Купер Джеймс Фенимор - На суше и на море

ся. Но вот умирает миссис Брадфорт, затем наступает траур. Но я доволен поведением Эндрю: он знает, что я друг ему. У него хороший тон, он прекрасно поставил себя в свете, имеет порядочное состояние; и я повторяю Люси время от времени, что лучшей партии ей нечего и желать.

   - Как же ваша сестра относится к этим внушениям?

   - О, презабавно, как все девицы. Она краснеет, иногда сердится, потом начинает смеяться, дуться и говорит: "Какая экстравагантность! Замолчишь ли ты, Руперт, ты с ума сошел". Однако прощайте, мне пора в театр: сегодня играет Купер, он теперь в моде.

   - Руперт, еще одно слово. Вы ничего не сказали, здесь ли Мертоны?

   - Мертоны? Конечно, здесь. Полковник нашел себе место, и климат здешний по нем. Кроме того, у него отыскались родственники в Бостоне и, кажется, он ждет оттуда какого-то наследства. Мертоны! Да что стал бы делать без них Нью-Йорк?

   - Значит, мой старый приятель тоже продвинулся по службе, потому что вы его зовете полковник?

   - Вы думаете? Но его еще чаще называют генералом. Вы должно быть ошибались, думая, что он майор, здесь его иначе не зовут, как полковник или генерал.

   - Тем лучше для него. Прощайте, Руперт, я не выдам вас и...

   - И что?

   - Кланяйтесь от меня Люси. Скажите, что я желаю ей всевозможного счастья в ее новом положении и что я постараюсь повидать ее перед отъездом.

   - Разве вы не придете в театр? Купер стоит, чтобы посмотреть его. Отелло - его коронная роль.

   - Навряд ли приду. Не забудьте же поклон сестре, прощайте.

   Когда мы расстались, я долго не мог прийти в себя от всего услышанного. Я решил завтра же отправиться в Клаубонни; здоровье сестры не на шутку тревожило меня. Я машинально пошел по набережной, навестил "Аврору" и обменялся несколькими словами с Мрамором, потом возвратился на берег. Повинуясь какому-то тайному внушению, я прошел парком и очутился у двери театра. В надежде увидеть Люси, я взял билет в амфитеатр, но ошибся в расчете, не зная расположения мест: партер был бы удобнее для наблюдений.

   Зал был переполнен. Купер сводил всех с ума. Оглядев публику, я заметил Руперта по его курчавым волосам; он сидел рядом с Эмилией; потом майор - и около него молодая дама, должно быть, Люси. Меня охватила нервная дрожь, лишь только я узнал ее. Сначала мне видна была только верхняя часть ее лица, но как только она обернулась в сторону майора со своей очаровательной, открытой улыбкой, сомнения мои исчезли, это была она.

   В ложе оставалось два незанятых места. Вскоре дверь открылась; все встали, и в ложу вошел Эндрю Дреуэтт под руку с пожилой дамой, наверное с матерью. Он устроился так, что поместился около Люси, а майор занялся старушкой! Все это было в порядке вещей, но я невыносимо страдал.

   Из пьесы я ровно ничего не слышал; все мои мысли сосредоточивались на Люси. Но чем больше я думал, тем больше чувствовал, что мои шансы совсем упали, и я поднялся, чтобы выйти из театра.

   Однако как же уйти, не увидав даже хорошенько лица Люси?

   Я нашел местечко, где, оставаясь сам незамеченным, мог разом разглядеть лица шести особ, занимавших переднюю ложу. Майор и миссис Дреуэтт мало интересовали меня.

   Эмилия дышала здоровьем и счастьем; я видел, что она в восторге от ухаживаний Руперта, который так и увивался около нее, но для меня это было безразлично.

   Но Люси, о которой я даже не упоминаю, честная, доверчивая, обожаемая моя Люси! Она была прекраснее, чем когда-либо. Сколько кротости в ее улыбке, какое выражение во взгляде, сколько грации в каждом ее движении и как ей к лицу полутраур! И подумать, что она потеряна для меня, что мы теперь чужие друг для друга! При этой мысли я зашатался; сильный, здоровый моряк, закаленный в работе, сделался слабее малого дитя, крупные слезы потекли по щекам моим, мне трудно было скрыть свое малодушие от окружающих.

   Но вот трагедия кончена, занавес спущен, партер редеет; а я сижу, как пригвожденный, не будучи в силах двинуться с места, оторвать от нее своего восхищенного взора, я забыл всех и все; и вдруг я услышал голос, заставивший меня вздрогнуть: то был голос Люси. Наши глаза встретились, она протягивала мне руку. Меня узнали и обрадовались, как старому другу.

   - Милс Веллингфорд! Вы приехали, а мы ничего не знали!

   Очевидно, Руперт не сказал ни слова о моем возвращении и нашей встрече на улице. Ему стало неловко, и он постарался вывернуться.

   - Как это я забыл сказать тебе, Люси, что встретил сегодня капитана Веллингфорда, когда шел за полковником и мисс Мертон! О, мы много разговаривали с ним, и я могу рассказать тебе о нем.

   - Я очень счастлив, - сказал я, - что нашел мисс Гардинг совершенно здоровой и что могу засвидетельствовать мое почтение своим бывшим пассажирам.

   Поздоровавшись с ними за руку, я раскланялся с Дреуэттом, который очень вежливо уступил мне свое место. Чего ему было опасаться? Какой-то судовладелец, который не сегодня-завтра уедет; пусть мол себе потешится. Я же тут останусь полновластным хозяином, - все это я читал в выражении его лица.

   - Мерси, мистер Дреуэтт, - сказала Люси. - Ведь мы с мистером Веллингфордом старые друзья, и мне многое надо рассказать ему. Идите же сюда, Милс, и начинайте вашу историю.

   Никто не слушал маленькую пьесу после трагедии; я рассказал о своем путешествии, о Мраморе, поговорили с майором о миссис Брадфорт'и ее наследстве. Не знаю, с какой целью Руперт морочил майора, сказав ему, что покойница оставила все Люси с тем, что она может выйти замуж лишь с согласия брата.

   Как только стали собираться уходить из театра, Руперт в беспокойстве отвел меня в сторону и шепнул мне на ухо: - Милс, все, что я вам говорил, должно остаться между нами, это семейная тайна.

   - Не беспокойтесь; все прекрасно устроится. Вы знаете, что я вам сказал.

   Люси кого-то искала глазами; ей подавали карету.

   Майор проводил миссис Дреуэтт до экипажа, куда она села вместе с сыном. Это обстоятельство давало мне возможность провести с Люси несколько счастливых минут. Она заговорила со мной о Грации, сказав, что они видятся очень редко, чего прежде никогда не бывало, что напрасно она умоляла Грацию поселиться вместе с ней, а самой ей некогда ездить в Клаубонни. Руперт утверждает, что ее, Люси, присутствие необходимо в Нью-Йорке - надо спешить с окончанием дел, не терпящих отлагательств.

   - Грация слишком скромна, - сказала она тоном упрека. - Надеюсь, что вы-то не последуете ее дурному примеру. Она хочет дать мне понять, что имеет свой собственный угол. А когда вы были богаты, а я - бедна, разве я краснела за то, что жила у вас?

   - Мерси, Люси, мерси! Но это не то. Вы слышали о здоровье Грации?

   - О, Руперт говорил мне, что она чувствует себя прекрасно. Но я должна поскорей увидеть ее. Грация и Люси рождены не для того, чтобы расстаться друг с другом. Вот и карета. Вы зайдете ко мне завтра утром?

   - Нет, не могу. Я уезжаю завтра в Клаубонни при начале отлива, в четыре часа утра. Спать буду в шлюпке.

   Майор подсадил ее в карету, а я долго еще стоял, смотря ей вслед.

  

   Послушайте-ка, что я скажу. Я ведь хранил так долго молчание, чтобы лучше наблюдать даму. Я видел, как ее чело внезапно покрывалось тысячей красок, одна живее другой; затем тысяча последовательных оттенков бледности пришли их стереть под влиянием самого очаровательного удивления.

   Шекспир

  

   Я пришел к "Веллингфорду" около одиннадцати часов и нашел там Неба, ожидающего меня с багажом. Я не мог дождаться завтрашнего дня и велел немедленно распустить паруса. В Клаубонни мы прибыли в восемь часов утра.

   Лишь только я вышел на берег, мне встретился мистер Гардинг. Как и всегда, добрый старик несказанно обрадовался мне.

   - С благополучным приездом, дорогое дитя мое! - воскликнул он, увидев меня издалека. - А, Милс, когда же наступит конец вашему честолюбию? Довольно вам гоняться за деньгами; разве в них счастье?

   - Что бы там ни было, дорогой мой, - ответил я, - но я скорблю о потере вашей уважаемой родственницы; позвольте поздравить вас, что достояние ваших предков перешло в ваши руки. В этом смысле оно для вас должно быть дорого.

   - Конечно, друг мой. Но все принадлежит не мне, а Люси. Вот я могу сказать правду, хотя Руперт скрывает ее от всех. Я назначен душеприказчиком, и мне приходится теперь делать столько расчетов, вычислений, выдавать расписок, что я не знаю, выдержу ли долго; мне едва хватает времени на мои духовные обязанности.

   - Ничего, дорогой мой, за вас я спокоен. Но что Грация, вы ничего мне не говорите о ней?

   Мистер Гардинг вдруг переменился в лице.

   - А, Грация! - ответил он нерешительно. - Она здесь, милое дитя, но ни ее прежней веселости, ни ее здоровья как не бывало. Я за нее вдвойне радуюсь вашему возвращению. Я серьезно опасаюсь за нее; надо непременно позвать доктора. Она всегда казалась не от мира сего, теперь же она представляется мне серафимом, оплакивающим грехи человечества.

   - Я боюсь, не опасна ли болезнь Грации?

   - Будем надеяться, что нет, дитя мое. Она изменилась, это верно, но теперь ее ум, мысли, привязанности - все обращено к Богу. Она читает только религиозные книги, мечтает, и я убежден, что все остальное время она проводит в молитве. Вот почему она избегает общества и, несмотря на всю свою любовь к Люси, отказывается от ее приглашений погостить в Нью-Йорке, хотя отлично знает, что Люси не может ездить в Клаубонни.

   Мне теперь стало ясно. Каждое слово опекуна раздавалось в моих ушах, подобно погребальному звону. Как я любил мою сестру!

   - Грация ждет меня? - осмелился я, наконец, спросить, хотя голос мой сильно дрожал.

   - Да, конечно, и очень обрадуется увидеть вас. Ведь вы, Милс, для нее первый на свете после Бога!

   Как бы я был счастлив, если бы это была правда! Но увы! Я знал, что оно было не так.

   - Люси думает побывать летом в Клаубонни? - спросил я.

   - Надеюсь, хотя она не может располагать своим временем. Вы видели ее брата, Милс, не правда ли?

   - Я встретил его на улице, затем видел в театре с Мертонами и Люси. Молодой Дреуэтт был тоже там, со своей матерью.

   Добрый пастор посмотрел мне прямо в глаза.

   - Что вы думаете об том молодом человеке? - спросил он, сам того не подозревая, что вонзает мне нож в самое сердце. - Нравится он вам?

   - Я понимаю, вы намекаете на то, что мистер Дреуэтт просил руки мисс Гардинг.

   - Я бы вам не доверился, если бы сам Дреуэтт не говорил бы об этом всем и каждому.

   - Конечно, ввиду устранения других претендентов, - сказал я с горечью, не в силах будучи побороть себя.

   Мистер Гардинг показался удивленным и даже рассерженным моим замечанием.

   - Я от вас не ожидал, этого, дитя мое, - сказал он. - Зачем видеть в людях дурное? Чего же тут неестественного, что Дреуэтт старается обеспечить за собой право на Люси? И какое в том зло, что он говорит вслух о своих чувствах?

   Я был не прав и вполне заслужил этот урок, а потому и постарался смягчить свою вину: - Мое замечание неуместно, я сознаюсь в этом, тем более, что его ухаживания начались еще до смерти миссис Брадфорт, следовательно, у него нет корыстных целей.

   - Совершенно верно. Вы привыкли к Люси с самого детства, любите ее, как сестру, и вам, понятно, странно, что она может возбудить серьезную страсть, но вы сами знаете, что она действительно обаятельна, хороша собой да и вообще прекрасная девушка.

   - Кому вы это говорите и кто в этом убежден более меня?! Но что касается Грации, - я задыхался, - мне всегда казалось, что она любит жизнь, теперь же она всецело отдается Небу!

   - Хотя я ничего не вижу опасного для здоровья молодой девушки в такой религиозной экзальтации, но наша обязанность, по мере сил и возможности, привести ее в себя.

   Разве я мог объяснить старику настоящую причину болезни моей сестры? Грация не могла ни с того, ни с сего впасть в такое состояние, у нее всегда было столько здравого смысла во всех суждениях! Я угадывал, что она была оскорблена и разочарована в своей привязанности к Руперту, обманута его пустым тщеславием и эгоизмом. Мы с мистером Гардингом заговорили о ферме₉ о хозяйстве, и я понемногу настолько овладел собой, что мог спокойно увидеть Грацию.

   Перед домом меня встретила целая толпа негров, кричавших: "Здравствуйте, хозяин! С благополучным приездом! " Но Грация ждала меня; протолкавшись сквозь толпу, я вошел в дом. У двери стояла Хлоя, негритянка, дальняя родственница Неба, исполнявшая у Грации роль горничной. Она мне приглянулась, сделала реверанс и казалась в восторге, что видит своего молодого хозяина.

   - Мисс Грация послала меня сюда, хозяин, сказать, что она ждет вас в семейной зале.

   - Спасибо, Хлоя. Позаботьтесь, чтобы никто не помешал нам. Я больше года не видел свою сестру.

   - Конечно, да, хозяин. А Неб, где теперь этот "парень"?

   - Он придет поцеловать вас через десять минут, Хлоя, а пока ведите себя хорошенько.

   - О, как же! Мисс Грация обучила меня всему.

   Но мне было не до болтовни, я скорыми шагами направился к нашей заветной комнате, руки мои так дрожали, что я насилу нашел задвижку. Открыв дверь, я приостановился, думая, что сестра, по обыкновению, бросится в мои объятия. Но в доме царила мертвая тишина, точно тут находился покойник. Грация сидела на кушетке, будучи не в силах подняться и двинуться от слабости и волнения. У меня не хватает слов, чтобы описать, что я чувствовал при виде ее. Я был подготовлен к тому, что она изменилась, но не ожидал найти ее стоящей одной ногой в могиле.

   Грация слабо протянула мне руки; я бросился к ней, сел около нее и осторожно привлек ее к себе, как мать нежно любимое дитя. Несколько минут мы оставались так, молча, смешивая наши общие слезы и рыдания.

   - Как Бог милосерден, - сказала она, наконец, - что вовремя возвратил мне тебя! Я боялась, что ты приедешь слишком поздно.

   - Грация, родная моя, бесценная, что ты хочешь этим сказать? Что с тобой?

   - Разве надо объяснять тебе, Милс, разве ты сам не понимаешь?

   Я ничего не ответил, а только пожал ей руку? Я слишком хорошо понимал эту ужасную историю. Но для меня оставалось загадкой, как это Грация могла так глубоко любить такого ничтожного и пустого человека. Я еще не знал, до чего доходит ослепление женщины к тому, кого она искренно любит; она находит в своем кумире всевозможные совершенства, какие ей вздумаются. В невыразимой душевной скорби я проговорил довольно громко: "Подлец!" Грация, остававшаяся до этой минуты склоненной на моем плече, вдруг подняла голову. Она казалась ангелом, спустившимся на землю. От ее красоты веяло небесным сиянием. Однако ее взгляд принял выражение грусти и упрека.

   - Это нехорошо, брат, - торжественно проговорила она. - Бог велит нам не то, я не этого ждала от тебя, единственного человека, который меня любит на земле.

   - Но как же ты хочешь, чтобы я простил этому негодяю, который так долго обманывал мою бедную сестру, который обманывал всех нас и который бросает тебя теперь для другой из-за глупого тщеславия?

   - Милс, дорогой мой, выслушай меня, - возразила Грация, судорожно сжимая мои руки в своих. - Ты должен заглушить в себе всякий гнев, чувство мести, даже оскорбленное самолюбие. Принеси мне эту жертву. Если бы я была виновата, я готова принять всякую кару; но все мое преступление в том, что я не смогла справиться со своим чувством; неужели же за это даже после смерти я не буду иметь покоя и мое имя будет связано с двусмысленными сплетнями, вызванными вашей ссорой?! Потом, вспомни, что вы жили, как родные братья; вспомни нашего доброго Гардинга, твоего опекуна; подумай о моей дорогой, верной Люси...

   - Да, верная Люси, которая остается в Нью-Йорке, когда ее место - около тебя!

   - Ей неизвестно, в каком я состоянии, ни причины тому. А теперь, Милс, - добавила она с ангельской улыбкой, - я слаба, как малый ребенок, со мной много возни. Но ведь ты будешь за мной ухаживать, не так ли?

   Но, мой добрый брат, прежде чем выйти из этой комнаты, ты мне должен дать одно обещание.

   - Разве я в чем-нибудь отказываю тебе? Но, Грация, я согласен только при одном условии.

   - Каком? Я заранее соглашаюсь на все.

   - В таком случае обещаю тебе не спрашивать у Руперта отчета о его поведении, да и вообще не делать ему никаких вопросов, ни даже упреков, - добавил я, читая мольбу в глазах Грации, требовавшей большего...

   Последнее обещание вполне удовлетворило ее. Она поцеловала мою руку, и я почувствовал, как на нее скатилась горячая слеза.

   - Теперь говори мне свое условие; каково бы оно ни было, я все принимаю.

   - Ты должна предоставить мне полное попечение о твоем здоровье и позволить мне позвать сюда доктора и всех, кого я найду нужным.

   - Только не его, Милс, ради Бога!

   - Не беспокойся; его присутствие выгнало бы меня самого из дома. Ну, а на все прочее согласна? - Кивнув утвердительно головой, Грация упала ко мне на грудь. Силы ее истощились. Я позвал Хлою, и мы вместе увели больную в ее комнату.

   Мне понадобилось немало времени, чтобы оправиться после этого свидания. Запершись у себя, я горькими слезами оплакивал мою сестру; я ее оставил здесь такой свежей, прекрасной, хотя, быть может, уже тогда червь начинал точить ее сердце. Когда я успокоился, то принялся за письма. Написав сначала Мрамору, сообщив ему имена наиболее известных докторов, я просил его привезти первого, оказавшегося свободным.

   После некоторых колебаний я решился написать Люси. Хотя она и предпочитала меня Эндрю Дреуэтту, все же она была по-прежнему привязана к Грации и не замедлит приехать в Клаубонни, как только узнает истину.

   По ту сторону реки проживал очень знающий доктор, Бард, к сожалению, переставший практиковать. Я и ему написал наудачу, умоляя приехать в Клаубонни. Затем отослал Неба с моими посланиями. - Лишь только я окончил свою корреспонденцию, "как ко мне явилась Хлоя сказать, что меня зовет Грация.

   Я ее нашел лежащей на постели. На первый взгляд она показалась мне лучше, но это было ошибочное впечатление. Долгие страдания при ее одиночестве и скрытном характере вконец подточили ее силы, и ее здоровью угрожала серьезная опасность.

   Не поднимая головы, она попросила меня рассказать все подробности моего последнего плавания, которое ее, видимо, очень интересовало.

   Какой милой улыбкой оживилось ее лицо, когда я сообщил ей о своих сплетниках и о приключениях Мрамора. Я был так рад, что мне удалось хоть временно рассеять ее.

   Моряки вообще редко молятся, хотя должны были бы почаще обращаться к Богу среди постоянных опасностей; но я не забывал уроков детства и в трудную минуту прибегал к молитве. И теперь, как только я возвратился опять в свою комнату, я бросился на колени, умоляя Создателя сохранить сестру мою, а также и нашего мистера Гардинга и Люси.

   Да, я признаюсь в этом открыто и крайне жалею тех, кто вздумал бы поднять меня на смех.

  

   Везде, где есть скорбь, должно быть утешение; если ваша скорбь происходит от печалей моей любви, любите меня: ваша скорбь и мои печали окончатся одновременно.

   Шекспир

  

   На следующее утро я провел с Грацией не больше одной минуты. С некоторого времени она взяла себе за обыкновение завтракать у себя в комнате, и в мой короткий визит к ней она показалась мне гораздо спокойнее, что воскресило во мне надежды на будущее.

   Мистер Гардинг захотел непременно отдать мне полный отчет по своей опеке. Не желая противоречить ему, я согласился выслушать его и исполнить все формальности.

   Само собой разумеется, все счета оказались поразительно точными. Расписавшись, где следовало, я сделался полновластным владельцем всего моего имущества. В общем, у меня оказалось тридцать тысяч долларов, не считая доходов с фермы. С какой радостью я отдал бы все, чтобы возвратить Грации здоровье и счастье!

   Покончив со счетами, мы с Гардингом отправились верхом обозревать все земли, прилегающие к Клаубонни.

   Когда мы проезжали мимо его старого домика, добрый пастор стал восторгаться красотой его местоположения. Он продолжал любить Клаубонни, но его пасторский дом был для него еще дороже.

   - Я родился здесь, Милс, - сказал он, - прожил многие счастливые годы, как муж, отец и, надеюсь, как верный пастырь моего маленького стада. Правда, церковь святого Михаила в Клаубонни не может сравниться с Троицей в Нью-Йорке; но здесь также можно спасти свою душу. Сколько верующих христиан я видел молящимися перед ее скромным алтарем и между ними ваших незабвенных родителей и предков! Я надеюсь еще увидеть тут же вторую миссис Милс Веллингфорд. Женитесь, пока вы молоды, друг мой; такие супружества - самые счастливые, ибо жизнь перед ними.

   - Но ведь вы бы не хотели, чтобы я женился раньше, чем найду такую женщину, которую мог бы серьезно любить и уважать?

   - Сохрани вас Бог от этого, дитя мое! Но у нас так много женщин, достойных вашей привязанности. Да, я вам могу назвать их.

   - Пожалуйста, прошу вас. Ваша рекомендация для меня много значит.

   - С удовольствием, милый мой. Во-первых, мисс Гервей, вы знаете Кэтрин Гервей из Нью-Йорка? Эта девушка с прекрасными задатками и вполне подходит для вас.

   - Да, но она уж очень некрасива.

   - Да что такое красота, Милс? Это вещь - скоропроходящая.

   - Однако вы сами руководствовались иной теорией на практике. Мне говорили, что миссис Гардинг была замечательно хороша собой.

   - Это правда, - просто ответил он. - Но в таком случае, если Гервей вам не нравится, что вы скажете о Жанне Гарвуд?

   - Она очень красива, но не для меня. Но отчего вы между всеми девушками не называете вашей дочери?

   Я сказал эти слова с отчаянной решимостью и в страхе ждал ответа.

   - Люси! - вскричал Гардинг, вдруг повернувшись ко мне и пристально на меня глядя, что доказывало, что он не допускал мысли о подобном сближении. - В самом деле, отчего бы вам не жениться на Люси?.. Ведь между вами нет никакого родства, хотя я привык смотреть на вас, как на брата и сестру. И что вы не подумали об этом раньше, Милс! Лучше этого ничего нельзя желать, и я заставил бы вас бросить ваше море. Как обидно, что вам пришла эта мысль слишком поздно! И как это я сам ничего не заметил раньше!

   Слова "слишком поздно", как приговор, прозвучали в ушах моих; если бы мой старый друг был понаблюдательнее, он заметил бы мое волнение. Но я уже зашел далеко, чтобы останавливаться. Надо было раз навсегда все выяснить.

   - Я полагаю, что именно наше совместное воспитание и помешало нам считать это возможным. Но, бесценный опекун, отчего вы говорите, что теперь слишком поздно? А если Люси согласится?

   - О, тогда дело другое.

   - Вы думаете, что мисс Гардинг более не свободна, что уж она безвозвратно отдала свое сердце мистеру Дреуэтту?

   - Я верил, мой дорогой мальчик, что вместе с рукой Люси отдаст и сердце. Хотя достоверных фактов у меня нет, но я убежден, что между ними взаимная склонность.

   - А на чем вы основываетесь? Я сам знаю, что Люси - не кокетка, и поощрять ухаживания, не подавая надежды, она никогда не позволила бы себе.

   - Я буду говорить с вами, как с родным сыном. Видя частые визиты Дреуэтта, я несколько раз собирался поговорить об этом с Люси, но так как мне хотелось предоставить ей полную свободу, и к тому же я в этом сближении не видел ничего предосудительного, то я не стал вмешиваться. Но что мне кажется особенно убедительным, это нежелание Люси оставаться с Эндрю наедине.

   - Что вы и считаете главным доказательством ее чувства?

   - Без сомнения. Но что вам-то, Милс? Ведь на свете много других молодых девиц.

   - Да, но Люси Гардинг одна во всем мире! - вскричал я с отчаянием, говорившим больше слов.

   Мой опекун даже приостановил свою лошадь, чтобы хорошенько взглянуть на меня. На его лице изображалось глубокое сочувствие. Он начал читать в моем сердце и - испугался сам своему открытию.

   - Ну, кто мог подумать это, Милс? Неужели вы действительно любите Люси?

   - Больше всего на свете, больше жизни, я готов целовать землю, по которой она прошла, я безумно люблю ее и думаю, что это было так с того самого момента, как я стал сознавать, что такое любовь!

   - Это просто удивительно, Милс. И что вы молчали два года тому назад? Бедное дитя, мне жаль вас от глубины сердца. Я понимаю, что значит любить такую девушку, как Люси, без надежды. И к чему было настаивать сделаться моряком, когда у вас была такая уважительная причина не уезжать отсюда?

   - Я тогда по молодости сам не отдавал себе отчета в том, что у меня происходит в душе. А когда я возвратился с "Кризиса", Люси вращалась в высшем кругу, и я не посмел просить ее снизойти до меня, до моряка.

   - Я понимаю вас, Милс, и ценю великодушие вашего поступка, хотя и тогда, мне кажется, уже было поздно; ровно год тому назад Эндрю Дреуэтт уже заявил себя.

   - Мне теперь остается одно: постараться найти счастье в море и любить только мое судно. Но последнее слово: если мистер Дреуэтт и Люси пришли к полному соглашению, отчего же они до сих пор не женятся? Или они ждут окончания траура?

   - Нет, я думаю, тут другая причина; Руперт теперь зависит от сестры, а она хочет отдать половину всего, что ей оставлено кузиной; но она может сделать это только по достижении совершеннолетия, которое исполнится только через два года.

   Я ничего не ответил, считая последнее предположение Гардинга возможным.

   Бедный старик расстроился на весь день; я не раз слышал, как он говорил сам с собой: "Какая жалость! Как это обидно! Как бы я был счастлив иметь его своим зятем! " Эти невольные восклицания еще более усилили мою привязанность к доброму Гардингу.

   Следующий день был воскресенье, и Грация пожелала отправиться в церковь, куда я свез ее в старой, но очень удобной карете, принадлежавшей матери.

   Сестра казалась гораздо бодрее. О чем только мы не переговорили с ней! Я развивал перед ней свои планы на будущее. Она слушала меня с большим вниманием и мало-помалу успокоилась.

   В большой тревоге ожидал я завтрашнего дня. Я встал с восходом солнца и тотчас поехал верхом навстречу "Веллингфорду ".

   Когда шлюпка приблизилась, я увидел в ней господина средних лет, высокого, худощавого, но с внушительной наружностью.

   Это был доктор Пост, один из лучших докторов Нью-Йорка. Я поспешил поздороваться с ним; но не успел я еще, подъехав к нему, соскочить с лошади, как ко мне подбежал Мрамор.

   - Вот и я, Милс! - вскричал мой лейтенант. - На этот раз далеко от соленой воды. Так вот оно, знаменитое Клаубонни! Но что это там виднеется, против холма, с какой-то машиной, вертящейся в воде?

   - Это мельница, друг мой, а колесо это то самое, которое погубило моего отца. Помните, я рассказывал вам?

   Мрамор грустно посмотрел на меня, как бы смутившись, что напомнил мне о столь тягостном событии, потом пробормотал: - А мне так не приходилось терять отца! Не было такого чертова колеса, которое бы могло похитить у меня того, кого я не имел никогда. Ах да, кстати, Милс, в кормовой каюте с нами приехало сюда чудо красоты.

   - Это, должно быть, Люси. - И, бросив доктора и Мрамора, я одним прыжком очутился у двери каюты.

   Это действительно была Люси в сопровождении пожилой негритянки и шести служанок. Мы молча обменялись рукопожатиями, и я догадался по ее беспокойному взгляду, что она боялась расспрашивать меня.

   - Я думаю, что ей лучше, - сказал я, - по крайней мере, она как будто повеселела. Вчера она была в церкви два раза, а сегодня в первый раз позавтракала вместе с нами.

   - Слава тебе, Господи! - с жаром проговорила Люси. Затем она села и горько заплакала. Я сказал ей, что сейчас приду за ней, а сам пошел поговорить с доктором.

   Когда все вышли из шлюпки, Люси взяла меня под руку, и мы поднялись на холм, у которого нас ждала карета. Я уговорил Мрамора и доктора сесть в нее, так как Люси предпочла идти пешком.

   Как бы я был счастлив, при других обстоятельствах, побыть с ней наедине! Но теперь я испытывал смущение и неловкость.

   Люси же нечего было скрывать от меня, и она заговорила со мной по старому: - Наконец-то я опять в моем милом Клаубонни! Как хороши долины! Какая чудная зелень в лесах! Какой аромат! О, Милс, один день, проведенный здесь, стоит целого года жизни в Нью-Йорке!

   - Зачем же вы так долго остаетесь там, вы, человек вполне самостоятельный, раз вы отлично знаете, как здесь все бывают счастливы, когда вы с нами?

   - Если бы я в этом была убеждена, то никогда не решилась бы расстаться с Грацией на целые шесть месяцев.

   - И вы сомневались, сомневались во мне, Люси!

   - Не в вас, нет, я не о вас говорю, а о Грации.

   - Странно, Люси Гардинг дошла до того, что изверилась в своей подруге детства, которая была для нее почти сестрой!

   - Почти сестрой, Милс? Что бы я дала, чтобы поговорить с вами откровенно, как в былые годы!

   - Кто же вам мешает? Говорите, я слушаю и отвечу вам чистосердечно.

   - Но теперь есть между нами препятствие, Милс, и большое препятствие; мне незачем называть его.

   - Какое же это препятствие, Люси? Умоляю вас, говорите правду, между нами и без того уже образовалась целая пропасть за эти последние два года.

   - Для меня эта разлука была столь же тяжка, как и для вас, Милс, и, если хотите, я буду с вами откровенна, рассчитывая на ваше великодушие. Чтобы вам дать понять, что я хочу сказать, довольно вам назвать Руперта?

   - Как, Люси, выскажитесь яснее, между нами какое-то недоразумение?

   Она слегка прижала мою руку и добавила: - Милс, ведь вы любите моего отца и уважаете меня, чтобы забыть, что вы с Рупертом жили как братья.

   - Грация говорила мне уже по этому поводу, я не поступлю с ним так, как он того заслуживает и как того требуют правила света.

   - Это все, о чем я хотела попросить вас, Милс; благодарю вас, что успокоили меня относительно этого вопроса. Теперь я буду с вами вполне искренна; но раньше мне надо увидеть Грацию...

   - Не бойтесь выдать ее тайну; я все знаю. Да, это несчастная любовь к Руперту привела ее в такое состояние.

   - Какое ужасное испытание для бедной Грации! Но, может быть, усиленным уходом за ней и нашей привязанностью мы поможем горю. Хорошо, что удалось привезти опытного доктора, и, по-моему, не надо от него ничего скрывать.

   - Я сам хотел посоветоваться с вами об этом. Уж слишком тяжело выставлять на показ заветные мысли Грации!

   - До этого-то мы, пожалуй, не дойдем, но доктору необходимо знать, что главный корень болезни - в сердце и что о нем надобно подумать прежде всего. Но довольно об этом, Милс. Мне бы не мешало немножко успокоиться перед свиданием с Грацией. Слава Богу, мы опять в Клаубонни и по-прежнему - друзья.

   Эти слова были сказаны с такой кротостью, что я готов был броситься к ее ногам.

   Но всякие излияния чувств были бы теперь неуместны.

   У двери Хлоя сказала нам, что мисс Грация хотела бы видеть Люси одну. Я испугался этого свидания и хотел присутствовать сам, но Люси успокоила меня, сказав, что я могу вполне положиться на нее.

   Я же тем временем отыскал доктора и вкратце сообщил ему о ходе болезни.

   Через час Люси вернулась, и доктор вместе с ней прошел в комнату больной, где он пробыл довольно долго. Распространяться в объяснениях он не стал. Прописал возбуждающие средства, посоветовал нам всячески отвлекать сестру от тяжелых мыслей; затем, по его мнению, необходимо было переменить для больной обстановку, если бы возможно было сделать это, не утомляя ее.

   Я сейчас же предложил свой "Веллингфорд": хотя этот шлюп был не велик, но в нем были две комфортабельные каютки.

   Доктор вполне одобрил мой план. В тот же вечер мы все вместе обсуждали, что Грацию нельзя было оставлять в Клаубонни чахнуть в одиночестве.

   - У меня на водах есть один пациент, который просит меня навестить его, - сказал доктор Пост, - да и мне самому хотелось бы полечиться недельку. А потому, если можно, довезите меня до Альбани, а потом продолжайте свою экскурсию, насколько это позволят силы мисс Веллингфорд.

   Этот проект всем показался прекрасным. Даже Грация улыбнулась, слыша наши совещания, и целиком отдалась в наше распоряжение. Теперь только оставалось приступить к исполнению его.

  

   Она садится и рассматривает меня, бросая на меня кроткий и глубокий, взор, как тихая звезда с высоты небосклона, как бы разглядывающая землю.

   Лонгфелло

  

   На другой день рано утром я деятельно занялся приготовлениями. Мрамора тоже пригласили в нашу компанию.

   К двенадцати часам все было готово. Грацию подвезли в карете, и мы с Люси помогли ей подняться на борт шлюпа. Хлое, к великому ее восторгу, разрешили сопровождать ее госпожу. Сколько раз я слышал ее возглас: "О, парень! ", как только она завидит своего Неба.

   Когда все были в сборе, подняли якорь.

   Обогнув стрелку, "Веллингфорд" ослабил шкоты, поставил лисели и марсель и поплыл вверх по Гудзону, направляясь к ключам. По пути нам встречалась масса парусов. На палубе многих судов находились дамы, очевидно, тоже едущие на источники. Я сказал Мрамору, чтобы он постарался обратить внимание сестры на пассажиров, а потому он поспешил догнать один из шлюпов, заполненный людьми из избранного общества. На судне везли даже лошадей и экипаж.

   Давно я не был так счастлив. Грация выглядела лучше, она стала спокойнее, и нервы ее утихли, а это главное. Люси, оживленная от разнообразных впечатлений, при виде раскрывавшихся перед ней зрелищ, просто сияла. Когда она оборачивалась ко мне, в ее взгляде выражалась если не любовь, то уж наверное самая искренняя дружба.

   Но каждый ее жест, каждое слово, обращенное к Грации, показывали, как тесно были связаны сердца обеих подруг на всю жизнь. Мистер Гардинг тоже повеселел. Он согласился поехать с нами с условием, что мы возвратимся в Клаубонни к воскресной обедне. Просматривая предстоящую проповедь, его глаза то и дело отрывались от рукописи, чтобы полюбоваться красивым пейзажем.

   Мрамор восхищался ходом "Веллингфорда". Когда мы проходили около одного шлюпа, называвшегося "Геланд", шкипер ее, не могший разобрать нашего имени, закричал нам в рупор: - Какой это шлюп?

   - "Веллингфорд", из Клаубонни, только что вышел на экскурсию.

   - По всей вероятности, я имею честь разговаривать с самим капитаном Веллингфордом? Тем самым, о котором мне столько говорили мои друзья, Мертоны? Они с вами возвращались из Китая. Они вспоминают о вас с большой благодарностью, говорят, что вы замечательно заботились о них и если они еще когда-либо будут путешествовать морем, то только вместе с вами.

   Я насилу отделался от этого разговора. Каково мне было слышать многократное повторение имени Мертонов при Грации, до которой могли долететь эти имена? Ведь для нее это была новая пытка. Люси побледнела как полотно и изъявила желание уйти к себе в каюту, куда я и свел ее, что оказалось как раз вовремя. Грация постоянно засыпала от слабости. Полчаса спустя Люси опять пришла к нам на палубу. В это время перед нами виднелось какое-то судно. Люси вдруг заволновалась.

   - Не думаете ли вы подойти к этому шлюпу? - спросила она.

   - Мне казалось, что с нас довольно сплетен, но если подобные переговоры занимают вас, то с удовольствием.

   Люси затруднилась ответить. Она покраснела и подумала с минуту, потом с неестественной улыбкой, столь не свойственной ее натуре, сказала: - Да, мне бы хотелось приблизиться к этому шлюпу, хотя вовсе не из тех мотивов, которые вы предполагаете.

   Я видел, что ей не по себе, но не мог понять причины. Но желание Люси было для меня равносильно приказу, и я приказал Небу ускорить ход. На корме шлюпа значилось: "Орфей". Палуба его была переполнена пассажирами. В это время Люси прижалась ко мне, как бы ища у меня защиты.

   - Теперь, Милс, вы будете говорить за меня в рупор; я не могу сама начать разговора при таком большом обществе.

   - С удовольствием, Люси, но вы диктуйте мне то, что я должен сказать.

   - Конечно, только сначала предложите общепринятые вопросы.

   - Эй! "Орфей"? - сказал я довольно громко.

   - Ну, что там? - ответил шкипер, вынимая изо рта трубку.

   Я посмотрел на Люси, спрашивая ее взглядом: "А' дальше? " - Спросите его, там ли миссис Дреуэтт, - не господин, а миссис, мать, - сказала Люси, краснея до корней волос.

   Я был так поражен, что едва оправился. Шкипер ждал с любопытством второго вопроса.

   - Миссис Дреуэтт у вас? - спросил я отчетливо.

   Прежде чем ответить, шкипер нагнулся к некоторым из пассажиров, не видных нам из-за паруса "Вел-лингфорда", гик которого выдвигался к стороне "Орфея".

   - Миссис Дреуэтт здесь и желает узнать имя особы, осведомляющейся о ней.

   - Скажите, что у мисс Гардинг есть поручение к миссис Дреуэтт от миссис Оджильви, которая едет в другом шлюпе, - сказала Люси тихим и неуверенным голосом.

   Я задыхался, однако сделал последнее усилие, чтоб передать фразу. Тотчас же я услышал, что кто-то поднимается на борт судна и вслед затем увидел Эндрю Дреу-этта, со шляпой в руке и сияющей физиономией; выражение его глаз, развязность манер - все указывало на близкие отношения, существовавшие между ним и Люси. Последняя инстинктивно взяла меня под руку, и я чувствовал, что она дрожала.

   Оба шлюпа были настолько близко один от другого, что они могли разговаривать, не особенно возвышая голос.

   - Здравствуйте, - сказала Люси, - передайте, пожалуйста, вашей матери, что миссис Оджильви просит подождать~ ее в Альбани... Да вот и сама миссис Дреуэтт, - поспешила Люси прервать самое себя.

   - У нас есть с собой что-то для вас, милая моя, - ответила миссис Дреуэтт, вежливо раскланявшись со мной. - Вы так заторопились с отъездом, получив это противное письмо - это то, в котором я умолял Люси приехать к больной подруге, - что забыли свой рабочий ящичек, а так как я знаю, что в нем много билетов, - я говорю не о банковых билетах, - то мне непременно хотелось возвратить вам его в собственные руки. Вот он, но как мне его вам передать?

   Люси очень встревожилась. Она была в гостях у подруги миссис Дреуэтт. когда пришло мое письмо, и, заторопившись с отъездом, оставила свой ящик открытым. Хотя Люси ни на минуту не допускала, чтобы миссис Дреуэтт позволила себе рыться в чужих вещах и читать чужие письма, все-таки ей неприятно было видеть свои секреты в руках первой встречной. Я счел нужным вмешаться.

   - Господин Дреуэтт, - сказал я после взаимного поклона, - если вы попросите остановить ваш шлюп, я сделаю то же и затем пошлю за ящиком лодку.

   Это предложение заставило вопросительно взглянуть на шкипера. Он в это время сидел, облокотившись на руль, и курил. Нехотя вынув изо рта трубку, он проворчал: - Очень нужно останавливаться! Точно ветер станет потом слушаться нас. Вот что еще выдумали!