Эберс Георг - Жена бургомистра, Страница 13 - Книги

молча сидевший с письмом на коленях у столба для стрельбы в цель и наблюдавший зрелище принесения присяги, чувствовал, что грудь его наполняется горечью и болью. Как хорошо было бы, если бы он мог расплакаться навзрыд и разорвать письмо отца! Как счастлив был бы он, если бы вдруг увидел достойного господина ван Монфора рука об руку с седым дворянином ван дер Доесом, произносящим слова присяги, как охотно поспешил бы он сам стать рядом с ними и дать клятву, как охотно закричал бы тому серьезному человеку под липой: 'Я не испорченный юнец, изменник родительскому крову; я не хочу быть слугой, я не могу быть испанцем, я такой же нидерландец, как вы!'

Но он не пошел и не сказал ничего; он сидел неподвижно до тех пор, пока принесение присяги было окончено, и юнкер фон Вармонд повел его под липы. Там к присягавшим уже присоединились городской секретарь и оба ван дер Доеса. С молчаливым поклоном Николай передал бургомистру письмо своего отца: ван дер Верфф взломал печать, прочел письмо и, передав его другим господам, сказал, обращаясь к Николаю:

- Подождите здесь, юнкер. Ваш отец советует сдать город испанцам и обещает нам милость короля. После всего, что вы сейчас видели, вы не можете сомневаться в том, каков будет ответ.

- Может быть только один ответ, - воскликнул ван Гоут, прервав чтение, - разорвать это послание и молчать!

- Поезжайте с Богом к своим! - прибавил Ян Дуза. - Но постойте, я вам передам кое-что для маэстро дель Кампо!

- Вы не удостоите даже ответом моего отца? - спросил Николай.

- Нет, юнкер. Мы не желаем иметь никакого дела с бароном Матенессе, - продолжал комиссар. - Что касается вас, то вы можете, по желанию, вернуться домой или переждать здесь.

- Ступайте к вашей двоюродной сестре, юнкер, - приветливо сказал Ян Дуза. - Пройдет добрый час времени, пока я найду перо, бумагу и воск для печати. Госпожа ван Гогстратен будет очень рада услышать от вас об отце.

- Если вам будет угодно, молодой господин, - прибавил бургомистр, - мой дом открыт для вас.

Николай колебался с минуту, но потом быстро сказал:

- Да, пожалуйста, проведите меня к Хенрике!

Когда мальчик, сопровождаемый господином Вармондом, который вызвался провести его, достиг северной части города, он спросил:

- Вы юнкер ван Дуивенворде, господин фон Вармонд?

- Я самый.

- И вы вместе с гёзами отвоевали Бриль у испанцев^[53]?

- Да, я имел это счастье!

- А между тем ваш род хороший и старинный; и были еще другие дворяне среди гёзов?

- Конечно. Вы думаете, что было предосудительно с нашей стороны стоять за родину наших отцов? И мои, и ваши предки были дворянами, когда в стране еще не было ни одного испанца.

- Но король Филипп управляет нами, как законный государь!

- К сожалению, да, и поэтому мы повинуемся также его наместнику, принцу, который управляет его именем. Клятвопреступный тиран нуждается в опекуне. Спрашивайте дальше, я отвечу охотно!

Николай не обратил внимания на это предложение и молча следовал за своим спутником, пока они не достигли канала. Здесь он остановился, в волнении схватил руку своего спутника, начальника кавалерии, и заговорил прерывающимся от волнения голосом быстро и тихо:

- У меня очень тяжело на сердце! Я должен высказать это кому-нибудь. Я хочу быть голландцем. Я ненавижу кастильцев. Я их узнал хорошо в Лейдендорфе и в Гааге. Они не обращают на меня внимания, потому что я еще молод, и они не знают, что я понимаю их язык. У меня открылись глаза! Когда они говорят о нас, то всегда делают это с презрением и насмешкой. Я знаю все, что здесь наделали Альба и Варгас; из уст самих испанцев я слышал, что они с наслаждением хотели бы истребить и совершенно уничтожить нас. Если бы я только мог действовать, как бы мне хотелось, и если бы не отец, я бы уж знал, что мне делать! У меня такая путаница в голове! Речь бургомистра совершенно свела меня с ума. Скажите ему, юнкер, пожалуйста, скажите, что я ненавижу испанцев и что я горжусь тем, что я нидерландец!

Они уже шли довольно долго и все более и более приближались к дому бургомистра, когда начальник кавалерии, выслушавший с радостным изумлением слова юноши, ответил ему:

- У вас хорошая натура, юнкер, и вы на правильном пути! Запомните только речь бургомистра Питера и припомните, что вы изучали из истории. Кому принадлежат самые блестящие пурпурные страницы в великой книге судеб народов? Тиранам ли и их слугам и угодникам, или людям, жившим и умиравшим ради одной свободы? Надо держать голову высоко! Может быть, эта борьба переживет нас обоих, и вам остается еще много времени стать на правую сторону. Дворянин должен служить своим государям, но он вовсе не должен быть рабом государя, тем более государя чужого, врага его народа. А мы были бы именно такими. Через час я приду сюда и еще поговорю с вами. Дайте мне руку. Я хотел бы называть вас по имени, мой смелый и честный Нико!

- Называйте меня так! - воскликнул юноша. - И, не правда ли, вы никого не пришлете за мной другого? Мне бы хотелось еще поговорить с вами.

В доме ван дер Верффа юнкера встретила Варвара. Хенрика не могла тотчас же принять его, потому что у нее был патер Дамиан, и потому до появления духовника ему пришлось подождать в столовой. Николай хорошо знал священника и даже однажды исповедовался у него в прошлом году. Поздоровавшись с этим достойным человеком и ответив на его вопрос, как он сюда попал, он сказал быстро и неожиданно:

- Извините, господин патер, но у меня какая-то тяжесть на сердце! Вы - святой человек, и вы должны знать это! Преступление ли это, если голландец выступает против испанцев, грех ли это, если голландец хочет быть и оставаться тем, чем его сделал сам милостивый Господь Бог? Я не могу поверить этому!

- Я тоже не верю этому, - ответил Дамиан в своей простой манере выражаться. - Кто остается верен святой церкви, кто любит своего ближнего и старается поступать справедливо, тот может смело придерживаться голландского образа мыслей и молиться и бороться за свободу своей страны!

- О! - воскликнул Николай с горящими глазами.

- Потому что, - продолжал Дамиан оживленнее, - потому что, видите ли, они были хорошими католиками и жили благочестиво и богоугодно, пока в страну не явились испанцы. Почему же опять не может так сделаться? Всевышний разделил народы, потому что он желает, чтобы они вели свою собственную жизнь, и ее-то именно и вели для своего спасения и к своей чести, а не для того, чтобы более сильной нации давать право мучить и притеснять другую. Представьте-ка себе, что ваш отец пойдет гулять, а испанский гранд прыгнет к нему на плечи и начнет бить его плеткой и пришпоривать, как будто бы он его верховая лошадь. Поставьте теперь на место дворянина Матенессе - Голландию, а на место гранда - могущественнейшую Испанию, и вы поймете, о чем я говорю. Таким образом, нам остается только сбросить с себя иго захватчика. Святой церкви не будет от этого никакой потери. Ее утвердил Бог, и она останется, будет ли здесь царствовать король Филипп, или кто-нибудь другой. Теперь вы знаете мое мнение. Ошибаюсь ли я, или нет, прозвище глиппер вам перестало нравиться, милый юнкер?

- Патер Дамиан! Вы правы, тысячу раз правы! Нет никакого греха в желании видеть Голландию свободной!

- Кто же вам сказал, что это грех?

- Каноник Вермонд и наш капеллан.

- Значит, мы придерживаемся в этом мирском деле различных мнений. Воздайте Богу то, что принадлежит Богу, и держитесь на том месте, на котором поставил вас Господь Бог. Если у вас растет борода, и вы желаете биться за свободу Голландии, то делайте это смело. Я охотно вам отпускаю этот грех!

Хенрика была очень рада увидеть свежего и сияющего от счастья юношу: Николай должен был рассказать ей об ее отце и о своих и сообщить, как он попал в Лейден. Когда она узнала, что через час он намерен отправиться в обратный путь, то в ее голове, совершенно поглощенной мыслью о миссии Белотти, зародилась хорошая мысль. Она доверила Николаю то, что она задумала, и просила его провести дворецкого через испанское войско в Гаагу, и юнкер не только был готов сделать это, но даже обещал ей, когда старик будет возвращаться, каким бы то ни было образом уведомить ее.

Спустя час юноша простился с двоюродной сестрой и, проходя с господином фон Вармондом вдоль канала, весело спросил его:

- Как бы мне пробраться к гёзам?

- Вам? - с удивлением спросил начальник кавалерии.

- Да, мне! - с жаром ответил юнкер. - Скоро мне исполнится семнадцать лет, и как только мне исполнится... Подождите... подождите... вы еще услышите обо мне!

- Браво, Николай, браво! - ответил тот. - Будем оставаться голландскими дворянами и истинными благородными голландцами!

Спустя три часа юнкер Матенессе ван Вибисма ехал в Гаагу с Белотти, которого любил еще с детства. Он привез отцу не что иное, как тщательно сложенное и запечатанное письмо, которое по поручению лейденских горожан передал ему с плутовской улыбкой Ян Дуза для маэстро дель Кампо Вальдеса. В этом письме заключалась только одна строка из 'Катоновских дистихов'^[54], написанная красивыми буквами на большом листе бумаги:

Fistula dulce canit volucram dum decipit auceps^[55].

XXVII

Прошла уже первая неделя июня, прошла половина второй, прекрасные солнечные дни пришли к концу, и в вечерний час множество гостей наполняло 'Angulus' в гостинице 'Вексель'. Там было так уютно в то время, когда на улице завывал морской ветер, колотил в стекла дождь, и вода с шумом падала на тротуар. Испанское осадное войско окружало город железным кольцом. Всякий чувствовал в другом товарища по плену и теснее сближался с единомышленниками и людьми одного с ним сословия. Торговля и промышленность замерли, тревога и бездеятельность ложились свинцовой тяжестью на настроение людей, и кто хотел несколько ускорить медленно ползущее время и облегчить угнетенную душу, тот шел в шинок, чтобы высказать свои надежды и опасения и послушать, что чувствовали и думали другие в минуту этого общего бедствия.

Все столы в 'Angulus' были заняты, и кто хотел быть понятым сидевшим подальше соседом, должен был сильно возвышать голос, так как за каждым столом велся отдельный разговор. При этом здесь и там раздавались крики и призывы донельзя занятой хозяйки, слышался звон стаканов, и оловянные крышки грубых каменных кувшинов с шумом открывались и откидывались.

За круглым столом, в дальнем конце продолговатой комнаты, шел более громкий разговор, чем за другими столами. Там сидели шесть офицеров, и между ними был Георг фон Дорнбург. Капитан ван дер Лан, его начальник, прославившийся целым рядом геройских подвигов, громко рассказывал своим низким голосом всевозможные случаи из своих странствований по морю и по суше; полковник Мульдер вставлял иногда свои замечания и, улыбаясь, рассказывал после каждого маловероятного случая другой в этом же роде, но уже совершенно невероятный, и тогда ротмистр ван Дуивенворде примирительно вмешивался в разговор; но капитан, который всегда помнил, что никогда не следует слишком уклоняться от правды, вспыльчиво прерывал шутки старика. Лейтенант Кромвель, серьезный человек с круглой головой и длинными прямыми волосами, приехавший в Голландию, чтобы сражаться за веру, изредка вмешивался в разговор, произнося односложные фразы на плохом голландском языке. Георг, глубоко откинувшись в кресло, вытянул вперед ноги и молча смотрел в пространство.

Господин Акванус, хозяин гостиницы, переходил от одного стола к другому и, дойдя, наконец, до стола офицеров, остановился против тюрингца и спросил:

- Господин юнкер, где блуждают ваши мысли? Вот уж несколько дней, как вас совершенно нельзя узнать. Что такое приключилось с вами?

Георг быстро выпрямился, потянулся, как человек, который только что проснулся, и ответил приветливо:

- От безделья принимаешься мечтать!

- Ему слишком тесно здесь в клетке, - подхватил капитан ван дер Лан. - Если еще долго так продолжится, мы все, как овцы, наживем головокружение.

- И сделаемся такими же неподвижными, как медный языческий бог на карнизе, - прибавил полковник Мульдер.

- При первой осаде были такие же жалобы, - возразил хозяин, - но господин фон Нойеллес утопил в вине неудовольствие и опорожнил не один бочонок моего лучшего вина.

- Расскажите-ка господам, как он вам платил! - воскликнул полковник Мульдер.

- Между стеклом и рамой засунута записка, - рассмеялся Акванус. - Вместо того чтобы прислать мне денег, он написал следующее:

'Ты, милый друг, сделал мне много добра. Но за это тебе хотелось получить денежки металлом.

У меня ты ничего не найдешь,

Поэтому возьми на прощанье,

Вместо ничтожных монет,

Этот прекрасно написанный листок.

Бумажные деньги удивительно легко выпускаются в Лейдене!'

- Великолепно! - воскликнул юнкер фон Вармонд. - А вы еще вырезали тут же штемпель для картонных монет!

- Разумеется! Вынужденная бездеятельность господина фон Нойеллеса обошлась мне дорого. А теперь вы все-таки хоть два раза делали вылазки.

- Молчите, молчите! Ради Бога, не говорите о первом разе! - воскликнул начальник кавалерии. - Прекрасно задуманное предприятие, которое рушится позорным образом только потому, что предводитель залег спать, как крот! Когда все это удастся во второй раз?

- Но другая вылазка имела все-таки лучший исход, - сказал хозяин. - Триста окороков, сто тонн пива, масло, амуниция и в придачу самый негодный из всех шпионов - во всяком случае славная добыча!

- И все-таки неудача! - воскликнул капитан ван дер Лан. - Мы могли бы все корабли с припасами, сколько их ни было, отрезать в Лейденской бухте и привести сюда. А Каар! Ведь это укрепление на острове принадлежит врагу!

- Но люди действовали великолепно, - сказал начальник кавалерии.

- Между ними есть настоящие черти! - рассмеялся ван дер Лан. - Один заколол испанца и тут же в пылу сражения стянул с него красные сапоги и надел их себе на ноги.

- Ах, я знаю его, - прибавил хозяин, - его фамилия ван Кейлен; он сидит там внизу, пьет пиво и рассказывает людям разные смешные истории. Головорез с лицом сатира! Выходит, и у нас нет недостатка в радостях. Вспомните-ка о поражении Ехевро и о победе гёзов у Флиссингена на Шельде.

- За здоровье Бонзота, храброго адмирала, и за смелое войско гёзов! - воскликнул капитан ван дер Лан и чокнулся с полковником Мульдером. Тот повернулся с поднятым стаканом к тюрингцу, но так как юнкер, погруженный в свою задумчивость, не заметил его движений, то он воскликнул в запальчивости:

- Ну, господин фон Дорнбург, много времени вам нужно, чтобы дать ответ!

Георг встал:

- Дать ответ? Совершенно верно. Отвечаю вам, господин полковник. - С этими словами он поднял бокал, осушил его одним духом до последней капли и поставил на стол.

- Браво! - воскликнул старик, а господин Акванус сказал:

- Этому он выучился в высшей школе. От занятий всегда хочется пить. - Он бросил дружеский и тревожный взгляд на молодого немца и потом посмотрел на дверь, в которую в это время вошел музыкант Вильгельм. Хозяин поспешил к нему навстречу и прошептал:

- Мне совсем что-то не нравится ваш немецкий юнкер. Из поющего жаворонка он превратился в линяющую ночную птицу. Что с ним такое?

- Тоска по родине, отсутствие известий из дому и, наконец, ловушка, в которую поймала его война в его погоне за славой и честью. Скоро он опять станет прежним.

- Надеюсь! - ответил хозяин. - Деревце, в котором столько соков, живо поднимается, если его пригнуть к земле; помогите же ему, этому чудесному юноше!

Один из гостей позвал хозяина, а музыкант присоединился к офицерам и завел с Георгом тихий разговор, заглушаемый голосами вокруг.

Вильгельм пришел из дома ван дер Верффа. Он узнал, что послезавтра, четырнадцатого июня, день рождения бургомистра. Адриан сообщил об этом по секрету Хенрике, а та ему. В день его праздника хозяина дома следовало бы разбудить пением.

- Прекрасно, - перебил своего друга Георг, - она отлично исполнит свое дело!

- Не одна она, мы можем также рассчитывать и на госпожу бургомистершу. Сначала госпожа Мария наотрез отказывалась, но, когда я предложил премиленький мадригал, она уступила и взяла на себя первый голос.

- Первый голос? - с волнением спросил юнкер. - Разумеется, я к вашим услугам. Пойдемте. Есть ли у вас дома ноты?

- Нет, господин фон Дорнбург, я их только что отнес дамам; но завтра утром...

- Завтра утром попробуем! Эту кружку мне, Дортхен! Ваше здоровье, полковник Мульдер. Господин Дуивенворде, этот бокал за ваш новый конный отряд и за несколько смелых вылазок вместе с вами!

Глаза немца снова загорелись живым огнем, и когда капитан ван дер Лан, продолжая свою речь, сказал: 'Морские гёзы в конце концов все-таки сломят испанские силы', - то он с воодушевлением воскликнул:

- На море, господа, на море! Ставить свою жизнь ни во что - это самое лучшее! Ликовать, захватывать и бросаться на абордаж во время бури! Бороться врукопашную на вражеском корабле! Драться и побеждать или вместе с противником идти ко дну!

- За ваше здоровье, юнкер! - воскликнул полковник. - Черт возьми, мы нуждаемся в таких молодцах!

- Вот теперь вы прежний! - сказал Вильгельм, обращаясь к другу. - Чокнемся за нашу любовь к родине!

- Два стакана вместо одного! - воскликнул Георг. - За любовь к родине, за блаженство и страдание любви, за прекрасную женщину, которую мы любим! Война - наслаждение, любовь - жизнь! Пусть из ран течет кровь, пусть сердце разрывается на тысячу частей! На поле битвы лавр цветет, любовь сплетает розы, розы с шипами, но все же душистые розы! Прочь от меня, бокал, пусть никто из тебя не пьет больше!

С пылающими щеками Георг бросил свой стеклянный бокал в угол комнаты, где он со звоном разбился вдребезги. Собутыльники громкими восклицаниями выразили свое сочувствие, только лейтенант Кромвель встал и тихо вышел из комнаты, а хозяин задумчиво покачал своей умной головой.

Казалось, в душу Георга влился пламень, а его дух окрылился. Спутавшиеся локоны в беспорядке обрамляли его красивую голову, а сам он, откинувшись в глубь кресла и расшнуровав воротник, вставлял в рассудительные речи других светлые мысли и блестящие слова. Вильгельм следил за его словами то с удивлением, то с тревогой. Уже давно начался новый день, когда музыкант оставил со своим другом гостиницу. Полковник Мульдер посмотрел им вслед и, обращаясь к оставшимся, воскликнул:

- У этого огненного человека сидит черт в теле!

На следующий день в доме бургомистра в то время, когда он председательствовал в совете, был исполнен трехголосный мадригал. Георг стоял между Марией и Хенрикой. Пока музыкант исправлял ошибки и распределял повторения, в маленьком хоре царило самое веселое настроение; и Варвара не раз слышала в соседней комнате неудержимый хохот; но по мере того как каждый овладевал своей партией, и мадригал мог быть исполнен безупречно, женщины становились все серьезнее и серьезнее. Мария, не отрываясь, смотрела на свой лист, и редко голос ее бывал таким задушевным, таким безупречно чистым, как сегодня! Георг вторил ей, и когда она поднимала свое лицо от нот, всякий раз глаза его не отрывались от ее лица. Хенрика старалась уловить взор юнкера, но все напрасно; тем не менее ей хотелось отвлечь его от молодой женщины, и ей было досадно оставаться незамеченной. Ей хотелось во что бы то ни стало победить Марию, и в ее пении сказывалась вся страстность ее натуры. Ее воодушевление передавалось и другим. Дискант Марии, ликуя, сливался с благозвучным голосом немца, а голос Хенрики лился как будто негодуя и торжествуя. Музыкант в восхищении вдохновенно выбивал такт и, увлеченный глубокой мягкостью голоса девушки, погружался в светлые воспоминания о ее сестре.

Когда серенада была окончена, он с жаром закричал: 'Еще раз!'

Состязание певиц началось с новой силой, и на этот раз блестящий взор юнкера встретился с глазами Марии. Тогда она быстро опустила лист, выступила из полукруга и сказала:

- Мы знаем мадригал. До завтрашнего утра, мейстер Вильгельм, у меня слишком мало времени!

- O - o! - воскликнул с сожалением музыкант. - Все шло так хорошо и оставалось только несколько тактов!

Но Мария уже была в дверях и ответила только:

- До завтра!

Музыкант горячо, а Георг учтиво благодарили Хенрику за ее пение. Когда гости ушли, она быстрыми шагами стала ходить взад и вперед по комнате и страстно, и запальчиво ударяла по ладони своим маленьким кулачком.

В день рождения Питера певицы готовились спеть рано утром, но бургомистр встал до солнечного восхода; ему нужно было разработать с городским секретарем какое-то предложение, которое следовало подготовить до заседания. Ему было вовсе не до своего дня рождения, и когда в столовой начался мадригал, он постучал кулаком в дверь и закричал:

- Мы заняты делом. Поищите другое место для вашего пения.

Исполнение хора было прервано на одно мгновение, а Варвара сказала:

- Кто рвет яблоки, не думает в это время о неводе. Он и не догадывается о своем празднике. Пусть дети пойдут вперед!

Тогда бургомистерша с Адрианом и Лизочкой вошла в кабинет. Они держали в руках букеты цветов, а Мария так мило нарядила малышку, что в своем белом платьице она действительно походила на хорошенькую эльфу.

Питер понял, что значит это пение. Он ласково привлек к себе трех поздравителей, и, когда снова начали исполнять мадригал, он встал против хора и слушал пение. Разумеется, исполнение не было и наполовину так хорошо, как на репетиции. Мария пела тихо и несвободно, и, несмотря на энергичное выбивание такта Вильгельмом, вчерашняя теплота и сила исполнения поблекли.

- Отлично, превосходно, - похвалил Питер, когда певцы замолкли. - Хорошо исполнено и задумано. Прекрасный сюрприз в день рождения!

Затем он каждому крепко пожал руку и сказал что-нибудь приятное; пожимая руку юнкера, он тепло сказал ему:

- Вы чрезвычайно кстати посланы нам небом в эти тяжелые дни! Семья на чужбине это все-таки что-нибудь значит, а у нас вы нашли себе семью!

Георг опустил глаза, но при последних словах бургомистра снова поднял их и прямо посмотрел ему в глаза. Как ласково, открыто и искренно они смотрели на него! Тогда его охватило волнение и, не в силах превозмочь его, сам не понимая, что он делает, он положил руки на руку Питера и прижался лицом к его плечу.

Ван дер Верфф, не мешая ему, провел рукой по локонам юноши и с улыбкой обратился к жене:

- Как Леонард, жена! Совсем, как наш Леонард! Сегодня мы будем обедать все вместе! И вы приходите, ван Гоут. Не забудьте и свою супругу!

За столом Мария распределила места так, что Георг не мог видеть ее. Ему пришлось сидеть рядом с госпожой ван Гоут, напротив Хенрики и музыканта. Сначала он был спокоен и безмятежен, но девушка не давала ему покоя, а раз уже начав отвечать подробно на ее вопросы, он вскоре был увлечен ее огненной веселостью и дал полный простор своему остроумию. Хенрика не оставалась у него в долгу: глаза ее разгорелись и с постепенно увеличивающимся желанием помериться с ним умом она старалась превзойти всякую шутку и всякий ответ юнкера. Она не пила вина, но ее опьяняли ее собственные слова, и она так заняла Георга, что он не успевал сказать ни одного слова с другими гостями. Когда однажды он сделал такую попытку, она быстро прервала его и принудила опять обратить внимание на себя. Это насилие раздражало юнкера, и по мере того как он старался противиться, его задор все возрастал, и он начал заставлять Хенрику высказывать самые неожиданные суждения, и сам возражал на них в том же духе.

Мария иногда с неудовольствием прислушивалась к словам Хенрики, и в поведении Георга по отношению к ней было что-то, раздражавшее ее. Питер же обращал на девушку мало внимания, так как он разговаривал с ван Гоутом о письмах глипперов, письмах, которых было доставлено в город уже три и в которых выражалось требование сдаться, о ненадежном образе мыслей некоторых членов совета и о казни пойманного шпиона.

Вильгельм, которого его соседка едва удостаивала ответа, стал следить за разговором старших мужчин и заметил, что он знал изменника. Это был хозяин гостиницы, в которой он однажды встретился с дворянином Матенессе ван Вибисмой.

- Так вот оно что, - вставил со своей стороны ван Гоут. - В кармане Кватгелата была найдена записка, и написанное в ней роковым образом напоминает почерк этого дворянина. Кватгелат должен был осведомиться о состоянии запасов в Лейдене.

- Целая шайка! - воскликнул бургомистр. - И, к сожалению, он мог бы доставить Вальдесу только слишком благоприятные известия. Расследование дало малоутешительные результаты, точные сведения все еще не установлены.

- Это мы должны были бы поручить на этих днях женщинам.

- Женщинам? - с удивлением спросил Питер.

- Да, нам! - воскликнула жена городского секретаря. - Зачем нам сидеть без дела, когда мы можем принести пользу?

- Поручи нам эту работу, Питер, - воскликнула Мария. - У нас есть такая же потребность, как у вас, сделать что-нибудь на благо великого дела.

- И, поверьте мне, - прибавила госпожа ван Гоут, - мы гораздо легче получим доступ в кладовые и погреба, нежели судебные пристава и служители, которых горожанки боятся.

- Женщины на городской службе, - сказал задумчиво бургомистр. - Признаться по чести... однако о вашем предложении все-таки стоит подумать... Сегодня фрейлейн чувствует себя, кажется, повеселее!

Мария с неудовольствием взглянула на Хенрику, которая совсем наклонилась к столу, показывая Георгу кольцо. При этом она со смехом говорила:

- Вы не желаете знать, что это значит? Посмотрите сюда: змея, которая сама себя жалит в хвост.

- Знаю, - ответил юнкер, - символ самоистязания.

- Верно, однако она имеет и другое значение, и вы можете заметить это себе, господин рыцарь. Знаете ли вы, что такое вечность и вечная верность?

- Нет, фрейлейн Хенрика, в Иене меня не научили быть таким глубокомысленным.

- Разумеется. Ведь ваши учителя были мужчины. Мужчины и верность, вечная верность!

- Далила, которая выдала Самсона филистимлянам, была мужчиной или женщиной? - спросил ван Гоут.

- Она была женщиной. Исключение только подтверждает правило. Не правда ли, Мария?

Бургомистерша не ответила, но только молча кивнула. Затем она с негодованием отодвинула свой стул, и обед был окончен.

XXVIII

Проходили дни и недели; за июлем последовал жаркий август, который также подходил к концу. Испанцы все еще стояли лагерем вокруг Лейдена, и город был очень похож на тюрьму.

Солдаты и вооруженные граждане исполняли свою службу вяло и с неохотой; в ратуше дел было предостаточно, но работа местных властей была печальна и безрадостна; от принца и от Штатов не приходило да и не ожидалось никаких известий, поддерживающих надежды осажденных на помощь, и все, о чем приходилось думать и советоваться, относилось к возрастающей нужде и к страшному спутнику войны, чуме, которая вступила в Лейден одновременно с голодом. Притом с недели на неделю возрастало число недовольных. Друзья старого порядка все громче возвышали свой голос, и уже не один приверженец свободы, видя истощение своих близких, примкнул к сторонникам испанцев и желал сдачи города. Дети по-прежнему ходили в школу и собирались на площадях для игры, но уже редко среди них вспыхивало веселое и задорное оживление прежнего времени, и уже не было и в помине румяных щек у мальчиков и пухленьких ручек у девочек. Нуждающиеся стянули свои пояса, но куска хлеба, который выдавался от города на каждого человека, уже не было достаточно для утоления голода и поддержания жизни.

Юнкер Георг уже давно поселился в доме ван дер Верффа.

Утром 29 августа он возвращался домой с прогулки. В руке он держал арбалет, а через плечо у него висела сумка. Не поднимаясь по лестнице, он прямо прошел в кухню к Варваре. Вдова встретила его дружеским кивком головы, серые глаза ее светились при этом так же, как и прежде, но ее круглое лицо осунулось, и бледные губы не трогала даже печальная улыбка.

- Ну что вы сегодня принесли в вашей сумке? - спросила она юнкера.

Георг запустил руку в охотничью сумку и сказал с извиняющейся улыбкой:

- Хороший, жирный бекас и четыре жаворонка; уж вы сами знаете.

- Бедные пташки. А это еще что за штука? Без головы, без ног и тщательно ощипанная! Юнкер, юнкер, это что-то подозрительное!

- На сковородку она годится, а как ее называют, не все ли равно?

- Однако. Положим, что никому неизвестно, от чего люди толстеют; но все-таки ведь Господь Бог не всякую тварь создал для человеческого желудка.

- Ведь я уже сказал, что это можно есть. Это короткоклювый кулик, птица из рода corvus, вылитый corvus!

- Corvus! Ну его, я боюсь этой дряни... вот перышко под крылом... Иисус, Мария! Да ведь это ворон!

- Это corvus ; я уже сказал вам. Положите эту птицу в уксус и изжарьте ее с кореньями; вам это понравится не хуже настоящего бекаса. Дикие утки встречаются теперь уже не каждый день, как недавно, а воробьи становятся такой же редкостью, как зимой розы. Всякий мальчуган стоит на стойке со своим луком, а на дворах их стараются изловить под решетом и клейкими прутьями. Как поживает эльфочка?

- Не называйте ее так! - воскликнула вдова, - Оставьте ей, пожалуйста, ее христианское имя. Она бледна, как полотно, и со вчерашнего дня отказывается пить молоко, которое мы за большие деньги доставали для нее каждый день. Бог знает, что-то еще будет? Взгляните-ка на этот кочан капусты. А этот несчастный кусок кости!... Прежде он показался бы мне слишком дурным даже для собаки, а теперь! Целый дом должен удовольствоваться им. К ужину я сварю кожу от ветчины с вином и подам к столу немного мучной каши. И какой великан этот Питер! Откуда он берет силы, одному Богу это известно! Но он стал похож на тень. Марии нужно не больше, чем птице, а бедняга Адриан часто со слезами встает из-за стола, но при этом все-таки отламывает несколько кусочков хлеба от своего тоненького ломтя для Лизочки; я знаю это. Просто жалость берет. А все-таки говорится: по одежке протягивай ножки, нужда законов не знает, и береги денежку про черный день. Третьего дня мы, как и прочие, снова показали, что у нас еще осталось. Завтра нужно сдать все, что превышает запас на две недели, и Питер не желает, чтобы удержали хоть один мешок муки, но как пойдет дальше, и что-то с нами будет... Милосердное небо!

При последних словах вдова громко всхлипнула и плача продолжала:

- Откуда только вы берете силы? Жалкий кусок мяса в ваши годы, капля на раскаленный камень!

- Господин ван Акен дает мне в прибавок к моему пайку сколько только может из своих запасов. Я-то перенесу, но что я видел сегодня у портного, который чинит мое платье!

- Ну?

- У него двое детей умерли от голода!

- Внизу у ткачей тоже! - всхлипнув, прибавила Варвара. - Такие славные люди! Молодая женщина четыре дня тому назад разрешилась от бремени, а сегодня утром и мать, и дитя угасли от слабости, угасли, как свечка, которая сгорела и должна погаснуть. У суконщика Петерсона отец и все пятеро детей скончались от чумы. Кого это не тронет?

- Переставьте, перестаньте! - сказал, содрогнувшись, Георг. - Мне нужно сойти во двор для обучения солдат.

- А это, на что это нужно? Испанцы не нападают, они предоставляют все дело голодной смерти. Ваше фехтование только увеличивает голод, а эти бедные высохшие селедки едва двигают собственными членами.

- Неправильно, матушка, неправильно! - ответил Георг. - Деятельность и движение заставляют их держать высоко голову. Когда господин фон Нордвик просил меня заняться с ними вместо покойного Аллертсона, он знал, что делал.

- Ах да, вы говорите о плуге, который не ржавеет. Может быть, вы правы; однако, прежде чем пойдете на работу, выпейте-ка глоточек отсюда. Что касается вина, то мы все-таки в лучшем положении. Когда люди заняты делом, то они по крайней мере не бунтуют, как третьего дня бедняки из добровольцев. Слава Богу, что они ушли!

В то время как вдова наливала стакан вина, в кухню вошла мать музыканта Вильгельма и поздоровалась с Варварой и юнкером. Она держала под платком сверток и крепко прижимала его к груди. Она по-прежнему была достаточно полна, но полнота ее, которая несколько месяцев тому назад дышала цветущим здоровьем, теперь, казалось, превратилась в давящую ее тяжесть.

Она взяла свой сверток в правую руку и сказала:

- Я принесла тут кое-что для вашей Лизочки. Мой Вильгельм славный человек...

Вдруг она остановилась и спрятала подарок в прежнее место. Она заметила ощипанную дичь юнкера и, переменив тон, продолжала:

- У вас уже есть голубь... Тем лучше! У городского секретаря маленькая тоже начала уже чахнуть. До завтра, если Богу будет угодно.

Она хотела уже идти, но юнкер удержал ее и сказал:

- Вы ошибаетесь, почтенная госпожа. Эту птицу я сегодня застрелил, и уж должен признаться, матушка, что моя птица из рода corvus - самая жалкая ворона.

- Я так и думала, - воскликнула вдова. - Вот мерзость-то!

При этом она ткнула пальцем в грудь птицы и задумчиво прибавила: