Купер Джеймс Фенимор - На суше и на море

любит мистера Дреуэтта; и, по правде сказать, это действительно достойный и талантливый молодой человек. Одна из его сестер, выходя замуж, породнилась с лучшими семьями, живущими на той стороне Гудзона; каждое лето он навещает ее и теперь, без сомнения, воспользуется соседством, чтобы приехать в Клаубонни. Я негодовал в душе; но вскоре рассудок взял верх. В самом деле, мистер Гардинг имел полное право приглашать к нам кого угодно до моего совершеннолетия.

   - Знала ли ты тех господ, которым отказала Люси? - спросил я спокойным тоном, помахивая тросточкой и даже посвистывая.

   - Да ведь я тебе сказала, что Люси не поверяла мне своих тайн. Миссис Брадфорт шутила иногда со мной насчет претендентов Люси, но и она тоже не знала ничего положительного.

   - А, вы смеялись! Прекрасно. Хороша шутка над несчастным человеком, который мучается.

   - Твое замечание справедливо, Милс, - сказала Грация, переменив тон. - Но все-таки мне кажется, что мужчины в этом отношении менее чувствительны, чем женщины.

   - Миссис Брадфорт помешана на свете, а мы не привыкли к этому обществу.

   - Ты прав, Милс. Но наш добрый мистер Гардинг, как мог, подготовил нас для вступления в свет, а потом я удостоверилась, что чем выше стоят люди в общественном положении, тем они менее требовательны и менее склонны к осуждению.

   - А претенденты Люси и она сама?

   - Что, "она сама"?

   - Да, как ее принимали? Ухаживали ли за ней? Обращались ли с ней, как с равной? А тебя лично?

   - Люси была всюду принята, как бы родная дочь миссис Брадфорт; а обо мне, кажется, наверное, не знали, кто я такая.

   - Дочь и сестра капитанов торговых судов! - сказал я с горечью.

   - Да, и я этим очень горжусь, - с чувством ответила Грация.

   - Грация, я хочу предложить тебе один вопрос, даже считаю это своей обязанностью.

   - Если это так, то будь уверен, что получишь немедленный ответ.

   - Не было ли между этими прекрасными господами и слащавыми дамскими ухаживателями таких, которые предлагали тебе руку и сердце?

   Грация рассмеялась и вся раскраснелась. О! Как она была хороша в эту минуту; я не сомневался, что и она отказалась не от одной партии. Я торжествовал при мысли, что она показала этому "бомонду", что недостаточно попросить руки девушки из Клаубонни, чтобы тотчас же и добиться ее. Замешательство Грации говорило красноречивее слов.

   - Ну, хорошо, я не стану приставать к тебе, раз тебе так трудно ответить, я сам догадываюсь. Но вот ты мне что скажи; каковы состояние и положение этого мистера Дреуэтта?

   - И то, и другое порядочные, судя по тому, как рассказывают. Он даже слывет за богача.

   - Слава тебе, Господи! По крайней мере, хоть этот-то добивается руки Люси не из корыстных целей.

   - Да, это так естественно полюбить Люси ради нее самой. Даже искатели приданого не устояли бы против ее обаяния. Но мистер Дреуэтт - выше подобных расчетов.

   - Но ты мне ничего не сказала, Грация, благосклонно ли относится Люси к ухаживаниям этого господина?

   - Но что я могу тебе ответить, Милс? - сказала она. - Который раз я тебе повторяю, что я положительно ничего не знаю об ее сердечных делах.

   Наступило молчание, тягостное для нас обоих.

   - Грация, - сказал я, наконец. - Я вовсе не завидую Гардингам, что им предстоит богатство. Но мне кажется, что не будь этого, наши отношения с ними были бы гораздо сердечнее и мы все чувствовали бы себя счастливее.

   Моя сестра вся задрожала и побледнела.

   - Отчасти ты прав, Милс, - сказала она после маленькой паузы, - но надо быть справедливым. Зачем нам желать, чтобы наши старые друзья, те, которые так близки нам, дети нашего бесценного опекуна, были бы менее богаты, чем мы? Ведь им только не хватало одних денег, чтобы занимать в стране первенствующее место. Неужели же мы такие эгоисты, чтобы завидовать их счастью? Да в каком бы положении Люси ни была, она всегда останется той же Люси, а Руперту, столь щедро одаренному природой, явится возможность выдвинуться из толпы!

   В Грации было столько веры и нравственной чистоты, что я не решился разочаровывать ее. Она начинала сомневаться в своем кумире, это было очевидно; но ее чистая и правдивая душа не допускала, чтобы ее мог обманывать тот, кого она любила так долго.

   Обменявшись еще несколькими фразами, мы с Грацией расстались еще большими друзьями, чем прежде.

   Никогда еще сестра моя не казалась мне столь дорогим существом, достойным самой искренней привязанности.

   Настала вторая половина недели. Я целыми днями пропадал в полях, чувствуя себя неловко в обществе Люси. Мистер Гардинг взялся занимать майора; оба старика сразу понравились друг другу. Они почти во всем сходились во взглядах. Оба любили святую епископальную церковь, оба не любили Бонапарта, - майор ненавидел его, но мой опекун никого не мог ненавидеть, он только не одобрял действий Бонапарта. И тот, и другой высоко ставили Питта и верили, что французская революция произошла вследствие пророчеств и вмешательства дьявола.

   Однажды, возвращаясь с Небом от мельницы, я спросил его, намеревается ли он отправиться со мной на "Веллингфорде", а затем идти в плавание на "Авроре".

   - Конечно, хозяин. Как же это вы могли думать отправляться в море, а негра оставлять дома?

   - Ладно, Неб, я согласен, но это в последний раз. Сделавшись же совершеннолетним, я тебе вручу акт, дающий вам свободу.

   - Какой акт?

   - Акт, который даст вам право быть самому хозяином, свободным человеком. Разве ты ничего не слышал о свободных неграх?

   - Да, несчастные люди они. Когда вы захотите сделать Неба свободным негром, скажите мне об этом.

   - Странно, Неб. А я полагал, что все невольники жаждут свободы.

   - Может быть, да, может быть, и нет. Какая же выгода, хозяин, в свободе, когда и сердце, и тело довольны так, как они есть? Сколько лет род Веллингфордов живет здесь?

   - Сколько? Сто лет, приблизительно; для большей точности, ровно сто семь лет.

   - А род Клаубонни с каких пор?

   - На этот вопрос мне труднее ответить. Пожалуй, лет восемьдесят, а может быть, и все сто.

   - И что же? Разве за все это время нашелся хоть один из Клаубонни, который захотел бы свободы? Ну, представьте меня свободным, что вам из этого? Нет, нет, хозяин Милс, я принадлежу вам, а вы - мне, и мы оба принадлежим друг другу.

   Вопрос этот пока был решен, и я больше ничего не сказал. Отдав Небу приказание приготовить все к завтрашнему дню, я пришел проститься с моими друзьями. Уже третий раз покидал я кровлю своих предков. Майор с Эмилией предполагали пробыть здесь до июня, а затем отправиться на воды. С мистером Гардингом я провел целый час; на прощанье он, по обыкновению, благословил меня, пожелав всех благ земных. Я не решился подойти к Люси и поцеловать ее, как прежде; в первый раз мы расставались так холодно. Все же она протянула мне руку, которую я крепко пожал. Грация же разрыдалась у меня на груди; с майором и его дочерью мы обменялись дружеским рукопожатием, обещаясь встретиться в Нью-Йорке по моем возвращении. Руперт проводил меня до шлюпки.

   - Пишите, Милс! - сказал мне друг детства. - Меня крайне интересует Франция и французы, очень возможно, что скоро я и сам побываю там.

   - Вы сами! Если вас так интересует Франция, поедемте со мной? У вас там дела?

   - Нет, я поеду ради удовольствия. Моя прелестная кузина находит, что путешествие придает некоторый вес в обществе, и, кажется, она хочет сделать из меня атташе посольства...

   Руперт Гардинг, не имевший когда-то ни одного су за душой, говорил теперь о путешествии, о видном месте! У меня даже закружилась голова. К счастью, он скоро ушел, и я тотчас же распустил паруса. Плывя вдоль берегов нашей бухты, я посматривал на кусты, не увижу ли среди них хотя Грацию. Надежда не обманула меня. Она пришла вместе с Люси на стрелку, которую мы должны были объехать. Как только они увидели шлюпку, то замахали платками, я же посылал им воздушные поцелуи; на большом расстоянии делаешься более смелым.

   В это время мимо нас прошла лодка на парусах, в ней стоял господин, который тоже махал платком, пока я целовал свои пальцы. Я сразу узнал в нем Эндрю Дреуэтта; он направил лодку прямо на стрелку, и минуту спустя я видел, как он вышел на землю и затем раскланивался с Грацией и Люси. Лодка его поехала дальше, по всей вероятности, с багажом своего хозяина, и когда я их потерял из вида, Дреуэтт со своими спутницами направлялся в Клаубонни.

  

   По мере того, как усиливается буря, твое сердце вооружается тройной броней, и ты бежишь на берег, чтобы посмотреть на благородный военный корабль, бросающийся с волны на волну на океане, как дикая коза скачет с холма на холм, пока не исчезнет в долине.

   Альстон

  

   Роджер Талькотт не дремал в мое отсутствие. На "Авроре" все было готово, и весь экипаж - в сборе; оставалось только поднять паруса, что я и сделал в тот же день.

   Это было третье июля. "Аврора" снялась с якоря и направилась к Бордо. Воспользовавшись попутным ветром и отливом, мы прошли через целый флот, состоявший из сорока парусных судов. Прекрасная погода, красота пейзажа и благоприятные для меня обстоятельства, при которых началось мое плавание, в торговом отношении, все это заставило меня на минуту забыть мое личное горе и наслаждаться зрелищем, открывающимся перед моими глазами.

   Хотя мне вовсе не улыбалось брать пассажиров, но я не мог отказать моим прежним судовладельцам принять к себе мистера Бригама, Валласа Мортимера Бригама, который хотел ехать во Францию с женой и свояченицей, а оттуда - в Италию для поправления здоровья жены.

   Не успели мы выйти из бухты, как мои пассажиры обнаружили свой милый характер. Они были только тогда счастливы, когда могли позлословить насчет своих ближних и порыться в их тайнах.

   Я забыл назвать имена дам: Сара и Жанна. Кого только они не затронули и на кого только не насплетничали!

   - Валлас, - сказала Жанна, - не правда ли, что Джон Винер отказал своему зятю в двадцати тысячах долларов, и вследствие этого отказа он теперь объявлен банкротом?

   - Конечно. Об этом вчера весь день говорили на Уолл-стрит, и все верят этому слуху. Но все Винеры таковы. Слава Богу, у нас всякий знает, что это за люди.

   - Здесь нет ничего удивительного, - возразила Жанна. - Я слышала, что отец этого самого Джона Винера пробежал во всю прыть через весь Бостон, чтобы избавиться от одного из кредиторов своего сына.

   - Это было не совсем так, - запротестовал Валлас. - Ведь у этого Джона всего одна нога, значит, бежать он никак, не мог.

   - В таком случае, несомненно, что пробежала лошадь, - добавила Жанна, не смущаясь. - Ведь бежал же кто-нибудь, а то откуда бы взяться этой истории?

   Мне было известно о банкротстве Винера из уст одного из его кредиторов. А в том, что рассказывали мои пассажиры, не было ни одного слова правды.

   - Вы уверены, мистер Бригам, - спросил я, чтобы восстановить истину, - что банкротство Винера и К® произошло именно при тех обстоятельствах, о которых вы говорите?

   - Еще бы! Мне известны все их дела.

   Что было на это ответить? Кого только еще не перебрали они, скольких семейств не затронули! Я решил не слушать их возмутительные сплетни и собрался уже было откланяться, как вдруг до моего слуха долетело имя миссис Брадфорт.

   - Доктор Гозак думает, что ее песенка спета! - вскричала Жанна в восторге, что может заранее похоронить кого-нибудь. - У нее рак; это решено, и она в прошлый вторник составила духовное завещание.

   - Только еще во вторник! А мне говорили, что оно было составлено год тому назад в пользу Руперта Гардинга в надежде, что он женится на ней.

   - Но, миссис Бригам, - сказал я с улыбкой, - вы так уверены в том, что миссис Брадфорт рассчитывала выйти замуж за Руперта Гардинга?

   - Я их не знаю настолько близко, чтобы утверждать это, но все-таки...

   - Как же вам этого не знать, милая Сара, - вмешалась Жанна. - Ведь мы же очень дружны с Гринами, а они друзья-приятели с Винтерами, которые - соседи миссис Брадфорт. Лучшего способа трудно и желать, чтобы знать, что делается у людей.

   - И никто так не следит, как мы, за тем, что происходит в Нью-Йорке, - продолжала сплетница. - И мне еще говорили, что миссис Брадфорт предпочла бы себе в мужья старика, пастора Гардинга. Но все это теперь не важно, так как она скоро помрет. Мне это сказала миссис Джон Фут, а ей сообщил доктор Гозак все подробности болезни.

   - Я и не подозревал, что такой почтенный доктор выдает тайны своих пациентов.

   - Да он, собственно говоря, ничего и не сказал, этот доктор - хитрая лисица, но миссис Фут еще похитрее его и сумела поймать его и выведать все, что нужно.

   Это просто удивительно: иностранцы, проведшие в Нью-Йорке всего одну ночь, чтобы найти судно, узнали о людях больше, чем они знали сами о себе! Но это еще одни цветочки, ягодки были впереди.

   - Мне думается, - начала опять мисс Жанна, - что мисс Люси Гардинг тоже перепадет кое-что после смерти миссис Брадфорт, и она и Эндрю Дреуэтт поженятся, как только кончится траур.

   На этот раз имена оказались точны, и факты, если не достоверны, то вероятны. Было мне о чем призадуматься, особенно при моем настоящем настроении духа. Но каким образом до них дошло о склонности Дреуэтта к Люси?

   Я чувствовал себя глубоко несчастным. Как я ненавидел этих сплетников! Какое зло могут сделать люди, болтающие зря направо и налево! Несмотря на все мое отвращение к ним и мою твердую решимость не давать им пищи для новых сплетен, мне не удалось вполне отделаться от их назойливых вопросов. Эти люди неумолимы. Кончилось-таки тем, что они выведали от меня, что мистер Гардинг - мой опекун, что мы с Рупертом воспитывались вместе, что Люси осталась у нас в момент моего отъезда. Эти сведения только разожгли их ненасытное любопытство. Но видя, что от меня больше ничего не добиться, они переменили тактику и пристали к Небу.

   Я полагаю, что читателю теперь ясно, что за люди были мои пассажиры. Но они добились цели, усилив мои беспокойства и заставив вторично пережить все муки ревности. Всегда так случается: честные люди ни за что, ни про что страдают от дураков и плутов.

   Между тем "Аврора" вступала в открытое море.

   Я был в восторге от своего судна, которое оказалось на ходу еще лучше, чем я предполагал. Десять дней мы плыли по океану благополучно. Единственно, что мне отравляло существование, - это бесконечные сплетни моих пассажиров.

   Но вот начал дуть сильный юго-западный ветер несколько часов сряду, подгоняя нас на одиннадцать узлов в час. Погода стояла ясная и теплая, так что ветер и минутные порывы бури только приятно освежали нам головы. Вечером, приказав убавить парусов, я спустился к себе в каюту; в случае малейшей опасности велел позвать себя. Ночь прошла благополучно, но утром Талькотт пришел за мной и сказал: - Не мешало бы вам подняться наверх, капитан, у нас шквал, я один не знаю, как быть.

   Когда я поднялся на палубу, на "Авроре" оставались только фок и фор-марсель со всеми рифами. Я тотчас же велел убрать его. Вдруг судно потрясло до самого киля. Каким-то чудом устояла главная мачта; мы еле-еле смогли свернуть полотно.

   Ветер свистел с такой яростью, что на палубе нельзя было разобрать, что кричали матросы с мачты. Талькотт сам вскарабкался на рею; он жестикулировал, указывая вперед; но волны вздымались так высоко, что заслоняли собой горизонт. Взобравшись на заднюю мачту, я рассмотрел какое-то судно с восточной стороны, делающее отчаянные скачки и идущее прямо на нас. Издали казалось, что оно взлетает на воздух. Мы быстро надвигались друг на друга.

   Громадные волны, набегающие на "Аврору", сильно накреняли ее то на один, то на другой бок или же вдруг переворачивали ее задом наперед. Мачты и лик-тросы дрожали. Вдруг "Аврора" очутилась между внезапно выросшими горами воды. Весь экипаж дружно принялся за работу; и когда, наконец, судно вышло из этой пропасти, буря обрушилась на него со всей яростью, рванула последний парус и унесла его, оставив одни лохмотья.

   Это несчастье совсем сразило меня: с того судна все могли видеть.

   Но теперь было не до самолюбия; безопасность судна - прежде всего. Как только на "Авроре" не осталось больше ни одного паруса, мне стало легче рассмотреть, что за судно виднелось перед нами; оно, по-видимому, принадлежало англичанам и порядком-таки было нагружено.

   Оба судна одновременно погружались в воду; наш сосед ежеминутно исчезал из вида; мы и не заметили, как он вдруг стал нам поперек дороги. Две кареты, влекомые взбесившимися лошадьми друг на друга, не произвели бы того ужасающего впечатления, как представившееся нам зрелище.

   Еще одна минута, и мы со всего размаху разбили бы носом английское судно. К счастью, новый порыв ветра разъединил нас; в противном случае общая гибель была бы неминуема. И в тот самый момент, как оба судна понеслись в противоположные стороны, раздался неистовый крик Талькотта. И вдруг я увидел, что с кормы англичанина мне машет шляпой наш друг - Моисей Мрамор!

  

   Когда наступит день общего созыва, когда глас суда раздастся, острова, материки и море возвратят своих мертвецов: когда север придет вместе с югом: когда грешник ужаснется и праведник задрожит, - пусть Бог будет тебе помощью, бедный Том.

   Брэнард

  

   Оба экипажа спешили удалиться друг от друга. И мне, и тому капитану пришла одна и та же мысль: вместо того, чтобы отдать наши суда на произвол стихии, "Аврора" стала править направо, а англичанин - налево, хотя ветер гнал нас по одному и тому же направлению. Понемногу мы начали поднимать паруса.

   К вечеру буря улеглась, море и ветер становились тише. Ночь прошла благополучно, а к утру море и совсем успокоилось. Оба судна распустили все паруса. Когда экипажи разошлись завтракать, мне удалось придвинуться к англичанину, и я окликнул его в рупор: - Какое это судно?

   - "Ле Дэнди", капитан Роберт Фергюсон. А вы кто?

   - "Аврора", капитан Милс Веллингфорд. Откуда вы?

   - Из Рио-де-Жанейро, направляемся в Лондон. А вы?

   - Из Нью-Йорка, идем в Бордо. Скажите, не находится ли у вас на борту американец по имени Мрамор? Нам вчера показалось, что его видели у вас на корме; это наш старый товарищ, мы оттого и последовали за вами, чтобы узнать о нем.

   - Как же, как же, - ответил капитан, - он сейчас выйдет; теперь он внизу укладывает свои вещи, кажется, он хочет просить вас взять его к вам, чтобы вы его доставили в Соединенные Штаты.

   Не успел он окончить этих слов, как Мрамор показался на палубе, помахивая шляпой в знак благодарности. Тотчас же мы спустили лодку, в которой отправился Талькотт за нашим дорогим другом, и через каких-нибудь двадцать минут я с радостью пожимал руку Мрамора.

   В первую минуту свидания он ничего не мог говорить от волнения, решительно со всеми обменялся рукопожатиями и казался удивленным, но вместе и восхищенным, что нас всех было так много.

   Приказав снести его сундук в каюту, я сел рядом с ним. Но и мои пассажиры очутились тут как тут.

   Пока свирепствовала буря, они дали мне вздохнуть. Но лишь только ветер утих, они опять затараторили. Их интриговало столь странное появление у нас Мрамора, и все трое поместились около нас, жадно ловя каждое слово из нашего разговора.

   Пересесть на другое место на палубе не имело бы смысла - они последовали бы за нами. Я решился. Сказал Талькотту и Мрамору, чтобы они шли за мной, и мы все взобрались на грот-марс и уселись там, как три кумы, только что допившие последнюю чашку чаю. Какая благодать! Ни Сара, ни Жанна не могли теперь добраться до нас!

   - Ну их к черту! - грубо сказал я. - Право, святой, и тот потерял бы с ними терпение; кажется, мы теперь от них на почтительном расстоянии. Надеюсь, что они сюда не прилезут.

   - А если они явятся сюда, - сказал Талькотт, смеясь, - то мы спасемся на бом-салинге, а в крайнем случае и на бом-брамселе.

   - Я понимаю, - проговорил Мрамор, подмигивая одним глазом, - у каждой из этих особ уши - за четверых, не так ли, Милс?

   - Да, только прибавьте еще, что языков за сорок, тогда будет полнее. Но, слава Богу, мы теперь одни. Рассказывайте же нам скорей, дорогой Мрамор, что вы делали и где пропадали? Вы ведь знаете, что мы с Талькоттом - ваши верные друзья и всегда рады разделить с вами все, что имеем.

   - Спасибо вам, милые мальчики, спасибо от всего сердца, - проговорил Мрамор, вытирая слезы обшлагами рукава. - Нечего делать, надо удовлетворить ваше любопытство, хотя мне тяжело вспоминать свое упрямство и безумие. Итак, вы меня, наверное, искали в тот день, когда судно отчалило от острова?

   - Еще бы! Но, не найдя вас, мы были уверены, что вы устрашились одиночества и уехали раньше нас.

   - Отчасти вы были правы, а отчасти - нет. Когда вы отошли, я подумал и сказал сам себе: "Моисей, они ни за что не уйдут без тебя, они не решатся оставить тебя здесь на острове одного; если ты хочешь настоять на своем, то необходимо скрыться от них, пока "Кризис" не распустит все паруса". Ах, да, кстати, что сделалось со старым судном? Вы мне' ничего не говорили о нем.

   - Оно нагружалось в Лондон, когда мы уходили.

   - И' судовладельцы не решились поручить вам команду вследствие вашей молодости, несмотря на все ваши старания для них?

   - Напротив того, они предлагали мне и даже просили, но я предпочел приобрести "Аврору" - это моя собственность.

   - Слава тебе, Господи! Теперь будет хоть один честный человек среди судовладельцев.

   - Мрамор, но вы знаете, вас ждет в Нью-Йорке кругленькая сумма - тысяча четыреста долларов, часть вашей награды и жалованье.

   Мрамор вытаращил глаза. Человек редко остается равнодушным к деньгам, и Мрамор повеселел при этом известии. Затем он пристально посмотрел на меня и почти грустно сказал: - Милс, если бы у меня была мать, как бы я ее осчастливил на старости лет! И зачем это деньги достаются людям, у которых нет матери!

   Я дал ему успокоиться, а потом напомнил, что мы ждем продолжения его истории.

   - Итак, я вам сказал, что принялся рассуждать и решил, что вы меня потащите насильно, если я здесь останусь до следующего дня. Поэтому я сел в шлюпку, выехал из бассейна и пустился в открытое море. Когда же вы отъехали на значительное расстояние, то я возвратился в свои владения, где уж больше некому было противиться моим желаниям и бороться с моими фантазиями.

   - А! Как я рад, что вы заговорили теперь иначе. Конечно, вами тогда руководил каприз, а не рассудок. И вы не замедлили сознаться в своей ошибке, мой друг, и стали скучать по родине?

   - Ваша правда, Милс; хотя у меня не было ни матери, ни брата, ни сестры, но у меня была родина, друзья, что бы я там ни говорил. А, главное, я думал и тосковал о Вас, как мать, которая в разлуке с детьми.

   - Бедный друг! Каким одиноким вы почувствовали себя!

   - Первое время я работал над сооружением курятника; но к концу недели увидал, что куры да свиньи плохая компания для человека. И потом я вообразил сначала, что я один на острове; но, к стыду своему, я чувствовал, что меня преследует дьявол. Так вот как, Милс, что бы мы ни делали, но надо всегда иметь будущее или прошлое. А меня что ждало? Ничего. Что было? Тоже мало утешительного, оставалось лишь вспоминать о своих старых грехах.

   - Я начинаю теперь понимать ваше состояние; но что же вы сделали?

   - Уехал. Снарядил свою шлюпку, нагрузил ее провизией и марш в дорогу.

   - Значит, владение землей Мрамора предоставлено теперь скотному двору?

   - Да, Милс, и я надеюсь, что бедные животные не умрут с голоду; я позаботился о них. Уехал я два месяца спустя после вас.

   - А в одиноком плавании тоже не весть какая сладость! Вы были все так же одиноки, как и на суше!

   - Что вы говорите! Да разве моряк может чувствовать себя одиноким на море? К тому же, на море всегда есть дело. А большое пространство меня не пугало. Надо было только опасаться нападения дикарей. Днем я летел на всех парусах, к ночи складывал их и засыпал, как милорд. Я все время находился в прекрасном настроении духа; и один из самых счастливых моментов моей жизни был тот, когда с моих глаз исчезли верхушки деревьев острова.

   - И долго продолжалось ваше плавание?

   - Семь недель.

   - Где же вы останавливались?

   - Да нигде, пока не встретил судно, идущее из Манильи в Вальпараисо. Капитан взял меня к себе и свез туда. Из Вальпараисо я на местном судне обогнул Анды, чтобы перебраться на эту сторону. Вы помните эти чудовищные горы, покрытые сплошь снегом?

   - Еще бы! Они слишком поражают зрителя, чтобы забыть их.

   - Затем мы приехали в Буэнос-Айрес, откуда прибрежное судно доставило меня в Рио.

   - А из Рио вы думали на "Дэнди" отправиться в Лондон, а потом при случае в Соединенные Штаты?

   - Вы угадали. Но до того я провел в Рио несколько месяцев в надежде дождаться какого-нибудь "янки". Но под конец потерял терпение.

   Так кончилась история Мрамора. Настала моя очередь. Мне пришлось отвечать на его бесконечные вопросы. Когда Мрамор узнал, что мисс Мертон теперь проживает в Клаубонни, он значительно подмигнул Талькотту, который улыбнулся со своей стороны. Ну, а Руперт? Ферма? Мельницы? Когда он вспомнил Неба, то последнего мы сейчас же позвали. Мрамор пожал ему руку. Он не помнил себя от радости, что опять находился среди всех нас.

   - Знаете что, Милс и Роджер, - вскричал он, - я теперь точно у себя дома! Не хочу больше и вспоминать своего проклятого отшельничества. Да мне теперь страшно пройти одному через лес. Мне необходимо видеть перед собой человеческое лицо. Не оставляйте меня больше. Возьмите меня, Милс, к себе метрдотелем или суньте меня, куда хотите.

   - Теперь уж мы больше не расстанемся, разве это будет по вашей вине. Я постоянно думал о вас! Да вот в последнюю бурю мы с Талькоттом вспоминали, как бы вы поступили в данном случае.

   - Старые уроки принесли пользу, друзья мои; я это сразу сообразил. У "Авроры" ой, ой, какой капитан, и ветру приходится посчитаться с ним!

   Решено было, что Мрамор примет на себя команду одной вахты и будет делать все, что найдет нужным. А когда Талькотта назначат капитаном, чего, наверное, не придется долго ждать, тогда он на всю жизнь сделается моим главным помощником. Я' обернул все в шутку, прозвав Мрамора "Командором" и прибавив, что только в качестве такового он остается у меня на борту. Что же касается денежного вопроса, то в моей каюте лежал целый мешок долларов - он мог брать оттуда, сколько угодно. Ключ от шкатулки был предоставлен в его распоряжение. Никто так не радовался всему этому, как Неб. Он был положительно влюблен в Мрамора с того момента, как тот вытянул его за ухо из трюма "Джона".

   - Однако, Милс, ваши пассажиры сущие твари! - сказал Мрамор, поглядывая сверху на трио, разгуливающее по палубе. - В первый раз в жизни встречаю капитана, вынужденного лезть на мачту, чтобы поговорить на свободе.

   Побеседовав еще немного, мы все спустились, и я представил Мрамора своим пассажирам, после чего все вошло опять в свою колею.

   Но в тот же день я услышал разговор между Мрамором и Бригамом. Дамы побоялись задавать вопросы такому неотесанному моряку.

   - Вы, кажется, совсем неожиданно попали сюда, капитан Мрамор? - спросил господин для начала.

   - Вовсе нет. Я ждал "Аврору" больше месяца именно в этих краях.

   - Как это странно! Я не понимаю, как это можно предвидеть подобную вещь?

   - Знаете вы сферическую тригонометрию, милостивый государь?

   - Признаюсь, я не особенно силен в науках, хотя с математикой немного знаком!

   - В таком случае, всякое объяснение является бесполезным. Вот если бы вы знали тригонометрию, то мои толкования были бы для вас так же ясны, как дважды два - четыре.

   - Вы, кажется, уже давно знакомы с капитаном Веллингфордом?

   - Мало, - резко ответил Мрамор.

   - Бывали ли вы когда-нибудь в том месте, которое он называет Клаубонни? Какое смешное название, не правда ли, капитан?

   - Ничего тут нет смешного. Я знаю одну ферму, которая называется "Scratch" (Царапина), и это премиленькое местечко.

   - У нас не имеют обыкновения давать названия фермам.

   - У вас это возможно. У нас же таков обычай. Так и знайте.

   Мистер Бригам был не настолько глуп, чтобы не понять урока, данного Мрамором. Больше он не приставал к нему с вопросами.

   По приезде в Бордо, выгрузив мой товар, я запасся новым. Сначала я намеревался вернуться в Нью-Йорк, чтобы отпраздновать день своего совершеннолетия. Но сплетни Бригамов охладили мое желание побывать в Клаубонни. Мне предложили доставить в Россию, в Кронштадт, партию вина и водки, и я согласился.

   Я отправился по Балтийскому мор в конце августа. Хотя путешествие продолжалось долго, но бури не было, и я прибыл благополучно на место. Пока я стоял в Кронштадте, ко мне обратились консул Соединенных Штатов и купец торгового американского судна с просьбой уступить им Мрамора для доставки судна в Нью-Йорк, так как их капитан с помощником умерли от оспы. Напрасно я уговаривал Мрамора согласиться, он упорно отказывался. Тогда я предложил Талькотту команду над "Гиперионом". Хотя мне жаль было отпускать его, но моему юному другу представилась возможность выдвинуться. "Гиперион" тотчас же отплыл, и, к моему великому горю, я никогда не мог узнать о его участи; по всей вероятности, он погиб.

   Мрамор занял место Талькотта и, таким образом, сделался моим старшим лейтенантом. Русское правительство поручило мне доставить груз в Одессу.

   Мы предполагали, что величественная Порта беспрепятственно пропустит американское судно, но в Дарданеллах мне велено было поворотить назад: пришлось оставить груз ца Мальте, откуда я направился в Ливорно. Предоставив Мрамору попечение о погрузке, я предпринял экскурсию в Тоскану и Этрурию. Побывал в Пизе, Лукке, Флоренции. Здесь церкви и галереи поглотили все мое внимание. Однажды, когда я осматривал собор, вдруг кто-то довольно громко позвал меня. Оборачиваюсь и вижу - Бригамов. Вы можете судить, какой град вопросов и рассказов посыпался на меня. Где я был? Где Талькотт? Где стоит судно? Они же только что из Парижа. Видели французского консула, обедали с Ливингстоном, видели Лувр, потом Женеву, озеро и прочее.

   Я не мог дождаться конца. Они извергали по тысяче слов в минуту, перебивая друг друга.

   - Кстати, капитан Веллингфорд, - завела свою шарманку Жанна, лишь только Сара остановилась, чтобы передохнуть, - вы ведь знакомы с бедной миссис Брадфорт?

   Я утвердительно наклонил голову.

   - Так я говорила вам! - вскричала опять Сара. - Она умерла и, конечно, от рака! Какая ужасная болезнь, и как верны оказались мои сведения!

   - И она все оставила сыну своего кузена, молодому Гардингу, - вмешалась Жанна. - А сестре его, такой милой особе, не достанется ни одного доллара. Как это жестоко!

   - Погодите, это еще не все, - добавила Сара, - говорят, что мисс Мертон, молодая англичанка, которая производит фурор в Нью-Йорке, просватана за Гардинга, который уже отказался поделиться со своей сестрой наследством.

   Бригамы разглагольствовали еще целый час и взяли с меня обещание зайти к ним в отель. Но в тот же вечер я уехал в Ливорно, послав им, ради вежливости, извинительное письмо.

   Я не верил и наполовину тому, что они мне порассказали; однако не бывает дыму без огня: была же тут частица правды. Но неужели миссис Брадфорт сделала такую вопиющую несправедливость, лишив Люси наследства и оставив все Руперту? Мне не терпелось выяснить этот вопрос; если у Люси нет ничего, я ей немедленно сделаю предложение. Эндрю Дреуэтт теперь разочаруется и отступит. Какой я был дурак, что молчал столько времени! Но мог ли я надеяться, что моя бесценная Люси полюбит бедного моряка, непрестанно рыскающего по свету? Я дошел до того, что стал сожалеть о счастье Руперта. Очень возможно, что он сочтет своим нравственным долгом уделить кое-что своей сестре; а каждый его доллар будет для нас новой преградой.

   Теперь я сгорал от нетерпения вернуться скорей на родину. Окончив погрузку, мы двинулись в путь.

   В Гибралтарском проливе к нам подошел английский фрегат, возвестивший нам об объявлении войны между Францией и Англией; в этой борьбе должен был принять участие весь христианский мир.

   В Атлантическом океане я всячески старался избегать всех встреч и благополучно избежал их. Тут английский корвет пустился за нами в погоню, но мне удалось удрать.

   Переплыв мель, я, по обыкновению, взял лоцмана и бросил якорь около Койнти, любимого места остановки Мрамора. Прошел ровно год с тех пор, как я возвратился сюда на "Кризисе".

  

   Со взглядом, в котором рисуются кротость и терпение Иова; с движениями грациозными, как у птиц в воздухе, ты в душе самый ужасный демон, который запускал когда-либо свои когти в волосы пленника.

   Галлек

  

   Выйдя из контор, с которыми у меня были дела, я направился в отель и при повороте на Уолл-стрит совсем неожиданно встретил Руперта. Он шел скорыми шагами; увидев меня, он как бы удивился и сконфузился, но все же поспешил сделать вид, что обрадовался мне. Он был в трауре, но тем не менее одет по последней моде.

   - Веллингфорд! - воскликнул он. Это в первый раз, что он не называл меня Милс. - Откуда это вы свалились как снег на голову? О вас ходило столько разных слухов, что теперь ваше появление произведет такой же эффект, как явление здесь самого Бонапарта. А ваше судно?

   - Вы знаете, что мы один другого не покидаем; разве только крушение или смерть могут разлучить нас.

   - Вот именно так я и говорил всегда этим дамам: "Вы увидите, Веллингфорд, если женится, то только на своей "Авроре". Но у вас совсем цветущий вид; знаете, вы на море хорошеете!

   - Мне нечего жаловаться на свое здоровье. Но что же вы мне ничего не говорите о наших? Что поделывают наши друзья? Ваш отец?

   - Он сейчас в Клаубонни. Вы ведь знаете его. Никакая материальная перемена не заставит его не считать свою убогую церковь - собором, а своих прихожан - епархией.

   - Прекрасно, но рассказывайте же мне о себе. - Я заранее дрожал при мысли услышать, что Люси уже замужем. - Как поживает Грация?

   - О, Грация, как же это я забыл ее?! Надо было начать с нее. Увы! Мой милый капитан, я не стану скрывать от вас правды; ваша сестра теперь совсем не то, чем вы ее оставили, по крайней мере, я опасаюсь за ее здоровье, потому что не видал ее целую вечность. Осень она провела с нами, на Рождество же захотела уехать к себе, объясняя это тем, что ее семья всегда проводила праздники в Клаубонни. С тех пор она не возвращалась, но я боюсь, что она плоха. Вы знаете, что Грация всегда была хрупким созданием; она настоящая американка! Ах, Веллингфорд, наши женщины не отличаются здоровьем, то ли дело англичанки!

   Вся кровь бросилась мне в лицо. Я насилу удержался, чтобы не столкнуть этого мерзавца в яму, но, несмотря ни на что, он был брат Люси; затем я не имел доказательств, что он давал Грации повод думать, что он ее любит, и я обязан был устранить все, что могло бы так или иначе компрометировать ее. А потому я постарался заглушить свой гнев, который просто душил меня.

   - Это очень печальная новость, - ответил я. - Грация такой человек, который нуждается в нежной заботе и ласке; а я то все плавал в погоне за деньгами вместо того, чтобы сидеть в Клаубонни около больной сестры! Я себе никогда не прощу этого!

   - Деньги вещь хорошая, капитан, - ответил Руперт с выразительной улыбкой. - Но зачем преувеличивать нездоровье Грации, она поправится. Надеюсь, что ваши путешествия были выгодны?

   - А Люси? - прервал я его, не считая нужным отвечать. - Где она теперь?

   - Мисс Гардинг в городе, в ев... то есть в нашем доме на Уолл-стрит, но она каждое утро ездит на дачу, так как невыносимо все время оставаться здесь, среди раскаленных кирпичей. Ах, да! Я забыл: вы не знаете о постигшем нас несчастии?

   - Мне сообщили в Италии о смерти миссис Брадфорт, и, видя вас в трауре, я заключил, что это правда.

   - О, Боже мой, да! Мы лишились незаменимой женщины. Она была для нас второй матерью.

   - Миссис Брадфорт назначила вас своим наследником? Надо поздравить вас с таким счастьем. А Люси? Неужели она совсем забыла о ней?

   Руперт что-то пробормотал; я видел, что он точно жарился на углях. Он долго не мог решиться довериться мне; наконец, дойдя до самого маломодного квартала, начал: - Вы знаете, Милс, что миссис Брадфорт была довольно оригинальная особа, хотя с добрым сердцем. У женщин вообще странные идеи, а у американских в особенности. Итак, миссис Брадфорт сделала завещание...

   - Которым, полагаю, она разделяет свое состояние поровну между вами и Люс*и, к великому неудовольствию мисс Мертон?

   - Не совсем так! Милс, удивительная чудачка и капризная женщина эта миссис Брадфорт. В своем завещании она оставляет все решительно, движимое и недвижимое имущество, моей сестре.

   Я был сражен. Все мои надежды рушились.

   - А кого она назначила душеприказчиком? - спросил я после небольшого молчания, предвидя заранее, что произойдет, если это предоставлено Руперту.

   - Отца. У него теперь по горло дел. К счастью, ее дома в хорошем состоянии; деньги помещены под верное обеспечение или в акциях. Все вместе взятое приносит семь тысяч долларов чистого дохода.

   - И все это принадлежит Люси! - вскричал я в невыразимой скорби, чувствуя, что я безвозвратно теряю ее.

   - Пока, конечно, хотя, видите ли, я считаю ее собственницей только одной половины. Ведь женщины считают всех молодых людей мотами. Конечно, они рассуждали между собой Так: "Руперт добрый мальчик, но он еще молод и живо растранжирит все деньги. А потому, Люси, я оставляю все вам в завещании; но, конечно, вы потрудитесь отдать вашему брату половину или даже две трети, как старшему из вас, лишь только будете совершеннолетней и вправе распоряжаться самостоятельно". Но вы знаете, что Люси только девятнадцать лет, следовательно, надо ждать еще два года.

   - Люси известны намерения ее благодетельницы? И есть ли у вас доказательства?

   - Доказательства! Да я готов принести присягу, что оно так. Разве это не благоразумно! Разве я не имею право ждать этого? А потом, слушайте. Между нами: у меня сейчас две тысячи долгу; а она не оставляет мне ни одного доллара, чтобы расквитаться с законными кредиторами. Женщина, такая набожная, не могла поступить таким образом, не будь у нее дальнейших видов. И раз она назначила Люси хранительницей капитала - дело объясняется просто.

   - Но Люси, что она говорит?

   - Вы знаете ее, фраз она не любит и пока молчит, хотя по всему видны ее намерения. Начала она с того, что поручила отцу заплатить за меня долги, затем она назначила мне ежегодную пенсию в тысячу пятьсот долларов. Вы видите, Милс, я ничего не скрыл от вас, но поймите, что у меня нет ни малейшего желания кричать об этом во всеуслышание. Хорош бы я был, если бы все узнали, что один из блестящих молодых людей Нью-Йорка зависит от своей сестры, которая моложе его на три года! Да на меня все стали бы указывать пальцем! А ввиду этого я сказал правду только самым близким. Все думают, что наследник - я, а у Люси - ничего нет. Прекрасное средство отодвинуть на задний план всех искателей приданого.

   - А что говорит об этом некий Эндрю Дреуэтт? Когда я уезжал, он был - сама преданность, и я никак не думал, что найду здесь мисс Гардинг.

   - По правде сказать, Милс, мне самому казалось, что они поженят