Вассерман Якоб - Свободная любовь

ign="justify">  

  

   Все это она рассказала Вандереру короткими, отрывистыми фразами, то краснея, то бледнея, то нетерпеливо, то страстно, то умолкая на мгновение, чтобы взять себя в руки. "Почему именно мне?" - думал Вандерер; он находил это загадочным; сияющий день, казалось, померк.

   Но больше всего удивило его то, что весь этот бессвязный рассказ звучал как покаяние в какой-то вине. Ванде-рер был смущен и молчал. Только когда они подошли к ее экипажу, он попросил у Ренаты разрешения написать ей то, что думает по поводу услышанного рассказа. Она взглянула на него отсутствующим взглядом, села в коляску и уехала. Вандерер медленно шел к городу, и в душе его звучали вопросы Ренаты: "Каким образом случается, что девушки торгуют собой? Действительно ли это дурные, заслуживающие презрения девушки? Неужели в них не остается ничего прежнего? Надо ли их спасать, или это бесплодно? Кто виноват в том, что они стали такими? Мне кажется, как будто я вдруг прозрела. Но я вижу лишь вещи, понять которых не могу, и не знаю, смею ли я их видеть или должна делать вид, что я по-прежнему слепа?"

    

  

  

   Рената сидела в своей комнате. Лампа под китайским абажуром бросала кругом мягкий свет. В открытые окна видны были качающиеся деревья, пожелтевшая листва, озаренная последним отблеском заката. С нижнего этажа доносилась суета: это слуги под руководством фрау Фукс накрывали столы. Рената во второй раз перечитывала письмо Вандерера, который благодарил ее за доверие и писал, что есть вещи, которые при неожиданном с ними столкновении кажутся гораздо более чудовищными, чем они являются на самом деле. Рената чувствовала, что эти витиеватые речи - лишь трусливая увертка, и раскаивалась в своей откровенности. Он был не тот, кого она искала.

   Вошла сестра Ренаты Лони и сказала, что сейчас должны приехать баронесса Терке и Эрнестина Йен-сен с матерью. Мама позвала Ренату вниз. Но зачем они Ренате? Зачем ей их показная дружба, их холодные поцелуи, их несносные сплетни? Нет, они ей не нужны. Зачем ей герцог с его невозмутимой холодностью и вспыхивавшим то и дело в глазах вечным вожделением? Он ей тоже не нужен.

   Но что же ей нужно? Она не знала.

   Вандерер был тоже приглашен; третьего дня он оставил карточку.

   Сначала приехали дамы Терке. Баронесса Терке, сопя и задыхаясь, сыпала любезностями, а ее слишком раскрашенное лицо походило на маску. Молодая графиня Адель, бывая в обществе, не делала ни одного движения, которое не было бы аристократично; она говорила с преувеличенной рассудительностью и натянуто улыбалась. Но пустота ее души сквозила во всем. Эрне-стина Йенсен была некрасива. Когда она приходила от кого-нибудь в восторг, то опускала голову и смотрела исподлобья. Она изнемогала от тайных желаний, но из страха, что их заметят, выработала этот восторженный, ставший привычным взгляд снизу вверх.

   Шел банальный разговор о новых книгах и театре.

   Графиня Терке сидела за роялем, и ее пальцы слегка касались клавишей, отчего звуки как бы скользили по бархату. Рената прислушивалась к этим звукам и улыбалась рассеянной улыбкой всему, что говорилось, даже рассказу баронессы о какой-то девушке, уехавшей вместе со своим возлюбленным в Брюссель, где она умерла с голоду. Это была глубоко поучительная история. Фрейлейн Йенсен покраснела, когда было произнесено слово "возлюбленный", и, опустив голову, устремила взор куда-то на потолок. Баронесса смеялась, так как даже в ужасной драме голодной смерти находила комический элемент. Рената молча улыбалась, и мысли ее уносились в неведомую страну.

   Лакей доложил о приезде герцога, а несколько минут спустя впорхнули сестры Ренаты с Анзельмом Вандерером, громко болтая. Вошел герцог, все поднялись, и комната, казалось, наполнилась торжественностью. Рената пошла навстречу своему жениху, и они вежливо поцеловались. Герцогу было лет сорок пять. Он производил впечатление много путешествовавшего чужестранца, все повидавшего и ничему не удивляющегося. В нем не было ничего придворного; он напоминал скорее русского эмигранта из знатных дворян. Он славился своей независимостью, свободой политических взглядов, путешествиями и конюшнями, а также любовными приключениями. Светские сплетницы утверждали, что не было ни одной страны, где бы не побывал герцог и где не склонил бы к близости невинную душу. Одни говорили, что в диких африканских джунглях он соблазнил юную дочь вождя и та покончила с собою, узнав, что возлюбленный покидает ее. Другие уточняли, что произошло это не в Африке, а в заброшенной северной деревушке и что соблазненная девушка вовсе не свела счеты с жизнью, а до сих пор воспитывает белокурого малыша. Отличить правду от вымысла в этих рассказах не представлялось возможным, но было очевидно: география пикантных похождений герцога была обширна, и сам он был не прочь похвастать своими подвигами в мужском обществе. Близкие Ренаты старались всячески оградить ее от подобных историй, и все же полностью скрыть правду о любвеобильном характере жениха им, конечно, не удавалось.

   Рената наблюдала, как герцог разговаривал с дамами. Она сидела за роялем, откинув назад голову, и глубокое равнодушие к жизни охватывало ее. Высокое общественное положение, которое она должна была занять, казалось ей затертым льдами северным полюсом. Сестры и другие молодые девушки подошли к ней хихикая, говорили ей льстивые слова и просили сыграть что-нибудь. Рената заиграла вальс, свою собственную фантазию. Присутствующие болтали, не обращая внимания на музыку. Графиня Терке жаловалась герцогу на распространение социализма. В углу, за ширмочкой, баронесса рассказывала Вандере-ру о том, что в воззрениях собаки Тигра произошла решительная перемена, а именно: он стал интересоваться музыкой.

   - Прелестно, восхитительно! - защебетали молодые девушки, когда Рената закончила играть. Вставая, она зацепилась своим прелестным кружевным платьем за педаль. Вандерер подбежал и ловко освободил ее.

  

  

   В комнате, выходившей в сад, был балкон, летом открытый, а с октября защищенный стеклянными рамами. Здесь сидел Вандерер с фрау Фукс. Она рассказывала ему о последней поездке на воды. Рассказ этот состоял, собственно, только из одних названий станций.

   - Мы проезжали через Аугсбург, очень красивый город. Штутгарт тоже красивый город. И Фрейбург хорошенький город. Да... Там у профессора Шауфли-на Рената встретилась с герцогом. Герцог влюбился в нее с первого взгляда. Что касается Ренаты, то никогда нельзя узнать, что у нее на душе. Потом мы поехали в Баден-Баден. Прекрасное, почти волшебное место, но там слишком жарко. Однажды Рената ехала верхом, и лошадь ее чего-то испугалась; вдруг подбежал какой-то господин и схватил животное под уздцы... Это был герцог. С тех пор они стали встречаться чаще, разумеется, в моем присутствии. Да-а...

   - Это очень интересно, - вежливо пробормотал Вандерер.

   Рената подошла к матери и спросила что-то насчет вин. Фрау Фукс поднялась и ушла. Рената устало опустилась на ее место.

   - Я получила ваше письмо, - сказала она, нахмуривая лоб, - и мне было досадно, что вы его написали.

   Так как Вандерер молчал, то девушка, немножко нервничая, продолжала:

   - Моя мать рассказывала вам, конечно, баденскую историю? Это она делает всегда. Но я должна вам сказать, что лошадь удержал вовсе не герцог, а его спутник, майор фон Шталек. Мама находит, что моим спасителем вполне мог бы быть и герцог, и рассказывает именно этот вариант. Но, несмотря на все, мама очень добрая женщина.

   - Вы сегодня заметно нервничаете, - сказал Вандерер.

   - Да, я плохо спала. Вчера мы были на "Тристане".

   - Вам понравилось?

   - Эта опера меня очень утомила. Я не понимаю подобной музыки, и в то же время боюсь понять. Вы понимаете, что я имею в виду?

   - Не совсем. Вот что я хотел сказать вам, фрейлейн: я нашел работу для Эльвины Симон, она уже устроилась туда и живет на другой квартире.

   Рената сначала побледнела, потом покраснела, улыбнулась и положила руку на руку молодого человека.

   - Этого я вам никогда не забуду.

   Затем она встала и ушла более легкой походкой, чем пришла.

   Вандереру не хотелось возвращаться в большую гостиную, из которой доносился гул голосов. На мольберте в углу стоял набросанный Ренатою портрет Гизы. Линии тела этой восточной красавицы, страстной, побуждающей к дерзким мыслям и поступкам, были безукоризненно переданы на холсте. Тонкая изящная рука в браслетах поддерживала высокую грудь. В другой руке натурщицы было полупрозрачное покрывало, которое не могло скрыть от зрителей милых округлостей обнаженной нимфы и лишь подчеркивало ее совершенство. Этот образ, как ни странно, будил в Вандерере мечты об обладании другой женщиной - не столь вызывающе чувственной, но становившейся с каждым часом все желаннее. Вандереру показалось, что, глядя на формы восточной женщины, олицетворяющей собою полноту чувств, он снова ощутил приближение настоящей любви. Не потому ли решила изобразить ее Рената, что и сама она оказалась на пороге новой жизни, в которой, отдавшись мужчине, ей предстояло изведать глубины чувственности и постичь смысл своих тайных желаний? Потом Вандерер вспомнил слова Зюссенгута: "Эта Гиза Шуман - самое чистое, самое совершенное, самое чудесное и достойное зависти существо, как физически, так и нравственно. Она испытала тяжелую депрессию, вызванную тяготами жизни, но победила судьбу силою своего девичества. Только полный отказ от псевдоморали и ложного стыда сможет полностью исцелить эту женщину и вернуть ей утерянную способность радоваться жизни".

   Потом Зюссенгут, взяв с Вандерера обещание молчать, рассказал ему историю Гизы. Ее родители были бедными и корыстолюбивыми людьми. Однажды некая, по-видимому, светская дама сообщила им, что Гизой сильно заинтересовано одно высокопоставленное лицо, видевшее ее в мастерской художника. Пошли переговоры, о которых молодая девушка не должна была ничего знать. Родителям пообещали значительную сумму в том случае, если Гиза согласится на предлагаемые условия. Ей предстояло воплотить в жизнь фантазию этого господина, пожелавшего видеть себя восточным ханом, чьи прихоти в постели беспрекословно выполнит послушная наложница. За три часа подобного удовольствия господин был готов щедро одарить семью Гизы. Это была форменная продажа. Гизе было назначено прийти в бывшую мастерскую в Амалиенштрассе. Прежде Гиза служила моделью только для изображения головы, и никакие уговоры не могли заставить ее позировать обнаженной для написания тела. Но чрезвычайно любезные и матерински нежные увещевания знатной дамы рассеяли наконец ее сомнения. Мастерская находилась рядом с квартирой Зюс-сенгута. Зюссенгут, по обыкновению, спал после обеда, как вдруг его разбудили страшные глухие вопли. Едва успел он одеться, как мимо его окна пробежала молодая девушка, обнаженная, обезумевшая, с поднятыми кверху руками и запрокинутой назад головой.

   Он узнал ее; она давно служила для него предметом восторга. Зюссенгут бросился за ней. Дальнейшее Вандереру известно. Гиза долго не могла ничего рассказать; одно лишь воспоминание о случившемся вызывало у нее истерику. Судебное следствие было, разумеется, приостановлено, и дело постарались замять. "Я-то знаю, кто был этот высокопоставленный господин, но многие причины заставляют меня молчать", - добавил рассказчик.

   Подобострастное хихиканье спугнуло мысли Вандерера. В гостиную вошел герцог с сестрами Ренаты.

   Девушки семенили около него, припрыгивая, как робкие куры. Герцог остановился перед портретом Гизы и вдруг неожиданно нервно засунул руки в карманы; потом повернулся к столу с фотографиями и стал в волнении перебирать их.

  

  

   Герцог вел Ренату к столу. Идя рядом с ним, девушка слышала, как во дворе бушует буря, и невольно сильнее оперлась на руку жениха. Но завывание ветра не казалось ей от этого менее зловещим.

   - Что это за модель, Рената, - обратился к ней за обедом герцог, - которою ты выбрала для своего эскиза пастелью?

   - Хороша, не правда ли? - ответила Рената вопросом.

   - Слишком... восточная красавица, я полагаю. - Герцог неискренне засмеялся. - Но я хотел спросить, каким образом ты нашла ее?

   - А ты разве знаешь ее? Недавно с ней произошло нечто ужасное.

   - Она сама рассказывала тебе об этом?

   - Сама? Нет. Она вовсе не болтлива. Мне рассказывала о ней одна художница.

   - Ах вот как! - Герцог помолчал несколько секунд, потом продолжил:

   - Я был бы тебе очень благодарен, Рената, если бы ты отказалась от этой модели. По некоторым причинам мне это не нравится.

   Рената с удивлением посмотрела на жениха. Слова его имели ясный смысл. Не была ли это первая из цепей, о которых распространялся Зюссенгут, когда говорил: "Какие чудные возможности отдаете вы за жалкие материальные блага! До сих пор вы шли. Теперь вас будут тащить или подгонять. До сих пор вы говорили, когда вам того хотелось. Теперь вам придется все чаще молчать, и вместо речей у вас будут вырываться вздохи. Я знаю трагедию женщин. Это мученицы этикета".

   Впервые девушка почувствовала справедливость этих слов и вздохнула.

   - Следующим летом мы поедем в Ишль, - услышала Рената монотонный голос матери. - Ишль - это очень красивое место.

   Рената сказала герцогу, что одобряет его решение отпраздновать свадьбу в самом тесном семейном кругу и на первое время поселиться в уединенном замке в Грефлинге. Вдали от города новая жизнь будет создаваться в полной гармонии. Чужие взгляды и речи оскверняют такую интимную вещь, как брак, мечтательно говорила Рената. Герцог молчал. Ее слова заставили его задуматься. Если он и любил Ренату, то только до тех пор, пока девушка не начинала думать. Ее близость опьяняла его. Загадочный взгляд, изменчивость настроения, часто непонятная молчаливость, суровая сдержанность, прелестная смесь женственности и детской наивности - все это имело для него неотразимое обаяние. Он с невольной нежностью склонился к ней. С присущим ей выражением легкой грусти на лице, с трогательной мольбой в больших глазах, она даже в минуты шаловливой веселости, казалось, нуждалась в утешении.

   Вандерер, сидевший напротив Ренаты и наполовину закрытый букетом роз, не отрываясь, смотрел на ее бледные руки. Фрейлейн Йенсен сказала ему, что через две недели, когда Фукс возвратится из Италии, состоится свадьба.

  

  

   Ужин окончился.

   У камина в соседней комнате был уютный уголок, отделенный пальмой и китайской ширмой. Там стоял Вандерер, когда к нему подошла Рената. Она с тревогой посмотрела на Анзельма, беспокоясь, что этот вечер мог испортить ему настроение. Потом улыбнулась, опустив глаза. И снова Вандерер был охвачен глубоким чувством. Ему казалось, что он только для того и жил, чтобы теперь эта девушка вот так стояла перед ним в своем горьком недоумении, со своей печальной улыбкой.

   - Чем, собственно, вы наполняете свою жизнь? - спросила Рената, рассеянно играя веером.

   Вандерер сделал гримасу.

   - Я ничего не делаю, а теперь менее чем когда-либо. Мое единственное занятие - ходить каждый день после обеда в картинную галерею, где я и остаюсь, пока не стемнеет.

   - Я хотела бы вас кое о чем попросить, - торопливо сказала Рената. - Только не сердитесь на меня.

   Ей хотелось знать историю Гизы.

   Вандерер побледнел. Он мог бы сказать, что ему ничего не известно; но какое-то смутное чувство заставило его рассказать все, что он узнал от Зюссенгута.

   Когда он окончил, Рената продолжала неподвижно сидеть, мрачно глядя в огонь камина.

   - Я не понимаю этого, не понимаю жалкой охоты исключительно за телом, - произнес Вандерер после некоторого молчания. - Не знаю, я этого не испытал, но мне кажется, что если бы я любил женщину, то малейшее проявление ее внимания было бы мне так же дорого, как и ее поцелуй.

   - Вы говорите, что никогда еще не испытывали этого? - тихо сказала молодая девушка, не отрывая глаз от огня.

   Вандерер чуть заметно нагнулся вперед и покачал головой.

   - Никогда. - Теперь он тоже смотрел на огонь. - Я, как и вы, ищу.

   Рената вздрогнула, словно от внезапного холода.

   - Пойдемте в зал, - сказала она, поднимаясь. "Какая у нее нежная и белая кожа", - думал Вандерер, идя сзади и любуясь обнаженными плечами девушки.

   Графиня играла Шопена, опус 37. Но это было похоже на что угодно, кроме Шопена. Потом Адель Терке спела романс: "Я слышал журчанье ручья". Ее голос был острым, как битое стекло.

   В одиннадцать все начали разъезжаться. Рената проводила герцога до дверей. Девицы трещали без умолку; баронесса спешила закончить рассказ о похождениях Тигра. В душе Вандерера презрение боролось с грустью. Шел дождь, поэтому он застегнул пальто и поднял воротник. У крыльца молча стояли кучера, и ветер развевал их желтые пелерины.

   - До свиданья, Рената, - сказал герцог.

   Девушка протянула ему руку, чуть заметно улыбнувшись, и обернулась к Вандереру, который ожидал очереди проститься с нею. Ее обнаженным плечам было холодно в прихожей, и она убежала в гостиную, шутливо щелкая зубами.

   - Ну, сегодня у нас был очень удачный вечер, - сказала фрау Фукс. - А теперь, девочки, нам пора спать.

   Последние слова относились к Лони и Марте, у которых было столько секретов, что, казалось, им не пересказать их до утра. Они спали наверху в мезонине, обычно на одной кровати, так как было страшно спать порознь, и к тому же некоторые секреты можно было передавать только шепотом, закрывшись с головой одеялом.

   Фрау Фукс читала еще некоторое время газету, а Рената, как маятник, ходила по комнате. Потом подошла к роялю и начала играть. Мрачная и монотонная мелодия зазвучала под ее пальцами, как будто девушка хотела выразить звуками бушевавшую за окнами осеннюю бурю.

   От этих звуков на сердце у нее стало так тяжело, что она опустила руки и закрыла глаза.

   - Ты играешь что-то уж очень печальное, Рената, - сказала фрау Фукс, косясь на нее из-за газеты. - Я думаю, у тебя, в отличие от многих других, нет для грусти никакого основания.

  

  

   Внутренняя тревога постоянно заставляла Ренату появляться на людях, чтобы не оставаться одной. Среди ее приятельниц была жена врача Елена Брозам, остроумная маленькая женщина с кошачьими манерами, с которой она познакомилась год тому назад. К ней-то Рената и поехала сегодня.

   - Я давно не видела вас, - сказала Елена, садясь в кресло и болтая не достававшими до пола ногами.

   - Как поживаете, - спросила Рената, смущенная пристальным взглядом приятельницы.

   - Так себе... А вот вы, должно быть, чудовищно счастливы. Невеста герцога! Об этом мечтают все девушки.

   Рената состроила едва заметную гримаску.

   - Где ваша дочка? - спросила она.

   - Она играет на дворе с мальчиками, а муж уехал к больному.

   - Вы ведь очень счастливы, не правда ли? - спросила Рената, побуждаемая любопытством и страхом за будущее.

   Фрау Елена сильнее закачала ногами.

   - Счастлива?..

   - Я говорю о вашем браке...

   - О браке? - Елена тихонько свистнула. - Впрочем, иногда это недурная вещь, в особенности на первых порах. Потом часто бывает тоже мило, но без господина супруга. В целом же не могу рекомендовать.

   Испуганный взгляд Ренаты остановился на висевшем над софой портрете красивого мужчины. Это был доктор Брозам. Его лоб и волосы напоминали Анзель-ма Вандерера; по крайней мере, так ей показалось.

   - Самое главное, - продолжала Елена, комически нахмурив брови, - иметь две спальни. Для вас это, конечно, само собой разумеется. А вот быть женой доктора... Мужчина, который перестает стесняться, это нечто ужасное.

   Рената покраснела и рассмеялась. В глубине души она была очень шокирована.

   - Скажите мне, - снова начала она, - выходя замуж, вы знали прошлое вашего жениха?

   Елена Брозам бросила на Ренату беглый пытливый взгляд и засмеялась искусственным, деревянным смехом.

   - Об этом не следует допытываться. Мужчины не отличаются чистотой биографии.

   И, чтобы показать свое равнодушие к этому вопросу, она повела глазами как клоун, наклеила на нос кусочек папиросной бумаги, лукаво покосилась на зеркало и рассмеялась. В эту минуту вбежала девочка и бросилась к матери с бурными объятиями. Ренате она подала руку, как старой приятельнице, и с важностью рассказала, что встретилась с господином Гудштике-ром, который хотел прийти к ним сегодня.

   - Это тот самый знаменитый Стефан Гудшти-кер? - спросила Рената.

   - Тот самый.

   - Мне очень хотелось бы с ним познакомиться.

   - Пожалуйста. Он подарил Марианне детскую книжку и сделал на ней дарственную надпись.

   На книжке, которую показала Марианна, было написано: "Душа твоя, лишь вознесясь в надзвездные высоты, поймет всю глубину страданий, пережитых в цепях земли".

  

  

   Раздался короткий, энергичный звонок.

   - Так может звонить только знаменитый человек, - объявила Елена Брозам и выслала девочку из комнаты. У Ренаты застучало сердце.

   Дверь распахнулась, и вошел Стефан Гудштикер. Он провел рукой по густым, волнистым волосам, стряхнул пылинку с рукава и подошел к хозяйке. Это был мужчина лет сорока. Если о ком-нибудь можно было сказать, что он сияет важностью, так это именно о нем.

   Черные волосы, элегантная черная бородка, изящный рот, красивые глаза - все в нем было пропитано важностью. Он редко улыбался, и улыбка его была какая-то официальная.

   - Стефан Гудштикер, фрейлейн Рената Фукс, - церемонно представила их Елена Брозам. При этом имени в манерах Гудштикера тотчас появилось нечто почтительное, и вместе с тем он принял такой вид, будто не совсем одобряет свадьбу, о которой все так много говорят, но и не может осуждать ее.

   - Над чем вы теперь работаете? - спросила фрау Елена. - Какую основу хотите вы разрушить?

   Гудштикер с усталым видом склонил голову набок.

   - Тема моего нового романа - судьба женщины. Рената подалась вперед, собираясь внимательно слушать.

   - По моему мнению, женщины находятся в достаточно серьезной опасности. Одаренные женщины гибнут, бездарные падают. Отовсюду слышатся вопли о спасении от социальной или личной беды. Одни хотят стать мужчинами, отказываясь от своих прерогатив. Вы мне позволите закурить папироску? Другие презирают мужчин, третьи предъявляют к мужчинам сверхчеловеческие требования. Тем не менее моя книга станет беспощадным приговором мужчинам.

   - Как она будет называться? - спросила Рената.

   - "Конец Вероники". Название не слишком броское. Но, смею думать, эта книга обратит на себя внимание.

   Гудштикер сдвинул брови и о чем-то задумался, теребя усы.

   - Скажите мне только одно, - начала Рената, умоляющим жестом протягивая к нему руки, - неужели необходимо, чтобы некоторые женщины гибли ради того, чтобы остальные могли жить... прилично?

   На этом слове она запнулась, и щеки ее запылали. Елена неодобрительно покачала головой, играя искусственной розой. Гудштикер посмотрел на свои колени, потом взглянул на одну собеседницу, затем на другую. Медленно выпустив тонкое кольцо дыма, он заговорил:

   - Лет тринадцать или четырнадцать тому назад я знал у себя на родине, во Франконии, одного замечательного молодого человека. Звали его Агафон Гейер. Это был один из тех людей, которые мечтают исправить мир. Я пробовал сделать его прообразом драматического персонажа вроде Фауста. Но мне это не удалось. Мое призвание - роман. Так вот этот Агафон Гейер хотел, между прочим, реформировать и те отношения, которые вас интересуют. Чтобы показать пример, он женился на падшей женщине; но дело не пошло на лад. Жизнь всегда сильнее какого бы то ни было пророка. Я думаю, что всякие индивидуальные попытки изменить жизнь тщетны. Единственное, что остается, - это принимать жизнь и, если умеешь, отражать ее в своих произведениях.

   Гудштикер замолчал. Было непонятно, что хотел он сказать своим рассказом, и ему самому он показался лишним.

   - Я думаю, что душевное спокойствие можно обрести только тогда, когда ясно видишь скрытые пружины нелепой жизненной комедии, - сказала Рената. - А чем жить слепой и глухой, в постоянном страхе, как бы не упасть в темную пропасть, - лучше не жить. Мне кажется, что тот, кто не соприкасается близко с отвратительными сторонами жизни, не может в полной мере познать прекрасное. Разве я не права?

   Она взглянула на Елену, потом на Гудштикера и опустила глаза, робко улыбаясь. Гудштикер внимательно посмотрел на нее. Елене показались странными слова приятельницы. Не зная, что сказать, она пожала руку Ренаты с напускным добродушием.

   - Не знаю, у меня здоровая натура, - сказал Гуд-штикер, - может быть, потому, что я сын крестьянина. Эти искания в области нравственности есть несомненный признак вырождения.

   Смущенная и угнетенная Рената поднялась, попрощалась с Еленой, горячо и серьезно пожала руку Гуд-штикеру и ушла. Когда дверь за ней закрылась, Гуд-штикер подошел к Елене и поцеловал ее в губы. Лицо Елены осталось неподвижно.

   - Она кокетничала со мной, - серьезно сказал Гудштикер.

  

  

   Рената решила идти пешком, хотя времени в ее распоряжении оставалось немного. Сегодня герцог устраивал званый ужин, на котором Рената должна была познакомиться с матерью и родственниками жениха. Туалет для парадного вечера требовал два часа. Она приказала кучеру ехать домой, а сама, побуждаемая каким-то непобедимым чувством противоречия, пошла совсем в другую сторону, к картинной галерее.

   В третьем зале бродил Вандерер. Она не стала делать вид, что удивлена, а спокойно поздоровалась с ним.

   - Я хотела только убедиться, правда ли, что вы бываете здесь каждый день, - улыбаясь, сказала она. - Я шла мимо и вспомнила о вас.

   Вандерер растерялся и, стараясь скрыть это, ответил невпопад:

   - Вы пришли слишком поздно. Скоро закрытие. Рената почувствовала, что должна как-то объяснить свое появление.

   - Мне давно хотелось еще раз увидеть "Заскию" Уленбурга. Кто знает, когда мне снова это удастся? Разве уже так поздно?

   - Без четверти шесть. Вся публика уже ушла. Действительно, длинная анфилада зал точно вымерла. Кругом стояла пугающая тишина.

   Прозаическая трезвость Вандерера раздосадовала Ренату. Стоило ради него приходить сюда! Молча шла она рядом с ним по просторным залам, не обращая внимания на картины, изображавшие героев, детей и ландшафты.

   - Я люблю бывать в этом избранном обществе богов и героев, которые молчат и с которыми не надо разговаривать, - задумчиво произнес Анзельм.

   - Разве вы так молчаливы?

   - Очень.

   - Все молодые люди так тщеславны, - сказала Рената, качая головой, - и это тоже один из видов тщеславия.

   - А вы заметили, как смущают окружающих молчаливые люди? Они кажутся опасными и загадочными.

   - Да? - Ее радостно-вопросительное "да" было восхитительно.

   - Но стоит такому человеку заговорить, как он мгновенно теряет весь свой престиж; его похлопывают по плечу и переходят на "ты". Когда я был ребенком, в нашем доме жил глухонемой - безобидный, скромный человек. Но мне он казался страшным.

   - Я это понимаю, - согласилась Рената.

   Вдруг она порывисто схватила его за руку и безмолвно указала на картину в углу. Это была "Заския", по странной случайности освещенная огненными лучами заходящего солнца, отчего вечерняя заря на полотне горела неземными красками. Мать и дитя на ее коленях реяли в золотых лучах.

   Вандерер ничего не сказал, и Рената была ему за это благодарна. Чувство безмятежного спокойствия наполнило ее душу. Она медленно опустила глаза и задумалась. Скоро надо было уходить.

   - Могу я вас проводить? - неуверенно спросил Вандерер. Она вздрогнула, точно ее разбудили, и молча кивнула ему головой.

   Когда они вышли, уже смеркалось. И чем темнее становилось, тем медленнее шла Рената; предстоящий вечер казался ей все противнее и унизительнее. Она болтала о пустяках, а в душе ее звучало: "Неужели никто не видит, что я страдаю?" Когда они были позади дворцового парка, где шумит подземный ручей, Рената остановилась и сказала:

   - Если бы меня теперь кто-нибудь взял и увез в Австралию, я не знаю, как была бы я ему благодарна.

   Вандерер на секунду взглянул в ее блестящие глаза. Глубокая искренность этих слов исключала банальный ответ.

   - О, если бы вы были со мной до конца откровенны! Она покачала головой с грустной улыбкой.

   - Разве это невозможно?

   - Невозможно.

   - Но все-таки я кое-что знаю... Как странно, что сегодня я могу вас провожать, а через две недели я буду вам ни на что не нужен.

   - Да, через две недели, - машинально повторила Рената, все более ускоряя шаг.

   Через пять минут она была у ворот своего дома, откуда озабоченно выглядывал слуга.

  

  

   - Ну, Рената! В своем ли ты уме? Остался всего лишь час до выезда - и как ты думаешь все успеть?

   - Я не поеду на вечер, - ответила Рената и, видя ужас и недоумение матери, прибавила из сострадания:

   - Я больна.

   Лони и Марта стояли бледные, как две лилии. Лицо фрау Фукс помертвело. Рената сняла кофточку и шляпку и прилегла на оттоманку.

   - Но что с тобой, Рената? У тебя голова болит? Ты устала? Не послать ли за доктором? Почему же нет? Тебя знобит? Надо скорей уведомить герцога.

   "Если бы я сама знала, что со мною, - тоскливо подумала Рената. - Только завтра мне опять захочется пойти посмотреть на "Заскию" Уленбурга".

   Фрау Фукс скоро успокоилась. Когда она сама выходила замуж за Фукса, с нею тоже случались непредвиденные недомогания. В конце концов все уладится. Скоро Рената станет герцогиней, и все эти волнения останутся позади. Сегодня она разложит об этом пасьянс.

   Рената лежала. Около нее сидели на корточках Лони и Марта. Рената молчала, а сестры, не переставая, болтали меж собой. "Так ты говоришь, белокурый лейтенант преследовал тебя до самого дома"? - "Нет, только до моста". - "Я его недавно видела. Его усы стали заметно длиннее". - "Он тебе кланялся? Мне он всегда кланяется". - "Знаешь, кого он мне напоминает? Асессора в "Современных женщинах"". - "Тише! Вдруг мама услышит..."

   От болтовни сестер Ренате стало еще тоскливее. Неясные мысли и смутные образы проносились в сознании: красивые южные ландшафты, лицо ребенка на картине Рембрандта, и, наконец, вынырнула строка: "Душа твоя, лишь вознесясь в надзвездные высоты"...

   Дверь первого этажа хлопнула. Вошла служанка прибавить углей в камин. С улицы донесся стук экипажей. Лони распространялась об эспаньолке придворного тенора. Проза действительности назойливо лезла из всех углов.

   Фрау Фукс пришла с письмом, которое только что принес почтальон.

   - Ну, дети, слушайте. Папа пишет, что на днях мы получим дворянство. В воскресенье он уже будет здесь.

   Рената медленно приподняла голову с подушки и облокотилась на руку. Возвращение отца было обстоятельством, требовавшим немедленного решения. Но к какому решению могло прийти ее слабое сердце? Она неподвижно смотрела в темноту вечера и думала о бегстве. Точно какое-то безумие овладело ею.

   Комната казалась девушке тюрьмой, и ее неудержимо тянуло прочь. Вернулся слуга с запиской от герцога:

   "Милая Рената! Ты поставила меня в большое затруднение своей загадочной болезнью. Я почти не знаю, что мне делать. Вряд ли это можно будет исправить. В данную минуту я, конечно, не могу приехать; заеду завтра утром. Скверная история.

   Рудольф".

   Дикая и счастливая усмешка промелькнула на лице Ренаты, и она вдруг встала.

   - Я ухожу к себе, спокойной ночи, - сказала она.

   - Так рано? - с удивлением спросила фрау Фукс. - Впрочем, ты права, Рената. Сон целителен. Спокойной ночи, дитя мое!

   Придя наверх, Рената поспешно оделась, накинула шаль, заперла свою комнату и прошла в прихожую, где уже было темно - фрау Фукс экономила на освещении. С бьющимся сердцем она прислушалась, медленно спустилась с лестницы, еще раз прислушалась и, уловив, как горничные с лакеем поют в кухне, поспешно вышла.

  

  

   Ветер дул ей в лицо и развевал шаль. Путь был неблизкий. Дворец герцога находился в противоположном конце города.

   Все окна были освещены. У главного входа гарцевали два конных жандарма. Величественный швейцар стоял у двери и презрительно осматривал улицу. Он решительно преградил дорогу Ренате, когда та попыталась пройти в подъезд, но, узнав ее фамилию, от изумления мгновенно утратил все свое величие и, распахнув дверь, долго глядел ей вслед с самым глупым видом.

   Все, что произошло потом, походило на видение расстроенного мозга. Мрачная угловая комната в башне; полуспущенные газовые рожки; зеленоватая, точно заплесневевшая, мебель; твердые, но не торопливые шаги; герцог, остановившийся на пороге; тишина комнаты, сделавшаяся теперь вдвойне ощутимой; изумленный и негодующий голос, звучавший точно откуда-то издали; слова:

   - Так ты здорова, Рената? Зачем же ты все это сделала?

   - Я не знаю. Мне хотелось хоть на один час почувствовать себя свободной. И еще я хотела испытать, - тут голос ее сделался едва слышным, - найду ли я в тебе сочувствие. Но я не нашла.

   - Я не понимаю тебя, Рената. Я не из щепетильных, но некоторые вещи необходимо соблюдать, чтобы жить в мире с обществом. Я мало ценю свой герцогский титул. Моим идеалом всегда было жениться на девушке из бюргерской семьи, чтобы обновить кровь. Ты превзошла мои лучшие мечты.

   Он провел рукой по ее волосам. Рената мучительно ощутила бесполезность своего ночного путешествия. В сущности, все осталось по-прежнему.

   - Ты, может быть, думаешь, - сказала она, - что я горда и меня смущает опасение быть принятой из милости в ваш круг. Но ты ошибаешься: моя гордость простирается еще дальше. Я презираю мнение вашего круга.

   Герцог беспокойно улыбнулся, посмотрел на дверь, прислушался, что-то пробормотал насчет швейцара и лакея, которым надо будет приказать, чтобы молчали. Он чувствовал себя бессильным перед молодой девушкой, которая выросла в его глазах, оттого что он перестал ее понимать. Он захотел обнять Ренату. Рената сделала испуганное движение.

   - Ты мне дороже всех женщин в мире, - услышала она как будто из-за стены.

   Герцог схватил Ренату за плечи своими сильными руками и, прижав к стене, начал осыпать ее страстными поцелуями. Он упивался сознанием того, что эта прекрасная и желанная женщина скоро будет ему принадлежать. Очень скоро, и только ему одному. Так стоит ли ждать? Или стоит проучить ее, показать, что любое сопротивление его силе и могуществу бесполезно? Герцог целовал ее все более страстно, и голова его кружилась от близости Ренаты, от запаха ее тела, от слов, которые шептали ее губы с просьбой отпустить ее и пощадить. Он схватил Ренату в охапку и бросил на диван, тут же прижав ее к подушкам своим телом. Руки герцога смело и уверенно скользили по шелку платья, останавливаясь на округлостях груди и бедер и снова продолжая свое движение. Не в силах больше обуздывать нахлынувшее желание, герцог резко поднялся, чтобы сбросить с себя одежду, и в этот миг встретился глазами с Ренатой.

   Ее полный испуга и мольбы взгляд заставил его отступить.

   - Я не могу, - с горечью прошептала она, - какое-то предчувствие леденит мне сердце.

   Рената спрятала лицо в подушку дивана и оставалась неподвижной. Герцог ни о чем больше не спрашивал. Он не понимал ее и боялся расспрашивать. Но тайна, окутывавшая Ренату, делала ее еще желаннее. Ему стало казаться, что герцогиня - она, а он выскочка, которого она только терпит. Он отошел от дивана и заставил себя успокоиться и остыть. Впервые в жизни он так страстно желал обладать девушкой. И впервые в жизни не позволил себе силой взять твердыню целомудрия, будучи в двух шагах от заветной цели. Рената встала и дрожащими руками привела в порядок платье и прическу.

   Потом герцог усадил свою невесту в карету, поцеловал руку, и лошади быстро унесли ее.

   В нескольких шагах от дома карета остановилась. Рената незаметно прошла в свою комнату и прямо в одежде бросилась на постель, удивляясь, что никто в доме не услышал ее возвращения. Только что пережитое казалось ей сном.

  

  

   "Дорогая фрейлейн Рената! Хотя я сознаю бестактность этого письма, я все-таки должен его написать. Бывают вещи, которые делаешь помимо своей воли. Поэтому вы не должны сердиться на меня за то, что я вам пишу. Вчера вы сказали, что, может быть, еще раз придете посмотреть на "Заскию" и на другие картины и поговорить со мной о них. О, какие бы это были волшебные минуты! Но это невозможно. Как бы страстно я ни желал, я не могу больше прийти. Вы догадаетесь почему. Я уезжаю, иначе гибель ждет меня. Быть может, вам покажется смешным мое письмо, что ж... Я должен был его написать перед вечной разлукой. Примите искренний привет и пожелания всего наилучшего в вашей новой жизни.

   Анзельм Вандерер".

   Лони вбежала в комнату.

   - Сегодня прекрасная погода, мы хотим ехать верхом в Талькирхен. Поедешь с нами, Рената? Ты не смеешь отказываться, как в тот раз.

   - Конечно, я поеду с вами, - ответила Рената с такой счастливой улыбкой, что сестра в изумлении вытаращила на нее глаза.

   - Что это за письмо ты получила, Рената? Мама говорит, что тебе теперь неприлично получать письма. Ну, одевайся скорее!

   Полчаса спустя девушка скакала на своем вороном коне, а испуганные ее отчаянной ездой сестры едва поспевали за Ренатой.

  

  

  

   Анзельм Вандерер солгал в тот вечер, сказав Ренате, будто нашел место для Эльвины Симон. Ему удалось это сделать только спустя несколько дней. Таков уж был характер Вандерера. Он, не задумываясь, лгал из сострадания, лгал, чтобы доставить кому-нибудь удовольствие.

   Для него не составило большого труда найти квартиру Эльвины Симон. На пороге его встретила пожилая женщина, походившая манерами на хозяйку притона, и провела его в комнату, пропитанную специфическим запахом грязного белья. Вскоре туда вошла девушка и, едва взглянув на Анзельма, начала машинально развязывать юбки.

   - Нет, не надо, - остановил ее Вандерер и осторожно коснулся ее руки. Девушка холодно и враждебно взглянула на него. Он постарался в нескольких словах объяснить, зачем пришел. Она рассмеялась деревянным смехом, точно сказанное не относилось к ней. Но, когда молодой человек назвал имя Ренаты, девушка немного оживилась. Усталым голосом она назвала сумму своего долга хозяйке и потом прибавила:

   - Я не могу в это поверить.

   - Во что именно?

   - Что моя жизнь может измениться.

   Вандерер заранее подыскал дешевую комнатку, внизу его ждал слуга, готовый отнести туда вещи Эльвины.

   Анзельм распла