Груссе Паскаль - Изгнанники Земли

окрыты бесчисленными, удивительной работы фигурами и рисунками, частью выдолбленными в камне, частью изображенными барельефами и раскрашенными самыми живыми и яркими красками.

   Общее впечатление было таково, что я стояла, точно остолбеневшая, при виде всего этого великолепия и никогда еще не виданных колоссальных размеров колонн.

   "Чьи это мощные руки могли воздвигнуть подобное здание, подле которого самые пирамиды фараонов являлись жалкими творениями пигмеев?!.." - мысленно спрашивала я себя, пораженная, подавленная, почти приведенная в ужас тем, что видела перед собой и чему едва смела верить.

   Надо было во что бы то ни стало, скорее сообщить дяде о моей находке или, вернее, о моем невероятном, удивительном открытии, а также удивить и поразить сэра Буцефала. Итак, я, скрепя сердце, с большим трудом оторвалась от созерцания всех великолепий грандиозного сооружения невидимых титанов и со всех ног бросилась бежать к тому горбатому камню, который мог назваться родиной вожделенной Brieta parvula, где я, как и ожидала, застала дядюшку, все еще погруженного в созерцание единственного представителя растительного мира на Лунной поверхности, и сэра Буцефала, только что присоединившегося к нему. С большим трудом мне удалось заставить их последовать за мной, но когда мне, в конце концов, посчастливилось настоять на своем, и они из угождения мне, хотя и неохотно, но все же отправились за мной и пришли к тому месту, куда я хотела их привести, то удивление и восхищение их положительно не знало границ. Дядя почти помешался от радости. Он воздевал руки к небу, порывисто обнимал и целовал меня и старался выразить мне с помощью самых красноречивых жестов всю важность, какую имело мое открытие, но так как это не вполне удавалось ему, несмотря на все его старания, то он с лихорадочным возбуждением вырвал листок из своей записной книжки и, торопливо набросав на нем несколько слов, передал его мне. Я прочла следующие слова:

  

   "Дорогая моя Гертруда, ты первая открыла первый Лунный памятник, о каком когда-либо было известно роду человеческому. Это, кроме того, является несомненным доказательством того, что Луна некогда была обитаема... Твое открытие несравненно важнее всякого другого открытия, какое только могут сделать в настоящее время все наши современные археологи".

  

   Вначале я не вполне понимала, почему это мое открытие могло иметь такую огромную важность, такое серьезное значение. Но поразмыслив немного, между тем как дядя и сэр Буцефал с восхищением рассматривали живопись, барельефы и всевозможные украшения на стенах этого предполагаемого храма, или дворца, я пришла, мало-помалу, к тому убеждению, что подобное здание действительно свидетельствует о том, что здесь существовали некогда люди, не только существа разумные, но еще достигавшие весьма высокой степени развития и культуры.

   Вы говорили мне когда-то, по отношению к египетским пирамидам, дорогой мой папа, что только для того чтобы обтесать, поднять и сложить эти громадные камни, требуется самое основательное знание математики механики и различных других прикладных наук; и теперь, при виде этого гигантского сооружения, о размерах которого мы, жители Земли, не можем составить себе никакого, даже приблизительного представления, я подумала то же и не могла не подивиться. Так вот еще один вопрос, оставшийся до настоящего времени весьма сомнительным, теперь решен бесповоротно, раз и навсегда! Этот мертвый в настоящее время лунный мир некогда имел своих обитателей, - и последние были отнюдь не первобытные полудикие существа, стоящие немногим выше животных; нет, это были искусные строители, инженеры, несравненные художники и артисты своего дела. Как же я счастлива, дорогой мой папа, что я, такая невежественная, такая "маленькая девочка", как вы называете меня, могла сделаться волею судеб причиной такого важного, такого капитального открытия, которым вы, дорогой мой папочка, могли бы так гордиться, и которому вы, наверное, будете очень радоваться!

   По возвращении в обсерваторию вся радость дяди по случаю находки Brieta исчезла. И знаете ли, почему? Потому что при более тщательном исследовании под микроскопом он убедился в абсолютной тождественности его Brieta parvula с точно такой же разновидностью мха на земном шаре, название которого я уже успела позабыть, мха, чрезвычайно часто встречающегося во всех полярных странах. Правда, его экземпляр был еще более чахлый и выродившийся, но тем не менее, он отнюдь не представляет собой отдельной разновидности. Это открытие произвело на дядю крайне удручающее впечатление; его Brieta разом потеряла всю свою цену в его глазах. Напрасно я старалась его утешить тем, что все же это жалкое маленькое растение имеет за собой то несомненное преимущество, что оно является единственным представителем растительного мира, уцелевшим на Луне. Дядя говорил на это, что только открытие совершенно новой, никому не известной разновидности могло бы явиться несомненным доказательством в глазах земных ботаников, которые, признав ее однородной с уже известной им породой полярного мха, могут дойти до того, что будут утверждать, доказывая происхождение Brieta, что мы занесли ее на Луну вместе с нашей горой и нашей обсерваторией!.. Это, конечно, было бы признаком возмутительного недоверия, но дядя, очевидно, считает своих собратьев способными на все, когда дело идет об умалении значения какого-нибудь нового, самостоятельного открытия или труда...

   Как любопытны и интересны все эти вещи, вся этаприрода и все наши местные, столь непривычные для нас условия Лунного существования, но, несмотря на это, мне скучно без вас! Ах, что бы я дала, дорогой мой папочка, за то, чтобы вы теперь были с нами, разделяли наши удивления и восторги, и вместе с нами могли наслаждаться всеми этими диковинными, чудными зрелищами".

  

  

   Норбер Моони не ограничился тем, что, снаряжаясь в свою дальнюю экспедицию на невидимое полушарие Луны, захватил с собой громадные запасы хлората калия, чтобы возобновлять, по мере надобности, запасы кислорода в респираторах, но позаботился сверх того запастись особого рода шляпой-зонтом, специально изобретенным им для предохранения от убийственного влияния Солнца. Шляпа эта была снабжена особого рода широким длинным козырьком, спускавшимся низко на затылок и сильно выдававшимся вперед щитом из натянутого на остов полотна. От этого щитка спускался род такого же полотняного вуаля, или завесы, в которой на Уровне глаз были вделаны синие стекла, предохранявшие зрение. Благодаря этим остроумным предосторожностям и Каддур, и сам он, нагруженные всевозможными научными инструментами, оружием и съестными припасами в достаточном количестве, чтобы их могло хватить на двое-трое суток, могли беспрепятственно совершить в течение восемнадцати часов дальнее путешествие по меньшей мере в триста миль, чтобы от кратера Ретикуса достигнуть противоположного полушария Луны.

   Если бы наши путешественники пренебрегли теми мерами предосторожности, о которых мы только что упомянули, то не подлежит ни малейшему сомнению что по прошествии нескольких часов они неминуемо должны были бы погибнуть от солнечного удара. Жара с которой трудно было мириться даже во время самой простой прогулки, становилась уже положительно невыносимой во время дальнего и продолжительного путешествия. Но молодой ученый и его спутник были люди, близко знакомые с пустыней, хорошо знали тот момент, когда именно следует отдыхать, когда принимать пищу, когда возобновлять запасы кислорода в резервуарах респираторов с помощью маленькой спиртовой лампочки, остатков кислорода и стеклянного шара, в котором содержался хлорат калия. Благодаря этим сведениям, им удалось без всяких неприятных приключений и без особенного утомления добраться до намеченной ими цели путешествия.

   В продолжение этого пути одно лишение могло бы особенно живо ощущаться нашими путниками, а именно, невозможность делиться мыслями и впечатлениями, рождавшимися поминутно при виде этих совершенно новых и незнакомых еще пейзажей Лунного мира. Но за последнее время Норбер Моони и Каддур уже вполне освоились со способом выражения своих мыслей посредством особых знаков.

   По мере того, как они приближались к той стороне Лунной поверхности, которая бывает вечно скрыта от обитателей земного шара, волнение и нетерпение молодого ученого выражалось все ярче и ярче языком мимики и жестов.

   - При одной мысли о том, что мы должны будем вскоре увидеть, - говорил он своему спутнику посредством азбуки глухонемых, - у меня дрожь пробегает по телу!.. Подумайте только, Каддур, какое это неслыханное счастье для астронома: видеть своими глазами то, чего еще никто до меня не видел и не мог видеть!.. Любоваться дивной картиной Лунной ночи, расстилающей свой покров только над нами одними и с этого единственного в мире обсервационного поста в пространстве, навсегда недоступного для телескопов всех земных обсерваторий, проследить все светила солнечного мира!..

   - Но неужели вам не кажется всего более вероятным, что это невидимое полушарие Луны должно быть во всех отношениях совершенно подобно тому, которое мы видим? - спросил Каддур, чтобы получить кое-какие сведения относительно этого вопроса и вместе с тем предостеречь от возможного разочарования того, кого он чем ближе узнавал, тем сильней любил.

   - Действительно, такого рода тождественность весьма возможна, - ответил Норбер Моони, - но она еще не совсем доказана. К тому же нас с вами интересует главным образом не почва Луны, а то небесное зрелище, которое должно открыться перед нашими глазами с той стороны Луны. Ах, Каддур, сами вы увидите, какая это будет дивная картина!.. Обоим нам будет казаться, что мы впервые в нашей жизни видим и Большую Медведицу, и Лиру, и Млечный Путь, которые, однако, так знакомы всем нам, и будет это потому, что все эти созвездия во всех мельчайших своих подробностях с особой яркостью и резкостью должны выступать на совершенно черном фоне Лунного ночного неба.

   Говоря это, конечно, посредством знаков азбуки глухонемых, Норбер Моони, подстрекаемый искренним энтузиазмом молодого ученого, незаметно для самого себя ускорял шаг, то есть начинал пожирать пространство семимильными шагами и скачками в сорок-пятьдесят метров, так что маленький спутник его поспевал только с большим трудом. К счастью, необычайная мускульная сила карлика возмещала ему длину ног.

   Наконец, наши путешественники достигли довольно высокой горы, которую они давно уже видели перед собой на востоке. Норбер Моони не без основания считал ее принадлежащей к промежуточной грани двух полушарий, которая при коловратном движении Луны, то бывает видна, то вновь становится невидимой для жителей земли.

   Действительно, оказалось, что молодой ученый не ошибся в своем предположении. Едва успели они перейти эту вершину, как Солнце стало только отчасти видно над горизонтом. Оно оказалось позади наших путешественников и как будто было перерезано линией горизонта, а по мере того, как они подвигались вперед, заметно скрывалось за ними. И вот, наконец, оно как будто разом скатилось и бесследно пропало. В тот же момент без малейшего перехода, наши путешественники очутились среди глубокой ночи. Одновременно с этим они ощутили разительную перемену температуры, столь внезапную и вместе столь резкую, что едва были в силах вынести ее. Волей-неволей им пришлось как можно скорее вернуться обратно на полушарие, освещенное солнцем, и, укутавшись там во все теплое, что они могли захватить с собой, постепенно пробираться вторично в темное полушарие. Теперь только молодому ученому дано было увидеть то, что он так страстно хотел видеть.

   На небе, черном, как чернила, где не было ни Солнца, ни Земли, мириады звезд были рассыпаны на всем пространстве, как алмазная пыль, усыпавшая черное сукно. Все эти звезды не имели здесь того быстрого судорожного движения, того трепетного дрожания или мерцания, какое кажется присущим им, когда мы видим их с Земли. Движение их было такое, каким для астронома Парижской обсерватории является движение Полярной звезды: в продолжение целых трехсот пятидесяти часов они стоят на месте, не скрываясь ни на мгновение во все это время и представляя собой предмет для самых точных наблюдений; ни малейшее облачко, никакие атмосферные пары, ни малейшее колебание воздуха ни на секунду не омрачат блеск и не затуманят очертания этих светил. Именно этого и ожидал Норбер Моони, хотя и не видал никогда ничего подобного. Для астронома такого рода зрелище представляло собой нечто чарующее, нечто такое, что в первые моменты положительно опьяняюще действовало на него.

   Когда же он очнулся от своего оцепенения и собирался уже установить станок своего походного телескопа, он вдруг осознал, что его охватила стужа, охватила с такой силой, что почти совершенно парализовала его. Челюсти его сжимались сами собой, непреодолимая, сладкая сонливость и чувство полного оцепенения всех членов овладевали им. Легкие его с трудом вдыхали в себя кислород из резервуара. Он чувствовал, что в висках у него стучит, а голову стягивает и сжимает точно ледяными тисками. Еще минута-другая, и он непременно должен был окончательно замерзнуть...

   С нетерпеливым, нервным жестом он обернулся, чтобы сказать Каддуру, что им необходимо немедленно вернуться на другое полушарие, как вдруг увидал вдали, на самой поверхности Луны, какое-то красноватое зарево, невольно приковавшее его внимание. Судя по колебаниям, этот огонь можно было принять за один из тех вращающихся маяков, которые на морских прибрежьях в Европе означают или какую-либо скрытую опасность, или же место стоянки для судов.

   "Это или маяк, или вулкан!" - подумал про себя Норбер Моони и, схватив Каддура за руку, как берут маленького четырехлетнего мальчика, бросился бежать что было мочи по направлению к видневшемуся вдали зареву.

   Это усиленное движение, конечно, вскоре согрело их обоих. В несколько минут они отмахали те три-четыре мили, которые отделяли их от огня.

   Действительно, то был вулкан, крошечный, миниатюрный вулкан, кратер которого имел не более десяти метров в диаметре. Он казался отживающим среди мириадов других, уже потухших и заглохших кратеров. Это была, так сказать, последняя тлеющая искра, оставшаяся от громадного пожара, некогда свирепствовавшего в этой долине. Теперь этот пожар, эта буря огня, испускала, по-видимому, свой последний вздох.

   Но как ни мал, как ни скромен был этот крошечный вулкан, тем не менее он представлял из себя очаг, распространявший вокруг себя довольно сильный жар, поистине неоценимый при тех условиях, в которых находились в настоящее время Норбер Моони и Каддур. Оба они тотчас же приютились с особым наслаждением на северном скате маленького кратера, точно на русской печке, и, не теряя времени, раскинули здесь свой лагерь, то есть расположились со всеми своими пожитками.

   Под влиянием этого приятного и равномерного тепла члены их мало-помалу отогревались, легкие расширялись, способность двигаться и владеть членами снова возвращалась к ним.

   Что же касается маленького вулкана, то он, очевидно, не подозревал, что без его ведома был обращен этими, никогда не виданными на Луне пришельцами, в простую грелку или, вернее, лежанку, продолжал, как и раньше, время от времени выбрасывать легкие облачки пепла и дыма, освещенного отблесками угасавшего очага. Иногда же в нем слышался глухой подземный гул и рокот, который постепенно переходил в глубокий вздох и вдруг оканчивался взрывом. Затем вдруг сразу воцарялась на время полнейшая тишина. В один из промежутков между одним подземным раскатом и следующим сразу за ним другим, Норбер Моони, прислушиваясь, уловил довольно ясно слышавшийся шум или, вернее, плеск, похожий на падение вод небольшого водопада.

   Желая проверить, от чего мог происходить подобный звук позади, он отправился исследовать окружающую местность и, пройдя всего несколько сажен, наткнулся у самого подножия вулкана на противоположном его скате на маленький гейзер, такой же миниатюрный, как и вулкан. От гейзера поднимался на высоту не более метра столб кипящей воды, который, однако, в моменты взрывов вдруг достигал высоты от семи до восьми метров.

   Вода этого гейзера оказалась невкусной: она была настолько насыщена серными остатками, что это делало ее положительно тошнотворной, но все же это была вода, горячая вода, неоцененное сокровище в этих краях! Потому было решено заночевать, если можно так выразиться, у гейзера.

   Плотно поужинав сухарями, сушеным мясом, консервами и чаем с ромом и возобновив при содействии тепла гейзера свои запасы кислорода в резервуарах респираторов, наши путешественники завернулись поплотнее в свои теплые одеяла и тотчас же крепко заснули. Проснувшись, Норбер Моони тотчас установил свой походный телескоп и, не теряя ни минутки времени, принялся изучать небесный свод. Он сознавал отлично, что все те наблюдения, какие он мог сделать в короткий срок времени, оставшийся в его распоряжении, не могли иметь особо важного для него значения; но и того уже было достаточно, чтобы окончательно убедить его в тех несомненных и неоценимых преимуществах, какие могли бы иметь эти наблюдения при данных условиях, если бы он имел возможность продолжить их с такого обсервационного пункта, как это темное полушарие Луны. Стоило только вообразить, что, будь в данный момент на горизонте какая-нибудь комета, он имел бы возможность проследить ее через равномерные промежутки времени, установленные по его усмотрению, и таким образом получить целую серию вполне точных положений кометы, по которым легко было бы не только определить ее орбиту, но и вычислить ее эфимериды [1].

  

   [1] - Эфимериды - дневные астрономические записи, или таблицы, которыми определяется для каждого дня место каждой планеты в зодиаке.

  

   Подумать только, что любое наблюдение может быть продолжено, проверено и проконтролировано в целом ряде последовательных наблюдений, распределенных, по желанию, на четырнадцать суток!.. Что за радость для астронома!.. Но на этот раз нечего было и думать об осуществлении этой мечты; зато Норбер Моони хотел насладиться созерцанием одной за другой всех родственных Земле планет, без того вечного покрова земной атмосферы, сквозь который он до настоящего времени всегда смотрел на них.

   Итак, он навел свой походный телескоп на Марс; его моря, материки, его полярные льды и два спутника, - все это Норбер Моони видел теперь совершенно ясно. Затем он перевел его на Венеру, такую ясную, такую лучезарную и светящуюся, что она озаряла вокруг себя все небо и бросала очень резкие тени на поверхность Луны. Потом, не став отыскивать Меркурий, так как он знал, что его можно видеть только в определенное время, то есть немедленно после захода Солнца или же перед самым его восходом, молодой астроном обратил теперь свое внимание на гигантскую планету Юпитер. Как передать его волнение, его восторг, когда он увидел эту величественную и лучезарную планету, изукрашенную своими экваториальными полосами, в окружении своих четырех спутников, своих четырех Лун!.. Никогда еще этот громадный шар, превосходящий в 1,234 раза по своей величине земной шар, не казался ему таким величественным и прекрасным, как в этот раз.

   Ни Урана, ни Нептуна здесь нельзя было видеть, и потому, слегка взволнованный и с сильно бьющимся сердцем, Норбер Моони, заранее предвкушая предстоящее ему удовольствие, навел свой телескоп на Сатурн. Он долго не мог забыть того удивительно сильного впечатления, какое произвела на него эта планета в тот вечер, когда он впервые в своей жизни увидел ее в телескоп в одном общественном саду, в самый простой, немудреный телескоп!.. Но это неизгладимое впечатление удержавшееся в его памяти вплоть до настоящего момента, впечатление его ранней юности, решившее его судьбу и выбор карьеры, было ничто в сравнении с тем, что он испытал теперь... Никогда еще таинственное кольцо, окружающее и как бы опоясывающее Сатурн, не представлялось ему так явственно, не казалось таким ярким, таким блестящим. Он видел его теперь очень расширенным, распадающимся на три отдельных сегмента и состоящим из нескольких концентрических кругов. Полоса тени, которую кладет на планету это кольцо, и тень шара, ложащаяся на кольцо, те полосы, которыми испещрен этот шар, - все это выделялось с особенной рельефностью, подобно огненному рисунку на черном фоне неба. Казалось, эта великолепная планета находится всего в нескольких метрах отсюда и стоит только протянуть руку, чтобы коснуться этого загадочного светила. О, какие неоценимые открытия могли дать более продолжительные наблюдения и исследования, более последовательные изучения и спектральные анализы, которые можно было бы делать здесь, на этом месте! Эти наблюдения были бы неоценимы для науки, если бы такой человек, как Норбер Моони, со всей его энергией и рвением, со всей преданностью его делу, с его обширнейшими знаниями и любовью к делу, продолжал их!.. Углубившись в созерцание всех этих чудес, молодой ученый совершенно забыл о всем остальном, забыл даже о том, что находится на Луне: он как бы витал в пространстве, вне всех условий места и времени.

   Вдруг он почувствовал, что кто-то дернул его за рукав. Он отвел глаза от телескопа и разом, так сказать, упал с высоты эмпирей на землю: он увидел Каддура, этого маленького карлика, который устремил на него свой умоляющий взор.

   - А, - сказал он, отвечая знаками на безмолвную просьбу карлика, - это вы, милый мой Каддур... Вы также бы хотели взглянуть в телескоп?.. Всего еще одну минутку, - и я весь буду к вашим услугам!..

   - А знаете ли вы, сколько времени вы уже здесь сидите и не отводите глаз от телескопа? - спросил его карлик, сопровождая свои жесты самой выразительной мимикой.

   - Хм!., не знаю!., с полчаса, может быть... или немного больше...

   - С полчаса!.. Нет, более четырех часов! - отвечал Каддур. - Я и теперь не стал бы вас тревожить, поверьте мне, если бы уже мы не просрочили того времени, какое вы назначили себе для этой экспедиции и для пребывания нашего здесь, на темном полушарии Луны. Ваши друзья, наверное, будут беспокоиться о вас!..

   - Да, вы правы, Каддур, и я очень благодарен вам за предупреждение. Мы не имеем права причинять им беспокойство. Теперь вы, в свою очередь, посмотрите кольца Сатурна. Посмотрите все, что только захотите, а затем мы соберем свои пожитки, сложим весь свой багаж и двинемся в обратный путь...

   Двадцать часов спустя наши путешественники, разбитые и усталые, но счастливые и довольные, вернулись в обсерваторию, где нашли все в должном порядке и все и всех на своих местах.

  

  

   Дав им хорошенечко отдохнуть, все оставшиеся в обсерватории и не участвовавшие в экспедиции Норбера Моони, с особым интересом и вниманием выслушали отчет молодого ученого о том, что он и Каддур видели и испытали и какого рода любопытные наблюдения успели сделать по ту сторону их планеты, то есть на темном, невидимом с Земли полушарии Луны. Затем и им рассказали об удивительном открытии, сделанном Гертрудой. Норбер Моони при этом до того воодушевился и заинтересовался, что пожелал тотчас же отправиться туда и исследовать как можно подробнее этот лунный памятник древности. На этот раз его спутниками были Гертруда, Фатима и доктор Бриэ.

   С самого первого момента входа его во внутренность диковинного сооружения, Норбер Моони был поражен тем странным обстоятельством, какое ему, как астроному, невольно бросалось само собой в глаза, а именно, он не мог не заметить, что на всех рисунках, выбитых в стенах и раскрашенных яркими красками, а также и на всех горельефах и барельефах были изображены два. Солнца в небесах Луны, одно большое и одно маленькое. Совершенно освоившись к этому времени с языком знаков и мимики, Норбер Моони стал объяснять с помощью этих знаков смысл и значение этого странного явления.

   - Не подлежит сомнению, господа, - говорил он, - что большое Солнце, которое мы видим на всех этих изображениях, не что иное, как наша Земля в первичный период, когда она была раскаленным шаром, и это обстоятельство чрезвычайно важно в данном случае, так как оно является несомненным доказательством чрезвычайно глубокой древности этого памятника. Удивительно, как все это строение сохранилось так превосходно в течение, быть может, нескольких сот веков! Но это, по моему мнению, объясняется тем, что оно здесь не подвергалось никогда влиянию ни ветров, ни дождей, ни бурь, которые так разрушительно действуют на всякого рода сооружения, перемены же температуры, которым они поочередно подвергаются, то в течение лунного дня, то в продолжение Лунной ночи, очевидно, мало влияют на те материалы, из которых воздвигнуто это величественное и необычайно прекрасное здание!

   Осматривая его со всех сторон, Норбер Моони заметил, что оно имело форму гигантской пирамиды.

   - Ясно, что обитатели Луны, или селениты, как их следует называть, прекрасно знали законы и основания механики задолго до того времени, когда Земля успела достаточно охладиться, чтобы на ней могла появиться жизнь. Так как здесь, на Луне, сила тяжести в шесть раз меньше, чем у нас на Земле, а прочность и устойчивость зданий и вообще всякого рода сооружений находится в прямой зависимости от этой силы, то приходилось основание делать несравненно шире и устойчивее и врывать фундамент несравненно глубже и утверждать его прочнее в почве. Это мы видим из того, что, благодаря своей конической форме, муравейник, несмотря на легкость самого сооружения, всегда может устоять против всякого ветра и бури, а гора может устоять против всяких геологических конвульсий, сотрясающих почву.

   Словом, коническая форма, несомненно, единственная, какая только могла быть принята на Луне, и, как вы видите, селениты сумели понять это!.. Этим-то только и объясняется то обстоятельство, что этот памятник седой древности устоял и уцелел до настоящего времени, простояв тысячи веков на этом самом месте...

   - А это что такое? - спросила Гертруда, останавливаясь перед громадной рамой в виде треугольника, вделанной в одну из стен.

   Приступив к более тщательному осмотру этого странного гигантского треугольника, Норбер Моони пришел наконец к убеждению, что это не что иное, как дверь таких же громадных размеров, как и все остальное. Дверь эта запиралась целым рядом металлических лезвий, или, вернее, узких длинных пластин, похожих до некоторой степени на пластинки или косточки веера. Пластинки эти без труда могли отгибаться в обратную сторону, давая таким образом возможность отворить дверь, которая вела в другую такую же великолепную смежную залу. Но эта вторая зала не была пуста, как первая. Здесь была масса мебели, и вся эта удивительная по своим размерам мебель, не исключая даже и кресел, напоминала формой своей пирамиды благодаря чрезвычайно широкому и массивному основанию и сравнительно суживающемуся верху, более легкому и заостренному. Надо заметить, что кресла, или троны, были громадных размеров, оставалось только предположить, что они предназначались для идолов, не уступающих по величине своей гигантским изображениям Будды в древних храмах индусов. Вскоре это предположение, казалось, нашло себе подтверждение: при ближайшем осмотре оказалось, что все эти троны были сделаны из чистого золота, только потускневшего от времени. Несомненно, здесь этого золота было на невероятно огромную сумму, если судить по той стоимости, какую еще имеет у нас на Земле этот благородный металл.

   - Это нечто невероятное! - говорил доктор Бриэ, все на том же языке глухонемых, которому он обучил и своих друзей. - Чтобы тратить в таком громадном количестве золото, которое здесь, на Луне, как надо полагать, едва ли можно встретить в большом количестве, надо, чтобы эти селениты обладали великой тайной приготовления искусственного золота, то есть обладали тем, что господа алхимики в былые времена называли "философским камнем"!

   - Как, дядя! Неужели вы верите в науку этих алхимиков? - удивленно спросила Гертруда, не веря своим глазам.

   - Я не верю, дитя мое, чтобы они когда-либо действительно разгадали этот секрет добывания золота искусственным путем. Но, право, не вижу, почему бы этот философский камень невозможно было найти! Наша современная химия с каждым днем сокращает число простых, элементарных тел, и кто мне может поручиться за то, что в одно прекрасное утро наши химики не откроют секрета, что золото не что иное, как твердый вид какого-нибудь газа, столь же обыкновенного и известного, как азот или кислород? За последнее время химия и так уже поднесла нам немало всякого рода неожиданных открытий и чудес!

   Тем временем наши путешественники, осмотрев все достопримечательности этой второй залы, увидели другую дверь, совершенно подобную первой и отворяющуюся точно так же. За этой дверью находилась еще зала, и здесь нашим исследователям представилось поистине поразительное зрелище.

   Посреди залы, пол которой казался вымощен драгоценными, самоцветными камнями с резкими гранями, возвышался величественный, громадных размеров катафалк, если можно так назвать восемь или десять гигантских каменных уступов, из которых состоял он. На верхней его площадке покоилась в спящей позе, освещенная падавшим на него сверху из слухового окна светом, проходившим через граненое хрустальное стекло, превосходнейшая человеческая фигура колоссальных размеров, гигантский спящий Геркулес бесподобной красоты, Геркулес, какого не мог создать ни один земной ваятель, гигантская фигура из массивного золота, фигура более ценная по дивной гармонии своих очертаний и форм, жизненности и пластичной правдивости всех мельчайших подробностей, по силе, мощи и красоте своей мускулатуры, чем по громадной стоимости того материала, который послужил для создания ее.

   - Ну, воля ваша, господа, - заявил доктор Бриэ, - а я непременно должен измерить этого золотого колосса, - и он стал с великим трудом вскарабкиваться по громадным уступам катафалка.

   Добравшись до верхней ступени, доктор достал у себя из кармана метр и начал свое измерение. Но только он успел получить общую длину фигуры, которая от ног до головы имела ровно девять метров и восемьдесят сантиметров, то есть четыре сажени с аршином и вершком, как эта великолепная статуя рассыпалась в прах от его прикосновения, хотя доктор едва коснулся ее, так что, будь она соткана из паутины, то и тогда, наверное, не пострадала бы от такого прикосновения. И вдруг этот колосс рассыпался, и всей этой мощной и, как казалось, массивной фигуры разом не стало.

   Черты прекрасного лица исчезли, разлетелись легкой золотистой пылью в воздухе, и вместо этого профиля, достойного резца Праксителя, глазам озадаченного таким явлением доктора предстал громадный человеческий череп, совершенно невероятных размеров, окаменелый, но прекрасно сохранившийся!

   - Скелет!.. - воскликнул он. - Это скелет титана!..

   Этот возглас повторили вслед за ним три-четыре эха, гулко раздавшиеся под сводом громадной залы, напоминавшей внутренность огромного собора.

   Значит, и здесь еще был воздух!

   Но даже это важное открытие едва обратило на себя мимолетное внимание: до того сильно было удивление, возбуждение тем, что только что сообщил присутствующим доктор Бриэ, - скелет! Настоящий человеческий скелет, длиной девять метров и восемьдесят сантиметров, - и этот невероятный скелет лежал тут, перед ними, еще наполовину прикрытый своей золотой оболочкой.

   - Его длина равняется длине кита в парижском Ботаническом саду (Sardin des Plantes), - продолжал доктор, все еще склоняясь над своим диковинным открытием и не будучи в силах оторвать глаз от него.

   - Из этого мы видим, господа, - продолжал он, - что Луна не только была обитаема когда-то, но что селениты или, иначе говоря, обитатели Луны, были гиганты, о каких мы не имеем ни малейшего представления!..

   - Если не все обитатели, то во всяком случае этот остов, который мы видим перед собой! - сказал Норбер Моони, очень довольный тем, что имел возможность нарушить свое невольное молчание и сбросить на время Респиратор.

   - Нет, милый мой Моони! - возразил с высоты своего пьедестала доктор. - Такое сложение и такие размеры были не только возможны, но прямо обязательны, неизбежны здесь, на Луне, раз она была обитаема! Раз тяжесть давления здесь в шесть раз меньше, чем на Земле, то растения, животные и люди Лунного мира в ту пору, когда они еще существовали, неизбежно должны были достигать такого развития, такого роста и такой силы мускулатуры, какие мы только несколько минут тому назад видели перед собой, должны были в силу этого слабого давления атмосферы!

   - Но скажите мне, дядя, чем и как объяснить это внезапное превращение, совершившееся сейчас на наших глазах, это превращение из превосходнейшей золотой статуи в отвратительный скелет?! - спросила Гертруда.

   - Дело в том, что это была вовсе не статуя, дитя мое, - ответил доктор, - очевидно, селениты имели то же обыкновение, какое мы встречаем иногда у египтян, а именно, они покрывали своих покойников тонким слоем этого благородного металла, превращая его в статую. Но, принимая в соображение совершенство, с каким была выполнена эта работа над данным субъектом, я начинаю приходить к убеждению, что нет ничего невозможного или невероятного в том, что селениты прибегали в этом случае к приемам гальванопластики. Этим может, конечно, объясняться и совершенно жизненный характер этой статуи, и ее высокое пластическое совершенство в смысле гармонии форм и красоты мускулатуры... Но время сделало свое дело, свершило и здесь свой обычный труд уничтожения и оставило от умершего человека одни только кости, уничтожив все остальное, кроме этой тонкой, как папиросная бумага, золотой оболочки, которой оно позволило сохранить те идеально прекрасные формы, по которым она была создана. И вот только моя нескромная рука разрушила то, чего не посмели тронуть многие века...

   Доктор Бриэ уже собирался спуститься с высокого катафалка, на котором теперь покоился полуобнаженный скелет титана, когда вдруг заметил в правой руке скелета довольно большой сверток, или свиток, которым он, не задумываясь, поспешил овладеть. Это было нечто вроде бумаги, изготовленной, по-видимому, из особого вида горного или каменного льна, испещренной какими-то таинственными, неведомыми письменами.

   - Вот что, быть может, самое интересное из всего, то мы видели здесь! - проговорил доктор, соскакивая, наконец, с последнего уступа и бережно держа в своих объятиях захваченную добычу.

   Он до того сгорал нетерпением поскорее исследовать свой манускрипт, что стал тотчас же торопить с возвращением в обсерваторию. Никто не стал ему противоречить в этом, и все направились в обратный путь, обмениваясь по дороге мыслями относительно того, что им пришлось видеть, пока только имевшийся здесь воздух дозволял этот свободный обмен мыслей.

   - Мне кажется, что этот воздух, сохранившийся в герметически закупоренном склепе, должен быть тем самым воздухом, каким когда-то обладала Луна, и, судя по всему, не подлежит сомнению, что в то время, когда этот склеп строился и был заперт, атмосфера Луны была сходна с нашей, земной атмосферой! - заметил Норбер Моони. - Весьма возможно, что впоследствии она только утратила содержавшийся в ней кислород и вследствие этого стала непригодной для жизни. Исходя из этого, у меня самым естественным образом появляется предположение, что в настоящее время лунная атмосфера представляет собой более или менее чистый азот. Это предположение легко будет проверить; а это было бы не только весьма интересно, но, быть Может, даже и чрезвычайно важно для нас в данное время!

   Вернувшись в обсерваторию, доктор Бриэ, не теряя ни минуты времени, принялся изучать свой папирус. Но после нескольких часов упорной работы и тщетных усилий разобрать, он, наконец, вынужден был сознаться, что отнюдь не подвинулся далее господ египтологов до открытия известного камня Розетты: ему недоставало ключа.

   Видя, что он только даром тратит время и труды и бьется совершенно без толку, Каддур попросил у него разрешения в свою очередь попытать счастья над этим лунным папирусом. Просидев над ним около четверти часа, в продолжение которого он усердно изучал эти письмена, карлик вдруг объявил, что, по его убеждению, эта надпись означает:

   "Солнце, сын северного светила, заснул последним сном в четвертый день девятого года тридцать второго цикла".

   Это толкование было, однако, встречено в первый момент с довольно явным недоверием, но Каддур так упорно настаивал на том, что знаки на Лунном папирусе, если их истолковать как идеологический ребус, во всяком случае могли иметь такое значение, что, в конце концов, доктор счел себя убежденным, причем не мог не удивиться и не восхититься находчивости и остроумию этого маленького человека.

   После этого неугомонный маленький карлик высказал не безосновательную мысль, что в этом папирусе имелся прекрасный образец письма, где изображалась и передавалась сама мысль, а не отдельные слова, независимо от всех языков, и потому доступного пониманию каждого человека.

   В этот момент Норбер Моони только что вернулся в общую залу из своей химической лаборатории, в которой он провел несколько часов кряду. Его тотчас же посвятили в тему данного разговора, которым он, по-видимому, чрезвычайно заинтересовался.

   - Что касается меня лично, - проговорил он, - то я очень склонен верить толкованию Каддура. Это доказывает только то, что селениты охотно брали себе имена по названиям звезд и планет; да так оно и должно было быть у той расы людей, которые находились в столь благоприятных условиях для наблюдений над светилами. Тот цикл, о котором, по мнению Каддура, упоминается в манускрипте, вероятно, - великий астрономический цикл, что опять-таки подтверждает наше общее мнение касательно чрезвычайной древности этого папируса.

   - Теперь скажу вам в свою очередь, господа, что и я, со своей стороны, сделал довольно важное исследование! - продолжал немного погодя Норбер Моони. - Как я и предполагал, атмосфера Луны состоит главным образом из азота с очень незначительной примесью кислорода, причем плотность азота здесь равняется всего 0,16200, то есть одной шестой плотности этого самого газа в атмосфере земного шара. Факт этот является новым логическим доказательством, подтверждающим констатированный нами факт слабой силы давления атмосферы Луны. Этим объясняется также абсолютная сухость атмосферы этого светила и ее безусловная прозрачность. Кроме того, еще одно удивительное явление, которое чрезвычайно интересовало меня, а именно то, то наш запас кислорода в резервуарах дает нам возможность дышать в продолжение целых трех-четырех "асов и даже более. В сущности, дело в том, что совершенно достаточно двадцати или двадцати трех процентов этого кислорода, смешанного с семьюдесятью шестью и семьюдесятью семью процентами Лунного азота для того, чтобы получился воздух, столь же пригодный для дыхания, как и воздух на земном шаре. И это слияние нашего кислорода с Лунным азотом происходит у нас само собой, благодаря тому, что наши полумаски не совсем плотно прилегают к лицу! Вот почему нашего запаса хватает нам на столько времени!

   - Вот, действительно, новость первой важности для всех нас! - воскликнул обрадованный этим открытием доктор.

   - Да, в самом деле, мы отныне можем быть уверены, что не будем иметь недостатка в воздухе и вместо того, чтобы дышать в последние дни нашего пребывания здесь чистым кислородом, в чем я предвидел необходимость, мытеперь можем удовольствоваться изготовлением для внутреннего потребления в обсерватории из соединения кислорода и азота искусственного воздуха, который будет вполне пригоден для нашего дыхания.

   - Следовательно, вы вполне уверены, что воздух Луны некогда был совершенно однородным с атмосферой земного шара, за исключением, быть может, одной только плотности своей, но что с течением времени Луна поглотила весь кислород из своей атмосферы, вследствие этого и сделалась непригодной для нашего дыхания, не так ли? - спросил доктор Бриэ.

   - Именно так! - отозвался Норбер Моони. - Мы имеем самое несомненное доказательство в том остатке воздуха, который еще сохранился под сводом склепа в усыпальнице "Солнца, сына северного светила" в знаменитом памятнике селенитской архитектуры, а также и в том факте, что жизнь, некогда существовавшая на Луне, в настоящее время совершенно прекратилась! Вы, вероятно, все заметили видимое преобладание железа во всех окружающих нас скалах и горах? Все это железо сильно окислено вследствие того, что и растительность, и минералы, и животные на Луне в неимоверном количестве пожирали и уничтожали кислород и в конце концов не находили уже его в достаточном для себя количестве в окружающей их атмосфере, и тогда жизнь сама собой должна была угаснуть.

   Открытие Норбера Моони очень благотворно подействовало на состояние духа всех обитателей обсерватории. Теперь им нечего было опасаться, что у них не хватит воздуха для дыхания, - перспектива, втайне грозившая им до открытия, сделанного молодым астрономом.

   После обеда все пожелали принять участие в его трудах, чтобы позаботиться о необходимых мерах предосторожности и припасти известное количество тепла на время долгой Лунной ночи. Для этого необходимо было привести в действие известное число инсоляторов чтобы раскалить добела громадные камни и осколки скал, затем зарывать их в подполье обсерватории и таким образом сохранить возможно большее количество тепла, которым можно было бы пользоваться.

   Одновременно с этим предполагалось и производство кислорода в больших размерах для возобновления тех громадных запасов воздуха, которые содержались в кратере и которым пользовались в настоящее время все обитатели обсерватории; но за последнее время воздух этот стал, однако, заметно разрежаться, и потому требовалось предпринять что-нибудь для насыщения его свежим запасом кислорода.

   С этой целью были проверены имевшиеся еще в наличности в складах запасы хлористого калия, и его оказалось до тридцати бочек или, иначе говоря, сто двадцать тысяч килограммов [2]. Этого количества было как раз достаточно для добывания кислорода, необходимого для дыхания одиннадцати человек в течение восемнадцати или двадцати суток. Приспособление, к которому решено было прибегнуть в данном случае, было самое простое и несложное: весь аппарат состоял из громадного окисляющего ящика, через который проходил весь воздух, проникавший в жилые помещения обсерватории, а также воздух, выкачиваемый со дна подземного резервуара посредством самодействующего насоса.

  

   [2] - Понятно, что на Луне эти сто двадцать тысяч килограммов весили приблизительно только около восемнадцати тысяч шестисот восьмидесяти килограммов.

  

   На все эти работы потребовалось не менее трех суток по нашему, земному исчислению времени. И в течение всего этого времени нельзя было предпринимать "каких более или менее продолжительных экскурсий, приходилось довольствоваться коротенькими гигиеническими прогулками вблизи обсерватории. Но теперь и экскурсии уже были не столь важны. Наши "изгнанники Земли" успели уже ознакомиться в главных чертах с выдающимися особенностями Луны. Доктор собрал целую коллекцию весьма любопытных и разнообразных образцов горных пород, кроме того обладал лунным папирусом, которым он чрезвычайно гордился; Гертруда успела сделать наброски всего, что ей удалось видеть интересного и необычайного на Луне, и вела аккуратно свой журнал. Теперь нашей маленькой колонии оставалось только готовиться встретить с надлежащим спокойствием и безропотностью долгую монотонную Лунную ночь, а затем, с возвращением Солнца, покончив со всеми предварительными работами и приведя в действие все конические рефлекторы инсоляторов, можно было решиться на отважную попытку пуститься в обратный путь, на свою родную планету, куда большинство стремилось всей душой.

   Но одному Богу было известно, какого рода неожиданности и приключения могли ожидать наших путешественников на этом неведомом и странном пути! Норбер Моони, который в этом деле являлся, так сказать, ответственным лицом, не хотел ничего предоставить воле случая, чтобы на этот раз не дать решительно никакого повода к какой-либо неосторожности со стороны кого-либо из своих товарищей по изгнанию. С этой целью он изобрел для приведения в действие своего главного, центрального аппарата какой-то совершенно новый механизм, о котором никто из окружающих не имел ни малейшего представления. Это было нечто вроде секретного замка у денежного сейфа - и необходимо было знать его секрет, чтобы