Филиппсон Людвиг - Яков Тирадо

лубе. Только Мануэль махал платком и с воодушевлением кричал вслед отходящему судну: "Счастливого плавания! Счастливого плавания!" Мария Нуньес, не обращая внимания на собравшихся тут же многочисленных зевак, упала в объятия матери, которая молча прижала к груди свое дитя... Но вот с яхты донеслись до них мелодичные звуки хора, и по мере того, как судно удалялось от берега, они все больше замирали... То была песня Бельмонте "Марраны и Тезы", начинавшаяся словами:

  

   Товарищи! В море, в открытое море!

   Там волны свободы шумят на просторе.

   Пред ними бессилен жестокий тиран,

   Его победитель - гигант океан!

  

  

  

   Вместе с флотом сэра Френсиса Дрейка в Англию прибыло значительное количество марранов, которые жадно вцепились в этот, случай, чтобы спастись самим и спасти свое имущество. Они примкнули к Тирадо, вследствие чего его яхта оказалась не в меру загруженной людьми и вещами. Как только судно вышло из устья Темзы в открытое море, началась страшная буря, с бешеной скоростью погнавшая яхту к востоку. Тирадо понял, что им предстоит выдержать тяжелое испытание, и поспешил созвать всех, плывших с ним, объяснить им опасность, возвещавшуюся приметами все более свирепевшей бури. Он увещевал их положиться на Бога, на прочность и надежность яхты, его энергию, но в то же время строжайше ему повиноваться и решительно подавлять все проявления уныния и слабости. Громкие клики и горячие рукопожатия доказали ему, что он имеет дело с верными и мужественными людьми. А буря между тем разыгралась не на шутку и волновала море до самых глубин. Маленькую яхту бросало вверх и вниз, точно мячик. Но ее прочность и легкость в сочетании с верностью руки Тирадо, день и ночь стоящего у руля, его зычный голос, заглушавший вой ветра, удерживали ее на поверхности, хотя она давно уже сбилась с курса и блуждала неизвестно где. Это объяснялось тем, что буря временами ненадолго стихала, но затем снова налетала с не меньшей силой, но уже с противоположной стороны. То были опасные минуты, требовавшие полного присутствия духа и всей опытности Тирадо, чтобы не дать судну разбиться вдребезги или уйти на дно. Человеческий дух боролся здесь с коварной силой стихий, но первый выучился у второй искусству сопротивляться и побеждать. По прошествии двух мрачных дней и еще более жутких ночей буря начала стихать и скоро совсем прекратилась. Волны становились все меньше и меньше. Но как раз в то время, когда весь экипаж окружил Тирадо со словами теплой благодарности, и все обнимались в радостном сознании избегнутой опасности, оказалось, что в прекрасной, много раз испытанной яхте образовалась большая пробоина, сквозь которую вода вошла внутрь и достигла уже значительной высоты. Пришлось снова напрячь все силы, использовать все руки для выкачивания воды. И снова несколько часов тревоги и поистине титанической работы... Но вот взошло солнце, ярко заблестели его лучи. Взорам мореходов сквозь утренний туман открылся берег. Они с облегчением направили к нему яхту, а два часа спустя подплывший к ним лоцман вводил ее в гавань города Эмдена, уже тогда бывшего довольно значительным портом, производившим крупные товарообороты. Таким образом, путешественникам удалось пересечь бурное Северное море и оказаться не слишком далеко от своей конечной цели.

   Как только яхта показалась в акватории гавани, к ней с противоположных сторон приблизились две шлюпки с вооруженными людьми. Едва взглянув друг на друга, эти люди стали сыпать взаимными угрозами и проклятиями, размахивать оружием. Тирадо не мог понять, что это значит. На одной шлюпке подняли флаг с изображением герба и графской короны над ним, на флаге другой красовался герб какого-то города, по всей вероятности, Эмдена. На всякий случай Тирадо привел в боевую готовность своих людей и допустил на яхту лишь по небольшому числу матросов с каждой шлюпки с их предводителями. Тут он узнал, в чем дело. Оказывается, граф Фрисландский притязал на неограниченное владение этой страной, а потому и портовыми деньгами, взимавшимися с приходящих и уходящих кораблей. Ему оказывал противодействие эмденский муниципалитет, желавший сохранить свои права и привилегии и отстаивавший владение гаванью, которую построили их отцы. Уже несколько десятилетий велась, с переменным успехом, самая ожесточенная борьба. Много честной крови пролилось с обеих сторон, много прекрасных домов сделалось жертвой пожара, целое поколение выросло за время дикой междоусобицы - и утомленные до изнеможения враги заключили наконец перемирие, которое, однако, каждую минуту грозило снова перейти в кровавую распрю. Больше других терпели от этого купцы и ремесленники, ибо им, как местным, так и иногородним, приходилось расплачиваться за все, - неудивительно поэтому, что эмденский порт начал мало-помалу утрачивать прежнее значение и стал постепенно чахнуть...

   Тирадо сообразил, что ему оставался единственный выход - удовлетворить требования обеих сторон, ибо его яхта нуждалась в срочном ремонте. Поэтому он пристал к острову Нессеру, на удобной верфи которого можно было надежно все исправить, а сам с двумя товарищами высадился на берег и пошел в город. Без определенной, ясно осознанной цели бродил он по старым улицам и переулкам, но в душе его шевелилась смутная надежда - и вот она исполнилась! При повороте в один узкий и темный переулок он заметил в некотором отдалении несколько человеческих фигур, которые своей наружностью не были похожи на виденных им до сих пор белокурых обитателей города, и едва он обратил внимание на дома, как от его проницательного взгляда не, укрылось, что на дверях каждого из них висело нечто вроде узкого ящичка, из которого выглядывали хорошо ему знакомые и высокочтимые письмена Ветхого завета. Трепет пробежал по телу Тирадо, ноги его точно приросли к земле, долго не спускал он глаз с этих букв и этих ящичков, наконец, поднял руку и указал на них своим товарищам. Ему впервые приходилось стоять перед человеческой обителью, на дверях которой открыто и безбоязненно красовались древние изречения Моисеевы, возвещавшие всему миру, что здесь обитают исповедующие единого Бога, потомки того народа, который в Аравийской пустыне принял учение и закон Господа и потом носил их с собой в течение нескольких тысячелетий! Правда, место, где Тирадо нашел это сокровище, представлялось не особенно привлекательным: улица, была узенькая, а дома очень высокие, свет и воздух очень слабо проникали сюда, и проходившие мимо люди, за редким исключением, были одеты бедно, порой даже грязно. Но тот, кто после долгих и жадных поисков находит драгоценный камень, уже не обращает внимания на прилипший к нему песок, на запачкавшую его грязь, - его глаза и чувства поглощены только скрытым блеском, тайным огнем, наполняющим этот камень, счастье найти который выпало ему на долю!..

   Между тем около путешественников собралось несколько обитателей этого квартала. Поэтому Тирадо скоро нашел между ними человека, который сумел ответить ему по-голландски, и после того, как он осведомился о хахаме общины, повел его в нужный дом. Спустя несколько минут Тирадо стоял перед раввином Ури. Как непохожи были друг на друга эти сыновья двух ветвей одного дерева, из которых одна - обличала южное, другая - северное происхождение! Благородство и энергия во всей фигуре первого, огненный взгляд и величавая осанка которого свидетельствовали, что это - ученик школы испанских идальго. Высокой фигуре другого, одетого в черный шелковый кафтан с широкой бархатной каймой, подпоясанный черным кушаком, с высокой меховой шапкой на голове, вредило то, что колени его были немного согнуты, спина чуть искривлена, черты худощавого лица слишком резки, - но зато ее делали очень симпатичной и привлекательной сверкающие умом глаза, взгляд которых проникал, казалось, в глубину души того, на кого он обращался, с выражением безмолвной и величавой покорности судьбе, терпения в страданиях и при этом - непоколебимой уверенности в лучшем будущем.

   Тирадо тотчас проникся доверием к этому человеку и потому в самых вежливых выражениях, но безо всяких обиняков обратился к предмету, больше всех других интересовавшему его. Он познакомил раввина с прошлым своих друзей и своим собственным и объяснил главную цель их путешествия. Седой Ури слушал внимательно, и когда его гость закончил, немного помолчал. Потом он покачал головой и сказал:

   - А что же вы намереваетесь делать в этом городе, куда вы попали совершенно нечаянно?

   - Вы видите, какая участь постигла нас. Мы должны странствовать, потому что наши отцы не хотели этого делать, а ту веру, к которой они повернулись спиной, нам надо искать за морями и горами, как наше убежище, наше спасение! И вот здесь мы впервые нашли наших братьев, и поэтому пусть здесь мы будем приняты в их союз, пусть здесь сбросим наконец ту маску лицемерия, под которой нам так долго приходилось скрываться, и станем свободно пользоваться тем светом, который уже так давно сияет нам из глубины нашей души!

   Старик снова - и теперь энергичнее, чем прежде - покачал головой.

   - А что же выпало на долю нам, - заговорил он, - нам, чьи отцы взялись за страннический посох? И мы тоже принуждены переходить с места на место с той только разницей, что нам не приходится бежать - нас просто гоняют с одного места, где мы нашли приют, в другое, из одного города, сделавшегося для нас на несколько лет родным, в другой. О, я мог бы долго перечислять вам все те города и селения, где мне уже довелось перебывать, уходя откуда я каждый раз считал себя счастливым, потому что мог вместе со своими близкими, здоровым и невредимым, хотя и с потерей всего имущества, переступить негостеприимные ворота, отворившиеся для нас незадолго до того ценой больших денег и снова затворившиеся вопреки всякому праву, всякой справедливости. Длинную-длинную дорогу пришлось мне пройти из Никольсбурга, где я родился, через Прагу, Нюрнберг и Регенсбург, и многие другие города, прежде чем я укрылся в этом уголке немецкой земли. Спросите любого члена этой общины - ни один из них не родился здесь, все сошлись с разных концов земли, после долгих и тяжких страданий по всему свету. Но надолго ли? Кто поручится нам за завтрашний день? Несколько часов назад вы видели, как властители этой страны спорят и ссорятся между собой. И дай Бог, чтобы эта вражда не прекращалась дольше, ибо пока она продолжается, они забывают о нас - исключая те случаи, когда мы им нужны. В тот день, когда между ними последует примирение, они, в ознаменование этого события, погонят нас из этих мест, успевших сделаться для нас дорогими... Да, наше положение в Германии очень незавидное, и на всем обширном пространстве немецкого государства удалось уцелеть среди политических и общественных бурь, среди общей ненависти всего двум-трем большим общинам... Поэтому, почтенный господин, возьмите назад ваше намерение. Предоставьте гавани этого города совершенно обмелеть, сделаться убежищем только ничтожных рыбачьих лодок - здешние люди все равно не поймут вас, когда вы дадите им обещание оживить город торговлей, промышленностью, связями с другими портами. Неукротимая жажда власти, религиозная ненависть между сектами поглотили все другие интересы, и каждый до такой степени убежден в своем мнимом праве, что смотрит на право чужого, как на разбойничий грабеж его собственного. В таком маленьком городе уже одно появление стольких любопытных личностей наделало бы много шуму среди его подозрительных жителей. А прими вас здешнее еврейство в свою среду, о чем, конечно, скоро узнали бы все, на нас тотчас же обрушилась бы ненависть духовенства, и мы ни на миг не были бы защищены от грабежей и убийств. Таким образом, мы и вам не принесем никакой пользы, и на себя навлечем бесконечно много опасностей и бедствий.

   Тирадо был явно поражен. Доводы старика представлялись ему очень убедительными, но душа его наполнилась глубокой скорбью, отразившейся на благородном, мужественном лице.

   - Какое же преступление совершили мы, - воскликнул он, - чтобы быть принужденными бродить по земле, подобно Каину, пускаться в бурное море в ту минуту, когда нам кажется, что мы достигли надежной гавани! Право, я был бы склонен придти наконец к выводу, что это мы, а не наши враги находимся в тяжелом, греховном, хотя и бессознательном заблуждении, если бы не видел совершенно ясно, что все человечество находится во власти дикого фанатизма, что оно точно так же заставляет приверженцев христианской церкви яростно враждовать между собой, как натравляет их на нас. Нет, не мы ходим во тьме заблуждений - не мы, жаждущие жить в мире со всеми людьми, не мы, видящие наше единственное спасение в духе терпимости и любви, между тем, как остальные желают только одного - истребления своих противников! Но горько, невыразимо горько бороться из-за небольшого приюта покоя и безопасности - и не находить его! Тяжело, в высшей степени тяжело - оказавшись наконец среди своих единоверцев и соплеменников, встретить отпор и с их стороны!

   Последние слова сильно потрясли старика, он стремительно схватил руку своего гостя и сказал:

   - Всему, что вы сейчас здесь говорили, я глубоко сочувствую. Вы совершенно правы, но тем не менее я не могу поступить иначе. Вы не можете, конечно, не понять, как страдаю и я, видя, что мне предоставляется случай совершить такое дело, прекраснее и благороднее которого нельзя ничего представить себе, и что я должен, однако, отказаться от него, чтобы не погубить многих других близких мне людей! Зато я дам вам одно торжественное, священное обещание. Божья благодать ниспошлет вам наконец надежный приют, спокойное убежище после долгих странствий; в этом я убежден, это для меня несомненно. Ну, так знайте, что где бы ни оказалось это место, в каком бы отдалении отсюда, под каким бы солнцем ни находилось оно - дайте мне только знать об этом, и я с сыном своим Ароном пойду к вам, хотя бы для этого понадобилось пройти сотни миль пешком, пойду, несмотря на мой возраст, мою слабость, чтобы принять вас в союз Авраама и устроить для вас место молитвы. Примите это обещание, идущее из глубины моего сердца, и дай Бог Израиля, чтобы возможность исполнить его наступила как можно скорее; тогда я спокойно умру, спокойно положу голову в могилу...

   Когда яхту вытащили на берег, в ней оказались такие значительные повреждения, каких не ожидал даже Тирадо. Требовалась большая работа для их исправления. В сущности, Тирадо не был недоволен этим обстоятельством. Он заключил как с графом, так и с бургомистром договор, по которому его экипаж и имущество должны были пользоваться покровительством и защитой на все время ремонта яхты, и который был так выгоден для графа и города, что интересы обеих этих сторон требовали тщательного его соблюдения. После этого он сделал все необходимые распоряжения относительно своей яхты и, выбрав несколько товарищей из числа своих спутников, отправился с ними в соседние Нидерланды.

  

  

   В ту пору Нидерланды находились уже совсем не в том политическом положении, в каком оставил их Тирадо. Кровавая война тяжело прошлась по этой, некогда цветущей стране, во всех ее направлениях. Каждый город, каждое селение превратились в окруженную стенами крепость, каждый, способный носить оружие человек становился воином, как только этого требовала жизнь. По тогдашним стратегическим законам и соображениям нужно было стараться главным образом завоевать возможно большее количество городов и сел, и поэтому около них сосредотачивались войска и велись бои. Ужасна была участь взятого штурмом города, потому что победитель не знал пощады: кровь лилась рекой и бесчисленное множество созданий человеческих рук превращались в развалины. Становилось почти невозможно решить, что именно заставляет людей так яростно истреблять друг друга: религиозный фанатизм, властолюбие или жажда грабежа и убийства - ибо и то, и другое, и третье соединились, чтобы наносить человечеству тяжкие раны. Несмотря, однако, на все это сопротивление нидерландцев оставалось непреодолимым, и как ни плачевно было их положение, но уже в том заключалась их победа, что они неустанно вели эту ожесточенную борьбу. Герцог Альба был отозван королем, и нидерландцы разрушили его статую, им самим воздвигнутую. Как раз в то время, о котором идет речь, правителем в Нидерланды являлся Александр Фарнезе, герцог Пармский, столь же хитрый дипломат, сколь и храбрый полководец. Он собрал вокруг себя отборные испанские и валлонские войска, после чего ему удалось поссорить южные и северные провинции. Но те, в свою очередь, решили порвать все связи с Испанией, а посему объявили герцога лишенным владетельных прав в Нидерландах. Во главе провинций продолжал стоять принц Оранский, высоко держа в руке знамя свободы; к нему относились они с безусловным доверием, он был средоточием и душой борьбы. Недоставало ему только сана главы государства, но фактически эта власть была в его руках, и он неограниченно пользовался ею. Обитатели северных провинций видели в нем свое единственное спасение и дорожили его жизнью. Что будет с ними, когда его не станет?

   В маленьком городе Лире, у самой городской стены ютился скромный домик, в котором жил пламенный патриот, почтенный ткач Гартог. Несмотря на близкое соседство вражеской границы, Лир с успехом выдерживал неоднократные нападения, и потому ли, что его положение было не таково, чтобы вызывать особенно большие надежды, или потому, что благодаря своей незначительности он не обращал на себя внимание противника, но решительные, активные действия против него до сих пор не предпринимались. Именно, вследствие этого обстоятельства был он очень удобным приютом для всякого рода разведчиков, соглядатаев и шпионов, которым скрываться здесь было тем легче, что город был довольно густо населен и находился в постоянных торговых связях с другими городами, а также потому, что в нем было много бумагопрядилен с большим количеством рабочих. Когда Тира-до вступил на нидерландскую землю, он прежде всего позаботился о возобновлении своих старых связей, чтобы таким образом получить возможность хоть как-то участвовать в политической жизни этой страны. Ткач в маленьком доме у городской стены был в числе первых, кому сообщили о его прибытии, и вскоре этот человек написал Тирадо, прося его как можно скорее приехать а Лир, так как тут он встретит человека, который может сообщить ему очень важные сведения. Тирадо тотчас отправился в путь и в один октябрьский темный вечер вошел в дом ткача. После обмена сердечными приветствиями и обсуждения положения дел в Нидерландах, хозяин сказал:

   - Вы приехали как раз вовремя, потому что человек, ожидающий вас, здесь уже с прошлой ночи и жаждет как можно скорее свидеться с вами.

   - Кто же это? - сильно заинтересовался Тирадо.

   - Не могу сказать, потому что он не захотел назвать себя. Мне рекомендовали его с хорошей стороны из Брюсселя и Мехелена, и этих рекомендаций было достаточно, чтобы я принял его в свой дом. Все остальное вы узнаете лично от него.

   Он отвел Тирадо в заднюю пристройку и впустил в обширную комнату. На диване лежал, как бы погруженный в глубокую задумчивость, человек в широком плаще, с капюшоном на голове. Но как только Тирадо вошел, а ткач удалился, незнакомец вскочил, сбросил с себя плащ и капюшон и бросился навстречу вошедшему.

   - Наконец то ты здесь, Тирадо! - воскликнул он. - Я ждал тебя, как младенец ждет материнскую грудь!..

   Тирадо кинул на него проницательный взгляд и сразу узнал.

   - Алонзо! - крикнул он, но и в тоне, и во взгляде его ясно выражался овладевший им испуг. - Алонзо, неужели это ты! Но каким же образом...

   Он остановился. Перед ним стоял друг его молодости, но в каком виде! Худой, словно скелет, со впалыми щеками, на которых проступали красноватые пятна, с ввалившимися, полными зловещего огня глазами, искривленной спиной и почти сплошь седыми волосами.

   - Что же ты замолчал? - спросил этот несчастный, - говори дальше, не скрывай своих мыслей. Да, я Алонзо ди Геррера, но каким встретил ты меня здесь?! Я тень самого себя, я призрак Алонзо. Оттого-то я и близок к сумасшествию, и мне приходится бороться с темными силами, чтобы не подпасть под их власть... Как! Неужели и ты оттолкнешь меня от себя - ты, которого я ждал, как спасителя? Правда, я не имею права сердиться на тебя за это... кому же охота водить компанию с...

   - Остановись, Алонзо, не обвиняй себя! - строго перебил его Тирадо, но тут же прибавил кротко и нежно: - Приди на мою грудь, Алонзо, прижмись к моему сердцу, никогда не перестававшему биться для тебя!

   И он обнял друга, привлек его к себе на грудь, положил его голову на плечо и гладил ее, как отец ласкает несчастного сына. Тут душа этого человека сбросила давившее ее бремя, поток слез хлынул из глаз, он рыдал и дрожал в объятиях своего друга. Тирадо, как мог, успокаивал его - он взял его за руки и усадил на диване рядом с собой.

   - Ах, Яков! - воскликнул несчастный. - Оставь меня, я устал, смерть уже пробегает по моим жилам! Напрасно стараюсь я ободрить, укрепить себя... мне хотелось только еще раз увидеть тебя, тебя одного - увидеть, что ты жалеешь меня и уделяешь мне по-прежнему внимание своей большой душой... Теперь это свершилось...

   Во всякое другое время Тирадо резко отчитал бы своего друга, чтобы вывести его из этого безысходно мрачного настроения. Но он сам был так глубоко потрясен тем, что сейчас видел и слышал, что сумел только воскликнуть:

   - Но, Алонзо, как же все это случилось? Что довелось тебе выстрадать, мой бедный, бедный друг? Расскажи мне, объясни, но все-все, ничего не скрывая...

   Алонзо встал с дивана, взял руку друга и ответил:

   - Да, Тирадо, мне хотелось бы все рассказать тебе, открыть перед тобой все сокровенные тайники моего израненного сердца - но где же найду я слова, способные выразить мое несчастье, мои муки?.. С той минуты, когда я в последний раз виделся с тобой в Брюсселе, во мне произошел переворот, душа моя лишилась своего последнего спокойствия... Знакомство с твоим образом мыслей, твоими поступками, всей твоей деятельностью открыло мне, в какую страшную бездну опускался я все больше и больше, и то последнее облако, которое скрывало от меня эту бездонную пропасть, исчезло. Во мне тоже возникли обширные замыслы, и я тоже ощутил пламенное желание служить делу свободы и справедливости, если нужно - принести ему себя в жертву. С этой минуты я решил пользоваться моим служебным положением не только для того, чтобы противодействовать разным ужасам и злодеяниям, но и для извлечения из него всевозможных выгод противникам моего кровожадного начальника, для употребления в дело всякого средства, способного ускорить победу святого дела человечества... Да, я стремился к этому, я мечтал об этом, я уже видел себя увенчанным лаврами героя, озаренным сиянием мученика. О, глупец, о, слабое, ничтожное создание! Из моих стремлений, моих замыслов не вышло ничего. Все, делавшееся мной, приносило результаты совершенно противоположные тем, которых я ожидал; все, предпринимавшееся мной, не удавалось; те, кого я желал спасти, погибали именно благодаря моей неумелости, а то, что я придумывал для гибели моих врагов, оборачивалось неоценимой пользой для них... Я пришел в отчаяние. Я убедился в моей неспособности, моей слабости. Я увидел, что природа создала меня для служения только убийцам и палачам, но не тем высшим благам, которые так пламенно, так благоговейно чтила моя душа. Я презирал, я ненавидел себя. При этом кровавая рука Верги все тяжелее давила на меня, он все больше впутывал меня в свои сети, он отравлял меня тем доверием, которое, по-видимому, питал ко мне... О, то было нечто вроде страшного кошмара, мучившего и терзавшего меня - кошмара не только во сне, но и наяву... Я был похож на заточенного в пещеру, перед которой стоит страшный лев, долженствующий рано или поздно сожрать его. Мне хотелось бежать, и я составлял один план побега за другим. Но Верга словно прочитывал все это у меня на лбу и в глазах, и все эти планы разрушались за несколько минут до их воплощения; . Такие неудачи и беды вконец уничтожили остатки моих сил; я признал себя потерянным человеком, даже в душе перестал я оказывать ему сопротивление. Тирадо, я чувствовал приближение смерти, не зная только, откуда она придет - извне ли, от той руки, которая так долго наносила мне удары, или изнутри, от моего собственного умирающего "я"... Но тут снова заставило меня встрепенуться известие, что ты приехал. Его сообщил мне хозяин "Веселого испанца" в один из моих визитов к нему. Это известие было ударом грома, который, однако, не убил меня, а только пробудил от тяжелого сна. Да, я проснулся, я почувствовал, что должен видеть тебя, хотя бы для этого мне пришлось проложить себе дорогу кинжалом и даже пронзить грудь самого Верги. Но дело приняло вдруг благоприятный оборот: Верга, который уже столько лет не выезжал из Брюсселя, на этих днях отправился в Мехелен. При всей своей осторожности он, однако, не смог за такой короткий срок закрыть как следует все выходы своей разбойничьей берлоги - я бежал и разными путями пробрался сюда...

   - Слава Богу! - воскликнул Тирадо, вскочил и несколько раз прошелся по комнате в глубоком волнении. Потом он остановился перед Алонзо и сказал ему спокойно и твердо:

   - Право, Алонзо, я вовсе не из тех людей, которые склонны оправдывать поступившего дурно человека, чтобы избавить его от мучительного чувства, приносимого раскаянием; не склонен я поступать так даже ради тех, кого я люблю. Но верь мне - твоя вина из самых простительных. Бог предназначил тебя быть мягкой глиной в руках судьбы, глиной, которая с нежной восприимчивостью подчиняется мысли и воле художника, но нисколько не ответственна за придаваемую ей ту или другую форму. Ты благородный человек, и твой дух легко уносится на крыльях пламенной фантазии. Чем виноват ты, что тебе привелось попасть в руки именно такого кровопийцы, как Верга? Алонзо, оставь всякие мысли о смерти, ободрись. Я знаю, чем можно успокоить и исцелить тебя, я счастлив, что в состоянии предложить тебе это средство в настоящую минуту. Тебе нужно иметь товарищей, сходящихся с тобой в мыслях и чувствах и с помощью которых ты снова возвратишь себе силу, энергию, достоинство. Прежде всего ты должен уехать из этой страны, по крайней мере, вырваться из водоворота враждующих партий; необходимо дать тебе возможность подышать более мирным воздухом, который освободит твою грудь от тяжкого бремени. Поэтому завтра же на рассвете один из моих товарищей увезет тебя отсюда в город Эмден на берегу Северного моря. Там ты найдешь друзей, которые душевно примут тебя, а главным образом - певца Бельмонте, который широко откроет тебе свое сердце. Еще одно. При своей нежной душе ты слишком много жил в грубой действительности. Надо, чтобы для тебя открылся новый мир с неизведанными тайниками, фантастическими образами, откровенным смыслом, который только впоследствии будет разгадан пытливым умом. В Эмдене ты найдешь некоего Ури: он близко знаком с традиционным учением, которое уже ряд столетий сохраняется и разрабатывается несколькими посвященными; они называют его каббалой. Ури хотел сделать и меня ее последователем. Но мой ум требует иной пищи. Я хочу от всякого учения ясности; чего не понимает моя голова и не чувствует мое сердце, то отталкиваю я от себя. В таком чистом и ясном свете представилось мне учение Моисея перед пробуждением моего самосознания. Все таинственное мне претит, но не все люди рассуждают так, как я. Передай Ури мой поклон и мое желание, чтобы он открыл тебе врата затворенного храма. Там ты найдешь пищу, одобрение, исцеление, новую жизнь - и прошлое, со всеми его образами и картинами, мало-помалу исчезнет из твоей памяти, как злой сон. Будем надеяться, Алонзо, что мы снова свидимся - и свидимся победителями. Мне же надо теперь отправиться в Флисинген, к принцу Оранскому...

   Восприимчивый Алонзо внимательно слушал своего друга. Каждое слово Тирадо действовало на его душу, как живительная роса на зачахшие цветы. На лбу его начали разглаживаться морщины, с лица постепенно исчезло выражение уныния и горя. В глазах читалось полное согласие с доводами друга, на губах заиграла улыбка удовольствия. Но последние слова Тирадо особенно поразили его.

   - В Флисинген! - воскликнул он, вскочив с места. - К принцу Оранскому!.. О, какой же я эгоист, из-за собственных страданий забывший самое важное!.. Да ведь именно это обстоятельство заставило меня так нетерпеливо, с такой страшной тревогой ждать свидания с тобой. Тирадо, принц в опасности, в большой опасности!

   - Принц в опасности? И ты только теперь говоришь об этом? Расскажи же немедленно, во всех подробностях все, что тебе известно! Ведь ты знаешь, что наше общее спасение зависит от жизни этого человека, что все наше будущее связано с ним!

   Эти наставления, высказанные с порывистым чувством, были излишни, Алонзо стал поспешно рассказывать:

   - Ты знаешь, что Филипп объявил Вильгельма Оранского государственным преступником, издал манифест, в котором признает его изменником, конфискует все его имущество, запрещает каждому, под страхом потери дворянского достоинства и чести, имущества и жизни, общаться с ним, помогать ему в какой бы то ни было нужде; наконец, обещает каждому, кто доставит принца живым или мертвым, двадцать пять тысяч червонцев в награду, а если это будет не дворянин - то и дворянское звание. Обещание, как видишь, соблазнительное. Сколько человек, я думаю, уже теперь взялись за это дело, чтобы получить такую награду! Восемь дней назад я работал в комнате, смежной с кабинетом Верги. Дверь была закрыта неплотно, и благодаря узкой щелочке я мог видеть и слышать то, что происходило в кабинете. Некто Ганс Гансцун, флисингенский купец, явился к нашему палачу и предложил свои услуги. Фанатизм ли руководил этим негодяем или ни что иное, как гнусное корыстолюбие - не знаю. Было условлено, что этот изменник заложит порох под стул, обычно занимаемый принцем Оранским в церкви, и сделает такое устройство, что как только принц сядет на стул, порох вспыхнет и взорвет его и всех окружающих... Несколько минут спустя в мою комнату вошел Верга и приказал мне выдать этому человеку - имя которого он, конечно, скрыл от меня - тысячу червонцев; то был задаток за дьявольское злодеяние. - Тирадо побледнел от ужаса.

   - Чудовищно! Чудовищно! - воскликнул он. - И ты полагаешь, что герцогу Пармскому известен этот замысел?

   - Полагаю, но не уверен... С этой минуты твердо решил я бежать; только надо было прежде разузнать, где я могу найти тебя. Для этого я отправился к хозяину "Веселого испанца" и там получил все нужные сведения... Но какую роль может играть в этом случае сообщничество или неведение Фарнезе?

   - Большую, очень большую. Если герцогу Пармскому все это известно, то исполнение замысла последует очень быстро. Для Фарнезе в таком случае в высшей степени важно, чтобы оно произошло именно теперь. Завтра воскресенье, и, следовательно, тот день, когда может совершиться - нет, когда совершится злодеяние! Я должен ехать, ехать не медля! Дай Бог, чтобы я поспел в Флисинген вовремя. О, Алонзо, в этом деле я не поколеблюсь рискнуть моей жизнью, последней каплей крови; быть может, мы должны усматривать особую благость Божью в том, что именно нас избрал Он орудием спасения принца. Каждая секунда дорога. Необходимо сейчас же повидаться с Гартогом. Что касается тебя, Алонзо, то я уже сказал, что тебе предстоит сделать. Счастливого тебе пути, и пошли нам Господь скорое и радостное свидание!

   Тирадо поспешил к ткачу. Он не затруднился открыть все это проверенному человеку. Гартог был глубоко потрясен.

   - Есть ли возможность поспеть в Флисинген к завтрашнему утру? - тревожно спросил Тирадо.

   - Позвольте, позвольте, дайте подумать.

   И несколько минут спустя Гартог сказал:

   - Есть вариант. Завтра, то есть в воскресенье, богослужение в Флисингене начнется только в одиннадцать часов утра. Нам надо во что бы то ни стало поспеть туда к этому времени. Говорю - нам, потому что я должен ехать с вами. Мне знакомы в этой местности все дороги, все самые маленькие тропинки. Мы отправимся верхом до Тер-Рейзе. Там у меня зять, лодочник. К счастью, он теперь дома; его сыновья, здоровые и смелые парни, тоже. Они нас помчат так, что только держись! Из Тер-Рейзе можно спуститься по Шельде до самого Флисингена. С гребцами, у которых такие руки и сердца, мы доберемся туда за несколько часов. Другого способа нет. Теперь мне надо найти лошадей - самых лучших, какие только здесь есть... А-а, знаю... Недаром у меня такая большая родня... Если эти лошади в дороге падут, я знаю место, где нам дадут других... Есть у вас деньги?

   - Да, достаточно.

   - Ну, в таком случае есть то, что нам необходимо и чего именно я не имею. В дороге обсудим все обстоятельнее. Если с одним из нас случится беда, другой оставит его и поедет дальше. Дай Бог, чтобы случилось это не с вами, потому что такого маленького человека, как я, пожалуй, и до принца-то не допустят или допустят, когда будет уже слишком поздно... Теперь ждите, через четверть часа я вернусь.

   И четверть часа спустя ворота Лира со скрипом отворились, подъемный мост опустился, два всадника переехали через него и пустили своих лошадей вскачь.

   Не останавливаясь ни на секунду, бешено мчались они, хотя при этом надо было соблюдать большую осторожность, так как дорога шла по холмистой местности, через рвы, вдоль каналов... Но нетерпеливому Тирадо и эта езда казалось слишком медленной... Несколько часов спустя, в полночь, они оказались перед уединенной мызой. Лошади сильно устали, да и Гартог потребовал для себя часового отдыха. Тирадо не согласился. К счастью, обитатели этой мызы были друзья Гартога. Остальное сделали деньги Тирадо. Появились новые лошади, новый надежный проводник. Гартог остался, Тирадо поскакал дальше.

   Октябрьское солнце едва начало всходить, когда Тирадо благополучно достиг Тер-Рейзе. Благодаря записке ткача к его зятю и короткому разъяснению самого Тирадо, лодка скоро была готова. В нее сел хозяин - старый, опытный гез, и два молодых, крепких его сына - тоже гезы. Тирадо предусмотрительно взял с собой в лодку и лошадь, чтобы иметь возможность, высадившись на флисингенском берегу, без малейшего промедления поскакать в город. Теперь он чувствовал себя совершенно как дома. Холодной водой реки освежил он лицо и волосы, потом тоже взял одно из весел, и лодка полетела, как стрела, словно с кем-то наперегонки за очень дорогой приз. "Марраны и гезы" - невольно шевельнулось в уме Тирадо, когда он взглянул на своих спутников - и послышалась ему песня Бельмонте, и увидел он перед собой двух женщин, стоявших на берегу и посылавших ему прощальное приветствие... Но прочь, прочь все воспоминания! Надо сделать последнее, отчаянное усилие - и если, отважный пловец, ты поспеешь вовремя, то все спасено; опоздаешь - и все погибло, и ты трудился напрасно!..

   В старом приморском городе Флисингене звонили во все колокола. Город прибрался и украсился, потому что в нем теперь находился Вильгельм Оранский, прибывший сюда для смотра флота, собранного во флисингенской гавани, и для распоряжений относительно укрепления морских сил. Было воскресенье.

   Из окон домов свешивались флаги и ковры, гербы Зеландии и принца Оранского весело полоскались на ветру. Двери собора были раскрыты настежь, и набожные горожане толпами шли туда, одетые в праздничные наряды. В переднем ряду кресел одно, обыкновенно занимавшееся бургомистром, отличалось особым изяществом, так как сегодня было предназначено для принца Оранского. Оно было из темного дуба с резными украшениями, широкое, тяжелое, с боковыми стенками, доходящими до пола. Раздались первые звуки органа. И вот у дверей появилось несколько человек с алебардами - телохранители принца. Они освободили проход и стали по обеим его сторонам. Вскоре в церковь вошел принц в сопровождении бургомистра, местной знати и офицеров. Публика встала, и Вильгельм с обычным величавым спокойствием направился к своему креслу. Так как пение первого псалма уже началось, то принц, чтобы не мешать, слушал стоя.

   Но вот оно окончилось, проповедники намеревались взойти на кафедру. В соборе царила торжественная тишина. Вдруг на улице раздался стук копыт скачущей галопом лошади, а через минуту спрыгнувший с нее всадник, весь забрызганный грязью, страшно взволнованный, появился в дверях церкви. Он сбросил с себя плащ и шляпу, быстро окинул взглядом залу и, увидев принца в нескольких шагах от его кресла, стремглав кинулся туда. Это случилось так внезапно и так быстро, что никто не смог удержать его. Только один стражник пытался преградить ему путь, но сильным ударом был отброшен в сторону вместе со своим оружием. Принц обернулся, Тирадо схватил его за руку и громогласно закричал:

   - Спасайтесь, принц!.. Здесь приготовлен взрыв... Следуйте за мной... вы в величайшей опасности... Я Тирадо... вы ведь знаете меня!

   И так как принц все еще медлил, он силком потащил его за собой, к дверям; следуя за ним, принц сказал:

   - Вы Тирадо, я верю вам...

   Восклицание Тирадо разнеслось по всей церкви, тысячи голосов в ужасе закричали: "Взрыв в церкви!" Началось страшное смятение, толпы людей бросились к разным выходам, влезали на стулья, опрокидывали скамейки, рыдали и вопили... И в тот самый миг, когда принц с Тирадо уже достигли выходной двери, а телохранители усердно расчищали им путь в густой, бестолково мечущейся толпе, раздался страшный взрыв. Церковь осветилась ярким огнем, который сразу исчез в громадном облаке непроницаемого дыма, земля содрогнулась, стены сотряслись, со сводов посыпались осколки извести и штукатурки. Но шум взрыва заглушил резкий и жуткий вопль, пронесшийся по всему храму...

   Вильгельм Оранский уже стоял на улице - он был спасен. Тирадо, истощенный и нравственно, и физически, рухнул на колени. Из собора бежали толпы людей, они окружили принца и его спасителя и воздух огласился восторженными кликами: "Да здравствует принц Оранский!" Но из церкви доносились и другие звуки. Дым рассеялся, снова открыв для обзора залу церкви. Собор стоял целый и невредимый в своем священном убранстве. Ни один камень его, ни одно украшение не стронулось с места. Но в нем лежали обезображенные трупы, смертельно раненные люди. Принц, и теперь не потерявший присутствия духа, тотчас сделал все необходимые распоряжения относительно того, чтобы оказать помощь еще живым жертвам злодеяния и вынести из церкви останки погибших. Число их оказалось, к счастью, меньше, чем можно было ожидать.

   Тирадо в нескольких словах объяснил принцу все, назвал по имени преступника и главных виновников. Вильгельм приказал немедленно арестовать первого и провести строжайшее расследование, и только теперь отправился домой, сопровождаемый своей свитой и несметной толпой, не перестававшей приветствовать его восторженными кликами. Тирадо он отпустил с немногими, но горячими словами благодарности, приглашая к себе на следующий день, после чего поспешил уйти отдохнуть, в чем сейчас нуждался больше всего на свете...

   Ганс Гансцун бежал за несколько минут до того, как должно было совершиться его злодеяние, Но погоня за ним была так быстра, что уже к вечеру его поймали. Он сознался во всем, назвал людей, подтолкнувших его на это дело, своих сообщников и священников, которые, приняв его предварительную исповедь, дали ему отпущение грехов. Все эти имена занесены в книгу истории.

  

  

   Вильгельм Оранский, приехав в Флисинген, остановился в гостеприимном доме одного богатого горожанина. На следующий день туда отправился Тирадо, и как только о нем доложили, принц позвал его к себе в кабинет. Вильгельм сидел перед письменным столом, заваленным бумагами и документами. Он уже был одет для выхода из дома, и простота его костюма являла редкое своеобразие, поражавшее именно в те годы, когда во всех европейских странах господствовала самая неумеренная роскошь в костюмах. Так же прост был весь этот замечательный человек, который, имея в своих руках незначительную власть, оказывал, однако, большое влияние на политическую жизнь всей Европы благодаря своей решительности, стойкости и неистощимому богатству духа. Принц был невысок ростом, имел большую и круглую голову с коротко стриженными, по тогдашней моде, волосами, щеки его были изрыты морщинами, нос продолговатый, с горбинкой, борода разделена надвое; но благородная и величавая осанка, огонь больших голубых глаз, сильно выступавших из орбит, к неподвижность в чертах лица производили на всех глубокое впечатление и были причиной того, что его фигура казалась выше, чем была на самом деле.

   Увидев Тирадо, принц встал и сделал несколько шагов к нему навстречу. На почтительный поклон Тирадо он ответил пожатием руки, причем глаза его засветились приветливостью, а на губах появилась ласковая улыбка... И очень хороша была в эту минуту некрасивая голова Вильгельма.

   - Выразить вам мою благодарность за необычайный подвиг, совершенный вами для моего спасения, я не в состоянии, - сказал он, - еще менее в состоянии достаточно наградить вас. Вы знаете, что я беден, и что то немногое, чем я владею, отдано мне на великую борьбу, которую мы ведем в настоящее время. Но мне известно, что вы не желаете никаких похвал и никакого материального вознаграждения, и что единственную цель вашу, как и мою, составляет победа святого дела права и свободы. В этом мы вполне сходимся между собой, и все, что мы с вами делаем друг для друга, обязывает, конечно, к личной благодарности того из нас, кому в данном случае оказана услуга.

   Произнеся эти слова с той интонацией, которая, благодаря своей искренности и задушевности, всегда производила глубокое впечатление, он горячо пожал руку Тирадо. Его собеседник с нескрываемым волнением ответил:

   - Принц, эти слова из ваших уст - награда, с которой не могут сравниться никакие почести и драгоценности.

   - Но позвольте мне высказать мое особое удивление вашим вчерашним путешествием. Эта скачка верхом и этот переезд в лодке - такие, могу сказать, подвиги, которые едва ли смог бы совершить кто-нибудь другой. Вы человек, одинаково крепкий и физически, и нравственно, но и этого мало: для подобных поступков нужны еще такое воодушевление, такая преданность, такое самопожертвование, какие редко встречаются между людьми. Всем этим, а также теми услугами, которые вами уже были оказаны мне прежде, вы приобрели право на такие требования, которые должны быть удовлетворены, и верьте мне - будут удовлетворены непременно. Но пока прошу вас сесть и подробно рассказать мне обо всем, случившемся с вами с тех пор, как я видел вас в последний раз. Я знаю, что почерпну в этом рассказе много сведений о положении дел в разных государствах...

   Тирадо выполнил это желание, причем в своем недавнем прошлом не нашел ничего такого, о чем следовало бы умолчать. Принц внимательно слушал, и когда рассказчик закончил, сказал:

   - Хорошо, Тирадо. Мы за это время значительно продвинулись вперед, но вы не очень отстали. Совершенно правильно поступаете вы, никогда не отделяя вашего собственного дела от дела свободы. Их цели переплетены. Да, я понимаю, что Елизавета снова выслала вас и ваших товарищей из своего государства. В Англии наши идеи пребывают еще в сыром, необработанном виде, и быть может, не скоро еще придет то время, когда они начнут бродить. Но это должно совершиться. Мы же, нидерландцы, уже живем в этом периоде. Когда Англия доведет свой процесс брожения до конца, она достигнет именно той фазы, в которой мы находились до его начала... Скажите мне, Тирадо, готовы ли вы оказать нам еще несколько услуг, важных услуг!

   Лицо Тирадо покрылось ярким румянцем, и он восторженно ответил:

   - Я готов служить вам, ваше высочество, всеми моими, хотя и слабыми, силами!

   - Я знал это. Такой человек, как вы, не останавливается, идя к своей цели. Но мне было бы очень совестно, если бы я пользовался вашей помощью, не заботясь в то же время о том, чтобы упрочить ваше благосостояние, чтобы осуществились те планы, которые составляют предмет ваших особых устремлений...

   - И в этом я никогда не сомневался, принц.

   - Так слушайте же. За время вашего отсутствия многое изменилось, потому что многое приведено в ясность. Так, оказалось, к сожалению, что южные и северные штаты Нидерландов при теперешнем положении дел не будут идти вместе, рука об руку. Религиозное несогласие между приверженцами Старой церкви и последователями Новой сделало разрыв несомненным, и он растет все больше и больше. Южные штаты скорее останутся верны испанскому знамени, чем сойдутся с реформаторами. Как я ни противодействовал, дело, однако, совершилось, и северные провинции приступили в Утрехте к образованию своего, но отдельного союза. Это обстоятельство сделает борьбу более продолжительной и упорной, но тем несомненнее будет ее успех. Теперь эти соединенные штаты хотят открыто разорвать все связи с испанской короной, а пика отдать верховную власть мне. К счастью, мой друг, северные штаты населены не сплошь последователями нового учения, и во многих городах еще преобладают католики. Поэтому я настоял, чтобы одним из главных пунктов Утрехтского договора стало обеспечение религиозного мира, чтобы повсюду реформаторы и католики пользовались одинаковыми правами и одинаковой свободой, - причем был добавлен еще и секретный пункт о том, чтобы совету каждого города была предоставлена возможность давать такие же льготы и другим сектам, без права кому бы то ни было протестовать против этого. Тирад о, говорю вам откровенно, что настаивая на всем этом, я имел в виду данное мною вам слово; я думаю, что взгляды моих ни