Красницкий Александр Иванович - В дали веков

о многие седые берсерки прослезились, когда он начал рассказывать про мучения на кресте их Бога. После просил нас уверовать в него. Только зачем нам это, когда у нас есть и Один, и Тор, и злобный Локки, и светлый Бальдр. С ними мы родились, с ними и умереть должны! Жаль только, что наш священник - не доглядели мы - убил этого христианина, а то бы мы еще послушали его в часы отдыха".

   В таких размышлениях время летело незаметно. Рулав не покидал своего наблюдательного поста и скоро увидел, как очнулся Вадим.

   Последовавший затем разговор и ссора заинтересовали его еще более. "Что теперь будет?" - подумал он.

   Заметив, что Вадим кинулся с ножом на своего спасителя, Рулав позабыл даже о собственной своей безопасности и кинулся на помощь жертве старейшинского сына, но было уже поздно - нож Вадима поразил молодого варяга.

   - Преступный убийца, - загремел норманн и выскочил из своей засады.

   Он-то и показался Вадиму страшным перынским волхвом.

   Его длинные усы в расстроенном воображении убийцы представились двумя змеями, а изорванная шкура козы, наброшенная на плечи шерстью вверх, придала ему так перепугавший старейшинского сына вид нежити.

   - Беги, подлый трус! - гремел в след Вадиму Рулав. - Беги, трусливая коза, иначе старый норманн расправится с тобою по-своему.

   Подгонять Вадима не приходилось.

   Он и без того бежал, как перепуганная мышь.

   Рулав, нагнувшись к Избору, прежде всего постарался остановить кровотечение:

   - Это ничего, пустяки! Старый Рулав знает толк в ранах и всегда сумеет отличить рану, за которой следует смерть, от пустяковой царапины. Нож не глубоко вонзился. Пустяки! Все пройдет, только бы кровь унять.

   Ему, действительно, удалось довольно скоро остановить кровотечение и даже наложить повязку на рану, для чего он должен был разорвать часть одежды Избора.

   "Теперь самое главное, как его укрыть и самому укрыться, - подумал Рулав. - Этот негодник поднимет тревогу, и мы попадем в руки жрецов. Не знаю, как ему, а мне несдобровать!"

   Оглядевшись вокруг, старик радостно воскликнул: он увидел прибитый волнами к берегу челнок - тот самый, на котором переплывали Ильмень Вадим и Избор.

   - Вот и средство найдено! - весело восклицал он. - Есть теперь на чем выбраться из этой проклятой чащобы.

   Быстро перевернув опрокинувшийся челнок, Рулав вычерпал из него воду, а потом со всей осторожностью, на какую только был способен, перенес и уложил на дно все еще не пришедшего в себя Избора.

   Затем он поспешно отплыл, правя к истоку Волхова. Здесь он приютился у правого безлюдного берега, желая дождаться ночной темноты. Между тем Избор пришел в себя.

   - Что это? Сон я вижу? - простонал он.

   - Какой там сон! Не во сне, а наяву твой Вадим ножом тебя пырнул! - отозвался норманн.

   - Рулав! - воскликнул Избор, узнавая старика.

   - Конечно, он! Будь мне благодарен. Только пока лежи спокойно. Молчи, сейчас придумаем, что нам делать. Не шевелись, а то еще опять кровь пойдет.

   - Но что случилось?

   Рулав рассказал Избору коротко обо всем происшедшем.

   - За какого-то там вашего волхва меня этот негодник принял, - сообщил он в конце, - где только укрыться нам?

   - Свези меня в Новгород, к Гостомыслу, - чуть слышно от слабости пролепетал Избор, - у него теперь гости из вашей Скандинавии.

   - Клянусь Тором, - крикнул Рулав, - ты это хорошо придумал, мой милый мальчик! У Гостомысла мы будем в полной безопасности, а если там еще есть мои земляки, так нам все ваше Приильменье не страшно.

   Лишь только стемнело, он перевез лишившегося чувств Избора в Новгород, сообщил обо всем случившемся Гостомыслу, а тот укрыл раненого в своих хоромах.

   Здесь Избор и Рулав были в полной безопасности.

   Никто, даже сам Велемир, не осмелился бы, несмотря на всю свою власть над приильменскими славянами, искать беглецов в посадничьем доме, где они, кроме того, были под охраной сильной дружины.

   В самом деле, отряд норманнов возвращался по великому пути из далекой Византии в свои холодные фьорды и по пути остановился отдохнуть да попировать у гостеприимного новгородского посадника. Во главе норманнов стояли старые друзья и соратники Рулава - Стемид, Фарлаф, Ингелот.

   Радостна была встреча друзей! Сперва Рулав и Стемид всеми силами старались сохранить равнодушную важность, но это не удалось и в конце концов старики, как молодые пылкие влюбленные, кинулись друг другу в объятия, а когда разошлись, на глазах у того и другого была заметна влага.

   На радостях даже о Велемире оба позабыли.

   Только когда прошли первые восторги, на голову старого жреца так и посыпались проклятия, причем в этом никто из норманнов не уступал друг другу.

   Нечего говорить, что и остальные дружинники примкнули к ликованию старых друзей и вместе со Стемидом радовались возвращению Рулава, которого все они давно уже считали погибшим.

   За общим ликованием они и не заметили озабоченного лица Гостомысла.

   Новгородский посадник прекрасно понимал, что ему придется повести из-за Избора с Велемиром борьбу не на живот, а на смерть.

   Трудно было предположить, чтобы хищный жрец Перуна легко отказался от своей жертвы. Уже ради сохранения одного только своего достоинства должен был он потребовать казни Избора как оскорбителя грозного божества. Гостомысл прекрасно понимал, что рано или поздно спасение Избора будет известно всем, и тогда-то Велемир, пользуясь своей неограниченной властью, начнет немедленную борьбу с ним.

   Всею душой любил новгородский посадник своего племянника, но было еще нечто другое, что для него являлось, пожалуй, самым дорогим на свете.

   Но все-таки родственное чувство заставляло его искать средства для спасения племянника. Гостомысл изощрял весь свой ум, чтобы отыскать такое средство, и, наконец, ему показалось, что он нашел его.

   "И чего лучше! Норманны скоро уходят. Старый Бьёрн, конунг Сигтуны, всегда был моим другом. Он не откажется приютить Избора! - мелькнуло в голове Гостомысла. - А там будет видно!"

   Мгновенно составился план, и Гостомысл сейчас же приступил к его исполнению.

   Прежде всего он сообщил свою мысль Стемиду, и тот пришел в восторг, когда услыхал предложение Гостомысла.

   - Клянусь Тором, твой Избор скоро прославит у нас свое имя! - воскликнул он. - Медлить нечего! Двух его братьев оставь пока у себя, подрастут - присылай и их в Сигтуну, а Избор, как только немного поправится, пусть идет с нами!

   Избор вполне был согласен с предложением дяди.

   Так очутился он на ладье скандинавов, где его увидал бессильный теперь Вадим.

   Вместе с Избором с варягами уходили и его друзья.

  

  

  

  

  

   Все, даже ветер, как будто благоприятствовало ватаге приильменских выходцев, направлявшейся к холодным берегам Скандинавии.

   Ладьи у них были легкие, ветер попутный, так что и на весла редко приходилось садиться.

   Еще не оправившийся от ран Избор находился на ладье Стемида.

   Старый Рулав, как самая заботливая нянька, ухаживал за больным юношей. Полюбил он Избора и души в нем просто не чаял, что сын родной стал юноша старику.

   Одинок был старый норманн - никого у него не было на белом свете, а может ли сердце человека без привязанности быть?

   Конечно же, нет!

   Когда Рулав увидал Избора, сраженного его вероломным товарищем, после того, как им обоим пришлось избегнуть ужасной опасности, счастливо убежав из перынской заповеданной рощи, - старый норманн почувствовал, что его сердце сильно забилось. Жаль ему стало этого стройного юноши с таким открытым и мужественным лицом. Вспомнил Рулав и себя в юности и невольно подумал: "Вот ведь и я такой же когда-то был! Не хочется умирать, когда жизнь только еще расцветает. Жаль его!"

   Скандинавы были безумно храбры в битвах, беспощадно истребляли врагов, но в сердцах их всегда жила жалость к слабым, и им суровые норманны никогда не отказывали в возможной помощи.

   Общая опасность, кроме того, еще более сблизила Рулава с Избором, и теперь старый норманн ревниво поглядывал на Стемида, когда юноша, грустно улыбаясь, заговаривал с тем.

   Но ревность сейчас же проходила, как только Рулав вспоминал о всем происшедшем в той роще.

   Раскаты его хохота гулко разносились по пустынным берегам Волхова, когда он представлял себе Велемира, когда тот узнает вдруг, что его жертва ускользнула от него.

   Избор же долго не мог придти в себя.

   Когда он несколько оправился, страшное заклятье произнес он на свою оставленную родину:

   - Всего ты меня лишила! - воскликнул он. - Не матерью мне была, а злою мачехой. Сама прогоняешь ты меня от себя. Сама отнимаешь меня от себя. Так клянусь я вернуться к тебе, если только жив останусь. Клянусь из края в край пройти по тебе с огнем и мечом и вспомнишь ты тогда отвергнутого сына. Отомщу я тебе, и будут плач и мольбы, да поздно! Пока не натешусь вдоволь, не опущу меча своего. Не изгнанником вернусь к тебе, а господином.

   - Мсти! Месть - сладкий дар богов, - поддержал Рулав, - верь, у нас в Скандинавии ты скоро будешь берсерком.

   - Да, отомщу! - произнес в ответ Избор и угрюмо замолчал. Отъехав порядочно от Новгорода, вся ватага выходцев из Приильменья сделала привал. Ладьи были причалены к берегу, люди сошли с них и прежде всего решили выбрать себе предводителя.

   Спору и крику было немного. Вождь у славянских выходцев был давно намечен. Почти в один голос все они пожелали, чтобы "верховодил" у них их общий любимец Избор.

   Избор долго отказывался от этой чести, но просьбы были так упорны, что, в конце концов, он должен был согласиться.

   На самой маленькой ладье идет он по Волхову во главе небольшой флотилии. Далеко впереди белеют паруса драккаров скандинавов. Из них только один Рулав остался с Избором, решив никогда более не разлучаться с ним. Весел старый норманн. Скоро-скоро увидит он и дорогую родину и милые фьорды - весел так, что даже распелся.

  

   Войне от колыбели

   Я жизнь обрек свою,

   Мне стрелы в детстве пели,

   Когда я спал, "баю!"

  

   Поет веселый Рулав драгу про героя фьордов Олава Трюггвассона.

   Настроение Рулава заразительно действовало на всех его спутников, среди которых преобладали молодые люди, и без того склонные к веселью.

   Не было на славянских ладьях грустных задумчивых лиц, несмотря на то, что все они шли в далекую, чужую им страну искать неведомого счастья.

   Даже Избор, чем ближе подходили к Нево, становился все менее и менее мрачным.

   Он с большой охотой слушал рассказы Рулава о тех местах, мимо которых проходили ладьи.

   - А вот тут в земле славянской был посланец христианского Бога, - показал Избору Рулав на покрытую горами местность правого берега Волхова.

   - Христианский Бог, - вспомнил свою мольбу юноша. - Он всемогущ!

   Однако сейчас же ему пришло на память злодеяние Вадима и снова, как в мощных тисках, сжалось его молодое сердце, и мрачные думы овладели им.

   Время, между тем, летело незаметно.

   Драккары скандинавов давно уже скрылись из виду, когда ладьи славянских выходцев только подходили к волховским порогам. Издалека еще донесся до слуха путников неясный шум; течение становилось все быстрее и быстрее, идти по реке было опасно.

   В то время волховские пороги были совершенно непроходимы. Даже скандинавы, безусловно искусные в мореплавании, не рисковали пускаться через них на своих судах. Славянские же выходцы, очутившиеся в этих местах впервые, и подавно не решались на такую попытку.

   Ладьи пристали к берегу, скоро составился совет, и на нем решено было пройти пороги "волоком", перетаскивая суда берегом в тех местах, где река представляла опасность.

   Начинать "волок", однако, сразу после остановки не пришлось. Наступила ночь. Волей-неволей приходилось заночевать на берегу.

   Запылали костры. Около одного из них расположился по-прежнему грустный Избор, безучастно смотревший, как хлопотал над приготовлением ужина его друг Рулав.

   Невдалеке от привала шумел лес. Он чернел в сумраке наступавшей ночи мрачною массой. Рулав, занятый хлопотами, нет-нет да и кидал взгляд в сторону этого леса.

   Сильно озабочивала старика эта постоянная грусть его молодого любимца, и он все это время думал, как бы развлечь Избора.

   Между тем отдохнувшие варяги принялись за работу. Они суетились около того места, где пристали ладьи, и уже стали готовиться к трудному путешествию посуху.

   - Знаешь что? - сказал Избору старый Рулав. - Здесь в лесу есть избушка, пойдем туда!

   - Зачем?

   - Там живет прорицательница, и никто из проходящих здесь волоком вождей не минует ее. Все заходят узнать свое будущее.

   Избор, уступая просьбам Рулава, пошел.

   Идти пришлось не особенно далеко. Действительно, как и говорил старик, у опушки леса приютилась ветхая хижина.

   - Зачем пожаловали? - встретила их ее обитательница. - Или грядущее свое узнать хотите?

   Прорицательница была дряхлая старуха и имела такой вид, что смело могла бы внушить ужас людям даже не робкого десятка.

   - Именно, грядущее узнать, матушка! - и за себя, и за Избора отвечал норманн.

   - Многих молодцов я видела здесь и все туда, за Нево, идут. Мало только кто возвращался оттуда, - ответила старуха. - И тебя я видала, - обратилась она к Рулаву, - что же, исполнилось то, что я тебе предсказала?

   - А ты помнишь, матушка, что предсказала?

   - Стара и слаба я стала, да и многим из вас я уже ворожила, где же все запомнить!

   - Так я тебе напомню! Ты, матушка, предсказала мне, что я умру от дружеской руки и хотя и на поле брани, но не в битве. Ты мне говорил, что меня поразит ближайший и любимейший мой друг!

   - Так, так, - закивала старуха, - теперь вспоминаю. Еще отговаривала я тебя ходить в земли славянские.

   - Да, отговаривала! Ты предсказала мне, что умру я от руки друга-славянина. А видишь, я живым и невредимым возвращаюсь обратно. Там же, - кивнул в сторону Ильменя Рулав, - друзей-славян не было. Были и остались одни враги только. Видишь, не всегда ты верно гадаешь. Целым и невредимым стою я пред тобою. Не сбылось на мне твое предсказание!

   Старуха взглянула на Рулава и покачала косматой головой.

   После минутного молчания в хижине зазвучал ее хриплый голос.

   - Не сбылось мое предсказание, стало быть, сбудется, и гадать тебе нечего!

   - Так вот товарищу моему погадай! - попросил Рулав.

   - Хорошо, - согласилась старуха.

   Она подошла к Избору, взяла его за руку и, как бы желая проникнуть в тайники его души, устремила в его глаза свой проницательный взор.

   Юноше вдруг стало жутко, но в то же время он чувствовал, что какая-то непостижимая сила не позволяет ему опустить глаз.

   Наконец старуха отошла от него и, взяв углей, кинула их в костер, расположенный на земляном полу ее хижины.

   Костер разом вспыхнул, яркое пламя озарило хижину. Багровый его сноп взвился к отверстию в потолке и вслед за тем густой дым окутал на мгновение все. Избор и Рулав невольно отшатнулись, так как пламя разгоралось все сильнее и сильнее и ярко-желтые языки его, раздуваемые ветром, высоко поднимались к небу.

   Пламя озаряло фигуру прорицательницы, как бы застывшей над костром. Она, ни разу не моргнув, глядела на пламя, причем лицо ее принимало то страдальческое, то радостное выражение.

   Наконец дым рассеялся.

   - Видела, все видела! - прошептала она и вдруг, будто приподнятая какою-то неведомой силой, быстро подошла к Избору.

   Юноша с изумлением смотрел на нее.

   Он даже и не подумал отшатнуться, когда старуха опустила свои костлявые руки ему на плечи, и с вниманием стал прислушиваться к ее отрывистому шепоту.

   - Видела я в дыму будущего страну великую. Много городов в ней крепких и сильных. Богата и могуча эта страна, славнее всех она, сильнее всех она между остальными странами мира. И все, населяющие ее города и веси, довольны и счастливы!

   Старуха остановилась, сняла руки с плеч Избора и, выпрямившись, громко воскликнула:

   - Великое будущее у тебя, юноша! Такого никогда еще ни у кого не было и не будет! Слава, почести, власть ждут. Ты будешь повелителем той огромной страны, которую я видела. Солнце никогда не будет заходить в твоих владениях, и из рода в род будет увеличиваться твоя страна. Сотни лет будут править твои потомки, вооружаемые вечною славою, а имя твое перейдет в память всех городов во веки веков! Приветствую тебя, владыка полмира!

   И она с этими словами низко-низко поклонилась Избору.

   - Когда же это будет, матушка? - спросил юноша, пораженный загадочными словами.

   - Когда ты будешь соколом! - ответила старуха и смолкла.

  

  

  

  

  

  

  

   Приильменскую славянщину постигла беда-напасть великая.

   Точно волны морские по песчаной отмели, разлились дружины скандинавские по лицу земли славянской. Запылали ярким пламенем жалкие селенья. Где проходили скандинавы, там уже и следа жизни не оставалось - все стирали они с лица земли. Много было среди скандинавских дружин славянских варягов, шедших теперь с огнем и мечом на родину свою. Знали они все ее леса и дубравы и по таким дебрям, где, казалось, не было проходу ни конному, ни пешему, теперь совершенно свободно проходили целые отряды. Напрасно прятались в леса жители выжженных селений, напрасно закапывали они в землю все свои богатства - все находили скандинавы.

   Славяне звали их варягами, потому что это наименование более им было знакомо и известно, и нашествие варягов было для них ужасным бедствием. Гневу богов приписывали они успехи чужеземцев, не подозревая даже, что главная их причина заключалась в тех славянских выходцах, прекрасно знавших край, которые шли вместе со скандинавами, да еще в той розни, какая царила на Ильмене не только что между отдельными племенами, но даже и родами.

   Как ни храбры были отдельные славяне, их храбрость не могла отразить натиска грозного врага.

   Ни один старейшина с берегов Ильменя не хотел покориться другому, каждый хотел идти во главе других, быть старшим; не было и тени согласия, царила рознь, и следствием этого были постоянные поражения. Норманнские дружины слишком хорошо были организованы, да и вооружение скандинавов было гораздо лучше славянского.

   Было и еще одно обстоятельство, которое, как нельзя более, способствовало успеху варягов. Вел их в приильменскую страну не кто иной, как Избор.

   На берегах Ильменя никто и не вспоминал о нем. Забыли его совсем, да и кто бы мог подумать, что во главе варяжских дружин стоит изгнанник, столь жестоко отвергнутый родиной.

   Избор не потерял в Скандинавии даром времени. Он в Уппсале радушно был принят королем Бьёрном и скоро сумел показать себя таким храбрецом, что его имя с уважением стало произноситься на фьордах. Мало того, выходцы из славянщины, поселившиеся на полуострове Рослагене и называвшиеся, в отличие от других, варяго-россами, скоро признали его своим вождем. Избор, таким образом, стал по положению своему равным конунгам Скандинавии, а когда престарелый Бьёрн выдал за него дочь свою Эфанду, многие думали, что славянский выходец будет наследником конунга.

   Но не того жаждал Избор.

   Он не забыл своей клятвы и лишь только укрепил свое положение, поднял норманнов и варягов к походу на Приильменье.

   Поход обещал богатую добычу.

   Пикты, саксы и даже франки были истощены частыми набегами норманнов, Приильменье же никогда не видело их у себя иначе, как с самыми дружелюбными намерениями.

   Вот теперь и пришлось встретить приильменцам "гостей".

   Наступил 850 год - первый, отмеченный на скрижалях нашей истории. Быстро достигли победоносные варяжские дружины Ильменя. Пал под их натиском Новгород. Овладев им, рассыпались варяги по берегам великого славянского озера, грабя прибрежные селения и выжигая их.

   Вадим, ставший после смерти отца старейшиной своего рода, храбро защищался на берегах Ильменя, но, конечно, не мог сдержать натиск северных удальцов.

   День быстро близился к вечеру. Красные, как зарево, облака стояли на небе. Густой дым столбом поднимался над тем местом, где еще недавно стояло цветущее селение наследника Володислава, его любимого сына Вадима! Груды пепла да обгорелых бревен остались от него. С горстью последних защитников родного угла бьется против варягов потерявший уже всякую надежду не только на победу, но даже на спасение Вадим. Отчаянная храбрость его вызывает удивление врагов. Он как будто изменился в тот миг, который сам посчитал последним в его жизни. Спасения нет и быть не может - нечего и дорожить собою. Но силы оставляют Вадима. Он видит кругом груды трупов. Вся его дружина, делившая с ним и разгульные пиры, и кровавые потехи, костьми легла на этом поле смерти.

   Теперь и за ним очередь.

   Смутно, словно через дымку тумана, видит Вадим, как взмахнул тяжелой палицей над его головой гигант-варяг. Мгновенье. Глухой удар. Тупая боль разлилась от головы по всему телу несчастного. Вся кровь будто хлынула вверх к темени. В глазах закружили зеленые, красные огоньки. Вадим зашатался и с глухим стоном рухнул на груду мертвецов-товарищей.

   И в этот последний свой миг он услышал громкий победный клич врагов и нашел в себе силы открыть глаза.

   Прямо к нему подходил небольшой отряд прекрасно вооруженных варягов, очевидно, главных начальников дружин.

   Они подходят ближе и ближе.

   Вот один из них, почтительно склоняясь к другому, говорит:

   - Здесь, конунг, лежит последний из сопротивлявшихся нам славян. Вот он!

   Вадим видит, что варяг наклоняется, чтобы взглянуть на него, и сразу же узнает в нем Избора.

   - Мал, ты был прав! - шепчет Вадим.

   Глаза его закрылись, он тяжело вздохнул.

   - Не стоит добивать, - сказал один из скандинавов и вложил меч в ножны.

   Избор - это был он - тоже узнал Вадима. Грустный, печальный, возвратился он в свой шатер. Мрачные думы так и роились в его голове.

   - Вот и исполнил я клятву! - шепчет он. - Ужасна была моя месть отвергнувшей меня родине, но отчего же у меня так тяжело на сердце?

   В самом деле не удовлетворила, а еще более нагнала на Избора тоски так желанная им месть. Имя его прославляется скальдами. У него новое отечество, у него в Скандинавии семья. Даже здесь с ним брат его жены Олав, конунг Урманский, один из храбрейших викингов Скандинавии, здесь его братья Сигур и Триар, которых послал к нему Гостомысл, как только они подросли.

   А нет ему облегчения в гнетущей его тоске.

   Он видит свою родимую страну в море огня, родная кровь - кровь его братьев, лилась рекою, и всему этому главною причиною был только он - один он.

   Он привел в родную страну толпы свирепых чужеземцев, он пролил потоки родимой крови. И все он, он.

   За что? Разве виноваты в чем-либо эти несчастные, погибшие в пламени или под мечами свирепых скандинавов? Разве они изгоняли его из родимой страны? Как он мог мстить многим неповинным за преступления немногих виновных?

   Угрызения совести жестоко мучили Избора. С этим врагом не мог справиться храбрый берсерк, отбрасывавший далеко от себя щит в пылу самой отчаянной сечи!

   А кругом гремели победные кличи норманнов, торжествовавших свою окончательную победу над приильменской страной.

   Размышления Избора были прерваны как раз тогда, когда тоска совсем овладела им.

   Под сень шатра с веселым смехом вбежал Олав Урманский.

   - Поздравляю, поздравляю тебя, наш славный вождь! - громко восклицал он. - Теперь, когда наши храбрецы сломили отчаянное сопротивление последних славянских дружин, славу твою скальды разнесут по всему миру.

   Никакие тревожные думы не мучили Олава. Да и что ему? Ведь он был чужеземцем в этой несчастной стране. Ее беды ему совершенно чужды. Кровь ее сынов была ему не родной. Победа доставила ему только славу. Чего же более желать было удалому викингу!

   - Перестань грустить, вождь, - говорил он, обнимая Избора, - я сообщу тебе весть, которая наполнит радостью твое сердце.

   - Весть? Какую? - спросил Избор, грустно улыбаясь своему другу.

   - Ты не раз говорил, что хочешь переменить свое имя - что прежняя вполне заслуженная слава перестала удовлетворять тебя. Так вот теперь и это твое желание исполнилось!

   - Нет, мой Олав, не говори так, не терзай моего сердца. Если я и приобрел новое имя, то это имя полно позора, оно - имя предателя.

   Олав с изумлением поглядел на своего друга, закрывавшего в тоске лицо руками.

   - Не могу понять, почему ты считаешь себя предателем? - пробормотал он.

   - Разве не я привел вас на ту землю, которая была моею родиной?

   - А, вот что! Ну, забудь об этом. Прошлого все равно не вернешь, будущее же наше. Не горюй! Кто знает, может быть, для блага этой страны привели нас сюда светлые асы. Храбр этот твой народ, но дик он. Может быть, нам удастся заставить его позабыть свою дикость. Но перестанем говорить об этом. Хочешь знать, как зовут тебя побежденные, как произносится среди них твое имя?

   Олав несколько мгновений помолчал и затем, таинственно нагнувшись к вождю, произнес:

   - Рюрик!

   - Что? - воскликнул тот. - Рюрик - сокол! Не может быть!

   - Да, да, - подтвердил Олав, - ты сам знаешь: "рюрик" на языке скандинавов и "сокол" на языке славян - одно и то же. "Ваш вождь хищным соколом налетел на Ильмень", - говорят пленные. Даже и в песнях их ты так называешься! Вот тебе и желаемое тобою имя! Доволен ли ты, мой вождь?

   Он при последних словах с тревогой взглянул на предводителя варягов, словно в забытьи шептавшего:

   - Что же? Неужели же исполняется предсказание? Я стал соколом. Да, соколом. Рюрик я!

   - И ты непременно должен принять это имя! - серьезно сказал Олав. - Помни, что ты добыл его на полях битв, что сами побежденные так называют тебя. Повторяю тебе, ты должен назваться Рюриком.

   - Так и будет! - пылко воскликнул предводитель варягов. - Все кончено! Велика и всесильна воля богов! Нет более на белом свете Избора! Я Рюрик! Так зови ты меня, Олав, так пусть отныне зовут меня все мои храбрые товарищи.

   Весь словно преобразовавшийся, с пылающим лицом вышел он, сопровождаемый Олавом, из шатра.

   Их встретили громкие приветственные клики собравшихся у своего вождя храбрецов.

   - Да здравствует наш храбрый Рюрик! - пронесся по полям славянским восторженный крик.

   Скандинавы и варяги подняли вождя на щит и с громкими восклицаниями обнесли его вокруг лагеря.

   Мысли Рюрика (так и мы будем теперь называть Избора) были далеко.

   - Я стал Соколом! - размышлял он. - Что предсказала мне старая ведунья - исполнилось. Кто знает, может быть, исполнится и остальное.

   И какой-то невидимый голос так и шептал у него над ухом:

   - Владыкою полумира будешь ты!

  

  

  

  

  

   Малого стоили селения славянские, сгорели одни, сейчас же и другие поставить можно. Меха же, которые награбили пришельцы, тоже добыть не трудно - много зверья в лесах приильменских, но было другое.

   Варяги не за одной добычей пришли на Ильмень. Был у них и иной план. Они смотрели на приильменские земли как на начало своего великого пути "из варяг в греки" и полагали, что если оно будет в их руках, то и конец его, выходящий в Понт Эвксинский (Черное или Русское море), будет также свободен для них, а стало быть, и пышная Византия со всеми ее сказочными богатствами, собранными со всего мира, будет для них всегда доступна.

   Таким образом, пришельцы старались не столько о добыче, сколько о том, чтобы и укрепиться на Волхове и Ильмене.

   Но и между варягами, в особенности между варягами славянского происхождения, царила рознь, так же, как и между славянами. Отдельные вожди действовали каждый по-своему. План завоевания задуман был хорошо и обличал в своих составителях большую политическую мудрость, но приведен был в исполнение далеко не так, как того ожидали вожди пришельцев. Вся страна Приильменская очутилась во власти варяжских дружин, но варяги, вопреки плану пославшего их в этот набег тинга, не заботились об упрочении власти, а спешили, покончив с грабежом, уйти скорее в далекую Византию, где их ждала новая добыча и куда их влекло любопытство.

   Но многих из них тянуло и домой, в дорогие сердцу шхеры и фьорды Скандинавии.

   Когда варяжские ладьи нагружены были обильной добычей, многие предводители этих дружин не шутя стали поговаривать, что пора бы возвратиться в родные края.

   - Нигде так долго мы не засиживались, - толковали в стане варягов, - не с пустыми руками домой приедем.

   Только хёвдинг, назначенный тингом, если и не был против возвращения, то все-таки хотел выполнить принятый на тинге план.

   - Други, - говорил он, посоветовавшись с начальниками дружин, - нельзя нам выпустить из рук то, что мы приобрели мечом. Подумайте сами: из Нево по Волхову идут наши ладьи в далекую Византию, а если мы оставим эту страну, не удержав ее в руках своих, то окрепнут роды славянские и не будут пропускать наших дружин за Ильмень.

   - Правда, правда, - послышались голоса в ответ на эту речь.

   - Вот и должны мы владеть всей этой землей, чтобы проход к эллинам всегда был нам свободен, - так и тинг решил.

   - Знаем, что тинг так решил, но как это сделать?

   - Пусть некоторые из нас с дружинами останутся в землях приильменских, одни в Новгороде, другие по Ильменю, а третьи пусть сбирают дань с племен окрестных. Обложим мы племена и роды славянские данью тяжелой только для того, чтобы знали, что есть над ними власть и не осмеливались бы выйти у нас из повиновения.

   - Верно! Обложить их данью! Взять с "носа", как у нас в Скандинавии.

   - С носа нельзя - где их всех сосчитаешь! Будем брать с "дыму" по шкурке куничьей.

   Так и было решено.

   Впрочем, в этом случае Рюрик действовал не совсем самостоятельно. Главную роль тут играл новгородский посадник Гостомысл, признанный всеми без исключения в северном славянском союзе мудрецом. Он-то главным образом и советовал Рюрику обложить приильменских славян данью. Мало того, что советовал, настаивал даже. Только последствия показали, к чему в этом случае стремился мудрый старец.

   "Пусть на себе узнают, как тяжело ярмо иноплеменника, - думал славный посадник, - сдавят, стиснут их варяги, поймут тогда они, что не в них сила, а в одной крепкой власти, которая всеми бы делами правила, все в порядке держала, от врагов защищала и суд правый творила".

   С этим именно расчетом он и уговаривал варяжского вождя обложить приильменцев данью.

   - Пока все еще ничего, - предупредил, однако, Гостомысла Рюрик, - но я знаю своих удальцов, не стерпят они и будут двойную дань обирать, затяготят они роды славянские.

   Гостомысл в ответ хитро улыбался.

   - В их пользу это будет, - говорил он.

   Рюрик верил мудрости Гостомысла и потому не замедлил исполнить его желание: все славяне, включая весей, мерю, кривичей, были обложены варягами данью.

   Но опасения его все-таки оправдались.

   Лишь только главные силы Скандинавии ушли с Ильменя, оставшиеся вожди дружин почувствовали себя полными хозяевами покоренной страны.

   Пока оставался здесь Рюрик, положение побежденных все-таки было еще сносно.

   - Гостомысл! Ты раскаиваешься теперь в том, что просил меня наложить дань на славян? - спрашивал Рюрик при прощании.

   - Нет, раскаиваться не в чем. Каждая беда - хорошая наука для будущего. Пусть усилится еще более ярмо рабства над ними и тогда, тогда я, может быть, умру, достигнув для своего народа того, о чем мечтал всю жизнь.

   Варяги стали уходить. Одна за другой спешили за Нево их дружины, лишь некоторые остались и принялись по-своему хозяйничать в покоренной ими богатой стране.

   Тяжело и постыдно было для никогда не знавших над собой ничьего господства славян это иго чужеземцев.

   Варяги не церемонились с ними. Как и предвидел Рюрик, они не только стали собирать двойную и даже тройную дань с покоренного народа, но и всеми силами старались унизить его, оскорбить его достоинство, показать, что с тех пор, как нога северных пришельцев ступила на славянскую землю, все славяне стали не свободными, а рабами.

   Увидели ильменцы, что плохо их дело.

   - Прогнать бы за моря проклятых варягов, - толковали в приильменских родах, - снова зажили бы прежней жизнью.

   Но те, кто помнил эту "прежнюю жизнь" приильменских родов, в ответ на эти речи печально покачивали головами.

   - Ох, не будет толку, - говорили они. - Снова не станет правды между нами!

   Гостомысл, между тем, не дремал. В его хоромах в Новгороде собирались родовые старейшины, велись долгие беседы о том, как поправить дела, как восстановить в блеске и могуществе родную страну приильменскую.

   Никогда мудрый новгородский посадник, одряхлевший телом, но юношески бодрый умом, не выражал собеседникам своей заветной мысли о необходимости крепкой единодержавной власти для всех без исключения славянских родов. Знал он, что всегда найдутся среди старейшин поборники прежних, приведших к тяжким бедствиям вольностей, люди, которые ни за что не решились бы даже ради блага своей родины поступиться ими. Зато, не говоря об единой власти прямо, Гостомысл рассказом, побасенкой, метким словом постоянно втолковывал им свою заветную мысль.

   Первая искра - мысль о единодержавной власти, - зароненная уже в славянский народ на тех же берегах Ильменя старым Радбором, разгоралась мало-помалу в яркое пламя.

   Но время шло.

   Гнет варягов становился все тяжелее и тяжелее. Изнывали под ним славяне. Все больше и больше выбирали с них дань пришельцы, били смертным боем непокорных, не разбирая при этом ни правых, ни виноватых.

   И вот зашумела, заволновалась, наконец, вся страна приильменская. Годы неволи не пропали для нее без пользы. Нагляделась славянская молодежь на пришельцев с дальнего Севера, их ратное дело изучила, оружие себе научилась ковать по их образцам, обычаи их многие переняла, и вдруг почувствовала земля славянская великие в себе силы.

   Проснулся мощный богатырь.

   Проснулся-потянулся по славянской привычке, глянул кругом и встал.

   Встал на горе врагам.

   Поднялась как одни человек, вся страна приильменская, зазвенели мечи, застучали щиты, огласили всю ее стоны раненых и умирающих, осветило ее зарево пожаров.

   Горе врагам.

   Как ни отчаянно храбры были пришельцы, но мало их было, не по силам им противиться пробудившемуся чудо-богатырю - народу славянскому.

   Гонят пришельцев славяне из всех мест и местечек, где осели они, эти дерзкие варяги, жгут их крепостцы, в полон никого не берут - всем чужеземцам за долгие годы неволи народной одно наказание - лютая смерть.

   Недолго продолжался неравный бой.

   Обсидевшиеся, обленившиеся в годы покоя варяги не противились славянам и толпами побежали за Нево на свою неприветливую родину.

   А оттуда им помощи никакой не могли подать.

   Рюрик, возвратившийся к своей Эфанде, недолго оставался под родной кровлей.

   Не любили засиживаться дома скандинавские мужи. Сладки чары любви, отрадна прелесть домашнего очага, но едва прозвучал по фьордам рог призывной - зашумели ратным шумом и города, и селения, со всех сторон стали собираться на тинг люди.

   Морской конунг Старвард созывал дружины для набега на страну пиктов, где царствовал Этельред, его давнишний противник.

   Как ни страстно хотелось Рюрику побыть с молодой женой под кровлей родимой, но ни на миг он не допустил мысли остаться дома и отказаться от участия в набеге.

   Поднял он свои варяго-росские дружины, покинул Эфанду и во главе своих воинов явился к Старварду.

   Нечего и говорить, что варяги, да еще под начальством их славного вождя, с радостью были приняты конунгом.

   Ни одной слезинки не проронила Эфанда, провожая супруга в полный всяких случайных и явных опасностей поход, но если бы он мог заглянуть ее сердце, то увидал, что оно разрывалось на части от тяжелого горя.

   Но скандинавские женщины умели владеть собою, и Эфанда ничем не выдала своей печали.

   Только когда скрылись за горизонтом белые паруса уплывших драккаров, тяжело вздохнула она и на ее голубых, что весеннее небо, глазах заблестели слезинки.

   В жарких сечах с врагами прошло два года. В битве забыли берсерки об оставленной ими родине, а об Ильмене само собою уже и не вспоминали.