Кервуд Джеймс Оливер - Золотая петля

в намерениях Брэма, он услышал, как человек-волк запирал за ним калитку.

   - Входите, - сказал Брэм, - а то мне нужно впускать сюда волков.

   Тогда Филипп понял. В пространстве между изгородью и избушкой помещались волки, и Брэм дождался, когда Филипп войдет в избушку, чтобы впустить их сюда. Филипп отвернулся, чтобы не выдать своего испуга. От калитки до крыльца избушки была протоптана в снегу тропинка, и он с горьким чувством заметил на ней следы от маленьких женских ног. Но даже и тогда он не хотел верить тому, что так упорно и настойчиво предполагал. Почему бы этой женщиной не могла быть индеанка, которая жила вместе с Брэмом, или эскимосская девушка, которую он купил где-нибудь за Полярным кругом?

   Он молча подошел к двери. Он не постучался в нее, а прямо отворил и вошел.

   Все время стоя у калитки, Брэм дождался, когда он войдет в избушку, и когда Филипп наконец утонул в ее глубине, он откинул голову назад и стал так весело и победно хохотать, что даже его усталые звери насторожили уши и стали прислушиваться.

   И как раз в эту самую минуту Филипп уже стоял лицом к лицу с тайной золотых волос и сплетенной из них петли.

   Филипп вошел в избушку Брэма Джонсона с западной стороны. С восточной же стороны через единственное окошко в нее врывался свет от тусклого северного солнца и отражался на противоположной перегородке. В этой перегородке была дверь, и как раз в двери стояла девушка.

   Когда Филипп увидел ее, то она вся была залита светом, и первое его впечатление было таково, что вся ее голова, точно облаком, была покрыта великолепными волосами, из которых и была сплетена знаменитая золотая петля. Он заметил по остаткам от некоторых прядей этих волос, что таких силков было сделано уже довольно много и что, по-видимому, Брэм Джонсон употреблял их для ловли зверей. Вторым его впечатлением было то, что своим появлением он помешал ей одеваться и что она была поражена, когда увидела его прямо перед собой.

   Затем с крайним волнением он прочел все то, что было написано у нее на лице. У него даже похолодела кровь. Он никогда еще не видел таких глаз. В них светилась душа, перенесшая тяжкие муки. Она была бледна как смерть. Ей можно было дать на вид лет двадцать, не больше, но от пережитого и переживаемого ада она казалась старше. Видно было, что она находилась в постоянной агонии и желала смерти.

   - Я, кажется, вас побеспокоил, - обратился к ней Филипп. - Я - Филипп Брант, офицер пограничной стражи...

   Он не удивился, что она ему не ответила. В эти два-три момента он прочел всю ее историю у нее по лицу так ясно, как если бы она сама рассказала ему ее на словах. Он не стал задавать ей вопросов, ни о чем не расспрашивал ее, потому что никаких сомнений для него уже не существовало. Он знал только одно, что должен теперь убить Брэма Джонсона во что бы то ни стало, как только представится для этого первый удобный случай.

   Девушка не двигалась, а только глубоко и горько вздохнула. Когда он повторил ей те же самые слова, которые сказал уже при входе, то заметил в ее глазах выражение испуга. Как вдруг она подбежала к окну, ухватилась за подоконник и выглянула на двор. В это время Брэм перегонял через калитку во двор своих волков. Когда она обернулась снова к Филиппу, то вид у нее был такой, точно ей угрожали плетью. Это удивило и заинтересовало его. Когда он подошел к ней, то она вдруг отпрыгнула от него. И его поразило в ней то, что при ангельском выражении ее лица на нем были написаны ужас и безумие. Она протянула вперед голые руки, чтобы не дать ему подойти к ней, и вдруг громко и как-то дико вскрикнула.

   Этот крик подействовал на него как револьверный выстрел. Он почуял, что это она хотела ему что-то сказать, но ровно ничего не понял. Он расстегнул на себе полушубок и показал ей форменные пуговицы своей служебной тужурки. То, как она к этому отнеслась, поразило его даже больше, чем ее страх перед ним, и ему вдруг пришло на ум, что она испугалась его только потому, что он целые две недели не брился и уже успел обрасти лохматой бородой. Она боялась его так же, как и Брэма, пока не увидела его формы.

   - Я - Филипп Брант, - снова повторил он. - Я - офицер пограничной стражи. Я нарочно пришел к вам, чтобы оказать вам помощь, если она вам нужна. Я давно бы уже мог арестовать Брэма или отправить его на тот свет, но я не сделал этого со специальной целью, чтобы иметь возможность добраться до этой его хижины. То есть, я имел в виду именно вас. Почему вы здесь, у этого сумасшедшего, и к тому же преступника?

   Она внимательно вслушивалась в его слова, и на ее бледном до сих пор лице вдруг появился румянец. Он заметил, что в ее глазах уже перестал светиться страх и что она тоже, со своей стороны, заинтересовалась, Но в это время со двора послышались крики Брэма. Девушка опять бросилась к окну и выглянула на двор. Затем она вдруг заговорила быстро и пылко на каком-то языке, который оказался для Филиппа такою же загадкой, как и ее пребывание в хижине у Брэма Джонсона. Она догадалась, что он ее не понимал, и вдруг подбежала к нему, приложила палец сперва к его губам, потом к своим и потрясла головой. Он ясно видел, как сильно она была возбуждена, но ничего не мог поделать: он поневоле должен был оставаться немым. Она старалась сделать так, чтобы он хоть что-нибудь понял из того, что она говорила, но она объяснялась на таком языке, какого он ни разу в жизни не слышал. Он смотрел на нее во все глаза, как дурак, и ему стыдно было своего невежества.

   Затем за дверью послышался стук шагов Брэма. Он отряхивал ноги от снега. Тотчас же прежнее выражение появилось в глазах у девушки. Прежде чем успела отвориться дверь, она бросилась в ту комнатку, из которой появилась в первый раз, и ее золотые волосы облаком поднялись вокруг ее головы, когда она бежала.

   Дверь отворилась, и Брэм вошел. Пока она затворялась, Филипп увидел через щель, как сунулись было вслед за ним в хижину и голодные волки. Брэм втащил с собою и весь тот груз, который находился на санях. Он спустил его на пол и, даже не взглянув на Филиппа, пристально посмотрел на дверь в соседнюю комнатку.

   Целую минуту оба они простояли молча и не двигаясь. Если бы у Филиппа было оружие, то он немедленно прикончил бы Брэма, так как ему не понравилось то выражение, с которым человек-волк смотрел на дверь в соседнюю комнату. Но что он мог сделать голыми руками с сумасшедшим гигантом?

   А затем произошло то, от чего Филипп чуть не вскрикнул, - так стала изменять ему его нервная система. В двери появилась девушка и с улыбкой и с весело заблиставшими глазами направилась прямо к Брэму. Она протянула вперед руки и заговорила. Филипп не мог понять ни одного слова из того, что она произносила. Это был не индейский и не эскимосский язык и, во всяком случае, не французский и не немецкий. Ее голос был чистый и нежный. Правда, он немного дрожал, и она задыхалась от волнения. Она уже была причесана, и цвет лица у нее уже не был таким бледным. Она походила на старинный портрет. И, глядя на нее, Филипп мог бы дать руку на отсечение за то, что в ней не было ни малейших признаков, которые указывали бы, что она была северянкой. Он перевел глаза на Брэма. Человек-волк как-то сразу преобразился. Глаза у него блестели, на безобразном лице светилась чисто собачья радость, и губы его шевелились так, точно хотели повторять то, что она ему говорила.

   Неужели он ее понимал? Неужели тот странный язык, на котором она говорила, был родным и для него? Сперва Филиппу показалось, что это действительно было так, но его еще более взволновало то, что девушка, по-видимому, была рада возвращению Брэма. И с бьющимся сердцем он стал ожидать, когда наконец заговорит сам Брэм, и что станет делать.

   Когда девушка перестала говорить, ей стал отвечать человек-волк и таким тоном, что можно было понять, что он торжествовал. Он поставил к себе на колени лукошко и, все еще что-то ворча себе под нос, стал выкладывать все его содержимое на пол.

   Филипп посмотрел на девушку. Она стояла, прижав руки к груди, и во всей ее позе и на лице так и светилась безмолвная просьба к нему, чтобы он ее понял. Тут-то, в одно мгновение, точно на ладони, и предстала перед ним вся ужасная правда. По каким-то особым соображениям она насильно заставляла себя улыбаться, нарочно напускала на себя радостное выражение и против воли старалась говорить как можно больше и веселее. И теперь она хотела, чтобы Филипп понял, почему она так делала, и, указав на Брэма, который в это время, стоя на коленях и низко опустив голову, возился с лукошком, она тихонько ему сказала:

   - Tossi, tossi - han er tossi! [Сумасшедший, сумасшедший - он сошел с ума! (дат.).]

   Но бесполезно. Он все равно ее не понял и даже не мог скрыть от нее своего смущения. На него вдруг нашло вдохновение. Брэм сидел к нему спиною, и он указал на сложенные у печки поленья дров. Его мимика была ясна. Может ли он сейчас же, сию минуту размозжить этому человеку голову вот этим самым поленом?

   Она поняла его и содрогнулась. Отрицательно закивала головой. Сказала несколько непонятных слов, затем, указав опять на Брэма, повторила:

   - Tossi, tossi - han er tossi!

   Она вдруг подняла кверху руку и постучала себе пальцем по лбу. Потом закатила глаза. И он понял тогда все. Она этим подтвердила ему то, что он знал уже и сам: что Брэм Джонсон был сумасшедший, и, в свою очередь постучав пальцем по своему лбу и указав на Брэма, он тоже повторил ее слова:

   - "Tossi, tossi!"

   Да, так оно и было. Вздох облегчения вырвался у нее из груди. Значит, Филипп наконец ее понял вполне. Она боялась, как бы он не убил больного, и теперь была рада, что он уже не причинит ему вреда.

   В то время, как Брэм поднимался на ноги, все еще разговаривая о чем-то с самим собою, великий и неразрешимый вопрос вдруг всею тяжестью свалился на голову Филиппу: кто была эта девушка? Кем она была для Брэма Джонсона и почему так желала, чтобы он его не убивал?

   И вдруг увидел, с какою жадностью она стала смотреть на разложенные перед нею съестные припасы.

   В ее глазах светился голод. Он был такою же частью ее, как безумие частью Брэма. Во всяком случае, то, что Филипп прочитал сейчас по ее лицу, поразило его больше, чем то, о чем он догадался по лицу Брэма. Точно завеса вдруг спала с его глаз, обнажив перед ним настоящую, жестокую правду, которой все-таки не поверил бы никто, и те адские мучения, которые она пережила. Она была голодна. Кроме мяса, она ничего не ела. Теперь-то он понял, почему Брэм уезжал от нее так далеко на юг и почему так нагло отнял у него его запасы. Он это делал, чтобы что-нибудь добыть для девушки. А она только ожидала возможности, чтобы броситься на колени перед всеми этими пакетами, и только стыдилась Филиппа. Его глаза встретились с ее глазами, и он увидел, что она сама сознает это, по тому румянцу, который вдруг разлился по ее лицу. Женский инстинкт подсказал ей, что она этим выдала себя, как животное, и что теперь он заметит в ней что-нибудь такое, что будет казаться ему похожим на сумасшествие Брэма.

   Он выступил вперед и положил ей руку на плечо, сказав:

   - Сейчас я займусь приготовлением завтрака, не желаете ли вы мне помочь?

   Пока Филипп не почувствовал под своей рукой теплого, трепетавшего плеча девушки, он и не воображал, на какой редкий случай он наткнулся. Он вдруг прямо обратился к Брэму, так как тогда еще не был убежден вполне, что человек-волк действительно был сумасшедшим, - и импульсивно протянул руку вперед.

   - Брэм, - воскликнул он, - она голодает! Теперь я знаю, почему ты обобрал меня! Но почему же ты мне ничего не сказал об этом? Почему ты скрыл от меня то, что она здесь, и не говоришь мне и теперь, кто она и зачем ты меня сюда привез?

   Он ждал ответа, но Брэм смотрел на него в упор и молчал.

   - Я вовсе тебе не враг, - продолжал Филипп. - Я...

   Он не мог докончить своей фразы, потому что по всей комнате вдруг прокатился безумный смех Брэма. Сейчас он показался ему еще более ужасным, чем там, в пустынях Баррена, или в лесу, и он почувствовал, как стоявшая рядом с ним девушка задрожала. Ее лицо приходилось ему как раз к плечу, и он увидел, что она побледнела как смерть, и все-таки, несмотря на это, стала улыбаться. А Брэм все еще продолжал хохотать, и глаза его светились зеленым огнем, и с таким ужасным смехом он подошел к печи и стал подкидывать в нее хворост. И чем дольше он смеялся, тем девушка становилась все бледнее и бледнее. И все-таки улыбалась! Больше уж Филипп не спрашивал, кто она и почему находилась именно здесь. Его поразило именно то, что она была здесь и что ее измученная душа, глядя на него вот через эти самые ее глаза, синие как два великолепные аметиста, говорила ему, что Брэм извлекал из нее выгоду. И Филипп напряг мускулы, увидев громадную фигуру, наклонившуюся над печью. Представлялся удобный случай. Один прыжок - и он уже схватит за горло этого негодяя. Имея на своей стороне такое преимущество, Филипп рассчитывал, что шансы в борьбе будут одинаковы.

   Вероятно, девушка догадалась, что было у него на уме, потому что вцепилась в его руку еще раньше, чем он успел двинуться с места, и оттащила его от Брэма, сказав ему что-то на языке, которого он не понимал. Брэм отошел от печки, взял ведро и, даже не взглянув на них, вышел из избушки. Они услышали, как, выйдя к своим волкам, он что-то им рассказывал и громко смеялся.

   Опять умозаключения посыпались на Филиппа как из рога изобилия. Тотчас же по уходе Брэма девушка дала ему понять, что Брэм ее не обижает. С почти истерическим волнением она старалась добиться от Филиппа, чтобы он это понял, и наконец, схватив его за руку, потащила его к себе в комнатку через занавешенную шкурой дверь. Она объяснялась мимикой не хуже, чем на словах. Она показала ему все, что сделал для нее Брэм. Он отгородил для нее вот эту комнатку, поставив новую перегородку, и Филипп заметил, что она была срублена еще из свежего леса. Кроме тянувшейся вдоль стены скамьи, Брэм сколотил для нее еще и топорный стул и сосновый столик и разостлал по полу с полдюжины медвежьих шкур. Кой-какая одежда висела на стене - меховой капюшон и толстый непромокаемый плащ - и что-то еще было завязано в узел и лежало в углу.

   - Кажется, я начинаю понимать вас, - обратился к ней Филипп, посмотрев ей прямо в голубые глаза. - Вы хотите, чтобы я не убивал Брэма Джонсона, когда он вернется обратно или когда-нибудь в другое время, и силитесь доказать мне, что он не причиняет вам зла. А почему вы боитесь его до глубины души? Я знаю это. Не обманете. Только несколько минут тому назад бы были бледны как смерть, а сейчас... сейчас сразу похорошели. Теперь слушайте, милая, что я вам скажу...

   Ему было приятно, что она старалась не пропустить ни одного его слова и придвинулась к нему совсем близко, вперив в него свои большие, блестевшие глаза.

   - Я влопался, - продолжал он с откровенной улыбкой. - По крайней мере, в настоящую минуту. Меня провели за нос. Возможно, что я поглупел так же, как и Брэм, но только сейчас этого еще не сознаю. Я отправился на поиски двух индейцев, а наткнулся на Брэма. Попав к нему сюда, я наткнулся на вас и в первую же минуту, увидев перед собою вас вот в этой самой двери, вынес такое впечатление, точно вы ожидали появления дьявола из преисподней. И если вы действительно не боитесь Брэма и он не обижает вас, то почему же именно сейчас, в его отсутствие, вы сразу так переменились? Я ошеломлен этим. Повторяю, я совершенно сбит этим с толку. Я дал бы миллион долларов, чтобы только высказался Брэм. Я ведь все время не спускал с вас глаз. Вы увидите, что этот румянец тотчас же сбежит с вашего лица и сердце перестанет у вас биться от страха, как только он сюда войдет. И вы еще хотите убедить меня в том, что он вас не обижает? Да оставьте, пожалуйста!

   На ее лице появилось отражение какой-то внутренней перемены, которая неожиданно вдруг захватила и его.

   - Вы сейчас находитесь за добрых полторы тысячи миль от людей, у которых такого же цвета волосы и глаза, как и у вас, - продолжал он, высказывая свои мысли вслух, точно это хоть сколько-нибудь могло бы пролить свет на интриговавшую его тайну. - Если бы вы были брюнеткой, - ну, тогда другое дело. Но ведь вы же не брюнетка. Вы - светлая блондинка, золотая, и у вас белый цвет лица. Ну не мучьте же меня, дайте мне идею! Кто вы, откуда и как сюда попали?

   Он ждал от нее ответа, а она только ему улыбалась. Что-то страдальческое было в ее улыбке. Точно ком вдруг подкатил ему к горлу, и он на некоторое время совершенно позабыл о Брэме.

   - Ведь вы не поняли ни единого слова из того, что я сейчас говорил, - обратился он к ней, схватил ее за руку обеими руками и крепко ее пожал, - не правда ли? Ни единого слова! Но мы все-таки понемногу добьемся своего. Мы научимся понимать друг друга. Я догадываюсь, что вы здесь уже давно и, кроме мяса, да еще и без соли, не ели больше ничего. Я ведь заметил, как вы бросились ко всем этим пакетам, которые валяются вот там на полу. Давайте же примемся за завтрак!

   Он вывел ее в соседнюю комнатку, и она охотно стала помогать ему поднимать с полу закуски. Он почувствовал, что какая-то невыносимая тяжесть вдруг свалилась у него с плеч, и все продолжал и продолжал ей говорить, приготовляя в то же время и завтрак, которого она так нетерпеливо ожидала. Он старался не глядеть на нее. Он вдруг стал чувствовать какое-то новое возбуждение, какую-то теплоту, которая разливалась по его телу. Это было какое-то новое, приятное ощущение, нечто такое, чего он не мог объяснить себе в настоящую минуту. Только он знал, что это случилось с ним потому, что она ясно дала ему понять, что Брэм ее не обижал.

   - Иначе бы я размозжил ему голову, когда он сидел здесь, нагнувшись над печкой, - продолжал он, приготовляя в своей кастрюльке какое-то кушанье из. сухого картофеля.

   Он поднял на нее глаза. Она весело следила за его движениями и смотрела на картофель, раскрыв рот. Она показалась ему очень красивой. Он знал, что она все бы отдала, чтобы только его понять. Коса свесилась у нее с плеча. Она была толщиною в руку и не доплетена до конца. Он никогда еще не видел таких мягких, пушистых и отливавших золотом волос. Затем он вдруг выпрямился, его что-то осенило, и он показал на себя пальцем.

   - Я - Филипп Брант, - сказал он, - Филипп Брант, Филипп Брант, Филипп Брант!..

   Он повторял свое имя и все время указывал на себя пальцем. Вдруг лицо ее просияло. Точно сразу разрушилась вдруг стена, которая стояла между ними. Медленно, ясно и отчетливо она повторила его имя и затем улыбнулась и указала пальцем на свою грудь:

   - Селия Армин! - сказала она.

   Он чуть не перепрыгнул от радости через печь, хотел схватить ее за руку и пожать ее, но в это время стала подгорать его картошка. Селия Армин! Он мешал свою картошку и то и дело повторял это имя, и всякий раз, как произносил его, она одобрительно кивала ему головой. Он решил, что это было французское имя, но по-французски, к сожалению, он не знал.

   Тогда он снова сказал:

   - Селия!

   Она тотчас же ответила ему:

   - Филипп!

   Послышались шаги. Это возвращался в хижину Брэм. Сопровождаемый воем и рычанием волков, он топором стряхнул с сапог снег и вошел. Филипп не обернулся в его сторону. Он не посмотрел даже, какой эффект произвело возвращение Брэма на Селию Армин. Он нарочно углубился в свою работу. Даже стал посвистывать. А затем, в последний раз помешав картофель, он указал на кастрюльку, в которой уже стал пузыриться кофе, и сказал ей:

   - Помешайте кофе, Селия. У меня уже все готово!

   И только сейчас он исподтишка на нее посмотрел. Хорошее настроение и цвет лица у нее сняло как рукой. Она приняла с печки кастрюльку с кофе и поставила ее на стол.

   Тогда Филипп посмотрел и на Брэма.

   Он все еще стоял спиной к двери. С тех пор, как он вошел в горницу, он не тронулся с места и как-то глуповато смотрел на происходившую перед ним сцену. В одной руке он держал ведро с. водой, в другой - замороженную рыбу.

   - Опоздал с рыбой, Брэм! - крикнул ему Филипп. - Нельзя же заставлять нашу даму так долго ждать! К тому же я думаю, что ты так уже закормил ее мясом и рыбой, что у нее лезут на лоб глаза. Садись с нами завтракать!

   Он выложил на оловянную тарелку горячий картофель, поджаренные лепешки и рис, сваренный еще накануне, и все это поставил перед девушкой. Затем наполнил тарелку для Брэма и, наконец, и для себя. Брэм не тронулся с места. Он все еще стоял у двери с ведром и рыбой в руках. Как вдруг он опустил их на пол и с рычанием, которое, казалось, вылетало у него из самой глубины груди, подбежал к столу и своей громадной рукой схватил Филиппа за руку и сжал ее так, что тот чуть не вскрикнул от боли. Все время не спуская глаз с девушки, он оттащил Филиппа назад и обе тарелки придвинул к ней.

   - Мы будет есть мясо, мсье! - сказал он строго.

   Глаза ее засветились торжеством. Она была теперь уверена, что Филипп должен был понять наконец то, в чем она старалась его убедить, а именно что, несмотря на свое безумие, Брэм обращался с ней хорошо. И Филипп понял ее и не смог удержаться, чтобы не пожать Брэму руку. Но тот даже и не заметил этого его порыва. Когда Филипп принялся за приготовление рыбы, он отошел к стене, и, чисто по-индейски, сел около нее на корточках. Он все время смотрел на девушку, пока она ела и пока Филипп не изжарил наконец рыбу. Когда же Филипп пригласил его к завтраку, то он поднялся, взял то, что осталось у него от окороков карибу, и снова вышел из хижины.

   Минуту спустя до Селии и Филиппа донеслись со двора его дикий хохот и злобное ворчание волков.

   Едва только захлопнулась за Брэмом дверь, как Селия Армин уже подбежала к Филиппу и потянула его за руку к столу. Под мучительным в течение целого получаса наблюдением Брэма она ела свой завтрак так, точно ничего и не подозревала, но стоило ему только выйти, как она уже настаивала на том, чтобы Филипп подбавил к своей рыбе еще и картошки, взял бы лепешку, и налила ему чашку кофе.

   - А вам бы не хотелось оставлять меня без завтрака? - улыбнулся он ей и почувствовал вдруг желание схватить ее за голову, притянуть ее к себе и поцеловать. - Но вы обо мне не беспокойтесь. Я уже достаточно поел вот этой лепешки, - и он показал ей обгрызенный кусок. - Я ел ее и вчера, и сегодня, и утром, и вечером, так что она стоит у меня уже вот здесь! Даже надоела. Рыба Брэма вкуснее.

   Пока он ел, она сидела против него, и он имел возможность присмотреться к ней поближе, почему и не торопился оканчивать свой завтрак. Его поразило то, что она так сразу похорошела, и теперь уж он был вполне убежден, что она - не северянка. Да, ей было не более двадцати лет. Пожалуй, и весу в ней было пуда три... Ну, фунтов на пять больше или меньше. Такого веса у здешних девушек ее лет не бывает. Она была здесь на чужбине, совершенно одна; одна как перст, на самом краю света. Пожалуй, легче было бы найти в этих краях бальное платье из крепдешина или фарфоровый сервиз, чем ее. Она сидела против него и представляла собою неразрешимую для него загадку. И она же сама и желала дать ему ее решить. Он видел это по ее глазам, по тому дрожанию, которое слышалось в ее голосе. Она не знала, с какой стороны к нему подойти, чтобы он понял наконец, кто она, как она попала сюда и чего от него ждала. Он не говорил по-французски, а она не понимала по-английски, и нужно было найти какой-то третий язык, который был бы понятен обоим.

   Он подумал о золотой петле. Вот где нужно искать настоящий ключ к разгадке этой тайны! Он встал из-за стола и подвел девушку к окну. В дальнем углу двора стоял Брэм и бросал куски мяса окружавшей его дикой орде волков. С удовольствием Филипп заметил, что Селия поняла, что он хотел обратить ее внимание именно на Брэма, а не на волков. Затем он стал расплетать ей волосы. Она с удивлением посмотрела на это. Он отделил от косы небольшую прядь, разделил ее на три части и стал сплетать из них канатик, причем он вышел у него несколько толще, чем у Брэма в его золотой петле. Потом он указал пальцем на этот канатик и сразу же и на Брэма - ив один момент лицо ее просияло. Она поняла!

   Она ответила ему также пантомимой. Для того, чтобы сплетать петли для ловли кроликов, волосы с ее головы срезали оба: и она и Брэм. Срезали несколько раз, так как силков требовалось много. Она наклонила голову и указала ему те места, на которых были вырезаны пряди толщиною в палец.

   Филипп от разочарования вздохнул. Она не сообщила ему ровно ничего нового, за исключением разве того, что силков требовалось много.

   Он хотел заговорить, но взглянул на нее и вдруг замолчал. В ее глазах неожиданно вспыхнуло какое-то новое вдохновение. Она протянула вперед руку и указала ему на грудь.

   - Филипп Брант - Америка! - воскликнула она.

   Затем, указав пальцем себе на грудь, она добавила:

   - Селия Армин - Дания!

   - Боже мой, Дания! - встрепенулся Филипп. - Так вот оно что. Значит, вы из Дании? Дания?

   Она утвердительно кивнула головой.

   - Копенгаген - Дания! - ответила она.

   - Копенгаген, Дания! - засуматошился он. - Да мы уже стали с вами разговаривать! Селия Армин из Копенгагена, из Дании! Но как вы попали сюда? - Он указал пальцем на пол, на то место, где они стояли, и обвел руками все четыре стены и потолок. - Как вы очутились именно здесь?

   Дальнейшие ее слова еще более сбили его с толку.

   - Копенгаген - Москва - Петроград - Россия - Сибирь - Америка, - сказала она.

   - Копенгаген - Москва... - повторил он. - Оттуда в Петроград... Россия, Сибирь и Америка...

   Он смотрел на нее и не верил своим ушам.

   - Селия, - взмолился он. - Если вы хоть сколько-нибудь уважаете меня, то не дурачьте меня, будьте благоразумны. Неужели вы можете ожидать, что я поверю вам, будто вы всю дорогу от Копенгагена и до этой проклятой и адом и раем избушки Брэма, находящейся где-то на краю света, у черта в зубах, могли проехать через всю Россию и Сибирь? Вы! Да нет, я этому не верю! Здесь что-то не то! Вы сами ошиблись!

   Он достал из кармана свой маленький путеводитель, при котором, как ему припоминалось, кажется, имелась позади карта всего света. Да, он не ошибся! Она там оказалась! Он развернул ее, и Селия тотчас же указала ему пальчиком на Копенгаген. Склонившись над ее плечом, он почувствовал, как ее волосы защекотали его по лицу. Он затаил дыхание и с трепетом стал ожидать, когда ее указательный пальчик будет двигаться далее по карте, чтобы рассказать ему историю Селии до конца.

   Из Копенгагена пальчик отправился в Москву, отсюда медленно, по Октябрьской железной дороге, дотянулся до Ленинграда, а затем сразу, в один размах перерезал всю Россию и всю Сибирь вплоть до самого Берингова моря.

   - Шхуна... - сказала она тихо, и ее пальчик пересек на карте голубое пространство и перескочил из Сибири на Аляску.

   Здесь пальчик задержался. Очевидно, она и сама затруднялась, куда идти дальше. А затем и вовсе отступилась от карты. Увидев же, что он все-таки понял ее, она пришла в большое возбуждение. Она потащила его к окну и стала указывать ему на волков и на сани. Ага! - догадался он. Значит, с Аляски она отправилась далее уже на собаках! И он закивал ей головой. Понял! Он даже обрадовался этому. Она, Селия Армин, из Копенгагена в Дании отправилась на Аляску через всю Россию и Сибирь и затем ехала далее уже на собаках. Но зачем она ехала - вот вопрос! И что случилось, что заставило ее потом оказаться сожительницей или пленницей Брэма? Филипп знал, что она хотела рассказать ему обо всем. Повернувшись к окну спиной, она заговорила с ним о чем-то опять, жестикулировала и чуть даже не расплакалась потому, что он ее так и не понял. А он все-таки что-то предполагал, какая-то еще неясная уверенность уже начинала брезжить в его душе, точно рассвет, убеждение в том, что с нею произошло что-то ужасное, нечто такое, что составляло теперь пытку для ее души и что невыносимым страхом отражалось в ее глазах, когда она старалась добиться того, чтобы он ее понял. А затем она все-таки не выдержала и, закрыв лицо руками, громко разрыдалась.

   Со двора послышался дикий хохот Брэма Джонсона. Он показался Филиппу насмешкой, издевательством. В ответ на этот хохот каждая капля крови в жилах у Филиппа загорелась невыносимой злобой. Он подбежал к печи, схватил самое крупное полено и остановился у двери. Затем он отворил ее и выбежал на двор, услышав за собою вопли Селии, которая умоляла его остановиться. До него донеслись ее громкие рыдания. Тут только он понял, почему она его не пускала. Едва только он сделал десять шагов, как стая волков увидала его и плотной массой бросилась на него с края двора. В эту минуту их не мог бы остановить даже и голос Брэма. Он посмотрел на Филиппа, увидел на пороге и Селию, которая замерла от ужаса и не знала, что ей делать. В этот самый момент Филипп размахнулся над головой поленом и изо всех сил бросил его в волков. То, что он не промахнулся, а удачно в них попал, дало ему одну только секунду, чтобы вернуться к избушке и скрыться в ней, и он использовал эту секунду. Едва только он вскочил в нее, как Селия тотчас же захлопнула за ним дверь. С быстротою молнии она задвинула засов и тотчас же послышалось, как волки ударились о дверь своими телами. До Селии и Филиппа донеслись их рычание, вой и щелканье зубов. Селия была бледна как смерть. Она закрыла лицо руками и дрожала как лист. Филипп слышал, как она истерически потом заплакала.

   Он глубоко вздохнул и ласково отстранил от ее лица ее руки. Они трепетали в его руках, и он мог видеть то выражение, каким вдруг осветилось ее лицо.

   - Селия, милая, таинственная девочка! - воскликнул он, так крепко сжимая ей руки, что ей сделалось больно. - Сейчас я сделал маленькое открытие. Я рад, что вы не понимаете меня, потому что не хотел бы бранить вас за то, что вы испугались за человека, который полюбил вас с первого же взгляда. Бывают же такие случаи на свете! Оттого ли, что меня утомило уже одиночество, или, быть может, потому, что я встретился с вами в такой необычайной обстановке, а возможно, что и потому, что я никогда еще в своей жизни не видал такой красивой девушки, вы стали для меня дороже всего на свете. Но я сейчас кое-что заметил и по вашим глазам. Должен ли я скрывать все это от вас и стараться, чтобы вы не узнали ни о чем? И если бы я добился того, чтобы вы в конце концов поняли то, о чем я сейчас сказал, то не сочли ли бы вы меня таким же дикарем, как и вот этот Брэм? Что вы скажете на это?

   Со двора послышались острые, резкие крики Брэма на эскимосском языке. Филипп слышал, как ощерились на него волки, когда он стал отгонять их от избушки, и оттянул поскорее Селию от двери. Затем он подбежал обратно к двери и незаметно спустил засов, так как в это время Брэм уже задвигал щеколдой со двора. В один момент Селия стояла уже опять рядом с Филиппом. Когда Брэм вошел, то Филипп уже был готов к борьбе. Но его удивило равнодушие Джонсона. Человек-волк что-то бормотал про себя и имел такой вид, точно его очень забавляло то, что произошло. Селия схватила Филиппа за руку и посмотрела на него так, как не смотрела еще ни разу. Казалось, что в этом бормотании Брэма и в этом выражении его лица она подметила нечто такое, чего не было у него еще ни разу. И она вдруг оставила их одних и ушла к себе в комнатку. Брэм все еще не обращал никакого внимания на Филиппа и продолжал бормотать.

   Минуты через две девушка вернулась.

   Она подошла прямо к Брэму и протянула ему длинную прядь своих волос.

   Брэм тотчас же перестал бормотать и цепко схватился своей громадной, безобразной рукой за волосы.

   "Что за диковина?" - подумал Филипп.

   Его нервы достигли крайней точки напряжения. Оказывается, что волосы девушки служили для Брэма фетишем. Он весь как-то сразу изменился, как только его пальцы коснулись золотых волос. Филипп даже вскрикнул от ужаса. Он увидел, что эта улыбавшаяся девушка стояла лицом к лицу со смертельной опасностью, которой и сама не подозревала. Ее пушистые волосы еще облаком стояли вокруг ее головы и во всей красе своей падали ей на плечи. И когда Брэм принимал от нее золотую прядь, то не спускал с них глаз. Можно ли было допустить, что этот сумасшедший не рассчитывал на свои силы?"Разве не могла забраться к нему в больную голову сумасбродная мысль, что стоило бы только ему протянуть руку и вместо этой маленькой пряди волос, которую ему всемилостивейше дарила Селия, он мог бы получить сокровище в тысячу раз драгоценнее, чем одна эта прядь? Возможно ли, чтобы девушка сама не догадывалась, перед какой опасностью она стояла?

   А она улыбалась и кивала головой Брэму, тогда как он, Филипп, был бледнее самой смерти.

   Гигант медленно подошел к окошку, посмотрел на прядь волос поближе к свету и что-то пробормотал. Затем он сел по-турецки у стены, разделил прядь на три части и стал плести из них силок. Когда Филипп взглянул еще раз на Селию, то она уже не была бледна, и румянец играл у нее на щеках. Она так ему кивнула головой, что он понял из этого ее движения, что она на некоторое время уйдет в свою комнату. Он не удерживал ее. Он был слишком для этого возбужден. Затем мало-помалу стал успокаиваться.

   Придя наконец окончательно в себя, он достал из ранца свои принадлежности для бритья. Среди них было зеркальце. Он посмотрел в него и ужаснулся своему виду. Теперь неудивительно, что девушка так испугалась его, когда он только что к ней вошел. Ему понадобилось целых полчаса, чтобы привести свою физиономию в порядок, и все это время Брэм не обращал на него ровно никакого внимания и продолжал плести свою золотую петлю. Селия не возвращалась до тех пор, пока Брэм не окончил своей работы и не вышел из избушки совсем. Первое, что заметила Селия при входе, - это происшедшую в лице Филиппа перемену. Она осталась ею очень довольна, и это заставило Филиппа покраснеть.

   Из окна они стали глядеть, что делал Брэм. Он собрал вокруг себя всех волков и отправился с ними к калитке. Он нес с собою лыжи и плеть. Выйдя из калитки вперед, он стал выпускать через нее волков по очереди до тех пор, пока из двадцати не осталось десять. Тогда он запер калитку.

   Селия вернулась к столу с листочком бумаги и с карандашом. С веселым видом она протянула Филиппу этот листок. Наконец-то они нашли способ говорить! На бумажке была почти по-детски нарисована голова оленя. Это значило, что Брэм отправился на охоту.

   Но, уходя, он оставил в качестве их телохранителей десятерых волков. Теперь Филипп уже больше не сомневался. И Селия и он были не гостями у сумасшедшего, а его пленниками.

   После того как Брэм со своими спутниками скрылись по ту сторону калитки, Филипп еще долго не отходил от окна и думал. Он почти совсем забыл о девушке, которая стояла позади него. С тех самых пор, как Пьер Брео в первый раз заинтересовал его золотою петлей, он еще ни разу не стоял так близко, лицом к лицу, с неразрешимой загадкой, как теперь. Был ли Брэм Джонсон на самом деле сумасшедшим или только прикидывался? Этот вопрос предстал перед ним с такой неожиданностью, что он даже вздрогнул от удивления. Из далекого прошлого к нему донесся ясно и отчетливо голос:" Сумасшедший не забывает никогда!"Это был голос знаменитого врача по нервным болезням, с которым он когда-то беседовал о том, нормален ли вообще человек, совершивший преступление, взволновавшее все общественное мнение. И он знал, что эти его слова были верны. Раз сумасшедшим овладела какая-нибудь идея, он уже никогда не забудет о ней. Она становится его властительницей, частью его существования. В его больном мозгу подозрительность не умирает никогда. Страх преследования вечно следует за ним, как тень. Ненависть не покидает его ни на одну минуту.

   Если Брэм действительно сумасшедший, то зачем он разыгрывает такую игру? Он чуть не убил Филиппа за обладание его съестными припасами, а теперь вдруг оставил все в его распоряжении! Сотни раз вспыхивавшее в его глазах подозрение вдруг сменялось спокойствием и тупым равнодушием. Была ли эта его подозрительность настоящей и не было ли это равнодушие притворным? И если оно было притворным, то с какой целью?

   Теперь он был уверен, что Брэм не обижал девушку, чего он так боялся. В том, что этот человек-волк держал ее у себя в плену, физические желания роли не играли. Сама Селия дала Филиппу это понять. И все-таки, несмотря на это, он то и дело улавливал в обращенных к ней взглядах Брэма выражение чисто звериного, немого обожания. Даже и в том случае, если бы Филипп заподозрил чистоту его отношения к Селии, то и тогда ему пришлось бы отбросить в сторону эти свои подозрения, так как являлся бы на сцену вопрос: разве потерпел бы Брэм в своем доме соперника и смог ли бы он оставить их одних без себя?

   Он стоял так у окна, смотрел во двор, и ум его быстро заработал. Нет, он больше не намерен разыгрывать из себя какую-то безвольную пешку! Довольно уже Брэм поиздевался над ним! Теперь он знает, как ему поступать, как бы ни вмешивалась в это дело эта таинственная девица! Столько уже раз ему представлялся случай отвратить от себя удар, который в конце концов сделал его рабом и пленником этого безумца! Теперь он сам использует свой последний удар и останется победителем или будет побежден!

   С решительным видом он посмотрел на Селию. Она внимательно следила за ним и ему показалось, что она догадалась, о чем он думал. Первою его мыслью было использовать отсутствие Брэма, чтобы обыскать его жилище. И он употребил все усилия, чтобы Селия его поняла.

   - Вероятно, вы уже делали это не раз и без меня! - сказал он ей. - Я не сомневаюсь в этом. Должно быть, не найдется уголка, которого бы вы еще не обыскали. Но мне думается, что я мог бы наткнуться на что-нибудь такое, на что вы просто не обратили внимания, на что-нибудь интересное.

   Она последовала за ним. Он начал со стен и каждую из них тщательно осмотрел, стараясь найти в них какое-нибудь потайное местечко. Затем он исследовал пол. Но все его поиски, на которые он потратил целых полчаса, оказались тщетными. Он даже вскрикнул от радости, когда в старом хламе в пыльном углу вдруг нашел старинной системы револьвер. Но он оказался разряженным, а зарядов к нему не нашлось. Наконец больше уже ничего не осталось необысканным, за исключением постели самого Брэма. В ней, под шкурой, были найдены три петли из волос Селии, и только.

   - Не будем трогать их, - сказал Филипп, покрывая их снова медвежьей шкурой. - Соблюдем этикет даже по отношению к Брэму. Пусть он не догадывается ни о чем. Только сумасшедший и может заниматься такими делами. А впрочем...

   И вдруг он загадочно посмотрел на Селию.

   - Вы не предполагаете, - обратился он к ней, - что Брэм может бояться именно вас? Иначе зачем ему было бы прятать от вас даже кухонный нож? Не боится ли он, что вы можете его зарезать во время сна, если он оставит при вас такой искушающий предмет?

   Какое-то странное движение среди волков заставило его выглянуть из окна. Оказалось, что подрались между собою два волка. Когда он опять обернулся назад, то в это время Селия выходила из своей комнатки, держа в руках несколько обрывков бумаги. Волчья стая привлекла к себе внимание Филиппа. Он стал думать, каким образом можно было бы отделаться от этих телохранителей в отсутствие Брэма. Даже если бы ему удалось убить самого Брэма или захватить его в плен, то как, какими средствами можно было разделаться с волками? Если бы ему удалось каким-нибудь способом добиться от Брэма, чтобы он внес в комнату ружье, - тогда другое дело! Филипп мог бы всех их перестрелять из окошка по очереди. Без оружия же дело обстояло совсем безнадежно. За исключением одного только самого матерого из них, все волки бродили вокруг избушки и были у Филиппа на виду. Только один этот волк не обращал ровно никакого внимания на драку и преспокойно грыз кость. Филипп слышал, как она трещала под его могучими челюстями, и сразу же решил, как отделаться от волков! Он заморит их голодом! На это потребуется неделя, много - десять дней, и если будет устранен с пути Брэм и его волки останутся взаперти внутри двора, то все будет исполнено отлично. И первое, что он теперь должен был сделать, это внушить Селии мысль о необходимости применить к Брэму физическое насилие.

   Она позвала его по имени, и он вздрогнул и отвернулся от окна. С первого же взгляда он заметил, что Селия была чем-то взволнована. На столе были разложены клочки бумаги, которые она принесла из своей комнаты и, указав на них, она снова назвала его по имени. Он понял тогда, что она хотела обратить его особое внимание на то, что не представляло для него никакого значения, и заставить его прочитать по этим обрывкам то, что она не могла рассказать ему на словах. Когда он подошел к столу, то в первый момент эти бумажки произвели на него меньшее впечатление, чем то, что два раза она назвала его по имени. Но он все-таки заглянул в них. Их было восемь или десять штук, и на каждой из них было по рисунку. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы догадаться, что этими картинками Селия старалась рассказать ему все, что так его интересовало. Они содержали в себе всю ее историю. Он заметил, что бумага была грязная и изодранная, точно была давно уже в употреблении.

   - Вероятно, все это вы нарисовали для Брэма, - сказал он, пристально вглядываясь в каждый из рисунков. - Должно быть, что так. Ведь Брэму было о вас так же мало известно, как и мне. Корабли... Собаки... Люди... А это что? Нападение? Драка? Или что?

   Его глаза остановились на одном из рисунков, и сердце его вдруг упало. Он взял в руку кусок бумаги, который, очевидно, когда-то составлял собою часть лавочного пакета. Медленно он обернулся к девушке, и глаза их встретились. Она даже задрожала от желания, чтобы он понял скорее.

   - Это вы, - сказал он, указав на центральную фигуру на рисунке и ткнув ее в грудь пальцем, - это вы, с распущенными волосами, и на вас нападают какие-то люди и замахиваются на вас палками. Милая моя, что это должно означать? А вот тут, в уголке, корабль. Очевидно, он только что пришел. Вы высадились из него на берег. Не правда ли? Из корабля! Из корабля! Понимаете? Корабль!..

   - Шхуна! - воскликнула она, ткнув пальчиком в изображение корабля. - Шхуна - Сибирь!

   - Шхуна" Сибирь "? Это звучит очень красиво! А посмотрите-ка, Селия, вот сюда!..

   Он опять достал карманный путеводитель и развернул карту земного шара.

   - Укажите, - обратился он к ней, - откуда вы отправились и где потом пристали к берегу?

   Она наклонилась над ним, чтобы посмотреть на карту, и он почувствовал на своих губах бархатное прикосновение ее волос. И опять его охватили восхитительный трепет от ее присутствия так близко от него и желание схватить ее на руки и прижать к себе. Но она тотчас же откинулась назад и продолжала посредством своего пальчика расск