Волконский Михаил Николаевич - Слуга императора Павла

bsp; - По-моему, нужно назначить просто-напросто день - и затем точка, punctum.

   Пален казался воодушевленным, как никогда, глаза его блеснули, и он остановил Зубова размеренно-рассудительным голосом:

   - Дайте немного времени - и мы назначим день, он близится, но еще не настал.

   - Мартовские иды опасны для Цезаря, - произнес чей-то голос так, что все слышали, и пояснил: - Так говорили римляне...

   - Что же, март месяц близко: он почти у нас на носу! - согласился Пален.

   - Да! Чтобы сделать яичницу, надо сломать яйцо, - повторил по-французски Валериан Зубов, видно, понравившееся ему выражение, - и без того обойтись нельзя!.. Что хотите, а без этого обойтись нельзя...

  

  - IX

  

   После этого ужина Чигиринский, присутствовавший на нем под видом Крамера, пришел в отведенную ему комнату в таком подавленном состоянии, в каком никогда не был.

   Он отлично понимал, что разговор за ужином был не шутка, не пустословие и вовсе не случайность. Ясно было, что создавался заговор в полном смысле этого слова и участники его, по-видимому, были настолько подготовлены, что окончательное решение могло назреть со дня на день. Этого никак не ожидал Чигиринский, он не мог допустить, что дело зашло так далеко.

   В настоящее время расстроить созревавший замысел представлялось почти невозможным, потому что он был подготовлен и организован довольно тщательно. Надо было действовать, не теряя времени; значит, оставалось только одно средство раскрыть этот заговор - указать на него.

   Но тут возникала новая цепь неразрешимых вопросов. Кому указать? Каким образом? И какие привести доказательства, чтобы поверили этому указанию? О заговоре по своему положению должен был первым узнать граф Пален в качестве военного генерал-губернатора, но к чему же это поведет, если сам же граф Пален - руководитель всего дела и ведет его с безошибочным расчетом, пуская в ход все имеющиеся средства, которые дает ему его власть?

   Оставалась еще одна только возможность предотвратить назревавшее злое дело, раскрыв заговор самому государю. Чигиринский, пользуясь силой внушения, мог бы, конечно, проникнуть во дворец, как он уже сделал это один раз, но как ему предстать перед государем с обвинением самого приближенного, всесильного человека? Если бы были еще в руках какие-нибудь вещественные доказательства, которые можно было бы представить, тогда другое дело! Но так, на словах, разве может поверить государь совершенно незнакомому ему чужому человеку, неизвестно как проникшему во дворец?

   Однако, теряясь в предположениях и догадках, Чигиринский внутренне, в глубине души, был как-то невозмутимо спокоен, твердо уверенный, что раз нужно, чтобы что-либо было сделано, то сделано будет. Он чувствовал в себе достаточно силы, чтобы найти нужный исход, и знал, что найдет его.

   На другой день утром князь Зубов потребовал к себе Крамера, и, делать нечего, Чигиринский пошел к нему, несмотря на усталость после ночи, проведенной им почти без сна от не дававших ему покоя мыслей.

   Он застал Зубова за туалетом, который тот производил по привычке так же долго и кропотливо, как и в бытность свою фаворитом. Князь сидел перед зеркалом в пудермантеле, и два парикмахера возились около него. Все было, как прежде, с той только разницей, что прежде во время его туалета в соседней приемной толпились вельможи и вся петербургская знать, считавшая за честь быть допущенной в уборную во время туалета, а теперь один Август Крамер пришел, да и то не с очень довольным видом.

   Он вошел, сел, не очень стесняясь, у окна, близко к Зубову и спросил:

   - Вы меня звали? Чем могу вам служить?

   Сказано это было таким определенным и серьезным тоном, что Зубов счел своим долгом проговорить с любезностью:

   - Если я вас отвлек от занятий, пожалуйста, извините меня! Но я хотел спросить по поводу вчерашнего разговора за ужином...

   Крамер слушал, пристально глядя на Зубова, терпеливо ожидая, что будет дальше.

   - Я хотел спросить, - продолжал Зубов, - относительно Ганновера... То есть я, конечно, знаю все относительно Ганновера, ведь я заведовал коллегией иностранных дел, но все-таки, может быть, я что-нибудь забыл и хочу возобновить в памяти. Вам, вероятно, это все известно. Скажите, пожалуйста, почему если пруссаки займут Ганновер, как мы совершенно неосновательно потребовали от них, то это будет неприятно Англии?

   "Только это?" - подумал Крамер, ожидавший было, что Зубов коснется вчерашнего разговора по существу, и стал объяснять:

   - Дело очень несложно: ганноверский курфюрст Георг Людвиг, умерший в 1727 году, был сыном курфюрстерины Софии, родной внучки Иакова I, короля Англии. Эта кур фюрстерина была объявлена в 1701 году наследницей престола Великобритании и Ирландии, а от нее ее права на английское наследие получил курфюрст Георг Людвиг. После смерти английской королевы Анны он взошел на английский престол, и курфюршество Ганновер вступило с Англией в личную унию.

   - Вот оно что! - подхватил Зубов, показывая этим восклицанием, что все это было для него совершенно ново. - Впрочем, все эти имена ужасно легко вылетают из головы! Но что вы, собственно, называете личной унией?

   - А то, что Георг Людвиг, оставаясь курфюрстом ганноверским, стал королем английским под именем Георга Первого. Он переселился в Англию, а в Ганновере назначил наместника, в помощь которому учредил тайный совет. Сын его, Георг Второй, оставил все это, как было, и наезжал в Ганновер на некоторое время погостить. Теперешний английский король Георг Третий живет постоянно в Англии, а управление Ганновера всецело предоставил наместнику, или штатгальтеру, как его называют, и тайному советнику.

   - Так что, в сущности, Ганновер - вассальное государство Англии? - спросил опять Зубов.

   - Нет! Во время войны Французской республики, образовавшейся после революции, Георг Третий присоединил ганноверские войска, тысяч шестьдесят человек, к англонидерландскому войску в Бельгии. Затем, по Базельскому миру, в 1795 году Ганновер был причислен к нейтральной области Германии.

   - Ну да! Разумеется, все это я знал! - заявил без смущения Зубов. - Но только я вот чего не понимаю: отчего же Пруссия не хочет занять Ганновер, если он нейтральный, и отчего требовать это нелепо с нашей стороны?

   Чигиринский как бы махнул рукой на Зубова, видя, что если продолжать объяснения, то не избежать новых и новых расспросов, и поспешил окончить разом:

   - Да ведь вы же слышали, вчера граф говорил, что Пруссия не желает воевать. Ну, и все тут!

   Этот довод показался Зубову очень убедительным.

   - Да, тогда конечно! - согласился он. - Но какая это трудная вещь - политика! Так это все путается, что просто нет возможности разобраться во всех этих тонкостях. Я знаю только одно, что у нас идет все скверно, из рук вон плохо, и надо быть решительными. Чтобы вышла яичница, надо расколоть яйцо... вот! - заключил Зубов, очень довольный своей деловитостью и серьезностью.

   Он был уже причесан, и Крамер поднялся, чтобы уйти. Зубов его не задерживал.

  

  - X

  

   Во время разговора с Зубовым Чигиринский с пристальным вниманием присматривался к нему, стараясь распознать, окончательно ли глуп этот человек или можно еще с ним толково и разумно поговорить и наставить его.

   Теперь Чигиринский убедился, что Зубов был лишен всякого смысла и был годен лишь на то, чтобы действовать, направленный чужим влиянием, если это влияние ловко попадет в жилу его упрямства, которым он обладал в высшей степени, как все ограниченные люди. Пален знал хорошо, что делал, постаравшись получить в Петербурге князя и его брата.

   Зубов уже послужил орудием для Чигиринского и, кажется, ему приходилось волей-неволей вывести заключение, что и на этот раз Зубов был единственным человеком, которого он может употребить как орудие для сношения с дворцом.

   Первое, что пришло в голову Чигиринскому, - употребить свою силу внушения над слабовольным князем Платоном и заставить его бессознательно служить орудием раскрытия заговора.

   Но эта мысль только мелькнула, и Чигиринский понял сейчас же всю несуразность приведения ее в исполнение. Во-первых, внушение имеет свои пределы, и нельзя заставлять человека, даже усыпленного гипнотическим сном, чтобы он говорил или делал что-нибудь противное его собственному существу, например донес на себя, как это требовалось в данном случае. Во-вторых, нужно было, чтобы Зубов при разговоре с государем не повторил в состоянии лунатизма подсказанных ему заранее слов, а рассуждал более или менее сознательно, отвечая на вопросы, которые, несомненно, мог ему предложить государь.

   Чигиринский решил применить испытанное им уже средство, якобы появление свое с того света, тем более что теперь проделать это ему было легче, как жившему в одном доме с Зубовым.

   Он съездил к Проворову и достал свой старый конногвардейский мундир.

   "Маскарад так маскарад", - решил он, вешая в шкаф свой мундир с голубым, отороченным лебяжьим пухом костюмом поляка.

   Обедал он у Проворова, а к вечеру вернулся домой и погрузился в своей комнате в занятия над книгами.

   Лакей принес вечерний чай в комнату, и Чигиринский спросил его, дома ли князь.

   Чигиринский, отпустив его, пошел в парадные комнаты, к кабинету Зубова, там ему нужно было сделать небольшие приготовления. Он знал, что Зубов долго в гостях после обеда не любил оставаться и что он, вернувшись домой, непременно пойдет, по своему обыкновению, в кабинет, зажжет там свечи и предастся своему любимому занятию - пересыпанию в шкатулке самоцветных камней. Князь Платон стал проделывать это теперь, запирая дверь на ключ, и потому Чигиринскому понадобились приготовления.

   Вернувшись к себе в комнату, Клавдий оставил дверь в коридор отворенной и, делая вид, что углублен в чтение, прислушивался к звукам, доносившимся к нему по коридору, начинавшемуся от парадной лестницы.

   На лестнице послышалось движение - приехал Зубов.

   Затем по отдельным шорохам, а также шагам и отрывочным словам лакея в коридоре можно было, зная распорядки дома, отлично представить себе все, что делалось. Зубов прошел в уборную, надел халат и, шлепая туфлями, проследовал в кабинет. Один из лакеев, почувствовав себя на свободе, щелкнул языком в коридоре, дворецкий сделал свой обход по комнатам и потушил лампы; на лестнице умолк говор гайдуков, они отправились, как это всегда делалось, в лакейскую играть в карты - ив доме воцарилась такая тишина, что слышно было, как бегают мыши: слышно было, как одна пробежала по коридору, словно там прокатилось что-то. Когда люди затихают, пробуждаются мыши, как верный признак, что люди не нарушат покоя жилища.

   Чигиринский, заперев свою дверь, быстро переоделся и, вернув своему лицу природный его вид, стал прежним ротмистром Конного полка екатерининских времен Чигиринским. Затем он неслышно подошел к двери кабинета.

  

  - XI

  

   Убедившись, что дверь заперта и что, судя по свету в замочной скважине, Зубов находился действительно в кабинете, Чигиринский был рад, что заранее принял меры и приготовился.

   Его приготовление заключалось в том, что он отомкнул обе щеколды, и внизу и вверху, на той створке двустворчатой двери кабинета, которая закреплялась ими, так что, когда замок на другой створке был заперт, то он, если толкнет дверь, не удерживал ее, а обе половинки подавались вперед и растворялись. Чигиринскому стоило только нажать ручку и пихнуть слегка дверь - и она растворилась совершенно бесшумно, потому что и замок, и петли ее были хорошо смазаны.

   Зубов сидел, как и следовало ожидать, за столом с зажженными канделябрами и пересыпал драгоценные камни. Чигиринский неслышно подошел к нему по ковру, и тот, инстинктивно почувствовав постороннее присутствие, поднял глаза и обомлел; рука у него дрогнула, и камни просыпались на стол.

   - Ты?.. Ты опять?.. Опять ты?.. - бессвязно и нелепо повторял он.

   - Тише! - остановил его Чигиринский. - Зачем шуметь? Все равно это ничему не поможет!

   Зубов вскочил и кинулся к широкой ленте сонетки, спускавшейся по стене, и дернул ее. Однако эту ленту Чигиринский предусмотрительно подрезал, так что конец ее остался в руках Зубова. Князь беспомощно и растерянно смотрел теперь перед собой, беспорядочно размахивая руками.

   - Да будет тебе, перестань! - даже несколько возвысил голос Чигиринский. - Разве я при первом своем появлении сделал что-нибудь такое, что тебе следует меня бояться? Кажется, напротив, кроме пользы ничего для тебя не вышло!

   Зубов, услышав эти рассудительные слова, как будто немного пришел в себя. Он сел на первый подвернувшийся стул у стены и проговорил:

   - В самом деле, ты тогда замечательно посоветовал! Но, знаешь ли, только теперь уйди или исчезни! Все-таки лучше, когда тебя нет! А то и запертые двери на тебя не действуют, и сонетки рвутся!

   На недалекого Зубова появление Чигиринского через запертую дверь и эта оборвавшаяся сонетка подействовали потрясающим образом.

   - Чего же ты, дурак, меня боишься, если я не сделал тебе ничего плохого? Положим, я - привидение, но ведь привидение, очень хорошо сохранившееся, доброе старое привидение, и больше ничего!

   - А ты, Ванька, остался все такой же шутник! - попробовал усмехнуться Зубов, называя Чигиринского просто Ванькой, как звали его когда-то товарищи по полку.

   - Ну, вот так-то лучше! - одобрил Зубова Чигиринский, стараясь придать ему смелости. - Ты теперь слушай, и будем говорить разумно! Видишь ли, согласись, что с того света по пустякам люди не приходят! И если я явился к тебе как доброе приведение, то, значит, имею на это веские причины. Ты уже мог убедиться, что в первый раз я к тебе не зря пришел, и все мои указания подтвердились.

   - Да, точь-в-точь как по писаному! - произнес Зубов, все еще робея и с трудом ворочая языком.

   - Ну, так вот ты опять должен отправиться во дворец...

   - Сейчас? - спросил покорно Зубов.

   - Нет! Сегодня никакой поспешности не нужно. Можешь сделать это завтра или даже в течение трех дней, но не позже. Однако если отложишь долее трех дней, то помни, что ослепнешь и лишишься языка, а нос у тебя станет сизый и его раздует, как дулю!

   Красивое лицо Зубова приняло плаксивое, несчастное выражение.

   - Но ведь это же ужасно! Что же я буду делать слепой, без языка и с сизым носом? - воскликнул он.

   - Тогда в течение ближайших трех дней поезжай к государю и доложи ему о заговоре, который злоумышляет граф Пален и в котором ты с братом принимаешь участие.

   - Я... я... я... - Зубов заикнулся и с трудом выговорил: - Не принимаю... никакого заговора!..

   - Послушай, Зубов! Ты, как умный человек, рассуди! Отнекиваться тут нечего - ты видишь, я знаю все так же хорошо, как и ты сам! Из-за того, что вы не назвали всего должными словами, еще не следует, что вы не понимаете того, что намереваетесь сделать. Ну, хорошо, Пален - немец и готов жертвовать своей головой ради пользы своего отечества...

   - Я тоже готов пожертвовать, - выговорил Зубов, видимо еще не понимая хорошенько значения своих слов.

   - Да ради чего готов ты жертвовать? Ведь отечество Палена - неметчина, ну, он и готов рискнуть, чтобы уничтожить противное течение прусской политики и сберечь Пруссию от войны. Ну а ты-то ради чего будешь стараться? Конечно, если ваш план удастся, ты можешь получить крупную выгоду, хотя и то едва ли... Ну а если не удастся? Если кто-нибудь другой, а не ты, предупредит государя? А ведь это очень и очень может случиться... Уж будто ты так доверяешь тому же Палену? А что, как все это - только вызов с его стороны, чтобы подвести вас всех? Теперь и разбери: с одной стороны - у тебя риск получить не совсем верную выгоду или быть повешенным, а с другой - если ты откровенно расскажешь государю о заговоре, тебе, наверное, без всякого риска предстоят такие милости, которых ты не имел и при покойной государыне! Кажется, тут и выбирать нечего. А кроме всего этого я тебе опять говорю, как тот раз: послушайся меня беспрекословно! Слышишь? Я так хочу!

   И Чигиринский неожиданно повернулся и ушел в дверь так, что Зубов, как ему показалось, и моргнуть не успел.

   Когда он опомнился, Чигиринский был уже в комнате Крамера, крепко заперев свою дверь на задвижку.

   Он был вполне доволен всем происшедшим и не сомневался, что на Зубова, судя по его натуре, все, что он сказал ему, должно было подействовать. Риска здесь никакого не было. Самое большее, что Зубов мог испугаться и никуда не поехать, тогда пришлось бы изобрести какое-нибудь другое средство.

   Во всяком случае, нужно было привести себя опять в вид Августа Крамера.

   По начавшемуся опять движению в доме Чигиринский понял, что Зубов поднял тревогу, но это его не обеспокоило, потому что в его комнату никому не пришло бы в голову войти, так как, конечно, никто не мог предположить, что ученый немец может явиться в образе умершего русского офицера. Однако самому Чигиринскому нужно было немного разобраться во всем этом, и он решил пойти завтра к Проворову и поговорить с ним.

  

  - ГЛАВА ПЯТАЯ

  

  

  - I

  

   На другой день Зубов не выходил из своей спальни; оказалось, он не спал всю ночь, заболел и никуда не хотел выходить и никого видеть.

   Он боялся теперь оставаться один в комнате и требовал, чтобы кто-нибудь сидел возле. Лучше всего было бы, чтобы сидел возле него Крамер, но, когда князь спросил о нем, ему доложили, что немец ушел с самого раннего утра и сказал, что до вечера не вернется.

   Чигиринский ушел нарочно, потому что знал, что Зубов после вчерашнего непременно потребует его к себе, а он вовсе не хотел допускать такую близость и баловать капризного князя своим присутствием. Поэтому он с утра отправился, неизменно в образе Крамера, к Проворову, где мог отдохнуть с сестрой и зятем, не разыгрывая никакой роли, и поговорить откровенно. Впрочем, ему не столько надо было рассказать Проворову о своих делах или спросить у него совета, сколько хотелось своим рассказом привести самому для себя события и обстоятельства к более строгой последовательности и стройности.

   - Понимаешь, - рассказывал он, - это совершенно определенный заговор!

   - Это ужасно! - возмутился Проворов. - Но только я удивляюсь одному: отчего ты не поступил за этим ужином так же, как тогда, в заседании масонской организации? Усыпил бы их и силой своей воли заставил забыть все их махинации! Это напрашивается само собой!

   Чигиринский нетерпеливо махнул рукой, видимо раздраженный сделанным ему вопросом.

   - Не говори пустяков! Во-первых, для того, чтобы использовать свою силу, да еще в такой степени, надо, по крайней мере, дня три готовиться к этому, почти ничего не есть, что я и проделал, когда шел тогда на масонское заседание! А тут я был совершенно, не подготовлен, никак не ожидая, что вместо простого ужина, самого обыкновенного, попаду на сборище настоящих заговорщиков. Я считал их недовольными, готовыми брюзжать, но чтобы они составляли ядро и чтобы сам генерал-губернатор граф Пален был главой и заправилой, это было для меня ново и совершенно неожиданно! Кроме того, есть люди с такой природой, которая не поддается чужой воле, как бы она сильна ни была! Такие люди, напротив, привыкли сами подчинять себе всех, и они сами того не знают, что могли бы легко развить в себе силу, может быть гораздо более значительную, чем моя. Граф Пален - именно такой человек, и потому он имеет то огромное влияние, которым пользуется. Не только нечего и думать заставить его что-нибудь сделать, но даже нельзя прочесть его мысли, если он этого не захочет. Моя сила имеет предел, и все основывать на ней одной невозможно! Надо пускаться на хитрости! Кстати, вот что я хотел попросить тебя!

   - Я уже сказал тебе, что ты можешь располагать мной, как хочешь, - проговорил Проворов. - Я буду помогать тебе, несмотря ни на какие опасности.

   - Нет, опасности никакой быть не может! Дело решительно ничем не грозит и настолько нечего его бояться, что я даже Елену хочу просить...

   - В чем дело? - оживилась Елена, присутствовавшая при разговоре.

   - Вот что, друзья мои! Закажите вы себе на завтра по голубому польскому костюму, самому обыкновенному, с откидными рукавами и конфедератками на голове - простые атласные голубые костюмы, такие же, как мой, и поезжайте на бал к Яковлеву, который будет завтра; ты - в качестве поляка, а Елена - в качестве польки.

   - Что же, это недурно! - весело сказала Елена. - Мы с Сережей когда-то бывали на костюмированных балах. Он был Пьеро, а я - Пьереттой!

   - Ну вот, а теперь будете поляком и полькой.

   - Что же нам нужно делать? - поинтересовался Проворов.

   - Об этом условимся завтра, когда поедем на бал вместе. Я тоже буду в своем голубом костюме; только, пожалуйста, маски обшейте кружевом так, чтобы невозможно было узнать вас!

   От Проворовых Чигиринский вечером заехал к Риксу и застал там несколько гостей, сошедшихся случайно. Рузя была очень оживлена и весела, но при взгляде на Крамера притихла и смотрела на него с каким-то подобострастно-суеверным страхом.

   - Что с вами? - спросил он ее потихоньку, улучив удобную минуту.

   - А что?

   - Да вы как-то особенно сегодня смотрите на меня!

   - Если вам известно все, что вы хотите знать, то зачем же вы спрашиваете? - И Рузя потупилась, нахмурив брови.

   Чигиринский догадался, в чем дело.

   - Это, вероятно, оттого, - проговорил он, - что вы убедились в правдивости моих слов о том, что молодой человек, о котором вы спрашивали, действительно в Петербурге. Вы с ним виделись?

   - Это просто невозможно! - воскликнула Рузя. - Вы какой-то всеведущий!.. Знаете, господин Крамер, я вас очень прошу, оставьте меня в покое и не следите больше за мной, а то так жить невозможно!

   - Но если я следил, как вы говорите, то лишь потому, что вы сами просили меня об этом! Вы сами задавали вопросы!

   - Хорошо. Больше никаких вопросов я вам задавать не стану и прошу вас об одном: забудьте обо мне!

   - Вам, может быть, угодно, чтобы я прекратил посещения вашего дома?

   - Ах, я вовсе не хочу с вами ссориться! А кроме того, если вы перестанете к нам ходить, подымется целая история с дядей! Нет, приходите, но дайте обещание, что не будете допытываться, пользуясь вашим прозрением, что я делаю, где бываю и с кем вижусь! Вы - странный человек, господин Крамер!

   - Это значит, что вы считаете себя проигравшей пари?

   - Ну нет, - поспешила возразить Рузя, - относительно пари вы уже мне признались, что проиграли его вы!

   В это время вышел из своего кабинета Рикс, где он сидел запершись, и к первому направился к Крамеру.

   - А-а! Очень рад, господин Крамер! - весело приветствовал он гостя. - Оказывается, вы не только опытный конькобежец, но и превосходный танцор!

   - Почему же танцор?

   - Потому что я видел, как вы с моей племянницей танцевали краковяк в костюмированном балу у князя Троекурова. Вы даже польское одеяние себе сшили голубое, под пару ее костюму!

   Теперь Чигиринский был поражен внезапностью, и ему надо было сделать над собой большое усилие, чтобы не выдать своего удивления. Ведь если Рикс знал, что он был в костюме поляка на балу у Троекурова, так, значит, ему было известно, что Август Крамер и Чигиринский - одно и то же лицо. А если так, то ему в виде Крамера нельзя уже будет никуда показываться. Словом, это грозило совершенно непредвиденными и очень хлопотливыми осложнениями, которые были совсем нежелательны в настоящее время, когда надо было действовать без помех и всяких препятствий.

  

  - II

  

   Обращенные к Крамеру слова Рикса о том, что он якобы узнал его под костюмом поляка, сильно озаботили Чигиринского. В доме Рикса он поспешил замять этот разговор, отделавшись общей фразой, чтобы как-нибудь неосторожным словом не испортить вконец дела, не разобрав его как следует и прежде чем оно было разъяснено. Но, вернувшись домой, он все с большей и большей тревогой стал сомневаться, уж не открыли ли масоны его переодевания, тем более что им была известна роль, которую он играл в прошлом, в образе Германа.

   Однако тут же у него явилось соображение, что если бы Рикс в качестве масона узнал что-нибудь из сведений братства вольных каменщиков, то он не приветствовал бы так добродушно-радостно и, как всегда, ласково Августа Крамера. По-видимому, он не подозревал в нем никого другого, кроме этого понравившегося ему немца.

   "Я понимаю, откуда это происходит, - соображал Чигиринский, ходя в мягких туфлях по комнате Крамера. - Это неожиданное осложнение явилось оттого, что я имел слабость вплести свое личное дело, свои личные отношения к хорошенькой Рузе в исполнение выпавшей на мою долю серьезной задачи".

   Это сознание своей вины было ему чрезвычайно неприятно и больно.

   "Ну, что же, - сказал он наконец сам себе, - ну, хорошо, я сделал промах и, может быть, за это буду наказан, что же делать! Я все-таки слабый человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Но неужели из-за сделанной мной глупости должны пострадать высшие интересы, которым я служу? "

   И невольно размышление подсказывало ему, что, конечно, от его ошибки ничего не может измениться в предначертании этих высших интересов и судьба останется тою же судьбой, весь же вопрос только в том, будет ли он участвовать в проявлениях этой судьбы или нет. Значит, будь что будет, а он не должен складывать оружия и продолжать вести свою линию.

   Как бы в ответ на такую мысль в дверь послышался троекратный масонский удар, и на разрешение войти появился лакей, крайне удививший Крамера своим появлением. Крамер сделал рукой масонский знак, и лакей, в ответ склонив голову, приложил руку ко лбу, что служило для опознания низшей степени (он принадлежал к братству вольных каменщиков).

   - Что нужно? - спросил Крамер.

   - Его сиятельство князь Зубов лежат без сна в постели и очень просят вас, если вы не легли еще спать, пожаловать к ним! - проговорил этот масон, как самый обыкновенный лакей, исполнявший поручение своего барина.

   - Хорошо, я сейчас приду к нему! - сказал Крамер, видимо ожидая, что лакей оказал свое масонство недаром, а с какой-нибудь целью, которую сейчас объяснит.

   Но тот ничего не объяснил, а сказал все с той же чисто лакейской почтительностью:

   - Их сиятельство просят вас пожаловать за мной.

   - Ну, за тобой так за тобой! - согласился Крамер и последовал, как был в туфлях, за лакеем, тщательно заперев за собой дверь на ключ.

   Он застал Зубова лежащим в постели в ярко освещенной спальне. Князь пожелтел и исхудал, и его красивые глаза с появившейся сильной синевой вокруг казались на бледном лице еще выпуклее и красивее.

   - Вы не спали? Я вас не побеспокоил? Как я рад, что вы пришли! - начал Зубов, оживляясь при виде Крамера.

   - Да, меня целый день не было дома, и я не знал, что вы больны, - ответил тот и, обращаясь к лакею, добавил: - Ты можешь идти! Я посижу с князем.

   - Ничего, пусть он останется! - произнес Зубов тоном ребенка, привыкшего к своей нянюшке. - Владимир, сядь там, где-нибудь подальше.

   Лакей Владимир не заставил повторять приказание и скромно сел в кресло у окна.

   - Это ваш крепостной человек? - спросил Крамер Зубова по-немецки.

   - Нет, он вольнонаемный, я нанял его за границей, и он понимает по-немецки! - пояснил князь Платон. - Скажите, господин Крамер, ведь вы знаете все: могут мертвые вставать из гроба и приходить с того света к нам?

   - И сообщаться с нами?

   - Да, сообщаться.

   - Видите ли, - стал объяснять Крамер, - это вопрос очень сложный, совершенно не уясненный, и тут существует несколько теорий, изложить которые я вам сейчас не возьмусь, потому что и час уже поздний, да и вы нездоровы! Это только больше утомит вас. В этом отношении надо просто считаться с фактами. Саул у волшебницы вызвал тень пророка, это факт! Может быть, и вам случалось видеть...

   - Нет, я о себе не говорю! Я спрашиваю вообще...

   - Ну, а вообще, - сухо ответил Крамер, - очевидно, умершие могут являться, если нам в Библии прямо указан пример Саула.

   - И что же, надо слушать, что они говорят?

   - Если они говорят так громко, что их можно слышать, то отчего же не сделать этого?

   - Ну а если они потребуют чего-нибудь неисполнимого?

   - Едва ли это может случиться, потому что обращаться с невыполнимым требованием к кому-нибудь - сущая нелепость, а едва ли стоит возвращаться с того света для того лишь, чтобы сделать нелепость. Иногда нам кажется, что какое-нибудь требование невыполнимо, а глядишь - на деле выйдет очень легко!

   - Ну а что будет, если не исполнить?

   - Часто люди, не исполнившие требования загробного явления, глохнут, слепнут, и нос у них пухнет и становится сизым.

   При этих словах Зубов привстал на постели, пораженный тем, что Крамер повторяет слово в слово ту фразу, которой стращал его вчера явившийся к нему с того света Чигиринский. Особенно его страшил пухнувший сизый нос. Князь сегодня несколько раз требовал себе зеркало и смотрелся, невольно представляя себе, какое будет безобразие, когда на его красивом лице вспухнет вдруг огромная сизая дуля. Он был подавлен.

  

  - III

  

   Яковлев был подрядчик-золотопромышленник, приобретший колоссальное состояние не только удачливой добычей золота в Сибири, но и огромными поставками, которые он делал в казну во время роскошного царствования Екатерины II и завоеваний Потемкина. Однако легко нажитые деньги он так же легко и тратил, не желая уступать в роскоши настоящим барам. А роскошь была умопомрачительная, привлекавшая к нему на балы и празднества все петербургское общество.

   Близких знакомств, кроме определенных прихлебателей, у Яковлева не было, и запросто к нему никто не ездил, но балы, маскарады и другие празднества его были многолюдны.

   Зачастую гости даже не знали хозяина в лицо и говорили, что с Яковлевым случился анекдот, когда у него на балу кто-то из зевавших гостей обратился к нему со словами:

   - Какая скука!

   - Вам-то хорошо! - ответил Яковлев. - Вы тут гость и можете уехать, когда вам угодно, а я здесь хозяин и волей-неволей должен терпеть эту скуку.

   Маскарад у него, на который Рузя позвала Чигиринского, был, как и все яковлевские званые вечера, чрезвычайно пышен и не в меру обилен всевозможными излишествами. Перед входом в большой зал с многочисленными толстыми колоннами бил фонтан из духов для распространения приятного запаха и вместе с тем для того, чтобы гости могли душить свои платки. В зале буфетные столы, поставленные вдоль стен, ломились от всевозможных яств, прохладительных напитков и сластей. Тут были и яблочный квас, и северная морошка, и варенье из имбиря, привезенное с дальнего юга. Кондитерские произведения представляли собой целые марципановые сооружения в виде замков, мостов и башен. В круглой форме желе горела восковая свечка, так что желе освещалось изнутри.

   Несмотря на зимний холод, стоявший на дворе, повсюду были цветы из собственных оранжерей Яковлева, выставленные главным образом с расчетом, чтобы они были видны и заметны. В большинстве комнат от расставленных в них растений в кадках образовался сплошной зимний сад со случайными беседками и закоулками в тени.

   В столовой, в порядочной величины бассейне, бил другой фонтан - шипучего вина, которое можно было черпать прямо из бассейна серебряными ковшами, находившимися тут же. В большом зале под главной люстрой висел серебряный вызолоченный шар с часами на нем, игравшими четверти и половины. Этот шар был подражанием, потому что такой же висел когда-то на люстре у князя Потемкина на его знаменитом празднестве, данном им в честь Екатерины Великой, в Таврическом дворце.

   Чигиринский в своем голубом костюме поляка с белым бантом на плече ждал Рузю у фонтана с духами, делая вид, что любуется тем, как переливается пахучая светлая жидкость, играя отражением огней. Гости в масках и разнообразных костюмах прибывали и проходили мимо в зал.

   Чигиринский, внимательно всматривавшийся в их толпу, увидел голубое приземистое домино и рядом с ним в голубом же костюме польку с белым бантом на плече. Несомненно, это были пани Юзефа и Рузя.

   Чигиринский ждал их с двойным нетерпением, потому чтоб кроме свидания с Рузей он должен был выяснить загадочные слова Рикса к Крамеру, что тот будто бы был на балу у Троекурова.

   Рузя, увидев его, сказала матери несколько громко, что он мог слышать:

   - Вот господин Крамер! Можно мне пойти с ним? Домино поглядело на Чигиринского и, кивнув головой, ответило:

   - Мы отлично можем пойти все втроем! Рузя остановилась.

   - Мамочка, - сказала она, - но это же будет смешно, на нас станут показывать пальцами. В маскараде всегда ходят парами, а вдруг мы на смех пойдем тройкой!

   - Ну, хорошо, - согласилась пани Юзефа. - Я сяду вот там у стола в большом зале. Ты все-таки подходи ко мне время от времени.

   - Да, конечно! - подтвердила Рузя. - Там, кстати, и паштет ваш любимый, и марципаны!

   Пани Юзефа, любившая покушать, направилась к паштету и марципанам, а Рузя смело взяла под руку поляка и проговорила:

   - Ну что, поляк, ты ждал свою польку?

   - Конечно, ждал! - сказал Чигиринский, прижимая к себе локтем ее руку.

   - А у тебя какой пароль?

   - Пароль у меня - "Нева"... А у тебя лозунг?

   - А мой лозунг - "краковяк".

   - Скажи, пожалуйста, почему ты назвала меня своей матушке - это ведь она в домино? - какой-то немецкой фамилией?

   - Ах, это моя маленькая хитрость! Прошлый раз за нами следил, как я тебе говорила, дядя и видел, что мы слишком ходили вместе и танцевали. После вечера он стал у меня допытываться, кто это был со мной, и я ему солгала, что это господин Крамер.

   - Крамер? Это тот немец, с которым ты была тогда на катке?

   - Ну да, и которого очень поощряет дядя. Я знала, что он ничего не будет иметь против, если я буду ходить с этим несносным человеком.

   Сомнения Чигиринского сразу объяснились, и вполне благополучно; на этот раз не оказалось никакой для него опасности, но все-таки он почувствовал, что это было ему словно предостережением судьбы. Однако что было делать! Уж слишком ему хотелось повидаться с Рузей.

   - Разве этот Крамер несносный? - спросил он, продолжая разговор. - Ведь вы же хотели приручить его!

   - Но он все знает, и это просто невыносимо! Шагу нельзя ступить! Я боюсь, что он узнает о нашем сегодняшнем свидании. Разве это не несносно? - ответила она.

   - Вот что, Рузя, мы должны на некоторое время перестать видеться. Теперь нам надобно ненадолго отдалиться, а потом я дам тебе о себе знать.

   - Нет, вы не смейте переходить со мной на "ты", когда называете Рузей!.. Разговаривая со мной как с маскарадной полькой - другое дело! Так принято обычаями маскарада, что маски говорят друг другу "ты". А если вы называете меня моим именем, тогда не смейте!

   - Ну хорошо, будь по-вашему!

   Они прошли уже большой зал и были теперь в следующей за залом комнате, украшенной беседками из зелени.

   - Посмотрите, - остановила Рузя Чигиринского, - прямо перед нами, вот там, стоит такая же точно пара, как я с вами: голубая полька с голубым поляком и по банту у них на плече.

   Чигиринский знал, что это Елена и Проворов, одетые так по его просьбе и разыгрывавшие роль, относительно которой он с ними условился.

   Он условился с ними на случай, если бы его проделка с переодеванием в Крамера была действительно открыта, как это можно было, казалось, заключить из намека Рикса.

   Теперь он знал простое объяснение этого намека, и помощь Проворова должна была служить разве только для мистификации Рузи.

   - Да нет! - сказал он ей. - Это не пара живых людей, просто мы видим свое отражение в зеркале.

   - Какое же это зеркало, когда они двигаются по-иному, чем мы, то есть, вернее, они стоят неподвижно, а мы двигаемся! - заспорила Рузя. - Я знаю, чьи это штуки! Наверное, это переодетый Крамер. Только кто это с ним и кого он одел в такой же костюм, как у меня?

   - Ну, это нетрудно было ему сделать! Он мог попросить любую из его знакомых. Хотите, подойдем к нему и спросим!

   - Нет, ни за что! Ну его совсем! Пойдемте от него подальше! - И она круто повернула назад в зал, увлекая за собой Чигиринского.

  

  - IV

  

   - Почему же мы должны перестать с вами видеться? - спросила Рузя, когда они очутились опять в большом зале.

   - Позвольте мне этого не объяснять! - ответил Чигиринский лишь после того, как сделал несколько шагов молча и, оглянувшись, удостоверился, что кругом все заняты своими разговорами и никто не прислушивается к тому, о чем он говорит с Рузей.

   - А если мне все-таки интересно? - настаивала она.

   - В свое время вы обо всем узнаете, а теперь дайте мне срок! Сейчас я рассказать ничего не могу, потому что дело не касается меня лично; да и вообще, это не личное дело и говорить о нем я не имею права! Я вам говорю, выждемте несколько дней, самое большее - неделю, и тогда я вам снова дам знать о себе, и мы опять найдем возможность видеться. А сегодня вечер наш и постараемся провести его как можно веселее.

   Рузя не возражала - она и сама рада была повеселиться.

   Они пошли и оглядели все блестящие комнаты, отведали угощения и выпили шипучего вина, зачерпнув его ковшиком из бассейна с фонтаном.

   У Яковлева тоже был зимний сад, но без уютных гротов, скорее похожий просто на оранжерею. Вместо прохладной тишины там гремел хор цыган на устроенном для него помосте.

   Рузя и Чигиринский послушали цыган, потом танцевали и не заметили, как пролетело время. Они опомнились, только заслышав, что висевший под люстрой шар с часами проиграл одиннадцать часов.

   - Батюшки, уже одиннадцать часов, - воскликнула Рузя, - а я ни разу не подошла к мамаше!

   - Да, уже поздно! - согласился Чигиринский. - Мне надо собираться.

   Они напоследок еще раз обошли гостиные и простились в уголке за группой растений. Рузя проводила Клавдия до вестибюля и там издали увидела стоявшую в ожидании одинаковую с ними пару.

   - Опять этот Крамер! - сказала Рузя и, оставив руку Чигиринского, одна направилась обратно в зал.

   Он посмотрел ей вслед и, убедившись, что она ушла, поспешно направился к Проворову и Елене, стоявшим в вестибюле, как бы показывая этим, что пора и честь знать.

   - Что, устали? - спросил их Чигиринский, подходя.

   - Да это, брат, тоска! И нелепая безвкусица, и эта пышность со свечами в желе! Кому это может понравиться? - скороговоркой произнес очень недовольный Прово-ров.

   - Я отвыкла от этой сутолоки! А что касается веселья, то, право, в детской гораздо веселее, - заметила Елена.

   - Ну ничего, милушка! Зато мне помогла! - воскликнул Чигиринский. - Большое вам спасибо обоим. Вы в течение вечера ничего не заметили?

   - Да нет, кажется, ничего!

   - И никто к вам