Крашевский Иосиф Игнатий - Сфинкс

Ягуся, сквозь щель запирающихся дверей, взглядом попрощалась с Яном. Ян ушел гораздо более спокойным, убаюканный ее голубым взором.

   - Что ты думаешь относительно доктора? - спросил Мамонич, когда выходили со двора.

   - Ничего не понимаю, сумасшествие, оригинальность, какой-то расчет...

   - Подожди еще составлять окончательное мнение.

   - Доктор, как вижу, богат?

   - Никто ничего не знает. Ходят о нем самые противоречивые слухи: одни утверждают, что у него сокровища Креза; другие говорят, что он вожак разбойничьей шайки; третьи, что он беден, что даже в долгах. Он сам постоянно жалуется на свою бедность. Живет скромно; все его богатство в этих коллекциях, которые ты видел.

   - Но и это чего-нибудь стоит.

   - Конечно, - сказал Тит, - для знатока...

   - Непонятная личность.

   В раздумье дошли до дверей Яна и пожатием руки попрощались. Ян нашел у себя лакея каштелянши, который попросил его завтра по важному делу явиться во дворец Огинских, где она до сих пор жила.

   Утром Мамонич как всегда пришел и застал Яна в жаркой борьбе с самим собою - идти или не идти во дворец Огинских. Он знал, что Тит скажет ему: "Не ходи"; поэтому, ничего ему не говоря о приглашении, около полудня, все еще борясь с собой, оделся и вышел из дому, не зная, куда пойти. Пошел во дворец Огинских!

   Какое дело могло быть у каштелянши? После странного прыжка из их дома, мог ли он опять туда войти? Должен ли он был не послушаться и отбросить то, что могло быть воззванием поздно опомнившегося сердца? Ему стыдно было людей, которые могли принять его за сумасшедшего. Несколько раз он подходил ко дворцу и возвращался; наконец, вооружившись отвагой, гордостью и равнодушием к насмешкам, если бы с ними встретился, быстро вошел на лестницу, прошел переднюю, не смея взглянуть на прислугу, и очутился в зале. Но здесь не было никого. Ничего не различая, он притворялся, что равнодушно рассматривает картины, развешанные по стенам, и прочие мелочи, когда зашелестело шелковое платье и вывело его из притворного занятия.

   Он молча повернулся. Каштелянша стояла, надевая черные шелковые перчатки, и своим упорным взглядом посматривала на художника.

   - Я велела вас пригласить, - начала она. - Мой портрет остался у моего прежнего мужа... хочу иметь другой.

   - Я рад бы удовлетворить вашему приказанию, - ответил Ян, - но я убедился, что ваш портрет не представляет для меня ни легкой, ни вполне безопасной работы.

   - Почему же она опасна? - ответила гордо устами и нежно глазами Эльвира. - Будете писать, будете писать, я хочу этого и жду.

   - Нет, пани! - собираясь с храбростью, решительно произнес художник. - Я еще болен и едва поправляюсь, может быть никогда не верну утраченного здоровья. Мне велели отдыхать. Не зная причины приглашения, я явился согласно приказанию; но выполнить ваше желание, по крайней мере, теперь, я не в состоянии.

   - Очень жаль, - ответила с гримасой женщина. - Я непременно хотела иметь портрет вашей кисти, так как ценю большой талант, равного которому мы здесь не имеем.

   Ян поклонился.

   - Портрет - это столь обычно, столь избито, - тихо промолвил Ян под впечатлением внезапной мысли. - Если б вы захотели иметь свой бюст, я знаю скульптора, который бы прекрасно это вылепил.

   - Бюст? Правда! Это гораздо менее принято. Пришлите же мне этого господина, который сумеет его сделать.

   Не глядя уже на каштеляншу, которая упорно преследовала его черными глазами, Ян попрощался и быстро ушел. В дверях еще простилась с ним взглядом барыня, испытывающая свои силы. Но вчерашняя встреча с Ягусей была действительно щитом для Яна. Он чувствовал, что очарование наполовину исчезло. Но все-таки взволнованный, он поторопился к Мамоничу, который жил отдельно.

   Тит занимал в это время две комнаты в домишке на Бакште, над трактиром; в них царствовал замечательный беспорядок. Ян нашел его лепящим из глины громадного льва. Все еще эта группа Геркулеса поглощала его исключительно. Увидав Яна, который редко приходил к нему, Тит быстро набросил на начатую работу мокрые тряпки и встал, спрашивая глазами, что его сюда привело.

   - Ты пришел сюда за мной; говори же, что тебя привело ко мне?

   - Месть!

   - Месть! Мне! Ха! Ха! Что же я тебе сделал?

   - Ты! Ничего, но ты не знаешь?

   - Знаю великолепно, что сегодня утром ты опять был у этого дьявола, каштелянши.

   - Хочет опять иметь портрет.

   - А, понимаю! А ты согласился?

   - Нет! Нет! Нет! Напротив, я сказал, что еще нет сил работать; я уговорил ее заказать бюст.

   - Так! А меня хочешь подвергнуть огню ее глаз?

   - Предупрежденный, ты отомстишь за меня.

   - Кто знает, хватит ли у меня сил!

   - Тит, дорогой! Ради меня! Сделай это ради меня! Согласись, иди, а когда эта сирена будет преследовать тебя своим взглядом, верни ей за взгляд взгляд, но холодный и удивленный. Пусть бесится бессильная. О, у меня еще болят раны.

   - Так любишь ее еще?

   - Нет, но хочу отомстить.

   - Это все-таки немного любовь.

   - Сделаешь же для меня, о чем тебя умоляю?

   - Не знаю; не вижу надобности идти навстречу опасности, когда ничто не заставляет.

   - Ради меня, Тит!

   - Она меня, верно, не будет обнимать взглядом, а даром работать...

   - Даром! Даром! Кто же тебе это говорит! Я уверен, что заплатят прекрасно.

   - О, не это мне нужно.

   После долгих переговоров Тит, наконец, дал себя убедить. Одетый скромно, но прилично, часа два спустя явился во дворец с холодным, уверенным и храбрым видом. Каштелянша встретила его улыбками, ужимками, стала расспрашивать, но не сумела разгладить морщины на лице стоика. После получасового разговора Мамонич ушел, оставив ее почти сердитой.

   Час спустя принесли глину и тот небольшой помост, которым пользуются для моделирования небольших статуэток и бюстов.

   Хладнокровно, наморщив брови, стал скульптор лепить голову, обозначил массами шею и грудь. Каштелянша впивалась в него глазами.

   Несколько раз встретив этот взгляд, Мамонич равнодушно и серьезно сказал:

   - Ясновельможная пани не знает, вероятно, или забывает, что бюст не нуждается в глазах и почти их лишен. Этот столь красивый для художника взгляд потерян для меня и только приводит в отчаяние, так как я не сумею его ни выделить, ни вылепить. Жалею, что я не художник.

   Женщина поджала губы, но на минуту отвернувшись, опять принялась затем за свои обычные опыты. Она встретила суровый и нахмуренный взгляд Мамонича, так что принуждена была, почти рассердившись, отвести глаза. Мамонич делал вид, что весь поглощен работой. Еще раз, не сдаваясь, она нежно взглянула на Тита. Тит улыбнулся.

   - Чему вы смеетесь?

   - Вы меня простите, если скажу.

   - О, почему бы это могло меня обидеть?

   - Тогда скажу откровенно. Я удивляюсь силе и красоте взгляда и жалею, что не могу передать его в бюсте. Редко встречаются подобные глаза. Но, к несчастью, все бюсты имеют почти одинаковый взгляд. Только изгибом бровей и формой век мы можем несколько оттенить характер глаз. Но ясновельможная пани слишком привыкла, позируя для портрета, направлять таким образом взор, который столького стоил моему другу Яну.

   - Художнику? - спросила она небрежно.

   - Да! Этот бедняга пытался непременно схватить этот взгляд для картины, которую пишет. Странный это, в самом деле, человек: пылкий, когда дело касается искусства, ледяной по отношению к людям! Никогда не забуду, как, когда ему, наконец, показалось, что уловил тайну этих глаз, выскочил, как сумасшедший, в окно и побежал домой писать картину.

   - Писать? Картину? - повторила, краснея, кастелянша.

   - Никак не мог уловить этот взгляд, забывал его, когда уходил и отчаивался. Иногда, потеряв надежду, смеялся над собой и над своим странным упорством.

   - Значит, он изучил мой взгляд, чтобы им воспользоваться с такой целью? О! Это негодный поступок!

   - Художнику это извинительно: он берет, где может, формы и выражения. Так мы над ним смеялись, и он сам над собой. Ведь, несмотря на кажущуюся нежность, которую он великолепно разыгрывает, когда пожелает, это несравненный насмешник.

   - Он! Насмешник!

   - А, пани, не знаю никого более безжалостного, в особенности по отношению к женщине.

   - И какую же картину он писал?

   - Вечер у Аспазии.

   В ответ на эти слова каштелянша, обиженная, дрогнула на диване.

   - Надеюсь, - сказала она, - что мой взгляд...

   - Хотел непременно дать его Аспазии, глядящей на какого-то холодного философа, камень, который нельзя было разогреть и тронуть.

   Каштелянша вскочила на ноги.

   - На сегодня довольно! - сказала она с гневом, который пыталась скрыть, изменившимся голосом и с пылающим взором. - Завтра мне придется уехать, поэтому...

   - Я велю унести эту голову, чтобы не засохла, - промолвил Мамонич.

   Уже уходя, у порога встретился он со взглядом нежным, страстным и в то же время выражающим почти отчаяние. Но он пожал лишь плечами и ушел.

   После этого сеанса, довольно продолжительного, он вернулся домой усталый, измученный и должен был лечь. Этот сильный человек чувствовал себя, однако, тоже задетым и теперь понимал всю историю Яна!

   - Ну что? - спросил его художник.

   - Что? Чувствую, что продолжай я туда ходить, я тоже сошел бы с ума от этого взгляда, который она и на мне, бедном, испытывает. Но на сегодня у меня сил было достаточно, я разыграл комедию и отомстил за тебя.

   - Как так?

   - Я объяснил кастелянше, что ты изучал ее взгляд для картины с Аспазией; она теперь бесится против тебя. Я представил тебя насмешливым, безжалостным, скрытным и холодным. Она должна тебя возненавидеть. Больше я туда не пойду. Кажется, она тоже дала мне неограниченный отпуск, как невоспитанному медведю. Я провел жизнь, не зная, сколько прелести дает женщине красивое платье, хорошие манеры и окружающая ее атмосфера богатства и роскоши. Я знал женщин таких, какими их создал Бог, а не какими их сделал мир, люди и цивилизованное общество. Я чувствую, что у ног этой новой для меня и неизвестной мне женщины я мог бы пасть. Если же я полюбил бы, то раз навсегда, вечно. Не хочу напрасно подвергаться опасности, когда она неизвестна. Даже для тебя этого не сделаю, не пойду!.. Не знаю, знаком ли ты, - добавил он задумчиво, несколько погодя, - с легендой о св. Мартиниане. Как художник, ты не должен бы выпускать из рук жизнеописания святых и мартиролог; ведь нигде художник-христианин не найдет столько сюжетов для картин. Они вдохновили величайших художников лучшими творениями: Рафаэля, Рибейру, Фра Анжелико, Гвидо, Караччи, часто Тициана, Пальма, Беллини, часто даже наивных голландцев и методических немцев. На каждой странице найдешь здесь сюжет, полный выражения, а выражение - это новая цель возрожденного искусства. Греческое искусство искало лишь красивой линии для изображения своей мысли; оно идеализировало тело и его формы, больше ничего. Новое, не отказываясь от формы, пользуясь линией, пробивает внешнюю форму и выводит наружу душу, мысль, словом: в_ы_р_а_ж_е_н_и_е. В_ы_р_а_ж_е_н_и_е обозначает, что новое искусство заговорило, раскрыло уста; старое было красиво, но немо. Но вернемся к легенде. Я прочел ее однажды в раскрытой книге, которую 13 февраля нашел в какой-то монастырской приемной, и с тех пор она беспрестанно приходит мне на ум, а сегодня больше, чем когда-либо. В этой легенде большое нравоучение, а мне и тебе оно необходимо перед лицом этой женщины! Послушай:

   "Мартиниан, по-видимому, родился в середине четвертого столетия, в Палестинской Кесарии. Это была эпоха горячей веры, и нет ничего удивительного в том, что наш юноша в восемнадцатилетнем возрасте, воодушевленный примером стольких святых, отправился в ближайшую пустыню. Слава удивительной набожности молодого отшельника вскоре разошлась по стране, и народ, с удивлением взирая на его строгий образ жизни, на святость, незапятнанную, кажется, никакой мирской мыслью, никаким даже воспоминанием прошлого (так как его не было), толпами отправлялся в пустыню, прося у него благословения.

   В Кесарии в то время жила куртизанка, по имени Зоя, богатая, как Лаис, подарками любовников, еще молодая, красивая, что греческая статуя, и так привыкшая к победам, что даже не умела в них сомневаться. Каждый обольщенный ее взглядом, голосом, обещаниями ласк, падал ниц перед прелестницей.

   Однажды, во время одной из тех веселых вечеринок, когда тысячи неожиданностей является в мысли и на устах, Зоя, смеясь, утверждала, как некогда знаменитая гречанка, - что не найдется человек, которого она не покорила бы, не искусила, будь это даже святой. Над ней стали смеяться, стали спорить, а так как ближе всех в памяти был пустынник Мартиниан, то на него указали Зое, как на непобедимого. Зоя, которая его видела, а может быть тайно питала к нему страсть, живо и решительно вскричала, что повергнет в прах его добродетель и сделает его своим любовником.

   - Это солома! - сказала она с улыбкой. - Приложи к ней огонь, загорится легко.

   И в тот же момент собирает свои драгоценности, богатые платья, пояса, накидки, венки и, надев на себя костюм нищенки, закрыв лицо, в бурю и непогоду, мчится в пустыню Мартиниана.

   Является перед его хижиной и с плачем просит приюта, пустынник, не ожидая измены, отпирает дверь, принимает ее, кормит и раскладывает огонь, чтобы высушить платье. Между тем, Зоя снимает мокрые лохмотья, втихомолку одевает принесенный костюм и во всей своей красе атакует человека, который, начав каяться в восемнадцать лет безгрешным, был еще полон страстью, боролся с нею, как с врагом, а покорить не мог.

   Мартиниан, испуганный, взволнованный, наконец, увлеченный взглядом куртизанки, привыкшей разжигать холодных и искушать равнодушных, пал.

   Зоя осталась с ним и уже не думала победоносно возвращаться в Цезарею; пустыня ей полюбилась.

   Но почти в момент падения пустынник стал терзаться. Мартиниан мучился своей слабостью и плакал над ней, не будучи в силах победить. Однажды вечером к нему по обыкновению пришли просить благословения; он сознавал себя недостойным дать его, заперся в келье, плача, и разложив большой огонь, в виде наказания, вложил в него свои ноги.

   Пришла Зоя.

   - Что это? - спрашивает она в испуге.

   - Я пробую, - отвечает пустынник, сумею ли выдержать адский огонь, так как он меня не минует.

   Тронутая куртизанка падает перед ним на колени; это великое добровольное мучение, эта мысль о падении, живущая в грехе, в одну минуту просвещает ее. Зоя из язычницы куртизанки становится ревностной христианкой".

   - Какая картина, Ян! Не правда ли?.. Но это только половина легенды, вторая еще красноречивее.

   "Мартиниан проводил Зою в монастырь Павла в Вифлеем; сам же, видя насколько следует избегать искушения, когда все мы бессильны и никогда не можем себе доверять, отправился на необитаемую морскую скалу, куда рыбаки ежедневно привозили ему рыбу, хлеб и пальмовые листья на маты, постель и для ручных работ.

   Долго, долго жил так пустынник. Вдруг однажды разразилась буря; корабль недалеко от берега разбивается в темноте на скалах. Одно живое существо, спасшееся при крушении, протягивает руки к Мартиниану, не имея сил самому взобраться на скалу и спасти жизнь. Это молодая, прелестная девушка.

   Пустынник спасает ее, отдает ей свою пещеру и все, что имел, но не решается остаться вместе. Одиночество с женщиной никогда не безопасно. Воспоминание о первом падении дает ему указание. Он оставляет спасенную девушку, а сам бросается со скалы в море, не зная, найдет ли в нем смерть или только новую жизнь. Берег был близко, и Мартиниан доплыл. Долго еще после этого он жил и умер, кажется, в Афинах, имея от роду пятьдесят лет".

   - Не служит ли эта легенда великим нравоучением, что часто единственное спасение в бегстве? Да, мой Ян! В первую минуту надо бежать, потому что после, кто знает, хватит ли сил? Кто знает! Если бы Мартиниан остался подольше со спасенной им девушкой, не пал ли бы он вторично? Эта прекрасная легенда вспомнилась мне опять сегодня, когда я почувствовал жар в груди, разгорающийся под взглядами этой женщины. Я бегу, предпочел бы даже утопиться, чем остаться с нею, подвергаясь огню ее глаз. Ян улыбнулся и спросил:

   - Давно ты стал таким набожным?

   - Набожным? Я всегда таков, в глубине души, но этим не хвастаю. Здесь же вопрос касается вовсе не набожности. Для себя я предпочел бы искреннюю девушку с улицы, которая взглянет, когда будет чувствовать и захочет выразить мысль взглядом, и сегодня меня полюбит, а завтра бросит, чем этот идеал обмана, женщины без сердца, что-то вроде ожившей статуи, для которой я не сумел бы стать Пигмалионом, а страдать ради нее должен был бы!

   Сказав это, Тит поднял лицо, на котором виднелось глубокое волнение,

   - Прости меня, Ян!

   - Это я скорее должен просить у тебя прощения.

   - Пусть каштелянша ищет, где хочет, цели для своих стрел, а мы оба уйдем. Повторяю, это женщина без сердца. Она стреляет птичек, пробуя, хорошо ли бьет ее оружие; а падет кто-нибудь, ей какое дело?.. Пойдем к Ягусе, это нас успокоит.

   По пути в квартиру доктора встретили его в обычном черном костюме и громадной шляпе. Он приветствовал их с веселым лицом. Тит сейчас же рассказал ему о начатом бюсте.

   - Да, да, - серьезно промолвил доктор Фантазус. - Она все та же, черта в черту, какой я ее знал при дворе покойной Клеопатры, та же. Но есть средство против нее.

   - Какое?

   - Я говорил вчера: презрение и насмешка! Единственное отверстие в ее сердце ведет этой дорогой, кто бы пожелал ее сердца.

   - Есть ли у нее сердце?

   - Есть. Но видите, сердце на сердце непохоже. Мы с Галеном делали опыты над человеческими сердцами. Не поверите, какое в них разнообразие. Не так разнообразны носы, рты и лица. Есть сердца большие, сердца малые, тесные, высокие, но узкие, широкие, но низкие, округлые, квадратные, треугольные, звездчатые, твердые и мягкие, губчатые и т. п. Случалось мне, однако, анатомировать людей, у которых совсем не было сердца, а на его месте была маленькая частица концентрированного мозга, который великолепно функционировал, производя одновременно кровь и мысль. Эти люди не обладали чувствами, но их холодные мысли все имели зато чувственную кровяную окраску: они прекрасно делали вид, что у них сердце. Знал я одну женщину, которая всю жизнь считалась самым нежным созданием: вздыхала, стонала, вращала глазами, казалось - страдала за всех, ради всех. Однако в жизни она ничего никогда не сделала для других иначе, чем языком, но ее эгоизм великолепно прикрывался нежностью, слезами и т. п. Она умерла, пользуясь репутацией самого нежного в мире создания; только после смерти мы убедились, что у нее не было сердца. В одну грудь ведет чувство, другие можно покорить мыслью, иные гневом. Есть женщины, которые начинают любить только, когда их ругают; более строптивых иногда приходится поколачивать. К женщинам, которых можно победить лишь превосходством холодной насмешки, принадлежит и каштелянша; но поверь же мне, это не очень-то любопытный экземпляр женщины. Глаза ее одни могли бы пригодиться для коллекции.

   - И линия профиля! - добавил Тит.

   - О эти линии вовсе не новы. После греческих медалей есть ли что-нибудь в этом роде новое и красивое? Сомневаюсь, в особенности, что касается профиля.

   - Чело, - ответил Тит, - чело красивое и возвышенное, которого не знала древность. Души и чела вообще недоставало языческому миру, но в женщинах Греции и Рима отсутствие чела наиболее сильно свидетельствует, что эта цивилизация отказывала им в душе и воле, в мысли. Древние красавицы почти лишены лба; они были поэтому немного животные. Есть лица, утверждающие, что лишь 1800 лет как появились наши красивые лбы; их создала новая эра, новые мысли, которые раздули и увеличили череп.

   - Может быть, - задумчиво ответил доктор Фантазус. - Но Сократ и Платон, даже Диоген, насколько могу себе это припомнить, имели красивые и высокие лбы.

   - Лысые; но у женщин в древности лоб отсутствует.

   - Отчасти это верно, так понимали женскую красоту без мысли. Но все-таки не думай, что медали, мозаики, статуи и т. п. памятники, замыкающиеся в определенных, принятых типах, были всей правдой о древности. Я, к_о_т_о_р_ы_й т_а_м п_о_б_ы_в_а_л, я видел красивые живые лбы, которым не дал бессмертия ничей резец. Таким было (простите! но что поделать против фактов?) чело матери Нерона, хотя на медальонах оно ничем не выделяется, чело героини Лукреции (какие противоречия!) и матери Гракхов.

   - Доктор, доктор! - воскликнул Тит. - Объясни же нам когда-нибудь пожалуйста, что значит эта твоя жизнь в прошлом? Что значит часто повторяемая фраза: "Я там побывал"?

   - Что? Что я там побывал действительно! - отвечал старик, стуча палкой о землю и стреляя глазами.

   - Но как?

   - Отправился душой и был.

   - А! Значит, только душой! Мы все там побывали понемногу таким образом.

   - О, н_е т_а-к! - перебил с улыбкой Фантазус. - Я был иначе... Знаю, - добавил он, подумавши, - что люди считают меня сумасшедшим; пусть говорят на здоровье. Но я вам повторяю, я знаю, что говорю: прошедший мир существует каким был, живет! Я это знаю. Каждый, кто нашел к нему путь, может туда пойти и посмотреть. Ни одно мгновение не кануло в небытие. Что жило, живет, может быть более прочно, более верно, чем то, что еще теперь прорабатывается, и что мы называем н_а_ш_е_й ж_и_з_н_ь_ю. Пророк заглядывает в будущее, пророк может побывать и в прошлом; так как все, что было, что есть и что будет, можно описать одним только е_с_т_ь. В середине этого неподвижного круга пробегает время, которое с высоты кажется неподвижным, а вблизи - мчащимся. Так мельничное колесо вращается, в своей скорости вращения, достигая почти неподвижности. Но вы меня не поймете! Оставим это! Оставим!

   Он заложил палку за спину, опустил голову, и так медленно они шли по направлению к дому доктора. Подошли к базальтовому сфинксу, и доктор с улыбкой указал на него Яну.

   - Такие люди, как Батрани, - сказал он, - или, вернее, Бат-рани должен был видеть в сфинксе символ женщины, не так ли?

   - Откуда ты это знаешь? - спросил Ян изумленный, чуть ли не с испугом.

   - Откуда? Я все знаю, - возразил доктор. - Или, по крайней мере немногого мне не хватает для этого. А сфинкс не есть сила воли женщины. Это символ всей языческой эры. Красивое лицо символизирует понятие красоты, чувство материальной прелести, чувство очертаний и формы; крылья означает поэтическое стремление ввысь этой эпохи, ее философские мечтания; тело животного означает отсутствие духа. Сама фигура, само уродливое соединение двух природ: человеческой и звериной, говорит нам ясно, что ревность делала из человека немного скота. Только с христианства начинается человек - дух. Боги, символы древности, одевались в звериные шкуры, чтобы явиться в соответствующем эпохе одеянии. Эта форма получеловеческая, полузвериная означает также сильную связь первобытных эпох со всей природой. Инстинкт, этот дар, утраченный с развитием разума, привязывал еще человека к груди матери природы, плодородного соска которой он не выпустил из уст до сих пор. Теперь у нас есть разум, но нет уже инстинкта. Правда ведь?

   Ян вздохнул, посматривая на сфинкса.

   - Сядем на крыльце, - сказал Фантазус, - и если вам интересно, я расскажу историю сфинкса. Тот, который перед вами, является изображением самого знаменитого фиванского сфинкса, которого Гесиод называет порождением чудовищ Ехидны и Тифона. Особенности фиванского: голова и грудь девушки, когти льва, тело собаки, хвост дракона, крылья птицы. Не изображение ли это натуры, головой которой является человек? Не знаю. Сердитая Юнона посылает его в Фивы: на Фикейской горе появляется всеуничтожающий сфинкс; он подстерегает прохожих и задает им загадки. Не так ли и природа подстерегает нас со своими вечными загадками и убивает, как сфинкс, тех, кто их не разгадал? Не так ли в последний день, когда человек разгадал природу? Ее таинственные и кошмарные чары исчезли с его глаз, как исчез сфинкс, когда Эдип сказал ему разгадку... Словом, загадкою сфинкса был ч_е_л_о_в_е_к. Так в человеке разрешается цель творения, вся природа. Сфинкс, как говорят, спрашивал прохожих: "Какое животное утром ходит на четвереньках, в полдень на двух ногах, а вечером на трех?" Эдип ответил: "Это животное - человек, в детстве ползающий, идущий самостоятельно в полдень жизни и опирающийся на палку в старости". А человек Эдипа - это была история трех эпох, непрерывно повторяющихся в истории человечества. Имя сфинкса происходит от греческого слова сфингейн, - поставить чем-нибудь в тупик; не мало тоже потрудилась древность и новая наука над разгадкой этого символического чудовища. Павзаний переделал сфинкса в дочь Лая, вооруженную тайной дельфийского оракула; другие сделали из сфинкса атаманшу разбойничьей шайки, опустошавшей Фиванские земли! Добряк Диодор, родоначальник тех, которые силятся все вывести из тела, поклялся, что находили живых сфинксов в стране троглодитов, немного больше обросших, чем на изображениях, но зато очень ласковых и весьма общительного характера. Грекам пришелся по вкусу фиванский загадыватель, и они его не раз изображали на медальонах Антиоха, на оловянных монетах острова Хиоса и т. д. Но они его переделали по-своему и далеки были от разгадки, какую содержало в себе чудовище. У греков сфинкс встал на ноги и не лежал спокойно, как в Египте. Впрочем, в древности, словно для того, чтобы нас спутать, это создание представляли в самых странных и разнообразных видах. Еще одна загадка! Сфинкс Геродота, андросфинкс, женщина в груди, самец в остальном туловище! Опять природа, которую они изображают, ясно видна в этом замысле. Есть андросфинксы бородатые, есть с человеческими руками, но вооруженные острыми и кривыми когтями. Какой-то умница археолог считал их изображением божества! Другой принял его за иероглиф, означающий время разлива Нила и говорящий символически народу: "Под таким-то знаком, в такое-то время будет разлив реки и принесет плодородие вашим полям". Но чего не придумают археологи и умные люди, которые хотят все истолковать на свой лад! Диодор, тоже для истолкования, сказал, что есть живые сфинксы. Что же касается оставшихся нам в наследство от древности, то ведь вы оба были в Риме и наверно видали базальтового сфинкса в вилле Боргезе и красного гранитного в Ватикане, и такого же в вилле Джулия. Знаменитый громадный сфинкс напротив второй пирамиды в Гизах представляет собою кусок отколовшейся скалы. В его хребте два выдолбленных колодца ведут в подземелья. Часто случается видеть на корналинах и старых стеклах сфинкса, опирающегося лапой на мертвый череп.

   - Я видел такого во Флоренции у маркиза Рикарди, - промолвил Ян. - Эта идея мне понравилась. Две великие загадки: природа и смерть, жизнь и кончина.

   - Да, да! - воскликнул Фантазус. - Жизнь опирается на смерть.

   В этот момент Ян положил руку на базальтового сфинкса, лежащего у крыльца, и живо спросил:

   - Но разве это базальт? Что-то мне не кажется? Это не древняя работа; разве превосходное подражание.

   - Пойдем, пойдем! - перебил доктор, увлекая Яна, и бросил на него пасмурный взгляд; тот не мог продолжать уже исследования. Одна фальшь, открытая в сфинксе, раскрыла ему глаза: он стал замечать, что также и статуэтки, костюмы, оружие доктора, в большинстве, по крайней мере, были тоже искусными подделками. Но он не решался это высказать. Даже негр, казалось, имел выкрашенное лицо, а из-под тюрбана выглядывала прядь гладких волос:

   Ягуся, видевшая их раньше в долгой беседе на крыльце, встретила в передней и поздоровалась с Яном, как со старым знакомым, ведя его за собой в свою комнату внизу. Доктор и Тит тоже пошли за ней.

   Комнаты Ягуси, после оригинальной залы Фантазуса, поражали своей простотой. Здесь нельзя было найти ничего особенного: пяльцы под окном, цветочные горшки, на полках, но с обыкновенными цветами, белая кроватка с крестом у изголовья, начатые женские рукоделия. Громадная клетка с гнездом голубей, открытая, занимала весь угол. Больше ничего.

   Свежий, душистый воздух входил в окно, открытое со стороны сада; тихо здесь было и уютно, а взгляд, встречая знакомые и приятные предметы, передавал душе впечатление тихой свободы и девичества. Доктор казался здесь как бы не на месте: он вертелся, казался расстроенным, скучным. Его фигура, так гармонирующая со странной меблировкой залы, здесь казалась совершенно чуждой, поражала как что-то фальшивое. Минуту спустя, увидев, что Ян облокотился на окно и поглощен разговором с Ягусей, Фантазус взял под руку Тита и сказал:

   - Пойдем ко мне, оставим их одних; я здесь словно обокраден.

   Впервые Мамонич входил в комнату доктора, столь же странно обставленную, как и зала наверху. Вторая комната сзади была заложена железным шестом и заперта громадным замком.

   В той комнате, куда вошли, стоял громадный стол и висело чучело аллигатора (как на старых картинах), и зуб какого-то допотопного гиганта. У стен стояли шкафы с банками, баночками и целой аптекой; наверху в больших стеклянных сосудах мокли чудовищные животные и странные плоды. Высокое кресло стояло у стола, два поменьше рядом.

   - Сядем, - сказал доктор. - Это моя рабочая комната; дочери никогда сюда не вожу. К чему ей грязные тайны жизни! Беден тот, кто должен в них углубиться! Заглядывает в чужие кишки, а своими переваривать не может. Естество страшно, чудовищно часто на глаз, а красиво; но красоту в чудовищах и неудавшихся его плодах заметит только глаз мудреца. Юности достаточно видеть все извне и верить во всеобщую гармонию, в чудесное великолепие природы; зачем ей заглядывать вовнутрь? Она бы мучилась, пытаясь найти привлекательность в людях, творениях, непонятных для нее событиях, непонятных, и в тоже время страшных и громадных. Это возраст, который не годится отравлять более суровыми мыслями... Мы и так ведь слишком рано пробуждаемся!

   Эти слова доктор Фантазус договаривал с оттенком печали, когда с шумом остановился у дверей экипаж и лакей в ливрее закричал у дверей:

   - Здесь доктор?

   - Я здесь! От кого?

   - От каштелянши...

   - Хм! Что с ней? Больна?

   - Не знаю! Больна! Меня прислали за вами.

   - Лежит?

   - Нет, ходит, но в жару и быстро произносит какие-то непонятные слова.

   Доктор взял шляпу, палку, баночку и уехал, говоря Титу:

   - Ждите меня.

   Тит пошел в комнату Ягуси, где нашел тех все еще у окна играющих с голубком, напоминавшим им первое знакомство. Они не тронулись с места, видя его входившим.

   Не мешая им разговаривать, он уселся у стола и стал перелистывать книги с картинками, которых там было полно. Великолепные старые гравюры, данные доктором Ягусе для забавы, и пауки были для Мамонича достаточным развлечением.

   - Что с доктором? - спросил Ян после некоторого времени.

   - Поехал к больному.

   - Как это странно, - шепнула с улыбкой Ягуся, - моего бедного отца все считают ненормальным; но когда кому худо, каждый в отчаянии приглашает его к себе.

   Карета с Фантазусом остановилась у дворца Огинских. Медленно, важно вошел странный доктор в зал. Одна лампа горела в алебастровом сосуде, слабо освещая комнату. Эльвира быстро ходила, заложив руки, с растрепанными волосами, блестящими глазами; на лице горели два красных пятна; небрежно наброшенное белое платье было помято.

   Доктор остановился у порога и спросил по-французски:

   - Меня сюда приглашали?

   Услышав голос, каштелянша вздрогнула, подошла, внимательно всмотрелась, покачала головой, казалось кого-то узнавала, и сомневалась, не ошибается ли.

   - Кто вы? - спросила в свою очередь.

   - Доктор Фантазус.

   - Доктор! - с ироническим смехом вскричала женщина, подходя к нему поближе и опять всматриваясь. - Вылечи же меня от моей болезни... Скучаю, скучаю, умираю, свет мне надоел... жизнь тянется! Все известно, все испробовано, ничто не влечет... А здесь, - указала на сердце, - пусто, нудно... отчаяние!.. И, - вдруг добавила, - говорят, что я похожа на Аспазию!

   - Это неправда, - ответил серьезно Фантазус, как бы всматриваясь в нее, - Аспазия была гораздо красивее и ей жизнь не наскучила, что служит также доказательством большего рассудка.

   - Доктор! Что это?

   - Истинная правда! Я знал лично Аспазию: между нею и вами нет ни малейшего сходства.

   - Я больна, больна! Спаси меня! Посоветуй мне!

   - Вы не больны телом, ваша болезнь в душе, - в глазах... - добавил он тише.

   - В глазах!

   - Да, вся ваша жизнь перешла во взгляд, да напрасно - вот и болезнь. Вы не высмотрели того величия, того трона, тех почестей, которые вам снились, когда...

   - Доктор! Что это! Откуда вы меня знаете?

   - Я? Мы незнакомы.

   Каштелянша смотрела на него с испугом; он продолжал:

   - Притом у вас нет сердца.

   - У меня нет сердца! У меня его слишком много! Я столько страдаю!

   - Сердце вы имеете только для себя! Только для своего страдания. Головой вы страдаете больше, чем сердцем: чем грешили, тем болеем.

   - Доктор! - воскликнула сердито женщина, - я вас пригласила для совета, а не за тем...

   - Я и даю советы.

   - Лекарство! Дай мне лекарство!

   - Будет и лекарство, дайте посмотреть пульс. Он придержал ее за руку:

   - Скверный пульс; вы сердитесь на свои глаза, на свою судьбу и немного на Аспазию.

   - Вы это узнали от негодного ремесленника, который меня так рассердил.

   - Я это знаю по пульсу. Но будем говорить о лекарстве. Вам надо любить, и все это пройдет. Сердце может образоваться и вы будете спасены; постарайтесь. Но прежде всего избавьтесь от сгущенного эгоизма, если можно. Все могущественные организмы, в силу общего закона, чем сильнее, тем больше подчиняются эгоизму. Эгоизм это инстинкт жизни и существования; чем больше, сильнее существование, тем больше в нем эгоизма. Но надо с ним бороться и переделывать его в человеческую любовь; распространить это чувство на людей. Избавитесь от эгоизма, и будете здоровы. Вам нужно любить - повторяю.

   - Я вас не понимаю.

   - Вы меня не понимаете! - Он улыбнулся. - Ну, я буду говорить более понятно. У вас есть мать.

   Каштелянша в ответ на это побледнела и закрыла лицо руками.

   - У вас есть сестра, - добавил доктор; - у вас есть отец.

   - Доктор, кто вам это сказал? Кто вы?

   - Доктор. У вас есть муж!

   - О, муж! - женщина пожала плечами. - Такой муж!

   - Он лишь слишком добр.

   - Но кто вы такой? - воскликнула опять каштелянша. - Дьявол?

   - Нет, только доктор. Вы жалуетесь на болезнь - скуку, на несносную жизнь, на внутреннее страдание. Почему же свой взор вы не направите на бедную, покинутую мать, нуждающуюся, забытую вами, которую вы оттолкнули? На сестру, которая почти в нищете? На седого отца, который протягивает за тобой руки в чужую страну, благословляя неблагодарное дитя?

   - Доктор! - воскликнула испуганная каштелянша, всматриваясь в него все пристальней. - Я тебя знаю, я тебя видела, ты...

   - Здешний врач, и мы совсем не знаем друг друга.

   - О, можно с ума сойти! - хватаясь за голову, вскричала женщина. - Непонятно! Немыслимо!

   - Полюби! - повторил Фантазус. - Отца, мать, сестру, мужа, кого-нибудь, но только люби другого, а не себя одну. Не считай себя лучше других за то, что Бог дал тебе красивые черные глаза и черную, как они, душу.

   - Это какой-то сумасшедший! - перебила обиженная, но встревоженная Эльвира.

   - Да, это все мне говорят, - спокойно ответил Фантазус.

   - Кто привез этого господина? Кто его позвал?

   Каштелянша позвала слугу и тот сказал:

   - Люди указали его, как наилучшего врача; я думал...

   - Отвезти его обратно! - гордо воскликнула женщина. Доктор молча поклонился; каштелянша бросила ему три червонца, робко смотря в глаза.

   - Мой совет стоит по крайней мере тридцати или - ничего! - сказал Фантазус и собрался уходить.

   Она быстро схватила мешочек и, сунув в руку старика, сама отступила.

   - Будьте здоровы.

   - Были бы вы здоровы! - ответил доктор,

   Карета понеслась, и Фантазус уехал, с улыбкой поглядывая на мешочек и червонцы.

   Войдя в комнату Ягуси, он нашел еще Тита у камина, облокотившегося и в раздумье, а Яна с дочерью в окошке, склонившихся друг к другу и нашептывающих друг другу сладкие слова юности.

   - Слава Богу, двое здоровых, - сказал он войдя. - Ян спасен. И каштелянша тоже, - добавил он, наклонясь на ухо Мамоничу.

   - Что же с ней?

   - О, пустяки. Вспыхнувший эгоизм поразил место, где должно было быть сердце; прилив мысли и чувств в голову; воспаление, обычно бывающее у тридцатилетних дам. Мы называем его технически Febris climacterica, {Климактерическая лихорадка (лат.).} так как обыкновенно болеют им дамы в возрасте от 28 до 30 лет.

   Этим разговор кончился, и доктор повел всех в сад на реку. Там, указывая на усеянное звездами небо, с самым серьезным видом стал рассказывать о своих путешествиях по планетам и глубинам эфира.

   - Представьте себе, - сказал он, наконец, - что однажды (у каждого имеются свои странности) мне захотелось непременно полететь выше, чем достигает человеческая мысль, в пределы небытия, за миры, за свет, в вечную ночь. А! Не смогу описать то, что я там видел! В этой темноте, в глухом вечном молчании, в абсолютном небытии смерть всецело охватила меня, я думал, что погибну, овеянный этой холодной и пустой атмосферой, уничтожающей все, что в нее попадет. К счастью, я был еще одной ногой в мире жизни и имел время из небытия отступить назад! Я только голову погрузил в него; еще до сих пор она у меня болит! А, а! Это ужаснее ада. Представьте себе молчание, темноту и пустоту, ничего и ничего! а среди этого существо, как я, живое и чувствующее, что никто его не видит, никто не слышит, что оно само пропало навеки. Да, это глупое любопытство едва меня не погубило, но я вовремя ушел назад.

   Ян и Ягуся, слушая, вздрогнули.

   - Но как мне стало весело, когда я вырвался из объятий небытия и увидел первый шар, несущийся в светлых уже для меня эфирных пространствах! Я упал на него как пуля и нескоро согрелся, нескоро избавился от страха. Сто лет я купался в жаркой жизни на раскаленной комете во время ее путешествия от солнца до солнца (так как вам наверно известно, что кометы своей эллиптической орбитой соединяют два солнца). Наконец, я протрезвился, но когда вспомню, еще дрожь меня пробирает.

   - Ну, доктор, ты рассказываешь нам прелестные басни, - перебил Тит; - а не побывал ли ты когда-нибудь на одной из тех туманных звезд, которые до сих пор представляют собою загадку?

   - Какую загадку? - спросил Фантазус. - Это несчастные неоконченные творения сидерального мира! Никакой здесь нет тайны. Некоторые из них наподобие полипов имеют в себе несколько очагов, несколько узлов, пока из них не сформируется один, а тогда превратятся в законченное существо, полное, с одним мозгом, головой, сердцем. Миры похожи на создания нашей земли различных ступеней организации. Луны ходят со своими планетами, не отделяясь от них, как здешние цветы. Это небесные цветы... бедные рабские создания. Когда созреют и увянут, - кто знает? - могут упасть на землю. В доисторическое время одна такая луна упала на нашу землю и следы этого остались в великих горных цепях. Я лично наблюдал это. Наша славная современная луна, одно из самых мирных существ, какие я знаю на небе (болеет только прыщами, то есть вулканами, которые портят ей кожу), тоже слегка пополам треснувшая, как знать, долго ли продержится? Гельвеций первый увидел на ней эту трещину, но никто ему