Стивенсон Роберт Льюис - Мастер Баллантрэ

зрения, и прочее, и прочее.

   - Но ведь его же похоронили, черт возьми! - воскликнул сэр Вильям.

   - Я не верю этому, я не верю этому! - ответил милорд, дрожа всем телом.- Я никогда не поверю этому! - закричал он и вскочил на ноги.- Что, он имел вид умершего? - спросил он Моунтена.

   - Вид умершего? - спросил в свою очередь Моунтен.- Разумеется, имел, он был бледен как мертвец. Ведь я же говорю вам, что он умер, и я сам лично бросил горсть земли на его могилу.

   Милорд схватил сэра Вильяма дрожащей рукой за рукав и сказал:

   - Я должен вам сказать, что мой брат был совершенно особенный человек: его нельзя было убить, и когда он умирал, он тотчас снова оживал.

   - То есть, что вы хотите этим сказать? - спросил сэр Вильям.

   - Могу вас уверить, что его убить никак нельзя, что у него совершенно особенная натура,- начал шептать милорд.- Я сам пронзил его саблей! - закричал он вдруг громко.- Я чувствовал, как лезвие моего оружия пронзило его грудную клетку и горячая кровь его брызнула мне в лицо, еще раз и еще раз,- повторил он, показывая при этом, как он поворачивал оружие в груди брата,- но, между тем, он все-таки не умер, и я его все-таки не убил. Так как же вы хотите, чтобы я поверил, что он умер теперь? О, нет, я этому не поверю раньше, чем я увижу, что он разлагается.

   Сэр Вильям взглянул на меня удивленным взглядом, а Моунтен перестал осматривать свои отмороженные пальцы и, разинув рот, в упор смотрел на него.

   - Милорд,- сказал я,- прошу вас, придите в себя и подумайте, что вы говорите.

   Больше я ничего не мог сказать, так как у меня от волнения даже в горле пересохло, и я с трудом мог собрать свои собственные мысли.

   - Я вижу, что говорить не стоит, он все равно не поймет меня (при этих словах он указал на сэра Вильяма), но Маккелар, тот понимает меня, тот отлично знает, что я говорю правду, так как при нем моего брата уже один раз похоронили. Он замечательно хорошо служит мне, замечательно усердно. И спросите его, сэр Вильям, он и отец мой уж один раз похоронили моего брата, ночью, при свете двух свечей, а между тем домовой привел его снова к нам. Я рассказал бы вам подробно обо всем, но не могу, потому что все это дела семейные.- Он сказал последние слова крайне печальным голосом, и мне показалось, что сильное возбуждение, в котором он находился, прошло.- Спросите Маккеллара, он вам скажет, что брат уже один раз умер, а затем он ожил, так почему же ему и теперь не воскреснуть? - заговорил он снова.- В тот раз мы уже думали, что он умер, а ведь домовой привел его снова домой. Если моего брата похоронили, и он действительно умер, так почему же домовой вернулся снова обратно и не пошел вместе с вами? - обратился он к Моунтену.- Нет, нет, все это необходимо выяснить.

   - Я тотчас приду снова к вам, милорд,- сказал сэр Вильям, вставая.- Мистер Маккеллар, будьте так любезны последовать за мной, я желал бы сказать вам только два слова,- обратился он ко мне.

   Я встал, и мы оба пошли за лагерь. Замерзшая земля хрустела под нашими ногами, а деревья были покрыты инеем, совершенно как тогда, в день дуэли, в аллее между кустарниками.

   - Послушайте, он совсем сумасшедший,- сказал сэр Вильям, когда мы ушли настолько далеко, что милорд не мог слышать, что мы говорим.

   - Вы правы, человек этот не в своем уме,- сказал я,- я также в этом убежден.

   - В таком случае, быть может, его следует взять и связать? Но я не смею сделать это без вашего разрешения,- сказал сэр Вильям.- Если вы позволите мне поступить таким образом, то я сделаю насчет этого необходимые распоряжения.

   Я посмотрел на землю, затем на лагерь с его горящими кострами и разгуливающими взад и вперед людьми, затем на лес и на горы, но единственно, куда я не решался взглянуть, это в лицо сэру Вильяму.

   - Сэр Вильям,- сказал я наконец,- я не считаю милорда вполне здравомыслящим человеком, да и давно не считал его таковым, но, видите ли, сумасшествие сумасшествию рознь и... одним словом, сэр Вильям, я не беру на себя ответственности, если вы вздумаете лишить его свободы; я против этого.

   - Ну, в таком случае я беру на себя ответственность,- сказал сэр Вильям.- Я слышал, какой вздор он болтал. Ну, скажите сами, был ли смысл в том, что он нам говорил, ну хотя бы в том, что он сказал, что вы похоронили уже раз его брата?

   - Видите ли, похоронить-то я его не похоронил, но только... Нет, сэр Вильям, я не могу сказать вам, в чем дело, вследствие того, что не имею права открывать семейную тайну весьма почтенной семьи, а если я вам не открою ее, то не могу вам объяснить сути дела, и вы все равно ничего не поймете из того, что я вам скажу. Поэтому не могу вам препятствовать действовать так, как вы считаете необходимым, но должен вам сказать, что умственные способности милорда не настолько расстроены, как это кажется. Вы, к сожалению, получили понятие только о конце трагедии, разыгрывающейся в продолжение многих лет, начало же вам не известно, и поэтому вам трудно судить обо всем остальном.

   - Я вовсе не желаю слышать ваши семейные тайны,- ответил сэр Вильям,- но должен сказать вам откровенно, рискуя даже казаться невежливым, что находиться в обществе милорда мне крайне неинтересно.

   - Я нисколько не удивляюсь этому и вполне сочувствую вам,- ответил я.

   - Мне решительно все равно, удивляетесь ли вы или не удивляетесь, сочувствуете ли вы мне или не сочувствуете,- ответил сэр Вильям,- я желаю только избавиться от того общества, в котором я нахожусь, и поэтому я отдаю в ваше распоряжение лодку и предлагаю вам взять с собой несколько человек из моей свиты, а затем прошу вас взять милорда с собой и вместе с ним уехать.

   - Это очень любезно с вашей стороны,- сказал я после некоторого раздумья.- Но позвольте только, раньше чем воспользоваться вашим предложением, сказать вам несколько слов. Я должен признаться вам откровенно, что меня также чрезвычайно удивляет тот факт, что индиец снова вернулся туда, где находится могила его господина. Я вполне могу понять моего патрона, меня также крайне интересует то обстоятельство, что индиец вернулся обратно, это весьма подозрительно...

   - Да, это правда,- перебил меня сэр Вильям,- и поэтому, так как я отправляюсь приблизительно в ту местность, где, как я могу понять, находится могила брата милорда, то я имею намерение пуститься на поиски индийца. Я уверен, что человек этот, подобно собаке, скучающей по своему господину, отправился на могилу джентльмена, чтобы рыдать на ней и также умереть. Жизнь его, по моему мнению, в большой опасности, и я предлагаю пойти туда и спасти его. Вы его знаете, что он за человек, не дурной?

   - По моему мнению, отнюдь не дурной, - ответил я.

   - Ну-с, а какой человек был брат милорда? Милорд, насколько я могу понять, недолюбливает его, но судя по тому, что индиец любил его так сильно, надо полагать, что он обладал весьма благородными чертами характера.

   - Не спрашивайте меня насчет него! - воскликнул я.- Это был не человек, а какой-то демон. Я знал его много лет и должен сказать, что я ненавидел его, но вместе с тем восторгался им и рабски боялся его.

   - Я, кажется, своим вопросом снова заставил вас открыть мне до некоторой степени семейную тайну,- сказал сэр Вильям, - но если я сделал это, то совершенно помимо своей воли, могу вас уверить. Одним словом, мы решили таким образом: я отправляюсь туда, где находится могила брата лорда Деррисдира, и, если возможно, уговорю индуса следовать за мною, а вы постарайтесь уговорить лорда, чтобы он вернулся обратно в Альбани.

   - Сэр Вильям,- воскликнул я,- это невозможно! Я заранее убежден, что мне не удастся уговорить его уехать, да я и не стану уговаривать его особенно много, так как я знаю, насколько для него важно знать, умер ли на самом деле его брат или нет... Быть может, вам кажется это странным, но я люблю милорда, и кроме меня есть еще другие люди, которые его также любят. Вы не знаете его, не знаете, какой это был хороший человек, и поэтому вы не можете судить об этом. Заставить его вернуться в Альбани можно только силой, а подобного рода действие может произвести пагубное влияние на его умственные способности и может даже убить его. В этом я твердо убежден. Но так как я в настоящее время вполне завишу от вас, то я не смею протестовать, если вы возьмете на себя такую огромную ответственность и препроводите милорда в Альбани силой.

   - Нет-с, такой ответственности я на себя не беру! - воскликнул сэр Вильям.- И после того, что вы мне сказали, я вовсе не настаиваю на том, чтобы вы увезли милорда. Вы желаете, чтобы я взял вас и милорда с собой, когда отправлюсь отыскивать могилу умершего джентльмена; пусть будет по-вашему. Мне все это дело по горло надоело, и я умываю руки, будь что будет.

   С этими словами он отвернулся от меня и велел снять лагерь. В ту же минуту милорд, который находился неподалеку от нас, подошел ко мне и спросил:

   - Ну, что, чем решили?

   - Ваше желание будет исполнено,- ответил я.- Вы увидите могилу.

   По описанию Моунтена могилу мастера Баллантрэ можно было очень легко найти: она находилась рядом с целой группой высоких гор, бросавшихся в глаза своей вышиной и находившихся как раз на меже пустыни. Насчет этого участка земли между индейцами и американцами, жившими у Чампленского озера, происходили постоянно ссоры. Мы избрали кратчайший путь и, по словам сэра Вильяма, приблизительно часов через шестнадцать должны были прийти к тому месту, где находилась могила. Лодки наши мы оставили на реке и приставили к ним караульных. Раньше чем отправиться в путь, мы захватили с собой множество меховых одежд и целую массу лыж, в случае, если бы снежная буря застигла нас и засыпала бы наш путь снегом.

   Захватив все, что было необходимо для того, чтобы совершить путешествие, мы тотчас отправились в путь. Мы бодро маршировали целый день и находились уже не более нескольких сотен ярдов от того места, где была могила мастера Баллантрэ, когда настала ночь, и сэр Вильям велел раскинуть лагерь и переждать, пока наступит день, а затем уже отправиться на могилу. Сэр Вильям избрал удобное место для лагеря, расставив вокруг шатров караульных и затем уселся отдохнуть.

   Перед нашими глазами была целая цепь высоких гор, к которым мы в течение всего дня продвигались все ближе и ближе. Мы с самого раннего утра отправились в путь, и перед нами в продолжение всего нашего путешествия блестели верхушки гор, имевшие такой вид, как будто они из серебра. Это происходило от того, что они были покрыты снегом, и когда солнце освещало их, они блестели. Нам пришлось бродить по твердым кочкам, пробираться по лесу из невысоких деревьев и проходить по берегам бурных потоков, и все время перед нами сверкали серебристые верхушки гор. Земля, по которой мы шли, сильно замерзла и так и трещала под нашими ногами, но снег лежал лишь на верхушках гор, на земле его не было.

   В течение целого дня в воздухе стоял туман, так что солнце, выглядывавшее из-за тумана, имело вид золотой круглой монеты, и с левой стороны дул сильный ветер, вследствие чего левая щека моя даже заболела, но весь день воздух был замечательно чистый, и поэтому, несмотря на то, что мы быстро маршировали, дышать нам было очень легко. К вечеру ветер стал ослабевать и туман рассеялся; солнце садилось все ниже и ниже и наконец окончательно исчезло за горами. Но перед тем как закатиться, оно осветило еще верхушки гор своими бледными лучами.

   Было уже совершенно темно, когда мы уселись ужинать. Мы ели молча. Как только мы кончили есть, милорд встал и вышел из палатки. Я тотчас последовал за ним.

   Лагерь был раскинут на возвышенном месте, на берегу замерзшего озера, имевшего ширину приблизительно с милю. В непосредственной близости от нас поднимались холмы, поросшие лесом, а дальше виднелись те высокие горы, о которых я уже упомянул. Небо было чистое, и месяц ясно светил. В воздухе не было ни малейшего ветерка, вокруг нас царила мертвая тишина, ни одна ветка дерева не шевелилась, ни один звук не раздавался, даже шум и звук голосов, который раньше время от времени доносился до нас из лагеря, теперь прекратился. Все вокруг словно замерло. Теперь, когда после того, как солнце зашло, ветер окончательно утих, сразу сделалось так тепло, как будто наступила не осенняя, а июльская ночь. Подобная внезапная теплота производила какое-то особенное странное впечатление, тем более что земля, на которой мы стояли, и озеро, на которое мы смотрели, замерзли.

   Милорд, опершись локтем правой руки о ладонь левой и подперев правой рукой подбородок, стоял и смотрел в пространство, на расстилавшийся перед его глазами лес. Я взглянул туда же, куда смотрел и он, и увидел целый ряд сосен; одна часть этих сосен росла на холмах, а другая - в долине. Неподалеку от этих сосен и холмов, как мне было известно, находилась могила нашего врага, покинувшего этот мир и избавившего его от одного из самых предприимчивых и живых его деятелей. О том, что он умер, я думал без сожаления и считал даже за счастье, что он покинул свет и освободил меня от постоянного страха, который я терпел. Изо дня в день мучиться мыслью, что между братьями Дьюри может произойти ссора, которая может окончиться кровавой драмой, было ужасно. Мастер Баллантрэ окончил свое земное существование, и это было хорошо.

   Думая о смерти мастера Баллантрэ, я невольно вспомнил и о живом мертвеце, каким я считал милорда. И на самом деле, разве милорд не был живой мертвец? Разве он жил? Разве он был теперь такой человек, какой он был прежде? Нет, это был воин, у которого из рук выбили оружие, и который, хотя его и вышвырнули из ряда войск, боялся покинуть поле брани и, не будучи в силах сражаться, все-таки медлил уходить с места сражения. А между тем, что это был раньше за хороший, симпатичный человек, какой умный и благородный! Что это был за покорный сын, даже слишком покорный, что за любящий муж! Что это был за терпеливый человек, с каким терпением он переносил всевозможные неприятности, и как он умел при этом казаться спокойным и молчать! Как сильно я любил его, с каким удовольствием я пожимал его руку!

   Мне стало его до такой степени жалко, что в то время, как я вспоминал о том, каким он был прежде, глухое рыдание вырвалось из моей груди. Я готов был громко расплакаться, когда я, стоя рядом с ним, взглянул на него и увидел это печальное лицо, на которое падал лунный свет, и я страстно, страстно желал видеть его снова таким, каким он был прежде. Я в душе своей взывал к Богу и просил Его освободить милорда от мук, которые он терпел, и помочь мне сохранить в моем сердце ту любовь, которую я к нему питал.

   - О, Боже мой,- молился я,- человек этот был один из лучших людей, которых я знал! Как он был хорош со мной, как ласково он относился ко мне, а между тем теперь я даже боюсь его. Но если он поступал не так, как следовало, то не потому, что у него были злые помыслы, а потому, что он был убит горем. Но, несмотря на это, от него начинают отшатываться многие, и я, я также начинаю отшатываться от него. О, Господи, не дай ему пасть так глубоко, чтобы мы стали ненавидеть его!

   В то время, как я в душе моей молился, я услышал вдруг какой-то звук. Он раздавался не особенно громко и не особенно близко от нас, но так как все время вокруг нас царила тишина, то не мудрено, что звук этот всполошил всех, словно трубный звук. Прежде чем я успел вздохнуть, сэр Вильям подошел уже ко мне, а за ним последовала большая часть его свиты. Все мы принялись прислушиваться.

   Я взглянул на окружавших меня людей и заметил, что у всех у них лица были бледные, а во взглядах выражалось волнение и страх. У иных лица были мрачные и лбы сморщенные, в то время как они, то нагибая, то поднимая голову, прислушивались к звуку, который казался им чрезвычайно подозрительным.

   Милорд, несколько согнувшись, стоял впереди всех. Он поднял руку, подавая этим знак, чтобы все молчали и не двигались, и, прислушиваясь к странному звуку, раздававшемуся беспрерывно, превратился словно в статую.

   Мы все стояли и прислушивались к звуку, возбудившему наше любопытство, когда Моунтен вдруг шепотом сказал:

   - Я знаю теперь, что это такое,- и когда мы все повернулись к нему, чтобы слышать, что он говорит, продолжал: - Это индус, это Секундра Дасс. Он, по всей вероятности, знает, где хранится клад его господина, и вырывает его теперь.

   - Да, да, наверно, - сказал сэр Вильям. - А мы были настолько наивны, что вообразили, будто он отправился умирать на могилу своего господина.

   - Странно только вот что,- сказал Моунтен,- что звук раздается как раз оттуда, где находился наш лагерь. Кроме того, трудно себе представить, чтобы это был Секундра Дасс, так как если это он, то каким образом он мог попасть туда раньше нас? Нужно иметь крылья, чтобы слетать туда так скоро.

   - О, жадность и боязнь - это такие крылья, которые быстро носят,- сказал сэр Вильям.- Но, знаете ли, мне пришла в голову мысль, не отправиться ли нам тотчас также туда и не накрыть ли его в то время, как он вырывает клад?

   Предложение сэра Вильяма было принято: решено было отправиться туда, откуда раздавался звук, и застать врасплох Секундру во время его занятия. Некоторые из индейцев, принадлежавших к свите сэра Вильяма, тотчас бросились бежать вперед; в лагере были оставлены караульные, и мы отправились в путь. Мы шли по неровной замерзшей земле, лед трещал под нашими ногами, когда мы наступали на него, и он проламывался, а над нами поднимались густые темные сосны и ярко светила луна.

   Нам пришлось спуститься сначала в долину, и чем ниже мы спускались в нее, тем слабее делался звук, который заставил нас пуститься в путь, а когда мы окончательно спустились в нее, мы ничего больше не слышали. Но затем вскоре, когда мы начали подходить к равнине, окруженной холмами, на которых, хотя и в весьма малом количестве, росли сосны, и окруженной скалами, которые бросали на землю темные громадные тени, в то время как их освещала луна, мы не только вполне ясно расслышали звук, но увидели человека, который очень быстро действовал каким-то железным орудием. Мы шли все дальше и дальше вперед, и когда мы наконец подошли совсем близко к тому месту, где орудовал человек, мы остановились и, защищенные деревьями, растущими у подножия холма, к которому мы подошли, стали смотреть на весьма странную картину, представившуюся нашим глазам.

   В то время как над нашими головами летали ночные птицы, мы стояли и смотрели на то, что перед нами происходило.

   Мы увидели огромную площадь, окруженную высокими горами и освещенную луной. На земле то тут, то там лежали различные пожитки, разбросанные в беспорядке. Посреди площади стояла палатка, покрытая инеем. Дверь в палатку была отворена, и через эту дверь можно было заглянуть в палатку. В ней не было ни одного человека, и было совершенно темно. Неподалеку от нее лежал обезображенный труп человека. Не было никакого сомнения в том, что мы увидели перед собой покинутый лагерь Гарриса; на земле лежали пожитки, которые разбойники разбросали во время бегства, в палатке, стоявшей на площади, мастер Баллантрэ, по всей вероятности, испустил свой последний вздох, а труп, лежавший на земле, был труп убитого сапожника.

   Видеть перед собой подобную картину и не ужаснуться было немыслимо, и сколько бы человек ни был легкомыслен, при виде подобного потрясающего душу зрелища он невольно должен был почувствовать трепет. Зрелище это сильно подействовало на нас. Но когда мы увидели Секундру Дасса, раскапывающего могилу мастера Баллантрэ и уже по щиколотку влезшего в нее, мы просто окаменели от ужаса. Секундра снял большую часть своей одежды и положил ее рядом с собой на землю; руки и плечи у него были голые и так и блестели при лунном свете от выступившего на нем обильного пота; на его лице выражались беспокойство и ожидание; звуки, происходившие от удара его заступа, глухо раздавались и напоминали собой глухие рыдания, а за его спиной, при лунном свете, его собственная тень выделывала те же самые жесты, которые делал он. Несколько ночных птиц вспорхнуло при нашем появлении, но Секундра Дасс не обратил на это никакого внимания, до такой степени он был занят своим делом.

   Я услышал, как Моунтен шепнул сэру Вильяму:

   - Боже милостивый, это могила его господина! Он разрывает ее. Вероятно, он хочет вырыть труп.

   Мы все уже сами догадались, что Секундра имел это намерение, но когда Моунтен выговорил эти слова, дрожь пробежала по моему телу.

   При словах Моунтена сэр Вильям вздрогнул и, бросившись к Секундре, закричал:

   - Проклятая собака, что ты кощунствуешь? Что ты делаешь?

   Секундра выскочил из могилы, слабый крик вырвался из его груди, заступ выпал у него из рук, и он на секунду, глядя на сэра Вильяма, словно остолбенел. Тотчас после этого он бросился бежать, но убежал недалеко, а вскоре, сделав руками решительное движение, снова вернулся и сказал:

   - Ну, хорошо, если вы пришли сюда, так помогите мне.

   Но в эту минуту милорд подошел к сэру Вильяму, и лунный свет упал прямо на его лицо. Увидев лорда, Секундра отскочил, всплеснул руками и жалобно закричал:

   - Ах, это он, это он!

   - Успокойтесь, успокойтесь! - сказал сэр Вильям.- Вас никто не тронет, если вы ничего дурного не сделали. Ну, а если вы намеревались совершить какой-нибудь дурной поступок, то вам все равно не удастся теперь бежать. Скажите, что заставило вас вернуться сюда, зачем вы раскапываете могилу?

   - Вы не принадлежите к числу убийц? - спросил Секундра.- Вы честный человек? Вы не причините мне зла?

   - Я не причиню вам никакого зла, если вы ни в чем не виноваты,- сказал сэр Вильям.- Вы можете быть в этом вполне уверены. Я не понимаю, почему вы воображаете, что я убийца?

   - Потому что тут вокруг меня все убийцы! - закричал Секундра.- Вот убийца,- сказал он, указывая на Моунтена,- а вот еще двое убийц,- сказал он, указывая на лорда и на меня.- Всех их нужно повесить. Вот как только я вырою саиба, он, наверно, повесит их всех. Саиб,- присовокупил он, указывая на могилу, - саиб не умер, он жив. Он похоронен, но он жив.

   Милорд тихо вскрикнул, подошел ближе к могиле и устремил в нее свой напряженный взор.

   - Как, похоронен, но между тем жив!? - воскликнул сэр Вильям. - Что вы за вздор болтаете?

   - Я расскажу вам, в чем дело,- сказал Секундра, обращаясь к сэру Вильяму.- Саиб и я, мы очутились в руках убийц, мы всячески пробовали убежать, но нам это не удалось; тогда мы решились на последнее средство, чтобы спастись. В Индии тепло, там это средство всегда можно употреблять, но тут, в этой проклятой холодной местности, это труднее, тут надо вырыть его как можно скорее. Я похоронил саиба, но он не умер, он жив. Помогите мне только вырыть его поскорее. Зажгите свет, помогите мне, ройте, ройте скорее. Тут страна холодная, не такая, как у нас, тут надо торопиться.

   - Я не понимаю, что этот человек говорит? - спросил сэр Вильям.- У меня положительно голова идет кругом, я как будто одурел.

   - Я же говорю вам, что я похоронил его живым,- сказал Секундра.- Саиб на это согласился. Помогите мне вырыть его, зажгите огонь и помогите мне, я же говорю вам, что надо торопиться.

   - Зажгите огонь и помогите ему,- сказал сэр Вильям, обращаясь к своим слугам.- Я вижу, что мне во время этого путешествия суждено возиться с полоумными.

   - Вы хороший человек,- сказал индус,- теперь я снова примусь вырывать саиба.

   Сказав это, он подошел к могиле и стал ее разрывать. Вскоре мы увидели край одежды из буйволовой шкуры, затем я увидел что-то белое - это было лицо мастера Баллантрэ, которое освещала луна. Секундра стал на колени и принялся своими тонкими пальцами разрывать землю, положительно задыхаясь от волнения. Когда он затем встал и отошел в сторону, я ясно мог разглядеть лицо мастера Баллантрэ: оно было бледно, как у мертвеца, глаза были закрыты, а ноздри и уши чем-то заткнуты; щеки были впалые, нос заострился, но, несмотря на то, что он столько времени лежал в земле, он нисколько не испортился. Но что больше всего поразило нас, так это то, что у него в то время, как он лежал в могиле, выросла борода.

   - Боже мой, что это значит? Каким образом у него выросла борода? - воскликнул Моунтен.- Я отлично помню, что в тот день, когда мы его хоронили, он был без бороды.

   - Я слышал, будто бывали случаи, что у мертвых вырастали волосы,- сказал сэр Вильям; но он сказал это сдавленным и нерешительным голосом.

   Секундра не обращал никакого внимания на наши слова: он все время, словно такса, продолжал рыться в могиле и сбрасывать с мастера Баллантрэ землю. С каждой минутой фигура мастера Баллантрэ в одежде из буйволовой кожи выделялась все больше и больше. Луна прямо светила на него и освещала его лицо, на которое время от времени падала тень то приближавшихся к могиле, то отдалявшихся от нее людей.

   Зрелище, которого мы стали свидетелями, привело нас в ужас. Я положительно не решался взглянуть милорду в лицо. Он в продолжение всего времени, как Секундра разрывал могилу, не двигался с места и, глядя на то, что вокруг него происходило, как будто не переводил дыхания и словно застыл. Впечатление, которое вся эта картина производила, даже трудно описать. На кого-то из слуг сэра Вильяма, стоявших поодаль от меня, оно настолько подействовало, что он зарыдал. Кто это был - я не знаю.

   - Теперь помогите мне вынуть его,- послышался вдруг голос Секундры.

   После того, как мастера Баллантрэ вынули из могилы, Секундра принялся приводить его в чувство. Сколько времени это продолжалось, три ли часа, пять ли часов,- этого я не помню. Я помню только одно, что ночь еще не прошла, что луна еще не зашла, хотя и стала уже опускаться, и что тени наши стали гораздо длиннее, когда вдруг я услышал радостный возглас Секундры; я наклонился несколько вперед и заметил, что в окоченевшем лице мастера Баллантрэ произошла какая-то перемена. В следующую минуту веки его задрожали, а затем поднялись, и наш бывший враг на секунду взглянул мне прямо в глаза.

   Все это осталось у меня в памяти, но появились ли в теле мастера Баллантрэ какие-нибудь другие признаки жизни, этого я сказать в точности не могу, так как меня в ту же минуту отвлекла другая обязанность. Мне говорили впоследствии, будто заживо погребенный открыл даже рот, стараясь говорить, и сморщил лоб, как бы желая собрать свои мысли, но что сказать он ничего не мог. Все это весьма возможно, но поручиться за то, что это было именно так, я не могу, так как в ту минуту, когда он открыл глаза, милорд упал на землю, и когда я бросился к нему, чтобы поднять его, он был мертв.

   День настал, а Секундра все еще растирал окоченевшие члены мастера Баллантрэ и всячески старался привести его в чувство, но все напрасно. Сэр Вильям оставил несколько человек из своей свиты под моей командой, а сам отправился с большей частью своих слуг дальше, чтобы исполнить данное ему правительством поручение. Сэр Вильям ушел и давно уже покинул нас, а индус все не терял надежды привести своего господина в чувство и не переставал употреблять всевозможные известные ему средства для оживления умершего. Подобные неутомимые старания со стороны индуса, казалось, могли оживить даже камень, но между тем они ни к каким результатам не привели, и за исключением того раза, о котором я упомянул, мастер Баллантрэ глаз больше не открывал.

   Часов около двенадцати дня индус пришел к тому убеждению, что мастера Баллантрэ вернуть к жизни невозможно, и, к моему великому удивлению, придя к этому выводу, совершенно успокоился и вполне твердым голосом сказал:

   - Тут слишком холодно, слишком холодно. Что возможно сделать в Индии, того тут нельзя.

   После этого он спросил что-нибудь поесть и, усевшись рядом со мной у костра, с жадностью принялся есть, что ему подали. Кончив есть, он тут же на месте растянулся и заснул крепким сном. Через несколько часов после этого мне пришлось разбудить его с тем, чтобы он проводил обоих братьев Дьюри до их могил, так как в тот же день происходили эти двойные похороны. Он шел в процессии совершенно спокойно; казалось, что в душе его умерли оба чувства, которые он испытывал раньше: скорбь, которая мучила его при мысли о том, что господин его, которого он так страстно любил, умер, и страх, который им овладел при виде меня и Моунтена.

   Между слугами, которых оставил сэр Вильям под моей командой, был один, который умел высекать надписи на камне. Я составил две надгробные надписи и попросил его высечь их на камне, и прежде чем сэр Вильям вернулся, чтобы взять нас с собой, надписи эти были высечены на скале, возле которой находилась могила братьев Дьюри-Деррисдир.

   Я тотчас приведу копию с этих надписей и таким образом окончу этот печальный рассказ: