно прекрасный! Ваша милость уже изволили дойти на террасе до того места, которое выходит на два моря? Налево - океан, напротив - испанские берега, направо - Средиземное море; это прекраснейшее зрелище, каким только может любоваться человек, - прибавил Хоаквин, напыщенным тоном чичероне, повторяющим вытверженный урок

   Доктора прельстило это описание, и он прошелся по террасе которая шла из его комнат и огибала Квадратный Дом с трех сторон, восточная и западная выходили на окрестности, и вид простирался далеко на леса фиговых, померанцевых и гранатовых деревьев, что представляло очаровательное зрелище. Северная сторона, действительно, находилась против испанского берега, а направо и налево виднелись два моря, между тем, как у подножия Квадратного Дома белые домики Танжера красовались на холме.

   Трудно встретить в одной и той же рамке более грандиозное зрелище, которому развалины старого замка придавали еще более поразительный вид.

   - Квадратный Дом разве не составлял части Касбаха, - спросил доктор Хоаквина.

   - Да, ваша милость, это была наиболее сохранившаяся часть замка; несмотря на это, потребовалось три года, чтобы привести ее в такое состояние, в каком она находится теперь.

   - Известно, кто выстроил Касбах?

   - Могаммед бен-Абад, кордовский калиф, но легенда говорит, что через несколько месяцев после того, как был выстроен Касбах, калиф бросил его, выломав стену в нескольких местах, и запретив кому бы то ни было, под страхом смерти, делать малейшие поправки.

   - Объясняет ли легенда причины этого странного измерения?

   - Объясняет, ваша милость

   - Тогда, Хоаквин, если ваши обязанности не мешают вам. Потрудитесь рассказать мне эту легенду - сказал молодой человек, с задумчивым видом, устремив взор на голубые волны океана сливавшиеся вдали с небесной лазурью

   - Мое время в распоряжении вашей милости.

   - Я слушаю

   Испанец, большой охотник рассказывать как все его соотечественники, начат

   "Могаммед бен-Абад, кордовский калиф, очень любил в известное время года отдыхать на Марокканском берегу, откуда его предки отправились завоевывать

   Испанию; он велел выстроить Касбах на вершине Танжерского холма и пригласил, когда замок был построен, всех своих придворных полюбоваться его чудесами Вечером он задал большой пир который продолжался довольно поздно, и вино, несмотря на запрещение корана, лилось рекой.

   Когда гости удалились, бен-Абад поехал верхом в сопровождении одного слуги по дороге в Эль-Касар-Кебир

   Эта крепость была под владычеством Махмуда бен-Надира, его заклятого врага, с которым он постоянно воевал.

   Бен-Абад, винные пары которого заставили забыть о таком интересном для него обстоятельстве, постучатся в городские ворота. Часовой бросился во дворец Махмуда бен-Надира и доложил ему, что кордовский калиф в сопровождении только одного человека находится у ворот Эль-Касар-Кебира и хочет войти в крепость.

   Бен-Надир был тогда за столом с главными жителями города; он поспешно встал, пошел навстречу к принцу и привел его во дворец. Вернувшись обратно, он велел подать новые блюда; радость, удовольствие, по-видимому, одушевляли всех собеседников Бен-Абад, однако, опомнившись, с удивлением увидел себя среди своих жестоких врагов; опасность, которой он подвергался, вдруг представилась его уму и оледенила его ужасом. Он решил притворяться и старался превзойти в веселости других.

   Через несколько минут он согнулся на своем месте и притворился спящим. Собеседники, воспользовавшись этой минутой, стали уговаривать бен Надира лишить жизни врага, который сам предал себя в их руки.

   Один из главных вельмож Эль-Касар-Кебира, по имени Юссеф бен-Тасфин, вместо того, чтобы пристать к их совету, стал с жаром его отвергать. Он говорил Махмуду бен-Надиру, что было бы низостью погубить беззащитного человека, с которым он пил и ел, что его имя сделается гнусным для всех арабских племен за то, что он нарушил священные законы гостеприимства

   Бен-Абад не мог не слушать всего, что говорилось Что бы не дать времени своим врагам решить обсуждаемый вопрос, и чтобы воспользоваться благоприятным впечатлением речи Юссефа бен-Тасфина, он тотчас встал и простился с собеседниками, прося их прислать кого-нибудь в Танжер принять подарки, которые он им назначил.

   Те, которые только что советовали погубить его, проводили его с поклонами.

   Кордовский калиф остался верен данному слову и послал из Танжера невольников обоего пола, дорогих лошадей и богатые материи всем тем, кто находился с ним у Махмуда бен-Надира.

   Сделав это, он поспешил вернуться на испанские берега, в самый кордовский дворец, боясь, чтобы гнев не заставил его ускорить мщение.

   Чтобы лучше усыпить своих врагов, он более года не переставал осыпать их благодеяниями и проявлять знаки дружбы тем более горячие, что они были притворны.

   Когда это время прошло, он вернулся в Танжер, куда мало-помалу переслал сильный гарнизон и пригласил их всех в Касбах, чтобы угостить в свою очередь тех, кто угощал его в Эль-Касар-Кебире.

   Гости приехали в числе шестидесяти человек, и калиф встретил их с живейшей радостью и чрезвычайно любезно. Он пригласил их, по обычаю, принять ванну до обеда. Как только они вошли в обширный бассейн, приготовленный нарочно для этого, спрятанные работники тихо заложили дверь.

   Эти несчастные, от которых толстые стены скрывали то, что происходило в нескольких шагах от них, погибли все, долго боровшись со смертью, терзая друг друга.

   Каждый день Могаммед бен-Абад выходил на террасу дворца и в отверстие говорил страшные слова, которые вошли в пословицу между кочующими народами пустыни:

   - Того, кто изменяет законам гостеприимства, съедят собаки!

   Потом он прибавлял со зловещим хохотом:

   - Вы все собаки, ешьте же друг друга.

   Под каким-то предлогом этот калиф не пустил Юссефа бен-Тасфина в ванную залу, а призвал его к себе и сказал, что, удовлетворив свое мщение, он хотел изъявить признательность, и взял его с собой в Кордову, где осыпал почестями и богатствами.

   Перед отъездом он приказал бросить Касбах.

   Впоследствии свергнутый с престола могущественный калиф приходил плакать среди этих развалин; он умер здесь от нищеты, потому что не имел других средств к существованию, кроме работы своих дочерей, которые пряли шерсть, для того, чтобы кормить его. Говорят, что последние годы своей жизни он бродил, как сумасшедший по окрестностям, воображая, что его преследуют призраки его жертв".

   - Вот история вполне восточная, - сказал доктор, - и обставлена той самой рамкой, в которой следовало ее рассказать; ни в чем нет недостатка; тут есть и развалины, и восточное солнце, и народ в разнообразных костюмах на улицах Танжера; вы человек со вкусом и приятный рассказчик, Хоаквин.

   - Я должен признаться вашей милости, что я учился в Саламанке, прежде чем попал на африканский берег.

   - Это не уменьшает уважения, которое вы внушили мне, - ответил доктор, которого это фанфаронство чрезвычайно забавляло, - а давно вы в Марокко?

   - Я приехал сюда, как учитель детей нашего консула, и с тех пор не выезжал.

   - Вы должны прекрасно знать край.

   - Как не знать, я объехал его кругом и исполнял все ремесла, приличные благородству моего происхождения. Я происхожу из фамилии Барбозов, чистейшей крови во всей старой Кастилии.

   - Черт возьми! Что же скажут ваши благородные предки о вашем настоящем положении?

   - Сеньор Велизарий просил же милостыню на улицах Константинополя, - со вздохом сказал кастилец комическим тоном.

   - Ну, сеньор Хоаквин, если мне предназначено долго остаться в этом крае, я буду обращаться к вашим познаниям каждый раз, как только меня заинтересует какой-нибудь исторический или этнографический вопрос. А пока, - продолжал доктор, которого страшный аппетит побуждал сократить разговор, - я вас не удерживаю более и даже буду очень благодарен, если вы дадите мне завтракать.

   - Вашей милости стоит только составить меню и прислать его ко мне с одним из невольников, и через полчаса ваши приказания будут исполнены. Кстати, я должен предупредить вас об одном: здесь соблюдается правило, которое эль-Темин приказал никогда не нарушать. Завтрак всегда подается в комнаты по желанию каждого, но вечером обед должен быть подан в столовой, выходящей на парадный двор, если бы даже здесь был только один человек; следовательно, вам надо следовать принятому обычаю.

   - Очень хорошо!

   Шарль Обрей был воздержан, он заказал самый простой завтрак и остаток дня употребил на то, чтобы устроиться в своих комнатах. Их расположение, роскошная меблировка, а главное, количество предметов, относящихся к его профессии, показывали, что, по мнению распорядителя, ожидаемый доктор должен долго оставаться тут.

   В спальне, меблированной по-восточному, стояла эбеновая кровать с перламутровой инкрустацией; кроме того, диван, настолько широкий, что можно было лечь в ширину его, позволял обходиться без европейской кровати.

   Стены были обиты очень дорогими обоями, а пол покрыт чудесным левантским ковром, сотканным из шелка и кашемира и купленным за страшно дорогую цену на Бейрутском базаре.

   Возле спальни была ванна из гипса, мрамора и розового гранита, а за ней - курительная комната.

   Но самые замечательные комнаты были кабинет, лаборатория, где были собраны все медицинские, физические и химические инструменты, изобретенные наукой, со всеми необходимыми принадлежностями и библиотека, где находилось все, что было написано о медицине, начиная с Индии, Халдеи и Греции до наших дней...

   - Я положительно имею дело с ученым! - вскричал с восторгом доктор. - Выбором и устройством всего этого руководила умная рука, указывающая вполне на качество того, кто это устроил...

   В эту минуту шелковая портьера, отделявшая библиотеку от веранды, приподнялась и явился мажордом Хоаквин.

   - Ваша милость, - сказал он, поклонившись до земли, - обед подан в хрустальной зале!

  

   Напрасно Шарль Обрей принял решение не удивляться ничему, что может с ним случиться, он был вынужден сознаться, войдя в столовую Квадратного Дома, что никогда даже во сне, его воображение не могло представить себе ничего до такой степени волшебного.

   Не стол, уставленный севрским фарфором и серебром, массивным и позолоченным, привлек его внимание; хотя он прежде никогда не видел такого множества чудесных предметов, собранных в таком небольшом пространстве, он все же ожидал этого. Он был поражен восторгом до такой степени, что даже забыл, зачем пришел в эту залу, единственную в свете, увидев, что потолок состоял из громадной розетки горного хрусталя, а посреди этой розетки белый прозрачный свет играл на цветах, листьях, фруктах и арабесках всякого рода, выграненных в хрустальной массе. На четырех углах потолка, оставляемых свободными овалом розетки, четыре кариатиды из зеленого мрамора, не в той форме, которую им придают обыкновенно, но изящные, как греческие нимфы, одной рукой, грациозно приподнятой, повидимому, без усилия поддерживали громадную хрустальную глыбу, между тем как другой поддерживали жаровни из массивного золота. С правой и левой стороны, на двух концах стола, находились два поставца из японской камеди с перламутровыми инкрустациями, на которых стояли от пола до золотого бордюра, окаймлявшего стену, все чудеса гончарного искусства пяти частей света. Вся зала была обита тисненым сафьяном... Машинально Шарль Обрей сел на место, указанное ему мажордомом, и тот, в парадном костюме, положив руку на серебряно-вызолоченный колокольчик, приготовился отдать приказания, когда два раза раздался продолжительный звук трубы, а затем лошадиный топот, и гонец крикнул под портиком Квадратного Дома магические слова:

   - Эль-Темин! Эль-Темин!..

   - Вот господин, ваша милость, - сказал Хоаквин серьезным тоном.

   Доктор встал, как бы движимый пружиной, точно будто в его странном приключении сюрпризы неизбежны...

   - Я думал, - ответил он, - что его ждут завтра.

   - Да, уезжая, он назначил этот день для своего возвращения; но на это положиться никогда нельзя. Раз эль-Темин уедет, нельзя знать, когда он вернется. В один вечер, почти в это же время, когда садились за стол, он получил письмо. "Обедайте без меня, - сказал господин своему другу господину Барте, - я вернусь поздно вечером"... Мы ждали его три месяца...

   - Это странно. И вы не знали причины этого продолжительного отсутствия?

   - Мы никогда не знаем ничего... Иной раз, в доме поднимается суматоха, укладываются, заколачивают ящики, "Ивонна" разводит пары в гавани, мы ожидаем продолжительного отсутствия; господин уезжает, шхуна исчезает по направлению к Испанскому берегу, и вдруг в час обеда, эль-Темин возвращается и...

   В эту минуту портьера слегка раздвинулась и чей-то голос закричал:

   - Доктора просят начать обедать; господин принимает ванну и придет только к десерту.

   Хоаквин в ответ на эти слова, громко позвонил в колокольчик.

   Сильный негр подошел к доктору с подносом, на котором стояло шесть серебряных мисок. Метрдотель, мавр, шел за ним размеренными шагами.

   - Суп из дичи с томатовыми клецками. Пюре из фазана с лапшой. Суп с устрицами. Раковый суп. Овощи - гнусливым голосом перечислял мажордом, потом, переменив тон, прибавил. - Я советую выбрать это блюдо; это настоящая поварская поэма: две индейки, шесть фунтов говядины и половина барана кипятились с шести часов утра и, соединив свои соки и аромат, составили бульон, в который потом положили капусту и кусочки хлеба с пармезаном.

   Говоря это, сеньор Хоаквин как будто вдыхал запах своих слов и кончил, щелкнув языком, чего, конечно, наследник Барбозов не позволил бы себе в присутствии эль-Темина.

   Поставив выбранную миску на стол, негр и мавр исчезли. Ничто снаружи не нарушало тишины и спокойствия в Квадратном Доме, словно прибытие хозяев внесло еще более таинственности и тишины.

   - Вы говорили, сеньор Хоаквин, - сказал Шарль Обрей, еще взволнованный внезапным прибытием тех. кого ждал завтра, - что эль-Темин часто делает вам подобные сюрпризы.

   - Это не удивляет никого, мы привыкли. Здесь он или нет, а все идет своим порядком. В одиннадцать часов утра ему в комнату относят завтрак: шоколад, который может насытить десять человек, варенье из цедры и свежие финики; в четыре часа седлают лошадей на прогулку, в шесть обед накрыт на двенадцать приборов. Господин же иногда миль за триста, в Италии или Испании.

   - Это, право, невероятно.

   - Мы ждем таким образом до семи часов, и если в это время никто не придет, мы вправе распорядиться обедом, как хотим.

   - Как это "если никто не придет"?

   - Я забыл вам сказать, что всякий знатный европеец или мавр, который служит