Марриет Фредерик - Персиваль Кин

   - Правда, ты забылся; но эта доверенность охранит меня на будущее время, и я буду считать себя в совершенной безопасности до тех пор, пока ты не возвратишь мне свободу.

   - Итак, ты по-прежнему хочешь оставить нас?

   - У меня есть друзья и родные, меня призывает служба. Что могу я приобрести, оставаясь здесь, кроме твоей дружбы? Ты знаешь, что я никогда не захочу быть пиратом и желаю, чтобы даже ты отказался от своего ремесла.

   - А кому же быть пиратами, если не черным? - спросил Винцент. - Разве над ними не тяготеет проклятие Каина? Разве они не отверженники? Не должны ли руки их быть подняты на все, кроме своего племени? Араб не тот ли же пират пустыни и песчаного моря? Черный цвет есть цвет пиратов. Даже белые пираты чувствуют это и поднимают черный флаг.

   - Во всяком случае, это ремесло редко имеет хороший конец.

   - Что нам до этого? Умереть можно только один раз, и не все ли равно, когда? Уверяю тебя, что я не нахожу жизнь столь прекрасною, чтобы дорожить ею. Есть одно только чувство, которое никогда не иссякнет, не надоест - это месть.

   - Неужели любовь и дружба не прекрасные чувства?

   - Я столько же знаю любовь, как и ты. Говорят, что дружба постояннее и в доказательство того, как она постоянна, я навел на тебя пистолет, и если бы он не осекся, я убил бы единственное существо, к которому когда-либо питал дружбу на свете.

   - У тебя дурная привычка - иметь при себе заряженные пистолеты. Я уверен, что ты бы сожалел, если бы убил меня.

   - Като, в моих руках была жизнь многих людей, и многих будет еще до моей смерти. Я никогда не раскаивался ни в одном поступке, ни в одном убийстве, и никогда не раскаюсь. Но говорю тебе откровенно, я был бы самым несчастным человеком, если бы убил тебя.

  

   Здесь кончился наш разговор, который я привел нарочно, чтобы показать странный характер этого необыкновенного человека, с которым я так сблизился.

   К утру мы снова были на якоре в бухте и по-прежнему раскинули палатки. Мы пробыли здесь около двух недель, и в это время я более и более сближался с капитаном. Он всеми силами старался возобновить во мне прежнюю к нему доверенность и успел в том. Однако такой образ жизни утомлял меня. Мне все снились убийства, кровь, и не один раз я думал убежать, но мое обещание останавливало меня.

   Однажды часовой подал сигнал, что видит судно. Винцент тотчас взошел на скалу, и я последовал за ним. То была длинная красивая шкуна. Винцент несколько времени рассматривал ее, потом передал мне трубу и спросил, что я думаю об этом судне? Я отвечал, что это военная шкуна.

   - Да, - сказал он, - я хорошо ее знаю; это "Стрела"; она ищет меня. Вот уже в третий раз ее посылают за мною. Раз как-то мы поменялись несколькими залпами; но на горизонте показалось еще военное судно, и я принужден был ее оставить. Теперь она не скажет, что я бегу от нее, и завтра я дам ей случай взять нас, если может, но если я возьму ее, то ты можешь угадать последствия.

   Мы долго следили за движениями шкуны. Винцент сошел вниз, готовясь сняться с якоря, и оставил мне трубу. Я снова стал рассматривать шкуну и заметил, что она делает кому-то сигналы.

   "Итак, она не одна, - подумал я, - и Винценту не так легко будет взять ее, как он думает". Но я напрасно искал другого судна, я не мог его видеть и заключил, что оно должно быть где-нибудь за берегом.

   Сигналы повторялись до сумерек; тогда я сошел со скалы и увидел, что пираты деятельно работали, готовясь сняться с якоря. Я не сказал Винценту ни слова о сигналах. Мне казалось, что я скоро буду на свободе.

   К десяти часам все было готово. Винцент сказал пиратам, что видна английская военная шкуна, и что он намерен с нею сражаться; они были довольны и готовы ему повиноваться.

   Едва "Стелла" вышла из бухты, как все уже готово было к сражению. Пройдя пять миль, мы легли вдоль берега и взяли курс к Гаване.

   Тогда Винцент сошел вниз. В последнее время я спал на софе, но в эту ночь не раздевался, ожидая, что мы будем сражаться с рассветом.

  

   "Стрела" узнала, что бухта пиратов находится на восточной оконечности острова и крейсировала около этого берега, но не могла найти ее.

   Винцент бросился на другую софу, и я, не желая заводить с ним разговора, притворился спящим; я слишком занят был своими собственными мыслями и чувствовал, что в такую минуту у нас не может быть ничего общего. Он скоро заснул и бредил во сне. Он как будто сражался, отдавал приказания, несколько слов кричал громко; потом казалось, что он взял английскую шкуну и хотел по обыкновению казнить пленных. Я вздохнул, услышав неясные угрозы и дикий смех, срывавшийся с его уст. Я встал и взглянул на спящего; руки его были беспрестанно в движении, и кулаки сжаты. О, Боже, какую ужасную повесть дикой мести предвещала эта усмешка! Я преклонил колена и стал молиться, чтобы не сбылись его намерения. Вставая, а услышал шум на палубе, и один из негров взошел в каюту.

   - Далеко ли шкуна? - вскричал Винцент вскакивая.

   - В четырех милях.

   - По местам; я сейчас буду наверх.

   Винцент взял саблю и, осмотрев пистолеты, заткнул их за пояс. Я по-прежнему притворялся спящим. Выходя из каюты, он обернулся ко мне и сказал: "Он спит, бедняжка, зачем мне будить его? Скоро его разбудят пушки". Сказав это, он вышел.

   Я не знал, что делать. Наверху я считал себя не совсем безопасным, и что стал бы я там делать? Зачем мне стоять под выстрелами моих друзей или предоставлять жизнь на волю негров? И я решился остаться в каюте.

   Негры вошли в каюту, под которою была крюйт-камера. Люки закрыли, и я остался в темноте. Я мог слышать только приказания капитана и из них старался понять, что происходит наверху.

   Нас стали окликать с другого судна, и ответом "Стеллы" был залп. В этом нельзя было ошибиться. "Стелла" поворотила на другой галс и дала залп с другого борта, не дождавшись ответа неприятеля. Наконец, он ответил, и когда ядра просвистели мимо или ударились в борт, мною овладело какое-то странное чувство. Я никогда еще не был в сражении, и, признаюсь, это было чувство страха, но оно так смешано было с любопытством, что я сам не мог различить своих чувств. Мне хотелось выбежать наверх, но мысль, что я не буду в безопасности между пиратами, удержала меня, и я остался.

   Залпы быстро следовали один за другим, и раненые, которых беспрестанно носили вниз, сказали мне, что сражение сделалось жарким. Изредка слышалась команда Винцента, беспрестанно делали какой-нибудь новый маневр, а пушки продолжали действовать без остановки. Наконец, сквозь люк показался свет, и я вышел из каюты; палуба завалена была ранеными и умирающими, просившими воды. Я обрадовался, что могу что-нибудь делать, и стал разносить им воду. Около тридцати человек лежали без помощи, потому что на "Стелле" не было медика.

   Принесли еще несколько раненых, и один из прежних стал разговаривать с людьми, носившими раненых. Из разговора их я узнал, что с рассветом показался английский фрегат, который шел к ним и был уже в пяти милях под ветром; что теперь пираты ведут отступной бой со шкуною, находящеюся у них на ветре, и стараются уйти. Это объяснило мне сигналы, деланные накануне английскою шкуною. Беспокойство мое усилилось при этом известии. "Стелла" старалась убежать и несла такие паруса, что я стал бояться, чтобы она не успела уйти.

   Сражение между двумя шкунами продолжалось, но выстрелы уже не разбивали "Стеллу", и раненых перестали носить вниз; можно было догадаться, что оба судна старались сбить друг у друга мачты, одно - чтобы убежать, другое - чтобы воспрепятствовать его бегству. Я готов был отдать свою левую руку, чтобы только выйти наверх. Я подождал еще с полчаса, но тогда любопытство пересилило страх, и я выглянул из фор-люка. Люди работали у пушек с наветренной стороны, подветренная была чиста и, выскочив на палубу, я забрался на мачту, откуда мог видеть все на ветре и под ветром. Под ветром я заметил фрегат милях в четырех от нас под всеми парусами; я тотчас узнал в нем "Каллиопу", мой фрегат, и сердце мое сильно забилось при мысли, что я, быть может, снова буду служить на нем.

   На ветре сквозь дым в одной миле виднелась шкуна "Стрела", лежавшая одним галсом со "Стеллою". Каждые десять секунд дым, вылетая из ее пушек, расстилался по воде, и ядра свистели около нашего рангоута. Она немного потерпела от наших выстрелов; паруса ее были исстреляны, но рангоут не поврежден. Тогда я осмотрел мачты и такелаж "Стеллы"; повреждения ее были почти те же, что и у "Стрелы"; паруса исстреляны, но рангоут цел.

   Море было гладкое, хотя ветер свежел, и обе шкуны шли по шести или семи миль в час; но "Стелла" имела лучший ход и перегоняла своего противника. Я понял, что все зависит от верного выстрела, и довольный тем, что видел, сошел вниз.

   Более получаса продолжался безуспешно огонь с обеих сторон, но в это время раздался радостный крик негров, и я услышал, как они кричали, что у "Стрелы" сбита фор-стеньга. Голос Винцента ободрял пиратов, между тем как сердце замирало во мне с отчаяния.

   Выстрелы стали реже, потому что "Стелла" проходила перед носом у английской шкуны, и негры громко смеялись наверху. Через несколько минут огонь совсем прекратился, и я уже думал, что "Стелла" оставила своих преследователей далеко за собою, как вдруг целый залп грянул на нас, и наверху послышались треск и смятение.

   Я побежал туда взглянуть, что случилось. Оказалось, что в то время, когда "Стелла" хотела пройти перед носом у "Стрелы", последняя также привела к ветру и сделала последнее усилие, дав залп всем бортом. Два ядра ударили в грот-мачту, и она упала. Я понял, что судьба "Стеллы" решена - ничто не могло спасти ее; она могла еще сражаться со шкуною, но ей уже невозможно было уйти от фрегата.

   Я убежал вниз, в каюту; я боялся, чтобы негры не заметили радости на моем лице. Я услышал грозный голос капитана и его проклятия и благодарил Бога, что был не возле него. Обломок мачты бросили в воду; я слышал, как Винцент ободрял негров, убеждая их, что лучше умереть на пушках, чем висеть, как собакам, на реях. Некоторые из них спустились вниз и стали пить вино.

   Английская шкуна догнала нас, и бой начался на пистолетном выстреле. Никогда не забуду, что происходило в продолжение каких-нибудь трех четвертей часа. Негры, большею частью пьяные, сражались с неимоверною яростью; их крики, вопли и ужасные проклятия смешивались с громом пушек и треском рангоута, криками раненых и громким голосом Винцента. Страшно было и внизу: густой дым окружал все, раненых бросали в люки, и негры беспрестанно бегали за вином и опять выбегали наверх к пушкам.

   Вдруг выстрелы полетели к нам с подветра, и мы очутились между двух огней. Фрегат догнал нас и лег борт о борт. Но "Стелла" продолжала отстреливаться обоими бортами, хотя выстрелы ее становились постепенно реже и реже, между тем как фрегат открыл по ней сильнейший огонь.

   Мною овладело такое беспокойство, что я не мог долее оставаться на месте; я побежал по нижней палубе через убитых и раненых и взглянул из люка. Боже! Какая ужасная сцена представилась моим глазам! Многие пушки были сбиты, палуба завалена обломками, опьяневшие или убитые негры, валялись по всем направлениям, разорванные в куски. Такой кровавой сцены я никогда более не видел. Из целого экипажа осталось не более двадцати человек, и эти валялись по палубе, истомленные работою или бесчувственные от вина.

   Сражение кончилось; ни одного человека не осталось у пушек; два или три негра были убиты на моих глазах выстрелами с фрегата. Где Винцент? Я не смел отыскивать его и даже боялся с ним встретиться. Я опять спустился вниз и пошел в каюту; пороху более не требовали, и там не было ни души. Вдруг кто-то стал спускаться в люк; по походке я узнал капитана. Было так темно, и каюта была так полна дыму, что он не мог меня заметить, хотя я видел его. Он был ранен; войдя в каюту, он схватился за пистолеты и пошел к крюйт-камере. Я понял его намерение: он хотел взорвать себя на воздух.

   Нельзя было терять времени. Я проскользнул мимо него, выбежал наверх и бросился в море. Я еще не успел вынырнуть, когда услышал и почувствовал взрыв; он был так силен, что я едва не лишился чувств. Я чуть помню, как мне удалось схватиться за какой-то обломок и вынырнуть с ним вместе между остатками разбойничьего судна.

   Через несколько минут я пришел в себя и, осматриваясь кругом, заметил в ста саженях шкуну "Стрелу", совершенно разбитую, и невдалеке от нее мой фрегат, чистый и блестящий, как будто он сейчас вышел из гавани. "Каллиопа" делала какой-то сигнал шкуне, и шкуна отвечала. Но я напрасно ожидал, что она спустит шлюпку. Дело в том, что "Каллиопа" сигналом приказывала ей спустить шлюпку, но шкуна отвечала, что все ее шлюпки разбиты и не могут держаться на воде. Тогда я заметил, что фрегат спустил катер свой на воду, и считал себя спасенным, когда увидел, что катер идет ко мне.

   Через несколько минут катер подошел к массе плавающих обломков, и матросы, перестав грести, начали осматривать их; заметив меня, они стали держать ко мне, подняли меня и положили в шлюпку. Я встал на ноги и хотел идти на корму, но мичман, бывший на шлюпке, сказал гребцам:

   - Возьмите этого проклятого пирата на бак - не пускайте его сюда!

   - Ого, мистер Ласселес, - подумал я, - так вы не узнаете меня.

   Я совсем позабыл, что я черен, но один из гребцов, схватив меня за ворот, передал на бак и сказал:

   - Возьмите негра; он еще молод для виселицы.

   Я не счел за нужное открыться. Страсть к проказам опять родилась во мне. Видя, что только я один остался в живых, они стали грести к фрегату, а мичман пошел донести обо мне. Меня передали на фрегат, и я молча стоял на шкафуте, между тем как капитан и старший лейтенант говорили с мистером Ласселесом. В это время Томушка Дотт подошел ко мне и, приложив палец к левому уху, щелкнул языком, как будто говоря: тебя повесят, приятель.

   Я не мог удержаться, чтобы не сделать ему первый масонский знак, которым я учил Грина; тогда мистер Дотт изъявил сильное негодование и назвал меня дерзким мошенником. Матросы, стоявшие около нас, смеялись, но никто не узнавал меня, потому что не только лицо мое было черно, но я покрыт был с ног до головы смесью соленой воды с порохом, которая еще более препятствовала им различить мои черты.

   - Привести сюда негра! - сказал старший лейтенант.

   Я тотчас подошел и, приблизясь к капитану Дельмару и старшему лейтенанту, за которыми стояли все офицеры, любопытствуя знать, что я буду рассказывать.

   Я приложил руку к голове за неимением шляпы и сказал: честь имею явиться, как обыкновенно говорят офицеры, приезжая на корабль.

   - Боже! Этот голос!.. Кто ты? - вскричал капитан Дельмар, отступая назад.

   - Мистер Кин, - отвечал я, опять прикладывая руку к голове.

   Боб Кросс, стоявший со многими матросами недалеко от меня, позабыв дисциплину, подбежал ко мне и схватил меня за обе руки, смотря мне в лицо.

   - Это он, капитан, это он! Ура, ура! - и все матросы кричали ура вместе с ним.

   - Боже мой, так вы не взлетели на воздух? - сказал старший лейтенант, подходя ко мне. - Не ранены ли вы? Он совсем черен. Где доктор?

   - Нисколько не ранен, - отвечал я.

   - Пусть его возьмут вниз и осмотрят, - сказал капитан с некоторым волнением, - и если он не ранен, то пришлите его ко мне в каюту.

   Капитан спустился вниз, а я стал здороваться с Доттом и другими офицерами. Казалось, что мое возвращение необыкновенно всех обрадовало. На кубрике меня осмотрели, и все удивились, что я не ранен, и еще более удивились тому, что я был черен с головы до ног, и что эту краску нельзя было смыть.

   - Каким же это образом вы переменили свой цвет? - спросил старший лейтенант.

   - Последние три месяца я был негром. О, это длинная история, но я пойду вместе с вами к капитану и расскажу ее.

   Надев свой мундир, я пошел со старшим лейтенантом в капитанскую каюту и начал подробно рассказывать все, что со мною случилось.

   Когда я кончил, мистер Гипслей вышел из каюты наверх, и я остался наедине с капитаном.

   - Признаюсь, что я уже считал вас погибшим, - сказал капитан Дельмар. - Мы взяли матросов со шлюпкой на другое утро, и они донесли, что вы утонули в каюте. Бездельники! Они осмелились оставить вас.

   - Они не виноваты, капитан: вода была очень высока в каюте, и я не отвечал на их оклик.

   - Они окликали вас?

   - Да, я слышал их сквозь сон и не отвечал им.

   - Ну, я очень рад за них; но мы так уверены были в вашей потере, что я уже написал о ней вашей матушке. Странно, что уже в другой раз я напрасно опечалил ее. У вас заколдованная жизнь, мистер Кин.

   - Я бы желал жить долее, чтобы оправдать ваше доброе обо мне мнение, - отвечал я.

   - Дай Бог, мистер Кин, - ласково отвечал капитан. - Все это время вы благородно вели себя; это приносит вам честь, и матушка ваша может гордиться вами.

   - Благодарю вас, капитан, - отвечал я, восхищенный его словами, зная, что вместе с матушкою он будет также гордиться мною.

   - Впрочем, в этом маскараде вы не можете еще исполнять своей обязанности по службе, - продолжал капитан. - Но я надеюсь, что краска скоро сойдет. Вы обедаете сегодня со мною; теперь ступайте к товарищам.

   Поклонясь почтительно, я вышел из каюты, довольный собою, и поспешил к товарищам, пожав мимоходом руку Бобу Кроссу, который, как родной, радовался моему возвращению.

   Предоставляю читателю воображать, сколько мне приходилось рассказывать наверху и в кают-компании.. Старший лейтенант не мог заставить ни одного офицера заниматься делом. Два или три дня я был самою важною особою на фрегате. После этого я мог спокойно рассказать свою историю Бобу Кроссу.

   Боб Кросс, выслушав меня, сказал:

   - Ну, мистер Кин, трудно сказать, к чему рожден человек прежде его смерти; но мне кажется, что вы рождены к чему-нибудь необыкновенному. Вам нет еще шестнадцати лет, а вы действовали лучше взрослого человека. Вы находились в самых затруднительных положениях и всегда счастливо выпутывались из беды. У вас старая голова на молодых плечах; вы в одно время и резвый мальчик, полный шалостей, и смелый, решительный человек. Говорят, что случай делает человека, и это сбылось над вами; но странно, что один и тот же мальчик крадет изюм у комиссара и заставляет разбойника-негра исполнять свою волю. Мы два раза считали вас на том свете, и два раза вы оживали. Теперь я скажу вам славные новости, мистер Кип; вы не знаете, как высоко ценят вас капитан и офицеры; зависть иногда ослепляет людей, и правду тогда только говорят о человеке, когда считают его мертвым. Уверяю вас, что не только офицеры, но и капитан, искренно жалели о вашей потере, и теперь капитан, верно, гордится вами. В тот самый день, как вы сюда приехали, я слышал разговор капитана с лейтенантом, и я только могу сказать вам, что ваше счастье в ваших же руках, только не подавайте вида капитану Дельмару, что знаете что-нибудь о вашем родстве с ним.

   - Этого я, конечно, не сделаю, - отвечал я, - потому что он может переменить свои чувства ко мне.

   - Конечно; я часто думал о вас и наблюдал за капитаном, прислушиваясь к его разговору, особенно после обеда, потому что вино лучше развязывает язык людям. Величайшим несчастьем для вас может быть то, если капитан женится и будет иметь детей. Но я часто слышал, что капитан выказывал отвращение к женитьбе и смеялся над людьми, которые хотели жениться, и я радовался за вас, мистер Персиваль. После сорока лет человек редко думает о женитьбе, а капитану, я думаю, уж около пятидесяти.

   - Да; но если его брат умрет, капитан будет лордом де Версли и наследует огромное состояние. Тогда он женится, чтобы иметь наследников.

   - Конечно, он может это сделать, - отвечал Кросс, - но еще Бог знает, будут ли у него дети; цыплят по осени считают. Вам остается только желать, чтобы брат его был так же крепок, как наши старые адмиралы..

   - Отчего адмиралы так долго живут?

   - Мне кажется, оттого же, отчего соленое мясо держится долее свежего. Морская пена сорок или пятьдесят лет омывает им лицо и платье, и, таким образом, они напитываются солью. Вы долго ли думаете ходить здесь негром?

   - Не знаю, но капитан сказал мне, что покуда не сойдет краска, чтобы я не вступал в должность; поэтому я надеюсь, что она сойдет не скоро.

   - Вы говорите, как мичман, но послушайте моего совета - возьмите трубу и ступайте наверх.

   - К несчастью, ее уж нет. Но это была славная труба; она спасла мне жизнь.

   - Да, эта шутка так же хорошо кончилась, как и масонские знаки с мистером Грином. Мне кажется из него никогда на выйдет хорошего моряка; ему бы лучше готовиться в комиссары. Но бьет восемь склянок, мистер Кин, и я думаю, пора пожелать вам доброй ночи.

  

   Шкуна "Стрела" сильно потерпела во время боя, потеряв своего командира и тринадцать человек матросов. Все полагали, что, если бы не было фрегата, пираты взяли бы ее, потому что "Стрела" потеряла все мачты и не в состоянии была вступить под паруса.

   С фрегата послали на шкуну плотников и лучших матросов для исправления ее повреждений, и на другой день мы пошли в Порт-Рояль, в Ямайку, донести об истреблении разбойничьего судна.

   Утром капитан Дельмар прислал за мною.

   - Мистер Кин, - сказал он, - теперь вы еще не можете вступить в должность, но я не хотел бы, чтобы вы оставались праздным; и потому советую вам заняться навигациею. Вы умеете вести счисление, но еще не знаете всей науки.

   - Я бы очень рад был знать навигацию, - отвечал я.

   - Я так и думал и говорил уже со штурманом, который согласился давать вам уроки. Завтра вы начнете и можете заниматься у меня в каюте. Теперь ступайте.

   Я поклонился, выходя из каюты, и, увидя Боба Кросса, пересказал ему слова капитана.

   На другой день штурман начал давать мне уроки; и я продолжал учиться до нашего прихода в Порт-Рояль. Здесь капитан донес адмиралу о сражении и рассказал мои похождения на разбойничьем корабле. Этот рассказ до того заинтересовал адмирала, что он просил капитана Дельмара привезти меня к нему на другой день обедать.

   Я все еще был очень черен, но это делало меня еще интереснее. Я снова рассказал свою историю, к удовольствию моих слушателей, особенно дам. По уходе моем адмирал и офицеры много хвалили меня, что было очень приятно капитану Дельмару.

   Моя странная история разнеслась везде. Губернатор услышал о ней и также пригласил меня к себе. Я скромно рассказал ее, имея в виду заслужить только одобрение капитана Дельмара.

   Стоя в Порт-Рояле я продолжал свои занятия в капитанской каюте, и так как капитан был большею частью на берегу, то в каюте его мне было очень весело. Однако не имея охоты учиться целый день, я был очень рад, когда Томушка Дотт прибегал ко мне; но не смея ходить в капитанскую каюту мимо часового, стоявшего дверей, он пробирался прямо с бизань-русленей в борт. Увидя вдали капитанский катер, Томушка проворнее обезьяны уходил тою же дорогою, а я начинал чертить прямоугольные треугольники. Я вставал, когда капитан входил в каюту.

   - Сидите, мистер Кин, - говорил он, - штурман хвалил вас, и для меня это очень приятно.

   В одно утро Том, по обыкновению, забрался ко мне в борт, и мы прилежно рисовали карикатуру на мистера Кольпеппера, когда капитанский катер пристал к фрегату, и мы тогда только узнали о приезде капитана, когда услышали, как он разговаривал со старшим лейтенантом, сходя по трапу.

   Дотту невозможно было убежать без того, чтоб его не увидели. Стол, стоявший посредине каюты, покрыт был синим сукном, падавшим до полу. Я показал на него Тому, когда часовой взялся за ручку двери, чтобы отворить ее капитану, и он бросился под стол, думая после как-нибудь убежать. Капитан взошел, и я, по обыкновению, встал со стула.

   - Мистер Кин, - сказал он, - мне нужно переговорить со старшим лейтенантом; потрудитесь на время выйти из каюты и скажите мистеру Гипслею, что мне нужно его видеть.

   - Что с вами, мистер Кин? - спросил старший лейтенант, заметив мое смущение.

   Я рассказал ему, что Дотт сидит под столом в капитанской каюте и может нечаянно услышать секретные приказания капитана.

   - Вы прекрасно поступили, мистер Кин, хотя я и знаю, как для вас неприятно доносить на своего товарища; но вы не сделали ему никакого вреда.

   Потом он засмеялся и сказал:

   - Впрочем, мистер Дотт не узнает, что вы его выдали, а я постараюсь постращать его.

   Сказав это, старший лейтенант вошел в капитанскую каюту. Я ожидал, что он тотчас откроет моего приятеля, но вышло иначе. Капитан взошел в боковую каюту, и мистер Гипслей последовал за ним, запер дверь и уведомил его о положении мистера Дотта. Капитан засмеялся, не находя, впрочем, в этом большой беды.

   Сказав, что было нужно, старшему лейтенанту, он вышел вместе с ним в большую каюту.

   - Прикажите тотчас отослать шлюпку с письмом, капитан? - спросил старший лейтенант.

   - Да, - отвечал капитан, садясь и принимая участие в шутке мистера Гипслея. - Часовой, скажи вахтенному офицеру, чтобы изготовили четверку, и пошли сюда мистера Дотта.

   Я был наверху; когда часовой высунул голову из люка и передал приказание капитана, я тотчас увидел, как испугается мистер Дотт.

   Четверка была готова, и мистера Дотта искали везде, но нигде не находили. Через несколько минут вахтенный мичман донес капитану, что четверка готова, но мистера Дотта нигде нет...

   - Нигде не могли найти! Не упал ли он за борт? - сказал капитан.

   - Нет, он, верно, спит где-нибудь, - отвечал старший лейтенант, - верно, в сетках.

   - Он, кажется, очень беспокойный мальчик, - заметил капитан.

   - Совершенно беспокойный и ленивый, - отвечал старший лейтенант. - Часовой, нашли ли мистера Дотта?

   - Никак нет-с; его искали везде и не нашли на фрегате..

   - Странно, - заметил капитан.

   - О, он скоро явится; но не худо бы дать ему дюжины две или три ударов, чтобы он был исправнее по службе.

   - Да, я непременно это сделаю, - отвечал капитан Дельмар, - и поручаю вам наказать его, как только его найдут. Надеюсь, что с ним ничего не случилось особенного.

   - Что может с ним случиться? - сказал старший лейтенант, - если бы комиссар доставил сегодня изюм, то мистера Дотта надо бы искать у баталера в каюте; но сегодня ничего не доставили. Не забрался ли он в ахтер-люк в то время, когда раздавали вино, и не сидит ли он теперь там?

   - Делать нечего, нужно послать другого мичмана. Позвать мистера Кина, - сказал капитан. Часовой пришел за мною, и я явился. - Мистер Кин, поезжайте с этим письмом на берег, отдайте его смотрителю адмиралтейства и привезите мне ответ.

   - Слушаю, капитан, - отвечал я.

   - Не видели ли вы мистера Дотта? - спросил старший лейтенант. - Вы всегда бываете вместе.

   - Я видел его перед самым приездом капитана, но с тех пор нигде не находил его.

   - Хорошо, мы после с ним разделаемся, - сказал капитан. - Поезжайте, мистер Кин.

   Я заметил, что капитан и старший лейтенант засмеялись, когда я выходил из каюты. Скоро после моего отъезда капитан также уехал на берег; но Дотт до того был напуган, что не смел выйти из-под стола, ожидая, что его тотчас накажут, и решился остаться там до моего возвращения.

   Только что я приехал на фрегат и отдал ответ старшему лейтенанту, я поспешил в каюту, и тогда только бедный Том выполз из-под стола. Слезы катились по его лицу.

   - Меня накажут, Кин, непременно накажут. Научи, что мне делать, что сказать?

   - Скажи правду, это самое лучшее.

   - Сказать капитану, что я сидел под столом? Никогда!

   - Как хочешь, - сказал я. - Но если ты скажешь правду, то тебя может быть накажут, а если не скажешь, то накажут наверное.

   - Знаешь что: если мистер Гипслей увидит меня сегодня или завтра, то непременно накажет; но если я спрячусь на два или на три дня, то все подумают, что я упал в воду и скажут: "Бедный Дотт!" А когда я явлюсь, то, может быть, так обрадуются, что простят меня.

   - Конечно, - отвечал я, восхищенный такою мыслью. - Непременно простят.

   - Старший лейтенант говорил, чтобы меня искали в ахтерлюке. Куда же мне спрятаться?

   - Останься до вечера под столом, а тогда ты можешь пробраться в угольный ящик, где так темно, что тебя не увидят, если даже будут доставать уголья. Там ты можешь просидеть два дня, а после, что Бог даст.

   - Славное место, - заметил Том, - но все лучше, чем быть наказанным. Будешь ли ты приносить мне есть и пить?

   - Положись на меня, - отвечал я. - Я всякий вечер буду приносить тебе что-нибудь.

   - Итак, я решился, - сказал он и, услышав шум, снова спрятался под стол.

   Когда смерклось, я снабдил Тома провизиею, и он отправился, никем не замеченный, в угольный ящик.

   На другой день никто не мог понять, куда девался мистер Дотт. Все полагали, что он упал за борт и сделался добычей акул, в которых не было недостатка около Порт-Рояля. Все офицеры очень жалели о нем, исключая мистера Кольпеппера, который заметил, что ничего хорошего не могло выйти из мальчика, который таскал у него изюм.

   - Так вы думаете, что он стоит, чтобы его съели акулы, оттого, что взял у вас горсть дрянного изюма? - заметил второй лейтенант. - Будь я бедным Доттом, я бы напугал вас.

   - Я не боюсь мертвых, - отвечал мистер Кольпеппер, - они довольно смирны.

   - Быть может; но смотрите, чтобы вам от них не досталось.

   Между тем, как этот разговор происходил наверху, мне пришла в голову чудесная мысль. Ночью я пошел к Дотту, который ужасно устал, сидя на угольях, я принес ему вина, мяса и сухарей и утешал его, рассказав, как все жалели о его пропаже.

   Том хотел тотчас выйти из угольного ящика, но я сказал ему, что капитан этот день пробыл на берегу, и что надобно прежде возбудить его сострадание, заставив его думать, что Дотт упал за борт. Том послушал моего совета и согласился остаться еще на день. Тогда я рассказал ему, что говорил про него мистер Кольпеппер, и прибавил:

   - Если мистер Кольпеппер как-нибудь увидит тебя, то постарайся, чтобы он принял тебя за привидение.

   - Непременно, - отвечал Том, - хоть бы меня втрое наказали за это.

   Расставшись с Томом, я вышел наверх и увидел Боба Кросса, который почти целый день был на берегу с капитаном.

   - Ну, мистер Кин, - сказал он, - теперь вы приняли свой прежний цвет, и я опять надеюсь вас видеть на капитанском катере.

   - Не думаю; я еще не кончил навигацию; но штурман говорит, если я буду все так же учиться, то мы кончим через две недели.

   - Да, он говорил капитану, что вы сделали большие успехи. Но я не могу не жалеть о бедном мистере Дотте; правда, он был большой шалун, но вместе с тем,. добрый, веселый мальчик. Вы, верно, также жалеете о нем, мистер Кин?

   - Нисколько, Боб, - отвечал я.

   - Мне странно это слышать от вас, мистер Кин; я думал, что у вас доброе сердце.

   - Я совсем не зол, Боб; но я открою тебе тайну, известную только мне и старшему лейтенанту. Мистер Дотт сидит в угольном ящике, правда, весь выпачканный, но живой и здоровый.

   Боб Кросс захохотал, когда я рассказал ему, что случилось с Томом.

   - Ну, мистер Кин, вы все такой же проказник, как прежде. Хорошо, что капитан не сердится на мистера Дотта.

   - Не бойся, Боб, - отвечал я. - Но мне необходима будет твоя помощь. Нам надобно испугать мистера Кольпеппера. Дотт явится ему в виде привидения.

   - Хорошо, я устрою это завтра к вечеру.

   На другое утро капитан приехал на фрегат. Между тем как он ходил по шканцам со старшим лейтенантом, последний донес ему, где находится мистер Дотт. Когда капитан сошел в каюту, я встал и, поклонясь почтительно, продолжал свое занятие. Он не сказал мне ни слова о Дотте. В это время вошел мистер Кольпеппер.

   - Капитан, что прикажете делать с вещами мистера Дотта, упавшего за борт? - сказал он с низким поклоном. - По законам, их должно продать с аукциона. Также, прикажете ли требовать на него провизию, или зачесть умершим?

   Капитан улыбнулся, обратясь ко мне, но я не поднимал глаз с книги.

   - Лучше подождем до завтра, мистер Кольпеппер, - отвечал он, - а там вы можете продать его вещи и выключить его из списков.

   Вечером капитанский катер, по обыкновению, возвратился на фрегат, и я поспешил встретить Боба Кросса.

   - Мне сначала надобно увидеть мистера Дотта и условиться с ним, - сказал он, сходя вниз. Когда через несколько минут он вышел опять наверх, мистер Кольпеппер также был наверху, и Боб подошел к нему.

   - Осмелюсь спросить, - сказал Боб, прикладывая руку к шляпе, - не говорил ли вам чего-нибудь капитан об угольях?

   - Нет, - отвечал мистер Кольпеппер.

   - Так, верно, он позабыл сказать вам.

   - Но угольев довольно, - заметил мистер Кольпеппер.

   - Не могу знать, но я слышал, как повар говорил, что мало.

   - Как мало! - вскричал испуганный комиссар. - Я сам осматривал сегодня вечером. У мичманов особенный стол, и они целый день стряпают.

   - Вы изволите говорить о мичманах, - заметил Кросс, - осмелюсь доложить, что я видел сегодня мистера Дотта, или его тень, хотя это и очень странно.

   Было почти совсем темно, мистер Кольпеппер взглянул на Кросса и отвечал: "пустое".

   - Я видел его своими глазами, - заметил Боб.

   - Где? - вскричал мистер Кольпеппер.

   - Здесь на фрегате; но не говорите об этом никому ни слова, а то надо мною станут смеяться; хотя я готов поклясться в истине моих слов. Я сам прежде никогда этому не верил, но теперь другое дело. Не лучше ли мне взять фонарь, идя за угольями?

   - Да, да, - отвечал мистер Кольпеппер, - но я сам пойду и посмотрю.

   Боб Кросс взял фонарь и пошел за мистером Кольпеппером. Койки были уже розданы, и они должны были сгибаться, идя по нижней палубе. Я последовал за ними.

   В угольный ящик нужно было спускаться по узкому трапу, что не легко было для такого старика, как мистер Кольпеппер. Но Боб Кросс спустился прежде и стал светить комиссару, который начал тихо спускаться. Когда они оба стояли уже на угольях, комиссар взял фонарь и стал осматривать.:

   - Да здесь будет углей на три месяца, - сказал он.

   - Взгляните, взгляните, - вскричал Кросс, отступая назад, - что это?

   - Где? - сказал комиссар оторопев.

   - Вот, вот, я говорил вам!..

   Комиссар взглянул и увидел Тома Дотта, стоявшего неподвижно, с поднятыми кверху руками, открытым ртом и вытаращенными глазами.

   - Караул! Помогите! - кричал комиссар, выронив фонарь, который потух и оставил их в темноте.

   Боб Кросс перескочил через него и выскочил на палубу, а вслед за ним Том Дотт, который сначала в отмщение попрыгал несколько раз по лицу и телу комиссара.

   Крик мистера Кольпеппера поднял тревогу. Караульный сержант подбежал с фонарем в то самое время, когда Том выскочил из угольной ямы. Увидя его черным, как трубочиста, сержант также был испуган; матросы высунули головы из коек, и некоторые из них также видели Тома.

   Боб Кросс, выскочив на палубу, стал кричать:

   - Тень мистера Дотта!

   Я притворился испуганным и побежал за ним. В нижней палубе поднялась суматоха. Старший лейтенант вышел из кают-компании и, увидя меня, спросил, что случилось? Я отвечал, что мистер Кольпеппер был в угольном ящике и видел тень мистера Дотта. Он засмеялся и ушел.

   Мистера Кольпеппера вытащили из угольного ящика. Он был в самом жалком виде, весь испачканный и истоптанный Доттом. Комиссара отнесли в каюту и уложили в койку.

   На другой день все дело объяснилось. Тома побранили и простили. Капитан очень смеялся и хотел рассказать все губернатору. Том никогда не узнал, как я услужил ему, а мистер Кольпеппер не догадался, что я подготовил им встречу.

   Я уже кончил навигацию и более не оставался в капитанской каюте. Мы пробыли еще три недели в Порт-Рояле и потом посланы были в крейсерство к берегам Южной Америки; здесь мы оставались около шести месяцев и взяли четыре богатых приза. На пути в Ямайку мы встретили шкуну, которая известила нас о взятии острова Курасаун четырьмя английскими фрегатами.

   Будучи недалеко от него и терпя недостаток в воде, капитан Дельмар решился подойти к Курасауну и стал там на якорь.

   Читатель, быть может, помнит, что старый голландец, которому я спас жизнь на разбойничьем судне, сказал мне, что он называется Вандервельтом и живет в Курасауне. На другой день вечером мы вошли в гавань, и все удивлялись, каким образом такая сильная крепость могла быть взята такими ничтожными силами. Комендант, думая, что мы можем быть полезными, приказал нашему капитану остаться при нем на две недели.

  

   На третий день после прибытия нашего в Курасаун я отправился на берег с намерением отыскать старого голландца. Состоя на капитанском катере, я часто бывал на берегу, но не мог сделать розысков, не смея отойти на шлюпки.

   В этот день после обеда я съехал на берег, но войдя в город, не нашел ни одного человека, говорившего по-английски. Наконец, отыскав дом мингера Вандервельта, большое, красивое строение, раскрашенное белыми и зелеными полосами, я подошел к дверям, у которых сидело несколько невольников. Они тотчас провели меня к старику, который сидел в креслах с трубкою во рту. Помня, что он говорил со мною по-английски, я подошел к нему и сказал:

   - Как ваше здоровье, мингер Вандервельт?

   - Слава Богу здоров, - отвечал он, вынимая трубку изо рта. - Что вам угодно? Вы, верно, присланы от английского командира? Что ему нужно?

   - Нет, - отвечал я, - я пришел не от командира, но чтобы видеть вас.

   - Только-то, - сказал старик, снова взявшись за трубку и продолжая курить.

   Меня удивил такой прием.

   - Так вы не знаете меня, мингер Вандервельт?

   - Нет, сударь, не имею этой чести. Я никогда прежде не видел вас и не знаю.

   При этих словах кровь закипела во мне.

   - Так позвольте пожелать вам доброго утра, - сказал я, уходя со всею гордостью обиженного мичмана, как вдруг лицом к лицу со мною столкнулась маленькая дочь старика. Она пристально посмотрела на меня, когда я проходил мимо; потом робко пошла за мной, смотря мне в лицо, и вдруг, притаив дыхание, схватила меня за руку. Я обернулся и готов был оттолкнуть ее от себя, но она вскрикнула и бросилась ко мне на шею.

   - Папа, папа! - кричала она, между тем как я старался вырваться от нее.

   Старик пришел.

   - Остановите его! Папа, не пускай его! - кричала она. - Это он! Это он!

   - Кто? - спросил старик.

   - Мальчик, который спас нас от пиратов, - отвечала малютка, заливаясь слезами у меня на руках.

   - Боже мой!.. Не может быть!.. Он был черен, душенька. Однако сходство удивительное, - сказал старик, смотря на меня. - Скажите мне, вы были нашим спасителем?

   - Да, - отвечал я, - но теперь это ни к чему не ведет. Не угодно ли вам будет взять