Главная » Книги

Вассерман Якоб - Свободная любовь, Страница 5

Вассерман Якоб - Свободная любовь


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

в каком-нибудь фельетоне о Вербном воскресенье или о рождественской ночи. И вы прибегаете к банальным фразам, к которым сами чувствуете отвращение. Еще отвратительнее делается у вас на душе, когда приходят ваши добрые знакомые и начинают хвалить "чудесно созданное настроение". Сначала вас удивляет, как легко люди поддаются обману; потом вам становится ясно, что люди или в высшей степени равнодушны к вашим писаниям, или они лгут. Тогда вы и сами становитесь равнодушным и лживым. И не забывайте, что Вербное воскресенье и рождественский вечер возвращаются снова, неумолимо возвращаются каждый год. И с каждым годом вы опускаетесь все ниже. В театре вы сидите безучастный и скептический, потому что вам знакома вся подноготная закулисного мира. Ни один актер не может вас захватить своей игрой, потому что вы знаете первого любовника, жалкого интригана, притворяющегося столь страстным, вы знаете глупого резонера, пошляка, играющего благородного отца; знаете жесты героини и наивный тон инженю так же хорошо, как содержимое вашего платяного шкафа. И как бы скверно ни играли, какие бы плохие пьесы ни ставили, вы должны все хвалить, даже если вы задыхаетесь от негодования, потому что главный редактор в связи с такой-то красоткой, а директор принял пьесу ее друга или тенор является женихом такой-то дамочки, отец которой поддерживает деньгами издателя газеты. Незнакомых и нелюбимых ваше перо может расцарапать как угодно, и иные при этом истекают кровью. О, как все это мне знакомо! О патриотизме и других прекрасных вещах нечего и говорить. Вы приходите на заседание и вынуждены хвалить кричащую баранью голову на ораторской трибуне, вынуждены хвалить всех идиотов, распинающихся из-за Гекубы. Вы должны хвалить всякого видного коммерсанта, и маленького чиновника, празднующего юбилей, и верного слугу, и приют для инвалидов, и хоровое общество и так далее и тому подобное. За все это вам платят, как дровосеку. Но чтобы добиться и этого плачевного результата, нужно пройти через целую сеть интриг, злобы, суетности, жестокости, произвола и глупости. Сначала у вас цепенеет душа, а потом кажется, что у вас совсем нет души. Вы начинаете глупеть; равнодушно смотрите, как шарлатаны пробираются вверх, а честные люди остаются внизу, корпят за работой, получая по десять пфеннигов за строчку, а вечерами играют, как я, в засаленные карты. Весь мир представляется вам большим бумажным складом, а небо черным от типографской краски. Каждое утро вы находите на своем письменном столе ту же кучу газет, наполненных тысячами ничтожных вещей, которые поглощаются всеми филистерами с тем же жадным равнодушием, как и в предыдущее утро. Вам трудно понять, что и дальше все останется неизменным: однообразное вдохновение ничем, восхваление и безумные рекламы. О, сначала и у меня были свои идеалы, вероятно, был и талант. Теперь все кончено. Телега увязла в грязи. И уж никто не сможет мне помочь. Ничто уже не имеет теперь для меня ценности: ни искусство, ни поэзия, ни любовь, ни дружба. Ко всему я чувствую одно отвращение.
   Стиве замолчал. Вандерер не знал, что ему ответить. На улицах не было ни души, хотя было только двенадцать часов, о чем возвещали в этот момент часы на башнях всех церквей, вблизи и вдали, глухими и звонкими, то торжественно-медленными, то поспешно-легкомысленными ударами. С противоположной стороны парка доносился нестройный хор пьяных мастеровых да лай одиноких собак.
   - Да, вот он, этот город, в котором человек может погибнуть, и никто об этом не узнает, - сказал с горечью Стиве.
   - Да, да, - со вздохом подтвердил Вандерер, не находивший слов утешения. Его молчание могло казаться заботливым и участливым, но в глубине души признания журналиста были для него немного тягостны. Тот, кто не был ранен, не может чувствовать чужих ран. Душа ближнего, извивающаяся в судорогах, как она далека от нас! Стиве дружески пожал Вандереру руку и исчез в темноте. Он думал, что его признания сблизили его с Вандерером, хотя знал, что только у беззаботных людей бывают истинные друзья.
   Вандерер осторожно открыл дверь своей квартиры, зажег свечу и на цыпочках подошел к кровати Ренаты. Он наклонился и осторожно, едва прикасаясь, поцеловал ее лоб. Вандерер не заметил, что девушка лишь притворялась спящей.
  

4

  
   Пока Рената была одна, к ней пришла квартирная хозяйка, фрау Корвинус, молодая женщина с угодливой улыбкой на хорошеньком лице, но почему-то напоминавшая проститутку. У нее была плавная походка и вкрадчивая манера говорить, тотчас же возбудившая в Ренате недоверие к ней. Она начала преувеличенно расхваливать Вандерера, и недоверие Ренаты возросло. Фрау Корвинус рассказала о его прежнем образе жизни, хотя Рената вовсе не просила ее об этом. С улыбкой сообщила она, что многие письма Анзель-ма не были тайной для нее, потому что он трогательно доверчив. Затем услужливая дама поведала об одной девушке, которая провела здесь ночь дня за два до его отъезда.
   - Дня за два? - пробормотала Рената, у которой появилось такое ощущение, будто воздух вокруг нее стал необыкновенно редок.
   - Может быть, за три или за четыре, точно не помню. Но, надеюсь, вы не придаете этому значения? Иначе я лучше замолчу. Видите ли, я давно уже перестала серьезно смотреть на проделки мужчин. Это была очень хорошенькая девушка, я как сейчас вижу ее перед собою. Когда я принесла завтрак, она спряталась за портьеру. Господин Вандерер засмеялся и вывел ее к столу; я видела, что у нее заплаканные глаза; он называл ее Эльвиной, дразнил и смеялся.
   И фрау Корвинус без устали болтала о том, что не надо доверять ни одному мужчине, надо держать ухо востро и не выпускать из рук узды. Рената думала только об имени, которое только что слышала; она видела это имя написанным на потолке, на абажуре лампы, на темном окне.
   В коридоре послышался раздраженный голос:
   - Клотильда!
   Фрау Корвинус встала и проговорила, комически подмигивая:
   - Это мой супруг.
   Расположившийся у двери Ангелус злобно заворчал, когда хозяйка уходила. Он был удивительным знатоком людей.
   Рената легла спать, погасила огонь, и опять семь букв огненными знаками затанцевали перед ее глазами. Тем не менее Ренату радовала мысль, что завтра утром она выйдет на свежий морозный воздух и наденет новую кофточку, опушенную мехом. Когда вернулся Вандерер и подошел к ее кровати, она притворилась спящей. Анзельм! Само его имя показалось ей чужим. Рената знала, что он стоит рядом и, улыбаясь, смотрит на нее. Сейчас он поцелует ее, и от его дыхания на нее пахнет запахом сигары... Он улегся, потушил свечу, и снова все стало тихо; только ветер свистал в сухих ветвях.
   На следующее утро господин Корвинус просил у Вандерера "аудиенции", в которой выразил ему свои затруднения по поводу того, под каким именем прописать Ренату.
   Возвратившись в комнату, где с тревогой ждала его любимая, он рассказал ей, зачем вызывал его господин Корвинус. Потом Анзельм подошел к Ренате, взял ее за руку и серьезно сказал:
   - Дорогая, любимая, пора нам наконец поговорить откровенно. Поверь, в наших душах все останется как и было, но внешне нам не следует пренебрегать законами общества. И после свадьбы я все так же буду носить тебя на руках, отстранять от тебя малейшую заботу. Нам даже нет надобности идти к пастору. Я хочу только, чтобы мы смело могли смотреть в глаза обществу... Но что же с тобой, Рената? Я, право, не понимаю тебя.
   Рената встала. Смотря в стену, мимо него, она твердо ответила:
   - Нет!
   Кто знает, быть может, еще вчера слова его нашли бы отклик в душе Ренаты и она, отказавшись от своих прежних мечтаний, дала бы свое согласие.
   Удивленный ее суровым отказом, Вандерер еще настойчивее стал ее упрашивать. Возможно, благодаря ее сопротивлению, этот шаг вдруг представился ему важнее всего остального, и он приводил доводы, на которые раньше не решался из чувства деликатности. Рената попросила время на размышление. Она устала от потока слов. Анзельм сел возле нее, растроганный ее бледностью, и стал рассказывать, как неутомимо он будет работать, чтобы разбогатеть; говорил, что обрушившееся на него несчастье послужит лишь для того, чтобы закалить его и развернуть его силы и дарования.
   Рената опустила голову и старалась верить ему. Когда Анзельм спросил, любит ли она его еще, она со вздохом прижалась к его плечу и ответила:
   - Да.
   И, стараясь убедить в этом саму себя, она в приливе откровенности рассказала ему о том, что произошло между нею и Грауманом на вилле. Она говорила таким тоном, как будто извинялась за Граумана. Когда она закончила, Анзельм долго ходил молча по комнате. Рассказ, по-видимому, произвел на него сильное впечатление, по крайней мере в первую минуту. Но так как все обошлось хорошо, то он задумался, какие чувства выразить по этому поводу, и переменил мрачно-задумчивое выражение своего лица на гневное. Рената робко наблюдала за ним и, когда Вандерер проходил мимо, с мольбою взяла его за руку. Он не выдержал роли, улыбнулся и поцеловал ее. Но этого Рената не ожидала. Когда он приблизил к ней свое лицо, она заглянула ему в глаза и увидела в них образ Эльвины.
   Вандерер, всегда чувствовавший малейшую перемену в ее настроении, подумал, не следует ли ему сказать ей что-нибудь ободряющее, но ничего не приходило ему в голову. И он сказал, что редактор той газеты, где у него есть знакомства, приходил вместе со Стиве повидаться с ним и принял его очерк. Рената выразила мало участия к этому сообщению, и он пожалел, зачем солгал.
  

5

  
   Вскоре город начал удручающе действовать на Ренату. У нее появилась какая-то болезненная чувствительность к суете и шуму, которой раньше она не замечала. Пристальные взгляды мужчин оскорбляли ее; когда кто-нибудь долго шел позади нее, Рената испытывала щемящий душу страх, ускоряла шаги и приходила домой, едва переводя дыхание, бледная от волнения. Особенно ужасное впечатление произвел на нее один случай, долго потом не выходивший из головы.
   Однажды в сумерках она гуляла одна близ дворцового парка. Пришла оттепель, и на площади было грязно. Приподняв платье, она осторожно переходила через площадь, больше смотря себе под ноги, чем на проезжающие экипажи. Вдруг показалась элегантная коляска, и так как несколько экипажей, двигавшихся мимо дворца, загораживали ей путь, то кучер придержал лошадей. Рената машинально взглянула в лицо кучеру и вздрогнула. В коляске сидел герцог. Он смотрел на Ренату, будто заранее подготовленный к этой встрече, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Ужаснее всего был для Ренаты взгляд безграничного презрения, который он устремил на нее. Эта сцена продолжалась всего лишь несколько секунд. Рената стояла не двигаясь и растерянно смотрела вслед коляске. Вдруг чья-то сильная рука дернула ее назад, так что она пошатнулась, и в эту минуту другая коляска проехала перед самыми ее глазами. Испуганно оглянувшись, она увидала мужчину, лицо которого показалось ей знакомым. Это был Гудштикер, буквально выдернувший ее из-под колес экипажа и все еще крепко державший девушку за руку. Сначала Рената не узнала его, он же вспомнил ее моментально; у писателя была замечательная память на лица, о чем он незамедлительно сообщил ей. Рената подала ему руку, быстро и смущенно поблагодарила и поспешила уйти. Рука все еще болела, так сильно Гуд-штикер ее схватил. Она быстро шла, опустив глаза, до тех пор, пока не стемнело; ей казалось, что ее преследуют любопытные взоры прохожих, бывших свидетелями сцены с Гудштикером.
   Популярный очерк Вандерера был с вежливой запиской возвращен назад. Рената не знала об этом. В то же время он получил известие, что имение на Боденском озере продано и что вырученных средств едва хватило на покрытие долгов. Это было большим разочарованием для Анзельма, надеявшегося получить хоть сколько-нибудь денег. Он скрыл это от Ренаты и даже намеренно обманывал ее относительно своего положения; это было неблагоразумно, и вскоре он был за это наказан. Когда несколько дней спустя Рената случайно нашла одно из писем, имевших отношение к продаже имения, она была охвачена опасениями, от которых у нее закружилась голова. Сухие, деловые фразы нарисовали перед ее мысленным взором нечто непоправимое, угрожающее своими последствиями, и ей показалось, что теперь многое прояснилось. Долго думала она над тем, почему Анзельм в таких важных обстоятельствах не сказал ей правды. Но и на этот раз, как и прежде, она не решилась заговорить об этом с Вандерером, когда тот вернулся домой. Он заметил, что что-то случилось, потому что Рената выглядела рассеянной, даже смущенной. Только после долгих расспросов она объяснила, что с нею. Сознание того, что он многое скрывал от любимой, сделало его неуверенным. Вандерер потратил много слов, чтобы объяснить свое поведение желанием не причинять ей бесполезного огорчения. Он говорил, что все это ничего не значит при его молодости и способностях, что он рад испытать свои силы; то, что удавалось другим, удастся и ему. Устало слушала Рената его объяснения, недоверчиво относясь к его надеждам. Ей больше бы импонировало, если бы он отнесся равнодушно к ее сомнениям. В заключение он обнял ее и стал целовать, как бы говоря этим: теперь опять все по-прежнему. Рената покорно переносила его поцелуи и с огорчением думала: "Он не знает меня".
   Вандерер непринужденно заявлял, что им бояться нечего, что у него есть достаточно других способов заработать. Он даже взял напрокат рояль, чтобы у нее было меньше времени предаваться мрачным думам; завтра его привезут. Рената улыбнулась и посмотрела на него повеселевшими глазами. Ангелус радостно замахал хвостом, как будто дурное настроение Ренаты удручало и его. Собака питала необыкновенную привязанность к Ренате.
   На самом же деле у Вандерера не было ровно никаких "других способов". Его страсть и стремление избавить Ренату от забот заставляли его считать действительными вещи, которые были лишь желаемыми. Возможно, он надеялся на помощь друзей - один Бог знает, что он себе насочинял. Его живое воображение заставляло его и в темноте видеть скрывшееся уже солнце. Так обманывал он и себя, и Ренату.
   Привезенный на другой день рояль не заслужил одобрения Ренаты:
   - Старая шарманка, - пошутила она и в доказательство пробарабанила на нем уличный мотив. Действительно, звуки были тусклы и фальшивы. С грустью вспомнила она превосходный рояль в родительском доме и больше почти не подходила к инструменту.
   Вандерер часто приносил какие-нибудь пустяки в подарок Ренате. Эта истерическая склонность делать презенты стала чем-то новым. Большею частью это были всякие пустяки: какой-нибудь платочек, изящная почтовая бумага, которая была ей ни на что не нужна, или лакомства. Ренату мучили эти подарки, требовавшие благодарности, которой она не чувствовала.
   Вечера Анзельм проводил обыкновенно в кафе, в компании Герца, Уибелейзена и Ксиландера, с которыми очень подружился. Он чувствовал себя хорошо в атмосфере кажущейся свободы, непринужденности, порою легкомысленного, порою меланхолического остроумия. В этой обстановке, среди неудачников, смеявшихся над своими былыми надеждами, он забывал свои заботы, чувствовал себя независимым и даже сильным. Он сошелся с Гудштикером, был очарован его обращением и в восторженных выражениях описывал Ренате это общение. Таким образом, Вандерер все больше втягивался в водоворот бульварной жизни, из которого почти нет возврата к усидчивому, систематическому труду. Чтобы пополнить свои ресурсы, он начал понемногу продавать наиболее ценные вещи. Наряду с этим его все возраставшая любовь к Ренате, не давала покоя, потому что он не чувствовал с ее стороны ответной страсти. Когда им случалось пробыть несколько часов вместе, какие-то таинственные причины приводили Ренату в дурное настроение. Она сама не могла себе дать в этом отчета. Иногда ее раздражала самоуверенность суждений Анзельма, иногда его удрученный вид, всегда указывавший, что он что-то скрывает от нее. В свою очередь, Вандерер, вместо того, чтобы не обращать на это внимания, бледнел, печально смотрел на любимую и чувствовал себя оскорбленным. Их ласки становились все более редкими и почти формальными. О том, что однажды Рената воспылает страстью, Анзельм перестал даже мечтать. Вандерер все чаще начал перелистывать потертые записные книжки, останавливаясь взглядом на именах старых подружек, и в глазах его появлялось сожаление об утраченных беспечных деньках.
  

6

  
   Жизнь супругов Корвинус напоминала трагикомический фарс. Часто по ночам Рената слышала их ссоры, в которых фрау Клотильда обыкновенно одерживала верх. Она в совершенстве владела искусством выводить из себя людей. Словесное сражение кончалось обыкновенно дракой, после чего фрау Клотильда истерически рыдала и грозила вызвать полицию. Но вскоре все затихало, и через несколько часов можно было видеть у окна нежно целующихся супругов. Встречаясь с Ренатой, господин Корвинус необыкновенно почтительно кланялся ей, и его багрово-красное лицо делалось торжественно-благоговейным. Потом он останавливался и смотрел ей вслед глазами опытного торговца, оценивающего товар. Однажды Рената заметила этот взгляд, и дрожь ужаса пробежала по ней. Этот господин был замешан в далеко не чистых делах, как узнала Рената из откровенных рассказов фрау Клотильды, не скрывавшей от нее ни своих любовных приключений, ни супружеских конфликтов. Фрау Клотильда была не чужда сентиментальности и любила бульварные романы, которыми снабжала и Ренату. Но однажды она принесла ей новый роман Гудштикера "Конец Вероники". Вероника, девушка из порядочной семьи, теряет своего первого избранника, хватается за руку второго, потом, полная усталости и стыда, берет третьего, и в конце концов с отвращением отдается всем. Роман был немного затянут и зануден, но в целом производил впечатление, и тень Вероники преследовала Ренату. Ей очень хотелось поговорить об этой книге с самим Гуд-штикером, хотя она и не знала, зачем ей это нужно. Фрау Корвинус находила историю Вероники бездарной.
   - Это чересчур длинный роман, и в нем нет поэзии, - говорила она, - нет увлекательной завязки, а я люблю все романтическое, так как у меня самой романтическая натура.
   Рената охотно прекратила бы знакомство с этой женщиной, но не решалась: она боялась сплетен. Ей казалось, что все на свете можно вынести, только не враждебные лица и косые взгляды. И она заставляла себя быть любезной и предупредительной даже более, чем это было необходимо.
   Выходя на улицу, Рената закрывала лицо густой вуалью, как будто могла таким образом защититься от грязных сплетен. Она любила гулять в сумерках, и часто доходила до улицы Принца-Регента. Там жили Терке, и ее инстинктивно влекло туда, особенно после того, как Вандерер рассказал ей, что встретил баронессу и та пригласила его на чашку чая. Рената с горечью сознавала, что мотивом этого приглашения было любопытство, но все-таки уговаривала Вандерера принять приглашение. Ей казалось, что она где-то далеко видит ворота того мира, к которому когда-то принадлежала и из которого бежала. Девушка гордо старалась прогнать эти мысли, но они снова возвращались. Раньше она едва различала эти ворота вдали, во мраке, и была к ним равнодушна. И вот Вандерер пошел к Терке; не открывалась ли этим дорога к ним? Сердце Ренаты было чувствительно не столько к ее собственным переживаниям, но в большей степени к судьбам других людей, в которых ей чудилось что-то пророческое. Она вспомнила, как недавно встретила Эльвину с одним молодым человеком, по фамилии Давиль, которого немного знала. Девушка, весело улыбаясь, подошла к ней, свежая, красивая, влюбленная. Рената холодно посмотрела на нее, отвернулась и пошла далее. Она не видела слез, наполнивших глаза Эльвины, не видела, что молодая девушка продолжала стоять, пока Рената не скрылась из вида. Рената, собственно, не чувствовала к ней вражды и сама не знала, как это вышло. То, что Анзельм целовал эти улыбавшиеся ей теперь губы, было для нее почти безразлично. Ею руководило как бы чувство самосохранения. Она сознавала, что в душе Эльвина ей ближе, гораздо ближе, чем она сама того желала, и во что бы то ни стало хотела избежать сближения с нею в реальной жизни. Рената бессознательно чувствовала, что для одинокого несчастливца еще есть надежда, для человека же, смешавшегося с толпой товарищей по несчастию - все кончено.
   В то время как она шла, поглощенная своими мыслями, она увидела Гудштикера. Он уже издали поклонился ей, и Рената приветливо ответила на его поклон. Он остановился и заговорил с нею, пристально глядя на нее, так пристально, что Рената покраснела.
   - Я читала вашу последнюю книгу, - сказала она с почти благодарным взглядом.
   Он пожал плечами, как бы придавая мало значения тому, читают ли его книги или нет.
   - Она очень интересна, - застенчиво прибавила Рената.
   Гудштикер опять пристально посмотрел на нее и сказал:
   - Эта история типична. Впрочем, конец скомкан и, возможно, нелогичен. Мне не следовало говорить последнего слова. Я получаю каждый день письма от женщин, которые желают знать, какую мысль хотел я провести. Это очень скучно. Моя книга вовсе не для женщин, а для мужчин. Если женщина начинает задумываться о подобных вещах, значит, дела ее плохи. Женщина похожа на музыкальный инструмент: сама по себе она ничто. Есть, конечно, популярные инструменты-шарманки, аристоны и прочие, на которых может играть каждый. Но для инструмента, имеющего индивидуальность, необходим искусный виртуоз. Женский вопрос - бессмыслица. Его задают, но на него нет ответа.
   Помолчав немного, чтобы дать своей спутнице проникнуться глубиной его мыслей, Гудштикер продолжал:
   - Только что у Терке был разговор именно на эту тему.
   - Вы были у Терке?
   - Да, и встретил там господина Вандерера. Скромный, симпатичный молодой человек. Между прочим, он любит хвастаться вами.
   - Мною?
   - Ну, чего же вы испугались? У него это выходит очень безобидно. Он ведь довольно молчалив. Я не люблю болтунов.
   - Скажите, господин Гудштикер...
   - Что вам сказать, фрейлейн?
   - Мне бы очень хотелось прочесть ваши другие книги, скажите мне их названия.
   - Если вы интересуетесь, я пришлю вам их. Пожалуйста, не благодарите; я сделал бы это не для всякого.
   Может быть, вы напишете мне потом несколько строк о том впечатлении, которое они на вас произведут.
   - С удовольствием.
   - А теперь до свиданья, дорогая фрейлейн!
   - До свиданья, господин Гудштикер.
   Он свернул к университету, а Рената быстро зашагала домой, где ее с нетерпением ожидал Анзельм.
  

7

  
   Анзельм подробно рассказал ей о своем посещении Терке. Там был Гудштикер и несколько имеющих отношение к литературе дам. Разговор зашел о современной женщине, и он, Анзельм, сказал, что женщин можно сравнить с музыкальными инструментами; некоторые, как, например, шарманки, играют сами собой, большинство же требует умелого человека, который бы на них играл. По этому поводу с ним горячо спорили.
   Рената была изумлена. Она улыбнулась, но этой улыбкой хотела только скрыть поднявшееся в ней презрение к Анзельму. Зачем ему понадобилась эта ложь? Ведь это не он, а Гудштикер сравнивал женщин с музыкальными инструментами. Когда Анзельм хотел поцеловать ее, она отстранилась под предлогом, что у нее болит голова.
   - Знаешь, Рената, - сказал он, - нам непременно надо уехать отсюда. Ты страшно изменилась с недавнего времени.
   - На какие же деньги ты собираешься ехать? - с досадой возразила Рената.
   - Уж я добуду, - мрачно ответил он. - Это необходимо. Мне кажется, что где-нибудь в другом месте я снова обрел бы тебя, но только не здесь. Ведь ты тоже стремишься уехать, правда?
   Рената промолчала.
   На следующий день Гудштикер прислал книги. Анзельма целый день не было дома; он пришел только вечером, расстроенный, и тотчас же опять ушел; через час возвратился и выглядел рассеянным, молчаливым и раздражительным. Рената была так поглощена чтением, что едва замечала его. Вероятно, Вандерер проигрался в карты, подумала она, но упорно не спрашивала его ни о чем. Рената читала до поздней ночи и, засыпая, все еще слышала, как Анзельм беспокойно ходил взад и вперед по соседней комнате. Когда девушка проснулась утром, он уже ушел.
   После обеда Рената вышла прогуляться. Солнце заходило; воздух, земля, небо, все предметы носили грязновато-лиловый оттенок.
   Свернув за угол возле королевского театра, она увидела шагах в десяти от себя графиню Терке и Адель. У нее так сжалось сердце, что она едва могла двигаться дальше. Рената видела каждую складку, каждую черту, каждую мысль на их лицах, которые равнодушно отвернулись от нее, обратив все свое внимание на часовых у портала.
   Опечаленная, возвращалась Рената домой; Анзельм сидел у окна и смотрел на улицу. Он не шевельнулся, пока Рената зажигала лампу. Только когда она в нерешительности остановилась посредине комнаты, Вандерер подошел к ней.
   - Ах, у меня так тяжело на душе, Анзельм, - сказала она и протянула ему руку.
   Он не спросил о причине и, как умел, постарался утешить ее. Было уже поздно, но никто из них не думал об ужине. Рената устало легла на кушетку, Анзельм сел рядом, прижимая к губам ее руку. Потом она подошла к роялю и стала наигрывать. Ей захотелось переложить на музыку одну мысль, всецело завладевшую ею. Поглощенная своими собственными чувствами, она не заметила, что Анзельм был еще более удручен и расстроен, чем вчера.
  
  

X

1

  
   "Многоуважаемый господин Гудштикер! Я не согласна с тем, что вы написали в своем последнем письме. Но оно заставило меня задуматься. Я не хочу быть смешною и философствовать. Но жизнь ведь не рынок, где нам предлагают именно то, что мы хотим приобрести. Вы сами себе противоречите, говоря, что человеку только кажется, будто он имеет свободную волю. Не смейтесь, пожалуйста, надо мной, я, право, ничего в этом не понимаю. Вы спрашиваете, несчастна ли я. Я не знаю, как ответить на этот вопрос. Я каждый день вижу многих людей, которые должны быть несчастнее меня, вижу женщин, у которых на лицах написано то же, что удручает и меня. Меня поразило, что почти все женщины в ваших романах стремятся осуществить в жизни прекрасное и великое, а в конце концов становятся пошлыми и вульгарными, потому что вместо прекрасного и великого встречают пошлость и прозу обыденной жизни. Ах, я пишу совсем не то, что чувствую. Мои фразы выходят такими, будто я хочу вам оппонировать, но это вовсе не так. Я думаю, в жизни самое главное - знать самого себя и не удивляться, куда бы ни завел человека его темперамент. Со всех сторон меня обступают все новые и новые вопросы, но у меня нет критерия для их разрешения, и я только напрасно мучаю себя. Напишите мне поскорее опять. Я так люблю ваши письма; в них всегда бывает что-нибудь новое. Только я с трудом разбираю ваш почерк, он такой мелкий. Надеюсь, мой достаточно разборчив. Желаю вам всего лучшего.
   Рената Фукс".
  
   "Многоуважаемая и дорогая фрейлейн! Обычно я избегаю переписки, но вы заставили меня изменить своей привычке. Ваши письма я могу перечитывать по нескольку раз, потому что они овеяны ароматом свежести и простоты. Не думайте, что это лесть; в этом отношении с вами надо быть крайне осторожным, потому что вы очень чутки. Когда я о вас думаю - а это бывает часто, - внутренний голос говорит мне: ты прошел мимо. Да, я, как глупец, прошел мимо сокровища. С этим не может примириться даже мой фатализм. Боже мой, как я живу! Что за грязное ремесло литература! Как наивен тот, кто, в погоне за славой, отдает ей все силы и способности. Слава состоит в том, что несколько наивных простаков восхищаются вами, что несколько истеричных женщин притворяются влюбленными в вас, что вас считают обязанным читать на благотворительных вечерах; что знакомые просят вас подарить им ваши книги, которые они не в состоянии купить сами, и что некоторые ослы считают себя вправе требовать, чтобы вы их научили жизни. Мне сейчас сорок лет; друзей у меня нет, и я перестал искать их. Посылаю вам маленькое стихотворение "Тень", вылившееся из скудного источника моей лирики. Из него вы узнаете о моих думах в ночные часы. Я знал многих женщин и многих любил, но от той любви у меня не осталось ничего. Много лет тому назад я покидал свою родину, прекрасные, тихие равнины Франконии, с блестящими надеждами. Моя душа была полна мечтаний, жизнь представлялась мне пестрым платьем, которое стоит только надеть, чтобы понравиться и себе, и другим. С тех пор я пережил немало мрачных лет. Иногда мне кажется странным, что я спокойно за всем наблюдаю, в то время как невидимые силы толкают меня, камень среди других камней, с горы в пропасть... Однако довольно, куда я занесся! Боюсь, что мои излияния мало заинтересуют вас, но, вероятно, они побудят вас заплатить откровенностью за откровенность. То, что вы пишете, не более как молчание о самом важном. Вы скрытная натура. Но, может быть, то, что трудно доверить бумаге, вы рассказали бы мне при свидании. Я в своем роде прирожденный духовник. Нередко я внушаю совершенно безразличным для меня людям при самых неблагоприятных обстоятельствах желание рассказать мне историю своей жизни. Вы же возбудили во мне почти мучительный интерес к себе.
   Полный ожидания,

Стефан Гудштикер".

  

2

  
   "Милый друг Стиве! Так как ты находишься в более близких отношениях с Вандерером, то наши общие знакомые просят тебя получить от Анзельма объяснения по поводу случая, о котором все теперь говорят. Дело в том, что Вандерер показал графине Терке подложное письмо, в котором было сказано, что через год он вернет часть своего состояния. Находясь в стесненных обстоятельствах, он просил графиню дать ему взаймы значительную сумму, но осторожная графиня обратилась непосредственно к мнимому автору письма, одному венскому адвокату. История была подстроена глупо и по-мальчишески легкомысленно, графиня же была возмущена, запретила ему переступать порог своего дома и, несмотря на сопротивление баронессы, рассказала о случившемся на своем званом вечере. Это очень скверно для молодого человека и может испортить ему всю будущность. Графиня после раскаялась и просила молчать всех, кто знал о письме. Но было уж поздно: языки заработали. Кроме того, Вандерер нажил себе много врагов своей глупейшей любовной историей. Вопрос в том, как отнестись нам к этому случаю. Все зависит от того, что скажет тебе Вандерер. Поразмысли об этом хорошенько и осторожно приступи к делу.
   Твой старый друг Рихард Уибелейзен".
    
   Это письмо очень огорчило Стиве, с одной стороны, потому, что он симпатизировал Вандереру, с другой - потому, что от него требовали незамедлительных действий. История обсуждалась в кафе, как трудный парламентский вопрос. Герц со свойственным ему пафосом утверждал, что не стоит гибнуть из-за женщины. Зюссенгут был возмущен.
   - Из-за женщины - нет! Из-за Ренаты Фукс - да! Она самая лучшая, самая чистая и благородная из всех. Я вообще не понимаю этих совещаний. По-моему, мы должны просто пойти к нему и сказать: ты поступил хорошо!
   Зюссенгут посмотрел на озадаченные лица присутствовавших и продолжал:
   - Человек страдает, носит в себе ад, от раскаяния лишается сна; приходит к вам бледный и униженный, молит о спасении. Не долг ли всякого пойти спасти его? Допустим, он поступил нечестно - это одна сторона; но есть и другая: он не дорожил собою, он пожертвовал всем. Разве мещанская мораль не вывертывается наизнанку, как старый плащ? И что такое вина? Разве кто-нибудь из нас может поручиться, что натура и темперамент никогда не толкнут нас на что-нибудь подобное? Почему, собственно, мы должны что-то прощать Вандереру, называя его виновным? Я счел бы себя негодяем, если бы так думал! Он принес себя в жертву, унизился ради Ренаты Фукс!
   Общество сидело в неловком молчании. Никто не находил возражений.
   С Вандерером произошла перемена, которая не могла ускользнуть даже от посторонних. Движения его стали неуверенными; заискивающая улыбка появлялась на губах даже без всякого повода. Когда кто-нибудь называл его по имени, он вздрагивал и с показным вниманием слушал собеседника, а когда никто не смотрел на него, был печален и молчалив. По улицам он ходил преувеличенно деловой походкой, и имел вид болезненно-скучающего человека; он опутал себя целой сетью бесцельной лжи, которая казалась ему самому безумием. Много и охотно говорил он о Ренате, как будто отблеск ее превосходства должен был пасть и на него, и подозрительно искал в речах каждого каких-то намеков. Таким видели его знакомые. Он говорил, что ненавидит людей, но, оставаясь в одиночестве, впадал в меланхолию, чувствовал себя отверженным, и ему начинало казаться, что все его избегают, как зачумленного. Иногда он вдруг становился откровенным и начинал рассказывать о мучениях своей страсти и, если возбуждал сострадание, сердился на себя за свою слабость.
  

3

  
   Ренате пришлось заложить часть своих вещей, чтобы заплатить супругам Корвинус за пансион. При этом она случайно узнала, что Вандерер давно уже заложил все, что у него было ценного. Потом она заметила, что его библиотека начала таять. Сначала исчезли более дешевые книги, потом стали пропадать дорогие. При этом она с ужасом видела, что им все больше и больше овладевала низменная страсть в картежной игре.
   Рената стала редко выходить из дому. Ее покупки были скудны, и их можно было сделать на ближайшей улице. Если ей случалось отлучаться на несколько часов, то, возвращаясь, она никогда не чувствовала того удовлетворения, которое испытывает, переступая порог дома, большинство людей. Она почти не замечала, что постепенно наступала весна, что голые деревья английского парка покрылись зелеными почками, что с Альп повеяло мягким, теплым воздухом. Она часто оставалась одна, но у нее исчезла охота к чтению; она могла сидеть неподвижно, ничего не делая, и была рада, когда в окно светило солнце. Она смотрела на проходящих по улице людей, изучала весенние туалеты дам. Но когда приходил Вандерер, тихим голосом желал ей доброго дня, медленно поднимал глаза, как бы для того, чтобы взглянуть на Ренату, но сейчас же переводил их на другие предметы, ее охватывала невыразимая тоска, и она не находила слов, чтобы ответить. Иногда Анзельм бывал разговорчив, иногда молчалив. Его речь напоминала пьяную болтовню, когда он рассказывал о новых знакомствах, появляющихся должностях, которые он собирался занять, о каком-то дядюшке в Англии - и обо всем этом он говорил с неизменным пафосом. Рената знала, что Вандерер лжет, но из гордости не опровергала его. Несколько раз он говорил ей:
   - Сегодня я был у Терке, там говорили и о тебе, Рената, в очень приятном примирительном тоне.
   Но Рената знала от Гудштикера, что Терке уехали в Тироль, и поэтому речи Анзельма были для нее непонятны, наводили ужас. Внешность его также изменилась, одежда была небрежна, он стал сутулиться. Рената все с большим и большим страхом ожидала ночей, когда Анзельм осыпал ее дикими, неистовыми ласками, которые оставались безответны. Да он больше и не пытался добиться от нее страсти, он перестал мечтать о гармонии единения душ и тел. Для Ванде-рера было достаточно тех безумных минут, когда она позволяла касаться своего лица, шеи, плеч. Снова и снова обрушивал Анзельм на Ренату горячие поцелуи, стискивал ее до боли в объятиях, чувствуя через тонкую сорочку близость ее кожи. Когда же желание делалось невыносимым, он вскакивал, нервно закуривал сигару и, глядя в окно, начинал сумбурно рассказывать о том, что скоро в журнале напечатают его статью, или о том, что работа в области химии прельщает его с новой силой. Рената не жаловалась, не смеялась, не плакала; она только удивлялась себе и своей судьбе.
   Однажды Рената зашла в магазин, где раньше покупала себе туалеты. Ее встретили там с прежней почтительностью, и это доставило ей облегчение. Она ласково заговорила с белокурой продавщицей, показывавшей ей материи. Ей понравилась дорогая шелковая ткань, и она сказала хозяину, что завтра пришлет за нею. Предупредительный хозяин с вежливым поклоном предложил прислать материю к ней на дом, и, когда Рената отказалась, он сделал огорченное лицо. Этот незначительный случай развеселил ее. Ей во что бы то ни стало захотелось приобрести материю, и она не переставала думать, каким образом сделать это. Дома она застала Анзельма и весело начала болтать с ним, чего уже давно не случалось, рассказала, между прочим, и про понравившийся шелк.
   - Я куплю тебе эту материю и закажу из нее платье, - сказал Вандерер с волнением, от которого у него задрожали руки.
   Тон, голос, страстное обещание тотчас же отрезвили Ренату.
   - Чем же ты за нее заплатишь? - холодно спросила она. - Вчера увезли даже рояль, потому что тебе нечем за него платить.
   - Я продам Ангелуса.
   - Звучит очень странно, ведь ты подарил собаку мне. Анзельм, стоявший у окна, прижался лбом к стеклу.
   - Это правда, - покорно прошептал он. - Тогда я не знаю, что делать. Не относись ко мне недоверчиво, Рената, не смотри на меня так! Ты меня с ума сведешь!
   Рената иронически засмеялась и сама испугалась этого смеха. Она встала и зажгла лампу.
   - Велеть подавать ужинать, Рената? - робко и покорно спросил Анзельм.
   - Я не хочу есть.
   - Рената!
   - Я не могу есть. Чего ты хочешь от меня? Зачем кричишь?
   - Неужели все напрасно? Разве ты не видишь, как я тебя люблю, только для тебя и живу, только о тебе и думаю? Я превратился в твоего раба. Но нет, нет - ты не понимаешь меня!
   - Да. Я перестала тебя понимать.
   - В эту ночь ты будешь опять так же холодна, как и вчера, Рената?
   - Да.
   - Да? Скажи: нет! Ты не знаешь, что говоришь. Рената, я задушу тебя, ты, моя единственная!
   Он схватил ее и сжал, точно в железных тисках. Руки Анзельма, словно не повинуясь его разуму, стали искать способ проникнуть под кофточку, но это никак не удавалось. Тогда Вандерер с силой дернул за край оборки, послышались звуки разрываемой материи и слабый крик Ренаты. Одежда клочьями упала к ее ногам. Анзельм жадно припал ртом к обнаженной груди Ренаты, исступленно впившись губами в нежную розовую кожу. Боль и унижение наполнили все существо Ренаты. Она отчаянно забилась в его объятиях и, собрав все силы, отшвырнула его в угол, где Вандерер остановился со странной улыбкой.
   Молча стояли они друг перед другом. Рената была бледна как смерть и стыдливо прикрывала грудь рукой, как Гиза на недописанной ею картине. Наконец она сказала:
   - Это подло. Я никогда этого от тебя не ожидала. Анзельм засмеялся судорожно и безнадежно. Он надел пальто и шляпу и сказал:
   - Я ухожу.
   Рената промолчала. Он поспешно снял пальто, как будто забыл что-то, и стал ходить взад и вперед. Стемнело. Вандерер начал говорить длинные речи, в которых пытался анализировать свое состояние с позиций психологии. В заключение он униженно и рабски стал просить прощения, сознаваясь в своей вине; снова давал обещания. Рената встала, накинула лежавшую на кресле шаль и, охваченная невыразимым отвращением, подошла к зеркалу и стала рассматривать собственное отражение. Но при тусклом свете лампы она не могла отчетливо разглядеть свои черты.
   Анзельм замолчал и со жгучей болью стал думать о своей навсегда потерянной гордости. Его полный ненависти взгляд был устремлен на полуобнаженную Ренату, и все на свете казалось не важным по сравнению с этим ускользавшим от него существом. Вандерер вспомнил о письмах Гудштикера, и в нем появилась уверенность, что этот человек отнял у него Ренату. Не покидавшее в последние месяцы Анзельма чувство вины развило в нем подозрительность, свойственную мелочным характерам. Ему постоянно казалось, что за ним подсматривают, на него клевещут; казалось, что все его покинули, изменили ему. Не было такой низости, которую он не совершил бы, лишь бы сохранить любовь Ренаты. Часто он проповедовал самому себе о гордости и отречении, но едва оказывался рядом с любимой, как, потеряв голову, шел от унижения к унижению. Пусть он потеряет всех друзей, все надежды, только бы Рената осталась!
  

4

  
   Поздно ночью Анзельм вернулся из кафе, где играл в карты. Рената уже лежала в постели; она не спала, но не ответила на его приветствие. Лампа была в другой комнате, и в полумраке светились ее блестящие, влажные глаза. Анзельм взял стул, сел около кровати и взял Ренату за руку. Она попросила принести лампу.
   - Разве ты боишься меня? - с робкой улыбкой спросил Анзельм.
   Действительно, Рената боялась его; ей казалось, что у ее постели сидит какой-то серый призрак. Она завернулась в одеяло до самого горла, и лицо ее было полно ожидания и недоверия. Вандерер попытался проявить нежность, но она его оттолкнула. Анзельм был уже не в силах владеть собою. Стащив Ренату с постели, он сорвал с нее сорочку, крепко схватил за волосы и пригрозил убить, если она вздумает не повиноваться ему, но тут же стал молить о сострадании. Вдруг Ангелус выскочил из своего угла и с оскаленными зубами подбежал к Анзельму, тогда только он опомнился и отпустил Ренату. Она неподвижно лежала на ковре, а собака, визжа, ходила вокруг нее, лизала ее бледные щеки, обнаженную грудь, голые ноги. Она не шевелилась. Анзельм стоял у окна, дрожа всем телом. Ему казалось, что чья-то ледяная рука сжимает ему горло. Он не решался оглянуться; тишина в комнате казалась ему тишиной после убийства. Мысленно он призывал своих приятелей в свидетели того, что он не хотел ничего дурного. Зюссенгут являлся в роли апостола всепрощения. Стиве, скорее умный, чем отзывчивый, говорил, что падающие не должны любить; они тянут за собой в пропасть все, за что хватаются в своем падении. Ах, он готов принести любую жертву, только бы Рената его простила! Анзельм написал пальцем на запотевшем стекле: "Мое сердце разбито". Потом он оглянулся, и у него закружилась голова при виде обнаженной Ренаты. Он подошел ближе, что-то бормоча, но Ангелус сердито заворчал на него. Анзельм прогнал пса и наклонился, чтобы поднять Ренату; но она так вздрогнула, что он испугался.
   - Мне уйти? - кротко спросил он.
   Рената кивнула головой; послышалось ее приглушенное рыдание. Он вышел, прикрыл за собой дверь, зажег в другой комнате лампу, сел за свой стол и написал крупными буквами: "Мемуары Анзельма Вандерера, постигнутого несчастием, отчаявшегося в любви, готового на преступление ради чувства, прибегнувшего к насилию из слабости, хвастливого из страха, обманувшегося в Ренате Фукс". Под этими строками он нарисовал рожу с большим носом и другую с маленьким и несколько раз написал: "я, я".
   Когда он снова вошел в спальню, Рената была в постели, а около кровати лежал Ангелус. Вероятно, она спала. Анзельм надел пальто, потушил свечи и пошел бродить по тихим, точно вымершим улицам. На одной из улиц ему встретился Гудштикер, возвращавшийся с какого-то вечера. Пальто его было расстегнуто, и на груди сверкала белизной крахмальная сорочка. Он остановился, поздоровался с Вандерером и начал бранить званые вечера, гов

Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
Просмотров: 350 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа