Вассерман Якоб - Свободная любовь

   - Ах, Мириам, мне кажется, и в вас есть эта сила. Вам тоже не страшна никакая опасность. Если бы я была такой, как вы, я не растратила бы понапрасну свои душевные силы. Теперь я себя чувствую как будто отлученной от церкви.

   - Можно везде построить свою собственную церковь.

   - Когда человек силен, да.

   Наконец они вышли на маленькой станции, от которой нужно было еще добираться на лошадях. Молча ехали они по широкой равнине, освещенной заходящим солнцем. За пересохшей наполовину рекой показалась гора с развалинами замка на вершине. С равнины дул прохладный ветер; кругом была глубокая тишина. Мириам дрожащими руками расплатилась с кучером.

   - Куда же нам идти? - прошептала она.

   Справа, примыкая к самым развалинам, ютилась какая-то старинная постройка с убогими окнами. Навстречу им из-за кустов вышла девочка. Мириам назвала имя крестьянки, и девочка указала ей наверх, на гору.

  

  

  

   На лужайке за забором стояла крестьянка, окинувшая испытующим взглядом вошедших в калитку девушек. Голова ее была закутана платком, лицо поражало своей интеллигентностью и подвижностью.

   - Кто из вас его сестра? - спросила она строгим голосом и прибавила, обращаясь исключительно к Мириам: - Он целый день ждал вас, был очень нетерпелив и не хотел ничего слушать, что я ему ни говорила.

   - Проводите нас к нему, - сказала Мириам и обеими руками схватила руку крестьянки.

   - Он сейчас спит, и вам придется подождать. Если угодно Богу, то, может быть, вы прождете целую ночь.

   - Но я хочу посмотреть на него.

   - Не стоит. От взгляда человек может проснуться. Если вы голодны, то у меня есть суп, черный хлеб и масло.

   - Где же он? Где Агафон? - допытывалась Мириам, со страхом глядя на крестьянку.

   - Он наверху, в башне. Стены там в два метра толщиной. Никакие звуки туда не доходят.

   - Скажите, каким образом Агафон попал сюда? Где доктор и что он думает? Надеется ли, что Агафон скоро поправится?

   - Вы очень о многом сразу спрашиваете, не знаешь, на что и отвечать. Кого это вы с собой привезли? - Она указала на Ренату, неподвижно сидевшую на скамейке под грушевым деревом.

   - Это моя подруга. Я боялась ехать одна.

   - Верно, вдвоем веселее. Теперь я принесу вам поесть, а после мы можем еще побеседовать.

   Необычайная решительность во всем, что говорила эта женщина, пугала Мириам. Она посмотрела ей вслед, когда та удалялась твердыми уверенными шагами, и села рядом с Ренатой, безмолвно смотревшей на едва различимые в сумраке очертания развалин. Крестьянка вернулась, неся стол, на котором был приготовлен ужин.

   - В избе жарко и тесно, - сказала она. - Спать вам придется на сеновале поочередно; одна будет спать, а другая сидеть рядом с ним. Это хорошо, что вас двое. Марика! - крикнула она. - Принеси сюда фонарь.

   Девочка, которая встретилась им на горе, принесла фонарь, чуть заметно улыбнулась и упорхнула, как робкая птичка.

   Крестьянка придвинула к столу стоявшую под деревом кадку и села на нее.

   - Так что же с Агафоном, фрау? - прошептала Мириам, вся дрожа.

   - Можете меня звать фрау Вильмофер, - спокойно заметила крестьянка. - Он пришел сюда три дня тому назад. (Рената заметила, что эта женщина никогда не называла Агафона по имени.) Мы с ним уже старые знакомые; могу сказать, что полтора года тому назад он спас Марике жизнь. Марика заболела, это было в декабре, и выпало столько снега, сколько не выпадало лет двадцать. Мне было ни за что не дойти до города, да и Марику нельзя было оставить. Я лежала на полу и плакала, потому что Марика уже не шевелилась. Уже четыре недели я не видела ни одного человека, кроме водовоза, который каждые два дня привозит нам воду, так как здесь нет колодца. И вдруг по глубокому снегу пришел он, как будто его принес сам Господь, и через неделю Марика поправилась. Потом он пошел дальше, в Галицию. И вот три дня тому назад я дою корову, вдруг слышу, Марика зовет меня. Выхожу, а он сидит здесь на скамейке, бледный как смерть. "Фрау Вильмофер, - сказал он, - я не могу дальше идти". Мы положили его наверху и позвали доктора, а Марика побежала на почту с телеграммой.

   - Что же сказал доктор?

   - Что-то по-латыни и покачал головой. Впрочем, он скоро должен прийти. Он приходит утром и вечером в девять часов. Это добрый человек, и он любит своих больных.

   - Но почему теперь никого нет с Агафоном?

   - Он попросил, чтобы мы ушли. Не хотел, чтобы даже Марика оставалась с ним.

   Около забора раздались тяжелые шаги, заставившие всех троих прислушаться.

   - Доктор, - сказала крестьянка.

   Доктор подошел и раскланялся с комической важностью.

   - Ну вот, очень хорошо, очень хорошо, что вы приехали, - сказал он.

   - Скажите, что такое с братом, доктор? - спросила Мириам, едва удерживаясь от рыданий.

   - Перерождение сердца, фрейлейн, - с печальным лицом ответил доктор.

   - Это опасно? Прошу вас, скажите правду!

   - Правда очень печальна, фрейлейн. Его сердце слишком изношено. Такое сердце тает, как снег в мае.

   - И ничем нельзя помочь?

   - Помочь? Нет, фрейлейн.

   - А если пригласить знаменитого врача?

   - О, фрейлейн, во-первых, знаменитый врач не всегда еще означает хороший врач. А во-вторых, откуда он возьмет новое сердце?

   Мириам закрыла лицо руками.

   - Проводите меня к нему, - простонала она. - Я здесь уже целый час, а меня все удерживают. Я хочу его видеть.

   - Пройдите наверх, фрау Вильмофер, - сказал доктор. - Посмотрите, проснулся ли он, и, если проснулся, подготовьте его.

   - Когда он не спит, господин доктор, то зажигает свечи.

   Как раз в эту минуту осветились три окна на каменной стене. Мириам вздрогнула. Фрау Вильмофер ушла, доктор посмотрел ей вслед.

   - Золотое сердце, - сказал он, видимо желая отвлечь мысли обеих мрачно молчавших девушек. - Сама она из богатой семьи, но вышла замуж за крестьянина, бедного, как Иов. Интересная судьба, сильный характер.

   Ни Мириам, ни Рената не слушали его. Фрау Виль-мофер вышла из ворот и сделала знак рукой. Мириам слабо вскрикнула и бросилась к ней. Доктор медленно поплелся следом, тяжело вздыхая.

   Рената осталась одна под темным небом, с шумящими вокруг деревьями. Она слышала удары своего сердца, и в уме ее не было никаких воспоминаний. Ее не удивляло то, как она сюда попала; ей казалось, что она уже давно сидит здесь под этими деревьями.

   - Рената, идите сюда, - вдруг прошептала возле нее Мириам и повела ее по каменной лестнице в башню. Лестница была так узка, что двое с трудом могли идти рядом; пахло плесенью. Ренате казалось, что никогда еще она не поднималась так высоко. Мириам уже овладела собой и была удивительно спокойна. На пороге стояла Марика с торжественным выражением на прелестном розовом личике. Мириам подвела Ренату к постели и сказала:

   - Вот Рената.

   Рената протянула руку и почувствовала в своей другую, мягкую, сухую руку. В глазах у нее потемнело.

   - Видишь, Агафон, я крепко держалась за нее, - нежным голосом сказала Мириам, и глаза ее стали влажны.

   Агафон, улыбаясь, кивнул головой.

   - И все-таки фотография была плоха, - сказал он. Он откинул исхудавшей рукой волосы со лба и лежал спокойно, как будто к чему-то прислушиваясь.

   Доктор подошел к Агафону, поднял на его груди рубашку и приложил руку к сердцу больного.

   - Сколько еще времени будут идти часы? - с улыбкой спросил Агафон.

   - О, целые десятки лет! - сердито воскликнул доктор. - Вот странный вопрос.

   - Я останусь теперь здесь, - сказала Мириам, - а вы, Рената, идите отдыхать.

   Добраться до сеновала было довольно затруднительно. Пришлось залезать туда по приставной лестнице. Наверху было темно и душно.

   - У нас только одна кровать, - извинялась крестьянка, - на ней лежит больной. Мы с Марикой спим на соломенных мешках.

   - Мне все равно, где спать.

   - Когда спишь, то, конечно, все равно. Спокойной ночи.

   Рената легла на сено и широко раскрытыми глазами стала смотреть на кусочек неба, видневшийся в слуховое окно. Какие-то живые образы выступали из мглы и исчезали, прежде чем она могла рассмотреть их. Запах хлева доносился до Ренаты; внизу шевелилась корова. Скользили неясные призраки, смешиваясь с действительностью.

   Когда настал день, Рената не знала, спала она или нет. Она встала, отряхнула платье от приставшего к нему сена, спустилась по лестнице вниз и, умывшись из жестяного умывальника, напилась парного молока. Пришла Мириам, бледная и усталая, щурясь от яркого солнца; несмотря на усталость, она ни за что не хотела отойти от постели Агафона. Рената бродила вокруг развалин, осматривала стены со множеством дверей, ворот, окон; всюду лежали груды мусора, на карнизах росла трава. Наконец она села у каких-то ворот и стала смотреть вниз на равнину, на синевшие вдали леса и сверкающую ленту реки.

   Сердце ее разрывалось от какого-то таинственного отчаяния, не похожего на все, что она испытывала до сих пор. Лицо ее выражало мольбу; она готова была пожертвовать собой, только бы не случилось то, чего она так боялась. Бег часов стал для нее чем-то призрачным, и, когда настал вечер, Ренате показалось, что дня совсем не было. Она разговаривала на склоне горы с каким-то крестьянином, ходила с Марикой по лугу и рвала цветы. В обычный час пришел доктор и опять осмотрел больного.

   Когда наступила ночь, Мириам заявила, что не пойдет спать.

   - Я хочу провести здесь и эту ночь, - прошептала она.

   - Если ты будешь через силу сидеть около меня, Мириам, для меня это будет хуже, чем если бы я остался один, - возразил Агафон, глубоко вздыхая. - Тебе надо отдохнуть. Отдохни от города, Мириам. Город омрачил и истерзал твою душу.

   - Хорошо, если Рената останется с тобой, я пойду отдохнуть, - сказала Мириам. - Спокойной ночи, Агафон!

   Мириам ушла, а Рената придвинула к кровати стоявший у стены плоский ящик и села на него.

   - Странно, мне кажется, что мы уж давно, давно знакомы с вами, - сказал Агафон, повернув к Ренате свое бледное лицо.

   - Что касается меня, то я действительно давно уж знакома с вами. Мне говорил о вас Гудштикер.

   - Гудштикер? - медленно переспросил он, как будто стараясь уловить какое-то туманное воспоминание. - Гудштикер! Это писатель, не так ли? Да, я был знаком с ним. Только давно, еще в годы отрочества. Это проповедник истины, который постоянно лгал. Он выдавал себя за пророка, а на самом деле был только искателем приключений. Так, значит, вы тоже были знакомы с ним?

   - О, очень хорошо!

   - Почему вы говорите об этом с такой горечью? Хотя, если вы его близко знали, вам действительно должно быть горько. Я как сейчас слышу его вкрадчивый, медовый голос, вижу его самоуверенный взгляд. Это бес-искуситель, своим остроумием и утонченностью соблазняющий людей. Он стал писателем, потому что таким образом смог спрятать свою собственную душу, навесить на нее суетную одежду. Вы меня понимаете?

   - О да, все это правда, и я отлично понимаю вас, - прошептала Рената.

   - Каким образом случилось, что вы с ним познакомились? Это не праздное любопытство, Рената. Вы позволите мне называть вас просто Ренатой? Как же это случилось? Или это тайна?

   - Никакой тайны здесь нет.

   - Да, много на свете таких, как он, - задумчиво продолжал Агафон. - Они берут женщину и высасывают из нее сердце. На это они большие мастера. Сами они остаются при этом равнодушными, но их опьяняет чистая кровь их жертв. Ни одна не может пройти мимо них, не раздражая их ненасытности. Я знал одну девушку, ее звали Моника. Она была чиста, как золото; но пришел он, Гудштикер, и наполнил ее жизнь суетой и беспокойством. Она погибла на моих глазах.

   - Он такой же, как и все, - пробормотала Рената.

   - Что с вами, Рената, почему вы не смотрите на меня?

   - Мне слишком тяжело, - прошептала она.

   - Вы пришли сюда издалека, совершили долгий путь, не так ли?

   - Да, очень, очень долгий путь.

   - И одна?

   - Одна. Никто не поддержал меня. Всякий встречный гнал меня обратно в чащу.

   - Как же вы попали сюда? Я подразумеваю не ту причину, которая мне известна: вы приехали с Мириам. Я имею в виду причину незримую, движение вашей души.

   - Не знаю. Это было предопределение. Я прочла письма, которые вы писали Дарье Блум. И вдруг в моей душе стало светло, и меня потянуло в какую-то неведомую даль...

   - Но здесь... Что вы найдете здесь, Рената?

   - Не знаю. Я хочу быть здесь.

   - Что может здесь осчастливить ищущую душу?

   - Я больше уж ничего не ищу.

   - Это может сказать о себе только тот, кто стоит пред лицом смерти.

   - Кто знает! - глухо сорвалось с губ Ренаты.

   - Не говорите так. Пред вами целая жизнь. С завязанными глазами пустились вы в путь, не видя пропастей, мимо которых скользили. Таинственный инстинкт берег вас; вы говорили не своими устами, ощупывали не своими руками, только страдали своей собственной душой. Вы берегли себя для отдаленной цели, сами того не зная и не веря этому. Так ли я говорю?

   - Да, да, - ответила Рената, содрогаясь до глубины души, с какой-то смесью радости и муки. - Только теперь я понимаю саму себя.

   - Я читаю все это в ваших глазах, в вашем голосе. Вы ограблены, но не стали от этого беднее; по болоту и грязи прошли вы, не замочив ног. Ах, я люблю женщин! - сказал он, и задушевные ноты в его голосе звучали как музыка. - Люблю их судьбу и их страдания, их доверчивость, их наивный взор. Теперь наступает для них новое время, чувства их крепнут, они перестают верить предрассудкам, хотят переживать свою собственную женскую судьбу и не желают быть ничьей собственностью.

   Агафон утомленно закрыл глаза и лежал не шевелясь. Казалось, пульс его бился сильнее, и голубая жилка выступила на виске. Рената не смела двинуться, да у нее и не было желания двигаться. В далеких высотах носилась ее душа. Первые лучи рассвета заглянули в окно. В лучистом воздухе, казалось, звучал какой-то далекий, торжественный хорал, таинственный, как дуновение вечности. Так прошло, вероятно, около часа. Рената решилась в первый раз без страха взглянуть в лицо спящего. Потом она встала, подошла к нише и раскрыла окно. Все еще спало; но очертания горы утратили свою резкость, и легкое золотистое сияние лежало на ней. Зеленая звезда одиноко мерцала над спящей равниной. Рената обернулась, почувствовав на себе взгляд больного. Он попросил воды, она подала ему, с полуопущенными веками.

   - У вас прекрасное лицо, Рената, - серьезно и задумчиво сказал Агафон, - я никогда не видел такого. В особенности хорош ваш рот; достаточно взглянуть на него, чтобы знать, что вы никогда не солжете.

   - Да, я никогда не лгу, - беззвучно ответила Рената.

   - Каждое движение души отражается на вашем лбу. Но что гораздо важнее, из ваших глаз глядит бессмертие.

   - Как это возможно? - с тихим смехом спросила Рената.

   Агафон слегка улыбнулся.

   - Это нетрудно заметить. - Потом, помолчав, прибавил: - Особенно красиво, когда вы медленно поднимаете веки и глядите так, как будто не хотите верить, что все вещи остаются на тех же самых местах, где были и раньше, когда вы отпустили их.

   - Я думаю, вам не следует так много говорить, - сказала Рената с пылающими щеками.

   Агафон долго лежал молча и смотрел в потолок.

   - Вот я лежу здесь и ожидаю смерти, - заговорил он опять. - Я не могу назвать себя ни разочарованным, ни потерпевшим крушение, ни победителем.

   Я жил, и жизнь использовала меня, - вот и все. Это чудесно - так умирать, унося с собою страдания многих. И ваши тоже, Рената!

   С первыми лучами солнца пришла Мириам и села у постели брата, долгим пожатием удержав руку Ренаты в своей. У нее был растрепанный вид, и былинки сена торчали в ее темных волосах.

   - Ты тоже больна, Мириам, - сказал Агафон, беря ее за руку. Молодая девушка улыбнулась и энергично покачала головой.

   Рената отправилась спать, но уже через час вскочила и пошла бродить по горе, потом вернулась назад и решила сходить с Марикой в город. Возвратилась она сильно утомленная, но не хотела ни спать, ни есть, ни пить. Она нашла Агафона еще бледнее, чем вчера, а Мириам уже не могла держаться на ногах и к вечеру была вынуждена лечь на соломенный тюфяк фрау Вильмофер, которая отправилась со своей девочкой спать на сеновал. Ренате предстояло опять дежурить ночью; теперь она стала спокойнее, и странное, полное грусти торжество наполнило ее душу.

   Когда ушел доктор и все успокоилось, Рената села на край постели и стала рассказывать Агафону свою жизнь. Она говорила ровным голосом, нисколько не волнуясь от воспоминаний, рассказывала, точно повинуясь какой-то посторонней силе, спокойно переходя от события к событию.

   Когда Рената закончила, наступило молчание, и вдруг ей показалось, что сердце в ее груди перевернулось и стены комнаты зашатались. Гнет какой-то огромной несправедливости внезапно придавил ее, и горячие слезы, какими она еще никогда не плакала, полились из ее глаз. Точно сломленная чьей-то сильной рукой, она упала и плакала так, как будто все горе ее жизни должно было вылиться в этих слезах. Ласковая рука обняла ее, и, прижавшись к плечу Агафона, она продолжала рыдать. Агафон ничего не говорил, только гладил ее по волосам, и глаза его светились восторгом.

   - Ах, мне теперь так легко, так безгранично легко! - шептала Рената.

   - Ты была предназначена мне, Рената, - сказал Агафон.

   - А ты мне, - глухо ответила Рената.

   В стихийном порыве страсти она прижалась к нему. Все ее существо, словно вырвавшись из тысячи державших его тисков, было готово погрузиться в жгучее пламя неземного блаженства. Лицо возлюбленного виделось Ренате лицом бога, лицом самой судьбы. Словно томительная жажда долгих поколений нашла наконец свое удовлетворение в одном объятии, таком мимолетном и в то же время вечном.

   - А если ты умрешь? - спросила она, прижимая его руки к своим губам.

   - Разве я могу умереть для тебя, Рената? Разве смерть для нас с тобой то же, что и для других? Я никогда не умру для тебя, Рената. Ты не должна грустить.

   - Не должна грустить... - повторила она как эхо. Агафон привстал на постели, расстегнул пуговицы платья Ренаты и поцеловал ее грудь. Впервые в жизни она не противилась желанию мужчины. Всем своим существом, каждой своей клеточкой Рената чувствовала: вот он, тот самый долгожданный миг истинной близости, ради которого она столько вытерпела. Она прошла по грязной дороге жизни и сумела сохранить чистоту. И теперь Рената была готова подарить ее - подарить всю себя - своему единственному мужчине. Она встала и решительно сняла с себя одежду, показавшуюся Ренате каменной стеной, отделявшей ее от любимого. Затем она, обнаженная, с распущенными волосами, снова подошла к Агафону, села на край постели и прижалась всем телом к больному. "Я теперь уже не та, что прежде, - думала Рената, - я совсем другая, новая. Мне нечего скрывать, нечего бояться". И никогда не испытанное ненарушимое спокойствие наполнило ее душу.

   И Агафон тихо сказал, приблизив губы к ее уху:

   - Рената! Ты слышишь, Рената?

   - Да, я слышу тебя, - ответила она, приподнимаясь и как бы прислушиваясь к тишине ночи.

   - Рената, если это будет мальчик, назови его... ты слушаешь меня, Рената?

   - Я слушаю лишь тебя, Агафон!

   - Назови его Беатус. А это непременно будет мальчик!

   - Беатус...

   - И воспитывай его в чистоте, Рената. Воспитывай его, как Парсифаля, вдали от всех. Сделаешь ты это?

   - Сделаю.

   Он посмотрел на Ренату долгим и испытующим взглядом, а затем притянул к себе. Рената повиновалась. Мгновения казались ей вечностью, и душа соприкасалась с жизнью бесконечных веков. Желание, наполнявшее ее, было не просто желанием отдаться и познать неведомое прежде блаженство плотской любви. Это была сама любовь. Рената следила за движениями рук Агафона, плакала от счастья в его объятиях, и ей казалось, что нет в мире более сильного мужчины, ведь все свои силы он отдавал без остатка возлюбленной. Только теперь она поняла в полной мере, ради чего отказывала десяткам жаждавших завладеть ею проходимцев. Их похотливые взгляды, их лицемерные слова - все было пылью перед величием этого мига, когда два существа слились в экстазе истинной любви. Грудь, живот, бедра, ноги Ренаты - все ее тело было охвачено настоящим пожаром страсти, который усиливался от малейшего прикосновения его пальцев и губ. В какой-то момент она потеряла ощущение времени и пространства. Она вырвалась из цепей жалкого мира и воспарила выше всех бед и унижений. Рената была абсолютно счастлива. Она лежала около Агафона, осыпая его благодарными поцелуями. Она знала теперь, что это была любовь, а все остальное - ничто и что она пребывала в Агафоне с самого начала и пребудет до конца жизни.

   Серый рассвет надвигался из глубины равнины. Рената встала и оделась.

   И когда она снова дотронулась до руки Агафона, рука его была холодна и безжизненна. И лицо, к которому она прикоснулась губами, было холодно и безжизненно. Вдохновенное выражение осуществленной мечты застыло на нем.

   Так умер Агафон Гейер.

   Со стоном невыразимой тоски упала Рената на колени и замерла, припав головой к краю постели...

  

  

  

   Агафона похоронили у подножия развалин. Вместо памятника на могиле посадили две молодые ели. В первое время сюда каждый день приходили Рената и Мириам и подолгу сидели здесь, шепотом беседуя об умершем. Потом стала приходить одна Рената, потому что беспокойная душа Мириам опять потянула ее в многолюдные города, чтобы вести ту жизнь, от которой ушла Рената. Когда Мириам узнала, что ночь смерти была ночью любви и, как вскоре оказалось, ночью зарождения новой жизни, она поцеловала Ренату, но сердце ее сжала тайная зависть.

   Рената осталась и поселилась в башне. Спала ли она или бодрствовала, с нею вместе жил и дышал Агафон. Для нее больше не существовало одиночества. Дни казались ей мимолетными, а ночи приносили спокойный сон без сновидений. Она помогала фрау Виль-мофер в небольших полевых работах и чувствовала удовлетворение в служении земле. Отношения с крестьянкой переросли в дружбу, первую и единственную во всей ее жизни. В прошлом у них было много общего, в настоящем не было никаких столкновений. Часто к Ренате приходила Марика и просила рассказать сказку. Потом Рената стала учить ее и радовалась, наблюдая постепенное развитие гибкого и грациозного ума девочки.

   Весна была в полном расцвете, когда Рената написала письмо отцу. Три дня писала она это письмо, тон которого был полон достоинства и нежности. Она созналась, что носит в себе новую жизнь, и просила взять назад произнесенное в запальчивости проклятие. Через несколько дней пришел благоприятный ответ. Месяц спустя приехал и он сам и пошел с Ренатой на могилу ее супруга. Отец провел с нею целую неделю и уехал, удовлетворенный сознанием, что снова обрел свою дочь, глубокая натура которой поразила его и заставила пожалеть о прошлом.

   Через несколько месяцев у Ренаты родился мальчик, которого она назвала Беатус. У него были лоб и глаза Агафона и нежный и в то же время решительный рот Ренаты. Теперь наступили недели, месяцы и годы блаженства для Ренаты - матери. Она видела, как она сама и ее невидимый возлюбленный оживали в более чистом и совершенном образе. Беатус казался ей сыном солнца; она сама получала тепло и жизнь через него, и все проявления его жизни казались ей проявлениями непосредственных сил природы, которая стала его истинной наставницей, вдали от городов и от людей.

   И когда Рената стояла с Беатусом на разрушенной стене замка и смотрела на мирную равнину, на краю которой садилось солнце, ей казалось, что она стоит на развалинах прошлого и видит духовными очами пришествие новых людей, для которых свободная любовь от начала до конца будет благословением, а не проклятием судьбы.