Стивенсон Роберт Льюис - Мастер Баллантрэ

э,- но я знаю только, что он был аристократ. Не правда ли, какой это хитрый человек? Желаю вам, Маккеллар, чтобы Бог не допустил вам иметь такого хитрого врага!

   Он все по-прежнему занимался своими эквилибристическими упражнениями, и то взлетал наверх, то сразу опускался вниз. Последние слова он сказал, взлетая наверх, и тотчас после этого он снова очутился у моих ног.

   Я смотрел на то, как он качался предо мной, и почувствовал, как у меня от того начала кружиться голова, а затем мне казалось, что она сделалась пустая, и я, находясь в каком-то полупьяном состоянии, спросил:

   - И граф очень ненавидел барона?

   - О, да, у него даже мороз пробегал по коже, когда тот приближался к нему,- ответил мастер Баллантрэ.

   - Я могу это понять, я сам испытывал такого рода чувство,- сказал я.

   - В самом деле?- воскликнул мастер Баллантрэ.- Это для меня новость. Не знаю, могу ли я льстить себя мыслью, что тот, к кому вы питаете такого рода неблагоприятные чувства, именно я, но мне кажется, что это так. Это я, не так ли?

   Он теперь уже не стоял, а, перекинув одну ногу на другую и скрестив руки, уселся в крайне грациозной, но вместе с тем и опасной позе на борт корабля. Каким образом он, не теряя равновесия, мог спокойно качаться, я даже не мог понять.

   Когда я увидел, в какой опасной позе сидит мастер Баллантрэ, я словно одурел от желания, чтобы он свалился. И вот мне вдруг снова показалось, что я вижу перед собой милорда сидящим возле стола и поддерживающим голову руками, затем он поднял ее и с укором взглянул на меня. Слова, которые я произнес во время моей молитвы, пришли мне в голову: "Если бы я был более храбрый человек, то я, быть может, давно бы убил этого злого врага". Я собрал всю свою энергию, и в то время как корабль опустился, и в этот раз довольно низко, я толкнул своего врага ногой. Но мой гадкий поступок ни к чему не привел. Не знаю, произошло ли это оттого, что у меня не хватило решимости толкнуть его сильно, или же он был настолько хитер, что заметил мое движение, но только в ту же минуту, как я дотронулся до него ногой, он быстро вскочил на ноги и ухватился рукой за штаг.

   Мучимый угрызениями совести и в ужасе от страшного поступка, который я совершил, я бросился на палубу во всю свою длину и лежал там, словно убитый, в то время как мастер Баллантрэ стоял между бульварками, куда он отскочил, и, держась за штаг, смотрел на меня каким-то странным взглядом. Не знаю, сколько времени я пролежал, а он простоял в этой позе, но только он первый начал говорить.

   - Маккеллар,- сказал он,- я не стану упрекать вас за то, что вы сделали, но я намерен заключить с вами условие. Что касается вас, то я уверен, что вы не желали бы, чтобы кто-нибудь узнал о том, что вы намеревались совершить преступление, а что касается меня, то я должен откровенно сказать вам, что мне крайне неприятно находиться изо дня в день с человеком, от которого я постоянно могу ждать, что он меня убьет. Поэтому обещайте мне, что вы... впрочем, нет, теперь ничего не обещайте, вы находитесь в таком состоянии, что брать с вас слово в данную минуту нельзя, вы должны сначала успокоиться, иначе вы впоследствии можете поставить мне в укор, что я воспользовался тем, что вы были расстроены, и выманил у вас обещание. Я покидаю вас теперь, успокойтесь, а потом я предложу вам тот вопрос, который я намерен вам предложить.

   Сказав это, он быстро и легко, словно белка, по лестнице спустился в каюту и исчез.

   Приблизительно через полчаса после этого он снова вернулся ко мне.

   Я все еще лежал на том же самом месте, где он меня оставил.

   - Ну-с,- сказал он,- можете и желаете вы, как верующий христианин и как верный слуга моего брата, дать мне слово, что вы никогда не повторите покушения на мою жизнь?

   - Да, я даю вам это слово.

   - Потрудитесь дать мне руку и подтвердить то, что вы сказали.

   - Извольте, вы имеете полное право это требовать,- ответил я.

   И я подал ему руку и повторил свое обещание. Он снова уселся в той же опасной позе, в которой он сидел до того времени, как я его толкнул.

   - Отойдите отсюда! - закричал я.- Я не могу видеть, что вы сидите в такой опасной позе и на таком опасном месте. Стоит только кораблю накрениться на бок, и вы свалитесь в воду.

   - Вы удивительно непоследовательны,- сказал мастер Баллантрэ, улыбаясь, но между тем он встал и переменил место, а затем продолжал: - Знаете, что я вам скажу, Маккеллар? Вашим сегодняшним поступком вы необыкновенно выиграли в моих глазах. Вы думаете, что я не умею ценить в человеке преданность? Вы любите моего брата больше всего на свете, и ради него решились даже на преступление. Это доказывает, что вы человек преданный, а это я ценю. Как вы думаете, почему я таскаю повсюду с собой Секундру Дасса? Потому, что я знаю, что он до такой степени предан мне, что готов из-за меня совершить какое угодно преступление, и я люблю его за это. Быть может, вам это покажется странным, но после того, что вы хотели меня утопить, я питаю к вам несравненно больше уважения, чем прежде. Я думал, что вы настолько твердо усвоили себе десять заповедей, что не решитесь поступить против того, что в них сказано; но нет, я вижу, черт возьми, у этой старой бабы в жилах кровь течет. Из этого еще не следует,- продолжал он, улыбаясь,- что вы не должны держать слово, которое вы мне дали, о, нет, я требую, чтобы вы не изменяли ему, да, впрочем, вы, вероятно, и не измените ему уж единственно из гордости.

   - О, да, разумеется, я вовсе не намерен изменять своему слову и прошу у вас прощения за то, что я решился покуситься на вашу жизнь. Я надеюсь, что Бог по Своей великой милости простит мне этот грех. Во всяком случае, слово свое я дал и сдержу его. Но когда я вспоминаю о том человеке, которого вы преследуете...

   - Странное это чувство - любовь, и странные существа - люди,- сказал мастер Баллантрэ.- Вы воображаете, что вы любите моего брата. Я могу вас уверить, что вы скорее привыкли к нему. Вспомните-ка хорошенько: я уверен, что когда вы приехали в первый раз в Деррисдир, брат мой вам вовсе не понравился, и вы, наверно, решили, что это молодой человек, не отличающийся никакими выдающимися способностями, что это самый ординарный молодой человек. Он, разумеется, остался таким же ординарным, как и прежде, разница только в том, что он сделался теперь старше. Если бы вы случайно, вместо того, чтобы полюбить его, полюбили меня, то вы держали бы теперь мою сторону.

   - Про вас ни в каком случае нельзя сказать, что вы человек ординарный,- ответил я.- И вы человек умный, хотя то, что вы только что сказали, не совсем умно. Вы верите моему слову, ну, и если вы верите ему, то верьте тому, что я говорю. Я никогда бы не мог полюбить вас по той причине, что мои нравственные принципы слишком резко противоположны вашим. Подобно тому, как я не могу смотреть на сильный свет, чтобы не закрыть глаза, точно также я не могу иметь дело с вами, если не заглушу заранее свою совесть.

   - А, вот что! - сказал он.- Ну, да, видите ли, вы меня не поняли. Я говорю относительно того, что вы полюбили бы меня, если бы познакомились со мной в то время, когда я был еще юношей. Я не всегда был таким, какой я теперь, и, быть может, если бы у меня был в юности добрый друг, как, например, вы, который бы руководил мною, то я был бы совсем другим человеком.

   - О, едва ли, мистер Балли,- сказал я.- Вы бы, по всей вероятности, подняли меня только на смех и больше ничего. Я уверен, что вы никогда и десятью вежливыми словами не перекинулись бы со старым подагриком.

   Но он старался теперь всячески оправдаться и просил меня не вспоминать о прошедшем. Прежде, разговаривая со мной, он находил особенное удовольствие выставлять себя с дурной стороны, он как бы хвастался своей порочностью; теперь же, хотя он и не был настолько непоследователен, чтобы отрицать то, что он прежде говорил, он старался все-таки доказать, что он вовсе не такой дурной человек, каким он кажется.

   - Я убедился в том, что вы не тряпка, а человек, и поэтому я поговорю с вами откровенно,- сказал он.- Прежде мне казалось, что с вами говорить не стоит, и поэтому я не брал на себя этот труд, но когда я удостоверился в том, что вы живое существо, я решил потолковать с вами по душам. Я также человек, и у меня также кроме недостатков есть и достоинства.

   И после этого он начал излагать мне свою философию, которая показалась мне крайне скучной и на которую я ответил ему только одно:

   - Бросьте ваше намерение и уезжайте вместе со мной обратно в Деррисдир, тогда я вам поверю.

   Он покачал на эти слова головой и сказал:

   - О, Маккеллар, мне кажется, что мы с вами будем жить тысячи лет вместе, и все-таки вы меня не поймете. Я решил отправиться в сражение, я долго думал о том, решиться мне идти или нет, и по зрелому обсуждению пустился в поход, и час, в который я оставил бы мысль бороться, еще не настал. Теперь уже двадцать лет, как между мной и моим братом происходит борьба. Она началась в ту минуту, когда мы бросили жребий, кому из нас идти на войну. То один, то другой из нас одерживает верх, но до сих пор ни один из нас не сдался, а что касается меня, то если я бросил кому-нибудь перчатку, то я уж буду сражаться и защищать свою честь до последней капли крови.

   - Наплевать на вашу честь,- сказал я.- Вы ведете такой образ жизни, что ваши высокопарные выражения о чести не что иное, как пустые фразы. Вы придаете слишком много значения тому ничтожному вопросу, о котором идет речь. Весь вопрос сводится к тому, что вам нужны деньги, вот отсюда и ведет начало вся вражда, которую вы питаете к вашему брату. И ради достижения этой цели что вы собираетесь делать? Вы собираетесь нарушить покой мирно живущей семьи, которая не причинила вам никакого вреда, испортить нравственность вашего племянника и разбить сердце вашего родного брата. Из-за каких-нибудь несчастных шиллингов вы собираетесь дубиной хлопнуть беззащитного человека, и это вы называете "бороться до последней капли крови и защищать свою честь".

   Мы часто рассуждали с ним по поводу этого вопроса, и каждый раз, когда я ему высказывал приблизительно то, о чем я только что упомянул, он смотрел на меня, как будто он не понимал, что я хотел сказать, и только улыбался. Один раз, впрочем, он пустился со мной в довольно продолжительную беседу по этому поводу и высказал весьма интересные лжемудрствования, которые стоит передать, чтобы ты, мой благосклонный читатель, получил полное понятие о характере этого человека.

   - Вы, как человек не военный, воображаете, что для того, чтобы вести войну, надо бить в барабаны и носить знамя,- сказал он.- Война, как говорили древние, действительно ultima ratio, и поэтому вы воображаете, что только тогда, когда нам открыто объявили войну, мы должны отправиться воевать. Поймите, Маккеллар, как секретарь вы знаток своего дела и, быть может, как управляющий - насчет этого я не спорю; но в деле ведения войны вы ничего не понимаете.

   - Я мало интересуюсь войной, и как ее вести,- ответил я,- и могу сказать вам только одно: вы напрасно защищаетесь. Что бы вы ни говорили, факт остается фактом, что ваш брат хороший человек, а вы - дурной.

   - Если бы я был на месте Александра...- начал было мастер Баллантрэ.

   - Вот этим способом мы сами себя обыкновенно надуваем! - воскликнул я.- Вы говорите, "если бы я был на месте Александра, то я поступал бы иначе", а я говорю: "Если бы я был на месте Павла, то я сделал бы то или другое". Могу вас уверить, что будь я не Эффраим, а Павел, я поступал бы точно так же, как и теперь, в этом я убежден.

   - А я могу вас уверить,- закричал он, перебивая меня,- что если бы я был каким-нибудь вождем диких племен или королем, положим, африканцев, то мои подданные, наверно, обожали бы меня. Я дурной человек?.. Это вздор! Я только рожден быть властелином. Спросите Секундру Дасса, пусть он скажет вам, как я обращаюсь с ним. Положительно, как с сыном. Сделайтесь завтра моим рабом, подчинитесь мне во всем, дайте мне владеть вами, как я владею своими членами, и вы не будете иметь больше повода жаловаться на меня. Отдайтесь мне вполне, то есть будьте мне преданным и любящим рабом, и я во сто раз сильнее буду любить вас. Я должен иметь все или ничего. Но то, что я получаю, я возвращаю сторицей. Если я родился быть властелином, то я и должен иметь власть. Уж у меня такая натура - тут делать нечего.

   - По моему мнению, вам властвовать отнюдь нельзя,- ответил я.- Я бы скорее отдал власть в руки "тех людей", которых вы ненавидите.

   - Как бы не так! - воскликнул он.- Но знаете что: я готов был бы даже оставить в покое "тех людей", к которым вы питаете такой особенный интерес, и не стал бы их трогать, а завтра же, уверяю вас, завтра же уехал с вами обратно и затем окунулся бы снова в тот омут, кишащий головорезами и обманщиками, который носит название "свет", да, говорю вам, я завтра же согласился бы отказаться от всякой мысли о мести, если бы только... если бы только...

   - Если бы только что?- спросил я.

   - Если бы только "они" на коленях попросили у меня пощады. Да, пощады. И непременно публично. В присутствии посторонних лиц. Не могу даже сказать наверно, Маккеллар, успокоился ли бы я тогда и не потребовал ли бы я еще большего унижения с "их" стороны для удовлетворения моего самолюбия.

   - О, тщеславие, и какое пустое тщеславие,- сказал я.- Ваше злое желание причинить вред тому, кто вам не поддается, вытекает из того же источника, из которого вытекает стремление простой крестьянской девушки, воображающей, что она красива, и что она может поразить все сердца, а именно: из пустого тщеславия.

   - Если вы воображаете, что вы вашими словами убедили меня в том, что я не прав, то вы ошибаетесь,- сказал он.- Вы называете меня тщеславным, а я считаю себя только гордым. И что же вы думаете, что вы не тщеславный человек? Вовсе нет. Вы как-то сказали мне, что вы уверены в том, что я доверяю вашей совести, и, как я заметил, вы гордитесь тем, что вам верят. Вы во что бы то ни стало желаете слыть за un homme de parole. В этом - ваша гордость. А я скажу, в этом ваше тщеславие. Не все ли равно, как мы назовем ваше стремление слыть за homme de parole, тщеславием ли, гордостью ли, это сути дела нисколько не меняет. У меня же стремление властвовать и побеждать, и это стремление вы можете назвать каким вам угодно названием - тщеславием, добродетелью или гордостью, одним словом, как хотите. Самое важное то, что у вас и у меня один и тот же импульс, заставляющий нас действовать так, как мы находим необходимым.

   Мы с мастером Баллантрэ очень часто разговаривали таким образом, и разговаривали очень дружно. Мы вообще находились теперь в самых дружеских отношениях, в лучших, чем мы были в последнее время в Деррисдире. Несмотря на то, что мы часто спорили, между нами не только не возникало никакой ссоры, а, напротив, мы чувствовали друг к другу искреннюю привязанность.

   Когда я вскоре после того, как буря улеглась, захворал, он сидел возле моей койки, занимал меня разговорами и давал мне лекарства, которые мне чрезвычайно помогали. И я принимал их совершенно спокойно, нисколько не боясь, что он даст мне что-нибудь вредное.

   Он сам первый начал со мной разговор по поводу того, что я его не боюсь.

   - Видите ли,- сказал он мне,- вы начинаете теперь лучше понимать меня и не боитесь, что я, воспользовавшись тем, что я тут единственный, который понимает что-нибудь в лечении, угощу вас таким лекарством, от которого вы можете умереть. И обратите внимание, что я стараюсь вас вылечить, несмотря на то, что вы покушались на мою жизнь. А заметили ли вы, что именно с того дня, когда вы совершили ваш неблаговидный поступок, я начал обращаться с вами гораздо лучше? А почему? Потому что я стал вас уважать за вашу энергию. Быть может, это покажется вам странным, но все-таки это так.

   Я не знал, что ответить ему на эти слова, и поэтому промолчал.

   Я должен сказать, что в то время я был глубоко убежден в том, что он чувствует ко мне изестного рода симпатию, да даже теперь еще уверен в том, что в то время он был ко мне расположен, потому что он обращался со мной удивительно ласково.

   Странный и весьма печальный факт! Как только мастер Баллантрэ начал обращаться со мной ласково, ненависть, которую я питал к нему, совершенно исчезла, я начал питать к нему даже искреннюю привязанность, и видение, в котором мне представлялся мой дорогой патрон и которое мне раньше так часто показывалось, совершенно исчезло, и я о нем даже забыл.

   Я не могу не сознаться, что в словах, которые 2 июля того же года, в то время, как мы подплывали к Нью-Йорку, сказал мне мастер Баллантрэ, была доля правды. Мы под сильным дождем, совершенно неожиданно полившим после страшной жары, входили как раз в огромную гавань, и я стоял на корме корабля и смотрел на зеленые берега, к которым мы приближались все ближе и ближе, и на дымок, поднимавшийся из труб города, и как раз думал о том, как мне устроить таким образом, чтобы приехать к милорду раньше мастера Баллантрэ, когда последний подошел ко мне и, к моему великому удивлению, протянул мне руку.

   - Я пришел, чтобы проститься с вами,- сказал он,- и теперь уже навсегда, так как теперь вы отправляетесь к моим врагам, и все ваши прежние предубеждения против меня снова проснутся в вашей душе. Теперь вы сами убедились, мой друг,- я в первый и в последний раз в жизни называю вас этим именем,- что если я только желаю, я могу завоевать расположение всякого, и теперь вы, наверно, составили себе совершенно иное понятие обо мне, чем вы имели до сих пор, и вы никогда не забудете того впечатления, которое я на вас произвел за последнее время нашего путешествия. Путешествие наше, к сожалению, продолжалось слишком короткое время, иначе я сумел бы начертить свой образ в вашей душе так глубоко, что он остался бы там навеки.

   - Ну-с, а теперь дружба наша кончилась, и мы с вами снова враги. Но по этой маленькой интермедии между действиями нашей пьесы вы можете судить о том, какой я опасный человек. Передайте этим дуракам,- он указал рукой по направлению к городу,- чтобы они дважды и трижды обдумали, на что они решаются, раньше чем начать со мной борьбу.

  

   Я упомянул уже о том, что я задался мыслью, каким образом мне убежать с корабля раньше, чем мастер Баллантрэ его покинет, чтобы явиться к милорду и предупредить его об угрожавшей ему опасности, и мне с помощью капитана Мак-Мертри удалось это сделать. В то время, как мастер Баллантрэ садился в лодку, спущенную с одной стороны корабля, я уселся в лодку, спущенную с другой, и тотчас отправился в путь, тогда как лодку, на которой находился враг милорда, еще нагружали.

   Доехав до берега, я бегом бросился бежать в ту сторону, где, как мне было известно, находилось место жительства милорда. Он жил на окраине города, в очень приличном на вид каменном доме, с красивым садом, необыкновенно больших размеров житницей, хлевом для коров и конюшней для лошадей. Житница, хлев и конюшня были соединены в одно.

   Я застал лорда как раз в том месте, где находились эти хозяйственные постройки, и это было не мудрено, так как он очень увлекся хозяйством и часто бывал именно там.

   Я, с трудом переводя дыхание, подбежал к нему и поспешил передать ему новости, которые я знал, но которые в сущности не были уже для него новостями, так как другие корабли пришли из Шотландии в Нью-Йорк раньше, чем наш корабль, и письмо о том, что мы выехали, он уже получил.

   - Мы поджидали вас уже давно,- сказал милорд,- и за последнее время даже уже перестали ждать вас. Я очень рад, что я могу снова пожать вашу руку, Маккеллар. Я уже беспокоился, не лежите ли вы на дне морском.

   - О, милорд, было бы лучше, если бы я действительно лежал на дне морском,- сказал я,- для вас это было бы лучше.

   - Вовсе нет,- ответил он сердитым голосом,- вы очень ошибаетесь. Я вовсе не боюсь нашествия моего врага и готов свести с ним какие угодно счеты, и теперь мне представляется полная возможность свести их.

   Я вскрикнул даже от ужаса, когда лорд Генри с такой уверенностью выговорил эти слова.

   - О, не беспокойтесь,- сказал лорд,- здесь не Деррисдир, и я принял всевозможные предосторожности. Братец мой пользуется здесь весьма дурной репутацией, и я устрою ему такую встречу, какую он заслуживает. Мне совершенно случайно удалось встретиться с одним альбанским купцом, и тот передал мне, что моего брата подозревают в совершении убийства, в убийстве какого-то Чу, тоже альбанца. Никто из здешних жителей не удивится, если я не приму его. К моим детям я его не пущу, а жена моя даже не поклонится ему в ответ. Я же лично сделаю исключение для него, так как он мой брат, и переговорю с ним, если он пожелает. Да, я надеюсь, что разговор этот доставит мне даже некоторое удовольствие,- присовокупил он, потирая руки.

   Тотчас после этого он написал несколько писем нью-йоркским вельможам, в которых он попросил их тотчас пожаловать к нему, и разослал с этими приглашениями прислугу. Я не знаю, какой предлог он выдумал, чтобы заставить их приехать, но только он достиг своей цели, и когда враг его появился на сцене, лорд сидел уже перед своим домом под тенью деревьев, и по одну сторону от него сидел губернатор, а по другую сидели знатные вельможи. Миледи сидела на веранде, но как только она увидела входящего в сад мастера Баллантрэ, она, с презрением взглянув на него, вместе с детьми ушла в дом.

   Мастер Баллантрэ в чрезвычайно изящном костюме, с тросточкой в руке, вежливо поклонился сидевшему в саду обществу и фамильярно кивнул брату головой.

   Милорд даже не ответил ему на поклон, а, сдвинув брови, сердито взглянул на него и сказал:

   - Я желал бы знать, сэр, что могло заставить вас явиться сюда, где, к сожалению, я должен заметить, вы пользуетесь такой отвратительной репутацией?

   - Я прошу вас, милорд, не говорить мне колкостей,- ответил резким тоном мастер Баллантрэ, отступая от него.

   - Я очень доволен, что мне представился случай поговорить с вами и выяснить ваше положение,- сказал лорд Генри.- Дома, где никто не знал, какая у вас дурная репутация, я мог еще для виду поддерживать с вами сношения, но тут, в этой провинции, в которой вас знают исключительно с дурной стороны, это невозможно, и я должен сказать вам, что я окончательно отрекаюсь от вас. Вы разорили меня, довели меня чуть не до состояния нищего, отца вашего вы также разорили и, что еще хуже, разбили его сердце. Хотя за преступления, которые вы совершили, вам до сих пор удалось избежать кары закона, но это еще не значит, что вам удастся устраивать мне здесь козни. Сам губернатор обещал мне защитить меня и мое семейство в случае, если бы вы вздумали интриговать против нас. Смотрите, сэр,- закричал он, грозя ему тростью, которую он держал в руке,- если вы вздумаете проникнуть в мой дом и перекинуться хотя бы двумя словами с моей женой и моими невинными детьми, то вы будете привлечены к ответственности за гадкие поступки, которые вы совершили.

   - А, вот как! - сказал мастер Баллантрэ.- Стал быть, вот какими преимуществами вы пользуетесь в чужой стране. Я вижу, что эти джентльмены, окружающие вас, незнакомы с нашими семейными делами. Они не знают, что настоящий лорд Деррисдир это я, они не знают, что вы мой младший брат, что вы жили в моем поместье, в моем доме, благодаря одному проклятому семейному условию, и они, вероятно, не знают, что Бог свидетель в том, что каждый крохотный участок земли поместья Деррисдир-Баллантрэ принадлежит мне и каждый пенни и шиллинг, которые вы мне выслали, мои. Я уверен, что если бы эти джентльмены знали все это, то они не стали бы сидеть тут с вами, беседовать с вами, так как поняли бы, что те средства, на которые вы живете, вы украли у меня. Я наследник поместья Деррисдир-Баллантрэ, а не вы и вы, присвоив себе то, что вам не принадлежит, вор, клятвопреступник и вероломный брат.

   - Генерал Клинтон,- закричал я,- не верьте тому, что говорит этот человек: он лжет! Я секретарь милорда и управляющий его имением и знаю, что в том, что говорит мистер Балли, нет ни слова правды. Человек этот был сначала мятежником, а затем наемным шпионом. Вот и вся его биография в двух словах.

   Под влиянием гнева я не сдержался и сказал прямо все, что я про него знал.

   - Я знаю о вас больше, чем вы думаете, сударь,- сказал генерал Клинтон.- Мне известны ваши проделки в здешней провинции, и я советую вам удалиться отсюда и не заставлять меня производить следствие относительно некоторых весьма подозрительных случаев. Куда, например, скажите мне, исчез некий альбанский купец Иаков Чу, и куда делись все его богатства? Не можете ли вы мне это объяснить? А затем, не можете ли вы мне также сказать, откуда вы взяли такую массу драгоценных каменьев и дорогих товаров, которые, как мне известно, были в ваших руках? Поверьте, что если я не назначаю судебного следствия по поводу исчезновения купца Чу и всех его богатств, так только по той причине, что вы брат моего уважаемого друга, лорда Деррисдира.

   Среди вельмож, сидевших по левую сторону от лорда Генри, послышались одобрительные возгласы.

   - Раньше чем приехать сюда, я должен был бы знать, что милорд здесь, в чужой стране, пожелает играть роль,- сказал мастер Баллантрэ, бледный как полотно.- Значит, мне ничего другого не остается, как лечь перед дверью моего брата и умереть, и пусть труп мой служит украшением его чудного сада.

   - Бросьте ваше гаерство,- сказал милорд.- Вы отлично знаете, что я вовсе этого не желаю. Я желаю только защитить себя от вашей клеветы и очистить мой дом от вашего присутствия. Я предлагаю вам на выбор следующее: если вы желаете, то вы можете ехать обратно в Шотландию, я заплачу за ваш проезд, и вы можете заниматься там снова вашей "благородной" деятельностью или, если вы не желаете уезжать отсюда, вы можете оставаться здесь, в Америке, и заняться чем-нибудь. Я с трудом скопил для вас небольшую сумму денег; часть этих денег я буду выдавать вам ежемесячно, и вы можете начать какое-нибудь дело. Если вы до сих пор никогда еще не зарабатывали себе на хлеб, то это не доказывает, что вы не можете научиться этому теперь. Но во всяком случае, если вы желаете получать от меня пособие, то я ставлю вам условие не общаться ни с кем из моей семьи. Если вам нужно переговорить о чем-нибудь, так я разрешаю вам обращаться за этим ко мне.

   Мастер Баллантрэ был страшно бледен, никогда в жизни не пришлось мне видеть такого бледного человека, каким он был в ту минуту, но, несмотря на это, он держался гордо, и губы его были крепко сжаты.

   - Я подвергся весьма дерзкому приему, которого я вовсе не заслужил,- сказал он наконец - но, несмотря на это, вовсе не намерен бежать отсюда. Я принимаю пособие, которое вы мне предлагаете, и нисколько не стыжусь его принять, так как считаю, что деньги, которые вы намерены мне выдавать, мои собственные, и я имею на них такое же право, как, например, на каждую вещь вашего туалета, купленную вами опять-таки на м_о_и же деньги. Я проживу здесь до тех пор, пока эти джентльмены поймут, что они ошиблись в своих суждениях обо мне. Во всяком случае, милорд, так как вы до такой степени дорожите репутацией нашей фамилии, то я считаю долгом предупредить вас, чтобы вы не были в претензии, если я изберу такой труд, который покажется вам недостаточно comme il faut.

   - Мне решительно все равно, чем вы займетесь,- сказал милорд.- То, что вы сказали, не имеет для меня никакого значения, так как я изучил ваш характер и знаю, что это только фразы, так же точно как я вполне убежден, что если вы останетесь в Америке, то только потому, что вы надеетесь извлечь из этого выгоду. Во всяком случае, если вы займетесь каким-нибудь трудом, то это лучше, чем выманивать у меня деньги и быть за это еще неблагодарным.

   - Вы, милорд, требуете благодарности! - сказал мастер Баллантрэ, возвысив голос и подняв указательный палец кверху.- Будьте покойны, моя благодарность еще впереди. А теперь позвольте мне раскланяться с этими джентльменами, которым, наверно, надоели наши семейные препирательства.

   И он поклонился каждому джентльмену в отдельности и, быстро повернувшись, ушел, оставив всех в удивлении относительно своего поведения, в том числе и меня. Признаться, поведение милорда также немало удивило меня.

   С этой поры лорд Генри и мастер Баллантрэ сделались окончательно чужими. Но, несмотря на то, что мастер Баллантрэ очутился в весьма неприятном положении, он и тут не потерялся и вовсе не оказался таким беспомощным, как думал милорд, когда ему пришлось трудом доставать себе хлеб. Главное, что ему помогло, это то, что он имел такого верного друга, как Секундра Дасс, который был необыкновенно искусный золотых дел мастер. При помощи средств, выданных милордом мастеру Баллантрэ, которые были отнюдь не малы, последний со своим другом мог безбедно существовать, и они могли даже откладывать деньги, которые зарабатывал Секундра Дасс, на черный день. Что они откладывали эти деньги, в этом нет сомнения. Мастер Баллантрэ имел намерение накопить большую сумму денег и затем отправиться в путь и отыскать сокровища, которые он зарыл в лесах во время своего странствования по Америке. Если бы он, задавшись этой целью, как можно скорее осуществил ее, то это было бы несравненно лучше как для него, так и для нас, но он этого не сделал, так как все его мысли главным образом были направлены на то, чтобы отомстить брату за прием, который тот ему устроил, и поэтому он медлил отправиться отыскивать свой клад.

   Прием, который устроил ему брат, мастер Баллантрэ никак не мог забыть. Я уверен, что ему самому было удивительно, как он пережил свой позор и не умер на месте, когда в присутствии различных вельмож ему пришлось перенести такое презрительное обращение с ним. Он после перенесенного позора, чтобы не быть узнанным, готов был, кажется, как говорили древние, отрезать себе нос, и, по всей вероятности, утешал себя только мыслью, что ему удастся так же публично унизить милорда, как тот унизил его.

   Он в одном из самых удаленных и бедных кварталов города нанял себе домик, вокруг которого росло несколько кустов акаций. В передней части дома было отверстие, которое дверью назвать было нельзя, так как оно походило скорее на вход в собачью конуру. По всей вероятности, человек, строивший этот домик, был купец и хранил в этом помещении свои товары. Именно потому, что дом этот имел скорее сходство с собачьей конурой, чем с жилищем, пригодным для человека, мастер Баллантрэ нанял его, так как для цели, которую он преследовал, он был именно подходящий. Цель его была унизить брата и затоптать в грязь ту фамилию, которую они оба носили. В то время, как он был пиратом, он научился немного шить, и хотя и владел иголкой довольно плохо, мог все-таки владеть ею настолько, чтобы делать вид, что он умеет шить; он занялся шитьем и на своей "собачьей конуре" повесил следующую вывеску:

   Получив заказ, мастер Баллантрэ садился наподобие портного - ноги крест-накрест - и принимался работать. Я сказал, что, "получив заказ, он работал". Но заказы по большей части получал не он, а Секундра Дасс, а так как мастер Баллантрэ работал больше только для виду, то работа его двигалась так же медленно, как в древние времена работа Пенелопы. Работая так, он не мог заработать даже столько денег, чтобы купить масла на хлеб, который заработал Секундра Дасс.

   На вывеске его "конуры" красовалась крупными буквами фамилия Дьюри, а один из представителей этого знатного рода сидел, скрестив ноги, и работал иглой, и это должно было служить укором для его брата, жившего как барин, а не как ремесленник.

   Очень многие действительно начали даже коситься на лорда за его жестокосердие к брату, и во многих домах лорда очень осуждали за его равнодушие, но так как губернатор держал его сторону, то открыто об этом не говорили. Но миледи Генри, которая вообще и раньше не пользовалась особенной симпатией в Нью-Йорке, приходилось выслушивать теперь различные злые намеки по поводу брата ее мужа, и это ей начало до такой степени надоедать, что она, вернувшись как-то красная и совершенно расстроенная из одного знакомого дома, решила больше не ходить в гости.

   В то же время лорд преспокойно проживал в своем доме, занимался хозяйством, поддерживал знакомство с близкими и симпатичными ему людьми и не обращал ни малейшего внимания на толки по поводу его брата, ходившие по городу. Он полнел, имел очень довольный вид, и даже сильная жара, длившаяся крайне долго, не тяготила его. Его жена, несмотря на неприятности, которые ей причиняли толки по поводу ремесла, избранного себе братом ее мужа, каждый день благодарила Бога за тот земной рай, в котором она жила и который остался у нее по наследству от ее отца. На сцену, происходившую в день приезда мастера Баллантрэ между ее мужем и его братом, она смотрела из окна и слышала все, что они говорили. По-видимому, она осталась довольна тем, как поступил ее муж.

   Я не могу сказать, чтобы я остался вполне доволен поведением милорда ни во время вышеупомянутой сцены, ни впоследствии. Несмотря на то, что он казался чрезвычайно довольным и счастливым, в его поведении было что-то странное, чего я иногда не понимал. Что он был счастлив, это было видно, но мне казалось, как будто он скрывал причину своего великого счастья от семьи. Он как будто находил особенное счастье в мыслях, которые его занимали, но о которых он никому не говорил. У меня, к стыду моему будь сказано, закралась даже мысль, не завел ли он себе тайком от жены даму сердца и не мечтает ли он постоянно о ней.

   Но он очень редко выходил из дому и много занимался хозяйственными делами, поэтому я положительно недоумевал, каким образом он мог завести любовную интригу. Рано поутру, впрочем, был один час, в который лорд никакими делами не занимался и в которой он обыкновенно уходил из дому.

   Я уже говорил раньше, что мне много раз приходила в голову мысль, что лорд Генри не в полном своем рассудке. Теперь, когда я знал, что враг его жил в одном городе с ним, я очень опасался, чтобы между братьями не произошло чего-нибудь ужасного, и поэтому был постоянно настороже. Заметив, что милорд каждый день рано поутру, в определенный час уходил из дому, я решил разузнать, куда он уходит. Так как час, в который уходил милорд, совпадал с тем часом, в который я давал урок математики маленькому Александру, то я выдумал предлог, давший мне возможность назначить урок в другой час, а сам отправился следом за лордом Генри.

   В это утро он, как обыкновенно, взял свою палку с золотым набалдашником, надел назад шляпу,- по всей вероятности, ему было слишком жарко, когда он надевал ее на лоб, и поэтому он надевал ее на затылок,- и отправился, как он говорил, "делать обход".

   Сначала он пошел по дороге, по бокам которой росли зеленые тенистые деревья, и, дойдя до кладбища, уселся там на скамеечку и погрузился в думы. Отдохнув немного, он снова отправился дальше в путь. Он спустился теперь вниз и пошел по берегу залива, по дорожке, ведшей мимо гавани и мимо хижины, в которой жил мастер Баллантрэ. Неподалеку от хижины лорд пошел медленнее, как бы наслаждаясь видом, который ему особенно нравился, и затем, дойдя почти до самой хижины, он остановился и, облокотившись на свою палку, стал смотреть в окно "конуры", у которого как раз в это время сидел мастер Баллантрэ и шил.

   Оба брата обменялись злым, враждебным взглядом, после чего милорд, самодовольно улыбаясь, повернулся и пошел обратно домой.

   Два раза я изображал роль шпиона, и оба раза я был свидетелем той же самой сцены.

   Теперь мне было известно, куда милорд совершал свои прогулки, а также и чему он внутренне так радуется и что составляет его счастье. Вот где жила "дама" его сердца, но только к этой "даме" его влекла не любовь, а ненависть. Быть может, кто-нибудь другой, находясь на моем месте, обрадовался бы открытию, которое я сделал, и был бы доволен тем, что лорд не завел себе никакой дамы сердца, я же, наоборот, был страшно опечален тем, что увидел. Эти возмутительные отношения между двумя братьями не только возбуждали в душе моей отвращение, а мне делалось даже страшно за них: я боялся, чтобы их вражда не привела к преступлению с одной или другой стороны, и я твердо решил следить каждый раз за лордом, когда он совершает прогулку, и издали наблюдать за тем, что между ними происходит, чтобы на всякий случай быть наготове, если это потребуется.

   Один раз как-то я опоздал явиться на то место, где я заставал каждое утро милорда, и пришел туда, когда он находился уже на своем посту. И что же я увидел? Новую декорацию.

   Как раз напротив лачужки мастера Баллантрэ стояла скамейка, на которой, по всей вероятности, покупатели в прежнее время сидели и торговались с купцом, державшим в лачужке свои товары, и вот на этой самой скамейке сидел милорд и, играя палкой, с удовольствием поглядывал на залив.

   На расстоянии не более трех шагов от него сидел мастер Баллантрэ и шил. Никто из них не говорил ни слова, но время от времени милорд посматривал на своего врага взглядом, в котором ясно выражалось торжество. Близкое присутствие мастера Баллантрэ, разумеется, не могло доставить милорду удовольствия, а если он наслаждался чем-нибудь, так только сознанием видеть своего врага в таком бедственном положении.

   Как только лорд отправился в обратный путь, я вышел из своей засады, за которой я скрывался, и прямо обратился к нему с упреком:

   - Милорд, милорд,- сказал я,- что вы делаете? Разве можно вести себя таким образом, как вы себя ведете?

   - Плевать я хочу на ваши нравоучения,- ответил он таким тоном, который показался мне обиднее, чем слова, которые он произнес.

   - Я считаю долгом предупредить вас, милорд, что вы играете в плохую игру,- сказал я,- и я не знаю, что от этого больше может пострадать,- ваша душа или ваш разум, но, по моему мнению, вы губите и то, и другое.

   - Вы не можете понять меня,- сказал милорд,- вы никогда не чувствовали к кому-нибудь той ненависти, какую испытываю я.

   - Если вы будете продолжать действовать таким образом,- сказал я снова,- то вы, наверно, доведете вашего врага до того, что он решится на какой-нибудь отчаянный поступок.

   - Напротив, действуя так, я надеюсь сломить его гордость,- сказал милорд.

   В продолжение целой недели изо дня в день милорд садился на скамейку против хижины мастера Баллантрэ и смотрел то на залив, то на него. Место, где была эта скамейка, было очень живописное. Она стояла под густыми акациями, и, сидя на ней, можно было наслаждаться чудным видом на залив, любоваться плывшими по нему кораблями и слушать пение матросов, работавших в гавани. Тут оба брата сидели и молчали, и мастер Баллантрэ то делал несколько стежков, то откусывал нитку, но, одним словом, делал вид, что он работает, и тут же, неподалеку от них, занял свою позицию и я.

   Когда кто-нибудь из знакомых милорда проходил неподалеку от того места, где он сидел, он подзывал их и говорил, что сидит здесь у брата, чтобы давать ему добрые советы, и что благодаря этим советам брат его, к его, милорда, великому удовольствию, начал прилежно заниматься своим делом.

   Удивительно, что даже на эти слова милорда мастер Баллантрэ ничего не возражал, а сидел спокойно и работал; что он при этом думал, только одному Богу известно.

   В один из летних дней той поры лета, которую в Нью-Йорке называют "индейским летом", когда листья деревьев делаются золотистыми, розоватыми и ярко-красными, мастер Баллантрэ вдруг совершенно неожиданно прервал молчание и, отложив работу в сторону, начал восторгаться чудной природой. По всей вероятности, он уже раньше обдумал план своих действий и заговорил с братом, потому что счел необходимым это сделать; но, во всяком случае, его неожиданное обращение к милорду показалось мне чрезвычайно подозрительным.

   - Генри,- сказал он спустя некоторое время после того, как он начал говорить,- я сделал в первый раз в жизни неверный шаг, сделал промах, и ты тотчас воспользовался моей оплошностью. С нынешнего дня комедия, которую я играл, изображая портного, кончается; ты достаточно насладился этой комедией, будет с тебя. Мне надоело играть эту роль и доставлять тебе удовольствие в то время, как ты показываешь себя с самой неприятной стороны.

   Милорд не ответил ни слова, он сделал вид, будто он даже и не слышит, что мастер Баллантрэ говорит.

   - Ну, послушай, перестань дуться, это тебе не идет,- сказал мастер Баллантрэ.- Ты можешь быть теперь любезнее со мной, так как я не имею ни малейшего намерения причинять тебе неприятности. Дело в том, что у меня явилась новая мысль. Сначала я надеялся было своим портняжным ремеслом заработать себе столько, сколько мне нужно для исполнения задуманной мною цели, но, я признаюсь тебе откровенно, у меня не хватило на это терпения и усидчивости. Ты, без сомнения, желаешь, чтобы я уехал из того города, в котором ты живешь, и так как мне также желательно уехать отсюда, то желания наши в этом отношении сходятся. И вот я хотел сделать тебе следующее предложение или, вернее, желаю обратиться к "вашей милости" с покорнейшей просьбой.

   - Обращайся с ней ко мне, сделай одолжение,- ответил лорд.

   - Ты, по всей вероятности, слышал о том, что у меня были немалые сокровища,- начал мастер Баллантрэ,- которые я зарыл в то время, как странствовал по дремучим лесам Америки. Все равно, каким образом я добыл их, но факт тот, что они принадлежат мне. И вот, так как я заметил место, куда я схоронил свой клад, то я желал бы теперь отправиться туда и вырыть его. Это мои собственные сокровища, надеюсь, что ты не завидуешь мне, что я завладел ими?

   - Я ничему решительно не завидую,- сказал милорд.- Ступай и отыскивай свои богатства, я тебе не мешаю.

   - Так-то оно так. Но чтобы отыскать их, мне необходимо нанять экипаж и нанять людей,- сказал мастер Баллантрэ.- Дорога туда длинна и очень опасна, лес полон диких индейцев. Одолжи мне, пожалуйста, только столько денег, сколько потребуется, чтобы совершить это путешествие. Если ты желаешь, то ты можешь вычесть эти деньги из той суммы, которую ты выдаешь мне помесячно, или же дай мне эти деньги просто взаймы, и я верну их тебе, когда найду свой клад. Если ты исполнишь мою просьбу, то я обещаю тебе уехать отсюда навсегда и вообще никогда больше не тревожить тебя своим присутствием.

   Милорд некоторое время смотрел на него в упор каким-то напряженным взглядом, а затем улыбнулся своей холодной улыбкой, но не ответил ни слова.

   - Генри,- сказал мастер Баллантрэ спокойным тоном, но глядя на брата грозным взглядом,- Генри, я имел честь обратиться к тебе.

   - Пойдемте домой,- сказал милорд, обращаясь ко мне, сидевшему рядом с ним, и с этими словами он встал, потянулся, надел шляпу и, не ответив мастеру Баллантрэ ни слова, пошел обратно домой по берегу залива.

   Я минуту стоял в нерешительности, глядя то на одного, то на другого брата, так как боялся какой-нибудь серьезной выходки со стороны мастера Баллантрэ, но тот, как будто ничего не произошло, взял снова в руки работу и, нагнувшись над ней, продолжал шить. Увидев это, я решил последовать за милордом.

   - Что это вы, с ума сошли, что ли?- спросил я, догнав его.- И вы упускаете такой удобный случай освободиться от вашего врага?

   - Быть может, вы верите тому, что он говорит,- ответил милорд, ехидно улыбаясь