Уаймен Стенли Джон - Французский дворянин

de Lussan в 1757 г. ">^[97] выпил, я понял, что сидевший на столе оратор был не кто иной, как этот знаменитый солдат. Я все еще смотрел на него в изумлении, так как привык считать мужество и скромность неразрывно связанными между собой качествами, когда дверь из соседней комнаты внезапно растворилась, и все общество устремилось туда, не соблюдая старшинства. Крильон соскочил со стола и первым бросился к порогу. Придворный, сидевший у огня, - это был барон де Бирон, - делая вид, что не замечает оказанного ему неуважения, подождал Рамбулье и пошел с ним вместе. Протискиваясь за своим покровителем, я вошел в комнату немедленно вслед за ними.

   Крильон уже успел овладеть королем: он излагал ему свою жалобу почти таким же громким голосом, как раньше в передней. Заметив это, Бирон оставил маркиза и, отойдя в сторону со своим первым собеседником, сел на сундук около стены; а Рамбулье в сопровождении меня и своей свиты подошел к королю, стоявшему близ алькова. Увидев его, его величество, по-видимому, с радостью схватившись за этот предлог, сделал знак Крильону удалиться.

   - Да-да! Вы уже говорили мне об этом сегодня утром, - добродушно сказал он. - А вот и Рамбулье! Надеюсь, у него есть что-нибудь новенькое. Я хочу поговорить с ним. Святый Боже! Не смотрите на меня так, словно вы собираетесь заколоть меня на месте, любезный! Ступайте и заводите ссору с кем-нибудь равным себе.

   Крильон, ворча, удалился, а Генрих, только что окончивший партию в карты с герцогом Невером, кивнул головой господину Рамбулье.

   - Ну-с, друг мой, не принесли ли вы каких-нибудь новостей? - крикнул он. Он имел более довольный и беспечный вид, чем при первом нашем свидании, однако в его глубоко сидевших мрачных глазах и в недовольном выражении рта можно было прочесть озабоченность и подозрительность. - Нового гостя, новое лицо или новую игру, что у вас там с собой?

   - В известном смысле, сир, новое лицо, - ответил маркиз с поклоном, несколько отступая в сторону, чтобы пропустить меня.

   - Ну, не особенно завидная поклажа! - быстро ответил король и посреди всеобщего хихиканья протянул мне руку. - Однако я готов поклясться, - продолжал он, когда я встал с колен, - что вы чего-нибудь желаете, мой друг?

   - Нет, сир, - ответил я, смело поднимая голову: поведение Крильона послужило мне уроком. - С вашего позволения, я уже награжден, так как ваше величество изволили снабдить меня новым красным словцом. Я вижу вокруг себя много новых лиц, мне недостает только новой игры. Если вашему величеству угодно будет пожаловать мне...

   - Вот оно! Не говорил ли я? - воскликнул король, поднимая руку со смехом. - Он чего-то желает. Но он, по-видимому, не без заслуг. Рамбулье, чего он просит?

   - Небольшого поручения, - ответил Рамбулье, входя в свою роль. - И ваше величество очень обяжете меня, если исполните просьбу сьера де Марсака. Ручаюсь, он человек опытный.

   - Так! Небольшое поручение? - воскликнул Генрих, вдруг садясь на место, по-видимому недовольный. - Все они просят одного и того же... если только не добиваются важных поручений. Однако, мой друг, я полагаю, - продолжал он, взяв стоявшую рядом с ним коробку с конфетами и открывая ее, - что если вы не получите того, что просите для него, то будете дуться, как и все остальные?

   - Ваше величество никогда не имели основания жаловаться на меня, - ответил маркиз, забывая свою роль или не желая играть ее из гордости.

   - Ну ладно! Берите, что хотите, и не беспокойте меня больше. Довольно с него жалования на 20 человек? В таком случае, прекрасно. Вот, де Марсак, - продолжал король, кивая мне головой и зевая, - ваша просьба удовлетворена. Вы найдете там несколько смазливых рожиц. Ступайте к ним. А теперь, Рамбулье, - продолжал он, вновь оживляясь, так как переходил к более важным делам. - Замет прислала мне новых конфет. Зизи от них заболела. Не хотите ли попробовать? Они пропитаны запахом белых тутовых ягод.

   Отпущенный таким образом, я отступил и с минуту стоял в недоумении, не зная к кому обратиться за отсутствием друзей и знакомых. Правда, его величество приказал мне подойти к каким-то смазливым рожицам, очевидно называя этим именем пятерых дам, сидевших в отдаленном конце комнаты и болтавших с пятью молодыми людьми; но обособленность этой небольшой группы, красота дам и доносившиеся оттуда веселые взрывы смеха, свидетельствовавшие о недюжинном остроумии и оживленности, подорвали мою решимость. Я чувствовал, что атаковать такую фалангу, даже имея на своей стороне короля, было бы не по силам и Крильону, и оглянулся кругом, думая найти себе более скромное развлечение. В материале не было недостатка. Крильон, по-прежнему изливая свой гнев, большими шагами ходил взад и вперед перед сундуком, на котором сидел Бирон, но последний спал или, быть может, притворялся спящим.

   - Крильон теперь окончательно взбешен, - прошептал стоявший рядом со мной придворный.

   - Да, - ответил его товарищ, пожав плечами. - Жаль, что его никто не укротит. Но он в силе, черт возьми!

   - Не это страшно, а страшна его ярость, - тихо ответил первый. - Он дерется, как сумасшедший: с ним невозможно фехтовать.

   Второй кивнул головой. Я одиноко стоял посреди комнаты. Вдруг мне пришла безумная мысль добиться известности, укротив Крильона. Но в эту минуту я почувствовал, что меня кто-то тронул за локоть. Обернувшись, я увидел перед собой того самого молодого франта, с которым имел столкновение на лестнице.

   - Сударь! - прошептал он тем же тонким голосом. - Мне кажется, вы наступили мне на ногу некоторое время тому назад.

   Я взглянул на него с изумлением, не понимая, что он хочет сказать нелепым повторением этого вопроса.

   - А что, если и так, сударь? - сухо ответил я.

   - Быть может, - сказал он, поглаживая подбородок своей покрытой драгоценными кольцами рукой, - ввиду предстоящей нам завтра дуэли, вы позволите мне считать это за своего рода знакомство?

   - Пожалуйста, если вам угодно, - ответил я с сухим поклоном, не понимая, к чему он клонит речь.

   - Благодарю вас. При данных обстоятельствах мне это угодно: тут есть одна дама, которая желает сказать вам пару слов. Я принял ее вызов. Не угодно ли вам будет последовать за мной?

   Он поклонился и повернулся со свойственным ему несколько вялым видом. Повернувшись, в свою очередь, я с тайным ужасом заметил, что все пять дам, о которых я говорил выше, смотрели на меня, словно ожидая моего приближения; они бросали на меня насмешливые взгляды, ясно свидетельствовавшие, что против меня готовился очередной замысел или какая-нибудь злая шутка. Однако я понимал, что у меня не оставалось другого выхода, как только повиноваться: последовав за своим проводником, я подошел к ближайшей из дам, которая, по-видимому, была главой этих нимф, и поклонился ей.

   - Нет, сударь! - сказала она, с любопытством разглядывая меня, но сохраняя на лице веселое выражение. - Я вас не звала: я не летаю так высоко!

   В смущении обернувшись к следующей даме, я узнал в ней ту самую особу, в квартиру которой ворвался в поисках мадемуазель де ля Вир. Она смотрела на меня, смеясь и краснея. А когда молодой франт, исполнивший ее поручение, представил меня ей по имени, она, среди молчания остальных, спросила, нашел ли я свою возлюбленную. Прежде чем я успел ответить, в разговор вмешалась дама, к которой я обратился первой.

   - Постойте, сударь! Что это такое - сказка, шутка, или игра в фанты?

   - Приключение, сударыня, - ответил я с низким поклоном.

   - Готова поручиться, что это приключение - с любовной подкладкой. Фи, госпожа Брюль, вы всего полгода замужем!

   Г-жа Брюль, смеясь, возразила, что она была тут так же мало замешана, как Меркурий^[98].

   - В худшем случае, - сказала она, - я только разносила любовные послания. Но могу вас уверить, герцогиня: этот сьер мог бы рассказать нам презабавную историю, если б только пожелал.

   Тут герцогиня и остальные дамы захлопали в ладоши и загомонили, уверяя, что история эта должна быть и будет рассказана. Я очутился в крайне затруднительном положении, не встречая поддержки ни со стороны собственного разума, ни со стороны окружавших меня блестящих глаз и нахальных взглядов. Мало того, волнение, охватившее наше общество, привлекло и других слушателей. Стараясь выпутаться, я с каждой минутой запутывался еще больше: я уже начал опасаться, что, не имея достаточно воображения, принужден буду рассказать всю правду. А придворные уже составляли кружок и клялись, что не выпустят меня, пока я не удовлетворю любопытства дам. Потеряв всякую надежду, я подошел к госпоже Брюль с просьбой о помощи. Вдруг услышав позади себя знакомый голос, я обернулся и узнал ни кого иного, как самого господина Брюля. С разгоряченным, гневным лицом он слушал объяснение, которое давал ему на ухо кто-то из друзей. Стоя в эту минуту около стула его жены и хорошо помня нашу встречу на лестнице, я с быстротой молнии сообразил, что он был ревнив, но не мог решить, слышал ли он только мое имя или уже имел какие-нибудь основания подозревать во мне человека, вырвавшего из его когтей девушку. Во всяком случае, его присутствие направило мои мысли в новое русло. В уме у меня блеснула мысль наказать его, и я быстро овладел собой. Однако я склонен был сделать ему уступку и еще раз подошел к госпоже Брюль с просьбой избавить меня от необходимости рассказывать мою историю. Но она, как я и ожидал, оказалась безжалостной, а остальное общество становилось все более и более настойчивым. Тогда я, приободрившись, решился приступить к изложению происшедшего со мной странного случая. В комнате внезапно воцарилось молчание, привлекшее в число моих слушателей самого короля.

   - Что тут такое? - спросил он, подходя к нам с болонкой на руках. - Какой-нибудь новый скандал, гм?..

   - Нет, сир, новый рассказчик, - весело ответила герцогиня. - Если вашему величеству угодно будет присесть, вы услышите его сейчас же.

   Он ущипнул ее за ухо и сел в кресло, поданное пажом.

   - Что? Опять этот старик, представленный маркизом Рамбулье? Ну-с, начинайте, любезный. Но кто же посвятил вас в роль Рабле^[99]?

   Все разом крикнули: 'Госпожа Брюль!' Эта дама, встряхнув волосами, обрамлявшими ее красивое лицо, попросила, чтобы кто-нибудь принес ей маску.

   - А, вижу! - сухо ответил король, колко взглянув на Брюля, лицо которого было мрачно, как грозовая туча. - Но начинайте, любезный!

   Воспользовавшись короткой отсрочкой, которую дало мне вмешательство короля, я собрал свои мысли и, не обращая внимания на очень частые вначале непристойные замечания всякого рода, начал свой рассказ.

   - Я не Рабле, сир, но смешные случаи бывают и с людьми, совсем непохожими на Рабле. Случилось некогда одному молодцу, которого я буду называть Дромио, приехать в один город, лежащий не за сотнями миль от Блуа, в обществе некой поразительной красавицы, доверенной его попечениям ее родителями. Едва успел он, однако, устроить ее в своей квартире, как какой-то франт, увидавший ее и пленившийся ее чарами, обманом, против ее воли, похитил ее. Дромио бегал по городу, наконец на одной улице нашел бархатный бант, на котором очень изящно было вышито имя Филлиды и слова 'Ко мне!'

   - Клянусь Богом! - воскликнул король среди раздавшегося шепота удивления. - Это хорошо придумано! Продолжайте, сударь! Продолжайте в том же духе: и ваши 20 человек превратятся в 25.

   - Дромио бросился в дом, перед которым лежал бант. Поднявшись на второй этаж, он застал там красивую женщину. После забавного разговора, которым я не стану утомлять внимание вашего величества, он узнал, что дама эта нашла бант в другой части города, а затем сама бросила его перед своим домом.

   - Зачем? - спросил король, прерывая меня.

   - Дромио, сир, был слишком занят собственными заботами, чтобы запомнить это, даже если бы он знал - зачем. Но, спускаясь от дамы вниз по лестнице, он встретился с ее мужем...

   - Прекрасно! - воскликнул король, с удовольствием потирая руки. - Еще и муж тут появился!..

   Благодаря этой насмешке и раздавшемуся вслед за нею среди придворных взрыву хохота, никто, кроме меня, не заметил, как де Брюль вздрогнул от удивления.

   - Увидев незнакомца, муж остановился, желая узнать причину его посещения. Но Дромио уже бросился в ту часть города, в которой дама, по ее словам, нашла бант. Здесь, на углу переулка, проходящего между стенами сада, он заметил большой запертый дом, в одном окне которого висел бант - точная копия того банта, который он носил у себя на груди.

   - Клянусь, их будет 25! - воскликнул его величество, бросая на колени герцогини болонку, с которой он возился, и вынимая коробку с конфетами. - Рамбулье! - лениво прибавил он. - Ваш друг - настоящее сокровище.

   Поклонившись в знак признательности, я воспользовался этим, чтобы отступить шаг назад и иметь таким образом возможность наблюдать и за госпожой Брюль, и за ее мужем. Дама, которой, по-видимому, приятно было играть некоторую роль в таком интересном рассказе и которая, если не ошибаюсь, не прочь была дать своему мужу маленький повод к ревности, до сих пор слушала мой рассказ с лукавой сдержанностью. Я предвидел, однако, что это не сможет долго продолжаться, и даже почувствовал нечто вроде раскаяния, когда настала пора нанести ей удар. Но у меня уже не оставалось выбора.

   - Самое интересное впереди, сир, с чем, полагаю, вы сами сейчас согласитесь. Открыв местопребывание своей возлюбленной, Дромио однако по-прежнему испытывал глубокое отчаяние: он не находил входа в дом. Вдруг из дома выходит похититель. Судите же об его удивлении, сир! - продолжал я, оглядываясь кругом и медленно выговаривая слова, чтобы произвести больше впечатления. - Он узнал в нем мужа той дамы, которая, подняв бант и выбросив его, в свою очередь, на улицу, в такой значительной степени способствовала успеху его поисков!

   - Xa, xa! Эти мужья! - воскликнул король. И хлопнув себя по колену в восторге от собственной проницательности, он громко расхохотался, повторяя: - Уж эти мужья! Не говорил ли я?

   Весь двор принялся выражать свое одобрение и рукоплескать, так что вырвавшийся у госпожа Брюль слабый вскрик был замечен только теми, которые стояли около нее: очень немногие поняли, почему она вдруг встала и посмотрела на своего мужа, сжимая руки, с выступившими на лице красными пятнами. Она не обращала внимания ни на меня, ни на окружавшую ее смеющуюся толпу и смотрела только на него одного: вся душа ее перешла в глаза. Пробормотав какое-то хриплое проклятье, он, со своей стороны, казалось, сосредоточил все свое внимание на мне. Среди всеобщих насмешек он понял, что был обманут своей же женой, понял, какой пустяк сыграл с ним такую глупую шутку, понял, что сам был лишь слепой игрушкой в руках судьбы. Мало того, он подвергался как гневу своей жены, так и насмешкам двора: ведь я мог назвать его по имени! Все это произвело на него такое действие, что с минуту мне казалось, что он ударит меня в присутствии короля.

   Его ярость послужила причиной того, чего я и не думал делать. Взглянув ему в лицо и вспомнив, что вся история была рассказана по просьбе госпожи Брюль, король вдруг крикнул: 'Стой!' и безжалостно указал на него пальцем. После этого мне уже незачем было говорить: история стала переходить из уст в уста, и взоры всех присутствующих обратились на Брюля, напрасно пытавшегося принять более спокойный вид. Госпожа Брюль, со свойственным женщинам умением владеть собой, первая пришла в себя, быстро села на свое место и с жалкой улыбкой смотрела теперь на мужа и на своих врагов.

   Среди всеобщего любопытства и возбуждения все с минуту затаили дыхание. Наконец, король злобно рассмеялся.

   - Послушайте, де Брюль! - крикнул он. - Не расскажете ли вы нам конец этой истории? - И он откинулся на спинку кресла с насмешливой улыбкой на губах.

   - А почему бы не госпожа Брюль? - сказала герцогиня, склонив голову на одну сторону и сверкая глазами из-за веера. - Я уверена, что мадам рассказала бы ее так же хорошо.

   Но мадам только покачала головой, улыбаясь тою же принужденной улыбкой. Что касается самого Брюля, смотревшего на всех присутствующих с видом разъяренного быка, то мне никогда не приходилось видеть человека до такой степени потерявшего способность владеть собой или поставленного в более безвыходное положение. Служа мишенью для всеобщих насмешек, он до такой степени растерялся, что даже присутствие короля не могло удержать его от буйства: отвернувшись от меня при словах короля, он теперь вновь взглянул на меня и забылся до того, что яростно поднял руку, пробормотав какое-то страшное проклятье.

   - Остерегитесь, сударь! - гневно крикнул король.

   Но Брюль, не обращая внимания на эти слова, растолкал стоявших рядом с ним придворных и бросился вон из комнаты.

   - Клянусь Богом! - воскликнул король, когда он ушел. - Вежливое поведение! Не знаю, не послать ли мне за ним и не засадить ли его в такое место, где его горячая кровь немного остынет? Или...

   Он вдруг остановился и взглянул на меня. По-видимому, он тут только вспомнил, что Брюль и я были поверенными Тюрена и Рони: эта мысль, быть может, вызвала в нем предположение, что я подставил врагу ловушку, в которую тот попался. Во всяком случае, лицо его становилось все мрачнее и мрачнее.

   - Да, вы преподнесли нам тут хорошее блюдо, сударь, - пробормотал он, наконец, мрачно взглянув на меня.

   Внезапная перемена в его настроении поразила даже придворных. Лица, за минуту перед тем сиявшие улыбками, вновь вытянулись. Наименее влиятельные особы беспокойно посматривали друг на друга, косясь в то же время на меня.

   - Не угодно ли вашему величеству выслушать конец этой истории в другой раз? - смиренно предложил я, всем сердцем желая взять назад все сказанное.

   - Ш-ш... - ответил он, вставая; на лице его по-прежнему выражалось беспокойство. - Хорошо, ладно! Теперь можете уходить, сударь. Герцогиня, дайте мне Зизи и пойдемте ко мне в кабинет. Я хочу показать вам своих щенков. Рец, друг мой, идемте и вы также. Мне нужно поговорить с вами. Господа, вам нечего ждать. Я, вероятно, уже не выйду.

   С этими словами он поспешно распустил общество.

   Если бы я нуждался в напоминании о непостоянстве двора или в уроке скромности, чтобы не возлагать преувеличенных надежд на мой новый успех, я мог бы найти его в поведении окружавших меня лиц. Общество стало в смущении расходиться, и я почувствовал себя мишенью взглядов сомнительного свойства: люди, которые первые выразили бы мне свое сочувствие, если б король удалился немного раньше, теперь держались по возможности дальше от меня. Правда, ко мне подошли двое-трое из наиболее осторожного десятка; но по их неискренним словам, я отнес их к самому ненавистному для меня классу людей, которые всегда стараются, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Мне приятно было только убедиться, что на одного человека, притом на самого важного для меня после короля, случай со мной произвел совсем иное впечатление. Направляясь к двери, я почувствовал, что кто-то тронул меня за руку. Обернувшись, я увидел перед собой Рамбулье, во взгляде которого выражались удивление и уважение: он смотрел на меня теперь совсем иначе, чем прежде, когда я явился к нему. Он запросто положил руку мне на плечо и пошел рядом со мной. Мне сейчас же пришло в голову, что он был выше мелочей, которыми руководствовался двор вообще, так как слишком был уверен в расположении к себе короля.

   - Ну, друг мой, - сказал он, - вы отличились! Я положительно не припомню, чтобы когда-либо даже хорошенькой женщине удалось произвести такое впечатление в один вечер. Но если вы благоразумны, то не пойдете теперь, ночью, один домой.

   - У меня есть меч, господин маркиз, - с гордостью ответил я.

   - Который не спасет вас от удара ножом в спину! - сухо ответил он. - Кто вас сопровождает?

   - Мой конюший, Симон Флейкс, ждет меня на лестнице.

   - Это хорошо, но недостаточно, - ответил он, выходя на лестницу. - Вам теперь лучше пойти со мной, а двое или трое из моих людей проводят вас затем на квартиру. Знаете что, мой друг? - продолжал он, внимательно глядя на меня. - Вы или очень умный, или совсем безумный человек.

   - Боюсь, что вы ошибаетесь в первом, но надеюсь, что и во втором, - скромно ответил я.

   - Да, вы поставили свое дело или очень хорошо, или очень плохо. Вы дали знать врагу, чего ему ждать. Предупреждаю вас, враг этот таков, что им не следует пренебрегать. Но поступили ли вы очень умно или очень глупо, объявив открыто войну, - это еще вопрос.

   - Это будет видно через неделю, - ответил я. Он обернулся и взглянул на меня.

   - Вы относитесь к этому хладнокровно?

   - Я живу на свете 40 лет, маркиз.

   Он пробормотал что-то о Рони, относительно его знания людей и остановился, чтобы поправить свой плащ. Мы вышли на улицу. Взяв меня за руку, он попросил своих придворных обнажить мечи. Сопровождаемые десятком вооруженных слуг с пиками и факелами, мы представляли собой грозное общество. Нам нечего было опасаться: собравшееся в этот вечер при дворе большое общество расходилось быстрее обыкновенного; вблизи замка заметно было большое движение; прилегавшие к нему улицы блестели огнями и звучали смехом многих групп. У дверей квартиры маркиза я, выразив ему свою благодарность, хотел распрощаться, но он попросил меня подняться к нему и разделить с ним легкую закуску, которая всегда подавалась ему перед сном. Он пригласил к столу и двух из своих придворных. Так как нам прислуживал лакей, пользовавшийся его полным доверием, то мы весело посмеялись над историей, рассказанной в высочайшем присутствии. Я узнал, что Брюль далеко не пользовался расположением двора; но, обладая известным влиянием на короля и пользуясь славой человека смелого и искусно владеющего мечом, он в последнее время играл значительную роль и приобрел себе, особенно после смерти Гиза, значительное число последователей.

   - Дело в том, - заметил один из придворных, слегка разгоряченный вином, - что в настоящую минуту нет ничего такого, чего не мог бы добиться во Франции человек отважный и беззастенчивый.

   - Или отважный и верующий в Христа ради Франции! - с некоторой резкостью ответил Рамбулье. - Кстати, - вдруг обратился он к слуге, - где Франсуа?

   Слуга отвечал, что он не вернулся с нами из замка. Маркиз выразил свое неудовольствие; и я понял, во-первых, что речь шла о его близком родственнике, а во-вторых, что это был тот самый молодой щеголь, который обнаружил такое явное желание поссориться со мной в начале вечера. Решившись, в случае необходимости, передать дело о примирении на усмотрение Рамбулье, я распрощался с ним и, сопровождаемый двумя его слугами, отправился домой незадолго до полуночи.

   Пока мы сидели за ужином, взошла луна: ее свет позволял нам различать лужи. Я приказал людям потушить факел. На улице было морозно, дул пронзительный ветер. Мы скорыми шагами шли вперед.

   Улицы в этот поздний час были почти пусты, и нигде не было видно огней. Я, со своей стороны, стал думать о вечере, который провел в Блуа в поисках красавицы, и о моей матери. Эти тихие, кроткие размышления были прерваны случаем, сразу вернувшим меня к сознанию действительности. Вдруг перед нами из аллеи, находившейся шагах в 30 от нас, показались три человека: на минуту остановившись и оглянувшись назад, они быстро помчались по улице и исчезли, кажется, за вторым углом. Мне далеко не понравился их вид. А когда, минуту спустя, в том направлении, где они исчезли, раздался крик и бряцанье оружия, я, не колеблясь, приказал Симону следовать за мной и бросился вперед, уверенный, что негодяи замышляли недоброе.

   Добежав до переулка, я, однако, на минуту остановился не столько перед царившим там глубоким мраком от нависших крыш, сколько при мысли, что мне вряд ли удастся различить нападающих от их жертв. Но когда меня нагнали Симон и слуги, а звуки упорной борьбы не утихали, я бросился в аллею, вытянув прикрытую плащом левую руку и держа, меч позади. Быстро подвигаясь вперед, я испускал громкие крики, рассчитывая, что негодяи, быть может, испугаются. Так и вышло: когда я добежал до отдаленного конца аллеи, два человека обратились в бегство, а из двух оставшихся один, растянувшись во всю длину, лежал в канаве, другой медленно поднимался с колен.

   - Вы подоспели как раз вовремя, сударь, - сказал последний, тяжело дыша, но выражаясь с изысканностью, которая показалась мне знакомой. - Очень вам благодарен, кто бы вы ни были. Негодяи повалили меня на землю: еще несколько минут - и моя мать осталась бы бездетной. Кстати, нет ли у вас света? - продолжал он, пришепетывая, как женщина.

   Один из слуг Рамбулье крикнул, что это Франсуа.

   - Да, болван! - с величайшим хладнокровием ответил повеса. - Но я просил света, а не спрашивал тебя о своем имени.

   - Надеюсь, вы не ранены, сударь? - спросил я, вкладывая в ножны свой меч.

   - Только поцарапан, - ответил он, не выражая изумления при виде того, кто так кстати подоспел к нему на выручку; он однако узнал меня по голосу, так как продолжал с поклоном: - Этой недорогой ценой я узнал, что господин де Марсак отличается такою же ловкостью на поле сражения, как и на лестнице.

   Я поклонился в знак признательности.

   - А этот парень, - спросил я, - не сильно ранен?

   - Надо же! А я думал, что избавил судью от всяких хлопот. Разве он не умер, Жиль?

   Бедняга ответил сам за себя: жалобным, задыхающимся голосом он попросил привести ему священника. В эту минуту вернулся и Симон с нашим факелом, который он зажег о костер на ближайшем перекрестке. При свете его мы убедились, что у бедняги шла горлом кровь: ему оставалось жить каких-нибудь полчаса.

   - Черт возьми! Вот что выходит, когда целишься слишком высоко! - с сожалением пробормотал Франсуа. - Одним дюймом ниже - и у нас не было бы всех этих хлопот! Полагаю, что надо привести кого-нибудь. Жиль, - продолжал он, - сбегай, голубчик, в часовню на улице Сен-Дени и приведи священника. Или нет, подожди! Помоги-ка перенести его к стене. Здесь ветер режет словно ножом.

   Улица, где мы находились, тянулась по откосу холма. Нижняя часть ближайшего дома покоилась на деревянных сваях, на несколько футов от земли, а находившееся под нею пространство, обнесенное сзади и с обоих боков забором, служило сараем. Слуги внесли умирающего в это суровое убежище. Я последовал за ними, так как не хотел оставить молодого человека одного. Не желая, однако, вмешиваться не в свое дело; я отошел в дальний конец сарая и там присел на телегу, с которой свободно мог любоваться странным, видом только что оставленной мною кучки людей: яркий свет факела то играл на покрытых драгоценными кольцами пальцах Франсуа, разглаживавшего свои тонкие усы, то падал на искаженные последними страданиями черты лежавшего у его ног человека. Вдруг, прежде чем Жиль успел отправиться в церковь, я заметил священника, который смотрел на меня, именно на меня, сидевшего в тени.

   Это показалось мне странным. Но взглянув на него вторично, я понял все: это был тот самый якобинский монах, который преследовал мою мать в последние дни ее жизни. Я вскочил с места и бросился вперед, забывая в порыве справедливого гнева о цели, с которой он явился сюда. Лицо его, по-прежнему обращенное ко мне, казалось исполненным торжествующей злобы. Однако когда я со свирепым восклицанием бросился к нему, он вдруг опустил глаза и стал на колени.

   - Тише! - крикнул Франсуа.

   Все с возмущенным видом взглянули на меня. Я отступил назад. Но я чувствовал, что и тут, стоя на коленях перед умирающим и шепча молитвы, бездельник думал обо мне, радуясь своему привилегированному положению, чтобы безнаказанно мучить меня. Спустя несколько минут умирающий скончался. Я решительно подошел к открытой стороне сарая, думая, что негодяй постарается улизнуть так же таинственно, как явился. Он, однако, с минуту поговорил с Франсуа и в сопровождении последнего смело направился ко мне с тонкой улыбкой на губах.

   - Отец Антуан, - вежливо начал Франсуа, - говорит, что знает вас, господин де Марсак, и хочет поговорить с вами, как ни мало подходит для этого данный случай.

   - А я хотел бы поговорить с ним, - ответил я, весь дрожа от ярости и с трудом удерживаясь от желания ударить священника в его бледное улыбавшееся лицо. - Я долго ждал этой минуты! - продолжал я, глядя на него в упор, когда Франсуа настолько отошел от нас, что не мог слышать нашего разговора. - И если бы вы попытались улизнуть от меня, я вернул бы вас назад, даже если б все ваше отродье собралось тут к вам на защиту.

   Его присутствие приводило меня в бешенство: я с трудом понимал, что говорю. Дыхание, мое становилось все чаще. Я чувствовал, как вся кровь бросилась мне в голову, и с трудом сдержался, когда он с видом напускной святости ответил:

   - Боюсь, сударь, какова мать, таков и сын. Оба гугеноты...

   Я задыхался от ярости.

   - Что? - закричал я. - Вы осмеливаетесь угрожать мне так же, как угрожали моей матери? Безумец! Знайте же, что только сегодня я нанял комнаты, в которых умерла моя мать, с тем, чтобы разыскать и наказать вас.

   - Знаю, - спокойно ответил он. С этими словами монах вдруг, словно по мановению, волшебного жезла, совершенно изменил свое поведение, поднял руку и взглянул мне в лицо. - Я знаю это и еще многое другое, - продолжал он, отвечая мне таким же грозным взглядом. - Если вам, де Марсак, угодно будет выслушать меня, и притом спокойно, я надеюсь убедить вас, что безумец - не я.

   Удивленный этим новым тоном, в котором не было и следа безумия, замеченного мною при первой встрече, но скорее чувствовалось какое-то сознание силы, я сделал ему знак продолжать.

   - Вы думаете, что я в вашей власти? - с улыбкой спросил он.

   - Я думаю, - быстро ответил я, - что если вы сегодня улизнете от меня, то за вами отныне по пятам будет следовать злейший враг, более неумолимый, чем даже ваши собственные грехи.

   - Так, - ответил он, кивнув головой. - Теперь я покажу вам, что в действительности дело обстоит как раз обратно: в моей власти пощадить или сломать вас, как эту соломинку. Начать с того, что вы, гугенот, находитесь здесь, в Блуа!

   - Довольно! - с презрением воскликнул я, выказывая при этом самоуверенность, которой я в действительности не чувствовал. - Да, еще недавно вы могли бы этим воспользоваться. Но мы в Блуа, а не в Париже. Отсюда недалеко до Луары, и вы имеете теперь дело с мужчиной, а не с женщиной. Не я имею основание дрожать, а вы!

   - Вижу, что вы рассчитываете на чье-то покровительство даже по эту сторону Луары, - ответил он с едкой усмешкой. - Но одно слово папскому легату или герцогу Неверу - и вы увидите внутренние стены темницы, если не что-нибудь похуже. Ведь, король...

   - Король или не король! - ответил я, прерывая его опять с самоуверенностью, которой я в действительности не чувствовал, и вспоминая слова Генриха, который сказал де Рони, чтобы он не рассчитывал на его покровительство. - Я не боюсь вас ни на йоту! И вот что еще. Я слышал, как вы проповедовали измену, явную черную измену, которая ведет людей к смерти: я донесу на вас. Клянусь небом, донесу! - крикнул я в порыве бешенства, возраставшего по мере того, как я все яснее сознавал, что он держал меня в руках. - Вы же угрожаете мне! Еще слово - и я отправлю вас на виселицу!

   - Ш-ш! - ответил он, указывая рукой на Франсуа. - Не ради меня, но ради вас самих. Это все пустые слова! Но вы еще не выслушали всего, что я знаю. Не хотите ли послушать, как вы провели последний месяц?

   И монах начал рассказывать, слово в слово, все, что со мной было.

   - Продолжайте, сударь, - пробормотал я, наклоняясь вперед и вытаскивая под плащом кинжал из ножен. - Прошу вас, продолжайте! - повторил я сухими губами.

   - Вчера вы приехали в Блуа с господином Рони и отправились к нему на квартиру. Вы провели там ночь, - продолжал он, стоя на месте, но слегка содрогнувшись, не знаю, от холода ли или от того, что заметил мое движение и прочел мое намерение в моих глазах. - Сегодня утром вы остались здесь в качестве приближенного господина Рамбулье.

   На минуту я вздохнул свободнее: монах очевидно даже не подозревал о тайном свидании Рони с королем. Со вздохом облегчения сунул я назад кинжал, который решился уже пустить в дело, если б оказалось, что он знает все. С видом напускного равнодушия я пожал плечами и завернулся в плащ.

   - Итак, сударь, - коротко сказал я. - Я выслушал вас. А теперь позвольте вас спросить, какую цель вы преследуете?

   - Какую цель? - ответил он, сверкая глазами. - Я хочу показать вам, что вы в моей власти. Вы поверенный де Рони. Я тоже - смиренный поверенный Святой Католической Лиги. От меня не ускользнет ни одно из ваших движений. А что вы знаете обо мне?

   - Знание еще не все, господин поп, - свирепо ответил я.

   - Однако оно теперь уже больше значит, чем прежде, - сказал он, улыбаясь своими тонкими губами. - А со временем будет значить еще больше. А я знаю многое, многое... о вас, де Марсак.

   - Вы знаете слишком много! - воскликнул я, чувствуя, как его тайные угрозы, словно змеи, обвивались вокруг меня. - Но вы, кажется, неблагоразумны. Не скажете ли вы мне, что может помешать мне заколоть вас сейчас, тут же, на месте, и одним ударом избавиться от всего вашего знания?

   - Присутствие трех человек, де Марсак, из коих каждый предал бы вас в руки правосудия. Вы забываете, что находитесь к северу от Луары: здесь нельзя так безнаказанно убивать священников, как у вас на юге, где царит беззаконие. Однако довольно! Ночь холодная, и у господина Ажана могут возникнуть подозрения: он становится нетерпелив. Мы и так уж, быть может, говорили слишком долго. Позвольте мне, - он поклонился и сделал шаг назад, - отложить наш разговор до завтра.

   Вопреки этой вежливости и деланной учтивости, сверкавший в его глазах огонь торжества и уверенный голос ясно говорили, что якобинец сознает свою силу: он словно преобразился. Это не был уже вкрадчивый миролюбивый попик, извлекающий выгоды из слабости и страха женщины, это был скорее смелый, ловкий, искусный проходимец, не знающий сомнений, обладающий тайными сведениями и средствами, это было воплощение злого духа. Сопоставив все, что мне было известно, вспомнив о лежавшей на мне ответственности и вверенных мне интересах, я начал терять почву под ногами: я чувствовал, что не в силах с ним справиться. Я забыл свою справедливую месть и беспомощно восставал против злой судьбы, поставившей его на моей дороге. Я чувствовал себя безнадежно спутанным и связанным по рукам и ногам. Только усилием воли сдерживал я овладевшее мною отчаяние.

   - Завтра? - хрипло прошептал я. - В какое время?

   Он покачал головой с коварной усмешкой.

   - Очень вам благодарен, но уж время я назначу сам! До свидания!

   Попрощавшись с Франсуа Ажаном, он благословил обоих слуг и исчез в ночной темноте.

   Когда замер последний звук его шагов, я словно проснулся от тяжелого сна и, только заметив Франсуа и слуг, вспомнил, что должен был извиниться перед первым за невежливость, так как заставил его стоять на холоде. Я начал было извиняться, но обрушившаяся на меня беда была так велика, что я не договорил, продолжая упорно глядеть на Ажана с таким замешательством, что он вежливо спросил меня, не дурно ли мне.

   - Нет! - ответил я, нетерпеливо отворачиваясь от него. - Ничего, ничего, сударь. Впрочем, скажите, пожалуйста, кто этот человек, который только что распрощался с нами?

   - Вы говорите об отце Антуане?

   - Ах, отец Антуан, отец Иуда!.. Зовите его, как хотите, - с горечью перебил я.

   - В таком случае, - серьезно и вежливо ответил Франсуа, - я охотнее назвал бы его каким-нибудь более лестным именем, господин де Марсак... ну хоть Иаковом или Иоанном: ведь из всего, что здесь говорится, лишь немногое не достигнет его. Если стены имеют уши, то стены Блуа состоят у него на жалованьи... А я-то думал, что вы его знаете. Это - секретарь, поверенный, домовый священник - все что хотите - у кардинала Реца, и один из тех, за которыми - скажу вам на ушко - ухаживают великие люди, на которых опираются самые могучие особы. Если бы мне приходилось выбирать, я уж охотнее вступил бы в борьбу с Крильоном.

   - Очень вам благодарен, - пробормотал я, смущенный как его тоном, так и словами.

   - Не за что, - ответил он уже веселее. - Все имеющиеся у меня сведения в вашем распоряжении.

   Сознавая все неблагоразумие дальнейших расспросов, я поспешил распрощаться с ним.

   Ажан сказал, что зайдет ко мне на следующее утро. Мы разошлись, он в сопровождении одного из слуг Рамбулье, я - с Симоном Флейксом. Ноги мои окоченели от долгого стояния: покинутый нами труп вряд ли был холоднее. Но голова горела от лихорадочных сомнений и опасений. Луна зашла: на улицах было темно. Факел наш выгорел. Но там, где слуги мои видели только темноту и пустоту, мне мерещилась злая улыбка и исполненное угрозы и торжества сухощавое лицо. Чем подробнее рассматривал я положение, в котором очутился, тем серьезнее казалось оно мне. Мне нелегко было бороться уже с одним Брюлем среди незнакомых лиц и придворных козней. Я ясно видел свои недостатки - некоторую грубость в обращении и отвращение к хитростям. А средства мои, даже при щедротах господина Рони, были сравнительно ничтожны. Я и принял предложенный мне пост вовсе не с увлечением: я надеялся только на высокую награду в будущем, но не был уверен в успехе. Но все-таки в борьбе с человеком страстным и упрямым я не имел оснований отчаиваться: я не видел, почему бы мне не устроить тайного свидания короля с ля Вир и не довести до благополучного конца простой интриги, требовавшей скорее мужества и осторожности, чем ловкости и опыта. Теперь же я понял, что Брюль не был моим единственным или наиболее опасным противником. На поле сражения появился другой враг, который караулил за ареной, готовясь схватить добычу после того, как мы обессилим друг друга. Я воображал, что Брюль, как и я, ни в каком случае не обратится за помощью к врагам его величества и гугенотов; но этот сон исчез: я понял, что эти враги - хозяева положения, что у них в руках ключ к нашим планам. На лбу у меня выступил холодный пот, когда я вспомнил, как предостерегал меня Рони против кардинала Реца, и стал перебирать в уме все те сведения, которые были 'известны отцу Антуану. За одним только исключением, он знал все события последнего месяца: положительно, он мог бы даже сказать, сколько крон у меня в кармане. Так где же было мне надеяться скрыть от него мои дальнейшие поступки? Я чувствовал себя, наравне с Брюлем, игрушкой в руках этого человека и понимал, что только его добрая воля могла спасти меня от гибели.

   При таких обстоятельствах я считал всякое успокоение невозможным; но привычка и усталость взяли свое: добравшись до дому, я заснул крепким и долгим сном как приличествует человеку, не раз встречавшемуся лицом к лицу с опасностью. На другое утро я почувствовал новый прилив мужества и надежды. Я вспомнил о жалких условиях моей жизни в Сен-Жан д'Анжели и о дружбе такой особы, как Рони, и встал обновленный, ободренный, чем поверг в величайшее изумление Симона Флейкса.

   - Вы видели хорошие сны, - сказал он, ревниво и с расстроенным видом взглянув на меня.

   - Я испытал прескверный сон в эту ночь, - живо ответил я, несколько удивленный тем, что он так смотрел на меня и, по-видимому, был недоволен проснувшимися во мне новыми надеждами и мужеством.

   В эту минуту внизу стук в дверь