Маурин Евгений Иванович - Шах королеве

В эту минуту я менее всего хотел бы уподобиться в ваших прекрасных глазках страшному чудовищу, неожиданно набрасывающемуся из лесной чащи на беззаботного путника. О, я окликнул вас для того, чтобы утешить и ободрить, а уж никак не тревожить еще более! Ведь причина вашей тревоги стала мне хорошо известна со вчерашнего вечера! Дело идет о... тягостных знаках внимания и ревнивом женихе, не так ли?

   - Ваше величество, это были вы! - в ужасе воскликнула девушка, в отчаянье закрывая лицо руками. - Боже мой! Мои неосторожные слова... Бога ради... Я не подумала...

   - Да успокойтесь же, успокойтесь! - с настойчивой лаской повторил Людовик. - Вам не в чем извиняться, это уже скорее надлежит сделать мне! Пожалуйста, сядьте и выслушайте меня, вы увидите, что вам решительно нечего бояться! Да сядьте же, - настойчиво повторил он, присаживаясь на скамью и видя, что растерявшаяся девушка не трогается с места.

   Д'Артиньи после долгих колебаний наконец заняла кончик скамьи.

   - Я должен предупредить вас, что этот разговор необходимо сохранить в полной, строжайшей тайне! - начал Людовик. - Конечно, своему жениху вы можете передать суть этого разговора, но и то с известными ограничениями, которые подскажет вам чувство такта, и под строжайшим секретом. Затем я должен повиниться перед вами. Конечно, я понимаю, что с вами была разыграна не очень-то деликатная комедия. Но что поделаешь иной раз? Мне и одной известной вам особе надо было отвлечь ревнивые подозрения в сторону. Вот причина моего внимания к вам! Но, даю вам свое королевское слово, я ни на минуту не думал, что это причинит вам столько беспокойства и неприятностей. Надеюсь, вы не очень сердитесь на меня за это?

   - Ваше величество... помилуйте... - пролепетала, д'Артиньи - Разве я смею судить вас?

   - Ну, так докажите, что вы действительно не сердитесь! - весело продолжал король. - Дело в том, что я слышал вчера не только ваши сетования, но и еще одно признание, которое произвело на меня глубокое, неотразимое впечатление. Насколько я заметил, вы дружны с мадемуазель де Лавальер. Ну, так скажите мне, скажите хотя бы ради того, кого вы любите и кем любимы взаимно: могу ли я положиться на эти слова, как на выражение действительного чувства, проснувшегося в юной груди, или это было лишь случайным настроением?

   - Ваше величество, - ответила д'Артиньи, - до сих пор Луиза никогда никому из нас не высказывала своих чувств. Правда, мы уже не раз поддразнивали ее, что она смотрит на ваше величество влюбленными взором каждый раз, когда за ней никто не следит. Однако мы сами не придавали этому серьезного значения. Но то, что она оказала вчера... Нет, ваше величество, это не могло быть случайным настроением! Луиза слишком стыдлива, скромна и нежна, чувство, овладевшее ею, должно было действительно переполнить ее сердце, чтобы излиться в таком откровенном признанье.

   - О, благодарю вас, благодарю за эти чудные слова надежды - восторженно воскликнул король, вскакивая со скамейки. - Поверьте, мадемуазель, я не останусь в долгу перед вами! За все - и за причиненное вам беспокойство, и за эту радостную весть - я сумею отблагодарить вас. Теперь вы можете не беспокоиться больше о ревности жениха. Я сумею лично успокоить его относительно этого, и ваша свадьба состоится в ближайшем будущем. Я сам поведу вас к венцу. Еще, еще раз благодарю!

   Людовик поспешно удалился взволнованным шагом. В своем радостном возбуждении он не обратил внимания на то, что д'Артиньи, по-видимому, вовсе не казалась обрадованной сообщенной ей вестью. Нет, бледная, с бессильно опущенными руками, с поникшей толовой, она так и осталась стоять на месте, словно пришибленная страшной вестью, а ее губы в то же время еле слышно шептали:

   - В скором времени... в скором времени состоится моя свадьба. Боже, научи и поддержи меня! Что же я скажу ему после венца? У меня была надежда, что можно будет свалить вину за старый грех на короля.

   Я объяснила бы это просто королевской шалостью, капризом, которому не противятся. К такой ошибке Анри не стал бы ревновать меня, простил бы мне то, что считал бы вынужденным грехом. А теперь сам король успокоит его. Что же я скажу Анри? Я не переживу этого, не переживу!

   Король уже давно скрылся из вида, а д'Артиньи все стояла на прежнем месте, и ее губы что-то беззвучно шептали.

   Вдруг она испуганно вскрикнула и отшатнулась: чья-то нежная рука шаловливо легла на ее плечо.

   - Господь с тобою, Полина! - послышался веселый голосок Мари де Руазель. - Как можно так пугаться? Но ты вообще на себя непохожа, на тебе лица нет! Что случилось?

   После этого Мари нежно обвила Полину за талию, притянула к себе и ласково усадила с собой на скамейку.

   "Руазель - парижанка, - пронеслось в голове д'Артиньи. - Она многое испытала, все знает, сумеет найти выход! Не сказать ли ей? Все равно я не могу таить свою беду в душе! Я должна буду искать где-нибудь совета и помощи".

   - Мари, - глухим голосом произнесла она, и ее запавшие глаза с тоскою и надеждой уставились на задорное личико подруги. - Ты как-то рассказывала, что одна девушка... - Полина замялась, страшась выговорить то, что было у нее на языке.

   - Господи, да чего ты мнешься? - воскликнула парижанка, весело рассмеявшись. - Разве существует такая вещь, которую не могла бы сказать одна подруга другой? К сожалению, я не могу даже облегчить тебе признание, потому что рассказывала вам всем слишком много забавных историй и не знаю, какую ты имеешь в виду!

   - Насколько помнится, имя этой девушки было Жаклина... Лелонг или Леблон...

   - Ах, история Жаклины Лэглон! Ну да! Жаклина весело провела свою молодость, не отказывая себе ни в чем, а когда пришла пора выходить замуж, то при помощи некоей опытной старушки сумела скрыть все грехи прошлого.

   - Но разве это возможно?

   - Господи, да почему же... Эге! - воскликнула вдруг Мари, перебивая сама себя; затем она взяла Полину за плечи, повернула ее лицом к себе и, с сочувствием заглянув в ее смущенные глазки, тихо произнесла: - Вот оно в чем дело! Ты сама в таком же положении?

   Вместо ответа д'Артиньи еще ниже поникла головой, и из ее глаз брызнули слезы.

   - Ну, чего плакать, дурочка? - ободрительно сказала Мари. - Вот еще велика беда! Немного откровенности с твоей стороны, и я укажу тебе отличный выход! Когда это случилось?

   - Около двух лет тому назад. Негодяй, которого я никогда не любила, которого глубоко ненавижу, воспользовался моей неопытностью и доверчивостью! И вот теперь я должна выйти замуж за хорошего человека и... не могу! Ведь Анри бесконечно ревнив и не отличается той снисходительностью, которая ныне в моде! Если я откровенно признаюсь ему в грехе прошлого, он отвернется от меня, и тогда... О, мои родители! Нет, тогда мне останется только покончить с собой!

   - Фу, что за смертоносная чушь! - с негодованием воскликнула Мари Руазель. - Топиться или травиться из-за мужчин, из-за этих коварных, лживых, вероломных созданий? Нет, Полина, ты просто унижаешь пол, к которому имеешь честь принадлежать! Да к такому насильственному решению вопроса нет ни малейшей необходимости. Слыхала ли ты о существовании такой знахарки, по имени Екатерина Вуазен?

   - Не... нет... не помню...

   - Ну так я дам тебе ее адрес - она живет в Вильнев-сюр-Гравуа. Это один из самых отвратительных углов Парижа, но тут уже нечего разбирать! Ну так стоит тебе запастись несколькими золотыми, и Вуазен устроит все что угодно! Вообще-то к ней не очень приятно обращаться; несмотря на доброе, располагающее лицо, эта старуха - ужасная злодейка. Говорят, что она специально занимается приготовлением и продажей ядов. Кроме того, не будь у этой негодяйка могущественных покровителей, ей давно пришлось бы предстать перед судом в качестве обвиняемой в поставке младенцев для черных месс...^[30]

   - Боже, какой ужас! - воскликнула Полина, содрогаясь.

   - Да, мерзость порядочная! - хладнокровно согласилась Мари. - Я большая охотница до всяких пикантных приключений, но в такой гадости не согласилась бы принять участие ни за что на свете. Нет, пусть я буду немножко в разладе с... моралью, зато с Небом я не рискну порвать хорошие отношения.

   - И у такой женщины я должна искать помощи!

   - А не все ли тебе равно? Если ты тонешь, будешь ли ты рассуждать, чиста ила грязна протягиваемая тебе рука спасения? Ведь ты пойдешь к бабушке Вуазен не за ядом, не за младенцами. Ты идешь по такому делу, которое никого не касается, кроме тебя самой! Милая Полина, не погибать же тебе из-за смешной брезгливости!

   Д'Артиньи молчала, погрузившись в глубокую задумчивость. Она сознавала справедливость замечаний Мари, однако ее ужасала мысль об одной возможности вступить в непосредственное общение с такой страшной злодейкой, как "добрая" бабушка Вуазен. Но что же было делать ей иначе? И Полина внутренне сознавала, что ей придется побороть свою брезгливость и все-таки обратиться за помощью к этой "доброй бабушке"!

  

   - "Луиза - слишком стыдлива, скромна и нежна"! - с чувством повторил слова д'Артиньи король Людовик, вернувшись к себе в комнату. - И я еще колебался, я еще раздумывал над тем, остановиться ли мне около ароматного цветка, который сам тянется ко мне своей нетронутой юностью?

   Король рассмеялся, как бы сам недоумевая над собой, а затем, решительно воскликнув: "Долой колебанья!", энергично позвонил и приказал позвать Ренэ Бретвиля.

   Через минутку юный герцог вошел в королевский кабинет и остановился у порога в почтительной, выжидательной позе.

   - Милый герцог, - ласково сказал король, - у меня имеется для вас поручение, хотя и несложное, но деликатного свойства, требующее молчаливости и скромности. Потрудитесь, не привлекая внимания других, повидаться с Луизой де Лавальер и сказать ей, что я жду ее через час в оранжерее.

   Лицо Ренэ смертельно побледнело, его глаза загорелись бешеным огнем. В первый момент юноша даже отступил на шаг назад и ухватился за эфес шпаги, но тут же, несмотря на охватившее его волнение, сообразил, где и пред кем находится, снова опустил руку и замер в позе гневливой, оскорбленной растерянности.

   - Герцог д'Арк! - резким, повелительным тоном произнес Людовик, встав с места и подходя вплотную к юноше. - Приказываю вам ответить мне по рыцарской чести и совести: вы любите Луизу де Лавальер?

   - Я глубоко уважаю и люблю это кроткое, чистое создание, но в моем чувстве к ней нет и следа малейшей чувственности! - твердо ответил Ренэ, не опуская глаз перед пытливым взором короля.

   - Так, значит, это - не ревность! - пробормотал король. - Что же это? - он задумался; вдруг хмурые морщины на его лбу разгладились. - Понимаю! - произнес он, улыбаясь, и отвернулся. После этого он молча прошелся несколько раз по комнате, затем снова подошел к Ренэ и сказал: - Герцог д'Арк, за какую ежемесячную сумму вы согласились бы держать свечу в то время, когда богатый купец отходит ко сну?

   - Ваше величество! - задыхаясь крикнул Ренэ. - Моя жизнь принадлежит королю, но честь- только мне самому!

   - Никто не покушается на вашу честь! - холодно возразил король. - Потрудитесь ответить на мой вопрос!

   - Вашему величеству и без того известно, что я не стал бы служить какому-нибудь мещанинишке или даже дворянину ни за какие миллионы на свете!

   - Так-с! Ну, а когда я, когда король идет ко сну, то свечу ему держит один из первых сановников государства, если бы я поручил вам держать свечу мне, то вы были бы польщены и считали бы себя превознесенным выше меры! Герцог д'Арк! Известно ли вам, что, когда английский король встает ото сна, ему надевает чулки первый лорд королевства? Известно ж вам, что германскому императору в торжественных процессиях поддерживает стремя особа, саном не ниже великого герцога? Известно ли вам, что в Испании только гранд смеет дотронуться до особы королевской крови, а дворянину такое - хотя бы случайное - прикосновение будет стоить головы! - Король помолчал, как бы собираясь с мыслями, и затем продолжал: - Ну, поняли ли вы теперь, что я хотел сказать своим вопросом о свече? Поняли ли вы теперь, что свои отношения к королю смешно и нелепо сравнивать с отношениями к другим? Разве король - такой же человек, как и все? Воплощая в себе Бога на земле, исполняя Его миссию, будучи Им венчан на царство, может ли король быть измерен той же меркой, что и другие, обыкновенные люди? Вы почувствовали себя оскорбленным тем, что вам поручают вызвать девицу на свидание. Да разве вы устраиваете свидание какому-либо богатому купцу? Друг мой, быть камердинером, слугой вообще - мало чести! Но камердинер, служащий французскому королю, должен иметь за собой очень длинный ряд предков, чтобы удостоиться получения такого почетного поста! Если вы будете устраивать за деньги свидание богатому купцу, то будете низким и грязным сводником. Устраивая свидание французскому королю, вы только исполняете свой рыцарский долг! И мне приходится растолковывать это вам, герцогу д'Арку, уже не раз высказывавшему совершенно такие же мысли, вам, которого я отличил именно за светлый ум и рыцарскую лояльность?

   - Ваше величество, я был не прав! - с трудом произнес Ренэ, смущенно поникая головой.

   Но король, казалось, не слышал этих слов. Глубокий лирический порыв вдруг охватил его, и Людовик, словно говоря с самим собой, с грустью продолжал:

   - Но, если король - не такой же человек, как все, он все же - только человек. Разве мы, короли, не знаем голода и жажды? Разве мы не нуждаемся в дружбе? Разве великая богиня любви не царит так же полновластно над нашими августейшими сердцами, как над сердцем простого пахаря? Увы, все эти чувства ощущаются нам еще острее, еще властнее! Созданные путем долгого и тщательного подбора лучших родов, мы отличаемся такой утонченностью чувств, которой не знают дети случайных браков, дети низов! Но как отвечают нам на эту потребность к высокому? Вокруг трона кишат и роятся лесть, коварство, измена и предательство, нашей дружбой дорожат потому лишь, что она оплачивается, нас любят лишь за блеск королевского венца. Долгие годы бредем мы в полом нравственном одиночестве, никому не доверяя, ни с кем не делясь сокровенной частью души, не отдыхая ни в чьих объятиях, искренности которых можно довериться. А когда наконец король находит человека, на которого можно положиться в самой священной и самой интимной части жизни, тогда оказывается, что наша королевская дружба тягостна, что наши поручения - позорны, что, вкладывая в руки надежного человека нашу тайну, свою святыню, нашу... любовь, мы... оскорбляем рыцарскую честь друга! Бедные короли! Одинокие короли! Жалкие, бессильные короли!

   - О, простите меня, простите, государь! - воскликнул Ренэ, забывая всякий этикет, а затем, бросившись на колени перед Людовиком и осыпая его руки поцелуями, сквозь слезы продолжал: - Я был не прав! Простите мня, мой государь, простите!

   - Ну так встань, милый Ренэ, и передай Луизе де Лавальер мое приглашение! - сказал в ответ король, ласково положив руку на голову юноши и бесконечно радуя его интимностью тона. - Пойми, что в этом поручении - знак высшего доверия! Король легко найдет человека, которому можно доверить государственную печать или жезл главнокомандующего, но тех, кому можно доверить тайну своего сердца - мало, а ты - из их числа! Ну, ступай, сын мой, ступай!

   Король ласково провел по голове юноши, и тот весело вскочил, чтобы исполнить королевское поручение.

   Людовик некоторое время смотрел вслед исчезнувшему, а затем тихо произнес:

   - По-видимому мальчик пошел в деда! - тут король улыбнулся, вспомнив забавную историю Крепина Бретвиля, рассказанную ему некогда юношей. - Это не очень-то удобно. Зато у него золотое сердце. - Король снова задумался, но мысль о предстоявшем свидании с Луизой сразу разогнала все прочие думы, и, поддаваясь припадку шаловливости, от которой в его детстве сильно страдал старый, верный дядька-слуга, он с громким хохотом крикнул: - Лапорт! Старый дурачина! Где ты провалился? Иди сюда, одеваться надо! Лапорт, где ты, черт возьми?

   - Да иду, иду! - ворчливо пробурчал Лапорт, показываясь в дверях. - Эх, ваше величество, ваше величество! И когда только вы угомонитесь! Уж большой выросли, королем стали, а все еще балуетесь, словно пятилетний принц! Беда!

  

   Когда король вошел в пустынную оранжерею, Луиза уже была там. Бледная, смущенная, растерянная, девушка забилась в уголок у большой пальмы и стояла, обеими руками стискивая сердце, в трепетном биении готовое выскочить из груди.

   При виде Лавальер Людовик вдруг потерял свою победоносную уверенность. Опять эта девушка до реальности остро напомнила ему нежный ландыш сна, и опять ему показалось невозможно бурным натиском страсти сорвать этот душистый цветок чистоты и невинности!

   - Мадемуазель! - произнес король и сам удивился, как робко и неуверенно звучал теперь его обычно властный голос.

   Луиза вздрогнула, вскинула взор, сейчас же опустила его и попыталась сделать что-то вроде реверанса, однако он вовсе не удался ей в этом приливе полного смущения.

   - Оставьте это! - все тем же дрожащим голосом продолжал король. - Разве вы не видите, не чувствуете, что я пришел к вам не как король, требующий условных знаков почтения, а как робкий проситель, с трепетом стучащийся в ваше сердечко, надеясь найти там ответное эхо? О, Луиза!.. О, милая, милая девушка! Как глубоко, как властно заполонила ты все мои думы, все мои мечты, стремящиеся лишь к одной тебе!

   Лавальер смертельно побледнела и пошатнулась. На одно мгновение ее взор с безграничным испугом скользнул по лицу Людовика, как бы желая удостовериться, что это - он, что это ей не привиделось. Дрожащие губы долго не могли выговорить ни слова; наконец Луиза задыхаясь произнесла:

   - Ваше величество... я не понимаю... Я - честная девушка... Чем я заслужила?... Тут ошибка...

   - Ошибка? - с горечью повторил Людовик. - Неужели то пламенное признание в любви, которое вчера я невольно подслушал из-за кустов, было ошибкой?

   - Вы? - с ужасом крикнула Лавальер и вдруг закрыла лицо руками. - О, какой позор! - с отчаянием прошептала она затем.

   - Разве в любви может быть позор? - ласковым, проникновенным голосом сказал Людовик, подходя к девушке и нежно отнимая от ее лица тонкие, бледные пальцы, сквозь которые жемчужными каплями пробивались слезы. - Любовь - высшее богато, величайшее счастье, Луиза!

   - Государь... - начала Лавальер, стараясь как-нибудь побороть одолевавшее ее волнение.

   Но Людовик не дал ей договорить, перебив горячим призывом:

   - Нет, дорогая, не называй меня так! Разве как государь пришел я к тебе? Забудь о моем сане и, если твои уста не лгали вчера, называй меня просто по имени!

   - Нет, мои уста не лгали вчера, о нет! - тихо произнесла Луиза. - К чему стала бы я отрицать то, что все равно может увидеть всякий? Да, я глубоко, беззаветно, бесповоротно полюбила вас, но моя любовь - не благо, не счастье, а источник бесконечных мучений. "Забудем ваш сан", говорите вы? Хорошо, забудем о нем. О, я придаю очень мало значения сану и, будь вы хотя бы простым пастушком, с восторгом удалилась бы с вами под сень прохладных дубрав, чтобы там полной чашей пить блаженство разделенной любви! Да, удалилась бы, если бы... Ах, боже мой! Можно забыть о том, что вы - король, но можно ли забыть, что вы связаны на жизнь и смерть с другой? Значит, в такой любви не может быть счастья. Ах, зачем я дала волю своему сердцу, зачем с самого начала не вырвала из него преступной любви!

   - Преступной, Луиза?

   - Да, преступной, государь! Разве мою любовь может когда-нибудь благословить церковь? Разве могу я стать для вас чем-нибудь, кроме простой игрушки страстей? Но я не могу стать такой игрушкой, не могу для этого я слишком люблю вас! О! - Луиза пошатнулась и с невыразимой страстью крикнула: - Для чего я так полюбила вас!

   - Луиза, дорогая! - воскликнул Людовик и, упав на колени перед девушкой, покрыл ее руки бурными поцелуями.

   - Государь! Бога ради! - воскликнула Лавальер. - Вас могут увидеть! Вы предо мной на коленях!

   - Пусть видит весь свет! - с пафосом воскликнул король. - Такой любви, как моя, нечего стыдиться, ее может видеть весь свет! Дорогая моя! Я хотел успокоить тебя! Поверь, я не питаю никаких себялюбивых намерений, не ищу сейчас ничего от твоей любви! Я хотел только услышать из твоих дорогих уст то признание, которое мне пришлось услыхать вчера, хотел лишь убедиться, что не ошибся и что ты действительно любишь меня! В такой любви нет ничего преступного, в ней нет греха! Будущее покажет, что мы можем ждать от нашей любви, а пока...

   - Государь... - тихо перебила его девушка.

   - Скажи "Луи"! - с мольбой произнес король.

   - Луи! - послушно повторила девушка, и это имя получило неизъяснимое очарование в ее робких устах. - Я не могу и в будущем обещать вам...

   - Скажи "тебе"! - снова перебил ее Людовик.

   - Не могу обещать... тебе... и в будущем иную любовь, кроме братской, иных отношений, кроме чистых и безгрешных! А сейчас умоляю отпустить меня, сегодня я дежурная при ее высочестве.

   Луиза вдруг вспомнила, что было связано для короля с Генриеттой, и в порыве глухого отчаянья закрыла лицо руками.

   - Об этом не думай, с этим будет кончено навсегда! - тихо сказал король, поняв, что заставило девушку вдруг съежиться в остром порыве ревнивой скорби.

   - О, если бы это было так! - с восторгом воскликнула Луиза. - Я была бы счастлива и за себя, и... за вас! Но умоляю пустить меня, меня могут хватиться.

   - Скажи, когда мы опять увидимся наедине? - с мольбой произнес король.

   - Но... не знаю... Боже мой!

   - Хорошо! Я сам назначу время и пришлю к тебе Бретвиля! О, дорогая моя! - король широко раскрыл объятья и хотел заключить в них Луизу, но девушка так стыдливо-испуганно съежилась, словно робкая мимоза, что король ограничился почтительным поцелуем дрожащей руки и взволнованно удалился из оранжереи.

  

   Некоторое время Луиза в сладком оцепенении постояла на прежнем месте. Случившееся было слишком неожиданно и значительно, и девушка не могла охватить его своим смущенным, растерянным разумом. Король, сам король Людовик любит ее, скромную туреньскую провинциалку? Тот самый король, к которому с робкой, безнадежной мечтой устремлялось ее сердце? О, от этого одного можно было помешаться с радости!

   Луиза забыла о Генриетте, о своем дежурстве и все стояла в томном забытье. Вдруг чей-то язвительный смешок, послышавшийся сверху, заставил девушку пробудиться от своих грез. Она испуганно оглянулась, но никого в оранжерее не было. Или ей это просто показалось? Но - нет! - на вершине большой соседней пальмы послышался шелест листвы, и вдруг по гладкому стволу дерева, скользя, опустился какой-то человек. Луиза испуганно вскрикнула - перед ней был граф де Гиш.

   - Так вот что значит перемена в вашем отношении ко мне! - небрежно кинул Арман, стараясь подавить злобную гримасу дергавшую его губы. - Ну конечно, где мне соперничать с его величеством! Я ведь- только граф! А вам, притворная недотрога, требуется по меньшей мере король? Да, искусно вы провели всех нас своей напускной скромностью! Скажите пожалуйста! "Не могу обещать тебе в будущем иную любовь, кроме самой братской, чистой и безгрешной!"- прогнусавил он манерным, напыщенным тоном. - Ай да пастушка! Знает, чем разжечь его величество! - и Гиш захохотал язвительным смехом, каждый звук которого был оскорбительнее пощечины.

   У самых застенчивых, робких натур бывают моменты, когда они способны проявить несвойственную им твердость и решительность. Оскорбленная словами Гиша в самом чувствительном месте души, Луиза вспыхнула и со сверкающим от гнева взором крикнула:

   - Запрещаю вам говорить со мной в таком тоне! Вы забываетесь! Дорогу! - повелительно прибавила она, когда Гиш в ответ на ее окрик с самым дерзким видом стал перед ней.

   Но требование пропустить ее не произвело на графа ни малейшего впечатления.

   - Успеете! - дерзко ответил он. - Прежде всего нам надо договориться! Не один король вздыхает по вас; мне тоже ваши прелести не дают покоя. В ваших интересах не отталкивать меня так. Не забудьте, что вы вздумали рубить дерево не по себе. Добровольно вам не уступят такой крупной поживы, как король. Хотите, чтобы я помог вам не только завоевать этот роскошный приз, но и удержать его? Тогда не играйте со мной долее в "кошки-мышки"! Поверьте, я не ревнив и не буду мешать вам проводить время с королем, лишь бы на мою долю что-нибудь оставалось! Ну, согласны? - спросил он, принимая молчаливое негодование девушки за раздумье над его предложением. - В таком случае один поцелуй в задаток! - и с этими словами самоуверенный сердцеед потянулся губами к окаменевшей от негодования Лавальер.

   Но близость этого наглого, самодовольно улыбавшегося лица пробудила Луизу из ее оцепенения. Поддаваясь приступу безудержной ярости, она высоко подняла руку и изо всей силы ударила Гиша по лицу.

   Неожиданность этого жеста невольно заставила графа отступить с дороги, однако уже в следующий момент он рванулся вперед, чтобы кинуться на девушку и отомстить за обиду. Но Луиза стрелой бросилась к выходу и была уже у самой двери. Все равно ее не догнать! Поэтому Гиш ограничился тем, что яростно крикнул беглянке вдогонку:

   - Потаскушка! Грязная развратница! Погоди, ты еще попомнишь у меня эту выходку!

   Оскорбительные ругательства заставили Луизу только схватиться за голову и еще ускорить бег. Так добежала она до покоев герцогини. По счастью, никто не встретился Луизе - Генриетта еще спала, фрейлины большей частью еще возились со своим туалетом. Благодаря этому Луиза, не замеченная никем, вбежала к себе в комнату.

   Здесь она первым делом заперлась на ключ и кинулась на кровать. Рыдания сжимали горло девушке, но слез не было, а в голове ударами молота стучали страшные слова: "Потаскушка, развратница"!

   Да, что ни говори король, а ее любовь была преступной! Все, все будут смотреть на нее глазами Гиша, со всех сторон, во всех устах будет она читать страшное слово "потаскушка"! И от этой мысли Луиза де Лавальер готова была начать биться головой о стену. Будь у нее под рукой яд или оружие, она не пережила бы этих ужасных минут!

   * * *

   Гиш подождал в оранжерее несколько минут, заставляя себя сначала хоть немного успокоиться. Затем он прошел в свои комнаты, разделся догола и приказал лакею принести холодной воды и окатить его. Это было обычным средством Гиша привести себя в нормальный вид и заставить мысли проясниться. Действительно после пяти ведер ледяной воды голова Армана заработала спокойнее и яснее. После бани он выпил кубок крепкого вина и почувствовал себя почти совсем хорошо. Затем, полежав намного в постели, он оделся, приказал подать себе верховую лошадь, и, уехав кататься, провел в седле часа три.

   В течение этого времени он напряжению думал о том, как отомстить Луизе и обезопасить себя от последствий этой мести. Он был уверен, что жаловаться на его дерзкое обращение Луиза не пойдет, как и не станет рассказывать Людовику о сделанном ее предложении. Гиш все-таки считал Лавальер непритворно чистой, его обвинения были плодом лишь ревнивого гнева. Пожалуй, эта дурочка и в самом деле влюбилась в короля! Но тогда, по мнению Гиша, она должна была бы отделаться какой-нибудь шуткой, а не идти на открытый, сознательный разрыв, не пускать рук в ход. Это требовало отмщения, и Гиш дал себе слово отомстить!

   "Но как?" - думал он.

   Конечно, проще всего было пойти к Генриетте и рассказать ей о всем виденном и слышанном. Но вот вопрос: удержится ли Генриетта от сообщения королю относительно того, кто рассказал ей обо всем этом? Ведь, если нет, тогда ему придется уехать из Парижа, если только вдобавок не познакомиться с Бастилией. А ни того, ни другого графу отнюдь не хотелось.

   Затем возникал еще вопрос: достаточно ли будет ревнивой злобы Генриетты Английской, чтобы стереть соперницу с лица земли? Ведь Людовик никому не позволяет вести себя на поводу! А вдруг скандал, который неизбежно устроит Генриетта королю, заставит того пойти на открытый разрыв с ней и официально приблизит к себе Лавальер? Вдруг месть приведет лишь к торжеству этой дерзкой, гордой девчонки?

   Гиш прикинул и так, и сяк и наконец выработал ряд мстительных планов. Конечно Генриетте все-таки надо рассказать обо всем, это - единственное правильное начало, а затем... Ну, у Гиша не было недостатка в планах, как в этих планах не было недостатка в яде, кинжале и интриге!

   Тем не менее граф решил не насиловать событий и облечь донос герцогине в форму случайности. Эта случайность представилась ему около шести часов, когда, проходя мимо замка, он заметил Генриетту, стоявшую у открытого окна и нетерпеливо помахивавшую хлыстиком.

   Увидев графа, Генриетта знаком позвала его к себе и взволнованно заговорила, когда граф вошел в комнату:

   - Гиш, не объясните ли хоть вы мне, что это может значить? Еще вчера мы сговорились с его величеством отправиться сегодня в пять часов кататься, теперь же уже около шести, я целый час жду одетая, а короля нет, и его нигде не могут найти. Вы не видали его сегодня?

   - Видел, ваше высочество, хотя и при несколько странных обстоятельствах, - посмеиваясь, ответил Арман. - Вот уж поистине можно сказать, что мне впервые пришлось смотреть на короля Людовика "сверху вниз"!

   - Сверху вниз? - удивленно переспросила Генриетта. - Каким же это образом?

   - С ветвей дерева, ваше высочество! - ответил Гиш и, сменив ироническую улыбку на выражение смущения и тревоги, опасливо прошептал: - Ваше высочество, мне придется сделать вам сейчас очень важное сообщение. Но оно очень взволнует и огорчит вас, поэтому умоляю ваше высочество собраться с силами. Кроме того, еще более умоляю не выдавать, что эти сведения ваше высочество получили через меня, потому что...

   - Я никогда не выдаю тех, кто верно служит мне! - нетерпеливо отрезала Генриетта. - Ну, говорите! Без предисловий и обиняков!

   - Сегодня утром мне удалось случайно услышать, как одной из фрейлин передавали приглашение короля явиться на свидание в оранжерею. Из простой шалости я решил подслушать, в чем там будет дело. Поэтому я забрался в оранжерею за четверть часа до свидания, взлез на высокую пальму и оттуда все видел и слышал. Оказалось, что девушка признавалась королю в любви и умоляла его бросить связь с... с...

   - Со мной! - отчеканила Генриетта. - Дальше? Что король?

   - Бго величество охотно и горячо пошел навстречу желаниям этой хитрой особы.

   - Вот как?! - Генриетта до крови прикусила губу но ни одним движением не выдала своего волнения, о силе которого можно было судить по бледности ее лица и особой металличности звука голоса. - Кто эта девушка?

   - Луиза до Лавальер, ваше высочество!

   Генриетта не выдержала и хрипло, яростно застонала. Она еще более побледнела, и Гиш испугался, думая, что герцогиня вот-вот упадет в обморок. Но она поборола свою слабость и слегка дрожащим голосом спросила:

   - Скажите мне точно, когда это было?

   - Около десяти часов, ваше высочество.

   - В какой оранжерее?

   - В главной, ваше высочество!

   - Хорошо! - Генриетта прошлась несколько раз по комнате и затем сказала: - Уйдите, Гиш, чтобы вам не быть замешанным во все последующее!

   Гиш ушел. Тогда Генриетта вышла из своей комнаты и проследовала на балкон, где среди фрейлин и придворных виднелась белокурая головка Луизы.

   - Лавальер! - громко и повелительно крикнула герцогиня, останавливаясь на середине веранды.

   Девушка торопливо подошла к своей повелительнице.

   - Что вы делали в главной оранжерее сегодня около десяти часов утра?

   Луиза побледнела как смерть. Ее глаза с испуганной мольбой вскинулись на герцогиню, обвели всех присутствующих, которые с удивлением смотрели на происходившую сцену, и опустились долу.

   - Я жду ответа! - крикнула герцогиня.

   Губы девушки пошевелились, но с них не сорвалось ни одною звука.

   - Ну так если вы не хотите сказать, то я отвечу за вас! - отчеканивая каждое слово, крикнула Генриетта. - Вы были там на любовном свидании! Вы навязывались мужчине, который не хотел вас знать, потому что, хотя вы и разыгрываете из себя скромницу и невинность, вы - мерзкая распутница, вы - развратная тварь, которой не место здесь, при дворе...

   - Ваше высочество! - стоном вырвалось у девушки.

   - Молчите и слушайте! Вы забываетесь! С кем вы говорите? Даю вам срок до завтрашнего утра, чтобы бесследно исчезнуть отсюда. Если завтрашнее утро застанет вас здесь, я прикажу выгнать вас палками, затравить собаками! А вашим родителям я напишу особо и поблагодарю за рекомендации такой развратной особы Ну, а теперь - вон!

   Повинуясь повелительному жесту герцогини, Луиза механически, словно лунатик, сошла с террасы.

   Сходя в сад, она услыхала, как герцогиня все тем же громким, отчетливыми голосом произнесла:

   - Де Пон, позаботьтесь, чтобы завтра утром хорошенько проветрили комнаты этой мерзкой особы! Пусть воздух очистится там от ее тлетворного дыхания!

  

   Все это было слишком для одного человека, да еще такого хрупкого, слабого, нежного, как Луиза де Лавальер.

   Впрочем, так бывает и с крупными дозами яда, что прием их не производит столь губительного действия, как умеренная доза. Так и тяжесть того, что пришлось в краткий срок перенести Луизе, была слишком велика и только оглушила, но не сломила ее.

   Луиза сама удивлялась тому спокойствию, с которым она обсуждала случившееся. Впрочем, она знала, что этого спокойствия хватит ненадолго, и тогда... О, в таком случае надо было как можно лучше использовать эти минуты, обдумать - как быть!

   "Что делать? Боже мой, что делать? - с тоской думала девушка. - Вернуться домой я не могу!"

   Тут всю ее передернула лихорадочная дрожь. Ведь герцогиня обещала написать обо всем матери и отчиму! Бедная мать! Она не переживет такого горя, такого позора!

   От этой мысли все закружилось в голове несчастной. В полубезумии она обвела взором комнату, словно отыскивая крепкий гвоздь, на котором могло бы успокоиться ее истерзанное существо. Но взор упал на Распятие, и это дало новый толчок мыслям девушки, просветило и успокоило их Христос! Как не подумала она о Нем в минуту отчаянья и скорби? Кто же, кроме Него, мог помочь ей в беде?

   Ведь случившееся - наказание за грех прелюбодеяния! Ведь церковь запрещает не только дурные поступки, но и дурные мысли. Ведь сказал же Христос, что всякий, взглянувши на постороннего человека с желанием, уже любодействует с ним в сердце своем! А разве в ее сердце не было преступного желания ласк Людовика? Да, она прегрешила перед законом Христа и лишь у Христа может найти прибежище от последствий прегрешения! Часах в трех езды отсюда, около Доннмари, имеется монастырь кармелиток! Туда обратится она с мольбой и постригом искупит свою вину перед Богом!

   Девушка, значительно успокоенная, вышла из комнаты. В коридоре она встретила старичка Жака, лакея, относившегося к ней с особенной симпатией. Теперь старичок с грустью и испугом посмотрел на девушку.

   - Жак, - сказала Луиза, - мне нужно уехать отсюда сейчас же! Мне дорога каждая минута! Не можете ли вы найти мне лошадей? Мне нужно в Доннмари! Я хорошо заплачу!

   - У меня как раз гостит брат из Доннмари, он собрался ехать домой, лошади покормлены и запряжены. Если хотите, он отвезет вас. Только вот экипаж не очень-то удобный...

   - Ах, это мне все равно! - воскликнула девушка. - Спасибо, милый Жак! Пожалуйста распорядитесь, чтобы лошадей подали, а я тем временем переоденусь и напишу письмо, которое попрошу вас отдать герцогине!

   Через четверть часа Луиза уже сидела в деревенской колымаге, которая быстро уносила ее по направленно к последней пристани!

   Около девяти часов Луиза подъехала к ограде монастыря. Сначала мать-привратница, ссылаясь на поздний час и усталость настоятельницы, не хотела впускать гостью, но Луиза ответила на это таким взрывом отчаяния, что старушка сжалилась и на свою ответственность доложила аббатисе о приезжей.

   Настоятельница приняла девушку в строгом, холодном приемном зале.

   - Что вам угодно, сударыня? - строго спросила она.

   Вместо ответа Луиза упала на колени: рыдания не давали ей выговорить ни слова. Строгое лицо настоятельницы смягчилось. Она ласково подняла девушку с пола и постаралась успокоить ее. Тогда Луиза изложила свою просьбу: она хотела постричься, сейчас же, немедленно!

   - Но это невозможно, это противоречит каноническим правилам, дитя мое! Сначала нужен срок для испытания, который будет зависеть от вашего поведения и который я могу сократить, сразу же принять вас так...

   - Но даже через три дня может быть поздно! Тогда мне придется наложить на себя руки! - крикнула Луиза, и в ее голосе чувствовалось столько муки, столько отчаянья, что настоятельница окончательно расчувствовалась.

   - Вот что, дитя мое, - сказала она, подумав немного, - в иных случаях я могу своей властью упростить формальности. Но для этого я должна знать, что побуждает вас пойти на такой шаг! Мне нужно ваше чистосердечное признанье! Пойдемте в садик, там вы все расскажете мне!

   Они прошли в садик, разбитый на холме, с которого открывался вид на пустынную дорогу. Вокруг все дышало таким миром, таким покоем, что Луиза немного успокоилась и рассказала аббатисе свою историю.

   Короля она не назвала. Она просто сказала, что полюбила женатого человека, который к несчастью также полюбил ее. Этот человек очень знатен и могуществен; он способен начать искать ее и вырвать из монастыря, раз ее не будут связывать обеты. А тогда ей придется наложить на себя руки, потому что она не может жить в грехе и позоре, не может хотя бы ради матери, для которой это будет смертельным ударом.

   Аббатиса выслушала девушку и затем ответила взволнованным, слегка дрожащим голосом:

   - Да, вы правы, дитя мое! В вашем положении иного исхода нет! Останьтесь эту ночь в монастыре, сосредоточьте свои мысли в молитве, обратите их к Богу, и если завтра утром вы подтвердите мне твердость и неизменность своего решения, то завтра же после литургии над вами будет произведен чин пострижения! Но во всяком случае...

   Тут настоятельница замолчала, так как ее внимание привлекла черная точка, быстро мчавшаяся по дороге, поднимая облако пыли.

   Луиза тоже заметила эту точку. Ее сердце забилось испуганным предчувствием.

   Точка всю росла, уже можно было разглядеть открытый экипаж, запряженный четверкой огневых коней. На кучере, ликерах и лакеях виднелись цвета короля. Экипаж подъехал к воротам. Вскоре послышался испуганный вскрик привратницы:

   - Его величество король!

  

   Отличаясь превосходной памятью, король Людовик отнюдь не забыл, как то думала Генриетта, о назначенной на пять часов совместной прогулке верхом. Даже наоборот, когда на замковых часах колокол звонко отбил четыре удара, Людовик оторвался от чтения доклада главного интенданта и, со скучающим видом откидываясь на спинку кресла, недовольно произнес:

   - Уже четыре... В пять надо ехать кататься с Генриеттой! Какая тоска!

   Он оглянул комнату, и от одной мысли, что придется опять выносить близость и ласки этой женщины, ему показалось, что солнце не так уже радостно светит с безоблачного неба, не так уже сладко пахнут цветы ближних куртин.

   Людовик невольно задумался над тем, как быстро совершалась в нем эта перемена. О да, скрывать нечего, охлаждение к Генриетте началось в его сердце много раньше... еще с осени, пожалуй! Уж очень требовательна была герцогиня в любви! Людовик не закрывал глаз и не скрывал от себя, что на особенную верность возлюбленной он положиться не мог. В том, что в часы скуки жена брата развлекалась обществом других мужчин, что иных она дарила реальными знаками внимания, Людовик нисколько не сомневался. Но, допуская по отношению к себе самое широкое толкование свободы, Генриетта отрицала за своим возлюбленным малейшее право на таковую. Кроме того, она сгорала жаждой власти, неизменно требовала своего участия в политических делах, возводя интригу в перл дипломатического искусства. Все это делало ее чрезвычайно неудобной, а ее любовь - порой просто тягостной. Но все-таки... да, Людовик не мог внутренне не признать, что вплоть до вчерашнего вечера близость Генриетты волновала его, давала минуты острого блаженства.