Марриет Фредерик - Королевская собственность

пунктуальный в своих счетах и в своих привычках был сильно глух, но никогда не хотел в этом сознаться и, поймав на лету два-три слова, отвечал по догадке, причем постоянно выходили забавные каламбуры.

   Другим крайне любопытным и необыкновенным типом являлся боцман, считавшийся одним из лучших боцманов в английском флоте, прекрасно умевший ладить с командой, которую он держал строго, но был все же любим и сам был строг к себе, подавая добрый пример другим. Звали его Хардсетт. Побывав однажды, по настоянию своей жены, на собрании методистов, он вдруг стал страстным приверженцем этой секты, не читал ничего, кроме Библии. Это был пылкий энтузиаст и фанатик, но вместе с тем всячески старался устроиться так, чтобы его обязанности по отношению к Господу Богу не мешали исполнению служебных обязанностей. Капитан М. крайне сожалел об этой внезапной перемене, но так как Хардсетт никогда не пытался обращать других в свою веру и дело свое исполнял исправно, то командир не считал нужным вмешиваться в его религиозные убеждения, тем более, что, как ему казалось, Хардсетт был искренен.

   "Аспазия" простояла очень недолго в порту и снова ушла в море в Вест-Индию.

   В два часа пополудни члены кают-компании собрались за общим столом.

   - Ну, вот, теперь-то начнется мое мученье! - сказал Кортней, садясь за стол.

   - В самом деле? - воскликнул старший штурман. - В таком случае на что же вы постоянно жаловались с самого момента, как вступили на это судно?

   - Ох! То были только маленькие пустячки, а теперь, когда мы вышли в море, я заболею морской болезнью!

   - Эй, доктор, неужели вы не можете ничего поделать с печенью этого господина?

   - Помните, Шекспир говорит в своей "Буре"... - начал было Прайс.

   - Бога ради, Прайс, не вызывайте у меня тошноты раньше времени, - перебил его Кортней, - повремените хоть, пока у меня настанет приступ, и тогда ваши перевранные цитаты окажут мне, быть может, некоторое содействие. Скажи, Билли-Питт, ты убрал в мою каюту те две банки с пикулями и маринованной капустой, о которых я говорил тебе? - добавил Кортней, обращаясь к чернокожему слуге. Этот чернокожий еще мальчуганом бежал от своих родителей в Барбадосе и поступил на английский военный корабль. Доктор Макаллан очень полюбил его, и негр считался слугою, следуя за ним с одного судна на другое. Это был весьма неглупый и своеобразный субъект: доктор научил его читать и писать, чем Билли-Питт немало гордился. Нрава он был самого веселого и добродушного и потому был всеобщим любимцем как офицеров, так и экипажа. Главною гордостью Билли было его уменье пользоваться словарем: он никогда не разлучался с маленьким карманным лексиконом и всегда был особенно счастлив, если кто-нибудь обращался к нему за справкой.

   Хотя Билли-Питт был слугой доктора, но Кортней давно превратил его в своего слугу. Так как доктор, человек крайне нетребовательный и неизбалованный, постоянно обходился без слуги, а Кортней, нервный и капризный, всегда нуждался в услугах, то Макаллан, со свойственным ему добродушием, предоставил своего чернокожего в полное распоряжение лейтенанта.

   На вопрос Кортнея относительно маринованной капусты, Билли отвечал отрицательно. Вследствие какого-то недоразумения этой капусты не прислали из лавки.

   - Боже правый, как это досадно! Еще не было случая, чтобы мне чего-нибудь сильно захотелось и чтобы какой-то злой рок не помешал мне получить то, что я хочу. Право, я пойду к капитану и попрошу его вернуться назад в Плимут, чтобы можно было послать за этой капустой! Как вы думаете, Пирс, вернется он? - с простодушием добавил Кортней.

   - А вы попытайтесь! - смеясь, ответил Пирс. Прайс открыл было рот, чтобы сказать что-то, но Кортней остановил его.

   - Бесполезно, дорогой мой, у Шекспира нет ни слова о маринованной капусте!

   - Да, но там сказано о мясе без горчицы, а вы без капусты теперь находитесь в положении мяса без горчицы! Все рассмеялись.

   - Слышите, О'Киф, что он о вас сказал? - спросил Кортней.

   - О, да, он просил, чтобы я передал ему стакан, но здесь нет чистого! Человек, подайте чистый стакан!

   - Вы, О'Киф, слышите лучше, чем когда-либо!

   - Но, право, доктор, вы должны занести меня в список больных: я положительно не гожусь, чтобы стоять вахту!

   - Если вы докажете мне, что больны, я, конечно, напишу о вас рапорт!

   - О, я докажу вам это через пять секунд. Я с таком состоянии теперь, что если бы сейчас все на судне полетело ко всем чертям, то мне это было бы все равно, а человеку в таком состоянии нельзя поручать вахту!

   - Что вам нельзя поручить вахту, в этом я не сомневаюсь, - сказал Макаллан, - но я считаю этот недуг такого рода недугом, за который вас скорее следовало бы вычеркнуть из списка, чем вносить в список!

   - Ха! ха! ха! Знаете, Кортней, что говорит Шекспир... - начал было по этому поводу Прайс, но в этот момент раздались слова: "Все наверх!", повторяемые боцманами у всех люков.

   Затем в кают-компанию вбежал юнга и тоненьким фальцетом повторил то, что все уже слышали, не исключая даже глухого казначея.

   - Ах, как это досадно! Я только что начинал чувствовать себя несколько лучше, а теперь мне станет хуже, чем когда-либо... Боже, как досадно! Я готов топать ногами от бешенства, а между тем надо идти: у капитана такой желчный характер.

  

  

  

   Вечером того же дня в общей мичманской каюте собрались мичмана. Все это были мальчики хороших фамилий: хотя в то время люди хороших фамилий редко отдавали своих сыновей в морскую службу, но капитан М. пользовался такой прекрасной репутацией, что многие родители доверили ему своих молодых людей.

   В числе этих юных мичманов находился и Вилли Сеймур. На столе стояла корзинка с обломками морских сухарей, бутылка казенного рома и кувшин с содой, чтобы разбавлять ею ром. В помещении было жарко и душно, молодежь болтала и пикировалась между собой.

   - Ну, скажите, чего вы там ищите, мистер Джерри Спик? - спросил один старый мичман.

   - Что я ищу? Свой ужин, если вам угодно знать! Или вам кажется, что я и без того достаточно разжирел? Я убрал его сюда, в этот шкаф, когда нас позвали наверх, чтобы он не попал в вашу прожорливую пасть! - ответил Джерри.

   - Смотрите, берегитесь, не то я запущу сухарем вам в голову! - воскликнул старый мичман.

   - Пожалуйста, докажите ваше мужество. Вы, полагаю, надеетесь, что об этом подвиге пропечатают во всех газетах! - отозвался Джерри, который хотя и отличался слабым сложением, но зато был очень остер на язык, бывший его единственным оружием.

   Вместо всякого возражения старый мичман запустил руку в корзину с сухарями.

   - Держу пари на стакан грога, что вы не запустите в меня сухарем!

   - Пари! - и сухари полетели в голову Джерри.

   - Вы проиграли мне стакан грога, и я беру его! - сказал спокойно молоденький мичман, беря из-под носа старого мичмана его стакан грога. - Вы запустили в меня обломками сухарей, а не сухарем! - С этими словами он так же спокойно поставил перед своим оппонентом опорожненный стакан.

   - Ах, вы галчонок этакий, да стоит ли с вами связываться?!

   - Вот это-то именно я и старался втолковать вам все время с тех пор, как я здесь на судне! Ну, стоит ли вам, такому колоссу и гиганту, связываться с таким маленьким и тщедушным человечком, как я? Вот померяйтесь-ка с Брюсом. Он достойный вас соперник. Отчего вы его не задеваете?

   - Девять часов, господа, сделайте одолжение, тушите огонь! - проговорил в это время квартирмейстер, просовывая голову в помещение мичманов.

   - Хорошо, квартирмейстер, сейчас! - отозвался один из старых мичманов.

   Голова квартирмейстера скрылась, но, зная по опыту, что ему не раз еще придется повторить мичманам о том, что пора тушить огни, он сел тут же за дверью на ящик и, выждав несколько минут, снова приотворил дверь и повторил прежнее.

   - Прошу вас, господа, гасите, а то мне придется доложить старшему лейтенанту! - уговаривал он.

   - Да, хорошо, хорошо, Байфильд, мы сию минуту загасим!

   Квартирмейстер снова притворил дверь и опять присел на ящик.

   - Сегодня суббота, господа, надо выпить за здоровье возлюбленных и жен, хотя, кажется, ни один из нас не обременен последней! - воскликнул Брюс. - Эй, Форстер, передай-ка сюда ром!

   - Бутылку могу передать, а рому в ней ни капли!

   - Ни капли рома, а сегодня суббота! Нет, как хотите, а я должен выпить!

   - Господа, я вас покорнейше прошу гасить огни! - проговорил квартирмейстер, еще раз просовывая голову.

   - Сейчас, сейчас, Байфильд, погодите одну минуту! Дайте нам только попытать счастья раздобыть сколько-нибудь рому!

   В виду такой уважительной причины Байфильд не стал настаивать.

   - Эй, мальчик, позови мне Билли-Питта! ?

   Билли-Питт уже спал, но когда его позвали, в одну минуту вскочил и, как был в одной рубашке, явился к мичманам.

   - Вы меня звали, масса Брюс?

   - Да, Билли, мой красавчик, ты все знаешь! Скажи нам, что значит "repartie".

   - "Repartie" значит, если вы меня масса обзовете - "Проклятый чернокожий", а я вас назову грязным, бело-печеночным сыном... и т. д., то это будет с моей стороны "repartee"!

   - Превосходно, Билли! Из тебя, наверное, выйдет епископ, а теперь скажи нам, есть ли у твоего господина ром в каюте?

   - У которого масса, у масса Кортней или у масса доктора, сэр?

   - Ну, конечно, у Кортней: у доктора ничего, кроме святой воды, не бывает!

   - Хм, да, у масса Кортней есть немного!

   - Ну, живо, Билли, тащи его сюда! Я тебе завтра при раздаче отдам!

   - Ну, а предположим, что вы завтра забудете? Ведь вы поставите меня в весьма затруднительное положение: масса Кортней весь посинеет или пожелтеет!

   - Я не забуду, Билли, клянусь тебе честью!

   - Честью! Ну, на это можно положиться... Сейчас принесу!

   Минуту спустя он воротился с бутылкой рома как раз в тот момент, когда били три склянки.

   - Право же, господа, я не могу ждать дольше! Огни должно гасить, не то я должен буду доложить!

   - Правда, правда, Байфильд, - отозвался Брюс, - вы исполняете вашу обязанность, но вы, быть может, выпьете стаканчик грогу?

   - Если вы позволите, - сказал Байфильд, снимая шапку, - за ваше здоровье, джентльмены!

   - Спасибо! - отозвались мичмана. - Ну, какое слово ты теперь изучаешь по своему лексикону? - спросили они негра.

   - Какое слово? "Комиссия". - Есть, видите ли вы, "комиссии" двух родов: комиссия, когда вам что-нибудь сейчас нужно, и вы поручаете это исполнить мне, например, а другая комиссия - это если я исполняю, что мне поручено и получаю что-нибудь за это!

   - Аа... ты говоришь про 5 % комиссионных с каждой бутылки!

   - Нет, масса Брюс, - 5 % - это не составит и стаканчика грога!

   - Ну, ну, ты получишь 10%! - сказал мичман, наливая ему большой стакан. - Хватит с тебя этого?

   Билли выпил за здоровье каждого из мичманов в отдельности и затем только осушил свой стакан.

   - Знаешь ли, масса Брюс, мне кажется, что и у доктора тоже есть немного рома в каюте?

   - Беги же, тащи его сюда, я отдам тебе его завтра!

   - Честное слово джентльмена?

   - Да, да, честное слово и десять процентов за комиссию, только беги скорее!

   Билли явился через минуту с другой бутылкой, получил свои комиссионные, раскланялся и вернулся на свою койку.

   - Огни, господа, прошу вас, гасите огни... Я должен предъявить свечи старшему лейтенанту!

   - А, теперь реквизиция за огни, господа! - Мичманы поспешили налить и квартирмейстеру второй стаканчик грога.

   - Ну, теперь мы загасим, Байфильд, смотрите! - сказал один из старших мичманов и накрыл свечу своей фуражкой.

   - Если бы вы были так добры поставить вашу свечу в мой фонарь, - заметил квартирмейстер, - тогда я могу доложить, что они погашены, а фонарь может остаться здесь у вас.

   Когда все было загашено, квартирмейстер отрапортовал лейтенанту, что все огни погашены, но не успел он отойти от него, как свечка в помещении мичманов была снова водворена в шандал и преисправно зажжена.

   Однако выпитый ром начинал действовать на Брюса, и этот рослый, красивый юноша из знатной шотландской семьи, как только выпил лишнее, начал утверждать, что происходит по прямой линии от царствовавшего дома, некогда занимавшего трон Англии: когда же он окончательно хмелел, то начинал доказывать, что он, в сущности, законный король Великобритании, и начинал требовать, чтобы мичмана признали его таковым. Но в тот момент, когда он на этот раз воссел на престол Англии, при общем восторге товарищей, старший лейтенант прислал просить, чтобы мичмана немедленно ложились.

   - Посылать меня спать, как мальчишку! - возмущался Брюс. - Жалкий человек, гордящийся своей крошечной властью! Если бы законные права были почтены, то и он, и миллионы людей преклоняли бы теперь передо мной колена. Но пусть, если я не могу быть королем над целой Англией, я хочу быть королем здесь над вами! - И схватив одного из мичманов, который был заика, за ворот рубашки, Брюс, потрясая его, говорил:

   - Скажи, разве я не король?

   - Говоря по чести и совести, я скорее склонен думать, что вы не король, Брюс!..

   - Я не король?! Ах, ты подлый раб!.. - воскликнул он и, бросив его на землю, наступил ему ногой на грудь.

   - Разве я не король? - продолжал Брюс, ухватив теперь тщедушного Джерри.

   - Я чувствую, что вы должны были бы быть королем, - ответил маленький мичман, - и отнюдь не сомневаюсь в вашем происхождении по прямой линии от этого царствующего дома, так как вам присущи все характерные черты этой расы. Прошу милости у вашего величества! - добавил Джерри, склоняя перед ним колено.

   - Просьба твоя будет исполнена, мой верноподданный слуга! - воскликнул Брюс, очень довольный этим знаком покорности. - Я дам тебе все, что ты только у меня попросишь, даже половину своего царства!

   - Упаси меня Бог лишить ваше величество половины вашего царства! - воскликнул Джерри, непритворно испугавшись, что не получит так ровно ничего. - Я прошу ваше величество только избавить меня от ночной вахты сегодня!

   - Встань, Джерри, ты целых две недели не будешь стоять ночной вахты!

   - Всепокорнейше благодарю, ваше милостивое величество! - сказал хитрый юноша, который был помощником вахтенного в той вахте, где старшим вахтенным был Брюс.

   Но проспавшись, Брюс совершенно не помнил о том, что было, и, видя, что во время вахты Джерри нет наверху, послал за ним. Когда Джерри напомнил ему о его обещании, то, не желая сознаться в том, что он был хмелен, Брюс освободил ловкого юношу от вахты и стоял ее один.

   Джерри использовал свой пятнадцатидневный срок освобождения от ночной вахты и стал подумывать, как бы ему продлить еще эту льготу. Брюс, хотя и держал данное слово, но это ему стало видимо надоедать, и он решил, что не подарит Джерри ни одного лишнего дня, так как уже и без того прошло несколько дней сверх тех двух недель, а Джерри и не думал о вахте.

   У самых дверей стояла койка одного мичмана, который был сильно простужен и ужасно кашлял уже целых две недели.

   - Я уверен, что вы больны оттого, что из дверей дует, и вы никогда не поправитесь, пока будете спать там. Жаль слушать, как вы кашляете! Я бы предложил вам мою койку, которая как раз в стороне и на лучшем месте! - проговорил Джерри.

   Хворый мичман был весьма тронут таким вниманием, и обмен коек совершился.

   Не видя Джерри и в эту ночь на вахте, Брюс взбесился и приказал квартирмейстеру стащить его с койки, не говоря ни слова. Квартирмейстеру, конечно, была хорошо известна койка каждого мичмана и, исполняя приказание старшего мичмана, он направился к койке Джерри и стащил спавшего на ней хворого мичмана за ноги на пол. Тот стал горько негодовать на подобное обращение и обещал пожаловаться капитану, а Джерри, лежа в его койке, держался за бока от смеха, стараясь не выдать себя ни единым звуком. Пока же обнаружилось, что разбуженный таким неделикатным образом не Джерри, и пока его искали по всем койкам, пора было сменять вахту, и хитрый Джерри и на этот раз еще спокойно проспал до утра.

   Ночь была теплая, лунная, и капитан М., прохаживаясь взад и вперед по мостику, беседовал с доктором Макалланом.

   - Какая лунная ночь! Я думаю, что завтра будет полнолуние!

   - Да, я по этому случаю хотел сказать вам, - заметил доктор, - что вахтенный начальник должен был бы следить за тем, чтобы люди не спали на верхней палубе в лунные ночи, а то у них у всех сделается лунная слепота!

   - В самом деле? Я не раз слышал о таком действии луны на зрение человека в тропических странах, но никогда не видал лунной слепоты и не имею о ней ясного представления.

   - Люди, пораженные лунной слепотой, прекрасно видят днем, но едва только начнет смеркаться, как они становятся совершенно слепыми, так что не в состоянии различать предметов. На судне, где я служил раньше, у меня оказалось 60 человек, пораженных лунной слепотой!

   - А мы смеемся над мнением древних относительно влияния этой планеты! - заметил капитан.

   - Между тем ее влияние весьма многосторонне и более серьезно, чем мы вообще привыкли думать.

   - Например, влияние ее на прилив и отлив несомненно! - воскликнул капитан.

   - Кроме того, я могу указать вам еще и на другие случаи. Не говоря уже о лунатиках, она действует своим светом раздражающе и на людей вполне нормальных, в лунатиках же это только проявляется ярче и нагляднее.

   У людей наблюдается, по-моему, тот же отлив и прилив и, по наблюдениям доктора Мида, из 10 человек умирающих 9 умирают во время отлива, когда кровь обращается медленнее, и вся деятельность организма слабее. Далее, луна влияет и на рыб, и на других животных. Например, пойманная рыба, если ее держать в закрытом помещении, где она не подвергается влиянию лунных лучей, остается совершенно свежею и годною к употреблению в пищу на другой день после лова: если же она побудет хоть короткое время под лучами луны в тропиках, то тотчас же разлагается и, хотя не издает запаха, но при употреблении в пищу вызывает сильное расслабление желудка и действует на организм человека подобно отравлению!

   - Да! - согласился и капитан.

   В этот момент пробило восемь склянок, и Макаллан, пожелав спокойной ночи своему собеседнику, пошел вниз: вскоре и капитан последовал его примеру.

  

  

  

   Тотчас по прибытии в Лондон М'Эльвина направился к своему принципалу, чтобы рассказать ему обо всем случившемся. Зная в точности, в какое время дня можно застать старого Хорнблоу, и в какое его не бывает дома, он выбрал последнее. В тот момент, когда он подъехал к дому, служанка отворила дверь, чтобы впустить какого-то поставщика, - и молодой капитан воспользовался этим, чтобы проскользнуть в сени, шепнув прислуге, чтобы она никому не докладывала об его приходе. Осторожно добрался он до маленькой гостиной, где знал, что застанет Сусанну, и не ошибся: девушка сидела у окна спиной к двери и не заметила его прихода. Осторожно прокрался он к ней за спину и заглянул ей через плечо. Она сидела в глубокой задумчивости, перед ней лежала счетная книга, а рука ее держала перо. Девушка только что сводила хозяйственные счеты и задумалась о чем-то. О чем она думала, через минуту стало ясно для молодого человека. Рассеянно водя пером по бумаге, она чертила круги, и между ними переплетались слова "Сусанна М'Эльвина", "Сусанна М'Эльвина".

   При виде этой подписи сердце капитана М'Эльвина забилось от радости, но, не желая сконфузить девушку, он осторожно вернулся к дверям и остановился на пороге. Сусанна вдруг как бы спохватилась и, невольно покраснев, скомкала этот клочок бумаги и обернулась, чтобы бросить его в камин, причем увидела М'Эльвина и покраснела еще больше. Затем с радостным криком поспешила к нему навстречу, протянув руку.

   - Боже мой! Что с вами, М'Эльвина? Отчего у вас рука на перевязке? Вы не писали, что были ранены!

   - Это сущие пустяки, я уже почти совершенно здоров. Но, скажите мне, как отнесся ваш отец к потере судна?

   - О, он теперь уже почти примирился с этим: кроме того, потеряв это судно, вы оказали величайшую услугу и мне, и отцу: это заставило его решиться, наконец, ликвидировать свои дела и согласиться на мою настоятельную просьбу - приобрести маленький домик на берегу моря и поселиться там на покое!

   - А что же станется со мной? - спросил М'Эльвина.

   - О, этого я не знаю, - вы должны сами рассудить!

   - Ну, так я вам скажу, Сусанна, что я не менее вас доволен, что обстоятельства сложились именно так, а не иначе, так как я от души рад возможности отказаться от дальнейшей деятельности контрабандиста. Правда, мне не удалось сделать больших сбережений, но у меня есть чем жить, пока я на свете один, как перст, и ни о ком не должен заботиться.

   - Да, М'Эльвина, ваши способности и ваши высокие качества найдут себе лучшее применение, чем на той службе, которой вы до сих пор посвящали их. Благодарение Богу, что все это кончилось!

   В этот самый момент в комнату вошел старый Хорнблоу. Он радушно и дружески приветствовал М'Эльвину, и вслед за тем все трое сели за стол.

   После обеда М'Эльвина отдал старику подробный отчет обо всем случившемся, и Сусанна слушала его с напряженным вниманием и живым интересом. Когда же он окончил, она вышла из комнаты и удалилась к себе, оставив мужчин за бутылкой доброго вина.

   - Ну, М'Эльвина, что вы думаете теперь делать с собой? Вы, вероятно, слышали от Сусанны, что я решил покончить со всеми делами и, согласно ее желанию, только что приобрел маленькую собственность на берегу моря, близ замка Рейнскорт в Норфолке? Вам, вероятно, знакомо это побережье?

   - Как же, там превосходная пристань в самом поместье Рейнскорт, которое прежде принадлежало покойному адмиралу де Курси. Этот Рейнскорт унаследовал его недавно, хотя рассчитывал получить тотчас по смерти адмирала. Но оказалось, что у адмирала был внук, прямой его наследник, несовершеннолетний мальчик, оставшийся на попечение викария. Мальчик находился на каком-то военном судне и, когда дед умер, викарий отправился к командиру этого судна, чтобы испросить разрешение взять его на берег. Но оказалось, что мальчик, отправившийся несколько времени назад на берег, исчез бесследно, - и судно, на котором он был, по-видимому, погибло, так как о нем не было и нет никаких известий. Два года викарий истощал все средства для разыскания мальчика и, наконец, решил передать права наследства Рейнскорту. Не правда ли, какая странная история?

   - Хм, да, я тоже слышал об этом и удивлялся, куда мог пропасть мальчик, если только он не утонул, как надо полагать. Но вы не сказали мне, М'Эльвина, что вы думаете делать с собой! Не могу ли я вам быть полезен в чем-нибудь?

   - Я не хочу более идти в море! - сказал М'Эльвина. - Хочу отдохнуть!

   - Вот как? Вероятно, вы хотели бы жениться, обзавестись семьей и мирным уголком! Что же, дело хорошее! И если я могу помочь вам этим, М'Эльвина, то помогу охотно!

   - Да, вы могли бы очень помочь мне в этом!

   - Знаю, знаю... Да вы не краснейте, я все давно, видел и, если бы не хотел этого, то давно бы прервал ваше знакомство и дружбу с ней. Но вы - честный и порядочный человек, М'Эльвина, и я никому не отдал бы свою дочь так охотно, как вам!

   - Я, право, не знаю, как благодарить вас за ваши добрые чувства ко мне. Но мне остается еще испросить согласие вашей дочери.

   - Да, конечно! Полагаю, однако, что вам нетрудно будет его получить. Я сейчас пошлю ее к вам, а сам пойду немного прогуляться: после обеда хорошо подышать свежим воздухом. Эй, Сусанна, поди сюда, позаймись немного с капитаном: мне необходимо уйти на минуту из дома! - и старик, лукаво улыбаясь и ласково подмигивая своему любимцу, вышел из комнаты в тот момент, когда Сусанна вошла в нее.

   Когда, час спустя, старый Хорнблоу вернулся, он застал молодых людей в объятиях друг друга.

   - О, я вижу, что все обстоит благополучно! - весело воскликнуть он. - Благословляю вас, дети мои, живите дружно и будьте счастливы на многие годы!

  

  

  

   Капитан М. не забыл обещания, данного им М'Эльвина относительно нашего героя: вернувшись на корабль, он тотчас послал за доктором Макалланом и просил его взять на себя наблюдение за воспитанием и обучением Вилли.

   Макаллан был слишком расположен к капитану М., чтобы отказать ему, кроме того, он и сам полюбил мужественного и ласкового мальчика, умевшего соединить природную энергию и решительность с привычкой повиноваться и с кротостью нрава. Доктор, со своей стороны, был опытным, хорошим педагогом, и, благодаря его руководству, Вилли скоро блестящим образом проявил свои природные дарования.

   "Аспазия" шла с пассатным ветром и через несколько дней прибыла в Барбадос, где капитан М. получил приказание от адмирала осмотреть опасные скалистые рифы к северу от Порто-Рико, а после этого должен был еще некоторое время крейсировать в этой местности. В течение трех дней фрегат запасался водой и провизией, и офицеры едва успели окончить все приготовления, как фрегат снова развернул свои паруса, пользуясь благоприятным ветром. Через несколько часов остров уже еле-еле виднелся на горизонте в виде голубого облачка, которое так часто обманывает всматривающихся в даль моряков.

   В течение двух или трех дней фрегат плавал между островами, скалистые вершины которых торчали из глубины океана, словно укрепления или бастионы какого-то подводного замка. Движение судна было медленное, так как оно шло только по ветру, который дул с земли или с моря и затихал к вечеру.

   Таково было положение "Аспазии" к вечеру третьего дня. Окрестность представляла собой великолепную панораму, какую можно видеть только в тропическом поясе. Заходящее солнце пряталось в облака и золотило их края своими догорающими лучами, между тем как в зените небо оставалось темно-голубым и отражалось в каждой волне, исключая тех, которые сверкали растопленным золотом от лучей заходящего светила. Фрегат стоял неподвижно в узком проходе между двумя островками, высокие горы которых бросали на воду длинные колеблющиеся тени. Многие офицеры любовались этой сценой, но молча, так как чувствовали, что им недостает выражений для красноречивого описания.

   Макаллан первый прервал молчание.

   - Кто бы мог подумать, Кортней, что раньше, чем солнце встанет, по этой тихой местности, где каждый атом дышит миром, может пронестись свирепый ураган?

   Вслед за этим замечанием послышалось нечто вроде отдаленного ружейного выстрела.

   - Это-то вы называете миром, доктор? - сказал один из мичманов, ирландец. - Клянусь, там теперь идет война! - добавил он, указывая в ту сторону пальцем, - война между китом и кашалотом!

   Мичман был прав, и все столпились на гакаборте, чтоб посмотреть на борьбу, которая уже началась. Кашалот пускал фонтаны с невероятной силой и шумом: его противник нимало не уступал ему, и море пенилось и клубилось. Через несколько минут кит нырнул и исчез.

   - Он устал, - проговорил штурман, - но кашалот его так скоро не выпустит. Он должен скоро вынырнуть и тогда тот не даст ему спуску!

   Действительно, кит скоро вынырнул: преследовавший его кашалот бросился на него и с невероятной силой хлестнул его в бок. Кит нырнул совершенно перпендикулярно, так что его широкий хвост несколько минут виднелся в воздухе, а затем животное исчезло.

   - Этот последний удар его прикончил! - сказал Кортней.

   - Да, и утопил его! - воскликнул Джерри.

   - Странно, - заметил Кортней, обращаясь к Макаллану, - что между животными существует такая антипатия. Индейцы утверждают, будто меч-рыба старается нападать на кита снизу, а кашалот бьет его сверху. Это, верно, очень забавное зрелище!

   - Я слышал про это, но никогда не видал меча-рыбы, - заметил Макаллан, - впрочем, все это весьма возможно, так как нет на свете животного, у которого было бы столько врагов, как у кита!

   - Это оттого, что он такой огромный! - заметил Джерри. - М-р Макаллан, - продолжал он, - вы философ, я слышал ваше рассуждение насчет того, что все существующее прекрасно! Не объясните ли вы мне, ради каких справедливых причин кашалот нападает на эту безвредную глыбу ворвани?

   - Я объясню это вам! - сказал, смеясь, Кортней. - Кит, который явился сюда с севера, чувствует себя здесь очень хорошо и вовсе не думает предпринять обратного путешествия к мысу Горну, а кашалот играет здесь роль командующего портом и защищается фонтанами, как бы ружейными выстрелами!

   - Благодарю вас, сэр, - ответил Джерри с сарказмом, - но я все-таки не вижу, зачем тут ружейные выстрелы? Может быть, мистер Макаллан нам объяснит это?

   - Уж не знаю, насколько верны те причины, которыми м-р Кортней объясняет эту вражду,- ответил доктор серьезно,- я только заметил, что все китообразные очень страдают от паразитов. Известно, что дельфины и некоторые рыбы выскакивают из воды и потом опять бросаются в воду, чтобы прогнать беспокоящих их насекомых. Кит же слишком велик, чтоб прыгать: и так, может быть, он пользуется для этой цели фонтанами кашалота?..

   - Браво, доктор! В таком случае, кашалот служит как бы фельдшером для кита, и мы видели, как он деликатно обращается с ним. Верно это корабельный врач! - прибавил Джерри.

   - Хорошо, хорошо, м-р Джерри: если вы попадете в мои руки, вам достанется за это!

   - На это очень мало шансов, доктор: я такой несчастный субъект, что даже болезнь проходит мимо меня с презрением. Если вам придется меня лечить от чего-нибудь, так это будет от полнокровия! - сказал Джерри, расстегивая куртку.

   - Джентльмены, идите скорей вниз: что вы тут делаете? - воскликнул первый лейтенант, взбегая на лестницу.

   - Мы смотрели на морских бычков! - сказал Джерри достаточно громко, чтобы возбудить общий смех.

   - Чему вы смеетесь? - спросил Билли, подходя в то время, как мичмана расходились.

   - Шуткам мистера Д.! - возразил доктор.

   Так как ответ был недостаточно ясен, то лейтенант, конечно, принял этот смех на свой счет и несколько обиделся.

   - М-р Д.! Этот молодой человек думает о чем угодно, кроме своих обязанностей. Вот он там играет с собакой капитана: а когда настанет его дежурство, так его, верно, не будет на палубе. М-р Д., - продолжал он, обращаясь к Джерри, который появился в сопровождении большой ньюфаундлендской собаки, - вы теперь дежурите?

   - Да, сэр! - ответил Джерри, поднимая шляпу.

   - Зачем же вы возитесь с собакой?

   - Я не вожусь с собакой, она только ходит за мной. Я думаю, она принимает меня за кость!

   - Это не удивительно! - ответил лейтенант, смеясь.

   Теперь к доктору, который на время остался один, подошел Вилли, который до тех пор забавлялся разными естественно-историческими предметами, попавшими в его руки, и перекладывал их в какой-то небольшой сосуд.

   - Что это за раковинка, м-р Макаллан? Она плавала по воде, и я ее оттуда выловил.

   - Эта раковина, Вилли, - возразил Макаллан, сразу оживившись, - называется у натуралистов Janthina fragilis: она очень нежна и хрупка, а между тем она одна только отваживается на борьбу с волнами океана. Мне случалось находить этих маленьких пловцов за тысячи миль от берега. Но заметьте, тут для них всего безопаснее, потому что, хотя они без труда одолевают напор сильных волн, зато разбиваются о малейшее препятствие около берега!

   - Какую пользу приносят эти раковины?

   - Я, собственно, не знаю, какую пользу они приносят, но, по-моему, довольно уж и того, если они дадут нам повод для размышления. Когда мы смотрим на это маленькое существо, заключенное в своем домике, когда сравниваем его с тысячью разновидностей, то поневоле начинаем во всем видеть руку Создателя, замечать Его заботу о каждом существе, понимать красоту всего, что Он создал. Так же точно цветы и кусты служат не столько для пользы, сколько для украшения. Какое человеческое искусство может сравняться с малейшим мановением руки Создателя? Не сказано ли в Писании: "посмотрите на лилии полевые, как они растут: однако и Соломон во всей славе своей не одевался так, как каждая из них". Вы, может быть, спросите, зачем существуют гады и хищные животные, но они имеют свое место на свете и служат для того, чтобы явить могущество милосердия и премудрость Божью. Правда, что все животные были созданы на пользу человека, но вспомните, что он был осужден есть хлеб свой в поте лица своего. Разве непроходимые леса и пустыни должны оставаться без обитателей, пока их не завоюет человек? А разве падший человек имеет право обладать землей, не заслужив этого тяжелым трудом? Нет. Дикие хищные звери исчезают только перед культурой. Часть работы человека заключается в том, что он должен извлекать из земли терния и волчцы!

   Такие речи держал Макаллан к герою нашего рассказа, который жаждал все новых и новых приобретений в области знания: и, как бы его речь ни казалась педантична, она заключала в себе много глубоких истин, запечатлевшихся в памяти питомца.

  

  

  

   Последуем теперь за м-ром Рейнскортом. Покинув замок, он со всей поспешностью снова вернулся в столицу, которую ему пришлось покидать с той же быстротой, но при совершенно иных условиях. Известие о том, что он разбогател, везде предшествовало ему, и его встречали с тем почтением, с которым постоянно люди относятся к человеку, имеющему много кредиторов и еще более средств, чтоб удовлетворять их требованиям. Как он и предсказывал, маленький господин в черном оказался настолько услужлив, как только можно было предполагать, и дело обошлось без многих затруднений, которые могли бы произойти, если б ему было благоугодно принять на себя наблюдение за делами м-ра Рейнскорта: возобновив свои услуги, он познакомил его со своим планом относительно понижения предъявляемых исков. Рейнскорт, который никогда не прощал, снизошел к желаниям законоведа лишь относительно этой части своих дел: и как только м-ру Д. удалось изменить требования кредиторов до приличных границ, и бумаги были, как следует, подписаны и припечатаны, ему не только отказали на будущее время, но даже слугам было приказано не пускать его за порог.

   По замечанию его жены, м-ру Рейнскорту не приходилось иметь недостатка в новых знакомствах с друзьями всех сортов и обоего пола, и, благодаря этому, он вел жизнь, полную удовольствий и развлечений в течение многих месяцев, не допуская жену и дочь ни прерывать его забавы, ни проникать в его мысли. Вскоре по прибытии своем в Лондон он выслал чек на имя банкира - и решил, что этим покончились все его материальные заботы. Однако жена его была совершенно иного мнения: быть заключенной в уединенный замок в Ирландии совсем противоречило ее вкусам и намерениям. Видя, что ее письма, где она испрашивала разрешения присоединиться к нему и указывала на необходимость для 12-летней Эмилии воспользоваться всеми преимуществами воспитания, которое позволяли ей дать большие денежные средства, оставались без внимания, она уложила необходимые вещи и через неделю в сопровождении Эмилии, стояла уже перед дверьми отеля, куда Рейнскорт велел ему адресовать корреспонденцию.

   Приехав, она не застала мужа дома. Когда же она отрекомендовалась его женою, ее пригласили наверх в его покои. Поверхностного осмотра его комнат, одного взгляда на письма и заметки, в беспорядке разбросанные по столам, было достаточно, чтоб преисполнить м-с Рейнскорт ревностью и негодованием. Минуты казались для нее часами, часы - месяцами, пока, наконец, супруг ее не появился в сопровождении двух изящных джентльменов.

   Швейцар, отсутствовавший в тот момент, когда он поднимался по лестнице, не успел предупредить его о появлении жены, которая уселась на софе в своей шляпке и шали с кипой писем и записок, писаных, очевидно, женской рукой, в одной руке и носовым платком в другой, в полной готовности сделать сцену.

   Одна нога ее была закинута на другую, и ступня ее то поднималась, то опускалась с силой поршня паровой машины, словно индикатор огромного давления, когда Рейнскорт, которого голос слышался все время, пока он поднимался по лестнице, точно причаливая к пристани, ответил на вопрос одного из своих спутников:

   - Ступай, взгляни на нее! Я не пойду. Она мне порядком уже надоела. Клянусь тебе, хуже жены!.. - и с последними словами он вошел в комнату, где неожиданное появление м-с Рейнскорт заставило его невольно воскликнуть: "Легка на помине!"

   - Да, легка на помине, сударь! - возразила дама, поднимаясь с глубоким поклоном,

   - Фуй, милая моя, - отвечал Рейнскорт, в затруднении и досадуя внутренне, что сцена должна разразиться в присутствии его друзей. - Я только пошутил!

   - Доброго утра, Рейнскорт! - сказал один из них. - Боюсь, я буду лишний!

   - Да и я тоже, милый мой, так как еще трудно решить, как-то будет принята твоя шутка! - прибавил другой, следуя за своим товарищем вон из комнаты.

   Эмилия побежала к отцу и взяла его за руку, и Рейнскорт, который был привязан к дочери, насколько его эгоистический характер мог ему позволить, поцеловал ее в лоб. Настало краткое молчание с обеих сторон. Обе предпочли лучше дождаться атаки, чем самим начать ее: но в подобной выдержке, легко можно догадаться, победа осталась на мужской стороне. М-с Рейнскорт сдерживалась, пока ей не стало ясно, что она или должна дать исход своим чувствам в словах, или же организм ее не выдержит бури: и с ее стороны дело завязалось целым потом слез, окончившимся сильной истерикой. На слезы ее супруг не обратил никакого внимания, так как считал это только прочисткой пушек перед сражением: но истерика совершенно ошеломила его. В собственном доме он позвонил бы служителей и оставил бы их исправлять беду, но в отеле подобного "eclat" следовало избегать по мере возможности.

   - Эмилия, милая моя, иди к маме, ты сумеешь помочь ей!

   - Нет, нет, папа! - говорила девочка, рыдая. - Нора обыкновенно разжимала ее руки в таких случаях!

   Глаза Рейнскорта упали на пальцы жены, державшие целую коллекцию записок и писем. Он подумал, что было бы очень кстати разжать ей руки, если б только можно было выручить их содержимое. Если не привязанность, то собственная выгода подействовали на него. Он приблизился к софе и попытался раскрыть ее стиснутые пальцы - но или истерика м-с Рейнскорт была одним притворством, или, напротив, она была столь сильна, что могла противоборствовать всем усилиям ее мужа, только все его старания извлечь письма оказались недействительны, и после нескольких неудачных попыток он принужден был отступить.

   - А что еще с ней делали, Эмилия?

   - Воду, папа, воду брызгали в лицо. Позвонить, папа?

   - Нет, дорогая моя, нельзя ли как-нибудь иначе помочь ей?

   - О, да, папа, надо распустить ей корсет!

   Рейнскорт, не очень опытный в качестве дамской горничной, испытал немало затруднений, пока добрался сквозь складки ее платья до лифа и далее, тем более, что м-с Рейнскорт была необычайно порывиста в своих движениях, и его порядком раздражали уколы, наносимые ему теми непременными принадлежностями дамского туалета, без коих прекрасный пол не может обойтись, как бы подчеркивая этим, что нет розы без шипов. Наконец, ему посчастливилось наткнуться на нечто, подобно Гордиеву узлу, не имевшее ни конца, ни начала. Уступая нетерпению, вполне естественному для его темперамента, он схватил со стола перочинный ножик, чтоб покончить с ним на манер Александра. К несчастию, второпях, вместо того, чтобы направить ножик лезвием к узлу, он сделал как раз обратное, так что ножик сложился и с немалой силой уперся в спину м-с Рейнскорт, тотчас вскочившей, к немалому его удивлению, с криком:

   - Значит, вы еще хотите убить меня, м-р Рейнскорт! Помогите, помогите!

   - Это произошло совершенно нечаянно, милая моя! -