Купер Джеймс Фенимор - Хижина на холме

что колониям не под силу окажется бороться с Англией.

   - Ты это говоришь, как майор королевской армии, но не забывай, что, если народ чувствует право на своей стороне и решился силой добиться его признания, он силен и неутомим.

   Грустно было Роберту выслушать эти слова, но он не возразил ничего, привыкнув с детства не вступать никогда в спор с отцом; но мать, в душе благоговевшая перед королем, не выдержала и сказала:

   - Как, Вилугби, ты оправдываешь это восстание? Я родилась в колониях, и тем не менее, по-моему, они не правы.

   - Вильгельмина, ты смотришь на метрополию с таким же энтузиазмом, как и все женщины колонии. Но я покинул Англию уже опытным и пожившим человеком и мог ясно разглядеть все ее недостатки. А теперь мне надо сообщить эту грустную весть моим колонистам, - я не считаю себя вправе скрывать от них, что началась междоусобная война.

   - Я думаю, ты напрасно это сделаешь теперь. Подожди, что будет дальше, может быть, ты переменишь свои взгляды и пожалеешь о том, что скажешь сегодня.

   - Нет, Боб, все это я тщательно обдумал сегодня ночью. Необходимо обо всем сказать моим людям. К тому же я придерживаюсь того правила, что откровенность не может повредить делу. Я уже распорядился, чтобы колонисты собрались на площадку по условному звону колокола.

   Переубеждать капитана в раз принятом решении было напрасной тратой слов. Все это прекрасно знали; но всем было ясно, что колонисты, большая часть которых состояла из американцев, неприязненно отнесутся к майору и, в худшем случае, помогут его схватить и отправить к вождям восстания. На некоторое время это опасение поколебало было решимость капитана, и он промедлил несколько минут, не выходя к собравшимся уже у дома колонистам.

   - Мы преувеличиваем опасность, - наконец проговорил он. - Большая часть моих людей живет здесь уже по несколько лет, и я не думаю, чтобы кто-нибудь из них захотел причинить мне или тебе вред. Лучше пусть обо всем они узнают от меня. Если Ник не выдал тебя, то других бояться тем более нечего.

   - Ник? - повторили все в один голос - Неужели ты можешь подозревать такого старого и испытанного слугу, как Ник?

   - Да, этому старому испытанному слуге я не доверяю, как и всякому индейцу.

   - Но, Гуг, ведь это он отыскал нам этот бобровый пруд, где мы так счастливы! - заметила мать.

   - Да, но если бы у нас не было золотых гиней, не было бы у нас и Ника.

   - Отец, если его можно купить, то я заплачу столько, сколько он захочет.

   - Увидим. При настоящем положении дел я нахожу, что откровенность - самое лучшее средство для безопасности.

   Капитан надел шляпу и вышел к колонистам. Там все уже собрались, даже маленькие дети. К капитану все питали глубокое уважение, и хотя среди них было несколько человек, которые не любили его, но причиной этому был не он, а их тяжелый и грубый характер. Но все признавали его человеком прямым и справедливым.

   Колонистов не удивило, что их собрали всех вместе. Это часто случалось и раньше, например, когда праздновался чей-нибудь день рождения или была годовщина победы, в которой участвовал капитан, и сегодня они ожидали услышать что-нибудь подобное.

   Колонисты разделялись на три национальности: самой многочисленной была группа англо-саксонцев, к которым принадлежали семьи мельников, механиков и инспектора их работ Джоэля Стрида; затем шла группа голландцев, которые все занимались хлебопашеством, и, наконец, самая меньшая группа - негры, составлявшие исключительно домашнюю прислугу, кроме одного Плиния, который занимался тоже хлебопашеством, но жил в доме вместе с родными.

   Мод в одну из веселых минут шутя разделила их на три племени, а капитан, чтобы счет был полный, причислил сержанта, Мика и Джеми Аллена к сверхкомплектным.

   И теперь они стояли кучками по национальностям: впереди американцы и голландцы, разделенные небольшим пространством, где поместились сверхкомплектные, а позади негры. Все с любопытством ожидали, что им скажут.

   Подойдя к ним, капитан снял шляпу, что делал всегда в подобных случаях, и обратился к толпе:

   - Когда люди живут вместе, - начал он, - и в таком уединении, как здесь, у них не должно быть никаких тайн друг от друга, особенно касающихся общих интересов. Я хочу сказать вам, мои друзья, о том, что узнал сегодня об отношениях между колониями и метрополией. (Здесь Джоэль подмигнул своему соседу, главному мельнику.) Вы знаете, конечно, что уже более десяти лет между ними тянутся недоразумения.

   Капитан на минуту приостановился, и Джоэль, известный оратор у колонистов, воспользовался этим, чтобы вставить свое слово.

   - Капитан хочет, верно, сказать о тех налогах, которыми облагает нас парламент, не осведомляясь о наших желаниях? - сказал он полудобродушным, полуиезуитским тоном.

   - Именно об этом я и хочу говорить. Налог на чай, закрытие Бостонского порта и некоторые другие меры привели к тому, что правительство увеличило войско против обыкновенного. Вероятно, вы знаете, что в Бостоне уже несколько месяцев стоит сильный гарнизон. Около шести недель тому назад главнокомандующий этим гарнизоном отправил отряд в Нью-Гэмпшир, чтобы уничтожить некоторые склады. Этот отряд встретился с американцами, и произошла жестокая схватка. Несколько сот сражающихся остались убитыми или ранеными. Я достаточно знаю силы обеих партий, чтобы видеть, что это начало гражданской войны. Я считал нужным сообщить вам это.

   Не все одинаково отнеслись к рассказу капитана. Джоэль Стрид, наклонясь вперед, казалось, боялся упустить хоть одно слово; американцы тоже отнеслись с большим вниманием и, выслушав, многозначительно переглянулись. Мик схватил дубину, которую всегда носил с собой, когда не работал, и вызывающе поглядывал вокруг, точно ждал только приказаний капитана, чтобы начать битву. Джеми был задумчив и раз или два почесал свой затылок как бы в нерешительности. Голландцы отнеслись с любопытством, но, казалось, плохо понимали, в чем дело. Негры слушали с широко открытыми глазами и гримасничали так, как будто у них во рту лежал кусок чего-нибудь вкусного, а когда узнали, что так много убитых, на их лицах выразился неподдельный ужас. Ник один оставался равнодушным, из чего капитан заключил, что битва при Лексингтоне известна уже тускарору.

   Вилугби любил, чтобы колонисты обращались с ним дружески, и потому заявил, что он готов отвечать на их вопросы, касающиеся этого дела.

   - Вероятно, эти новости вам привез майор? - спросил Джоэль.

   - Понятно, ведь больше никого не было у нас.

   - Не угодно ли вашей чести приказать нам взять ружья и идти сражаться за ту или другую сторону? - спросил ирландец.

   - Совсем нет. Еще успеем, когда ближе узнаем обо всем этом.

   - Значит, капитан не думает, что дела зашли так далеко, что пора идти на помощь? - спросил, хитро улыбаясь, Джоэль.

   - Я считаю более благоразумным не принимать никакого участия. Гражданская война, Стрид, вещь слишком серьезная, чтобы слепо бросаться в ее опасности и трудности.

   Не говоря ни слова, Джоэль переглянулся с мельником. Джеми Аллен служил прежде в королевском полку и привык там к осторожности.

   - Парламент не пошлет солдат против безоружных людей.

   - Ну, Джеми, - перебил его Мик, не считавший нужным говорить об этом так осторожно, - где же твоя храбрость, если ты так говоришь? Если у человека здоровы обе руки, так какой же он безоружный? Ну что сделал бы полк против такого укрепления, как, например, наше? Проживая здесь десять лет, я не мог бы найти отсюда дороги. Заставьте-ка солдата переехать из конца в конец озеро Отсего, легко ему будет с этим справиться?!

   Ирландец ненавидел американцев, англичан же считал притеснителями и еретиками и, несмотря на все это, всей душой любил семейство своего хозяина. Такие противоречия сплошь и рядом встречались в этом храбром и смелом человеке.

   Американцы удалились, обещав поразмыслить обо всем. Джеми так и ушел, задумавшись и почесывая затылок. В этот день, работая в саду, он часто отрывался от дела, занятый своими мыслями.

   Негры ушли толпой и толковали об ужасах войны. Маленькая разбивальщица говорила, что убитых было несколько тысяч, а большая разбивальщица уверяла, что капитан говорил о сотнях тысяч, и добавляла, что во всякой большой битве бывает столько убитых. Когда капитан вошел в дом, к нему явился без зова сержант Джоэль, чтобы узнать, не будет ли каких-нибудь особенных приказаний.

  

  

   Мы все здесь! Отец, мать, сестра, брат; мы нежно любим друг друга. Каждое место занято. Равнодушные не могут смешаться с нами. Это бывает нечасто, когда наша семья сходится так вся целиком вокруг очага наших предков. Будьте благословенны эти места и это собрание'. Сегодня все заботы должны быть забыты; отдадимся владычеству приятного покоя; пусть добрые чувства правят нашими часами: мы все здесь.

   Спраг

  

   Служащие разошлись по своим работам; на площадке остались только Джоэль, каменщик и кузнец. К ним вышел капитан, чтобы сделать некоторые распоряжения.

   - Прежде всего, Джоэль, надо поставить ворота и устроить палисады, чтобы мы могли быть в безопасности в случае нападения индейцев. В американских войнах они всегда принимают участие, выгодно пользуясь всеобщим беспорядком.

   Джоэль находил это лишним, особенно теперь, в мае, когда так много работ в поле; неблагоразумно, говорил он, тратить время попусту.

   - Ведь на одни ворота уйдет целая неделя, и то если все рабочие примутся за дело.

   - Постановка ворот не займет больше двух дней, а что касается рвов и других укреплений, то все это возможно сделать за неделю. Что ты об этом думаешь, Боб?

   - Недели вполне хватит. И если ты мне позволишь распоряжаться работами, я отвечаю за безопасность семьи.

   Капитан с удовольствием согласился на предложение сына, и решено было сейчас же взяться всем за работу.

   Все другие работы были приостановлены, исключая посадку деревьев.

   Одна часть рабочих начала копать ров вокруг холма, а другая отправилась в лес за деревьями для палисадов. Ворота же продолжали стоять на своем месте.

   Капитан был в восхищении: эта оживленная деятельность напоминала ему его военную жизнь, и он чувствовал себя помолодевшим. Мик, копавший как крот, рыл уже глубоко, когда американцы только еще лениво начинали браться за дело.

   Что касается Джеми Аллена, то он не торопясь принялся за дело, но скоро его белокурые волосы виднелись уже в уровень с землей. Четыре дня шла оживленная работа; окончив посадку деревьев, Джоэль со своими помощниками также присоединился к строителям укреплений. Рвы были уже окончены и начали ставить палисады.

   - Ставьте прямее стволы, молодцы! - распоряжался сержант.

   - Вот удивительная плантация, - сказал Джоэль, - и удивительные же плоды, должно быть, она принесет. Может быть, вы надеетесь, что эти каштаны будут расти?

   - Не для того мы и садим их, чтобы они росли, а думаем, что они помогут нам укрыться от дикарей; только баррикады и могут остановить их.

   - Я не спорю с этим, Джеми, хотя, на мой взгляд, полезнее теперь работать в поле; по крайней мере, мы были бы обеспечены на зиму кормом для скота. Впрочем, я. может быть, и ошибаюсь.

   - Вот как, Стрид! - закричал Мик из глубины траншеи. - Вы считаете бесполезным строить укрепление в военное время? Уж очень вы храбры! Такому смельчаку всего лучше надеть ранец и идти воевать; а мы будем хлопотать о безопасности нашей хижины. Я уверен, пока здесь будут Мик, Джеми и сержант, ни один волос не упадет с головы нашего господина и всей его семьи. Хотел бы я видеть, как это дьявольское племя будет падать в траншею, где их засыплет землей!

   - Ты называешь так индейцев, а сам дружишь с Ником?

   - Ну, Ник образованный дикарь.

   Джоэль отошел, ворча что-то себе под нос.

   Через неделю работы были окончены, исключая ворота.

   Во все время работ майор был так занят и утомлен, что совсем не имел времени поболтать с сестрами и матерью. Но сегодня, когда работы уже кончились, когда около палисадов все подчистили и вымели, капитан предложил пить вечерний чай перед домом под раскидистым вязом.

   - Если бы американцы знали, сколько чаю мы выпиваем, то назвали бы нас изменниками. Но после работы, да еще в лесу, это так приятно. Я думаю, майор Вилугби, что и королевские войска не пренебрегают им?

   - Еще бы, мы его очень любим! Говорят, в Бостоне он заменил портвейн и херес. Я не знаток в нем, но очень люблю его пить. Фаррель, - обратился Роберт к своему денщику, - принеси корзину, что стоит на моем туалетном столике.

   - Правда, Боб, - сказала, улыбаясь, мать, - ты ничего не сказал еще нам о ней.

   - Я оправдываю себя тем, что все время заботился о вашей безопасности. А теперь от всей души благодарю за подарки всех вас; только Мод поленилась и не захотела ничего сделать мне на память.

   - Это невозможно! - вскричал капитан. - Поверь мне, Боб, никто так не интересуется всегда тобою, как она.

   Мод ничего не сказала. В эту минуту вернулся Фаррель и поставил корзину возле Роберта. Он вынул все вещи, но ни на одной из них не было имени Мод.

   - Действительно, это очень странно, - совершенно серьезно заметил капитан. - Боб, не обидел ли ты чем-нибудь мою маленькую девочку?

   - Уверяю тебя, что с умыслом я никогда не обижал ее; если же это произошло как-нибудь незаметно для меня самого, то прошу теперь прощения у Мод.

   - Тебе не за что извиняться! - живо вскрикнула Мод.

   - Так почему же ты забыла о нем, моя крошка, тогда как мать и Белла сделали ему столько подарков?

   - Обязательные подарки, дорогой папа, совсем не подарки, и я не люблю их делать.

   Считая за лучшее прекратить этот разговор, Роберт уложил обратно все вещи. Мод готова была расплакаться. По счастью, завязался разговор, и никто не заметил возбужденного состояния девушки.

   - Ты мне говорил, что у вас в полку новый командир, но не назвал его фамилию. Вероятно, это мой старый товарищ Том Велингфорд; в прошлом году он писал мне, что надеется получить этот полк.

   - Генерал Велингфорд получил один кавалерийский полк, а к нам назначили генерала Мередита.

   Когда было произнесено имя генерала Мередита, никто, за исключением Мод и Роберта, не обратил на это внимания.

   Мод же оно напоминало о ее родителях, и ей захотелось расспросить брата об этом генерале, приходившемся ей дедушкой; но деликатность не позволила ей сделать это при Вилугби, заменившем ей родителей, и она отложила свои расспросы до более удобного случая. Роберту же это имя напоминало всегда о его милой названой сестре.

   В это время Ник подошел к столу и с удивлением поглядывал на укрепления.

   - Видишь, Ник, на старости лет я опять делаюсь солдатом. Как ты находишь наши работы?

   - К чему они, капитан?

   - Защищать нас, если краснокожим вздумается прийти за нашими скальпами.

   - Зачем скальпировать? Томагавк зарыт глубоко, его выроют не раньше десяти, двух, шести лет.

   - Да, да, но когда представляется к тому случай, то красные джентльмены быстро вырывают его. Я думаю, ты знаешь, что в колониях волнение...

   - Говорили вокруг Ника, - отвечал уклончиво индеец. - Ник не читает, не слушает, мало разговаривает, разговаривает только с ирландцем, но и то не понимает.

   - Мик не очень красноречив, я это знаю, - сказал капитан, смеясь, - но он честный человек и всегда готов услужить.

   - Плохой стрелок целится в одно, попадает в другое. Капитан, дайте Нику четверть доллара.

   - Ты мне отдашь его потом?

   - Конечно. Ник - честный человек, он держит свое слово.

   - Я не думал, что ты такой исправный.

   - Вождь тускароров всегда честный человек - что говорит, то и делает.

   - Хорошо, старый дружище, я не откажусь получить долг назад, по крайней мере, я буду знать, что и в будущем могу служить тебе.

   - Одолжите Нику доллар, завтра он отдаст. Капитан не согласился дать ему больше четверти доллара, чем Ник остался очень недоволен и сейчас же отошел к укреплениям.

   - Вот старый товарищ, - сказал Роберт. - Я удивляюсь, что вы позволяете ему жить в "Хижине". Теперь, когда началась война, его лучше удалить.

   - Это легче сказать, чем сделать. Но ведь ты привел его сюда.

   - Я привел его потому, что он узнал меня, и было более благоразумным вступить с ним в дружеские отношения. К тому же мне нужен был проводник, а никто лучше его не знает лесных тропинок. Но его все-таки надо остерегаться, так как за последнее время он стал изрядным негодяем.

   - Нет, Боб, он все такой же, как был и раньше. Если быть с ним осторожным, то он неопасен; к тому же он боится меня. Главная вина его в том, что он пьет ром здесь с Джеми и Миком, но я устранил и это, запретив мельнику продавать им его.

   - Мне кажется, что вы оба несправедливы к Нику, - заметила мистрис Вилугби, - у него есть и очень хорошие качества. Помните, Гуг, когда Роберт был болен и доктора прописали ему некоторые травы, то Ник, вспомнив, что видел их за пятьдесят миль, пошел за ними, хотя мы даже и не просили его об этом.

   - Это верно, но ведь у каждого есть и хорошие, и дурные качества. Но вот он идет; не нужно, чтобы он знал, что речь шла о нем.

   - Да, не следует, чтобы подобные люди думали, что они имеют какое-нибудь значение.

   Ник осмотрел новые укрепления, подошел к столу и, приняв важный вид, обратился к капитану:

   - Ник старый начальник; он часто присутствовал на военных советах, как и капитан, - много знает; хочет знать новую войну.

   - Это, Ник, семейная война; французы в ней не принимают участия.

   - Как, англичане против англичан?

   - А разве тускарор не поднимает никогда томагавка против тускарора?

   - Тускарор убивает тускарора, но настоящий воин никогда не скальпирует женщин и детей своего племени.

   - Надо признаться, Ник, ты очень логично рассуждаешь. Ворон ворону глаз не выклюет, говорит пословица; и все-таки великий отец Англии поднял оружие против своих детей американцев.

   - Кто идет торной тропинкой, кто каменистой? Как вы думаете об этом?

   - Я не принадлежу ни к той, ни к другой стороне. Я желал бы только от всего сердца, чтобы этой войны не было.

   - Вы опять наденете мундир и пойдете за барабаном, как прежде?

   - Нет, старый товарищ, в шестьдесят лет любят больше мир, чем войну, и я предпочитаю остаться дома.

   - Зачем капитан строил укрепления?

   - Потому что я намерен остаться здесь. Палисад остановит нападающих на нас.

   - Но у вас нет ворот, - проворчал Ник. - Англичане, американцы, краснокожие, французы - все могут войти. Где есть женщины, там ворота должны быть заперты.

   - Я уверена, Ник, что ты наш друг, - вскричала мистрис Вилугби, - я помню, как ты принес траву для сына.

   - Это верно, - ответил с достоинством Ник. - Ребенок почти умирал сегодня, а завтра играл и бегал. Ник его полечил своими травами.

   - Да, ты был доктором. А помнишь, когда у тебя была оспа?

   Индеец так быстро обернулся к мистрис Вилугби, что та вздрогнула.

   - Кто заразил Ника? Кто вылечил его? Вы помните.

   - Я привила тебе оспу, Ник; и если бы я этого не сделала, то ты умер бы, как умирали у нас солдаты, у которых она не была привита.

   Взволнованный, с глубокой благодарностью в глазах, индеец быстро схватил нежную и белую руку мистрис Вилугби и, откинув одеяло с плеча, прикоснулся ею до оспин.

   - Старые метки, - сказал он, широко улыбаясь, - мы друзья; это никогда не сгладится.

   Эта сиена растрогала капитана, он бросил индейцу доллар, но тот, не обращая на это никакого внимания, повернулся к стене и сказал:

   - Большие опасности проходят через маленькие щели. Зачем же оставлять большие щели открытыми?

   - Надо будет повесить ворота на будущей неделе, хотя это лишнее - бояться опасности в таком отдаленном месте, как наша хижина, и в самом начале войны.

   После захода солнца семья ушла в дом: капитан с женой отправились в свои комнаты, а Роберт остался с сестрами.

   - Знаешь, Роберт, - сказала Белла, нежно беря за руку брата, - мне кажется, что папа уж очень спокойно относится к опасности?

   - Он очень хороший солдат, Белла, и он знает, что надо делать. Я боюсь только, чтобы он не стал на сторону колонистов.

   - Дай Бог, - вскрикнула Белла, - если бы и ты поступил так же!

   - Нет, Белла, - возразила с упорством Мод, - ты говоришь, не подумав; мама очень огорчается из-за того, что папа придерживается таких взглядов. Она находит, что прав парламент, а не колонии.

   - Что за ужасная вещь - гражданская война! - сказал майор. - Муж идет против жены, сын - против отца, брат - против сестры. Лучше умереть, чем видеть все это.

   - Нет, Роберт, это не так, - прибавила Мод. - Мама никогда не противоречит отцу. Она будет молиться только о том, чтобы папа не поступил так, как это больно было бы видеть его детям. Что касается меня, то я не принадлежу ни к одной партии.

   - А Белла как же, Мод? Неужели она будет молиться, чтобы в этой войне брат потерпел поражение? Должно быть, из-за этих взглядов ты и забыла обо мне.

   - Ты не совсем справедлив к Мод, - сказала, улыбаясь, Белла. - Никто тебя так не любит, как она.

   - Отчего же я не нашел в корзине от нее ни одной безделушки, которая показала, что она помнит обо мне?

   - Но где же доказательства, что ты сам помнил о нас? - с живостью спросила Мод.

   - Вот они, - ответил Роберт, кладя перед сестрами небольшие свертки. На каждом стояли их имена. - Маме я уже отдал подарок, не забыл также и отца.

   Расцеловав брата, Белла весело убежала к матери показать свои подарки, состоящие из различных вещиц для туалета. Мод тоже была в восхищении от своего свертка, но более сдержанна в проявлении радости; только яркая краска на щеках и навернувшиеся слезы выдавали ее чувства. Полюбовавшись каждой вещицей, она быстро подошла к корзинке, повыбрасывала оттуда все, пока не добралась до шарфа и, схватив его, с улыбкой подошла к Роберту.

   - А это, неблагодарный?

   - Это? - воскликнул удивленный майор, разворачивая чудную работу. - Я думал, что это один из старых шарфов отца, отданный мне по наследству.

   - Разве он старый, разве он поношенный? - спрашивала она, растягивая шарф. - Отец его ни разу не видел, и никто еще не носил его.

   - Возможно ли? Но ведь это работа нескольких месяцев. Здесь ведь нельзя купить его.

   Мод растянула шарф против света, и Роберт прочел вывязанные и едва заметные слова: "Мод Мередит". Он хотел поблагодарить девушку, но она быстро убежала, и только в библиотеке ему удалось догнать ее.

   - Твое недоверие меня обидело, - сказала Мод, стараясь засмеяться. - Разве могут братья так третировать своих сестер?

   - Мод Мередит не может быть мне сестрой, Мод Вилугби могла бы быть ею? Зачем ты вышила, Мередит?

   - Последний раз, когда мы были в Альбани, ты назвал меня мисс Мередит, помнишь?

   - Но ведь это была шутка, тогда как на шарфе ты вышила умышленно.

   - Но шутки могут быть так же преднамеренны, как и преступления.

   - Скажи, мама и Белла знают, что ты связала этот шарф?

   - Как же может быть иначе, Боб? Ведь не в лес же я уходила его вязать, как какая-нибудь романтическая девушка.

   - Мама видела это имя?

   Мод покраснела до корней волос и ответила отрицательным жестом.

   - А Белла? Вероятно, тоже нет? Я уверен, она не позволила бы тебе сделать это.

   - Белла также не видела, майор Вилугби, - произнесла торжественным голосом Мод. - Честь Вилугби не запятнана, и все обвинение должно пасть на голову бедной Мод Мередит.

   - Ты не хочешь больше носить фамилию Вилугби? Я заметил, в последних письмах ты подписываешься только именем Мод, а раньше этого не было.

   - Но не могу же я носить ее всегда. Не забывайте, что мне уже двадцать лет, я скоро должна буду получить наследство и не буду же я подписываться чужой фамилией. Я и хочу привыкнуть понемногу к своей фамилии Мередит.

   - Вы хотите навсегда отказаться от нашей фамилии? Неужели вы ненавидите ее?

   - Как, вашу фамилию? Фамилию моего дорогого отца, маменьки, Беллы и твою, Боб!..

   Мод не окончила, залилась слезами и убежала.

  

  

   Деревенская колокольня, какая радость для меня! Я восклицаю: здесь Бог! Деревенские колокола! Они наполняют мне душу искренним восторгом и заставляют меня прославлять свет, засиявший среди мрака Их голос, кажется, говорит обо всем.

   Кокс

  

   На следующий день - это было воскресенье - стояла прекрасная, тихая и теплая погода. Все колонисты, несмотря на различие вероисповеданий, собрались к церкви, построенной на насыпанном холме посредине лужайки; здесь каждый праздник Вудс, единственный в "Хижине на холме" английский священник, говорил проповеди. Вокруг церкви росли молодые вязы; здесь теперь играли дети, а взрослые тем временем вели свои разговоры в ожидании службы: мужчины - о политических делах, а женщины - о хозяйстве.

   Джоэль, собрав, по обыкновению, около себя слушателей, ораторствовал о том, что необходимо обстоятельно разузнать, что делается в провинциях, а для этого самое лучшее - послать туда надежного человека. Он и сам не прочь пойти и разузнать обо всем, если товарищи этого пожелают

   - Нам надо непременно самим знать это, а не через майора; хотя он и прекрасный человек, но он в королевском полку и, понятно, может быть пристрастным. Капитан, но ведь он тоже был солдатом, и, конечно, его тянет в ту сторону, где он служил сам. Мы здесь как в потемках. Я был бы негодяем, если бы осмелился сказать что-нибудь дурное о капитане или его сыне, но один из них англичанин по рождению, а другой - по воспитанию, и каждый поймет, какие результаты получаются от этого.

   Мельник усиленно поддерживал его и в двадцатый раз уверял всех, что никто не сумеет так хорошо навести справки о положении дел, как Джоэль.

   Хотя между Джоэлем и мельником не было открытого заговора, но они часто говорили между собой о текущих событиях и надеялись, что им можно будет воспользоваться неурядицами гражданской войны и завладеть поместьем капитана. Надежды их строились на том, что капитан, вероятно, опять поступит в королевское войско, а, оставшись здесь без него хозяевами, они сумели бы ловко прибрать все к своим рукам. Они мечтали уже о том, как выгодно будет сбывать откормленных быков и свиней армии восставших колоний.

   В то время как возле церкви заговор медленно волновал головы колонистов, совсем иная сцена происходила в Хижине.

   Завтрак окончился, и мистрис Вилугби ушла в свою комнату, откуда вскоре послала за сыном. Думая, что речь будет идти о каких-нибудь заботливых материнских наставлениях ввиду предстоящей дороги, он весело вошел к ней, но остановился удивленный: он увидел, что мать взволнована и что возле нее стоит Мод со слезами на глазах.

   - Поди сюда, Роберт, - сказала мать, указывая на стул возле себя, - я хочу сделать тебе выговор, как бывало прежде, когда ты был ребенком.

   - К вашему выговору, милая мама, я отнесусь теперь с большим уважением, чем в былые года. Но скажите прежде, чем я заслужил его?

   - Ты не мог забыть, Роберт, как всегда мы с отцом старались, чтобы воспитать детей, которые любили бы друг друга; я всегда считала это своей священнейшей обязанностью.

   - Дорогая мама, что вы хотите этим сказать?

   - Разве совесть не подсказывает тебе, в чем дело? Я замечаю, что ты с Мод не так дружен и откровенен, как раньше. Отчего это произошло? Я хочу помирить вас.

   Роберт покраснел до корней волос и не смел взглянуть на Мод, а та не могла поднять глаза, бледная, как снег.

   - Может быть, ты думаешь, что Мод забыла о тебе, и ты обиделся, не найдя от нее подарка, так это неправда; прекрасный шарф связан ею, даже шелк она непременно хотела купить на свои собственные деньги; никто из нас не любит тебя так горячо и не желает тебе столько счастья, как эта капризная и упрямая девушка, хотя она и не хочет показывать это, когда вы бываете вместе.

   - Мама, мама, - прошептала Мод, закрывая лицо руками.

   - Подумайте хорошенько сами, в вашей ссоре, я знаю, нет ничего серьезного, а мне так тяжело видеть холодность между моими детьми. Подумай, Мод, Роберт должен идти на войну, и если случится с ним что-нибудь, ты не в состоянии будешь вполне спокойно вспомнить о последнем свидании с братом.

   Голос матери задрожал. С мертвенно-бледным лицом Мод протянула Роберту руку.

   - Милый Боб, это слишком... Вот моя рука, нет, возьми две. Мама не должна думать, что мы поссорились с тобой.

   Роберт поднялся и поцеловал холодную щеку девушки. Мистрис Вилугби улыбнулась и продолжала более спокойным тоном:

   - Молодые солдаты, Мод, рано оставляют дом и им легко забыть тех, кого они там оставили, но мы, женщины, должны поддерживать эти чувства, насколько возможно.

   - Откуда вы могли подумать, что мы не любим друг друга?! Я его люблю очень сильно; он всегда был ко мне так добр, когда я была еще ребенком, и теперь всегда услужлив и предупредителен.

   Майор наклонился к Мод, чтобы лучше расслышать ее слова, которые прямо проникали ему в сердце; если бы Мод могла это видеть, то не произнесла бы ни слова; но глаза ее были опущены в землю, и, вся бледная, она говорила таким слабым голосом, что надо было затаить дыхание, чтобы расслышать что-нибудь.

   - Вы забываете, мама, что Мод может уйти в другую семью и свить свое собственное гнездышко.

   - Никогда, никогда! - вскрикнула Мод. - Никого я не могу так любить, как всех вас...

   Рыдая, она бросилась в объятия мистрис Вилугби, которая утешала и ласкала ее, как ребенка. По знаку матери Роберт оставил комнату.

   Через полчаса мистрис Вилугби и успокоенная Мод присоединились к остальной семье, и все отправились в церковь. Мик, хотя и не был почитателем Вудса, исполнял при церкви должность могильщика по той простой причине, что ловко справлялся с заступом, а раз он взялся за одну, то не было причины отказываться и от некоторых других обязанностей. Любопытно было видеть, как, исполняя их во время службы Вудса, он затыкал себе уши, чтобы не слышать еретического учения. Одной из привычек Мика было не звонить в колокол до тех пор, пока не увидит мистрис Вилугби с дочерьми, идущих в церковь; против этого всегда восставал Джоэль, говоря, что перед Богом все равны, и если все колонисты уже собрались к церкви, то надо ее открыть и начать службу. Но на Мика эти доводы не действовали, и он упрямо стоял на своем. Так и на этот раз. Когда семейство Вилугби показалось у главных ворот крепости, он отворил капеллу, , подошел к вязу, на котором был подвешен колокол, и начал ударять в него с такой серьезностью, точно это было священнодействие.

   Когда Вилугби вошли в капеллу, все колонисты стояли уже у своих мест, исключая двух Плиниев, двух разбивальщиц и пяти-шести детей негров; последние вошли вслед за своими господами и направились в маленькую галерею, построенную специально для негров, чтобы в церкви они не смешивались с белыми так же, как и во время обеда. Тогда было принято не садиться вместе с черными, хотя весь остальной день люди проводили вместе, работая, разговаривая и торгуясь друг с другом. Обычай этот настолько укоренился, что Плинии и разбивальщицы затруднились бы дать отчет в том, как относятся они к этому факту.

   В предыдущую неделю у Вудса было так много дела и политические споры отняли так много времени, что он не успел приготовить новой проповеди и прочел одну из своих прежних, которую несколько лет тому назад читал в гарнизоне. Она была на текст "Воздадите кесарево кесарю". Проповедь эта, бывшая очень уместной в королевском полку, произвела неприятное впечатление в умах, уже возбужденных, благодаря Джоэлю и мельнику; расходясь по домам, колонисты громко выражали свое неудовольствие и в продолжение всего дня только и говорили, что о проповеди.

   Капитан также был недоволен выбором темы для проповеди.

   - Мне бы хотелось, Вудс, чтобы мы осторожнее выбирали предмет проповеди в такое смутное время, - заметил капитан своему другу, когда они шли через цветник домой.

   - Но ведь вы ее слышали уже три или четыре раза и находили ее хорошей.

   - Да, но это было в гарнизоне, где приучают к дисциплине. Я припоминаю, эта проповедь была даже очень кстати сказана двадцать лет тому назад, но теперь...

   - Я думаю, капитан, что слова Спасителя стоят выше всевозможных изменений в человечестве.

   - Я хочу сказать, что эта проповедь была уместна для королевского войска, но не для рабочих Хижины, особенно после битвы при Лексингтоне.

   Пора было обедать, и разговор прекратился. После обеда капитан долго наедине говорил с сыном. Он советовал ему, не теряя времени, присоединиться к своему полку или же остаться здесь, отказавшись от службы.

   Много было сказано и "за" и "против" колонистов, и в конце концов остановились на том, что Роберт завтра отправится обратно в свой полк. Но выполнить это было нелегко: жители городов и деревень, занятых американскими войсками, могли заподозрить майора в шпионаже и посадить в тюрьму, так что, главным образом, надо было стараться обойти все селения, чтобы незаметно ни для кого добраться до Бостона. Он очень жалел, что взял с собой денщика-европейца; в такой компании его легче было узнать.

   Это опасение показалось настолько основательным отцу, что тот предложил оставить денщика у себя и при первом же удобном случае отослать его к Роберту в Бостон.

   Теперь встал вопрос о проводнике. После некоторого колебания капитан остановился на тускароре; его позвали и сказали, в чем дело. Ник обещал проводить майора к реке Гудзон, к тому месту, где он свободно, не возбуждая подозрения, мог бы перейти ее. Плату за услугу Ник должен будет получить здесь от капитана Вилугби, после того как вернется обратно с письмом майора. Таким образом, по крайней мере во время путешествия, можно было надеяться, что Ник не изменит ему

   Фарреля решили отправить спустя два месяца с письмами от семьи.

   Капитан написал несколько писем своим друзьям, занимавшим высокие посты в армии, и советовал в них соблюдать большую осторожность и умеренность по отношению к американцам. Написал также и генералу Гэджу, но не подписался, из осторожности, хотя это было лишнее: если бы письмо и попало в руки американцев, они отправили бы его по назначению, - так много хорошего там говорилось о них.

   Только в двенадцать часов ночи отец и сын разошлись по своим комнатам, переговорив подробно обо всех делах.

  

  

   Он опытен, как будто прожил целый век; с виду он простодушен, как дитя, так же, как дитя, он играет, предается тысячам шалостей и беспрестанно переходит от одного к другому Он не может усидеть на месте и недолго кажется довольным Очарованный какой-либо предстоящей новой забавой, он говорит, что не хочет думать о других вещах; но принять какое-нибудь решение невозможно для этого легкомысленного ума Вы не ускользнете от власти его ребячества и, может быть, пожалеете о часе, в который увидели себя присоединившимся к его играм.

   Гриффин

  

   На следующий день за завтраком майор объявил о своем отъезде. Мать и Белла очень опечалились предстоящей разлукой и не скрывали своего чувства, что было весьма естественно, тогда как Мод старалась казаться спокойной, хотя сердце ее было переполнено горем. Из предосторожности не говорили никому об отъезде, а Ник еще ночью, взвалив на плечи чемодан, отправился к назначенному месту возле ручья, где в известный час к нему должен был присоединиться Роберт. Последний решил идти лесом, а не держаться протоптанных тропинок, по которым всегда проходили колонисты и где он рисковал встретиться с кем-нибудь из них и быть схваченным. На всякий случай отец дал ему план и старые бумаги на землю, чтобы в опасную минуту выдать себя за путешественника, разыскивающего свое имение.

   - Не забудь дать нам знать из Бостона о счастливом конце твоего путешествия: я надеюсь, что, с Божьей помощью, все кончится благополучно! - сказал капитан.

   - Отправляйся, Роберт, лучше в Нью-Йорк, чем в Бостон, - просила мать, - туда легче добраться.

   - Это верно, мама, но это было бы бесчестно. Мой полк в Бостоне, неприятель перед Бостоном; старый солдат, как капитан Вилугби, скажет вам, насколько необходим майор своему полку в такое время.

   - Будь осторожен, Боб, не попадись американцам, не то они примут тебя за шпиона.

   Все просили его быть осторожным и не рисковать собой без необходимости. "Твое охотничье ружье и все принадлежности готовы, - сказал наконе