Марриет Фредерик - Приключение Питера Симпла

   Фредерик Марриэт

  

  

  

   [*Медведь - здесь: спекулянт на бирже, играющий на понижение.]

  

   Если я и не могу сказать, что моя жизнь была полна дерзких и опасных подвигов, то, к счастью, мне не приходится и сознаваться в тяжких преступлениях. И если я не возвышусь в глазах читателей доблестью и ревностным служением отечеству, то, по крайней мере, я могу претендовать на признание моих заслуг в усердном и настойчивом исполнении своего долга.

   Каждый из нас по-разному наделен свыше и каждому назначен свой жизненный путь. Но тот, кто довольствуется тем, что идет, а не бежит сломя голову по намеченной ему стезе, хотя и не так быстро добирается к цели, но имеет то преимущество, что, достигнув ее, не задыхается и не падает с ног от усталости. Я не собираюсь утверждать, что в моей жизни не было приключений. Я только хочу сказать, что во всем том, что со мной происходило, я был скорее пассивным, чем активным действующим лицом, и не искал тех приключений, о которых буду рассказывать.

   Припоминая свои детские годы, я думаю, что если бы мне было позволено самому избрать свое ремесло, то я, по всей вероятности, поступил бы в ученики к портному. Дело в том, что я всегда завидовал комфорту, с каким они располагаются за своими рабочими столами, позволяющими им свысока обозревать праздношатающихся и деловитых прохожих, беспрерывно заполняющих главную улицу провинциального городка, вблизи которого я провел первые четырнадцать лет своей жизни.

   Но мой отец, младший сын в знатной дворянской семье, священник англиканской церкви, имел приличный доход и был честолюбив, чего нельзя сказать о его сыне.

   В нашем роду с незапамятных времен существовал варварский обычай приносить в жертву военно-морскому могуществу родины глупейшего в семействе. Поскольку этот обычай я считал разумным, то не имел оснований выражать недовольство. И в четырнадцатилетнем возрасте я был отобран в качестве такой жертвы.

   Когда об этом было объявлено многолюдной толпе моих тетушек и кузин, собравшихся у нас на празднование Нового года, не раздалось ни одного голоса против. Наоборот, этот выбор был встречен единодушным радостным одобрением. Такое всеобщее признание моей пригодности к этой роли, разделяемое моим батюшкой, поглаживавшим меня рукой по голове, льстило мне. Я чувствовал гордость - но увы! - так же бессознательно, как теленок с позлащенными рогами, забавляющийся цветами гирлянды, которая ясно говорит всем, кроме него самого, о готовящейся ему участи. Я даже ощущал - или воображал, что ощущаю - в себе малую толику воинского пыла, и предо мной носился призрак моего будущего величия, а в отдаленной перспективе мерещилась карета четверней и столовое серебро. Но это призрачное видение исчезло прежде, чем я успел разглядеть его как следует из-за вполне реальной физической боли, причиненной мне старшим братом Томом. Получив от отца поручение снять нагар со свечи, он воспользовался моей рассеянностью и всунул мне в левое ухо кусок тлеющего фитиля.

   Так как история моя не очень коротка, то я не стану слишком останавливаться на ее начале. Объявлю только читателю, что мой отец, живший в северной Англии, не счел нужным послать меня в тот городок, вблизи которого мы жили, а спустя четыре недели после решения, о котором я упомянул, отправил меня в Лондон снаружи почтовой кареты, снабдив на дорогу только одеждой зеленого цвета и полудюжиной рубашек. Во избежание всяких недоразумений в подорожном листе к моему имени было приписано: "Доставить к мистеру Хандикоку, на Сен-Клементскую улицу, N 14; провоз оплачен".

   Мое расставание с семейством было поистине трогательным. Мать горько плакала, ибо, как все матери, она любила самого глупого из своих сыновей более всех прочих; сестра плакала, потому что плакала мать, а Том горланил громче всех, потому что был наказан в это время отцом за разбитое окно, четвертое на той неделе. В продолжение всего этого отец с нетерпением гулял взад и вперед по комнате: мы задерживали его обед, а он любил это единственное чувственное наслаждение, дозволенное его сану.

   Наконец я отправился. Я плакал до тех пор, пока глаза мои не покраснели и не распухли до того, что веки сделались едва заметными. Слезы и грязь расписали мои щеки, подобно изразцам печи. Еще до окончания всей этой сцены, беспрестанно утирая слезы и сморкая нос, я промочил платок до последней нитки. Брат мой Том с добротой, делавшей честь его сердцу, предложил мне свой собственный и сказал, бросив на меня взгляд, в котором чувствовалась братская забота: "На тебе мой платок, Питер, он сух, как кость".

   Но батюшка не хотел дожидаться, пока второй платок подвергнется участи первого. Он повел меня через зал, где, пожав руки всем мужчинам и поцеловав всех девушек, выстроившихся в ряд и закрывших глаза своими передниками, я расстался с родительской кровлей.

   Кучер проводил меня до станции, с которой мы должны были отправиться. Втиснув меня в середину между двумя толстыми старухами и уложив мой маленький узелок, он поклонился, и через несколько минут мы уже катили по дороге в Лондон.

   Я был слишком огорчен, чтобы в продолжение путешествия обращать на что-либо внимание. Приехав в Лондон, мы остановились в гостинице под вывеской "Синий Кабан" на улице, названия которой не помню. Я никогда не видал и не слыхал о подобном звере, но он действительно был страшен: пасть его открыта и из нее торчали необыкновенно большие клыки. Меня удивляли в нем всего более клыки и копыта из чистого золота. Кто знает, думал я, может быть, в какой-нибудь из дальних стран, которые мне суждено посетить, я встречу и застрелю такое страшное чудовище? С какой поспешностью я отрежу тогда эти драгоценные части и с какой радостью по возвращении положу их к ногам моей матушки как приношение сыновьей любви! При этом мысль о матери снова вызвала слезы.

   Кучер бросил кнут трактирному конюху, а вожжи на спины лошадей и слез с козел.

   - Ну, молодой джентльмен, - сказал он, - здесь мы остановимся.

   Потом, опустив ступеньки кареты, помогая мне выйти, он сказал носильщику:

   - Билл, доставь молодого джентльмена и его сундук по этому адресу. Пожалуйста, - обратился он ко мне, - не забудьте кучера, сэр.

   Я ответил, что, конечно, не забуду его, если ему того хочется, и пошел прочь вместе с носильщиком.

   - Ха, он дурак - это верно! - воскликнул кучер, лишь только я отошел.

   Я благополучно прибыл на Сен-Клементскую улицу в дом мистера Хандикока. Впустив меня, горничная наградила носильщика за причиненное ему из-за меня беспокойство шиллингом и указала мне на лестницу, ведущую в гостиную, в которой я нашел миссис Хандикок.

   Миссис Хандикок была низенькая, худощавая женщина, то и дело кричавшая с верхней ступеньки лестницы на слуг, находившихся внизу. В продолжение всего времени, которое я провел у нее в доме, я ни разу не видал, чтобы она читала книгу или занималась шитьем. У нее был огромный серый попугай, раздиравший уши своим неприятным криком, но я до сих пор не могу сказать, чей голос был более пронзителен - птицы или хозяйки. Впрочем, она была очень учтива и ласкова со мной, хотя и надоедала десять раз в день расспросами о том, когда я получил последнее известие о моем дедушке лорде Привиледже.

   Я заметил, что она задавала подобные вопросы каждому, кто попадал случайно в ее дом. Я еще не просидел с нею и десяти минут, а узнал уже, что она "уважает моряков, потому что они защитники и хранители короля и родины", что "мистер Хандикок возвратится домой в четыре часа, и тогда мы сядем за стол". Сообщив мне эти сведения, она вскочила со стула и, стоя на верху лестницы, закричала кухарке:

   - Джемайма, а Джемайма! Приготовь нам треску вареную, а не жареную.

   - Нельзя, мэм, - отвечала Джемайма, - она уже обваляна в сухарях от головы до хвоста и вся изжарена.

   - Ну, хорошо, Джемайма, - тогда оставь все так, как есть, - сказала леди. - Не суйте палец в клетку попугая, мой милый: он сердится на чужих. Мистер Хандикок придет домой в четыре часа, и тогда мы сядем обедать. Любите вы треску?

   Так как я с нетерпением ожидал мистера Хандикока и обеда, то не без удовольствия услышал бой часов, возвестивших, что ожидаемое время настало. Миссис Хандикок вскочила снова.

   - Джемайма, Джемайма! - закричала она, нагнувшись над перилами. - Четыре часа!

   - Слышу, мэм! - отозвалась кухарка и вынула сковороду из печи, шипение и запах, проникнув в гостиную, заставили меня почувствовать голод еще сильнее.

   Раздался стук в дверь.

   - Вот твой барин, Джемайма! - закричала леди.

   - Слышу, мэм! - отозвалась снова кухарка.

   - Сбегайте вниз, мой милый, и впустите мистера Хандикока, - сказала его жена. - Он удивится, увидя вас.

   Я исполнил желание миссис Хандикок и отворил дверь, выходившую на улицу.

   - Это что за чертенок! - грубо закричал мистер Хандикок, мужчина в шесть футов ростом, в синих миткалевых панталонах, гессенских сапогах, в черном сюртуке и в таком же жилете.

   Признаюсь, я смутился, но отвечал, что я мистер Симпл.

   - Спрашиваю вас, мистер Симпл, что сказал бы ваш дедушка, если бы он увидел вас в сию минусу? У меня достаточно слуг, чтобы отворять двери; место молодого джентльмена в гостиной.

   - Что вы так сердитесь, мистер Хандикок? - сказала ему сверху жена. - Это я просила его отворить дверь, чтобы удивить вас.

   - Да, - ответил он, - вы удивили меня своей глупостью.

   Пока мистер Хандикок вытирал сапоги о коврик, я поднялся наверх, тем более оскорбленный, что, по словам батюшки, мистер Хандикок был наш биржевой агент и должен был создать мне все удобства. Действительно, отец просил его об этом в письме, которое показывал мне перед отъездом.

   Когда я возвратился в гостиную, миссис Хандикок шепнула мне:

   - Не огорчайтесь, мой милый, все это происходит, видимо, от какой-нибудь неприятности, случившейся с мистером Хандикоком на бирже.

   Я был того же мнения, но не отвечал, потому что мистер Хандикок, поднявшись по лестнице, в два шага преодолел расстояние от двери до камина, повернулся к нему спиной и, подняв фалды сюртука, начал свистать.

   - Готовы ли вы обедать, мой милый? - спросила леди почти с трепетом.

   - Да, если обед готов, - грубо отвечал ей муж. - Мне кажется, мы всегда обедаем в четыре часа.

   - Джемайма, Джемайма, подавай на стол! Слышишь ли ты, Джемайма?

   - Слышу, мэм, - отвечала кухарка, - дайте только положить масла.

   Миссис Хандикок села на место со словами:

   - Ну, мистер Симпл, как поживает ваш дедушка, лорд Привиледж?

   - Слава Богу, миссис! - ответил я в пятнадцатый раз.

   Мистер Хандикок опустил фалды и стал спускаться по лестнице, предоставляя своей жене и мне выбор: следовать за ним или нет.

   - Скажите, пожалуйста, миссис, - спросил я, лишь только он отошел настолько, что не мог нас слышать, - что такое сделалось с мистером Хандикоком, что он так сердит с вами?

   - Когда муж чем-нибудь недоволен, непременно достается жене. Это, мой милый, одна из неприятностей брака. Мистер Хандикок, должно быть, потерпел поражение на бирже; в таких случаях он всегда бывает не в духе. Когда же ему удается предприятие, он весел, как кузнечик.

   - Сойдете вы обедать? - закричал мистер Хандикок снизу.

   - Сейчас, мой милый! - ответила леди. - Я думала, ты моешь руки.

   Мы сошли в столовую. Мистер Хандикок уже успел уничтожить два куска трески и оставил на блюде для жены и меня только один.

   - Не угодно вам, мой милый, кусочек трески? - спросила меня леди.

   - Не стоит его делить, - заметил старый джентльмен и, ухватив рыбу с помощью ножа и вилки, положил себе на тарелку.

   - Я очень рада, что эта рыба нравится вам, - кротко сказала женщина и снова обратилась ко мне. - Вам подадут, мой милый, кусок хорошей жареной телятины.

   Телятина появилась, и, к нашему счастью, мистер Хандикок истребил ее не всю. Однако же он отделил себе львиную часть и срезал поджаренную корочку; потом, отодвинув от себя блюдо, предоставил нам распоряжаться остальным, как нам угодно. Я не успел съесть двух кусков, как он попросил меня сходить наверх и принести из буфета кувшин портеру. Я подумал, что если мне неприлично отворять двери, то, наверно, неприлично и прислуживать за столом; впрочем, повиновался, не сделав никакого замечания.

   После обеда мистер Хандикок сошел в погреб за бутылкой вина.

   - Что с ним нынче сделалось? - воскликнула миссис Хандикок. - Он как будто потерял целый монетный двор. Пойдемте лучше наверх и оставим его одного; может быть, выпив портвейну, он станет лучше.

   Я был рад этому предложению и, чувствуя усталость, отправился спать без чаю, потому что миссис Хандикок не осмеливалась поставить самовар до прихода мужа.

  

  

  

   На следующее утро мистер Хандикок, казалось, был в лучшем расположении духа. Он послал за портным, который шил платье волонтерам и прочим "в самый короткий срок", и заказал ему все нужное для моей экипировки с условием, чтобы оно было готово к завтрашнему дню, а иначе все будет оставлено у него. При этом он прибавил, что мне уже нанято место в дилижансе, отправляющемся в Портсмут.

   - Но, сэр, - заметил этот человек, - я боюсь, что в такое короткое время...

   - На вашей вывеске указано, что вы готовите платье "в самый короткий срок", - возразил мистер Хандикок с уверенностью и важностью человека, который опровергает противника его собственными доказательствами.

   Это заставило замолчать портного; он обещал сделать все по желанию заказчика и ушел, сняв с меня мерку. Почти тотчас же отправился и мистер Хандикок.

   В расспросах о здоровье моего дедушки и о том, что сделалось с попугаем, в жалобах миссис Хандикок по поводу того, как много денег утратил ее муж, в беспрестанном выскакивании на лестницу и разговорах с кухаркой прошел весь день до четырех часов. Мистер Хандикок постучался в дверь и был впущен, но не мной. Он в тру прыжка взбежал по лестнице и, входя в гостиную, закричал:

   - Ну, Нанси, моя милая, как ты поживаешь? Потом, подойдя к жене, прибавил:

   - Поцелуй меня, старушка. Я голоден как волк. Мистер Симпл, как вы поживаете? Надеюсь, вы приятно провели утро. Мне надо вымыть руки и сменить обувь, моя милая; я не хочу садиться за стол в таком виде. Ну, Полли, как твое здоровье?

   - Я рада, что вы чувствуете аппетит, мой милый, - сказала жена, излучая улыбку, - я приготовила вам прекрасный обед. Джемайма, накрывай проворнее на стол: мистер Хандикок голоден.

   - Сейчас, мэм, - ответила кухарка, и миссис Хандикок последовала за мужем в спальню, находившуюся на том же этаже, чтобы помочь ему переодеться

   - Клянусь Юпитером, Нанси, я славно надул быков[Быки - здесь: спекулянты на бирже, играющие на повышение.]! - сказал мистер Хандикок, когда мы сели за стол.

   - О, как я этому рада! - сказала, улыбаясь, жена.

   - Мистер Симпл, - обратился мистер Хандикок ко мне, - вы позволите предложить вам кусочек рыбы?

   - Да, сэр, если вы сами не хотите скушать всю, - ответил я учтиво.

   Миссис Хандикок нахмурила брови и покачала головой, между тем как муж преспокойно услуживал мне.

   - Вот вам кусок рыбы, голубчик, - отвечал он.

   В этот день мы оба получили свои порции, и я никогда не видал человека учтивее мистера Хандикока. Он шутил с женой, два или три раза предлагал мне вина, говорил о моем дедушке - одним словом, мы прекрасно провели с ним вечер.

   На следующий день мне принесли платье, но мистер Хандикок, все еще сохранявший веселое расположение духа, сказал, что не позволит мне ехать ночью, что я должен ночевать у него и отправиться в путь не раньше следующего утра. В шесть часов я действительно отправился и еще до восьми подъехал к гостинице под, вывеской "Слон и Башня", в которой мы остановились на четверть часа.

   Я смотрел на вывеску, представлявшую это животное с башней на спине; мне казалось, что эта башня одинаковой величины и тяжести с той, которую я видел в городе Алнике, и я старался вообразить себе чудовищные размеры слона, как заметил столпившийся на углу народ. Я спросил джентльмена в полосатом плаще, сидевшего около меня, какое чудо привлекает столько народа.

   - Пьяный матрос, и больше ничего, - отвечал он. Желая получше рассмотреть пьяного, я приподнялся со своего места, находившегося в заднем отделении кареты.

   Зрелище это было для меня совершенно ново и возбуждало мое любопытство. Но, к моему удивлению, матрос, шатаясь, отделился от толпы и поклялся, что поедет в Портсмут. Он вскарабкался по колесам кареты и уселся возле меня. Должно быть, я слишком пристально глядел на него, потому что, обращаясь ко мне, он сказал:

   - Что ты разинул рот, молокосос? Ты намерен, кажется, ловить мух? Или ты никогда не видал пьяного?

   Я объяснил, что еще не был на море, но отправляюсь туда[Пьяный - по простонародному английскому выражению, т. е. буквально, полморя сверху или по-нашему море по колено. Питер Симпл понял из этого выражения только одно слово - море; вот почему он дает такой неуместный ответ.].

   - Ну, так у тебя, как у медвежонка, все неприятности еще впереди. Вот так, сердечный! Ты будешь получать на борту жалованье обезьян - более пинков, нежели полупенсов. Эй, слышишь, ты, с кружками, подай нам еще пинту эля.

   Трактирный слуга, прислуживавший в это время пассажирам в карете, вынес эль, половину которого матрос выпил, а другую выплеснул ему в лицо.

   - А это твоя доля, - сказал он. - Ну, что с меня следует?

   Слуга, рассерженный, но слишком боявшийся матроса, чтобы возражать, потребовал четыре пенса. Матрос вынул горсть банковских билетов, перемешанных с золотой, серебряной и медной монетой, и уже готовился заплатить за пиво, как нетерпеливый кучер ударил по лошадям.

   - Даем деру! - закричал матрос, опуская деньги в карман своих брюк. - Вот так и ты научишься поступать, мой милый, после пары крейсерских походов.

   Все это время сидевший возле меня джентльмен в шотландском плаще курил сигару и не говорил ни слова.

   Я завязал с ним разговор о моем ремесле и спросил, правда ли, что его трудно изучить.

   - Трудно изучить! - перебил нас матрос. - Ну, нет. Это нашему брату, простому матросу, трудно учиться, а вы, кажется, мичман: таким молодцам немногому надо учиться! Они сделают свой еженедельный отчет, и все остальное время, засунув руки в карманы, расхаживают себе взад да вперед. Вам надобно учиться есть пирожки, пить грог и называть кота попрошайкой - вот и все, что умеет в наше время мичман. Я правильно говорю, сэр? - сказал он, обращаясь к джентльмену в шотландском плаще. - Я спрашиваю вас, потому что, мне кажется, вы моряк, прошу извинить, сэр, - добавил он, приложив палец к шляпе, - не примите этого в обиду.

   - Я боюсь, что ты почти отгадал, мой милый, - ответил джентльмен.

   Пьяный парень вступил с ним в разговор и объявил, что он получил отставку с корабля "Смелый" в Портсмуте и отправился в Лондон прокутить деньги с товарищами. Однако вчера только он заметил, что портсмутский еврей продал ему за пятнадцать шиллингов золотую печатку, оказавшуюся потом медной. И потому он отправляется снова в Портсмут, чтобы поставить этому еврею пару синяков под глазами за его мошенничество. Сделав это, он возвратится к своим товарищам, обещавшим вплоть до его возвращения пить за успех его предприятия в гостинице "Петух и Бутылка".

   Джентльмен в шотландском плаще похвалил его за такое намерение и добавил, что хотя путешествие в Портсмут и обратно будет стоить ему вдвое дороже золотой печатки, но чего не сделаешь ради благого дела.

   Всякий раз, как останавливалась карета, моряк требовал еще эля и всякий раз выплескивал его остатки, которые не мог допить, в лицо человека, подававшего эль. Он делал это именно в ту минуту, когда кучер трогался с места, причем бросал к ногам слуги оловянную кружку, приказывая поднять ее. С каждой станцией он становился пьянее, так что на последней перед Портсмутом, вынув деньги, он не нашел среди них ни одной серебряной монеты и должен был просить слугу разменять банковский билет. Слуга смял билет и положил в карман, потом принес сдачу с одного фунта стерлингов. Но джентльмен в шотландском плаще заметил, что матрос давал ему пятифунтовый билет; изобличив в этом слугу, он предложил сам разменять деньги. Моряк взял свои деньги из рук слуги, который, краснея, просил извинить его.

   - Это, право, по ошибке, - повторял он.

   - Я тоже прошу извинить, - усмехнулся моряк, кинув в него оловянную кружку с такой силой, что она сплюснулась об его голову, и несчастный упал без чувств на дорогу.

   Кучер ударил по лошадям, и я до сих пор остаюсь в неведении, остался в живых тот человек или нет.

   Когда карета тронулась, моряк посмотрел с минуту или две на джентльмена в шотландском плаще.

   - Когда я в первый раз увидел вас, - сказал он, - я подумал, что вы переодетый офицер; но теперь, когда я увидел, что у вас такие зоркие глаза на деньги, я прихожу к мысли, что вы младший лейтенант какого-нибудь купеческого корабля. Вот вам полкроны за вашу услугу; я дал бы вам больше, если бы был уверен, что вы их истратите.

   Джентльмен улыбнулся и взял полукрону, которую, как я после заметил, он отдал седому нищему, попавшемуся нам у подошвы Потсдаунского холма. Я спросил его, скоро или мы приедем в Портсмут; он ответил, что мы как раз въезжаем в черту города, но я не видал никакой черты и стыдился показать свое невежество. В свою очередь, он спросил меня, на какой корабль хочу я поступить. Я не мог припомнить его названия и ответил, что оно написано на крышке моего сундука, который везут вслед за мною в повозке.

   - Мне помнится, - сказал я, - это французское название

   - Вы не имеете рекомендательного письма к капитану? - спросил он.

   - Имею, - ответил я и вынул бумажник, в котором находилось письмо. - Капитану Савиджу, его королевского величества корабль "Диомед", - продолжал я, читая адрес.

   К моему удивлению, он хладнокровно приступил к распечатыванию письма; едва я заметил это, как тотчас же вырвал его, сказав, что этот поступок бесчестен, и что, по моему мнению, он не достоин называться джентльменом.

   - Как вам угодно, юноша, - ответил он. - Но помните, вы сказали, что я не джентльмен.

   Он завернулся в свой плащ и не говорил более ни слова. Что касается меня, то я очень доволен был тем, что решительным поведением принудил его к молчанию.

  

  

   Когда мы приехали, я попросил кучера показать мне лучшую гостиницу. Он ответил, что лучше всех гостиница "Голубые Столбы", в которой мичманы оставляют свои чемоданы, заказывают чай и жаркое и забывают иногда платить за завтраки. Говоря это, он улыбался, и я подумал, что он шутит, но он указал мне пальцем на два огромных голубых столба у дверей, находившихся недалеко от конюшни, и сказал, что все мичманы останавливаются в этой гостинице. В заключение он попросил меня не забыть кучера.

   На этот раз я понял, что мне нужно дать ему шиллинг; исполнив это, я отправился в гостиницу. Кофейная была наполнена мичманами, и так как я опасался за свой сундук, то спросил одного из них, известно ли ему, когда приедет карета.

   - Не ожидаете ли вы вашей матушки? - спросил он.

   - О нет! Я ожидаю свое форменное платье; в этой одежде я хожу только, пока оно прибудет.

   - Скажите, пожалуйста, на какой корабль вы намерены поступить?

   - Он называется по-французски, как-то вроде "Даймед", капитан Томас Керкуол Савидж.

   - "Диомед"... Робинсон, не тот ли это фрегат, на котором мичманы получили по четыре дюжины палок за то, что не сдали своих еженедельных отчетов к субботе?

   - Тот самый, - ответил другой. - Да что там! Капитан на днях задал пять дюжин палок одному юнге за то, что тот стоял на часах в красной ленте.

   - Это величайший варвар на службе, - продолжал третий, - во время последней своей крейсерской операции он пересек всю вахту штирборта, потому что корабль делал только девять узлов на булине.

   - Ах, Боже мой, - воскликнул я, - какое несчастье, что я должен поступать к нему!

   - Я сердечно жалею вас; он забьет вас до смерти. У него сейчас только три мичмана на корабле, остальные сбежали. Не так ли, Робинсон?

   - Пет, сейчас у него только два; несчастный Майкл умер от усталости. Он работал ежедневно, каждую ночь, в течение шести недель стоял на вахте, и в одно утро был найден мертвым на своем сундуке.

   - Помилуй Бог! - воскликнул я. - Однако, говорят, на берегу он очень ласков со своими мичманами.

   - Да, - подтвердил Робинсон, - он везде распространяет этот слух. Заметьте, когда он в первый раз позовет вас к себе и вы станете рапортовать, что приехали служить на его корабль, он скажет, что очень рад видеть вас и надеется что ваша семья в добром здравии; потом посоветует идти на борт и учиться службе. После этого будьте настороже. Помните, что я сказал, и скоро удостоверитесь, что это правда. Садитесь-ка лучше с нами, да выпейте стакан грогу; это придаст бодрости вашему духу.

   Эти мичманы столько наговорили мне о моем капитане и о страшных жестокостях, которые он позволял себе, что я подумал, не лучше ли воротиться домой. Когда я спросил их мнение об этом, они сказали, что если я это сделаю, то буду схвачен и повешен, как дезертир, и что лучший план - просить капитана принять несколько галлонов рому, потому что он очень любит грог, и, может быть, я буду в милости у него, пока не выйдет весь ром.

   Я с сожалением должен признаться, что мичманы напоили меня в этот вечер.

   Не помню, как они положили меня в постель, но на следующее утро я проснулся со страшной головной болью и смутно сознавал, что происходило вчера. Мне было очень совестно, что я так скоро забыл наставления своих родителей, и я давал про себя обет никогда не делать таких глупостей, когда вошел мичман, поступивший так ласково со мной в прошедшую ночь.

   - Ну, мистер Зеленое Стекло, - закричал он, намекая, как я полагаю, на цвет моей одежды, - вставайте и завтракайте. Вас дожидается внизу командир судна, сопровождающего корабль. Его прислал капитан. Клянусь чертом, вы порядочно покутили вчера.

   Вчера ночью! - воскликнул я с удивлением. - Разве капитан знает, что я был пьян?

   - Вы в театре дьявольски старались обратить на это его внимание.

   - В театре! Разве я был в театре?

   - Конечно, были. Вы непременно хотели идти, хотя страшно были пьяны - и делали там все, от чего мы старались отговорить вас. Ваш капитан был там с дочерьми адмирала. Вы называли его тираном и ткнули в него пальцем. Как, вы не помните этого? Вы сказали ему, что вам на него плевать.

   - Ах, Боже мой! Ах, Боже мой! Что мне делать? Что мне делать? - вскрикнул я. - Матушка моя предостерегала меня от пьянства и дурного общества.

   - Дурное общество! Ах ты, щенок! Что ты хочешь этим сказать?

   - Я не говорю именно про вас.

   - Надеюсь. Итак, я, как друг, советую вам отправиться как можно скорее в гостиницу "Джордж" и повидаться с вашим капитаном, потому что чем больше вы станете думать, тем хуже. Во всяком случае, еще неизвестно, примет он вас или нет. Ваше счастье, что вы еще не записаны в корабельную книгу. Ну же, поторапливайтесь, а то командир судна так и ушел, не дождавшись вас.

   - Не записан в корабельную книгу! - отозвался я печально. - Теперь я припоминаю: капитан писал моему отцу, что он уже записал меня.

   - Клянусь честью, мне жаль вас, право, жаль, - вздохнул мичман и вышел из комнаты с таким печальным видом, как будто бы несчастье касалось его самого.

   Я встал с тяжелой головой и еще более тяжелым сердцем, оделся и попросил показать мне дорогу в гостиницу "Джордж". Я взял с собой рекомендательное письмо, хотя и боялся, что оно принесет мне мало пользы. Придя туда, я спросил дрожащим голосом, не здесь ли остановился мистер Томас Керкуол Савидж, капитан его королевского величества корабля "Диомед". Слуга отвечал, что он завтракает с капитаном Кортнеи, но что он доложит обо мне. Я сказал свое имя; через несколько минут он вернулся и просил меня подняться наверх. О, как билось мое сердце! Я никогда не чувствовал такого страха и думал, что упаду на лестнице. Дважды решался я было войти в комнату, и каждый раз ноги подкашивались подо мной; наконец, я отер пот с лица и, сделав над собой отчаянное усилие, вошел.

   - Мистер Симпл, я очень рад видеть вас, - сказал кто-то.

   Боясь взглянуть на него, я опустил голову; но голос был так ласков, что я собрал всю свою смелость и, подняв голову, увидел, в мундире с эполетами и саблей на боку, того самого пассажира в шотландском плаще, который хотел распечатать мое письмо и которому я сказал в глаза, что он не джентльмен.

   Мне казалось, что я вот так и умру здесь, подобно тому мичману, которого нашли мертвым на сундуке. Я уже готов был упасть на колени и просить прощения, как капитан, заметив мое смущение, разразился смехом и сказал:

   - Так вы узнали меня, мистер Симпл? Успокойтесь, вы исполняли свою обязанность, не позволив мне распечатать письмо, так как вы предполагали, что я не тот, кому оно адресовано. И потому вы имели право сказать, что я не джентльмен; я прощаю вам. Теперь не угодно ли вам сесть и позавтракать? Капитан Кортнеи, - обратился он к другому капитану, сидевшему за столом, - это один из юношей, недавно поступивший на службу. Мы были вчера пассажирами в одной и той же карете.

   Потом он рассказал ему о случившемся, чему оба чистосердечно смеялись.

   Я немного ободрился, но меня все еще беспокоило произошедшее в театре, и я думал, что он, может быть, не узнал меня. Другой капитан вскоре освободил меня и от этого страха.

   - Вы были прошлой ночью в театре, Савидж? - спросил он.

   - Нет, я обедал у адмирала. Невозможно расстаться с этими девочками; они так забавны.

   - А я думаю, что вас любовь приковывает к этому дому.

   - Вовсе нет, честное слово! Это могло случиться, если бы у меня было время определить, которую я больше люблю. Сейчас моя жена - корабль, и это единственная жена, которую я буду иметь, пока не сяду на мель. "Хорошо, - подумал я, - если он не был в театре, то, значит, я обидел не его. Теперь мне остается только дать ему рому и сделать таким образом своим другом".

   - Скажите, мистер Симпл, как поживают ваш батюшка и ваша матушка? - спросил капитан.

   - Слава Богу, покорно вас благодарю, сэр; они просят кланяться вам.

   - Очень благодарен им. Теперь, я думаю, чем скорее вы подниметесь на борт и начнете приучаться к службе, тем лучше.

   "Совершенно то, что говорил мне мичман, - те же самые слова, - думал я. - Так, стало быть, все это правда!" И я снова почувствовал дрожь.

   - Я хочу дать вам небольшой совет, - продолжал капитан. - Во-первых, повинуйтесь своему начальству беспрекословно; мое, а не ваше дело судить, справедливо ли приказание, или нет; во-вторых, никогда не бранитесь и не пейте крепких напитков. Первое безнравственно и недостойно джентльмена, второе - низкая привычка, которая со временем очень усиливается. Я сам никогда не прикасался к вину и надеюсь, что мои джентльмены будут также от него воздерживаться. Теперь ступайте и, как только привезут вам форменное платье, извольте явиться на борт. А пока, так как во время нашего путешествия я имел случай познакомиться с вашим характером, позвольте посоветовать вам не быть слишком откровенным с людьми, которых вы видите в первый раз, иначе вы легко можете совершить неблагоразумный поступок. Прощайте.

   Я вышел из комнаты с низким поклоном, радуясь, что так легко преодолел то, что казалось мне морем затруднений, но голова все еще была занята тем, что мне наговорили мичманы и что так несообразно было со словами и поступками капитана.

   Придя в гостиницу "Голубые Столбы", я застал мичманов по-прежнему в кофейной и рассказал им обо всем случившемся. Когда я закончил, они разразились смехом и сказали, что пошутили со мной.

   - Хорошо, - сказал я, обращаясь к тому из них, который приходил будить меня утром, - вы можете называть это шуткой, но я называю это ложью.

   - Скажите, мистер Зеленое Стекло, это вы мне говорите?

   - Точно так, - подтвердил я.

   - В таком случае, сэр, как джентльмен, я требую удовлетворения. Черт возьми! Лучше смерть, нежели бесчестье.

   - Я не откажусь удовлетворить вас, - парировал я, - хотя и не желаю дуэли. Батюшка советовал мне избегать ее, потому что этим мы оскорбляем нашего Творца; но так как он знал, что я должен поддерживать достоинство офицера, то позволил мне поступать по желанию в тех случаях, когда я подвергнусь этой несчастной необходимости.

   - Мы после успеем наслушаться проповедей вашего батюшки, - возразил мичман (я успел уже сказать, что мой отец принадлежал к духовенству), - теперь главный вопрос: хотите вы драться или нет?

   - Нельзя ли дело уладить иначе? - вмешался другой. - Не захочет ли мистер Зеленое Стекло отказаться от своих слов?

   - Мое имя Симпл, сэр, а не Зеленая Пачка, - возразил я, - так как он солгал, то я не возьму своих слов назад.

   - Ну, так дуэль должна состояться, - сказал мичман. - Робинсон, вы обяжете меня, если согласитесь быть моим секундантом.

   - Это неприятная обязанность, - заметил тот, - вы так искусно стреляете; но так как вы просите, то я не могу отказать. Мистер Симпл, кажется, не имеет здесь друга?

   - Нет, имеет, - возразил другой мичман. - Он горячий парень, и я хочу быть его секундантом.

   Решили, что мы на следующее утро будем стреляться. Я рассудил, что, как офицеру и джентльмену, мне неприлично отказаться; но это было мне очень не по сердцу. Не прошло еще и трех дней, как я предоставлен самому себе, и я уже успел напиться и должен теперь драться на дуэли. Я удалился в свою комнату и написал матушке длинное письмо, в которое вложил прядь своих волос. Слезы полились у меня из глаз при мысли, как будет горевать она, если меня убьют; я попросил Библию у трактирного слуги и читал ее весь остальной день.

  

  

   Проснувшись на следующее утро, я почувствовал в груди какую-то тяжесть, в которой не мог отдать себе отчета; но, встав с постели и собрав рассеянные мысли, я вспомнил, что через час или два должен решиться вопрос: жить мне или нет. Я усердно помолился Богу и решил не пятнать свою совесть кровью ближнего, а выстрелить в воздух. Возымев это намерение, я уже не чувствовал прежнего беспокойства.

   Не успел я одеться, как в комнату вошел мичман, вызвавшийся быть моим секундантом, и объявил, что дуэль назначена в саду, позади гостиницы, и что мой противник отличный стрелок, так что я непременно буду подстрелен, если не застрелен.

   - А в чем разница между подстреленным и застреленным? - спросил я - Я не только в жизни своей не был на дуэли, но даже ни разу не стрелял из пистолета.

   Он объяснил мне, что подстрелить - значит попасть в руку или ногу, а застрелить - убить наповал, попав в грудь.

   - Но, - продолжал он, - неужели вы никогда не были на дуэли?

   - Нет, - отвечал я. - Мне еще едва пятнадцать лет.

   - Едва пятнадцать! А я думал, вам, по крайней мере, восемнадцать!

   Я действительно был слишком высок и силен для своего возраста, и все считали меня старше годами, чем я был на самом деле.

   Я оделся и последовал за секундантом в сад, где собрались уже мичманы и несколько трактирных слуг. Все они казались очень веселыми, как будто ставили жизнь ближнего ни во что. Секунданты, после краткого совещания, отмерили двенадцать шагов, и каждый из нас занял свой пост. Кажется, я был бледен, потому что мой секундант, подойдя, шепнул мне, чтоб я не боялся. Я отвечал, что ничего не боюсь, но что считаю эту минуту слишком торжественной. Секундант противника выступил вперед и спросил, не хочу ли я извиниться, но я отказался, как и прежде. Нам подали по пистолету, и секундант показал мне, как нужно спускать курок. Решили, что мы по первой команде выстрелим оба в одно время. Я был уверен, что меня ранят, если не убьют, и, закрыв глаза, выстрелил в воздух. Я чувствовал, как закружилась у меня голова, мне показалось, что я ранен; но, к счастью, это было не так. Пистолеты были заряжены снова, и мы вторично выстрелили. Тут вмешались секунданты и заставили нас пожать друг другу руки. Я с удовольствием согласился на это; мне казалось, жизнь моя спасена чудом. Мы возвратились в кофейную и сели завтракать. Мичманы сказали мне, что они служат на одном корабле со мной и что очень приятно видеть, что я в состоянии выдержать огонь, потому что капитан их страшный человек для тех, которые обращаются в бегство перед неприятельской батареей.

   На следующий день с повозкой прибыл мой сундук; я снял свое зеленое платье и надел форменное. У меня не было треугольной шляпы с загнутыми кверху полями и кинжала, какие носили тогда военные, потому что мистер Хандикок упустил из виду эту статью и решил, что я достану себе все это в Портсмуте. Справившись о цене этих вещей, я нашел, что они стоили гораздо больше того, что у меня было в кармане. Я изорвал письмо, написанное матушке перед дуэлью, и написал другое, в котором просил прислать денег для покупки кинжала и загнутой шляпы. Потом я вышел в своем мундире, которым, признаюсь, довольно-таки гордился. Теперь я был уже офицер на службе его величества, конечно, не большого чина, но все-таки офицер и джентльмен; я решился поддержать достоинство этого звания, хотя меня и считали глупейшим в семействе.

   Подойдя к месту, называемому Саллипорт, я встретил молодую леди, прекрасно одетую, которая, посмотрев на меня очень пристально, спросила:

   - Вы довольны своим бельем, мичман?

   Я был поражен этим вопросом и еще более участием, которое она, казалось, принимала в моих делах.

   - Благодарю вас, - ответил я. - У меня четыре уиндзорские рубашки и два желтых воротника, которые надобно выстирать.

   Она улыбнулась ответу и пригласила меня к себе обедать. Меня удивило это учтивое предложение, которое я, по своей скромности, приписывал более мундиру, нежели личным достоинствам. Не желая отказаться, я ответил, что соглашаюсь с удовольствием. И счел предложить руку, которую леди приняла, и мы отправились по Хай-стрит к ее дому.

   Неподалеку от дома адмирала я заметил моего капитана, шедшего навстречу мне с адмиральскими дочерьми. Я весьма рад был случаю показать ему, что знаком с дамами не хуже его собственных, и, проходя мимо него с молодой леди, бывшей под моим покровительством, отвесил ему низкий по