Купер Джеймс Фенимор - Мерседес из Кастилии

стают ли на этом острове пряности {Пряности - так называются вещества, улучшающие вкус пищи и при употреблении в небольшом количестве способствующие усвоению ее организмом; имбцрь, кардамон, лавровый лист, шафран и др. (Прим. ред.)} или что-либо другое, могущее содействовать пополнению государственной казны?- спросил король.

   - Судя по словам Марко-Поло, знаменитого путешественника, посетившего этот остров, в целом мире нет другого такого места, где было бы столько золота, драгоценных камней, жемчуга и всяких иных богатств,- ответил Колумб.

   Когда дело дошло до обсуждения отдельных пунктов условий, то заносчивый генуэзец держал себя так, как держал бы себя монарх, заключающий договор с двумя другими монархами. Предложение Колумба принять на себя одну восьмую всех расходов экспедиции взамен предоставления ему одной восьмой доходов и прибыли было принято без возражений, так что он являлся теперь как бы равноправным пайщиком и компаньоном правителей Кастилии и Арагона в этом и во всех последующих предприятиях этого рода.

   Выйдя вместе с Колумбом из дворца, дон Луи де-Сент-Анжель и дон Алонзо де-Кинтанилья проводили своего друга до его дома.

  

   С того момента, как Изабелла дала свое согласие принять под свое покровительство экспедицию Колумба, все были вполне уверены, что экспедиция эта выйдет в море в самом непродолжительном времени. Все пункты договора были надлежащим образом изложены на бумагах, бумаги были скреплены подписями, занесены куда следует, снабжены печатями; словом, все было оформлено, как того требовали тогдашние порядки и обычаи, и Колумб покинул двор, чтобы лично руководить на берегу снаряжением судов.

   Узнав о том, что время отплытия эскадры Колумба близится, молодой дон Луи де-Бобадилья решил обратиться к своей тетке и заручиться ее обещанием, что, в случае его благополучного возвращения из этого опасного плавания, его сватовство будет встречено благоприятно как с ее стороны, так и со стороны родни невесты и самой покровительницы экспедиции.

   - Да ты, я вижу, уже кое-чему научился у своего нового наставника и будущего командира!- улыбнулась маркиза.- Ты тоже ставишь условия и предъявляешь требования. Но ты знаешь, что я обещала покойной матери Мерседес не располагать рукой ее дочери без зрелого размышления и не могу отдать ее ветренному, непостоянному в своих привычках молодому ветрогону потому только, что этот ветрогон - сын моего брата.

   - Но разве я менее достоин ее, чем кто-нибудь другой?

   - Милый племянник, ты молодой безумец! Ты считаешь себя во всех отношениях вполне достойным руки Мерседес де-Вальверде?

   - Вы обладаете способностью весьма странно ставить вопросы, тетя! Кто может быть вполне достоин такого совершенства? Но если я и не вполне стою ее, все же я не совсем недостоин счастья назвать ее женой! Неужели вы сомневаетесь в искренности моих чувств к донье Мерседес?

   - Совсем нет, мы видим искренность и пылкость твоей любви, и потому-то именно и опасаемся ее, королева и я!

   - Как! Неужели и королева, и вы больше цените напускную любовь, чем искреннее и правдивое чувство?

   - Именно такая искренняя страсть легче всего может возбудить в сердце такой девушки, как Мерседес, ответные чувства, то-есть такую же честную и искренную страсть, и такой страсти девушка поддается тем охотнее, чем больше она видит искренности в любящем ее человеке. Но такая страсть нарушила бы покой ее души. Вот почему я не хочу и не могу пока еще поощрять твою любовь к ней и опасаюсь твоих встреч с ней.

   Однако, дон Луи так усиленно просил свою тетку предоставить ему возможность еще раз повидаться наедине с доньей Мерседес перед его отъездом в дальнее плавание, что маркиза, наконец, согласилась выпросить у королевы разрешения на такое свидание.

   По приказанию королевы, донья Беатриса известила обоих влюбленных о разрешении им прощального свидания, и как только дон Луи в день своего отъезда явился к ней, она тотчас же сообщила ему, что Мерседес предупреждена и ждет его.

   - Луи!- воскликнула девушка при виде вошедшего возлюбленного и готова была броситься к нему навстречу, но удержалась и только протянула ему руку, которую тот стал покрывать поцелуями.

   - Ах, Мерседес, с некоторого времени увидеть вас стало труднее, чем государство Катай, о котором говорит Колумб. Что же, они воображают, что я похищу вас, посажу на седло или на круп коня и отвезу на одну из каравелл Колумба, чтобы вместе с вами отправиться на поиски великого хана?

   - Вас можно считать способным на подобный безумный поступок, но не меня! Да, вообще, вы забываете, Луи, что молодым кастильянкам не принято разрешать свидания с глаза на глаз.

   - С глаза на глаз!- воскликнул дон Луи.- А те два глаза, которые все время следят за нами из соседней комнаты! Вы их не считаете?

   - Вы говорите о Пепите?- засмеялась Мерседес; ей казалось странным, что присутствие женщины, к которой она привыкла с самого раннего детства, как к своей собственной тени, могло мешать кому-нибудь.- Правда, она была против нашего свидания.

   - Зависть к вашей молодости светится в ее глазах, выглядывает из каждой морщины ее неприятного лица.

   - Вы не знаете моей Пепиты; у нее только одна слабость: она любит и балует меня.

   - Я ненавижу всех дуэний {Дуэнья - так в Испании называются все пожилые женщины, надзирающие за девушками и молодыми женщинами. (Прим. ред.)}!- воскликнул дон Луи.

   - Это чувство общее у всех молодых сеньоров по отношению к дуэньям!- сказала из следующей комнаты Пепита.- Но я слышала, что те самые дуэньи, физиономии которых кажутся такими неприятными влюбленным, впоследствии становятся весьма приятными мужьям. Я могу запереть эту дверь, сеньор, и вы меня не будете видеть.

   Спокойные, добродушные слова Пепиты пристыдили дона Луи.

   - Нет, Пепита, не закрывайте дверь!- воскликнула Мерседес.- Дону Луи нечего мне сказать такого, чего бы вы не могли слышать.

   - Без сомнения, но сеньор желает вам говорить о своей любви,- сказала дуэнья,- а посторонние свидетели всегда стесняют в таких случаях.

   Пепита тихонько притворила дверь. Тогда Луи бережно отвел девушку к креслу и поместился возле нее на низком табурете.

   - Что делает Колумб?- спросила Мерседес.

   - Он уже уехал, облеченный всеми полномочиями власти, и если до вас дойдут слухи о некоем Педро де-Мунос или Педро Гутиеррец, то вы будете знать, что речь идет обо мне.

   - Мне было бы приятнее, если бы вы сопровождали Колумба под вашим настоящим именем. Надеюсь, что вы предпринимаете это путешествие не из таких побуждений, которые нужно скрывать?

   - Конечно, нет, но таково желание моей тетушки.

   - Если так, то у нее, вероятно, есть на то свои причины,- сказала задумчиво Мерседес.- Во всяком случае, вы становитесь участником предприятия, которое прославит ваше имя, и когда мы с вами состаримся и будем обращать наши взоры к прошедшему, эти воспоминания будут нам отрадны.

   Дон Луи был тронут тем, что в своих мыслях Мерседес уже считала их соединенными общей судьбой.

   - Но если нас постигнет неудача?.. Быть может, вы тогда отвернетесь со стыдом от искателя приключений, над которым люди будут смеяться вместо того, чтобы прославлять его, как вы ожидаете!- возразил дон Луи.

   - Вы ошибаетесь, Луи де-Бобадилья! С чем бы вы ни вернулись, со славой ли или с неудачей, я буду счастлива или несчастлива вместе с вами!

   Около часа продолжалась их беседа.

   В ту же ночь дон Луи пустился в путь к берегу, где Колумб уже ожидал его.

  

   Экспедиция Колумба снаряжалась не в одном из крупных портов Испании, а в маленьком портовом городишке Палос-де-Могуер, провинившемся перед правительством нарушением каких-то законов, за что на него и было наложено, в качестве наказания, обязательство доставить правительству две каравеллы с полным снаряжением и оснасткой. Этот способ королева Изабелла нашла более выгодным для королевской казны, чем тратить на снаряжение судов свои личные средства.

   Экипаж судов должен был набираться также из местного портового населения, и лишь усиливался небольшим отрядом сухопутных солдат.

   На расстоянии менее полумили от Палоса, на высоком скалистом мысе, находился тот францисканский монастырь де-ла-Рабида, который семь лет тому назад приютил в своих стенах Колумба и его сына, явившихся сюда странниками, прося приюта и пищи.

   Однако, несмотря на повеление Изабеллы, местное население и не думало о снаряжении каравелл; они видели в этой будущей экспедиции не что иное, как смертный приговор для всех, кому придется стать участниками ее. Спуститься вдоль берегов Африки к югу считалось в ту пору уже значительным подвигом, но океан, как они думали, на известном расстоянии обрывался в бездонную пропасть, куда непреодолимые морские течения неминуемо должны были увлечь все суда, которые достигли бы этого рокового предела.

   Была уже средина января, но дело снаряжения судов еще не двигалось с места.

   Однажды, когда Колумб сидел в монастыре, беседуя со своим другом и сторонником, патером Жуаном Перецом, послушник явился доложить, что приехал и ждет внизу молодой человек по имени Педро де-Мунос или Педро Гутиеррец.

   - Да, да,- сказал Колумб, видимо, обрадованный, но сохраняя свое обычное спокойствие,- я ожидал этого молодого человека. Проведите его сейчас же сюда, мой добрый Санчо!

   - Вероятно, какое-нибудь придворное знакомство?- высказал свое предположение отец приор.

   - Это молодой человек, пожелавший принять участие в нашей экспедиции.

   В этот момент в комнату вошел дон Луи де-Бобадилья. Дружелюбно и вместе почтительно поздоровался он с Колумбом и приором, и адмирал радостно приветствовал его.

   - Добро пожаловать, Педро! Вы прибыли сюда как-раз во-время, чтобы ваше присутствие и поддержка могли сослужить добрую службу экспедиции. Первый приказ королевы совершенно остался без воздействия на местное население; второй же ее приказ, уполномочивающий меня захватить любые два судна, которые окажутся пригодными для нашей цели, также не привел ни к чему, несмотря на то, что сюда для этого был специально прислан сеньор де-Пеналоза с предписанием наложить на население, в случае неисполнения требования, пеню в двести мараведи {Мараведи - исп. монета того времени, стоимость которой точно не установлена. Предполагают, что один мараведи равнялся ¹/_l7 части золотого доллара. (Прим. ред.)} за каждый просроченный день. Однако, и это не помогло, и мне кажется, что я теперь так же далек от осуществления моих надежд, как и тогда, когда я еще не приобрел дружбы отца приора и покровительства королевы.

   - Вы ошибаетесь, сеньор! Я привез вам добрые вести. По дороге из Могуера я повстречался с моим старым знакомым, Мартином-Алонзо Пинсоном, опытным и лихим моряком, с которым мы вместе побывали на Кипре и затем ходили в Англию; мы много говорили с ним о вашем предприятии и о тех затруднениях, какие вы испытываете; судя по его словам, он весьма склонен думать, что вы выйдете победителем при осуществлении своих намерений.

   - Мартин Пинсон пользуется здесь репутацией лучшего моряка во всей окрестности. Притом же он самый влиятельный здесь человек и слывет богачом.

   - Он же и указал мне, где я найду вас. Однако, жители Палоса не особенно верят, насколько я мог заметить, в успех вашего предприятия.

   - Ни один человек не будет мною допущен принять в нем участие, если он всей душой не будет разделять мои надежды и не будет питать полного доверия ко мне и к моим знаниям!

   - Там, в Палосе, я слышал совсем иное; там утверждают, что ни один бывалый моряк не решается высунуть носа на улицу из опасения, что его заберут и отправят в Катай или на край света.

   - Да-а,- сказал Колумб.- Это заблуждение чрезвычайно печально, но ваше известие, Педро, относительно Мартина Алонзо радует меня! Не правда ли, отец приор, он может быть нам очень полезен, а в последнее время его усердие, к великому моему огорчению, остыло!

   - Да, если только он захочет, Мартин может вам сослужить хорошую службу: он уже не раз ходил и к берегам Франции и даже к Канарским островам! А позвольте спросить, сеньор Колумб, это королевство Катай много дальше отсюда, чем остров Кипр?

   - Боюсь, что очень много,- ответил Колумб,- по моим расчетам, нам надо будет проплыть от восьмисот до тысячи миль прежде, чем достигнем Катая!

   - Это ужасающее расстояние,- воскликнул приор,- но все же я склонен верить в возможность достичь его!

   - Будем надеяться!- отозвался Колумб.- А вот и сеньор Пинсон!

   Мартин-Алонзо Пинсон вошел возбужденный и озабоченный. Прежде всего он поздоровался с Педро, затем с адмиралом и наконец с приором, что не ускользнуло от внимания последнего.

   - Я весьма огорчен тем, что только что узнал относительно отказа наших моряков исполнить приказ королевы. Но вы, сеньор адмирал, сами знаете, что за существа люди; говорят, что они разумны, одарены способностью суждения, а между тем. из ста человек, лишь один способен иметь свое собственное суждение!

   - И это хорошо,- сказал приор,- ведь если бы все люди были умные, то как бы могли духовные пастыри руководить своей паствой? Интересы церкви, врученные духовенству, пострадали бы несомненно!

   - Все это, может быть, и так: где глупцы - там и попам нажива, но ваши поучения повредили делу сеньора Колумба больше, чем какие бы то ни было личные суждения наших моряков! Все наши бабы хором кричат, что задуманная экспедиция - ересь, что утверждать, будто земля кругла, противно писанию, и тому подобное. Но я буду теперь внушать нашим морякам более здравые суждения.

   - Должен ли я понять из ваших слов, сеньор Пивсон, что вы решили принять открытое участие в моей экспедиции?

   - Да, сеньор адмирал, и не только открыто, но и самолично. Если мы с вами сговоримся, я решил присоединиться к вам после нашего разговора с доном... я хочу сказать, с сеньором Педро де-Мунос, с которым я уже раньше плавал и которого считаю человеком осторожным и образованным, и с которым я охотно разделю компанию.

   - Раз вы серьезно решили принять участие в нашей экспедиции,- сказал Колумб,- ту я считаю, что вы наметили уже и ваши условия, и если вы желаете, то мы можем теперь же решить этот вопрос! Пройдемте в смежную комнату, где я покажу вам все необходимые документы и где мы подпишем условие.

   - Прекрасно! Я готов!- согласился сеньор Пинсон.

  

   Весть о том, что Мартин-Алонзо Пинсон намерен отправиться с Колумбом, распространилась в Палосе с быстротой молнии, и вскоре желающих принять участие в экспедиции явилось больше, чем было нужно.

   Семья Пинсон усердно принялась за снаряжение экспедиции; один из братьев Мартина-Алонзо, Винцент-Янес, моряк по профессии, принял на себя командование одной из каравелл, другой же брат принял на себя обязанности лоцмана. Однако, как это всегда бывало, семья Пинсонов имела много сторонников, но имела также в своих врагов; эти враги, конечно, составили в данном случае оппозицию к всячески старались вредить успехам экспедиции, и чем ближе подходил момент отплытия тем ожесточеннее велась борьба, так что даже некоторые из добровольных участников экспедиции, под влиянием этой оппозиции, вдруг отказались, а некоторые даже просто дезертировали.

   В конце июля Мартин-Алонзо приехал в монастырь, где большую часть времени проводил Колумб и где томился от бездействия дон Луи.

   - Добро пожаловать, сеньор Мартин-Алонзо!- приветствовал его приор.- Ну, как идут дела в Палосе? Когда же вы будете в состоянии выйти в море?

   - Вот то, чего еще никто сказать не может, отец приор,- отозвался вновь прибывший.- Уже двадцать раз я рассчитывал не сегодня-завтра поставить паруса, и все встречались какие-нибудь новые препятствия. На "Санта-Марии" все уже готово, это судно, на котором должен отправиться адмирал с сеньором Гутиеррецом или сеньором Муносом, как он решил назваться, можно считать хорошим и надежным судном, с водоизмещением свыше ста тонн и полною палубой.

   - Вот это превосходно!- воскликнул Жуан Перец.- По крайней мере, на палубном судне вам, адмирал, будет удобнее и безопаснее, чему я особенно рад!

   - В данном случае не следует думать ни о моих удобствах, ни о моей безопасности: у нас есть несравненно более важные соображения, досточтимый приор!- заметил Колумб.- Так вы полагаете, что к концу месяца "Санта-Мария" будет совсем готова?- обратился он к Мартину-Алонзо.

   - Да, думаю. На нее можно принять шестьдесят человек команды, если только безумная паника, вдруг охватившая наших моряков, позволит нам набрать такое число охотников. Но я надеюсь, что, когда мы им объясним, что и они в праве рассчитывать на получение известной доли прибыли,- это их убедит всего вернее,- сказал Мартин-Алонзо.

   - Конечно, это мы можем им обещать,- подтвердил Колумб,- потому что я сильно рассчитываю на то, что богатства Индии и Катая будут для этого достаточными! Но вы мне еще ничего не сказали о вашем судне "Пинте". Пригодно ли оно для плавания по океану?

   - В сущности, "Пинта" будет готова к отплытию раньше других судов; вся задержка за "Нинньей", и когда та будет готова, можно будет выйти в море. Мой брат Янес взял на себя снаряжение этого судна, а раз он за что-нибудь берется, то будет сделано, и я надеюсь, что и "Ниннья" будет готова одновременно с "Санта-Мария",- сказал Пинсон.

   Третьего августа в монастырской церкви совершена была торжественная месса.

   - Наши люди невеселы,- заметил дон Луи Колумбу,- а, признаюсь, мне было бы приятнее, отправляясь в длинный и опасный путь, видеть вокруг себя бодрые и радостные лица!

   - Не думайте, мой друг, что люди с веселыми, смеющимися лицами более смелы,- заметил Колумб;- также и серьезные, мрачные лица не всегда говорят о малодушии и страхе. Эти люди оставляют здесь свои семьи! А вы, Луи, вы никогда не думаете о более серьезных вещах, чем ваша любовь?

   - Признаюсь, сеньор адмирал, ни о чем другом, кроме доньи Мерседес, я не думаю, но и одной этой думы вполне достаточно, чтобы заставить меня итти за вами хоть на край света.

  

   Наконец наступил долгожданный день отплытия {3 августа 1492 года. (Прим. ред.)}, и Колумб был счастлив до того, что в эти минуты позабыл долгие годы ожидания. Он сиял.

   Но далеко не все испытывали подобные чувства: для многих моряков Палоса отдать причалы судов казалось все равно, что порвать последние нити, привязывающие их в жизни. Даже самому приору никогда еще это рискованное предприятие не представлялось столь опасным и безнадежным, как в этот момент, когда он сопровождал Колумба и дона Луи к берегу.

   Они остановились в пустынном месте, вдали от всякого жилья, ожидая, чтобы за ними с судна прислали шлюпку. Здесь Жуан Перец должен был проститься с отъезжающими, но он был до того взволнован, что долгое время не мог выговорить ни слова. Наконец он собрался с силами:

   - Сеньор Христофор,- сказал он,- с того дня, когда вы впервые постучались в двери монастыря Санта-Мария де-ла-Рабида, прошло много лет.

   - Для меня это были годы томительных ожиданий, годы неосуществленных надежд! Прошлое запечатлелось неизгладимо в моей памяти, и что бы ни готовила мне судьба, всегда я с благодарностью буду вспоминать тот день, когда, ведя за руку своего усталого сына, я постучал в вашу дверь, и вы приютили меня и его,- проговорил Колумб.

   - Мои мысли,- сказал растроганный старик,- будут всегда сопутствовать вам!

   Шлюпка, присланная за адмиралом, уже пристала к берегу.

   В то время, как Колумб и дон Луи медленно направились к ней, молодая женщина, прибежавшая из ближайшего селения, с плачем и рыданием кинулась в объятия одного из гребцов, который подбежал к ней и прижал ее к себе.

   - Пойдем со мной, Пэпэ!- воскликнула она.

   - Но ведь ты знаешь, Моника, что я моряк; я не по своей воле еду; я охотно бы отказался от этого плавания, но не смею ослушаться приказа.

   Наконец, шлюпка доставила Колумба и дона Луи к месту стоянки эскадры, состоявшей из трех судов различной величины и различного типа. Это были: "Санта-Мария", "Ла-Пинта" и "Ниннья". Водоизмещение первого судна почти вдвое превышало водоизмещение второго; оно было сплошь палубное и, кроме того, еще имело ют и кормовую рубку, служившую помещением для адмирала. Кроме кормовой рубки, на "Санта-Марии" имелась еще и носовая рубка, служившая помещением для большей части экипажа; рубка эта, необычайных по тому времени размеров, занимала чуть ли не треть длины всел палубы. Будучи весьма широкими по сравнению со своей длиной, суда были небыстроходны, но надежны; мачты на них было крепкие, высокие, а марсы сравнительно короткие. Остальные два судна эскадры были беспалубные, но по тогдашним временам это было дело обычное; впрочем, и на беспалубных судах имелись возвышения на носу и на корме, так называемый бак или форкастель, и шканцы или квартер-дек на корме, где можно было укрыться в непогоду.

   Как бы то ни было, но такие опытные моряки, как Колумб и Мартин Пинсон, считали эти суда вполне пригодными для своей цели, несмотря на все те неудобства и недостатки, которые в них нашли бы современные моряки.

  

   Вступив на палубу своего судна, Колумб прошел в свою каюту, и в этот вечер дону Луи не пришлось более беседовать с ним. Правда, молодой человек, принявший на себя звание секретаря адмирала, разделял с ним каюту, но Колумб был до того занят делами, которые приходилось еще уладить прежде, чем выйти в море, что дон Луи не решался тревожить его и прогуливался взад и вперед по палубе далеко за полночь. Вернувшись в каюту, он застал Колумба уже спящим.

   Следующий день была пятница. Поутру дон Луи одним из первых вышел на палубу, но адмирал был уже наверху на юте, служившем ему капитанским или командирским мостиком, откуда он всего лучше мог следить за движением своих судов, управлять ими, подавать сигналы и производить свои астрономические наблюдения.

   Как только адмирал, или, как его теперь называли все испанцы, дон Христофор, увидел дона Луи, он тотчас подозвал его к себе и обратился к нему со следующими словами, зная, что они будут услышаны многими:

   - Сеньор Гутиеррец, вы должны по возможности постоянно быть у меня под рукой, так как во всякое время можете мне быть нужны!

   Все это было сказано начальническим тоном, а звание сеньор было употреблено Колумбом с намерением дать понять окружающим, что под скромным именем Педро де-Мунос скрывается один из приближенных придворных кавалеров короля. Колумб хорошо знал людей и то, как и чем можно им внушить необходимое к себе почтение и повиновение.

   - Вот наш путь. Вот где должен быть остров Сипанго {Сипанго - под этим названием была известна тогда Япония.} и окружающий его архипелаг мелких островов, а вот Катай {Катай - т.-е. Китай. (Прим. ред.)}!- При этом Колумб водил пальцем по разостланной на ящике, где хранилось оружие, карте.- Вот Канарские остова, вот Азорские.

   Впервые в душе дона Луи, с тех пор, как он решился участвовать в экспедиции Колумба, пробудился некоторый интерес к самому предприятию, и он стал с любопытством разглядывать карту.

   - Это путешествие,- воскликнул он,- будет иметь громадное значение, если мы найдем дорогу в океане и сумеем вернуться тем же путем!

   - Именно последний вопрос всего более интересует в данный момент всех отправляющихся с нами,- сказал Колумб.- Видите эти мрачные, угрюмые лица наших матросов? Слышите эти вопли и стоны, доносящиеся до нас с берега и со всех этих лодок?

   В этот момент дон Луи отвел глаза от карты и увидел, что маленькое судно "Ниннья", в сущности, простая фелука {Фелука - небольшое палубное судно, пригодное для прибрежного плаванья. Отличалось быстрым ходом. (Прим. ред.)}, обогнала "Санта-Марию"; ее со всех сторон сопровождали мелкие челны и шлюпки, положительно перегруженные женщинами, старцами и детьми. То же самое происходило и вокруг второго судна эскадры "Пинта", хотя и с большей сдержанностью, потому что авторитет Мартина-Алонзо Пинсона, находившегося на "Пинте", мешал слишком шумному и явному проявлению горя. Целый рой челноков теснился и вокруг адмиральского судна "Санта-Мария", но страх перед адмиралом держал провожающих в границах должного приличия: никто громко не жаловался, но на всех лицах было выражение горя и отчаяния; все эти люди думали, что видят своих близких в последний раз, а те, очевидно, разделяли с ними это убеждение и были уверены, что прощаются с Испанией и со своими семьями навсегда.

   "Санта-Мария" уже снималась с якоря; паруса стали надуваться, и все три судна эскадры Колумба в стройном порядке вышли одно за другим из устья Одиеля в залив. В ту минуту из-за гор выкатился огненный шар солнца и залил своим сиянием и берег, и море, и самые суда.

   Многие челноки провожали эскадру до самого выхода в открытое море, после чего вернулись обратно, а эскадра продолжала свой путь.

   День был прекрасный; ветер сильный и попутный. Известно было, что адмирал рассчитывает пристать к Канарским островам, затем уже пуститься в плавание по неведомому простору океана, где еще не плавало ни одно судно. Канарские острова считались пределом известного мира, за которым простиралась беспредельная пустыня.

   Плавание к Канарским островам являлось в те годы крупным событием среди моряков, так как расстояние хотя и было велико, но вообще в ту пору плавали преимущественно вдоль берегов, и лишь в редких случаях отваживались выходить в глубь океана.

   Канарские острова были известны еще древним; один современник Юлия Цезаря оставил довольно подробное описание этих островов под именем "Счастливых островов"; но впоследствии, после падения римского владычества, европейцы забыли даже самое местоположение их, и лишь в половине XIV века один испанец, преследуемый маврами, снова случайно открыл их; вскоре после этого португальцы, являвшиеся в те времена самыми отважными мореплавателями, овладели одним из этих островов и превратили его в место отправления своих морских экспедиций вдоль берегов Гвинеи.

   Испанцы также не оставили без внимания эти острова,- таким образом, в это время Канарские острова принадлежали наполовину португальцам, наполовину испанцам.

   Луи де-Бобадилья знал эти острова только по имени, и потому адмирал старался теперь ознакомить его с характерными особенностями и значением их для мореплавания.

   - Эти острова,- пояснял Колумб,- сослужили португальцам прекрасную службу. Они снабжают их суда пресной водой, топливом и припасами, и я не вижу, почему бы теперь Кастилии не поступить точно так же. Вы сами знаете, сколько выгод извлекли наши соседи из своих колоний, и какой приток богатств образовался у них из этих колоний в Лиссабоне. Но все это капля воды в море по сравнению с тем, что может дать Кастилии наша экспедиция.

   - А по вашим расчетам, дон Христофор, владения великого хана находятся не дальше от берега Испании, чем самые дальние из южных колоний Португалии?- спросил дон Луи.

   Колумб внимательно осмотрелся кругом, желая убедиться, что никто не может его услышать, затем, понизив голос почти до шопота, ответил тоном, доказывающим полное доверие к своему юному собеседнику:

   - Вы знаете, дон Луи, с какими людьми нам приходится иметь дело. Пока мы будем вблизи берегов, я ни минуты не могу быть спокоен, что они, то-есть то или другое из наших малых судов не уйдет от нас, укрывшись в одном из мелких портов ночью, чтобы затем вернуться домой.

   - Но неужели вы считаете Мартина-Алонзо способным на такой поступок?- воскликнул дон Луи.

   - Нет, из трусости или из боязни он никогда не сделал бы этого: это испытанный, бесстрашный и отважный моряк, на которого вполне можно положиться. Но Пинсон не может всего видеть и за всем уследить, а главное, никакие силы не в состоянии удержать обезумевший от страха и возмутившийся экипаж; их много, а он - один. Я не поручусь даже и за наш экипаж, несмотря на всю мою громадную власть, несмотря на то, что я не спускаю с них глаз; вот почему я не могу открыто и искренно ответить на ваш вопрос. Мой ответ испугал бы наших моряков. Но вам лично, дон-Луи, я скажу, что наше плавание никогда еще не имело себе подобного как по дальности расстояния, так и по безлюдности пути. Однако, не будем больше говорить об этом.

   В восемь часов утра эскадра вышла из Сальто, и лишь когда стемнело и высоты Палоса окончательно скрылись из вида, взяли курс к югу. Суда были небыстроходные, а так как всем было известно, что плавание будет дальнее, то никто не помышлял о скором его окончании. Две морских мили в час, то-есть, приблизительно, шесть английских миль, считалось в то время хорошим ходом для судна, даже при попутном ветре.

   - Вот заходит солнце и как будто тонет в волнах Атлантического океана,- сказал Колумб, обращаясь к неразлучному с ним дону Луи.- Но вы знаете, конечно, сеньор Гутиеррец, что оно не тонет в море, а продолжает свой путь и после того, как скроется от наших глаз. Это еще раз подтверждает мою теорию, что земля кругла.

   В это время двое матросов работали неподалеку от двух собеседников над починкой перетершегося каната; услышав слова адмирала, они, на время прервав работу, стали прислушиваться. Один из этих матросов был Пэпэ, другой, человек лет под пятьдесят, смотрел настоящим морским волком; он был невысокий, коренастый, с сильными мускулистыми членами, с несколько грубым, угловатым, но умным лицом, на котором можно было прочесть добродушие, смышленность и упорную волю.

   - А на чем основываете вы, сеньор Христофор, предположение, что солнце, скрывшись от нас, продолжает свой путь, освещая другие страны?- спросил между тем дон Луи.

   - На чем?- повторил Колумб.- На том, что было бы бессмысленно, чтобы в продолжение целой половины суток свет и тепло, изливаемые этим светилом, пропадали бесплодно. Затем, разве мы не видим и не знаем, что солнце, зашедшее для нас, еще светит на Азорских островах, что Грецию и Смирну оно озаряет на час или полтора раньше, чем мы его увидим? Вот почему я думаю, что, покинув нас, солнце осветит Катай, а поутру, покинув его, появится у нас на востоке. Словом, я убежден, что то, что так быстро, то-есть в течение всего одних суток, делает солнце, совершим и мы с нашими каравеллами, только в более долгий срок.

   - Таким образом, вы уверены, что земля кругла, и что успех вашего путешествия обеспечен?

   - Безусловно. И мне было бы крайне прискорбно думать, что среди людей, составляющих наш экипаж, есть хоть один, который не думает так, как я. Да, вот, кстати, два матроса; они, вероятно, слышали наш разговор. Мы порасспросим их и узнаем мнение людей, привычных к морю и хотя не ученых, но смышленных и рассудительных. Это, кажется, Пэпэ?

   - Так точно, сеньор.

   - У тебя честное и прямое лицо, и я уверен, что на тебя можно положиться. А ты, как видно, давно дружен с морем,- заметил Колумб, обращаясь к другому.- Такие люди, как вы двое, мне нужны в этом деле. Как тебя звать?

   - Приятели зовут меня Санчо, сеньор, когда не особенно церемонятся или спешат, а в свободную минуту или когда они хотят выказать вежливость, то прибавляют еще и Мундо, так что в общей сложности выходит Санчо-Мундо.

   - Мундо {Mундо - по-испански означает "мир". (Прим. ред.)}. Это огромное имя для такого низкорослого человека,- засмеялся Колумб.- Удивляюсь, что у тебя хватает смелости носить такое громкое имя.

   - Я и то говорю товарищам, что это не имя, а титул,- сказал матрос.

   - Без сомнения,- согласился с ним Колумб,- и твои родители тоже звались Мундо?

   - Не могу вам сказать, сеньор, как они звались: я никогда не знал об этом; добрые люди нашли меня у дверей доков в корзинке, и так как передо мной лежал весь широкий мир, то они прозвали меня Мундо.

   - А давно ты сделался моряком?- спросил адмирал.

   - Да с тех пор, как я себя помню. Меня, вероятно, еще с корзинкой снесли на судно, и первые шаги свои я научился делать на палубе каравеллы; я до того сроднился с морем, что на суше меня тошнит, и всякий аппетит пропадает!- ответил Санчо-Мундо.

   - А какими судьбами ты попал сюда, на мое судно?- спросил Колумб.

   - Могуерские власти послали меня участвовать в экспедиции, полагая, вероятно, что это путешествие самое подходящее для меня: оно будет продложаться бесконечно долго или же вовсе никогда не окончится.

   - Превосходно! Значит, и на тебя я могу рассчитывать, как на верного и надежного товарища в случае нужды!- сказал адмирал.

   - Скажу одно, сеньор: опасностей и трудностей я не боюсь, а они меня боятся!

   - Молодец!- воскликнул дон Луи.

   Адмирал только улыбнулся, затем, приняв свой обычный серьезный и внушительный вид, удалился в сопровождении своего секретаря в свою каюту.

   - Удивляюсь я, право, Санчо,- сказал Пэпэ по уходе адмирала,- что ты даешь так волю своему языку в присутствии человека, облеченного чуть не королевской властью.

   - Молод ты, Пэпэ, вот что!- отозвался Санчо.- Чего мне бояться адмирала? У меня ни роду, ни племени. Что он может мне сделать? Если даже и осерчает и прикажет повесить, то что из того? Когда-нибудь умирать все одно надо; у меня ни жены, ни детей; обо мне некому плакать, и мне не о ком жалеть. Что касается самого адмирала, то он или очень великий человек, или же просто жадный до почестей и хорошего житья и с этой целью сумевший провести и одурачить других. В том и другом случае мне незачем держать язык на привязи. Если он великий человек, то что ему от жужжанья такой малой мухи, как я? Если же он просто ловкач, то чего только не в праве сказать ему природный кастилец?

   - Да какой же ты кастилец? Родина твоя корзинка, в крайнем случае - могуерские доки, а Могуер подвластен Севилье!

   - Слушай, Пэпэ! Человек никогда не должен унижать себя! И раз Севилья подвластна Кастилии, то, следовательно, и мы с тобой кастильцы, вот что!

  

   Так как ветер продолжал быть попутным, то суда эскадры довольно быстро двигались по направлению к Канарским островам. Особенно благоприятным для плавания оказалось воскресенье, так как в этот день прошли в течение двадцати четырех часов сто двадцать миль. В понедельник утром шестого августа Колумб весело беседовал, стоя на юте, с доном Луи, как вдруг увидел, что на "Пинте" подобрали паруса; такой маневр указывал на какую-нибудь аварию, и потому "Санта-Мария" быстро двинулась к ней на помощь.

   - Скажите, пожалуйста, сеньор Мартин-Алонзо,- крикнул адмирал, как только оба судна достаточно близко подошли друг к другу,- по какой причине вы вдруг остановились на полном ходу?

   - Судьбе так было угодно, дон Христофор,- отозвался Пинсон.- Руль нашей каравеллы сдвинулся с места; надо его снова поставить на место прежде, чем довериться ветру.

   При этих словах лицо адмирала приняло строгое и суровое выражение, брови нахмурились; приказав немедленно приступить к исправлению аварии, он принялся молча ходить взад и вперед по палубе своего судна.

   Видя, что адмирал встревожен этим неожиданным случаем, весь экипаж "Санта-Марии" спустился вниз, оставив его одного с доном Луи.

   - Надеюсь, сеньор, что эта авария не серьезная, и что она не может задержать нас в пути,- заметил Луи после нескольких минут молчания.- Мартин-Алонзо такой опытный моряк, что, наверное, найдет средства и возможность добраться до Канарских островов, где можно будет исправить эту аварию и произвести необходимые починки.

   - Да, надо надеяться, но меня тревожит не самая авария и даже не та задержка, которая может и должна из-за нее произойти, а то обстоятельство, что это судно было взято для экспедиции путем реквизиции, к великому неудовольствию и досаде его владельцев Гомеца Раскона и Кристоваля Квинтеро, которые оба находятся в настоящий момент на "Пинте". Я подозреваю, что они подготовили эту аварию, как ранее того прибегали к всевозможным приемам, чтобы помешать отплытию нашей эскадры.

   - Клянусь честью, сеньор адмирал, я бы, не задумываясь, примерно наказал их за такое предательство! Разрешите мне сесть в шлюпку, и я отправлюсь сейчас же на "Пинту" и объявлю этим Раскону и Квинтеро, что если у них руль еще сдвинется с места или с судном приключится еще какая-либо другая авария, то первый из них будет повешен на рее своей каравеллы, а второй - сброшен в море для исследования ее киля.

   - К таким мерам следует прибегать тольхо в крайнем случае и при полной доказанности вины, дон Луи; пока же я считаю за лучшее, если возможно, подыскать на Канарских островах другую каравеллу, а эту предоставить в распоряжение ее владельцев, иначе я предвижу, что мы постоянно будем под угрозой этих двух личностей. Пока же нам остается только положиться на Мартина-Алонзо и его опытность.

   Час или два спустя все три судна эскадры двинулись дальше по направлению к Канарским островам. Несмотря на задержку от аварии, эскадра прошла девяносто миль в эти сутки. Но на другое утро руль снова двинулся с места, и на этот раз с более серьезным повреждением. Это повторное приключение сильно обеспокоило адмирала. Несмотря на то, что ветер был попутный, вследствие этой новой задержки суда сделали в этот день всего только шестьдесят миль, а на следующее утро суда настолько могли приблизиться друг к другу, что командиры всех трех судов могли обменяться своими наблюдениями и определить точное местонахождение эскадры. Все они руководствовались компасом, но почти никто из мореплавателей того времени не знал об уклонениях компаса при известных условиях, и только один Колумб изучил способ с точностью определять местонахождение судна почти в любой момент и свои знания блестяще доказал и на этот раз.

   Как он и предполагал, вскоре появились в указанном им направлении на краю горизонта вершины Канарских гор, но так как такие предметы видны в открытом море в ясную погоду на громадном расстоянии, то эскадра подошла к главному острову Канарской группы лишь восьмого августа утром, то-есть почти неделю спустя после своего ухода из Палоса.

   Войдя в порт, все три судна бросили якорь, и Колумб тотчас же принялся за розыски подходящей для его цели каравеллы, но, не найдя того, что ему было нужно, он отправился с "Санта-Марией" и "Нинньею" в Гомер, другой остров этой группы, оставив "Пинту" в большой гавани.

   При починке этого судна оказалось, что оно было плохо проконопачено, вероятно, с целью сделать его непригодным для дальнего плавания. Во время стоянки недовольство среди матросов росло, и даже к ним примкнул кое-кто из старших. Во время кратковременного переезда от большого Канарского острова к Гомеру Колумб, стоя на юте своего судна, случайно услышал следующий разговор между матросами, столпившимися у грот-мачты:

   - Говорю тебе, Пэпэ, что судьба нашего экипажа темнее этой ночи! Ну, скажи на милость, кто когда-либо слышал, чтобы существовала земля за Азорскими островами? Кому не известно, что земля окружена громадными океанами - пределами человеческому любопытству?

   - А ты вместо того, чтобы задавать вопросы Пэпэ, который слишком молод, чтобы быть опытным, лучше спросил бы, Перо, меня, и я тебе отвечу,- сказал Санчо-Мундо, голос которого Колумб сразу узнал.

   - Ну, что же ты скажешь об этой неведомой земле, которая, как нас хотят уверить, лежит за этим океаном и которой никто никогда не видал?

   - А скажу, что было время, когда и Канарских островов не знали, и никто их не видал, и когда португальцы не знали своих Гвинейских земель!

   - Все знают, что есть страна Африка, и потому нет ничего удивительного, что португальские моряки пришли в страну, о существовании которой всем известно. Но кто может сказать, что в океане есть еще другие земли?

   - Дельно сказано!- воскликнул один матрос.

   - Дельно только для таких баб-сплетниц, как вы, а не людей, думающих о том, что они говорят!- спокойно возразил Санчо.- Ты говоришь, Перо, что никто там не был, никто не видал. Так вот мы первые там будем и увидим; всему должно быть положено начало. Мы это начало положим, а после нас станут ходить туда и другие, а идем мы туда с запада потому, что это кратчайший путь, и потому, что другого пути нет! Скажите мне, товарищи, может ли судно итти на парусах по горам и долинам?

   - Конечно, нет! Это и младенец знает!- раздались голоса.

   - Ну, так вот! Взгляните завтра поутру на карту адмирала и увидите, что земля тянется от одного полюса до другого по эту сторону Атлантического океана. Ну, так как же тут пройти судну? Значит, другой дороги, как на запад, и нет!

   - Это верно, и тебе бы лучше молчать, Перо, чем людей смущать!- крикнуло несколько голосов.

   Перо вовсе не желал молчать и, вероятно, стал бы возражать, если бы в этот момент не случилось нечто необычное. Эскадра находилась в виду пика Тенерифа {Пик Тенериф находится на острове того же имени. (Прим. ред.)}. Ночь была довольно светлая, и очертание его можно было различить вдали хоть и смутно, но все же безошибочно; вдруг из кратера его вырвался огненный столб, который то заливал ярким светом всю гору, то оставлял ее во тьме. Матросы в ужасе кинулись на колени. Колумб и некоторые из его приближенных находились в этот момент на юте; извержение вулкана не осталось незамеченным ими; но, как люди образованные, они не видели в этом явлении ничего особенного.

   Между те