Марриет Фредерик - Королевская собственность

сказал ей последний несколько заискивающим тоном, так как ему ужасно не хотелось поднимать гвалт на весь дом. - Право, я сам сконфужен своей неловкостью!

   - Это почти совсем помогло вам, мамочка! - заметила Эмилия в простоте душевной. Однако за это замечание, к своему удивлению, она получила порядочного тумака.

   - Чего это вы сконфузились, м-р Рейнскорт? - сказала леди, которая, по справедливому замечанию дочери, почувствовала поразительное облегчение от этой операции. - Чего же вам конфузиться, что вы ударили меня в спину? Не лучше ли было бы пронзить тысячу раз мое сердце? Взгляните на эти письма, я прочитала их все! Да, конечно, вам было достаточно оснований держать меня в Гальвее. Но я не потерплю этого более. М-р Рейнскорт, я настаиваю на немедленном разводе!

   - Зачем же нам ссориться тогда, милая, раз мы вполне согласны в этом отношении? Сделай только милость, сядь, пожалуйста, и переговорим обо всем спокойно. Чего именно ты желаешь?

   - Во-первых, м-р Рейнскорт, удостоверения с вашей стороны, что я несчастная, оскорбленная женщина!

   - С удовольствием, милая, если это может служить для твоего благополучия. Это правда, что я никогда не знал тебе истинной цены!

   - Не унижайтесь, сударь, до лести, прошу вас. Во-вторых, приличное содержание, соответствующее вашим средствам!

   - Согласен, с удовольствием, м-с Рейнскорт!

   - В-третьих, дополнительный оклад на воспитание и на жизнь моей дочери, которая останется при мне!

   - И на это согласен!

   - Далее, м-р Рейнскорт, чтобы сохранить приличие, я желаю, чтобы для нашего местопребывания было отведено одно из наших многочисленных имений в Англии. Надо, чтобы ваша дочь находилась в том, которое будет впоследствии принадлежать ей!

   - Разумное требование: на это я тоже соглашаюсь. Нет ли еще чего?

   - Ничего в настоящую минуту. Но ради Эмилии я желаю, чтобы вы иногда являлись к нам и, вообще говоря, сохраняли перед светом установленные приличия!

   - Почту за счастье сделать это, дорогая моя, и всегда буду отзываться о вас с тем истинным уважением и почтительностью, которую чувствую. Нет ли еще чего, м-с Рейнскорт?

   - Больше ничего. Но я уверена, что если бы мои требования были вдесятеро выше, - отвечала леди язвительно, - вы и тогда согласились бы на все, лишь бы отделаться от меня!

   - Мне хотелось бы, милая моя, - возразил Рейнскорт, - чтобы ты распоряжалась мною во всех отношениях, кроме только моей личной свободы!

   - Мне от вас не надо ничего, кроме денег!

   - И, милая моя, как я сказал тебе, ты получишь их добрую долю. Итак, м-с Рейнскорт, я думаю, теперь ничто более не может служить поводом для нашего разногласия. Норфолькское имение, где жил адмирал де Курси, прекрасное местечко, и я думаю, вы обратите его в свою главную квартиру. Вы будете теперь, разумеется, сама себе госпожа, и можете находиться, где вам угодно. И теперь, раз все может считаться оконченным, дайте вашу руку и будем друзьями!

   М-с Рейнскорт протянула руку и ратифицировала новый договор, как бы плох он ни был. Но рука ее, протянутая теперь в знак разлуки, напоминала ей тот день, когда она с восхищением слушала его обещания. Она закрыла лицо платком и залилась слезами.

   Таков характер женщины! До последней минуты лелеет она в себе любовь, чистую, как дар божества. В счастливые дни доверия и правды любовь эта распространяет сияние на ее существование, а в дни печали и одиночества память, как стрелка солнечных часов, указывает ей только одни светлые солнечные часы.

   В конце концов, м-с Рейнскорт чувствовала себя теперь даже гораздо счастливее. Муж ее приезжал к ней от времени до времени, обращался с женой очень ласково и немало гордился расцветающей красотой дочери. М-с Рейнскорт расцвела и душой, и телом, и все удивлялись, как муж ее мог пренебречь такой прелестной женщиной. Через несколько недель имение было готово к их приезду, и м-с Рейнскорт с дочерью покинула столицу.

  

  

  

   Рано утром при хорошей погоде "Аспазия" подошла к рифу, местоположение которого не было известно капитану в точности: поэтому он заблагорассудил бросить якорь и остановиться милях в двух от того места, где риф торчал из воды.

   Капитан и штурман решили подъехать туда на лодке для ближайшего осмотра: желающие из офицеров и мичманов могли сопровождать их на другой лодке. Гектор, ньюфаундленд капитана, бегал по палубе с радостным лаем, предвкушая удовольствие плавания. Капитан М., позавтракав, вышел на палубу и велел снять с собаки ошейник с именем корабля, чтобы его не попортило соленой водой. Джерри, получив это приказание, принял от капитана ключи, в числе которых находился и ключ от ошейника, и спустился с собакой в каюту.

   Там он проворно освободил Гектора от ошейника и пошел в мичманскую, где нашел одного только Прайса, так как все остальные были на палубе. Его-то он как раз и искал, так как один только Прайс мог простить ему шутку, которую он затевал теперь. Джерри начал с того, что примерил себе ошейник и сказал:

   - Я не прочь бы получить повышение в чине. Если бы место собаки капитана было вакантно, я был бы очень рад его занять. Я бы тогда скоро растолстел, и верно этот ошейник очень бы ко мне шел!

   - Верно, Джерри, этот ошейник даже как будто сделан для вас на заказ!

   - Жаль, что у меня нет зеркала. Я бы примерил его вам, Прайс, но у вас такая толстая шея, что он вам не сойдется!

   - Толстая шея! Я готов держать пари на шиллинг, Джерри, что моя шея не толще вашей, и что ошейник мне сойдется!

   - Отлично, только помните, что если он не застегнется плотно, тогда пари проиграно! - сказал Джерри и, уверяя, что ошейник все еще не совсем сошелся, потихоньку замкнул его и спрятал ключ.

   - Нет, теперь я вижу, что проиграл, сейчас я принесу вам шиллинг! - продолжал Джерри, исчезая из каюты и оставив бедного Прайса в тесном ошейнике. На палубе он увидел, что капитан собирается сесть в лодку, и поторопился вручить ему ключи.

   - Чье это белье висит тут на палубе? - спросил мистер Билли, отдававший уже раньше приказание, чтобы после 8 часов утра не сушили белья.

   - Кажется, оно принадлежит м-ру Прайсу! - сказал Джерри, отлично знавший, что это неправда, но желавший, чтобы м-ра Прайса вызвали на палубу.

   - Квартирмейстер, позовите м-ра Прайса! Джерри тоже немедленно сбежал в каюту.

   - М-р Прайс, - сказал квартирмейстер, - первый лейтенант просит вас наверх!

   - Джерри, что же это такое? Где ключ?

   - У меня его нет, - ответил Джерри, - капитан увез его с собой!

   - Что, капитан уехал? Нет, это ни на что не похоже! - воскликнул Прайс в ярости. - Как же теперь я пойду наверх в собачьем ошейнике? Скажите, что я болен!

   - Хорошо, только что же сказать? Я скажу, что у вас смыкание челюстей!

   - Идите, идите скорей, скажите, что я нездоров!

   - Макаллан, м-р Прайс болен? - спросил лейтенант, услышав эту весть.

   - Я ничего не знаю: пойду, посмотрю его!

   Макаллан спустился в каюту и затем вскоре опять поднялся наверх, помирая со смеху, но удержался вовремя, чтобы лейтенант не заметил.

   - Да, м-р Прайс не может выйти на палубу! - ответил он на вопрос лейтенанта.

   В это время Джерри попался в собственную ловушку.

   - Мистер Д., где ошейник? Его надо вычистить! - сказал лейтенант.

   - Кому его отдать, сэр? - спросил Джерри.

   - Дайте его мне!

   Джерри ушел и вернулся через минуту.

   - Я не могу найти его, сэр: я оставил его в каюте, когда уходил сюда!

   - Это ваша вечная беспечность, мистер Д. Идите к мачте и стойте там, пока я вас не позову!

   Такой оборот дела пришелся Джерри не по душе, и он удалился медленным шагом. Ему пришлось постоять у мачты до самого вечера, тогда как м-р Прайс уже давным-давно освободился от ошейника, исходатайствовав себе, наконец, ключ.

   Вторая партия тоже отправилась на риф, и Макаллан занялся рассматриванием расщелин в скале и собиранием естественно-исторических коллекций, между тем как остальные помогали капитану. Лодку отправили на корабль, а капитанский бот остался. Квартирмейстер получил от Макаллана поручение хранить раковины и коралловые разновидности, которые он отыскивал на скалах.

   - Берегите особенно этот экземпляр! - сказал доктор, передавая Маршаллу, квартирмейстеру, ветку коралла.

   - Извините, м-р Макаллан, но на что вам эта дрянь?

   - Дрянь! - повторил доктор, смеясь. - А знаете ли вы, что это такое? Представьте себе, что это животные!

   - Животные! - воскликнул Маршалл с недоверием. - Так, пожалуй, и пальмы тоже животные?

   Получив от рассмеявшегося доктора отрицательный ответ, Маршалл пошел поделиться вновь приобретенными знаниями с товарищами.

   - Это такие же животные, как и мы! - ответили те. Через несколько минут Маршалл вернулся к доктору.

   - Надеюсь, - сказал тот, - что вы не испортили моих кораллов?

   - Испортил! Нет, сэр, после того, что вы мне сказали, я скорей убил бы кошку, чем разбил бы ваши кораллы!

   - Как? И вы тоже суеверны, подобно прочим морякам?

   - Ну, м-р Макаллан, я бы рассказал вам историю, чтобы вы видели, что это не суеверие!

   - Хорошо, Маршалл, расскажите, пожалуйста, я с удовольствием послушаю!

   Квартирмейстер сел по приглашению Макаллана и начал:

   - Видите ли, м-р Макаллан, это случилось, когда я плавал на фрегате "Survellanty". Мы стояли в заливе Каусенд, ожидая приказаний. В течение целой недели мы не могли бросить якоря, и доступ к берегу был несвободен. И вот что тогда случилось, сэр: казначей вздумал прогнать своего камердинера, который оказался человеком ненадежным. Мы-то все были этому очень рады: мы-то знали, что это за птица, но это все равно. Дело в том, что у этого камердинера была черная кошка, не похожая, впрочем, на других кошек. В раннем возрасте ей обрезали хвост и уши, и она имела привычку сидеть и барабанить лапками, словно кролик.

   Оставив фрегат, камердинер казначея бросил там свою кошку, которая, как и прочие представители ее породы, привыкнув спать на определенном месте, не хотела его менять. Но новый камердинер стал настойчиво изгонять ее из своего помещения, и бедное животное бродило по фрегату без пристанища. Мы все старались приучить ее к той или другой каюте, но из этого ничего не выходило. В конце концов она вздумала забраться в каюту штурмана и сделать ее в некотором отношении своей главной квартирой. Так как, опять-таки и в этом случае, кошки любят однообразие, то носу штурмана пришлось плохо. Он был человек спокойный и терпеливый, но в конце концов мера его терпения переполнилась, особенно когда в один прекрасный день его ящик от секстанта оказался перепачканным.

   - Ну, П., - сказал штурман первому лейтенанту, - помогите-ка мне убить это грязное животное!

   Было решено бросить кошку в воду и подстрелить ее потом. Когда слух об этом распространился между матросами, они сильно заволновались: настроение было такое напряженное, что дело было похоже на бунт. Однако поговорили, поговорили и успокоились на том, что как только животное будет брошено в воду, водолаз нырнет и вытащит его оттуда. Люди не знали, что было решено кошку пристрелить.

   Далее, сэр, люди увидели, что кошку принесли, но они не беспокоились, так как надеялись на водолаза. Однако когда сержант пришел и начал заряжать мушкет, все начали роптать. Штурман бросил кошку в воду: водолаз кинулся за ней, но лейтенант крикнул на него и велел удалиться, если он не хочет получить пулю в лоб: тому пришлось повиноваться. Штурман выстрелил первый и попал кошке в голову: потом 1-й лейтенант попал ей в спину, и бедное животное пошло ко дну.

   Сэр, я никогда не видел своих товарищей в таком мрачном настроении духа, как после этого события. Потом они, правда, немного успокоились, но тем не менее никто этого не забыл.

   На следующий день пришло приказание отплыть, и за капитаном был послан на берег первый катер. Представьте себе, что из десяти человек шестеро ни с того, ни с сего при этом случае покинули бот, тогда как раньше ни о каких подобных намерениях не было и речи: мы здесь знаем немножко друг друга, и намерения того или другого лица большей частью бывают известны команде, а мне были бы уже известны наверное, если бы тут не было особенной причины. Капитан просто рвал на себе волосы: я никогда не видал, его в таком настроении.

   Итак, сэр, мы плавали в течение недели, как вдруг завидели большой фрегат и забили тревогу. Мы думали, что это француз: но как только он подошел на расстояние ружейного выстрела, он выкинул флаг, и оказалось, что это "Семирамида" с нашими старшими офицерами. На следующее утро, идучи друг другу навстречу, мы видим, что вдоль берега идет чужое судно, а "Семирамида" стоит на стороне бакборта и дает нам сигналы, чтобы мы старались не допустить его до берега. Судно, заметив, что путь отрезан, бросает якорь под защитой батареи из двух орудий, а коммодор дает сигнал, чтобы мы вооружили и спустили лодки.

   Вот так-то, сэр: наш первый лейтенант был болен ревматизмом и лежал в койке. Поэтому 2-й и 3-й лейтенанты, штурман и один из мичманов взяли на себя командование лодками, и коммодор, кроме того, послал семь лодок от себя. Лодки отплыли и благополучно достигли судна. Некоторые из них взяли его на буксир, и оно пошло со скоростью четырех узлов в час. Я был квартирмейстером на той шлюпке, которой командовал штурман, и мы отплыли обратно, так как не понадобились: мы уже были в трех кабельтовых от судна, как вдруг я вижу, что оно село на мель, на скалу, неизвестно почему, со стороны бакборта, при входе в гавань: я говорю об этом штурману, который приказывает плыть обратно к судну, чтобы помочь другим лодкам сдвинуть его с мели.

   Подплывая, мы видим, что оно уже сошло с мели, так как только слегка задело скалу, и лодки сдвинули его, удвоив усилия. Теперь французы уже стреляли в нас из мушкетов, так как мы были вне огня батареи. Пули мушкетов тоже почти не достигали до нас и падали в воду: я стоял рядом со штурманом на корме, защищая его своим туловищем от летевших с берега пуль. Казалось невероятным, что пули попадут в него, не пробив меня. Однако пуля пролетела между моей рукой и моим боком - вот так - и уложила его мертвым. Само собой, люди на фрегате поняли, чему следует приписать его смерть. Люди уже думали, сэр, что все ограничится смертью штурмана, так как он первый убил кошку. На следующий день мы отплыли вместе с коммодором, а еще на следующий день встретились с французским фрегатом. Он утекал от нас, но мы надеялись перерезать ему путь и принудить к сражению. Первый лейтенант все еще был болен, но услышав о французском фрегате, встал и отправился на палубу: однако тут с ним сделался обморок, и он упал, а затем им овладела такая слабость, что он не мог встать на ноги. Капитан подошел к нему и попытался уговорить, чтобы он позволил свести себя обратно в каюту. Но как только мы подвели его к лестнице, выстрел раздробил ему череп, не задев никого другого на фрегате. Все это было тем более удивительно, что этот выстрел был единственным, и другого не последовало. Вот, м-р Макаллан, моя история: можете ли вы мне предоставить такие же очевидные доказательства, что ваши кораллы - животные?

   - Завтра, Маршалл, вы увидите это собственными глазами!

   - Завтра, завтра, не сегодня! - пробормотал квартирмейстер, запихивая табак за щеку.

  

  

  

   Сеймур, всегда сопровождавший капитана, где можно было видеть что-нибудь поучительное или забавное, теперь покинул его, чтобы присоединиться к Макаллану, который все еще сидел на скале, размышляя о разных предрассудках моряков, между прочим, о том, что нельзя отплывать в пятницу. По всей вероятности, начало этого предрассудка кроется в католицизме, так как пасторы учили своих духовных чад особенно чтить этот день, как день страдания Спасителя.

   - Так-то, - воскликнул про себя Макаллан, - религия выражается в суеверии у людей необразованных! Ну, Сеймур, - прибавил он, - как тебе понравилось на обзоре рифа?

   - Не очень! Солнце жарит и слепит глаза. Как жаль, что там не было тенистых деревьев! Я бы хотел посадить несколько штук для пользы грядущих поколений.

   - Это хорошо с твоей стороны, мой мальчик: только деревья не вырастут без почвы.

   - Там множество земли с другой стороны - мы видали.

   - Это только песок, нанесенный волнами, остатки раковин и камней: но все это не годно для произрастания семян. Да, Вилли, органическая жизнь может поддерживаться только органическими останками. Начиная от мельчайших насекомых, жизнь поддерживается всеми представителями животного и растительного царства, и разрушающееся вещество возвращается в землю лишь с тем, чтобы снова возродиться. Это бесконечный круг жизни и смерти, феникс, ежедневно, ежечасно, ежеминутно возрождающийся из пепла...

   Появление лодки, отплывшей с фрегата, должно было возвестить всем обеденный час. Прайс и казначей, которые были с Макалланом на рифе, увидев лодку, подошли к нашим друзьям, сидевшим на берегу.

   - Не правда ли, Макаллан, - сказал Прайс, - хорошо быть философом? Божественная философия - как это говорит Мильтон!.. Ну, а что же вы добыли?

   - Если вы не добыли ничего, доктор, то вы счастливее меня, - сказал казначей, потирая голову, - потому что я добыл себе головную боль!

   - Я нашел много интересного! - сказал Макаллан.

   - Но скажите пожалуйста, какое удовольствие вы можете находить во всем этом?

   - Какое удовольствие! - воскликнул Макаллан, встав с места. - Послушайте меня, и я все вам объясню. Посмотрите на эту скалу, свидетельницу многих переворотов, посмотрите на покрывающую ее растительность: посмотрите на океан, на все, что его населяет, на эти грациозные кораллы, простирающие во все стороны сеть своих ветвей: посмотрите...

   Но заключение докторской речи так и не дошло до ушей слушающих, потому что слишком энергично топнув ногой о землю для вящей убедительности, он поскользнулся и съехал по отвесному берегу прямо в воду, под которой он и исчез.

   Маршалл, квартирмейстер, так был удивлен случившимся, что при таком неожиданном финале длинной и непонятной ему речи забыл должное уважение к доктору.

   - Караул! - закричал он, покатываясь со смеху.

   Прайс и Вилли, которые сначала тоже было рассмеялись, бросились к доктору на помощь и схватили его за воротник, между тем как казначей, который был глуховат и с трудом старался вслушиваться в докторскую речь, а всплеска воды и вовсе не слыхал, только повел головой и спросил с удивлением: "А где же доктор?"

   Скала была такая скользкая, что Прайс и Сеймур, которые при этом еще ослабели от смеха, не могли втащить доктора наверх. Маршалл явился к ним на помощь.

   - Дайте руку, м-р Макаллан! - сказал он доктору, пытавшемуся ухватиться за ветви кораллов. - За этих скользких животных не стоит держаться - это вам не поможет!

   - Скорей, пожалуйста, - вставил лукаво дневальный на катере, - я только что видал большую акулу!

   - Скорей, скорей! - взмолился доктор, уже представивший себя в пасти чудовища.

   При помощи соединенных усилий Макаллан, наконец, благополучно достиг берега и после долгой чистки, просушки и отряхивания собирался было обратиться к квартирмейстеру не в слишком-то любезной форме, когда его прервал казначей:

   - Клянусь, доктор, вы избрали наглядный способ для того, чтобы представить нам те прекрасные вещи, о которых вы говорили: вы показали нам, как следует нырять!

   - Что вы ощущали, доктор? - сказал Прайс. - Помните Шекспира: "о, каково было тонуть..." подождите-ка... как это?

   - Пожалуйста, не утруждайте вашу память, Прайс: это ощущение не поддается описанию!

   - Вы не в духе, доктор. Помните, Шекспир сказал: "никогда не было философа"... Что-то насчет зубной боли. Я все забываю слова!

   Этот разговор нисколько не способствовал улучшению настроения духа доктора, но он как умный человек воздержался от ответа. Шлюпка подъехала, и вся компания вернулась на борт: когда же Макаллан переменил свою намокшую одежду и присоединился к обедавшим товарищам, бодрость и веселость вернулись к нему снова, и он охотно вторил общему смеху, несмотря на то, что он был на его счет.

  

  

  

   - Мама, сделай одолжение, приди сюда! - сказала Эмилия, глядя из окна гостиницы, где они остановились дорогою, чтобы немного отдохнуть. - Взгляни, какая-то хорошенькая дама сидит в коляске у нашего подъезда!

   М-с Рейнскорт повиновалась и вполне подтвердила справедливость замечания дочери, увидав выразительное личико Сусанны (теперь уже м-с М'Эльвина), слушавшей предложение своего мужа слезть и немного подкрепиться. Сусанна согласилась, и ее примеру последовал старый Хорнблоу, вынув часы из своего белого кашемирового "fenioralia", который он не переставал носить с самого дня свадьбы, и объявив, что им следует остановиться обедать.

   - Этот деревенский воздух удивительно возбуждает аппетит, - заметил старик. - Право, никогда я не бывал так голоден, живя в Кетитонской улице. Сусанна, милая моя, закажи что-нибудь такое, чего не пришлось бы долго дожидаться - хотя бифштекс, если у них нет чего-нибудь готового!

   У м-с Рейнскорт, столь же заинтересованной появлением М'Эльвина, как и его женою, невольно вырвалось восклицание: "Интересно знать, кто они такие". Служанка, бывшая в комнате, приняла это за намек, чтобы удовлетворить любопытству своей госпожи и своему собственному, и тотчас отправилась на разведку. Через несколько мгновений она уже вернулась, успев столкнуться с горничной м-с М'Эльвина в самый момент ее прибытия и быстро обменяться с нею несколькими объяснениями.

   - Это молодожены, мэм, их зовут Мак Эльвина! - доложила первая служанка своей барыне.

   - Леди эта - м-с Рейнскорт, а молодая барышня - дочь ее, богатая наследница! - шептала в то же время другая своей госпоже внизу.

   - Они приобрели охотничий участок близ ***ского замка! - продолжала первая.

   - Они поселились в большом парке, куда вы едете, мэм! - вторила другая.

   - Старика зовут Хорнблоу: он приходится отцом этой дамы и, говорят, богат, как жид! - продолжала служанка м-с Рейнскорт.

   - М-с Рейнскорт не живет с мужем, мэм. Все говорят единогласно, что у него очень дурной нрав! - продолжала горничная Сусанне.

   Лестницы в гостиницах очень способствуют сближению между собой постояльцев: вскоре после этих первых рекомендаций Эмилии случилось спускаться по лестнице как раз в то же время, как м-с М'Эльвина шла обедать к своим в столовую. Улыбающееся личико и блестящие глаза Эмилии так ясно говорили о ее желании заговорить и были так привлекательны, что ей скоро представился случай попасть в комнату, занятую семейством М'Эльвина.

   М-с Рейнскорт отнюдь не жалела, что ей пришлось встретиться со своими новыми соседями, которые произвели на нее столь приятное впечатление. Она и сама познакомилась с ними, и когда пришлось садиться в экипаж, Эмилия побежала к м-с М'Эльвина попрощаться с ней, а м-с Рейнскорт выразила ей свою благодарность за то внимание, с каким они отнеслись к ее дочери. Минутный разговор заключался надеждой, что им придется иметь удовольствие познакомиться хорошенько, как только они устроятся.

   Последуем теперь за экипажем М'Эльвина, которые поздно вечером, без малейших происшествий, прибыли к месту своего назначения.

   Коттедж - огпе (как называются теперь небольшие домики с французскими окнами), который купил Хорнблоу, оказался, к удивлению, точно таким, каким был описан в объявлении. Перед его фасадом была разбита покатая лужайка, большой сад, обнесенный валом и наполненный отборными фруктовыми деревьями, усыпанными плодами. Изобильные источники давали чудную воду. При доме были и конюшня на шесть лошадей, и коровник, экипажный сарай, задний двор, прекрасный поросятник - словом, покупка была завидная: и когда наше общество прибыло на место, цветы, казалось, стали благоухать еще сильнее, деревья казались еще тенистее, зелень лужаек еще ярче после стольких часов пути по пыльной дороге в солнечный день.

   - Что за чудная роза! Взгляни, милый папа!

   - Правда, правда! - отозвался старик Хорнблоу, с удовольствием поглядывая на счастливое лицо дочери. - Но знаешь, мне хотелось бы чайку - я ведь не привык к этакой тряске. Я устал и хотел бы пораньше лечь!

   Чай был приготовлен, и вскоре старый джентльмен встал, собираясь удалиться.

   - Ладно, - сказал он, зажигая свечу. - Надо думать, я устроился здесь на всю жизнь: только вот не придумаю, что мне делать с самим собою. Надо будет познакомиться со всеми цветами и деревьями: весенние почки заставят меня подумать о внучатах, деревья в полной красе - о вас, а падающие листья - обо мне самом. Буду считать кур, приглядывать за поросятами, смотреть, как доят коров. Мне полюбилась моя маленькая гостиная на Кетитонской улице, так как я сидел там так долго: и я думаю, что и это местечко мне придется по вкусу со временем. Но ты должна быть вострушкой, Сусанна, смотри, поторопись подарить меня внучком: тогда я буду нянчить его целыми днями. Спокойной ночи, Господь с вами, милая моя, покойной ночи!

   - Покойной ночи, милый папочка! - отвечала Сусанна, вспыхнувшая при его намеке.

   - Спокойной ночи, М'Эльвина, мой мальчик: сегодня мы проводим первую ночь под этой кровлей. Дай Бог провести нам здесь много еще счастливых лет! - с этими словами старик Хорнблоу, выйдя из комнаты, начал спускаться по лестнице.

   М'Эльвина обвил талию Сусанны рукою и собирался прибавить еще какое-то пожелание к словам ее отца, когда шум падения чего-то тяжелого прервал его.

   - Господи! - воскликнула Сусанна. - Наверное, батюшка упал с лестницы!

   М'Эльвина бросился из комнаты. Они не ошиблись. Ковра еще не успели положить, и старик поскользнулся на верхней ступеньке. Его подняли без чувств, и когда явился доктор, он нашел, что голова и хребет его очень пострадали. Через несколько дней старика Хорнблоу не стало.

  

  

  

   Когда обзор был кончен, капитан М. снялся с якоря, намереваясь крейсировать до тех пор, пока ему хватит съестных припасов и воды. В течение многих дней не удавалось заметить на горизонте ничего такого, что можно было бы принять за парус: наконец, в одно воскресное утро, когда капитан совершал богослужение, вдруг на палубе раздался возглас: "парус с подветренной стороны!"

   Служба была быстро, хотя и торжественно закончена. Всех потребовали наверх. Через час простым глазом можно было разглядеть с носа иностранный корабль.

   - Что это за корабль, м-р Стюарт? - спросил первый лейтенант.

   - Торговое судно, сэр, с балластом!

   - Что он сказал, Джерри? - спросил Прайс, стоявший около него на шкафуте.

   - Нагруженное французское судно, Прайс.

   - Браво, Джерри, - сказал Прайс, потирая руки. - Мы получим хорошую долю добычи!

   - Наверное получим, только вот беда, что надо долго ждать. Я бы охотно продал свою долю, если бы нашелся покупатель.

   - Ну, Джерри, я не очень-то люблю спекуляции! А впрочем, сколько вы хотите?

   - Десять фунтов!

   - Десять фунтов это много, а пять пожалуй бы дал!

   - По рукам, - сказал Джерри, знавший, что от корабля с балластом не получит и 30 шиллингов. - Пожалуйте деньги!

   - Да у меня теперь ничего нет!

   - Ну, займите. Мне, правду сказать, деньги очень нужны!

   Через два часа фрегат подошел так близко к судну, что можно было видеть флаг.

   - Он выкинул английские цвета! - сказал Стюарт капитану.

   - Как, сэр, что такое? - спросил Прайс с беспокойством.

   Стюарт повторил.

   - Ну, так я скажу вам, что я потерял 5 фунтов! - воскликнул с неудовольствием Прайс.

   Бот, высланный с фрегата на судно, вернулся и сообщил, что последнее было ограблено французской шхуной, которая вообще причинила много бед в этой местности и только 8 часов тому назад отплыла в Порто-Рико. Бот немедленно подняли и со всей поспешностью направились к острову, который отстояла отсюда не более как на 15 миль. На закате все были обрадованы тем, что увидали шхуну, бросившую якорь недалеко от берега. Заметив фрегат, она попыталась уйти, но видя, что это невозможно, бросила якорь в узком проливе. Капитан М. подошел к ней так близко, как только позволяла глубина воды, и тоже бросил якорь с намерением напасть на нее в лодках на следующий день.

   Избранные офицеры и матросы должны были с вечера собраться на палубе для переклички и были отделены от прочих с тем, чтобы быть наготове, а остальные могли спокойно спать в своих койках. Однако оказалось мало таких крепких нервами людей, которые могли спать всю ночь напролет. Все просыпались, молились, с тем, чтобы потом опять вздремнуть час или два. Когда заалела заря, раздалась команда: "спустить лодки!"

   Тали и штаги были отцеплены, и лодки с тяжелым всплеском упали в воду, между тем как катера, спущенные с кормы, были уже давно готовы и вооружены.

   Французское судно с своей стороны приняло все меры для обороны. Ветра не было: море было гладко, как стекло, и флаги беспомощно повисли, словно ожидая ветра. Из портов, которых было по восьми с каждой стороны, зияли пушечные дула.

   Лодки тоже были вооружены орудиями, которые были укреплены цепями так, чтобы не вредить веслам при выстреле. Матросы стояли наготове с пистолетами и тесаками: все ждали сигнала к отплытию, когда капитан М. выразил желание, чтобы офицеры, назначенные для командования экспедицией, пришли к нему в каюту. Билли, первый лейтенант, был болен перемежающейся лихорадкой, и капитан М. по совету Макаллана устранил его от командования. Опасное предприятие было вверено Прайсу, Кортнею, Стюарту и трем другим мичманам.

   - Джентльмены, - начал капитан, когда все собрались, - я хочу обратить ваше внимание на некоторые важные пункты, которые желал бы запечатлеть в вашей памяти. Это судно причинило уже так много вреда, что я хотел бы завладеть им как можно скорее. Поэтому помните, джентльмены, следующее: очень может быть, что нам придется в лучшем случае очень дорого заплатить за победу, а в худшем - потерять много жизней, не вознаградив себя за это ничем. Я не сомневаюсь в вашем мужестве: но в этом трудном случае недостаточно одной животной храбрости, которую проявляют даже английские бульдоги, кидающиеся льву в пасть, очертя голову. Здесь нужно нечто большее: нужно такое хладнокровие и присутствие духа в опасности, которое дало бы вам возможность спокойно взвесить все шансы в самом пылу огня и притом удержать тех, кто впал в величайшую ошибку - считать неприятеля чересчур достойным презрения!

   Потом капитан М. изложил им план атаки, указал на меры предосторожности и прибавил в заключение, что он никоим образом не навязывает своего плана командующему офицеру, вполне предоставляя ему свободу действий.

   Затем офицеры вернулись на палубу и сели в лодки. Сигнал был тотчас же подан, а остальная команда трижды прокричала в их честь ура. Люди на лодках подняли весла и ответили тем же: затем весла опустились, и экспедиция тронулась в путь.

  

  

  

   Бинокли капитана и оставшихся на борту офицеров пристально уставились на лодки, которые менее чем в полчаса достигли шхуны. "Выстрел из орудия!" - воскликнули разом несколько человек, когда над гладкой водой потянулся дым. Ядро подняло столб воды между веслами и, сделав рикошет, исчезло в воде приблизительно в полумиле от кормы.

   Лодки, которые гребли до тех пор вместе, теперь разошлись и образовали линию, став бок о бок, чтобы выстрелы могли им меньше вредить.

   - Отлично, м-р Прайс! - заметил капитан, внимательно наблюдая за эволюциями.

   Лодки продолжали подвигаться к неприятелю, который стрелял в них из двух больших орудий, находившихся на штирборте.

   - Они стреляют вязаною картечью! - сказал штурман.

   - Катер отвечает на огонь! - заметил капитан.

   - С галеры и с баржи тоже стреляют, - воскликнул один из матросов, стоявший на одной из вант главного такелажа. - Ура, братцы, жарьте! - продолжал он в волнении, охватившем и прочих.

   Сражение завязалось горячее: ядро летало за ядром. Галера направилась к носу корабля: катер остался на бимсе, а куттера были под кормой, поддерживая сильный мушкетный огонь.

   - Выстрелы со скалы! - кричал караульный.

   - Один катер идет к берегу! - воскликнул штурман.

   - Браво! А кто командует на нем? - спросил капитан.

   - М-р Стюарт, сэр!

   Куттер очутился у берега раньше, чем орудие успело еще выстрелить, и видно было, как люди с офицерами карабкались на скалу. Через минуту они вернулись в лодку и стали грести обратно, но прежде чем они успели вернуться на прежнее место, остальные с криком кинулись в атаку.

   - Они на шхуне! Ура! - кричали с "Аспазии".

   Но мы теперь оставим "Аспазию" и примем участие в сражении. Катер пристал у штирборта, и на него-то защитники шхуны направили свои главные усилия. Остальные нападали с переменным успехом.

   Многие уже пали: никому еще не удалось взобраться на борт. Кортней еще не пристал к борту, так как заметил, что со стороны бакборта сетки были или нехорошо подтянуты, или порваны орудийным огнем с лодок. Он двигался вдоль корпуса судна, выбирая удобное место, а за ним следовали катера. Когда они кинулись, наконец, на борт, то почти не встретили сопротивления, так как неприятель сосредоточил свои силы с другой стороны. Когда же люди Кортнея взобрались на борт, то их примером вдохновились и прочие, и тоже стали взбираться по сеткам, не обращая внимания на встречающие их неприятельские штыки. Бой завязался не на жизнь, а на смерть.

   Так как людям с баржи и с катеров удалось завладеть палубой в тылу неприятеля, то дело было решено гораздо скорее, чем могло бы быть в ином случае. Правда, французы бились отчаянно, и командовавший ими капитан был человек храбрый и предприимчивый. Но через три минуты люди у них были перебиты или брошены за борт, и английский флаг, выкинутый на судне, дал "Аспазии" весть о победе.

   После этого усталым матросам дали немного отдохнуть, а затем Прайс велел отрезать канаты и кабельтов: лодкам было приказано идти вперед и взять судно на буксир.

   - С берега стреляют из мушкетов! - сказал Робинзон, квартирмейстер галеры.

   - Поставьте орудие у вас на корме и стреляйте в них! - приказал Прайс. - Как только мы будем вне ружейного огня, плывите к нам!

   Приказание было исполнено, пока остальные лодки шли к фрегату, таща судно на буксире. Скоро они были вне ружейного огня и могли подсчитать потери, понесенные во время сражения.

   Убитых и раненых было 16 человек. У французов 27 лежало на палубе мертвыми или тяжело ранеными: остальные бежали на лодках.

   Прайс стоял у руля рядом с Кортнеем, и по старой привычке начал:

   - Я помню, в пылу сражения...

   - И я помню, и очень рад, что все кончилось! - воскликнул Джерри, появляясь с тесаком в руках.

   - Как, и вы здесь, м-р Джерри?

   - О, Стюарт взял меня в свою лодку в надежде, что ему удастся от меня избавиться навеки: но надежда его не оправдалась, и я еще долго буду его мучить.

   - Вы не ранены, Сеймур? - спросил Прайс нашего героя, который тоже присоединился к обществу, и одежда которого была в крови.

   - Нет! - ответил Сеймур улыбаясь. - Это кровь не моя, а Стюарта, которому я перевязывал голову. Я попросил, чтобы раненых положили в отдельную лодку: хорошо это?

   - Очень хорошо! А где же Робинзон? - спросил Кортней. - Я совсем забыл о нем.

   - Он, бедный, сильно ранен и лежит там, между орудиями!..

   - Мне это очень грустно: я хочу поговорить с ним! - сказал Кортней, уходя.

   Робинзон, квартирмейстер одной из лодок, лежал около большого орудия, положив голову на труп французского капитана, который пал от его руки перед тем, как он получил смертельную рану. Кортней, огорченный положением бедного моряка, который был не только одним из самых остроумных, но и одним из самых способных людей на судне, стал около него на колени и взял его за руку.

   - Что с вами, Робинзон? Вы очень страдаете?

   - Нет, сэр, благодарю вас, - ответил тот слабым голосом, - но казначей может скоро вычеркнуть меня из списков!

   Кортней, почувствовав всю справедливость этих слов, счел недобросовестным обманывать бедняка в последние минуты его жизни и только спросил:

   - Не могу ли я вам чем-нибудь услужить, Робинзон? Не поручите ли вы мне чего-нибудь?

   - Нет, сэр, - ответил он. - У меня нет ни детей, ни родных. Разве вот, сэр, возьмите у меня в кармане ключ и отдайте Джону Вильямсу. Только вам придется подождать, пока я умру, а то я не могу повернуться!

   - Это будет исполнено! - сказал Кортней.

   - И поклонитесь от меня капитану.

   - И больше ничего? - допрашивал Кортней, видя, что бедняк быстро ослабевал.

   - Ничего, сэр! - ответил тот очень тихо. - Благослови вас Бог!

   Его голова склонилась, и через несколько секунд его не стало.

   Кортней встал со вздохом.

   Тем временем французское судно подошло на буксире. Офицеры вернулись на борт и получили благодарность от капитана: раненые перешли на попечение Макаллана.

   Имя шхуны было "Estelle": она была в двести тонн весом, вооружена. 14-ю орудиями, а экипаж ее до начала атаки состоял из 125 человек.

  

  

  

   Как только на капере подняли люки, пленников по мере появления их отправляли на лодки. Джерри стоял тут же, с кортиком в руках, делая саркастические замечания по адресу проходящих. Вслед за другими, после некоторого промежутка, из люка появилась высокая, худая фигура в одежде, не похожей на костюм моряка.

   - Галло! - воскликнул Джерри. - М-р Лонгтон, это кого мы поймали? Наверно, это какой-нибудь padre. Я разумею мусье, и даже сильно подозреваю, что vous etes то, что у них зовется духовным отцом, n'est ce pas? Чертовски хорошая идея: Капер со священником! Что же вы получаете, мусье? Десятину, конечно. Маловато для надзора за душами такой стаи проклятых негодяев. Ну, мусье, раз vous etes prisonnier без всяких привилегий духовенства, так пожалуйте в бот. Вы что тут путаете? Эй, вы там! - продолжал Джерри, при появлении второй личности. - Ага, значит, это дьячок, раз он идет за попом: эй, Монт Арриво Джек! Что за петушьи глаза у этой канальи!

   Во время этой речи, произнесенной, очевидно, скорее для самоуслаждения Джерри, чем для назидания публики, так как он был в полной уверенности, что они принадлежали к экипажу капера и, следовательно, не могли понимать его, оба незнакомца поглядывали на него и друг на друга с удивлением, пока первый из появившихся не обратился, наконец, к своему спутнику.

   - Однако, Поль, видели ли вы раньше что-нибудь подобное? Ни дать ни взять, шестипенсовая флейта, черт бы его взял: больше шума, чем толку.

   Джерри заметил теперь свою ошибку и вспомнил, что хозяин взятого судна упоминал о двух английских купцах, захваченных капером в надежде на выкуп. Однако раздраженный последним замечанием, он прикрикнул на говорившего.