Купер Джеймс Фенимор - Мерседес из Кастилии

возвращения в Испанию.

   В тот момент, когда адмирал в сопровождении дона Луи сошел с юта, чтобы итти в свою каюту, десяток голосов разом остановил его:

   - Сеньор! Дон Христофор! Ваше превосходительство...

   - Сеньор адмирал!

   Колумб остановился и, обернувшись лицом к собравшимся матросам, спокойно спросил с обычным, присущим ему, чувством достоинства:

   - Что вы хотите мне сказать? Говорите, я готов вас выслушать!

   - Сеньор, все мы, которых вы здесь видите, истомились этим бесполезным плаванием, этим скитанием по океану, и опасаемся, что если мы теперь же не вернемся обратно, то все должны будем погибнуть здесь с голода!

   - А знаете вы, на каком расстоянии мы находимся сейчас от Железного острова, если обращаетесь ко мне с нелепой просьбой? Разойдитесь сейчас же, и чтобы я больше не слышал подобных речей!

   - Но, сеньор, не можем же мы итти на гибель, не высказав вам даже своих жалоб! Мы и так уже следовали за вами, быть может, слишком далеко для того, чтобы иметь еще возможность вернуться в Испанию! Прикажите эскадре, сеньор, итти в Европу сегодня же, не то нам не суждено будет увидеть свою родину!

   - Да это возмущение! Открытое возмущение!- крикнул дон Луи.- Кто смеет говорить так со своим адмиралом?

   - Все, сеньор, все! Нельзя молчать, когда вам грозит гибель и неминуемая смерть!

   - Неужели вы настолько забыли свой долг, что осмеливаетесь обращаться с подобным требованием?- крикнул дон Луи, но Колумб остановил его.

   - Предоставьте мне это дело! Слушайте все и запомните: это мой решительный ответ на все подобные просьбы!- сказал адмирал.- Эта экспедиция имеет целью перерезать всю ширину Атлантического океана и дойти до Индии. Наша задача - проложить туда новый кратчайший путь. И что бы ни случилось, мы будем итти на запад до тех пор, пока земля не преградит нам путь. Если я услышу еще хоть одно слово ропота и недовольства, то, предупреждаю, виновный будет примерно наказан. Выказывая возмущение, вы подвергаете себя опасности никогда не вернуться в Испанию! Поймите, что теперь уже поздно об этом думать! На обратный путь потребуется вдвое больше времени, чем вам потребовалось, чтобы притти сюда, а вода и припасы у нас значительно поубавились! Мы должны во что бы то ни стало найти здесь землю, иначе не можем вернуться на родину!

   - Если мы обещаем вам повиноваться еще в течение трех суток, то по истечении этого времени, если земля не будет в виду, обещаете вы нам итти назад в Испанию?- спросил чей-то голос в толпе.

   - Нет, никогда!- твердо ответил Колумб.- Я должен итти в Индию, и хотя бы на это потребовался еще целый месяц, пойду в Индию, знайте это! А теперь расходитесь по своим местам, и чтобы подобные вещи более не повторялись!

   Во всей фигуре, в голосе и взгляде этого человека было столько уверенности, невозмутимого спокойствия, столько непреклонной воли, что никто не посмел ему возразить. Все разошлись, но чувство недовольства не было окончательно подавлено; у экипажа "Санта-Марии" не хватало решимости для открытого бунта и насилия, не зная, как к этому отнесутся экипажи двух остальных судов.

   - А дело, кажется, становится серьезным,- заметил дон Луи, когда он с адмиралом остались одни в своей каюте.

   - Да, Луи, я скажу вам даже больше: некоторые из них уже помышляют о том, что нас с вами, то-есть вас и меня, нетрудно было бы выбросить за борт! Санчо предупреждал меня об этом, но я решил придерживаться мирных средств до того момента, пока это будет возможно. Когда же явится необходимость прибегнуть к силе, то вы увидите, друг мой, что Христофор Колумб так же хорошо умеет владеть мечом, как и своими морскими инструментами!

   - А, по вашим соображениям, скоро ли мы должны увидеть землю?- спросил дон Луи.- Я спрашиваю вас об этом из простого любопытства, поверьте мне!

   - Верю, мой юный друг, иначе вы, вероятно, не были бы здесь, и мой ответ таков: по моим расчетам, мы должны были бы уже встретить землю или хотя бы некоторые из тех островов, которых, как известно, такое множество у берегов Азии!

   - Так вы думаете, сеньор, что мы действительно с часу на час можем очутиться в виду земли?

   - Несомненно, и если бы я не считал это унизительным для себя, то мог бы смело принять предложение одного из этих людей. Птоломей разделил землю на двадцать четыре части по пяти градусов каждая, я отделяю на Атлантический океан пять или шесть таких частей и убежден, что тысяча триста миль должны быть высшим пределом расстояния Азии от Европы; из этой цифры мы оставили за собой, несомненно, тысячу сто миль, и, быть может, уже завтрашний день будет для нас великим днем!

   На этом друзья окончили разговор.

   На утро новые признаки близости земли благотворно подействовали на настроение матросов, тем более, что признаки эти были иного рода, чем до сих пор. Прежде всего увидели зеленый камыш, а камыши, как известно, растут не иначе, как на твердой земле, хотя и у самой воды; затем ветер был свежий, и по морю ходили волны, так что суда ныряли и покачивались, что производило на команду бодрящее впечатление.

   Спустя несколько часов Санчо увидел рыбу, которая встречается только в скалистых местах; вслед за тем к адмиральскому судну подошла "Ниннья", и ее кормчий винсентьянец, взобравшись на рею, весело махал платком, желая подать сигнал.

   - Что вы имеете нам сообщить?- спросил его Колумб.

   - Мы сейчас изловили ветку дикого шиповника с плодами, повидимому, только что отломленную! Это, несомненно, добрый знак: шиповник не растет на дне моря!

   - А вот и "Пинта" подает знаки радости,- заметил адмирал.- Что то им удалось увидеть?

   - Сеньор!- крикнул со своего судна Мартин-Алонзо.- Мои люди видели сахарный тростник и кусок древесного ствола; плыли они рядом друг подле друга. Я опустил шлюпку, чтобы выловить их!

   - Прекрасно сделали! Как только эти предметы будут в ваших руках, доставьте их мне, чтобы я мог оценить их по достоинству!- сказал Колумб.

   Спустя немного времени Пинсон, запыхавшись, взбежал на палубу "Санта-Марии" и подал адмиралу только что выловленные его матросами из моря предметы: кусок сахарного тростника, кусок древесного ствола и трость, украшенную прекрасной резьбой.

   Колумб тщательно рассмотрел все и сказал:

   - Несомненно, земля теперь недалеко. Теперь никто не может сомневаться в успехе нашего предприятия. Эти предметы не только доказывают нам, что мы близко от земли, но и что земля эта населена людьми, которым знакомо искусство резьбы.

   Трудно описать тот восторг, какой овладел после этих слов всеми; теперь никто не хотел возвращения в Испанию, все чувствовали, что они близко у цели. Но некоторое разочарование, тем не менее, закралось в душу многих, когда солнце зашло, и земли нельзя было еще увидеть. К ночи ветер стал еще более свежим. Суда, по приказанию Колумба, шли прямо на запад с быстротой девяти узлов в час. Когда стемнело, почти никто не шел ложиться. Адмирал созвал весь свой экипаж к юту и обратился к ним с прочувствованной речью.

   - Все наше плавание было так благополучно, как еще никогда ни одно плавание; море было спокойно, ветры благоприятны, воздух чист и благовонен. Теперь вы видите, что мои расчеты были верны. Король и королева обещали пожизненную пенсию тому, кто первый увидит землю, а я от себя обещаю ему бархатное платье, достойное гранда Испании. Так не спите же и с рассветом не спускайте глаз с горизонта; я почти уверен, что мы увидим землю с первым лучом солнца!

   Эти слова адмирала произвели самое благоприятное впечатление на весь экипаж. Сам Колумб также остался на негах у себя на юте. На палубе "Санта-Марии" царила самая невозмутимая тишина. На расстоянии полумили виднелась "Ниннья", шедшая на всех парусах, а на расстоянии получаса хода от нее едва вырисовывался контур "Пинты"; все суда шли на всех парусах.

   Колумб не спускал глаз с западного горизонта; временами он глубоко вздыхал; Луи все время наблюдал за ним. Вдруг он увидел, что адмирал как-то разом подался вперед и стал усиленно вглядываться в темноту ночи. Вдруг он воскликнул:

   - Педро Гутиеррец! Ваши глаза моложе моих! Взгляните, не обманывает ли меня мое зрение или мое воображение! Посмотрите вон туда, сын мой, и скажите, видите вы там что-нибудь необычайное?

   - Да, сеньор, я видел свет, как бы от свечи, который двигался, словно кто нес эту свечу в руке!

   - И вы видите, сын мой, что этот свет не находится ни на одном из наших судов, потому что оба они у нас под ветром!

   - Так откуда же этот свет?- спросил дон Луи.

   - Он на берегу, Луи, или на судне, стоящем близ берега, на чужом судне! Наш контролер Родриго Санчец сейчас спит, там, внизу. Спуститесь, Луи, и пригласите его сюда!

   Луи сошел вниз и четверть часа спустя был уже снова наверху, на юте, вместе с контролером. Около получаса свет не показывался, затем он, словно факел, засветился раз и другой и после того совершенно исчез. Этот свет видел весь экипаж, но на него он не произвел такого сильного впечатления, как на Колумба.

   - Земля там, и через несколько часов мы все ее увидим!- сказал адмирал.- Этот свет не может нас обмануть!

   Но люди как-будто боялись еще поверить ему, хотя все надеялись увидеть землю поутру. Ровно в полночь яркий свет на мгновение рассеял мрак ночи, и с "Пинты" раздался выстрел из орудия.

   - Это Мартин-Алонзо заговорил,- сказал адмирал,- и мы можем быть уверены, что этот сигнал не без значения? Эй, кто там наверху на брамстенге? Кто спешит первый увидать землю?

   - Это я, сеньор адмирал, я, Санчо!

   - Видишь ты что-нибудь с западной стороны?

   - Ничего не вижу, сеньор; вижу только, что "Пинта" убавляет паруса. А вот теперь и "Ниннья" нагнала ее и делает то же.

   - Бартелеми,- воскликнул Колумб,- мы не убавим ни одного паруса, пока не присоединимся к остальным нашим судам!

   В тот же момент все на Санта-Марии зашевелилось, заволновалось, забегало, и полчаса спустя вся эскадра соединилась и, убавив паруса, медленно подвигалась вперед.

   Небо сверкало сотнями и тысячами алмазных звезд; океан отражал слабый свет, так что ночь не была слишком темна, и глаз моряка мог видеть на протяжении нескольких миль, различая смутные очертания предметов на западном горизонте; темные контуры земли вырисовывались достаточно явственно.

   - Как видите, Луи, великая задача решена! Это, вероятно, еще только остров, но и материк уже недалеко теперь!

  

   Вся эскадра в течение трех последующих часов лавировала перед берегом, еще тонувшим во мраке, на таком расстоянии, которое гарантировало им полную безопасность. Время от времени матросы с "Пинты" и "Санта-Марии" обменивались между собой поздравлениями, но громкого или шумного выражения радости и восторга в эту ночь не наблюдалось.

   Колумб хранил молчание. Он ожидал, что с восходом перед ним раскроется яркая картина богатств и роскоши Востока.

   Наконец взошло солнце,- и тогда всем стало ясно, что эта столь желанная земля - небольшой остров, лесистый и зеленый, несколько низменный, но привлекательного вида. Для каждого моряка, долго пробывшего в открытом море, вид земли особенно отраден, но для людей, потерявших было всякую надежду когда-нибудь вновь увидеть землю, это чувство еще упоительнее. Колумб был уверен, что ночью они прошли мимо другого острова, на котором и видели свет.

   Вскоре после рассвета из леса вышли люди и с удивлением и недоумением стали смотреть на суда. Тогда Колумб приказал бросить якорь и сошел на землю, чтобы занять этот остров от имени королевы Кастилии и короля Арагонского. При этом была пущена в ход вся пышная торжественность, какою испанцы вообще любят обставлять все сколько-нибудь знаменательные события. Адмирал в ярко-красном мундире с знаменем в руке шел впереди в сопровождении Мартина-Алонзо и Винцента-Янеса Пинсонов, которые также несли знамена. Когда все необходимые в подобных случаях формальности - водружение флага и занятие острова от имени Испании - были выполнены, матросы всей эскадры обступили адмирала, осыпая его восторженными похвалами, превознося его мудрость и знания и поздравляя его с успехом экспедиции. Те люди, которые еще чуть не накануне замышляли бросить его в море и издевались над его замыслом, теперь были самые восторженные в своих похвалах. Но Колумб относился к этим овациям так же спокойно, как к речам недовольных на судне.

   - Эти люди, милый Луи, всегда быстро переходят от беспричинного панического страха и отчаяния к необдуманной шумной радости. Им кажется, что они восхваляют меня, а, в сущности, они только радуются, что избавились от тех воображаемых опасностей, какие могли грозить нам,-заметил Колумб.

   - А вот взгляните на наших друзей Санчо и Пэпэ; эти совершенно иначе относятся к счастливому моменту!- сказал дон Луи.- Пэпэ рвет цветы, растущие на этом берегу, а Санчо сохраняет полнейшее хладнокровие, как-будто он век свой не расставался с этим островом.

   - Как, Санчо, неужели эта земля не производит на тебя никакого впечатления?- спросил его адмирал.

   - Это не первый остров, сеньор адмирал, на который мне приходится ступать, а эти голые люди, стоящие там,- не первые люди, которых мне приходилось видеть не носящими красного мундира.

   - Но разве тебя не радует успех нашего предприятия? Вот мы теперь стоим на краю Азии и пришли сюда, идя все время на запад!

   - Это и я могу подтвердить, что мы все время неуклонно шли на запад; ведь руль-то большую часть времени был в моих руках. Но неужели мы в самом деле ушли так далеко, что находимся теперь по другую сторону земли и стоим ногами к ногам испанцев, оставшихся на родине?

   - Нет, Санчо, даже самое царство Великого Хана будет лежать не так, как ты себе это сейчас представляешь!

   - Ну, так скажем, что мы теперь стоим перпендикулярно к ногам испанцев, и я хотел бы знать, каким образом мы не валимся, а стоим твердо на ногах, совершенно так же и даже, пожалуй, лучше, чем в Испании, потому что здесь нет доброго испанского хереса!

   - Мы с тобой не падаем потому, что нас здесь, как и в Испании, удерживает притяжение земли и давление атмосферы! Они же не дают и судам нашим упасть, не дают и морю вылиться, как бы вылилась вода из опрокинутой чашки. Это силы природы, о которых большинству из вас ничего не известно.

   Когда Колумб отошел, дон Луи последовал примеру Пэпэ и также принялся собирать цветы.

   Колумб провел на этом острове {Этот остров из группы Багамских островов.} лишь очень короткое время; он назвал его Сан-Сальвадор. Но как это ни странно, до сих пор еще не выяснен вопрос, какой это именно был остров. Многие компетентные лица полагают, что то был так называемый в настоящее время Кошачий остров; другие же утверждают, что Колумб впервые высадился на остров Турки, что отчасти можно объяснить как самым положением острова, так и тем обстоятельством, что он отсюда пошел на Кубу. Моноз же думает, что это был остров Уатлинг, лежащий западнее острова Кошки, на расстоянии четырех часов пути. Хотя последний остров и лежит на пути, по которому следовал Колумб, но описание мореплавателя не отвечает этому острову, и потому надо полагать, что он миновал его, не заметив его, вероятно, ночью; полагают, что именно на нем Колумб видел свет в ночь накануне своей высадки.

   Двадцать восьмого октября Колумб прибыл на Кубу {Куба - из группы Больших Антильских островов. (Прим. ред.)}, побывав предварительно на многих других островах. По рассказам очевидцев, он принимал Кубу за Сипанго, но когда он подошел к ней, то подумал, что открыл материк, и в продолжение целого месяца шел вдоль ее берегов: сначала - вдоль северо-западного, а потом - вдоль юго-восточного. Вскоре красоты природы и новизна страны потеряли для мореплавателей свою прелесть; они уже успели к ним привыкнуть, и в них заговорило чувство жадности. Первый из всех поддался этому инстинкту Мартин-Алонзо Пинсон. Кое-какие пререкания уже и раньше возникали между ним и адмиралом, еще прежде, чем они увидели землю, а затем каждый день приносил с собой какую-нибудь новую причину взаимного охлаждения.

   Все спутники Колумба думали, что находятся если не в самом царстве Великого Хана, то, во всяком случае, близ границ этого царства. Почти никто не думал теперь об Испании, и все со дня на день ожидали новых благ и новых чудес; хотя до этого времени они никаких особенных сокровищ не видели, тем не менее, надежда на них не покидала их. Наконец, двоих послали внутрь страны, пока Колумб распорядился переконопатить заново свои суда; по истечении нескольких дней Луи во главе целого маленького отряда вооруженных людей вышел навстречу посланным. Их встретили в одном дне пути от места стоянки судов. Они возвращались в сопровождении десятка или двух туземцев, последовавших за ними из любопытства.

   Встретившись, все расположились на отдых, и Санчо, который не боялся ничего ни на суше, ни на море, вздумал заглянуть в близлежащую деревню. Здесь он ласковыми взглядами, жестами и улыбками постарался расположить к себе население и придать себе как можно больше важности. Добродушные люди вздумали выказать ему чем-нибудь свое расположение. Один из них подошел к нему и предложил несколько сухих, довольно больших листьев темно-коричневого цвета с таким торжественным видом, будто он предлагал ему какие-нибудь превосходные консервы или отменное печенье. Санчо, конечно, предпочел бы дублон подобному подарку, тем не менее, собирался принять его с видимой благодарностью, когда несколько туземцев с почтительной торжественностью, указав ему на эти листья, произнесли слово "табак", после чего тот, который держал в руке эти листья, повторив то же самое слово, принялся ловко и проворно сворачивать их в трубочку. Когда она была готова, то ее поднесли с таким же торжеством Санчо. Тот, повертев ее в пальцах, положил в карман.

   Это вызвало всеобщее удивление и негодование у присутствующих; после короткого совещания один из них, свернув таким же образом несколько совершенно таких же листьев, сунул этот сверточек одним концом в рот, а другой конец зажег и принялся пускать в воздух облака легкого душистого дыма с видимым наслаждением. Тогда и Санчо последовал его примеру, но с ним приключилось то, что случается вообще со всеми новичками-курильщиками: он вернулся к своим, качаясь, как пьяный, бледный, как курильщик опиума, и мучимый нестерпимой тошнотой.

   Этот маленький эпизод можно было бы назвать введением в употребление американской травы, ставшей впоследствии популярной среди всего цивилизованного мира. Испанцы по ошибке присвоили название "табак" самому растению, хотя этим словом туземцы обозначали свернутые сушеные листья, то-есть сигару.

   Ко времени возвращения посланных ремонт судов был закончен, и Колумб отправился дальше вдоль северного берега Кубы по направлению к западу. Но тут ему пришлось бороться с ветрами, и он решил переждать их в одном из ближайших портов, который назвал Пуэрто дель-Принсипе.

   Зайдя в этот порт, он подал сигнал остальным двум судам, бывшим немного впереди него, вернуться и присоединиться к нему, и так как начинало темнеть, то на мачтах зажгли огни, чтобы Мартин-Алонзо мог видеть, где находится адмиральское судно, и мог подойти к нему. Однако, когда на рассвете Колумб вышел на ют и окинул взглядом море, он увидел "Ниннью" у себя под ветром, а "Пинты" не было видно нигде.

   - Видел кто-нибудь "Пинту"?- спросил он стоявшего у руля Санчо.

   - Я все видел, сеньор, до тех пор, пока мог видеть глаз! Мартин-Алонзо ушел на восток в то время, как мы легли в дрейф, чтобы дать ему время подойти к нам.

   Колумб понял, что Алонзо покинул его, преследуя свои личные интересы и выгоды; во всех трех экипажах ходили слухи о золотых приисках, о золотой руде, и Пинсон, воспользовавшийся тем, что его судно самое быстроходное, нарушил дисциплину и отправился разыскивать на свой страх это Эльдорадо {Эльдорадо - легендарная страна золота и драгоценных камней.}.

   Так как ветер продолжал быть противным, то "Санта-Мария" и "Ниннья" вошли в порт и стали там выжидать перемены погоды. Этот раскол эскадры произошел двадцать первого ноября, когда экспедиция находилась у северных берегов Кубы.

   По шестое декабря Колумб продолжал исследование этого прекрасного острова и после того прошел к берегам Гаити {Этот остров был назван Колумбом Испаньолой, т. е. Испанской Землей. (Прим. ред.)}, который особенно очаровал моряков своей живописной гористой природой, а также и жителями этого острова, оказавшимися более цивилизованными и даже более красивыми, чем жители всех остальных виденных ими островов. Кроме того, эти люди отличались чрезвычайно миролюбивым характером. У жителей Гаити можно было видеть много золота, и испанцы скоро вступили с ними в меновую торговлю, выменивая этот металл на простые бубенчики, стеклянные бусы и даже пуговицы.

   До двадцатого декабря Колумб продолжал медленно подвигаться вперед вдоль берега Гаити, что нередко представляло некоторую опасность для его судов. Наконец, он прибыл к мысу, который, по словам туземцев, находился вблизи резиденции великого касика, которому были подвластны несколько других касиков, плативших ему дань.

   По испанской орфографии, касик этот назывался Гуаканагари и, по-видимому, пользовался любовью своих подданных. Двадцать второго числа, когда оба судна Колумба стояли в порту Якуль, туда прибыла большая пирога, и адмиралу доложили, что на ней прибыл посланник касика, привезший ему дары от своего господина и приглашение привести суда в бухту перед резиденцией великого касика, находившуюся всего в полутора или двух милях от этого порта по направлению к востоку, и там бросить якорь. Но так как этому препятствовал в данный момент ветер, то к касику послан был соответствующий ответ, а посланник собрался вернуться к пославшему его.

   Дон Луи, которому наскучило бездействие, быстро подружился с молодым туземцем, по имени Маттинао, сопровождавшим посланника, и стал просить адмирала отпустить его на пироге в столицу касика, на что Колумб согласился неохотно и только после усиленных просьб молодого графа де-Лиерра. Боясь отпустить его одного, Колумб дал ему в провожатые Санчо, на которого мог положиться, зная его находчивость, неустрашимость и рассудительность. Туземцы этого острова, повидимому, не имели другого орудия, кроме стрел без наконечников, и поэтому дон Луи не захотел облекаться в кольчугу; он взял с собой только свой верный испытанный меч и легкий щит, от аркебуза же отказался, не видя в нем никакой надобности. Но Санчо не побрезговал этим оружием и был не так щепетилен по отношению к миролюбивым туземцам.

   Не желая, чтобы отсутствие дона Луи и Санчо было всем известно, Колумб потребовал, чтобы дон Луи и его спутник отправились на берег и сели на пирогу за мысом, где их нельзя было видеть.

  

   Несмотря на свою решительность и полнейшее равнодушие к опасности, дон Луи все же почувствовал новизну своего положения, очутившись один среди гаитян. Но ничего сколько-нибудь неприятного во все время продолжения пути с ним не случилось. Вместо того, чтобы последовать за шлюпкой "Санта-Марии", на которой возвращался к своему господину посланник касика, пирога, на которой находился дон Луи и его новый приятель, проследовала несколько дальше на восток и вошла в устье небольшой, но полноводной речки. Перед отъездом с "Санта-Марии" было решено, что дон Луи не появится в резиденцию великого касика ранее, чем туда не прибудет флотилия Колумба, к которой дон Луи незаметно присоединится и затем уже вместе с адмиралом и остальными офицерами предстанет перед Гуаканагари.

   Местность, по которой протекала эта речка, была до того живописна и восхитительна, что дон Луи не мог удержаться от восторженных восклицаний, которым добросовестно вторил Санчо.

   - Я полагаю, что сеньор знает, куда нас везут,- сказал матрос после того, как их пирога вошла в устье речки, оставив за собой адмиральскую шлюпку, приставшую уже к берегу.- Надеюсь, что эти полунагие сеньоры имеют в виду какой-нибудь порт, судя по тому, как они спешат, работая веслами!

   - Неужели ты чего-нибудь опасаешься, Санчо?

   - Если и опасаюсь, то только за семью Бобадилья, которая может потерять своего единственного представителя мужского рода в случае, если бы с вами чго-нибудь случилось. Что касается меня, то не все ли мне равно, женят ли меня на царевне Сипанго или усыновит Великий Хан, или же предстоит мне оставаться простым матросом из Могутера.

   По пути им встретилась на реке целая флотилия легких пирог, шедших под парусами вниз по реке к выходу в море, и, судя по тому, как их спутники переглядывались и пересмеивались со встречными, можно было понять, что туземцы направляются в бухту Якуль, чтобы повидать испанские суда и испанцев.

   Когда пирога вошла в устье реки, дон Луи заметил, что его новый приятель Маттинао достал из складок своего легкого холщевого одеяния золотой обруч и надел его себе на голову, как корону; дон Луи сообразил, что, вероятно, этот молодой человек был касик, один из подвластных великому касику маленьких князьков, и что здесь они вступили в его владения.

   Действительно, вместе с золотым обручем молодой индеец принял величественный вид и перестал грести наравне с другими, что он делал, вероятно, для сохранения своего инкогнито. Время от времени молодой касик старался завязать разговор с доном Луи, при чем часто произносил слово "Озэма". По тому, как он произносил это слово, дон Луи заключил, что это, вероятно, имя его любимой жены, так как испанцы за время своего пребывания в этих краях успели уже узнать, что касики могли иметь по несколько жен, тогда как их подданным строжайше воспрещалось иметь более одной.

   Следуя вверх по течению реки, туземцы подошли, наконец, к чудесной первобытной долине, которой не касалась рука человека; даже деревня или селение, раскинувшееся на ней, как будто гармонировало с пейзажем. Жилища туземцев были просты, но живописны; кругом цвели кусты и деревья, другие сгибались под тяжестью плодов; птицы щебетали, порхая вокруг жилищ. К этому селению пристала пирога, и Маттинао был встречен жителями с величайшим почтением, к которому примешивалось и некоторое любопытство по отношению к чужеземцам.

   Санчо скоро приобрел всеобщие симпатии толпы, а графа де-Лиерра предоставили всецело касику. Благодаря этому обстоятельству дон Луи и Санчо оказались разлученными; толпа увлекла Санчо-Мундо на большую площадь, лежащую в центре селения, а Маттинао пригласил дона Луи в свое жилище.

   Здесь у них завязался оживленный разговор с двумя приближенными Маттинао, во время которого много раз произносилось имя: "Озэма". Индейцы отправили куда-то гонца и удалились, оставив дона Луи наедине с касиком. Сняв с головы золотой обруч, молодой касик вышел из дома, сделав знак гостю следовать за ним. Закинув за спину свой легкий щит и пристегнув меч так, чтобы он не мешал ему при ходьбе, дон Луи весело последовал за своим новым приятелем.

   Они шли по роскошной долине вдоль светлого журчащего потока, несшего свои воды в море. Кругом благоухали цветы; плоды свисали до самой земли. Пройдя около полумили, они остановились перед группой хижин или, скорее, строений, возведенных на возвышенной террасе горы, откуда открывался вид на большое селение у реки; вдали виднелось море.

   Луи сразу догадался, что это прекрасное, уединенное местечко должно было служить местопребыванием женщин; это был род гарема, в котором жили жены молодого касика. Маттинао ввел своего гостя в одно из главных строений, где ему предложили освежиться плодами и вкусными напитками, которые, по знаку касика, принес прислужник.

   Маттинао послал куда-то слугу, который вскоре возвратился с ответом. Хотя испанцы более месяца жили среди туземцев этих островов, дон Луи еще все же не научился вполне понимать их; правда, он умел пользоваться теми немногими словами, которые успел себе усвоить, но все-таки весьма часто ошибался, даже и тогда, когда был уверен, что понял или что его поняли.

   Когда дон Луи несколько освежился и отдохнул, Маттинао грациозным жестом пригласил его следовать за собой. Пройдя несколько саженей, они пришли к самому большому строению, обвитому снизу до самой крыши вьющимися цветущими растениями, словно шатер из живых цветов. Войдя в него, они очутились сперва в передней или сенях, отделенных от главного помещения причудливо сплетенной из трав и водорослей завесой, которую одна из находившихся тут женщин, по знаку касика, отдернула, и гость и хозяин оказались в присутствии молодой женщины, которую Маттинао тут же назвал Озэмой.

   Дон Луи почтительно поклонился, ей, и когда поднял на нее глаза, то с его губ невольно сорвалось восклицание: "Мерседес!"

   Маттинао повторил за ним это слово, очевидно, приняв его за выражение восторга и удивления, а молодая женщина, покраснев, отступила на шаг назад и, улыбаясь, также повторила "Мерседес" едва внятным, певучим голосом и затем осталась стоять, скрестив на груди руки, с видом счастливого наивного недоумения.

   Все описания жителей Вест-Индии единогласно говорят о необычайной красоте сложения, прирожденной грации движений и красоте местного населения, и испанцы были положительно в восхищении от туземцев. Цвет кожи их, в сущности, был немногим темнее загорелых лиц испанцев; те же из них, которые благодаря своему привилегированному положению не подвергались влиянию палящих лучей солнца и не работали тяжелой работы, могли быть причислены по внешнему виду к белой расе. Такова была и Озэма, не жена, а единственная, любимая сестра молодого касика. Согласно местным законам, власть касика переходила к женской линии, то-есть после дяди - к сыну сестры (к племяннику), и так как у Маттинао не было ни других братьев, ни других сестер, кроме Озэмы, то последняя была всегда окружена особым попечением, вниманием и росла в холе.

   Жители Гаити носили кое-какое одеяние, но не стеснялись также показываться публично и без всякого одеяния. Зато все они имели пристрастие к украшениям и носили, как женщины, так и мужчины, ожерелья, запястья, браслеты на предплечьях и на ногах.

   Озэма имела широкий пояс из легкого тонкого полосатого холста местного производства; через одно плечо у нее был перекинут легкий белый прозрачный шарф, концы которого ниспадали, чуть не до земли, красивыми складками. На груди было ожерелье из мелких, словно жемчуг, раковин и висела большая грубо сработанная золотая бляха, похожая на большую золотую монету. Широкие золотые обручи служили ей запястьями; такие же браслеты украшали ее предплечья и щиколотки ног, обутых в красивые легкие сандалии. Густые, черные, тонкие шелковистые волосы густой пеленой падали ей на спину и плечи, словно темное покрывало, доходившее до пояса, и сдерживались на голове золотым обручем.

   Но не красота и грация этой молодой красавицы индианки произвели на дона Луи такое чарующее впечатление, а случайное, поразительное сходство с Мерседес. Вероятно, если бы обе девушки стояли рядом, то у них можно было бы найти известное различие, не говоря уже о выражении лица сдержанной кастильянки по сравнению с выражением непосредственности и наивности Озэмы, но сходство было, тем не менее, разительное.

   Так как между туземцами и их гостем не мог завязаться разговор, то они вынуждены были выразить мимикой и жестами свои чувства доброжелательства и взаимной симпатии. Отправляясь с "Санта-Марии", дон Луи захватил с собой кое-какие безделушки для подарков туземцам, но при виде Озэмы он почувствовал невозможность одарить ее такими безделушками. Однако, не желая уйти от нее, не оставив чего-нибудь, он вспомнил, что у него на голове была надета чалма, взятая им у убитого мавра во время осады Гренады. Чалма эта была свернута из роскошной, легкой, как дымка, шелковой ткани; быстро развернув ее, дон Луи накинул дивную ткань на плечи красавицы, сопровождая этот поступок низким, почтительным поклоном.

   Восклицания радости и восторга послужили ему доказательством, что его подарок был оценен по достоинству, и радость молодой девушки была до того непритворной и искренней, что он невольно залюбовался ею. Проворно сбросила она легкую ткань, наброшенную шарфом через плечо, и заменила ее дорогой тканью чалмы; затем, охорашиваясь и оправляя складки, она снова принялась выражать свое восхищение молодому испанцу, после чего, сняв с себя ожерелье, она сделала несколько шагов по направлению к дону Луи и, немного отвернув лицо, подала ему свое украшение, сопровождая это движение взглядом и улыбкой, говорившими красноречивее всяких слов. Дон Луи с радостью и благодарностью принял из ее рук подарок и, по-европейскому обычаю, поцеловал эту маленькую, хорошенькую ручку.

   Касик смотрел на все это с довольным лицом, и когда дон Луи, выказав свою благодарность, еще раз отступил на несколько шагов, Маттинао сделал ему знак следовать за ним и направился к двери. Молодой испанец почтительно откланялся Озэме и вышел вслед за своим приятелем. Тот провел его в другое строение, весьма сходное с жилищем Озэмы, где он увидел несколько молодых и красивых женщин и двух или трех детей, которые представляли собою семью молодого касика, как это понял из его объяснений дон Луи. Одарив и этих женщин тем, что у него нашлось при себе, он всеми зависящими от него способами высказал им свое расположение и узнал от касика, что Озэма приходилась ему сестрой, а не женой, что весьма обрадовало молодого испанца. Здесь, в этой, так сказать, дикой местности, в любимой резиденции Маттинао дон Луи провел целых трое суток, часто встречаясь с Озэмой и другими женщинами из дворца.

   Дон Луи возбуждал любопытство в населении дворца в несравненно большей мере, чем это население вызывало любопытство в нем; женщины, старые и молодые, с почтительной осторожностью ощупывали на нем каждую вещь, сравнивали цвет его кожи с цветом кожи Маттинао и повторяли за ним испанские слова. Сдержаннее других была Озэма; она же была и всех понятливее и лучше всех умела заставить понять себя, и потому дон Луи чаще всего обращался к ней со всевозможными расспросами; та, в свою очередь, с удивительной легкостью запоминала испанские слова, которые она произносила с мягким, своеобразным акцентом.

   Беседуя с прекрасной индианкой, Луи де-Бобадилья не забывал наставлений адмирала и старался узнать о существовании и местонахождении золотой руды или золотых приисков. Ему удалось заставить девушку понять задаваемые ей вопросы, но ответы ее были не так ясны, как бы он того желал, или же ему казалось, что они были недостаточно ясны и определенны.

   На другой день его пребывания в резиденции касика гостеприимные хозяева решили позабавить гостя принятыми у них развлечениями, играми, пляской, борьбой и гимнастикой, при чем и дону Луи предложено было принять в них участие; ловкий и сильный юноша не раз выходил победителем из различных состязаний к немалой и шумной радости Озэмы. Жены Маттинао даже пытались пристыдить ее, но это им не удавалось: она чистосердечно высказывала свою радость и свое восхищение перед чужеземцами, и как бы ни был дон Луи предан своей Мерседес, но это явное и наивное поклонение его ловкости и его мужеству льстило ему и радовало его.

   Время шло так быстро, что дон Луи не заметил, как прошло четыре дня, в течение которых он почти не отлучался из гарема молодого касика.

   С своей стороны, Санчо-Мундо также не мог пожаловаться на свою участь. Он также пользовался большим успехом, но не забыл того, что, в сущности, всего больше интересовало в этой стране испанцев, а именно: золото. Он за эти дни украсил весьма многих женщин бубенчиками, какие в Испании привешивали охотничьим собакам, и в обмен за них получал целые пригоршни золотого песку или тяжеловесную золотую бляху.

   - Я вижу, что ты не терял здесь времени, друг Санчо,- сказал ему дон Луи.- Из того золота, что у тебя сейчас в мошне, можно было бы смело вычеканить штук двадцать дублонов.

   - И все это я получил за шесть жестяных бубенчиков, которых можно чуть не целую дюжину купить за грош! А у меня их двадцать штук! Пусть эти молодцы продолжают смотреть с презрением на свое золото и зариться на мои бубенчики, и я не останусь от этого в накладе! Только бы госпожа Изабелла, наша королева, воспретила своим новым подданным морскую торговлю, не то эти голубчики, приехав к нам в Испанию, узнают, что за один их золотой можно купить несколько сот таких бубенчиков, тогда как, оставаясь здесь, они охотно дадут целый золотой за один бубенчик!

   Пока Санчо излагал дону Луи свои соображения, со стороны селения вдруг донесся до них крик ужаса, несомненно, говоривший об опасности. Оба испанца находились в этот момент на полпути между селением и загородной резиденцией касика. Чувствуя себя в полной безопасности и вполне доверяя своим новым друзьям, оба они были совершенно безоружны; дон Луи оставил свой меч и щит в хижине Озэмы, которая упражнялась с ними, пародируя амазонку, а Санчо, считая свой мушкет слишком громоздким и стеснительным, оставил его в той хижине, которая служила ему все это время жилищем.

   - Послушай, Санчо! Слышишь, они как будто кричат "Каонабо!" Ведь так они, кажется, называют касика караибов {Караибы - воинственное племя Антильских островов, людоеды. (Прим. ред.)}, который является грозой и бичом всех этих племен!

   - Да, сеньор, слух вас не обманывает: они кричат "Каонабо!"

   - Беги скорей за своим мушкетом, затем спеши ко мне! Нужно во что бы то ни стало защитить сестру и жен Маттинао! Я буду там на горе!- сказал дон Луи и побежал к селению женщин.

   Между тем, там уже распространилась страшная весть, и дон Луи, войдя в помещение, занимаемое Озэмой, застал ее окруженной целой толпой человек в пятьдесят женщин, которые, повидимому, умоляли ее бежать. Сама Озэма сохраняла еще известное достоинство и менее других поддавалась чувству страха, хотя, насколько можно было понять, все эти женщины были уверены, что внезапное нападение Каонабо имело целью похищение сестры молодого касика. Увидав Луи, Озэма кинулась к нему и, простирая к нему руки, произнесла имя: "Каонабо". В один момент дон Луи схватил свой меч и щит и, прикрыв последним грудь молодой индианки, потряс в воздухе мечом, как бы вызывая на бой ее врагов. Не только Озэма, но и остальные женщины поняли, что молодой испанец принимал на себя защиту молодой девушки, и, успокоенные, поспешили вернуться в свои дома, чтобы укрыть в надежном месте своих детей и себя.

   Когда вся эта женская толпа разбежалась, дон Луи совершенно неожиданно впервые остался с глазу на глаз с молодой индианкой.

   Оставаться долее в доме это значило допустить в дом врага, дать ему незаметно подкрасться, а доносившиеся из селения крики и вопли давали знать, что опасность приближается. Не теряя ни минуты, дон Луи сдернул с плеч девушки подаренную ей ткань и обвернул ее руку, чтобы, в случае надобности, она могла защищаться ею. После этого он поспешно вышел из дома; Озэма, ни минуты не колеблясь, последовала за ним.

   Вся семья Маттинао уже успела разбежаться, и довольно многочисленный отряд неприятеля ползком подкрадывался к жилищам из долины. Озэма, вся дрожа, ухватилась за руку дона Луи и шопотом настойчиво повторяла:

   - Каонабо! Нет! Нет! Нет!..

   Это испанское отрицание она твердо запомнила и хотела им выразить свое отвращение к караибу и свое решение ни за что не быть его женой.

   Привычный смолоду к военному делу, дон Луи быстрым взглядом окинул местность, ища прикрытия, где бы лучше защищаться и укрыться в случае нужды, и тотчас же заметил неподалеку расщелину в скалистой стене, к которой прилегал тот холм, где были воздвигнуты строения загородной резиденции касика. Эта расщелина в скалах, загроможденная несколькими большими обломками скал, представляла собою род естественной цитадели, и дон Луи сразу заметил ее преимущества и направился туда.

   Едва успел он со своей спутницей занять этот пост, как человек десять или двенадцать индейцев выстроились в ряд против него, шагах в пятидесяти от скалы; они были вооружены луками и стрелами, тяжелыми палицами и дротиками; у молодого испанца был только щит и меч.

   По счастью, сам Каонабо не находился в числе нападающих; этот грозный воин в это время преследовал группу женщин, полагая, что среди них находится и Озэма, иначе он, наверное, скомандовал бы атаку общими силами. Но вместо того эти десять-двенадцать человек, избрав из своей среды лучшего стрелка, предоставили ему пустить стрелу в испанца, держа и свои луки наготове.

   Метко пущенную стрелу дон Луи принял на щит, по которому та скользнула, упав к его ногам, не причинив никакого вреда; другую стрелу он отбил налету мечом, как бы играя с нападающими. Тогда все стрелки разом пустили в него свои стрелы, и хотя большинство стрел было отражено щитом, все же две или три попали в молодого человека, причинив ему лишь пустяшные царапины. Нападавшие собирались произвести второе нападение, когда Озэма, встревоженная за участь молодого героя, кинулась вперед, загородив его собой. Едва только нападающие увидели ее, как огласили воздух криками: "Озэма! Озэма!"

   Напрасно дон Луи старался заставить ее вернуться под прикрытие, самоотверженная девушка не соглашалась на его увещания. Тогда он вместе с ней укрылся за скалой. В этот момент к нападающим присоединился свирепого вида воин, и все остальные принялись кричать хором, стараясь разъяснить ему положение дела.

   - Каонабо?- спросил дон Луи у Озэмы, указывая на вновь прибывшего.

   Девушка отрицательно покачала головой и сказала по-испански:

   - Нет, нет... Нет Каонабо!

   Ответ этот дон Луи истолковал так: первая его половина должна была означать, что свирепого вида воин не Каонабо, а вторая - что девушка попрежнему упорствовала в нежелании стать женой этого вождя.

   Вдруг шестеро индийцев, вооруженных палицами и дротиками, устремились вперед. Подпустив их к себе шагов на двадцать, молодой испанец выскочил из своей засады; в тот же момент два дротика вонзились в его щит, но ударом меча он отсек их оба разом; почти в тот же момент третий неприятель занес над его головой свою палицу, но другой взмах меча отсек руку вместе с палицей; проворным движением дон Луи остреем меча коснулся еще двоих врагов, но так как они были еще далеко, то меч его, скользнув по грудной клетке, нанес этим двум лишь легкие раны, из которых, однако, алой струей хлынула кровь.

   Такая быстрота действий при полном спокойствии нападающего произвела ошеломляющее впечатление на неприятеля, не имевшего представления о толедских клинках; даже сам свирепый воин невольно отступил назад при виде моментально ампутированной руки.

   В этот момент громкие крики в среде нападающих при виде спешащего на место действия нового отряда индийцев с рослым, надменного вида вождем во главе возвестили дону Луи и Озэме о приближении самого Каонабо. Этому воинственному касику тотчас же было доложено обо всем, и, восхищенный военными подвигами незнакомца, вождь приказал своим воинам отступить назад, а сам, откинув в сторону свою палицу, смело пошел навстречу дону Луи с дружелюбными жестами.

   Луи последовал его примеру, и они сошлись как друзья. Караиб обратился к графу де-Лиерру с прочувствованной речью, после чего выступила из своего прик