Уэллс Герберт Джордж - Люди как боги

авицу для мытья, они показались ему грубыми, как площадные шутки. Особенно непристойный вид имела зубная щетка. Ну почему он не купил новую в аптеке у вокзала Виктория?

   А какая неприятная, странная штука - его одежда.

   На мгновение он поддался нелепому желанию последовать утопийской моде, но взгляд в зеркало отрезвил его. Тут он вспомнил, что захватил с собой теннисные брюки и шелковую рубашку. Так он, пожалуй, и оденется - не надо ни запонок, ни галстука; а ходить можно будет босиком.

   Он посмотрел на свои ступни. С земной точки зрения они были даже очень недурны. Но на Земле их красота пропадала втуне.

  

   Вскоре из домика навстречу утопийской заре вышел необыкновенно чистый и сияющий мистер Барнстейпл - одетый в белое, с расстегнутой верхней пуговицей рубашки и босой. Он улыбнулся, вскинул руки над головой и глубоко вдохнул душистый воздух. И вдруг на лице его появилась мрачная решимость.

   Из другого спального домика, всего ярдах в двухстах от него, вышел отец Эмертон. Шестое чувство подсказало мистеру Барнстейплу, что преподобный отец намерен либо простить вчерашнюю ссору, либо быть за нее прощенным. Выберет ли он роль оскорбителя или жертвы, зависело от случайности, но, как бы то ни было, он испортит унылой жвачкой личных эмоций и взаимоотношений алмазную ясность и блеск этого утра. Чуть справа и впереди мистер Барнстейпл увидел широкую лестницу, ведущую к озеру. Три быстрых шага - и он уже мчался по ней вниз, прыгая через две ступеньки, Может быть, виной тому был испуг, но, во всяком случае, ему казалось, что за его спиной раздается голос кинувшегося в погоню отца Эмертона:

   - Мистер Ба-а-арнстейпл!

   Мистер Барнстейпл, петляя, как заяц, выскочил на мостик, перекинутый через глубокий овраг, - мостик, сложенный из огромных камней, с крышей, которую со стороны озера поддерживали легкие хрустальные колонки. Солнечные лучи дробились в их призматических гранях и рассыпались красными, синими и золотыми бликами. Затем в зеленом уголке, расцвеченном голубыми горечавками, он чуть было не сбил с ног мистера Руперта Кэтскилла. На мистере Кэтскилле был тот же костюм, что и накануне, только без серого цилиндра. Он прогуливался, заложив руки за спину.

   - Ого! - сказал он. - Куда это вы так торопитесь? Мы ведь как будто встали первыми...

   - Я увидел отца Эмертона...

   - Все понятно. Предпочли избежать заутрени, обедни или как он их там называет? И скрылись. Мудро, мудро. Он помолился за нас всех. Включая и меня.

   Не дожидаясь ответа мистера Барнстейпла, он продолжал:

   - Вам хорошо спалось? Как вам показался ответ старичка на мою речь? А? Избитые увертки! Когда не знаешь, что сказать, ругай адвоката истца. Мы с ним не согласны потому, что у нас дурные сердца.

   - О каком старичке вы говорите?

   - О почтенном джентльмене, который выступал после меня.

   - Об Эрфреде? Но ведь ему нет и сорока!

   - Ему семьдесят три года. Он нам потом сказал. Они тут живут долго - прозябают, вернее сказать. Наша жизнь, с их точки зрения, - бурная лихорадка. Но, как сказал Теннисон: "Лучше двадцать лет в Европе, чем в Китае двести лет!" А? Он уклонился от ответа на мои доводы. Это Страна Золотого Покоя, Страна Заката; нам не скажут спасибо за то, что мы потревожили ее дремоту.

   - Я не сказал бы, что они тут дремлют.

   - Значит, и вас укусила муха социализма. Да-да, я вижу, так оно и есть. Поверьте мне, более полную картину декаданса и вырождения трудно себе представить. Налицо все признаки. И мы нарушим их сон, можете не сомневаться! Ведь, как вы еще убедитесь, Природа - наша союзница, и поможет она нам самым неожиданным образом.

   - Но я не вижу никаких признаков вырождения, - сказал мистер Барнстейпл.

   - Нет слепоты хуже слепоты тех, кто не хочет видеть! Да они повсюду! Это их избыточное, раздутое псевдоздоровье. Словно откормленный скот. А их поведение в отношении Барралонга? Они не понимают, что с ним надо делать. Они даже не арестовали его. Они уже тысячу лет никого не арестовывали. Он очертя голову мчится по их стране, убивая, давя, пугая, нарушая общественное спокойствие, а они впадают в отупение, поверьте мне, сэр, в полнейшее отупение. Словно взбесившаяся собака бесчинствовала в овечьем стаде. Если бы его автомобиль не перевернулся, он и сейчас, наверное, носился бы по стране, трубя, гремя и убивая людей. Они утратили инстинкт защиты общества.

   - Сомневаюсь.

   - Весьма похвальное состояние ума. Если им не злоупотреблять. Но когда вы кончите сомневаться, вы убедитесь в моей правоте. А? Позвольте! Вон там, на террасе... По-моему, это милорд Барралонг и его приятель-француз? Да, это они. Дышат свежим воздухом. С вашего разрешения, я пойду поболтать с ними. Как вы сказали, где сейчас может быть отец Эмертон? Я не хочу мешать его молитвам. Ах, вон там! Ну, так если я возьму правее...

   И он удалился, дружески подмигнув через плечо.

  

   Продолжая прогулку, мистер Барнстейпл увидел двух садовников-утопийцев.

   Они срезали сухие веточки и осыпавшиеся цветы с колючего кустарника, который тянулся по каменному склону, весь в багряно-алой пене огромных роз. На садовниках были большие кожаные рукавицы и фартуки из дубленой кожи. Они орудовали крючками и ножницами. Рядом стояли две легкие серебристые тачки.

   Мистеру Барнстейплу никогда не приходилось видеть таких роз. Воздух вокруг был напоен их благоуханием. И чтобы махровые розы росли так высоко в горах? В Швейцарии он на довольно большой высоте видел обыкновенные, красные розы, но не таких пышных гигантов. Рядом с этими цветами листья на кустах казались совсем крохотными. Длинные, усаженные шипами красноватые стебли змеились среди огромных камней, служивших им опорой, а большие лепестки, словно красная метель, словно алые бабочки, словно капли крови, падали на рыхлую землю между бурых камней.

   - Вы первые утопийцы, которых я вижу за работой, - сказал он.

   - Это не работа, - с улыбкой отозвался садовник, стоявший ближе к нему, белокурый, веснушчатый, голубоглазый юноша. - Но раз мы отстаиваем эти розы, нам приходится о них заботиться.

   - Это ваши розы?

   - Очень многие считают, что с махровыми горными розами слишком много возни, а их ползучие стебли и шипы вообще неприятны. Другие находят, что на такой высоте следует выращивать простые розы, а эта прелесть пусть вымирает! А вы за наши розы?

   - За эти розы? Всей душой! - отозвался мистер Барнстейпл.

   - Вот и хорошо! В таком случае пододвиньте-ка, пожалуйста, мою тачку поближе сюда, чтобы удобнее было складывать мусор. Мы отвечаем за хорошее поведение всей этой чащи, а она тянется вниз почти до самого озера.

   - И вы должны сами о ней заботиться?

   - А кто это сделает за нас?

   - Но не могли бы вы нанять кого-нибудь... заплатить, чтобы кто-нибудь другой взялся ухаживать за кустами?

   - О, окаменевший реликт седой старины! - ответил юноша. - О, ископаемый невежда из варварской вселенной! Или тебе непонятно, что в Утопии нет класса тружеников? Он вымер полторы тысячи лет назад. Наемное рабство, паразитизм - со всем этим давно покончено. Мы читаем о таких вещах в книгах. Тот, кто любит розу, должен служить розе... своими руками.

   - Но ведь вы работаете.

   - Не ради денег. Не потому, что кто-то другой что-то там любит или чего-то желает, но по лени не хочет служить этому сам или добыть для себя желаемое. Мы работаем - частица разума и частица воли всей Утопии.

   - Могу ли я спросить, в чем заключается ваша работа?

   - Я исследую недра нашей планеты и изучаю химию высоких давлений. А мой друг...

   Он, очевидно, окликнул своего друга, и над цветочной пеной внезапно возникло смуглое лицо с карими глазами.

   - Я занимаюсь пищей.

   - Вы повар?

   - В некотором роде. В данное время я занимаюсь едой для вас, землян. Ваши блюда чрезвычайно интересны и забавны, но, я бы сказал, довольно вредны. Я планирую ваше кормление... Вы как будто встревожились? Но вашим завтраком я занимался вчера. - Он взглянул на крохотные часы под раструбом кожаной рукавицы. - Он будет готов через полчаса. Как вам понравился утренний чай?

   - Он был превосходен, - ответил мистер Барнстейпл.

   - Отлично, - сказал смуглый юноша. - Я старался, как мог. Надеюсь, что завтрак вам тоже понравится. Мне вчера вечером пришлось слетать за двести километров, чтобы раздобыть свинью, и самому заколоть ее, разделать тушу и научиться ее коптить. В Утопии уже давно не едят копченой грудинки. Надеюсь, моя поджарка придется вам по вкусу.

   - Вам, очевидно, пришлось заниматься копчением в большой спешке, - заметил мистер Барнстейпл. - Мы обошлись бы и без грудинки.

   - Но ваш оратор - тот, кто говорил от имени всех вас, - очень настаивал на ней.

   Белокурый юноша выбрался из кустов и покатил свою тачку по дорожке. Мистер Барнстейпл пожелал смуглолицему доброго утра.

   - А почему бы и нет? - удивленно спросил смуглый юноша.

  

   Тут мистер Барнстейпл заметил, что к нему приближаются Ридли и Пенк. Пластырь по-прежнему украшал щеку и ухо мистера Ридли, и весь его вид говорил о настороженности и тревоге. Пенк шел в нескольких шагах позади него, прижимая руку к щеке. Оба были одеты в свои профессиональные костюмы - кепи с белым верхом, кожаные куртки, черные гетры; никаких уступок утопийским вольностям.

   Ридли заговорил еще издалека:

   - Вы случайно не знаете, мистер, куда эти самые декаденты загнали наш автомобиль?

   - Но ведь он разбился?

   - "Роллс-ройс"?! Как бы не так! Ветровое стекло, может, и разбилось, крылья там помялись, подножки. Мы ведь опрокинулись набок. Надо бы на него поглядеть. И я ведь не перекрыл бензопровод. А карбюратор малость течет. Моя вина. Не прочистил отстойник. А если бензин весь вытечет, в этом чертовом эдеме другого, небось, не достанешь! Что-то тут с заправочными станциями не густо. А если машина не будет на ходу, когда лорд Барралонг ее спросит, жди грома.

   Мистер Барнстейпл не имел ни малейшего представления о том, где могут находиться автомобили.

   - А ведь вы вроде как на своей машине были? - спросил Ридли с упреком.

   - Да. Но я о ней ни разу не вспомнил.

   - Владелец-водитель, одно слово, - ядовито сказал Ридли.

   - Но как бы то ни было, я ничем не могу вам помочь. А вы спрашивали про автомобили у кого-нибудь из утопийцев?

   - Еще чего! Нам не нравятся их рожи.

   - Но они вам сказали бы.

   - И стали бы поглядывать, как там и что. Не так-то часто им выпадает случай заглянуть в "роллс-ройс". Не успеешь оглянуться, как они их угонят. Мне это место не нравится. И эти люди тоже. Они все тут тронутые. И про всякий стыд забыли. Его сиятельство говорит, что они дегенераты, все до единого, и, на мой взгляд, так оно и есть. Я сам не пуританин, а все-таки на людях нагишом расхаживать - это уж чересчур. Куда они только могли запрятать машины?

   Мистер Барнстейпл поглядел на Пенка.

   - Вы ушибли лицо? - спросил он.

   - Так, немножко, - ответил Пенк. - Пойдем, что ли?

   Ридли поглядел на Пенка и перевел взгляд на мистера Барнстейпла.

   - Его маленько контузило, - заметил он, и выражение его лица стало не таким кислым.

   - Пошли, а то мы так машин и не отыщем, - перебил его Пенк.

   Губы Ридли расползлись в веселую улыбку.

   - Он напоролся мордой на кое-что.

   - Да ну, заткнись! - пробормотал Пенк.

   Но шутка была слишком хороша, чтобы Ридли мог не поделиться ею.

   - Одна из здешних девок съездила его по роже.

   - Как же это? - спросил мистер Барнстейпл. - Неужели вы позволили себе...

   - Ничего я не позволял! - огрызнулся Пенк. - Но раз уж мистеру Ридли захотелось языком потрепать, так уж лучше я сам расскажу, как все было. Отсюда и видно, что, попав к психованным дикарям, как мы теперь, так и жди чего угодно.

   Ридли ухмыльнулся и подмигнул мистеру Барнстейплу.

   - Ох, и въехала же она ему! Он сразу кувыркнулся. Он ей руку на плечо, а она - раз! И он уже валяется. В жизни такого не видел.

   - Очень неприятное происшествие, - сказал мистер Барнстейпл.

   - Да случилось-то все за одну секунду.

   - Очень жаль, что это вообще случилось.

   - А вы, мистер, не воображайте того, чего не было, а разберитесь, прежде чем говорить, - отрезал Пенк. - Я лишних разговоров не хочу... мистер Берли мне этого так не спустит. Жалко, конечно, что мистер Ридли не мог придержать язык. И чего она взъелась, я не знаю. Влезла ко мне в комнату, когда я одевался, а на самой-то и вообще ничего, и по виду - девчонка свойская, ну, и приди мне в голову сказать ей кое-что - так, пошутить. За своими мыслями-то не уследишь, так ведь? Мужчина - это все-таки мужчина. И если от мужчины требовать, чтобы он и в мыслях себе ничего не позволял с девками, которые расхаживают в чем мать родила, так уж... Дальше некуда, одно слово! Это значит идти поперек человеческой природы. Я ведь вслух не сказал... того, о чем подумал. Мистер Ридли - свидетель. Я ей ни словечка не сказал. Рта не раскрыл, а она драться. С ног сшибла, как кеглю. А сама вроде даже не рассердилась. Дала мне по скуле ни с того ни с чего. Я больше от удивления свалился.

   - Но Ридли говорит, что вы прикоснулись к ней.

   - Ну, может, положил ей руку на плечо, по-братски, так сказать, когда она повернулась уходить, - я ведь не отказываюсь, что хотел с ней заговорить. И вот вам! А если мне еще терпеть придется за то, что меня же избили без всякого повода с моей стороны!..

   И Пенк завершил свою фразу выразительным жестом глубочайшего отчаяния и негодования. Подумав, мистер Барнстейпл сказал:

   - Я не собираюсь навлекать на вас неприятности. Но, тем не менее, мне кажется, что мы должны быть очень осторожны с утопийцами. Их обычаи не похожи на наши.

   - И слава богу! - вставил Ридли. - Чем скорее я уберусь из этой дыры назад в старушку Англию, тем приятней мне будет. - Повернувшись, чтобы уйти, он бросил через плечо: - Послушали бы вы его сиятельство! Он говорит, что это не мир, а сборище чистых дегенератов... паршивых дегенератов, а уж если правду сказать, то, с вашего разрешения, X! X! X! X! дегенератов. Э? Лучше про них не скажешь.

   - Рука этой девушки как будто не была слишком уж дегенеративной, - заметил мистер Барнстейпл, с честью выдержав залп.

   - Да? - злобно пробурчал Ридли. - Как бы не так! Самый что ни на есть первый признак дегенерации - это когда баба сшибает человека с ног. Это уж значит идти наперекор закону природы. В мире, где живут приличные люди, такого и быть не может. Это уж так.

   - Это уж так, - подтвердил Пенк.

   - В нашем мире такую девчонку научили бы, как следует себя вести. И скоро! Ясно?

   Но в эту минуту рассеянно блуждавший взгляд мистера Барнстейпла упал на отца Эмертона, который торопливо шагал к ним по лужайке, жестами убеждая подождать его. Мистер Барнстейпл понял, что нельзя терять ни секунды.

   - А! Вот идет тот, кто сумеет помочь вам отыскать автомобили, если только захочет. Отец Эмертон - это человек, который всегда готов прийти на помощь. И его взгляд на женщин совпадает с вашим. Вы с ним, несомненно, отлично поладите. Если вы остановите его и изложите все дело ясно и обстоятельно.

   И мистер Барнстейпл быстрым шагом направился к озеру.

   Где-то поблизости должно было находиться маленькое шале и пристань с пестрыми лодками.

   Если ему удастся уплыть на одной из них на середину озера, он сильно затруднит отцу Эмертону его задачу. Даже если эта святая душа последует его примеру. Гоняясь по озеру за другой лодкой, трудно произносить душещипательные речи с надлежащим чувством.

  

   Мистер Барнстейпл уже отвязывал облюбованную им белоснежную байдарку, на носу которой был нарисован большой синий глаз, когда на пристани появилась леди Стелла. Она вышла из беседки, стоявшей у самой воды, и торопливость ее походки заставила мистера Барнстейпла заподозрить, что она там пряталась. Оглянувшись, леди Стелла поспешно сказала:

   - Вы собираетесь покататься по озеру, мистер Барнстейпл? Можно мне с вами?

   Он заметил, что ее костюм представляет собой компромисс между земной и утопийской модами. На ней был не то чрезвычайно простой домашний туалет, не то весьма замысловатый купальный халат кремового цвета. Ее тонкие красивые руки были совсем обнажены, если не считать золотого браслета с янтарями, а босые ножки - очень хорошенькие ножки - обуты в сандалии. Она была без шляпы, а просто уложенные черные волосы покрывала черная с золотом сетка, очень шедшая к ее тонкому умному лицу. Мистер Барнстейпл отнюдь не был знатоком в дамских нарядах, но и он с одобрением заметил, что она сумела уловить утопийский стиль.

   Он помог ей спуститься в лодку.

   - Давайте, скорее отплывем... и подальше,- сказала она, вновь оглядываясь через плечо.

   Некоторое время мистер Барнстейпл прилежно греб прямо вперед, так что он видел перед собой только сверкающую на солнце воду, небо, невысокие холмы, уходящие вдоль берегов озера к большой равнине, могучие быки далекой плотины и леди Стеллу. Она, словно завороженная красотою видов Места Совещаний позади него, не отводила взгляда от садов, изящных домиков и террас, но мистер Барнстейпл скоро заметил, что она не столько любуется всей картиной, сколько напряженно отыскивает какой-то определенный предмет или определенное лицо. Леди Стелла, чтобы нарушить невежливое молчание, обронила несколько фраз о прелести утра и о том, что птицы поют и в июле.

   - Но ведь здесь сейчас не обязательно июль, - сказал мистер Барнстейпл.

   - Как глупо с моей стороны не подумать об этом! Ну, конечно же!

   - Здесь, по-моему, сейчас чудесный май.

   - Кажется, еще очень рано, - заметила она. - Я забыла завести свои часы.

   - В наших двух мирах, как ни странно, время суток, кажется, совпадает, - сообщил мистер Барнстейпл. - На моих часах семь.

   - Нет, - сказала леди Стелла, по-прежнему устремив взгляд на удалявшиеся сады и отвечая на свои мысли. - Это утопийка. Вы встречали кого-нибудь еще... из наших... сегодня утром?

   Мистер Барнстейпл повернул байдарку так, чтобы тоже видеть сады.

   Отсюда они могли рассмотреть, с каким совершенством массивные террасы, стены, сдерживающие лавины, и водостоки вписываются в окружающий горный пейзаж, перемежаясь и сливаясь с отрогами и утесами вздымающегося позади могучего пика. Выше на склонах кустарник сменялся лепившимися по обрыву соснами, бурные потоки и водопады, питаемые вечными снегами, перехватывались плотинами и направлялись к изумрудным лужайкам и садам Места Совещаний. Террасы, которые удерживали почву и составляли основу всего парка, тянулись вправо и влево, теряясь в голубой дали, а в глубине смыкались с горными обрывами; они были сделаны из многоцветного камня - от темно-красного до белого с лиловыми прожилками - и переливались гигантскими арками, перекинутыми через потоки и ущелья, огромными круглыми отверстиями водостоков, из которых били мощные струи, и каскадами лестниц. На этих террасах и на травянистых склонах, которые они поддерживали, поодиночке и группами были разбросаны строения - лиловые, синие, белые, такие же легкие и изящные, как окружавшие их горные цветы. Несколько секунд мистер Барнстейпл созерцал эту картину в немом восхищении и только потом ответил на вопрос леди Стеллы.

   - Я говорил с мистером Рупертом Кэтскиллом и двумя шоферами, - сказал он, - а кроме того, издали видел отца Эмертона, лорда Барралонга и мосье Дюпона. Мистера Маша и мистера Берли я не видел совсем.

   - О, мистер Сесиль встанет еще не скоро. Он будет спать до десяти или одиннадцати часов. Он всегда проводит в постели все утро, если ему днем предстоит большое умственное напряжение.

   Леди Стелла помолчала, а потом нерешительно спросила:

   - А мисс Гриту Грей вы не видели?

   - Нет,- ответил мистер Батнстейпл. - Я не искал общества наших соотечественников. Я просто гулял... и уклонялся от встречи...

   - С блюстителем нравов и цензором костюмов?

   - Да... Собственно говоря, потому-то я и решил покататься по озеру.

   После минутного размышления леди Стелла, очевидно, решила быть с ним откровенной.

   - Я тоже кое от кого спасалась.

   - Не от нашего ли проповедника?

   - От мисс Грей.

   И, сказав это, леди Стелла, казалось, уклонилась от темы:

   - Нам будет трудно в этом мире. У его обитателей очень тонкий вкус. Нам так легко оскорбить их!

   - Они умны и поймут.

   - А действительно ли достаточно понять, чтобы простить? Эта пословица никогда не внушала мне доверия.

   Мистеру Барнстейплу не хотелось, чтобы их разговор перешел на широкие обобщения, поэтому он ничего не ответил и только усерднее заработал веслом.

   - Видите ли, мисс Грей в одном ревю исполняла роль Фрины.

   - Что-то припоминаю. Кажется, в прессе поднялась буря возмущения.

   - Возможно, это воспитало у нее определенную привычку.

   Весло опустилось в воду и второй раз, и третий.

   - Во всяком случае, сегодня утром она пришла ко мне и сказала, что собирается выйти в полном утопийском костюме.

   - То есть?

   - Немножко румян и пудры. Он нисколько ей не идет, мистер Бастейпл. Это очень легкомысленно. Это неприлично. А она разгуливает по садам... Неизвестно, кто может попасться ей навстречу. К счастью, мистер Сесиль еще не встал. Если она встретит отца Эмертона!.. Но об этом лучше не думать. Видите ли, мистер Бастейпл, утопийцы такие загорелые... и вообще... они гармонируют с обстановкой. Их вид не вызывает у меня неловкости. Но мисс Грей... Когда земная цивилизованная женщина раздета, она выглядит раздетой. Облупленной. Какой-то выбеленной. Эта милая женщина, которая, кажется, взяла на себя заботу о нас, Ликнис, рекомендуя мне, во что одеться, ни разу даже не намекнула... Но, разумеется, я не настолько близко знакома с мисс Грей, чтобы давать ей советы, а кроме того, никогда нельзя знать заранее, как женщина такого сорта воспримет...

   Мистер Барнстейпл внимательно осмотрел берег, но чересчур открытой взглядам мисс Гриты Грей нигде не было видно.

   - Ликнис примет меры, - убежденно сказал он после секундного раздумья.

   - Будем надеяться. Быть может, если мы покатаемся подольше...

   - О ней позаботятся, - сказал мистер Барнстейпл. - Но, по-моему, мисс Грей и вообще компания лорда Барралонга может навлечь на нас много неприятностей. Очень жаль, что они проскочили сюда вместе с нами.

   - Мистер Сесиль придерживается того же мнения, - сказала леди Стелла.

   - Естественно, мы будем вынуждены почти все время проводить вместе, и судить будут о нас в целом.

   - Естественно, - согласилась леди Стелла.

   Некоторое время они молчали, но нетрудно было заметить, что она высказала далеко не все. Мистер Барнстейпл неторопливо греб.

   - Мистер Бастейпл... - вскоре начала она.

   Весло в руках мистера Барнстейпла замерло.

   - Мистер Бастейпл... вам страшно?

   Мистер Барнстейпл проанализировал свои ощущения.

   - Я был слишком восхищен, чтобы бояться.

   Леди Стелла решила довериться ему.

   - А я боюсь, - сказала она. - Сначала мне не было страшно. Все, казалось, шло так легко и просто. Но среди ночи я проснулась... вне себя от страха.

   - Нет, - задумчиво произнес мистер Барнстейпл. - Нет. Я этого еще не испытал - пока... Но, может быть, мне и станет страшно.

   Леди Стелла наклонилась к нему и заговорила доверительным тоном, внимательно наблюдая, какое впечатление производят на него ее слова.

   - Эти утопийцы... Сначала мне казалось, что они всего только простодушные здоровые люди, артистичные и наивные натуры. Но они совсем не такие, мистер Бастейпл. В них есть что-то жестокое и сложное, что-то недоступное и непонятное нам. И мы им не нравимся. Они глядят на нас холодными глазами. Ликнис добра, но остальные нет. И мне кажется, мы вызываем у них раздражение.

   Мистер Барнстейпл взвесил услышанное.

   - Возможно, вы правы, - сказал он. - Я был настолько полон восторга - здесь столько сказочно чудесного, - что не задумывался над тем, какое впечатление производим на них мы. Но... да, пожалуй, они заняты чем-то своим и не слишком интересуются нами. За исключением тех, кто, очевидно, приставлен наблюдать за нами и изучать нас. Ну, а безрассудное поведение лорда Барралонга и его спутников, которые мчались вперед, не разбирая дороги, несомненно, должно было вызвать у них раздражение.

   - Он задавил человека.

   - Я знаю.

   И, задумавшись, они умолкли на несколько минут.

   - И еще другое, - заговорила леди Стелла. - Они мыслят не так, как мы. По-моему, они уже презирают нас. Я заметила одну вещь... Вчера вечером вас не было с нами у озера, когда мистер Сесиль начал расспрашивать об их философии. Он рассказывал им про Гегеля, Бергсона, лорда Холдейна, про свой собственный замечательный скептицизм. Он дал себе волю, что для него большая редкость. И это было очень интересно - мне. Но я следила за Эрфредом и Львом и в самый разгар его объяснений увидела (я убеждена, что не ошиблась), что они переговариваются - без слов, как это у них принято, - о чем-то совсем другом. Они только делали вид, что слушают. А когда Фредди Маш попытался заинтересовать их неогрузинской поэзией и влиянием войны на литературу и сказал, что был бы счастлив, если бы в Утопии нашлось что-нибудь хоть наполовину равное "Илиаде", хотя он должен признаться, что не рассчитывает на это, - они и притворяться перестали. Они ему вовсе ничего не ответили... Наша культура их нисколько не интересует.

   - В этих аспектах. Они же на три тысячи лет впереди нас. Но мы можем представлять для них интерес как ученики.

   - А так ли уж интересно было бы водить по Лондону какого-нибудь готтентота и объяснять ему тонкости цивилизации? После того, разумеется, как его невежество перестанет казаться забавным! Впрочем, может быть... Но я убеждена, что мы им ни к чему и что мы им не нравимся, и я не знаю, как они с нами поступят, если мы начнем причинять им слишком много хлопот. И поэтому мне страшно.

   Она продолжала как будто о другом - и все о том же:

   - Ночью я вдруг вспомнила обезьянок моей сестры, миссис Келлинг. Это для нее пункт помешательства. Обезьяны свободно бегают по саду и по дому и вечно попадают в беду. Бедняжки никак не могут разобраться, что им можно делать, а чего нельзя; у них у всех недоумевающий и испуганный вид, и их то и дело шлепают, выбрасывают за дверь и всячески наказывают. Они портят мебель, а гостям их присутствие неприятно. Ведь никогда не знаешь заранее, что может взбрести в голову обезьяне. И у всех они вызывают досаду и раздражение - у всех, кроме моей сестры. А она без конца выговаривает им: "Немедленно спустись, Джако! Немедленно положи, Сэди!"

   Мистер Барнстейпл засмеялся.

   - Ну, это нам не грозит, леди Стелла. Мы все-таки не обезьяны.

   Она тоже рассмеялась.

   - Возможно, вы правы. И, тем не менее... ночью... я подумала, что так может быть и с нами. Мы же стоим на низшей ступени развития. Этого отрицать нельзя.

   Она сдвинула брови. На ее красивом лице отразилось сильное умственное напряжение.

   - А вы отдаете себе отчет, насколько мы отрезаны от нашего мира?.. Возможно, вам это покажется глупым, мистер Бастейпл, но вчера вечером, перед тем как ложиться, я уже села писать письмо сестре, чтобы рассказать ей про случившееся, пока все подробности были еще свежи в моей памяти. И вдруг я поняла, что с тем же успехом я могла бы писать... Юлию Цезарю.

   Мистеру Барнстейплу это в голову не приходило.

   - Это гнетет меня, не переставая, мистер Бастейпл. Ни писем, ни телеграмм, ни газет, ни железнодорожных расписаний... Ничего из того, к чему мы привыкли... Никого из тех, для кого мы живем. Полностью отрезаны... И неизвестно, насколько. Совсем-совсем отрезаны... Долго ли они собираются держать нас здесь?..

   Мистер Барнстейпл задумался.

   - А вы уверены, что они когда-нибудь сумеют отослать нас обратно? - спросила она.

   - Это как будто не вполне ясно. Но они удивительно талантливые люди.

   - Попасть сюда было так легко! Словно мы просто завернули за угол.... Но, разумеется, мы... как бы это сказать... вне времени и пространства.... Даже больше, чем умершие... Северный полюс или дебри Центральной Африки на целую вселенную ближе к нашему дому, чем мы... Это трудно представить себе. Сейчас, при солнечном свете, все кажется таким безмятежным и знакомым... Но вчера ночью были минуты, когда мне хотелось кричать от ужаса...

   Она вдруг умолкла и посмотрела на берег. А потом с большим интересом понюхала воздух.

   - Да, - сказал мистер Барнстейпл.

   - Это жареная грудинка к завтраку! - воскликнула леди Стелла, и ее голос почти перешел в восторженный писк.

   - Точно по рецепту, сообщенному мистером Берли, - отозвался мистер Барнстейпл, машинально поворачивая байдарку к берегу.

   - Жареная грудинка! Это меня почти успокаивает... Может быть, все-таки было глупо так пугаться. Вот они зовут нас! - Она помахала в ответ. - Грита в белом одеянии... как вы и предсказали... а с ней разговаривает мистер Маш в чем-то вроде тоги.... Где он сумел раздобыть эту тогу?

   До них снова донесся зов.

   - Сейча-а-ас! - крикнула в ответ леди Стелла. - Мне очень жаль, - добавила она, - если я была слишком пессимистична. Но ночью я чувствовала себя просто ужасно!

  

  

   Второй день пребывания группы землян в Утопии был омрачен тенью вспыхнувшей там страшной эпидемии. Утопийцы уже более двадцати столетий не знали никаких эпидемий и вообще инфекционных заболеваний. Из жизни людей и животных исчезли не только злокачественные лихорадки, различные кожные болезни, но были побеждены даже самые легкие недуги, вроде простуды, кашля, инфлюэнцы. Строгий карантин, контроль над бациллоносителями и другие меры помогли справиться с болезнетворными микробами, и они были обречены на вымирание.

   Но это привело и к соответствующим изменениям в организме утопийцев. Деятельность желез и других органов, помогающих организму сопротивляться инфекциям, ослабела; энергия, которая расходовалась на это, нашла другое, более полезное применение. Физиология утопийцев, освобожденная от чисто защитных функций, упростилась, стала более устойчивой и жизнедеятельной.

   Это великое очищение от заразных болезней было для Утопии настолько далекой древностью, что только специалисты по истории патологии еще имели какое-то понятие о страданиях, которые причиняли эпидемии их расе; но даже эти специалисты, видимо, очень смутно представляли себе, насколько утопийцы утратили сопротивляемость заразным болезням. Из землян первым об этом подумал мистер Руперт Кэтскилл. Мистер Барнстейпл вспомнил, как они встретились утром в Садах Совещаний, и Кэтскилл намекнул, что сама Природа - союзница землян и каким-то таинственным образом поможет им.

   Если наделить кого-либо вредными свойствами означает быть союзником, тогда Природа действительно была союзницей землян. Уже к вечеру второго дня их пребывания в Утопии почти у всех, кто с ними соприкасался, кроме Ликнис, Серпентина и трех-четырех утопийцев, еще сохранивших в какой-то мере наследственный иммунитет, начался жар с кашлем, воспалилось горло, появилась ломота в костях, головная боль и такой упадок сил и душевная подавленность, каких Утопия не знала уже два тысячелетия. Первым обитателем Утопии, погибшим от этой болезни, оказался леопард, который понюхал руку мистера Руперта Кэтскилла. Леопарда нашли бездыханным на другое утро после его знакомства с землянами. К вечеру того же дня неожиданно заболела и вскоре умерла одна из девушек, помогавших леди Стелле распаковывать ее чемоданы.

   Утопию это нашествие губительных микробов застало врасплох - даже в большей мере, чем появление самих землян. В последний Век Хаоса на планете было огромное множество общих и инфекционных больниц, врачей и аптек; но все это давно уже исчезло и изгладилось из памяти утопийцев. Медики оказывали только хирургическую помощь при несчастных случаях, наблюдали за физическим развитием подрастающего поколения и местами отдыха для дряхлых стариков, где им предоставлялся необходимый уход, но почти ничего не осталось от санитарной службы, которая в далеком прошлом ведала борьбой с эпидемиями. Теперь ученым Утопии вдруг пришлось решать давно решенные проблемы, наскоро конструировать забытую аппаратуру, создавать специальные дезинфекционные отряды и пункты помощи заболевшим и, наконец, возрождать стратегию войны с микробами, составившей некогда целую эпоху в жизни планеты. Правда, в одном отношении эта война оставила Утопии в наследство и некоторые преимущества.

   Были истреблены почти все насекомые - носители инфекций: крысы, мыши, - и неопрятные, разносящие заразу птицы тоже перестали быть проблемой санитарии. Это весьма ограничило распространение эпидемических болезней и самые способы заражения. Утопийцы могли воспринять от землян только такие болезни, которые передаются через дыхание или через прямое соприкосновение с носителем инфекции. Ни один из пришельцев не был болен, но вскоре стало ясно, что кто-то из них был носителем кори, а двое или трое других - приглушенной лекарствами инфлюэнцы. У землян была достаточная сопротивляемость, чтобы не заболеть самим, но они стали очагом обеих инфекций; а их жертвы, кашляя, чихая, целуясь и перешептываясь, разнесли заболевания по всей планете. Только к вечеру второго дня после появления землян Утопия поняла, что произошло, и принялась бороться с этим рецидивом бедствий эпохи варварства.

  

   Мистер Барнстейпл, вероятно, последним из землян узнал об эпидемии, потому что в то утро отправился на прогулку в одиночестве.

   Ему с самого начала стало ясно, что утопийцы не собираются тратить много времени и сил на то, чтобы просвещать гостей, прибывших с Земли. После вечерней беседы в день их вторжения хозяева больше не пытались знакомить гостей с устройством и образом жизни Утопии и почти не расспрашивали их о положении дел на Земле. Землян большей частью оставляли одних с тем, чтобы они обсуждали интересующие их вопросы в собственном кругу. Некоторым утопийцам было, очевидно, поручено заботиться об их удобствах и благоустройстве, но те как будто не считали себя обязанными просвещать землян. Мистера Барнстейпла раздражало многое в суждениях и мнениях его спутников, и поэтому он отдался естественному желанию - изучать Утопию в одиночку. Огромная равнина за озером, которую он успел заметить, прежде чем их аэроплан спустился в Долину Совещаний, поразила его воображение, и на второе утро он пошел к озеру, взял маленькую лодку и поплыл к замыкавшей озеро плотине, чтобы осмотреть с нее заинтересовавшую его равнину.

   Озеро оказалось намного шире, чем он подумал, а плотина гораздо массивнее. Вода в озере была кристально прозрачной и очень холодной, в нем, видимо, водилось мало рыбы. Мистер Барнстейпл вышел из дому сразу после завтрака, но лишь около полудня добрался до гребня гигантской плотины и смог, наконец, посмотреть с ее высоты на нижнюю часть Долины Совещаний и на бескрайнюю равнину за ней.

   Плотина была сооружена из огромных глыб красного камня с прожилками золота. Несколько лестниц вели к шоссе на ее гребне. Гигантские сидячие фигуры из камня, высившиеся на ней, казалось, были созданы каким-то легкомысленным и веселым художником. Фигуры словно стерегли что-то или думали о чем-то, огромные, грубо вытесанные изваяния, не то скалы, не то люди. Мистер Барнстейпл на глаз определил их высоту примерно в двести футов; он промерил шагами расстояние между двумя фигурами, потом пересчитал их все и пришел к выводу, что длина плотины - семь - десять миль. Со стороны равнины плотина круто уходила вниз футов на пятьдесят и тут покоилась на мощных опорах, почти незаметно сливавшихся со скальным основанием. В пролетах между опорами гудели целые рои гидротурбин. Выполнив свою первую задачу, вода, яростно пенясь, низвергалась в другое широкое озеро, перегороженное новой большой плотиной - милях в двух дальше и примерно на тысячу футов ниже, еще дальше виднелось третье озеро и третья плотина, за ней, наконец, простиралась низменность. Среди всех этих титанических сооружений виднелись только три-четыре крохотных фигурки утопийцев.

   Мистер Барнстейпл, песчинка рядом с одним из каменных колоссов, вглядывался в туманные просторы по-прежнему далекой равнины.

   Что за жизнь течет там? Соседство равнинного и горного ландшафта напоминало ему Альпы и низменность Северной Италии, где он не раз бродил в годы юности, завершая этим свои путешествия в летние каникулы. Но лежавшая сейчас перед его глазами далекая равнина была бы в Италии застроена городами и деревнями и покрыта тщательно обработанными, заботливо орошаемыми полями. В этой густонаселенной местности люди трудились бы с истинно муравьиным усердием, чтобы добыть себе пропитание; население все возрастало бы, пока болезни и эпидемии - обычный результат перенаселения - не создали бы определенного равновесия между площадью этих земель и числом семей, которые на них работают, чтобы прокормиться. И поскольку труженик способен вырастить больше хлеба, чем сам может съесть, а добродетельная женщина - произвести на свет больше детей, чем требуется рабочих рук, излишек безземельного населения стал бы скапливаться в сильно разросшихся и без того перенаселенных больших и малых городах; впоследствии одни занимались бы там законодательной или финансовой деятельностью, направленной против земледельца, другие изготовляли бы различные изделия, кое-как отвечающие своему назначению.

   Девяносто девять из каждой сотни этих людей на всю жизнь - с детства до старости - были бы обречены делать одно и то же тяжелое дело: зарабатывать себе на хлеб. И повсюду стали бы расти питаемые суевериями храмы и часовни, кормя паразитические орды священников, монахов, монахинь. Еда и продолжение рода - простейшие формы общественной жизни, возникшие вместе с человеческим обществом, сложность добывания пищи, ухищрения, стяжательства и дань страху - такова была бы картина жизни людей на Земле, на любом сколько-нибудь солнечном и плодородном ее клочке. Конечно, и там слышались бы иногда взрывы смеха, веселые шутки, бывали бы редкие праздники, цвела бы кратковременная юность, быстро угасающая в труде зрелых лет; но подневольная работа, злоба и ненависть, порождаемые скученностью населения, неуверенность бедняка в завтрашнем дне - вот что господствовало бы над всем. Дряхлость настигала бы человека в шестьдесят лет, к сорока годам женщины выглядели бы изнуренными и старыми.

   Но равнина Утопии, лежащая там, внизу, такая же солнечная и плодородная, по-видимому, живет по совершенно иным законам. Прежняя человеческая жизнь с ее древними обычаями, старинными сказаниями и шутками, повторяемыми из поколения в поколение, с ее зимними и летними праздниками, благочестивыми страхами и редкими удовольствиями, с ее мелкими, упрямыми и по-детски жалкими надеждами, с ее вездесущей нищетой и трагической безысходностью - такая жизнь здесь отошла в прошлое. Она навсегда исчезла из этого более зрелого мира. Великий поток примитивного человеческого существования здесь отступил и иссяк, а почва осталась все такой же благодатной и солнце - таким же ярким.

   Мистер Барнстейпл почувствовал нечто вроде благоговейного трепета, подумав о гигантском размахе этого полного очищения человеческой жизни за два десятка столетий и о том, как смело и бесстрашно разум человека подчинил себе плоть, душу и судьбы своей расы. Теперь мистеру Барнстейплу стало особенно ясно, что сам он существо переходного периода, глубоко погрязшее в отживших привычках, хотя он всегда смутно мечтал о новом мире, заря которого едва-едва