Эберс Георг - Дочь фараона, Страница 8 - Книги

p; - Но ты должна принять в соображение, что, если бы даже все мужчины приняли с радостью очаровательную жену своего любимца, в женских покоях персидских вельмож есть тысяча праздных женщин, которые поставят себе в обязанность вредить молодой, возвысившейся из незнатного рода девушке всевозможными кознями и интригами, - женщин, для которых высшим наслаждением будет погубить неопытного ребенка.

- Ты имеешь очень дурное мнение о персиянках.

- Они ведь женщины и будут завидовать сопернице, сумевшей понравиться человеку, на которого они имели виды для себя или для своих дочерей. В праздности и скуке гарема зависть легко переходит в ненависть, и удовлетворение ее должно служить для этих бедных созданий вознаграждением за отсутствие любви и свободы. Повторяю тебе: чем прекраснее Сапфо, тем более она вызовет против себя неприязни, и, даже если Бартия будет искренно любить ее и в первые годы не возьмет себе другую жену, она все-таки испытает такие тяжкие минуты, что я решительно не знаю, могу ли я поздравить тебя с блистательной, по-видимому, будущностью твоей внучки.

- Я чувствую то же самое, - сказала Родопис.

- Простой эллин был бы для меня желательнее этого благородного сына великого царя.

В этот момент в комнату вошел Бартия, введенный Кнакиасом. Он умолял Родопис не отказывать ему в руке ее внучки, описал свою горячую любовь к девушке и уверял, что Родопис удвоит его счастье, если отправится с ним в Персию. Затем он схватил руку Креза, извинился перед ним в том, что так долго таил от него, которого чтил как отца, счастье своего сердца, и умолял его поддержать его сватовство.

Старик с улыбкой выслушал страстные слова юноши и сказал:

- Как часто я предостерегал тебя против любви, мой Бартия! Любовь - это всепожирающий огонь.

- Но ее пламя ярко и светозарно.

- Она причиняет горе.

- Но это горе приятно.

- Она помрачает ум!

- Но укрепляет сердце!

- О, эта любовь! - воскликнула Родопис. - Разве вдохновленный Эросом мальчик не говорит так, как будто он всю свою жизнь провел в школе под руководством аттического учителя красноречия?

- Однако же, - возразил Крез, - я называю влюбленных самыми непокорными из учеников. Вы можете им доказывать с убедительной ясностью, что любовь есть яд, огонь, глупость, смерть, а они, несмотря на то, станут утверждать: 'но она сладостна', - и будут продолжать любить по-прежнему.

В эту минуту в комнату вошла Сапфо. Белое праздничное платье с пурпурно-красными вышитыми краями и широкими рукавами охватывало ее нежный стан свободными складками, которые в талии были собраны золотым поясом. В ее волосах блистали свежие розы, а грудь была украшена сверкающей звездою, первым подарком ее возлюбленного.

С грациозной застенчивостью она поклонилась старику, который надолго остановил на ней свой взгляд. И чем дольше Крез смотрел на это девственное, очаровательное лицо, тем приветливее становилось чело лидийца. Из глубины его души перед ним восстали воспоминания; на одну минуту к нему возвратилась его молодость; он невольно приблизился к девушке, с любовью поцеловал ее в лоб, взял ее за руку, подвел к Бартии и сказал:

- Возьми ее, хотя бы против нас восстали все Ахемениды!

- Значит, мне нечего больше и говорить? - спросила Родопис, улыбаясь сквозь слезы.

Бартия взял правую, а Сапфо левую руку матроны, и две пары умоляющих глаз смотрели ей в лицо. Наконец она, выпрямившись во весь рост, воскликнула с видом прорицательницы:

- Да охранит вас Эрос, который вас соединил, да защитят вас Зевс и Аполлон! Я вижу вас подобными двум розам на одном стебле, любящими и счастливыми в весеннюю пору жизни; что принесут вам лето, осень и зима - это сокрыто в мыслях богов. Пусть ласково улыбнутся тени твоих родителей, моя Сапфо, когда эта весть о тебе дойдет до них в жилища преисподней.

Через три дня после этой сцены пристань Саиса снова была заполнена густыми толпами. Народ собрался, чтобы сказать последнее 'прости' дочери фараона, отправлявшейся на чужбину. В этот час казалось, что египтяне, несмотря на подстрекательства жрецов, питали искреннюю любовь к царскому дому.

Когда Амазис и Ладикея со слезами на глазах обняли Нитетис в последний раз; когда Тахот, на виду у всех саитян, на большой, спускавшейся к Нилу лестнице, всхлипывая, бросилась на шею к своей сестре; когда лодка, увозившая невесту персидского царя, со вздутыми парусами отчалила от берега, - глаза почти всех зрителей были увлажнены слезами.

Только жрецы смотрели сурово и холодно, как всегда, на эту трогательную сцену.

Наконец, когда корабли увозивших египтянку чужеземцев тоже пошли под дуновением южного ветра, за ними понеслось множество проклятий и криков ненависти; но Тахот еще долго махала своим покрывалом вслед удалявшимся. Она плакала беспрерывно. К кому относились эти слезы: к подруге ее детских лет или же к прекрасному и столь любимому ею царевичу?

Амазис, на виду у всего народа, обнял свою жену и дочь. Он высоко поднял маленького Нехо, своего внука, при виде которого египтяне разразились громкими криками восторга. Псаметих, отец ребенка, стоял молча и с сухими глазами возле царя, который, по-видимому, не обращал на него внимания. Наконец, к нему подошел Нейтотеп. Верховный жрец подвел упиравшегося царевича к отцу, положил его руку в руку царя и громко произнес благословение богов царскому дому.

Во время его речи египтяне стояли на коленях, с руками, воздетыми к небу. Амазис привлек сына к своей груди и шепнул верховному жрецу, когда тот окончил свою молитву:

- Будем жить в мире ради нас самих и ради египтян.

- Получил ли ты то письмо Небенхари?

- Самосский корабль морских разбойников преследует трирему Фанеса.

- Там, в отдалении, беспрепятственно плывет дочь твоего предшественника, законная наследница египетского престола.

- Постройка эллинского храма в Мемфисе будет приостановлена.

- Да ниспошлет нам Исида мир, да распространится счастие и благоденствие над Египтом!

Жившие в Наукратисе эллины устроили празднество в честь отправлявшейся на чужбину дочери своего покровителя Амазиса.

На алтарях греческих богов множество жертвенных животных были преданы закланию и, когда нильские барки прибыли в гавань, раздалось громкое 'айлинос!'.

Девушки в праздничных нарядах поднесли Нитетис золотую повязку, которая, в качестве свадебного венка невесты, была обвита множеством душистых фиалок.

Эту повязку должна была поднести Сапфо, как самая красивая девушка в Наукратисе.

Принимая подарок, Нитетис поцеловала ее в лоб. Затем она вошла в дожидавшуюся ее трирему.

Гребцы принялись за свою работу и запели 'Келейсмуму' ^[55]. Южный ветер наполнил паруса, и тысячекратное 'айлинос' раздалось снова. Бартия с палубы царского корабля сделал последний знак любовного привета своей нареченной. Сапфо тихо молилась Афродите Эвплойа, покровительнице моряков. Слезы текли по ее щекам, но на губах ее играла улыбка надежды и любви, между тем как старая Мелита, державшая зонтик девушки, плакала навзрыд. Однако же, когда с венка, украшавшего голову ее питомицы, случайно упало несколько листков, она на минуту забыла свое горе и тихо прошептала, наклонившись к Сапфо:

- Да, сердце мое, видно, что ты любишь: все девушки, которые теряют лепестки из своих венков, ранены стрелами Эроса.

XII

Семь недель спустя по большой царской дороге, которая вела с запада в Вавилон, двигался длинный поезд из разнородных экипажей и всадников, приближавшийся к громадному городу, видневшемуся уже издалека.

В четырехколесном дорожном экипаже, так называемом гармамаксе, донельзя раззолоченном и обитом золотою парчою, под навесом, поддерживаемым деревянными колонками, пустое пространство между которыми было задернуто занавесками, сидела Нитетис.

По бокам экипажа ехали ее провожатые, известные уже нам персидские вельможи и развенчанный лидийский царь Крез со своим сыном.

Пятьдесят других экипажей и шестьсот вьючных животных следовали за ними, между тем как отряд персидских воинов, на великолепных конях, предшествовал поезду.

Дорога тянулась вдоль реки Евфрат между роскошными полями, засеянными пшеницей, ячменем и сезамом ^[56], приносившими иногда сам-сот, а иногда и сам-трехсот урожая. Стройные финиковые пальмы, покрытые тяжелыми фруктами, высились повсюду среди полей, со всех сторон прорезанных арыками и канавами, за которыми тщательно следили. Несмотря на зимнее время, солнце распространяло уже теплоту и ярко горело на безоблачном небе. Громадная река пестрела разнокалиберными лодками, которые перевозили произведения гористых местностей Армении в долину Месопотамии и доставляли из Тапсака в Вавилон большую часть товаров, привозимых из Греции и Малой Азии. Трубы и водоподъемные машины распространяли освежающую влагу по нивам и плантациям берегов, поросших многочисленными деревьями. По всему было видно, что приближаешься к центру древнего просвещенного государства, управляемого с заботливой предусмотрительностью.

Колесница и свита Нитетис остановились у длинного кирпичного строения, покрытого черной жестью, по сторонам которого была расположена плантация платанов. Крез сошел с лошади, приблизился к колеснице, в которой сидела египетская царевна, и произнес:

- Вот мы и доехали до последней станции! Вон та высокая башня, виднеющаяся на горизонте, и есть знаменитый храм Ваала, составляющий, наряду с пирамидами, одно из величайших произведений рук человеческих. Еще солнце не успеет зайти, как мы уже доедем до железных ворот Вавилона. Позволь мне высадить тебя из колесницы и отправить к тебе в дом твоих служанок. Сегодня тебе следует одеться так, как одеваются персидские царевны, чтобы восхитить взоры Камбиса. Через несколько часов ты предстанешь перед лицом своего супруга. Как ты бледна! Позаботься о том, чтобы твои женщины прикрыли эту бледность искусственным румянцем, который служил бы знаком твоего радостного волнения. Первое впечатление очень часто решает всю последующую судьбу. Это стародавнее замечание имеет большой вес, в особенности относительно твоего будущего супруга. Если ты понравишься ему при первом свидании, в чем я не сомневаюсь, то очень вероятно, что ты пленишь его сердце на вечные времена; если же ты не понравилась бы ему, то может случиться, что он, по своему крутому нраву, никогда не удостоит тебя ласкового взгляда. Мужайся, дочь моя, мужайся! А главное, помни те наставления, которые я давал тебе!

Нитетис отерла слезу, навернувшуюся на ее ресницы, и сказала:

- Как благодарить мне тебя, Крез, за всю твою доброту; ты - мой второй отец, мой защитник и советчик. О, не покидай меня и впредь! В течение этого продолжительного путешествия по опасным горным ущельям ты был моим проводником и защитником; если же когда-нибудь на моем тяжелом жизненном пути встретятся горести и беды, то и там не откажи мне в своей помощи и заботливости! Благодарю, отец мой, тысячу раз благодарю!

При этих словах девушка обняла своими полными ручками шею старика и поцеловала его, как самая нежная дочь.

Когда она вступила на двор мрачного дома, ее встретил человек, сопровождаемый целой толпой азиатских служанок. Это был начальник евнухов, один из знатнейших чинов двора. Он отличался высоким ростом и тучностью, на его безбородом лице играла приторная улыбка, в ушах качались драгоценные серьги; руки, ноги, шея и длинная одежда, походившая на женскую, - все было покрыто золотыми цепями и кольцами, а от туго завитых волос, обвязанных пурпурной тканью, пахло резкими благовониями.

Богес (так звали евнуха) почтительно поклонился египтянке и, приложив ко рту свою мясистую, покрытую кольцами руку, проговорил:

- Камбис, владыка вселенной, посылает меня тебе навстречу, царица, затем, чтобы я освежил твое сердце росою его приветствий. Вместе с тем, через меня, своего нижайшего раба, он посылает тебе одежду персиянок, чтобы ты, как подобает супруге могущественнейшего из царей земных, приблизилась в мидийском платье к воротам Ахеменидов. Эти женщины, твои рабыни, ожидают твоих приказаний. Из египетского изумруда они превратят тебя в персидский алмаз.

Богес отошел в сторону и благосклонным знаком дал понять хозяину постоялого двора, что он может передать царевне корзинку с фруктами, уложенными весьма изящным образом.

Нитетис любезно поблагодарила обоих мужчин, вошла в дом, со слезами сняла одежду своей родины и приказала распустить густую косу с левой стороны, что считалось отличительным знаком египетских царевен; затем руки чуждых ей прислужниц облекли ее в мидийские одежды.

Тем временем ее провожатые распорядились относительно закуски. Ловкие слуги принесли стулья, столы и золотую посуду, вынутую из повозок; повара забегали и так охотно помогали друг другу, что вскоре роскошный стол, при убранстве которого не оказалось недостатка даже в цветах, точно по волшебству предстал взорам проголодавшихся путников.

Во все время продолжительного путешествия господствовала такая же роскошь, так как на вьючных лошадях, следовавших за царственными путешественниками, везли всевозможные предметы быта, начиная от непромокаемой затканной золотом палатки до серебряной скамейки для ног; а в колесницах, сопровождавших путешественников, кроме булочников, поваров, виночерпиев и разрезателей, сидели втиратели мазей, венкоплеты и завиватели волос.

При этом на большой дороге встречались через каждые четыре мили хорошо устроенные гостиницы. Тут сменялись повредившиеся в дороге лошади; тенистые рощи представляли гостеприимный приют во время полуденной жары; а в горах подобные гостиницы служили убежищами от снега и холода.

Персидские гостиницы, имевшие сходство с нашими почтовыми станциями, были обязаны своим возникновением и улучшением великому Киру, который старался, посредством хорошо содержавшихся дорог, сократить громадные расстояния своего обширного царства. Он также устроил правильное почтовое сообщение. На каждой станции на смену верховому курьеру был готов другой - со свежей лошадью, который, получив корреспонденцию, мчался с быстротой ветра до следующей станции, чтобы, в свою очередь, передать сумку следующему, уже готовому к отъезду курьеру. Эти курьеры назывались ангарами и считались самыми быстрыми ездоками в мире.

Когда пирующие, к которым также присоединился и евнух Богес, встали из-за стола, дверь станционного дома снова отворилась, и послышалось продолжительное восклицание слуги. Перед персиянами стояла Нитетис в драгоценном придворном костюме мидянки, с гордым сознанием своей победоносной красоты и вместе с тем смущенно краснея при виде удивления своих спутников.

Ее слуги невольно пали перед ней ниц по азиатскому обычаю; а благородные Ахемениды преклонились перед нею с глубочайшим почтением. Казалось, что вместе с простыми одеждами своей родины царевна сбросила с себя свою застенчивость и, облачившись в шелковые, усыпанные драгоценными камнями одежды персидской царицы, усвоила гордый вид и царственное величие.

Глубокое почтение, которое ей оказывали, по-видимому, пришлось ей по душе. Сделав милостивый жест рукой, она поблагодарила восхищавшихся ею друзей; затем обратилась к начальнику евнухов и сказала ему ласково, но величественно:

- Ты исполнил свою обязанность. Я довольна одеждами и рабынями, доставленными тобою. Я сумею похвалить своему супругу твою ловкость и умение, а покамест прими эту золотую цепь в знак моей благодарности.

Всемогущий надзиратель над царскими женами поцеловал одежду Нитетис и молча принял подарок. Еще никогда ни одна из подчиненных ему женщин не относилась к нему с подобной гордостью. До сих пор все жены Камбиса были азиатского происхождения и, зная всемогущество начальника евнухов, употребляли всевозможные усилия, чтобы, посредством льстивых фраз и смирения, войти к нему в милость.

Богес снова низко поклонился Нитетис, но она, не обращая на него более никакого внимания, повернулась к Крезу и тихо проговорила:

- Тебя, мой добрый друг, я не могу отблагодарить ни словами, ни подарками за все то, что ты сделал для меня, так как одному тебе я буду обязана, если моя жизнь при этом дворе будет если не совершенно счастливой, то, по крайней мере, мирной.

Затем она уже более громким голосом, слышным и другим ее спутникам, продолжала:

- Прими от меня это кольцо, которое я не снимала с руки со времени моего отъезда из Египта. Стоимость его ничтожна, но значение велико. Пифагор, благороднейший из всех эллинов, подарил его моей матери, когда внимал в Египте мудрым учениям наших жрецов; а мать моя подарила это кольцо мне, когда я расставалась с родиной. На простом бирюзовом камне начертана цифра семь. Это нечетное число представляет собою здоровье тела и души, так как не существует ничего более нераздельного, чем здоровье. Если страдает малейшая частица тела, то весь человек болен; если дурная мысль поселится в нашем сердце, то нарушится вся душевная гармония. Пусть эта цифра семь постоянно, при всяком взгляде твоем, напоминает тебе о твоем желании, чтобы тебе на долю выпало полное, ничем не омраченное наслаждение телесным здоровьем и непрерывное продолжение любвеобильной кротости, которая делает тебя самым здоровым из всех людей. Не благодари меня, отец мой, так как я осталась бы твоей должницей даже и тогда, когда была бы в состоянии возвратить Крезу все богатства Креза. А ты, Гигес, возьми эту лидийскую лиру из слоновой кости, и когда зазвучат ее струны, то вспомни о той, которая тебе подарила ее. Тебе, Зопир, я дарю эту золотую цепь, так как, насколько я могла заметить, ты всегда оставался самым верным другом своих друзей; мы же, египтяне, изображаем нашу богиню любви и дружбы, прелестную Гатор, с цепями и шнурами в очаровательных руках, служащими символом ее связующей сущности. Что же касается до тебя, Дарий, то я, зная твою любовь к египетской мудрости и звездному небу, дарю тебе на память этот золотой обруч, на котором искусною рукой выгравированы знаки зодиака. Тебе, милый мой деверь Бартия, я предназначаю самое драгоценное из сокровищ, которым обладаю. Возьми этот амулет из голубого камня. Моя сестра Тахот надела его мне на шею, когда я в последний раз перед отходом ко сну запечатлела прощальный поцелуй на ее губах. Она сказала мне, что этот талисман наделяет счастьем в любви тех, которые его носят. При этом, Бартия, она заплакала! Я не знаю, о ком думала добрая девушка, но надеюсь, что сделаю ей угодное, если передам ее сокровище в твои руки. Представь себе, что Тахот передает его тебе через меня, свою сестру, и вспоминай иногда о наших играх в садах Саиса.

До сих пор она говорила по-гречески. Теперь же она обратилась к прислуге, ожидавшей в почтительном отдалении, и проговорила на ломаном персидском языке:

- Благодарю также и вас! В Вавилоне вы получите тысячу золотых статеров ^[57]. Повелеваю тебе, Богес, - сказала она, обращаясь к евнуху, - раздать назначенную сумму людям не позже, как послезавтра. Проведи меня к колеснице, Крез!

Старик поспешно повиновался. В то время как он подводил Нитетис к колеснице, она, прижимая его руку к своей груди, шепнула ему:

- Доволен ли ты мной, отец мой?

- Я говорю тебе, дитя мое, - отвечал старик, - что при этом дворе ты сделаешься первой после матери царя, так как на челе твоем сияет истинная гордость царицы и ты обладаешь искусством делать многое с небольшими средствами. Поверь мне, что незначительный подарок, который ты сумеешь выбрать и поднести со свойственными тебе тактом и находчивостью, доставит человеку достойному гораздо больше удовольствия, чем горсть золота, которую бросили бы к его ногам. Делать и получать драгоценные подарки в обычае у персиян. Они умеют обогащать друг друга; ты же научишь их взаимно осчастливливать себя. Как ты прекрасна! Хорошо ли тебе сидеть, или тебе нужно еще больше подушек? Но что это такое? Видишь вон те облака пыли, поднимающиеся со стороны города? Это, должно быть, Камбис, едущий тебе навстречу. Крепись, дитя мое! А главное, постарайся выдержать взгляд твоего супруга и смело смотреть ему в глаза. Немногие выносят блеск его взоров. Если тебе удастся смело и без смущения взглянуть ему в лицо, то это будет твоей победой. Мужайся, мужайся, дочь моя; да украсит тебя Афродита своею пленительнейшей красотой! Садитесь на лошадей, друзья мои; кажется, царь едет нам навстречу!

Выпрямившись и прижав руки к сильно бьющемуся сердцу, сидела Нитетис в золотой колеснице. Облако пыли близилось все ближе. Вот из него сверкнули яркие блики солнца, которые отразились на оружии путешественников. Затем облако раздвинулось, и показались отдельные фигуры; потом приближавшаяся толпа исчезла за густым кустарником у поворота дороги, и, наконец, появились, в какой-нибудь сотне шагов от станции, уже ясно видимые фигуры мчавшихся всадников.

Вся кавалькада представляла собою пеструю массу людей, лошадей, пурпура, золота и драгоценных камней. Более двухсот всадников на белоснежных низейских конях, узды, удила, чепраки которых были украшены золотыми колокольчиками и бляхами, перьями, кистями и вышивками, следовали за человеком, ехавшим на сильном вороном коне. Этот конь неоднократно порывался понести своего всадника, но тот сдерживал его своей богатырской рукой и доказывал покрытому пеной скакуну свою способность обуздать его бешеный норов. На этом всаднике, чьи сильные ноги сдавливали бока коня до такой степени, что тот дрожал и задыхался, было красное с белым одеяние, сплошь покрытое вышитыми на нем орлами и соколами. Шаровары были пурпурные, а сапоги - из желтой кожи. Его талию стягивал золотой пояс, за который была заткнута короткая, похожая на кинжал сабля с рукояткой и ножнами, усыпанными драгоценными камнями. Остальной его наряд имел сходство с нарядом Бартии. Его шапка была обвита белой с синим повязкой Ахеменидов. Из-под нее рассыпались густые пряди черных, как черное дерево, волос. Громадная борода такого же цвета скрывала всю нижнюю часть его лица. Оно было бледно и неподвижно, но глаза, еще чернее волос и бороды, сверкали пламенем - не согревающим, а испепеляющим. Глубокий ярко-красный рубец - след сабельного удара массагетского воина - пересекал высокое чело, горбатый нос и тонкие губы всадника. Во всей его манере виден был отпечаток величайшей силы и безмерной гордости.

Нитетис не могла отвести глаз от этого человека. Она никогда не видела никого, подобного ему. Ей казалось, что эта необузданно-гордая наружность и есть олицетворение мужской силы. Ей казалось, что для служения этому человеку создан весь мир, а прежде всего она сама. При виде его она чувствовала страх, и, однако, ее женское сердце, привыкшее к покорности, стремилось обвиться вокруг него, подобно тому, как виноградная лоза ищет себе опору в могучем стволе дерева. Она не могла дать себе отчет, представляет ли она себе в таком виде отца всевозможного зла, ужасного Сета, или же великого Ра, источник всякого света.

Яркий румянец и мертвенная бледность сменялись на ее лице подобно свету и тени, когда в полдень тучи заволакивают небо. Она забыла советы своего преданного друга, однако же, когда Камбис осадил бешено храпевшего коня около ее колесницы, она, затаив дыхание, смотрела в пламенные глаза этого мужчины, зная, что это царь, хотя никто не говорил ей этого.

Строгое лицо властелина полувселенной становилось приветливее, чем дольше Нитетис, повинуясь какому-то необычайному влечению, переносила его пронизывающий взгляд. Наконец, Камбис сделал ей рукой приветственный жест и направился к ее спутникам, соскочившим со своих лошадей, причем некоторые поверглись во прах перед царем; а другие стояли, низко кланяясь и, по персидскому обычаю, спрятав руки в рукава своих одежд.

Теперь и сам царь соскочил с лошади. Примеру его в то же мгновение последовали и его спутники. Сопровождавшие его расстилатели ковров с удивительной быстротой покрыли землю тяжелым пурпуровым ковром, чтобы ноги царя не коснулись придорожной пыли, и несколько минут спустя Камбис приветствовал своих родственников и друзей, подставляя им губы для поцелуя.

Затем он пожал правую руку Креза и предложил ему снова садиться верхом и в качестве переводчика последовать за ним к колеснице Нитетис.

Знатнейшие сановники бросились к царю и помогли ему снова сесть на лошадь; он подал знак, и весь поезд двинулся.

Крез ехал рядом с Камбисом, около золотой колесницы.

- Она прекрасна и пленила мое сердце, - воскликнул перс, обращаясь к старику лидийцу. - Теперь переведи мне слово в слово все, что она станет отвечать на мои вопросы, так как я понимаю только по-персидски, по-ассирийски и по-мидийски.

Нитетис поняла эти слова. Неизъяснимый восторг охватил ее сердце, и, сильно вспыхнув, она отвечала на ломаном персидском языке:

- Как возблагодарить мне богов, которые помогли мне найти милость перед твоими очами? Мне не совсем незнакома речь моего повелителя, так как этот благородный старец давал мне уроки персидского языка во время нашего продолжительного путешествия. Не взыщи за то, что я могу ответить тебе только отрывистыми фразами. Срок учения был не велик, а способности мои не превышают обыкновенных способностей бедной неученой девушки.

На губах Камбиса, почти всегда сурово сжатых, мелькнула улыбка. Желание Нитетис понравиться ему польстило его самолюбию, да и, кроме того, персу, привыкшему видеть, как женщины вырастают, погрязая в невежестве и лени, и думают только о нарядах и интригах, казалось столь же удивительным, как и похвальным, такое прилежание в чужестранке. Потому он отвечал с видимым удовольствием:

- Мне приятно, что я могу говорить с тобою без посредника. Продолжай заниматься изучением прекрасного языка моих отцов; мой собеседник Крез останется и впредь твоим учителем.

- Ты осчастливливаешь меня этим приказанием, так как я не мог бы пожелать себе более ревностной и благодарной ученицы, чем дочь Амазиса.

Нитетис опустила глаза. Приближалось то, что составляло предмет ее опасений. Отныне она должна была служить чуждым ей богам вместо египетских.

Камбис не заметил ее внутреннего порыва и продолжал:

- Моя мать Кассандана посвятит тебя во все обязанности моих жен. Завтра я сам отведу тебя к ней. То, что ты услыхала случайно, я теперь вновь повторяю тебе: ты приятна моему сердцу! Позаботься о сохранении этого благорасположения! Мы постараемся, чтобы ты полюбила нашу страну, а так как я тебе друг, то советую тебе быть ласковой с Богесом, которого я послал тебе навстречу; тебе придется во многом слушаться его, так как он главный начальник женской палаты.

- Хотя он начальник над женщинами, - отвечала Нитетис, - но я все-таки думаю, что твоей женой не должен повелевать никто, кроме тебя самого. Я буду повиноваться малейшему знаку с твоей стороны, но подумай, что я дочь царя и уроженка страны, где слабые женщины пользуются одинаковыми правами с сильными мужчинами, и что мое сердце проникнуто той же гордостью, какая сверкает в твоих глазах, мой повелитель! Тебе, могущественному моему супругу и властелину, я буду повиноваться с покорностью рабы; но добиваться расположения самого немощного из мужчин, продажного слуги, я не в состоянии, равно как и повиноваться его приказаниям.

Удивление и радость Камбиса все увеличивались. Такого рода разговора он не слышал ни от одной женщины, кроме своей матери, а такт, с которым Нитетис как бы бессознательно признавала его власть над всем ее существованием, удовлетворял его самолюбие. Гордость понравилась гордому. Он одобрительно кивнул девушке и проговорил:

- Ты права. Я прикажу устроить тебе отдельное помещение. Ты будешь слушать только мои приказания относительно того, как тебе следует держать себя. Уютный домик среди висячих садов будет сегодня же приготовлен для тебя.

- Тысячу раз благодарю тебя, - воскликнула Нитетис. - О, если бы ты знал, как ты осчастливил меня этою любезностью! Твой милый брат, Бартия, так много рассказывал мне о висячих садах, и ни одно из чудес твоего великого царства не понравилось нам так, как любовь того царя, который приказал воздвигнуть эту зеленеющую гору.

- Завтра тебе предстоит водвориться в твоем новом жилище. Скажи же мне теперь, как понравились мои послы тебе и египтянам?

- Как можешь ты спрашивать об этом? Кто был бы в состоянии не полюбить этого благородного старца, познакомившись с ним? Разве возможно было бы не оценить достоинств молодых героев, твоих друзей? Все они сделались дорогими нашему дому; в особенности же твой прекрасный брат пленил все сердца. Египтяне недружелюбно смотрят на иноземцев, но как только они увидели Бартию, то шепот одобрения пронесся в глазеющей толпе.

При этих словах царевны чело царя омрачилось. Он пришпорил своего коня так, что тот взвился на дыбы, повернул его и, помчавшись, стал во главе своей свиты, с которой через несколько минут достиг стен Вавилона.

Несмотря на то что Нитетис, как египтянка, привыкла к величественным постройкам, она все-таки была поражена необъятным пространством и величием огромного города.

Стены его представлялись совершенно неприступными, так как имели пятьдесят локтей в вышину, а ширина их была так значительна, что две колесницы могли свободно разъехаться на их поверхности. Двести пятьдесят высоких башен увенчивали и делали действительно неприступной эту громадную твердыню; однако же понадобилось бы еще более значительное число подобных укреплений, если бы Вавилон не был защищен с одной стороны непроходимыми болотами. Город-великан был расположен на обоих берегах реки Евфрат. Он имел более девяти миль в окружности, и возведенная вокруг него стена служила охраной таким зданиям, которые вышиной превосходили даже пирамиды и храмы в Фивах и Мемфисе.

Ворота, через которые царский поезд должен был вступить в город, настежь растворили перед высокородными путниками свои железные крылья в пятьдесят локтей вышины. С каждой стороны этого входа возвышалось по укрепленной башне, а перед каждой из них был поставлен, в виде стража, высеченный из камня гигантский крылатый бык с человеческой головой и серьезным бородатым лицом. С удивлением глядела Нитетис на эти огромные ворота и радостно всматривалась в длинную широкую улицу большого города, которая в честь нее была великолепно разукрашена.

Как только показался царь с золотой колесницей, толпа разразилась громкими восклицаниями восторга. Эти восклицания, постоянно усиливаясь, превратились в непрерывный, перекатывавшийся, подобно грому, и резкий крик радости, когда взорам толпы представился любимец народа Бартия, благополучно возвратившийся из своего путешествия. Народ также давно не видел и самого Камбиса, так как царь, согласно обычаю мидян, редко показывался публично. Сокрытый от взоров простых смертных, он должен был управлять незримо, подобно божеству, и его появление среди народа ожидалось как особенно торжественное событие. Таким образом, в этот день весь Вавилон был на ногах, чтобы взглянуть на внушавшего страх властелина и всеми обожаемого, возвратившегося домой путешественника и приветствовать их обоих. Все окна были заполнены любопытными женщинами, которые бросали цветы на дорогу при приближении поезда и кропили ее душистыми эссенциями. Вся мостовая была усыпана миртовыми и пальмовыми ветвями; различных пород зеленые деревья стояли перед дверями; ковры и шали были вывешены из окон; гирлянды цветов были протянуты от одного дома к другому; ладан и сандаловые ароматы наполняли воздух, и по обеим сторонам дороги стояли тысячи глазевших вавилонян, в белых полотняных рубашках, пестрых шерстяных одеждах и коротких накидках, держа в руках длинные палки с золотыми и серебряными гранатовыми яблоками, птицами или розами.

Все улицы, по которым проходило шествие, были широкие и прямые; дома, выстроенные из кирпича, - прекрасны и высоки. А надо всем господствовал видимый отовсюду храм Ваала, с его громадной лестницей, которая, в виде огромной змеи, восьмикратно обвивалась вокруг башнеподобного круглого здания, составленного из нескольких этажей. Каждый из этих этажей постепенно уменьшался до самого верха, где и помещалось само святилище.

Теперь шествие приблизилось к царскому дворцу, размеры которого соответствовали гигантским размерам всего города. Стены, окружавшие дворец, украшали пестрые картины, покрытые глазурью и представлявшие странную смесь изображений птиц, людей, млекопитающих и рыб, сцен из военной и охотничьей жизни и торжественных процессий. К северу, вдоль реки, высились висячие сады; к востоку, на противоположном берегу Евфрата, был расположен другой царский дворец, меньших размеров, соединенный с первым великолепным каменным мостом капитальной постройки.

Шествие прошло в медные ворота трех стен, окружавших дворец. Лошади, запряженные в колесницу Нитетис, остановились, рабы - носители скамеек, помогли ей выйти из экипажа. Она находилась в новом отечестве и вскоре была введена в назначенные ей, для временного помещения, комнаты женского дома.

Камбис, Бартия и известные уже нам друзья, окруженные сотней блистательных вельмож, стояли еще на устланном пестрыми коврами дворцовом дворе, когда послышались громкие женские голоса, и дивной красоты персиянка, в драгоценных одеждах, с роскошными белокурыми волосами, перевитыми нитями дорогого жемчуга, бросилась во двор навстречу мужчинам; за нею следовало несколько пожилых женщин.

Последние пали ниц на благородном расстоянии; но когда девушка стала осыпать возвратившихся все новыми ласками, то Камбис воскликнул:

- Стыдись, Атосса! Подумай, что с тех пор, как тебе надели серьги, ты уже перестала быть ребенком. Я не имею ничего против того, что ты радуешься возвращению брата, но даже и в радости девушка царской семьи не должна забывать приличия. Отправляйся назад к матери. Вон там стоят твои няньки. Поди и скажи им, что ради этого торжественного дня я прощаю тебя. Но если ты вторично появишься в этом месте, закрытом для непрошеных гостей, то я прикажу Богесу запереть тебя на двенадцать дней. Помни же это, попрыгунья, и скажи матери, что я сейчас приду к ней с братом. Поцелуй же меня! Ты не хочешь? Подожди же, упрямица!

С этими словами царь бросился к девочке, левой рукой так крепко сжал ей руки, что она громко вскрикнула, правой отогнул назад очаровательную головку и расцеловал сопротивлявшуюся сестру, которая со слезами бросилась к своим нянькам и исчезла в комнатах дворца.

Когда Атосса убежала, Бартия сказал:

- Ты сильно сжал бедного ребенка, Камбис, она даже вскрикнула от боли!

Лицо царя омрачилось, но он воздержался от резкого ответа, готового сорваться с его губ, и сказал, делая движение по направлению к дому:

- Пойдем теперь к матери; она просила меня привести тебя к ней тотчас по приезде. Женщины, по обыкновению, не могут дождаться тебя. Нитетис говорила мне, что ты так же очаровал и египтянок своими белокурыми локонами и розовыми щеками. Молись заранее Митре, чтобы он даровал тебе вечную юность и избавил тебя от старческих морщин!

- Уж не хочешь ли ты этим сказать, - спросил Бартия, - что я не обладаю никакими добродетелями, которые служат украшением и для старости?

- Я никому не объясняю своих слов. Пойдем!

- Я же попрошу тебя доставить мне случай доказать, что я не уступлю ни одному персу в добродетелях, составляющих принадлежность мужчин.

- Восторженные крики вавилонян доказывают тебе, что тебе не нужны никакие подвиги, чтобы пользоваться всеобщим расположением.

- Камбис!

- Теперь пойдем! Война с массагетами ^[58] неизбежна. Ты будешь иметь случай доказать - каков ты и что в состоянии сделать.

Несколько минут спустя Бартия лежал в объятиях своей слепой матери, которая с сильно бьющимся сердцем ожидала своего любимца. Теперь, когда она, наконец, услыхала его голос и своими дрожащими руками осязала дорогое лицо, она забыла все другое и, обрадовавшись возвращению младшего сына, даже не обратила внимания на своего первенца, могущественного царя, который с горькой улыбкой глядел, как весь безграничный источник материнской любви целиком изливался на его младшего брата.

С самого раннего детства все постоянно исполняли малейшие желания Камбиса, каждое движение его бровей считалось приказанием; поэтому он не переносил противоречия и без удержу предавался припадкам своей бешеной вспыльчивости, если кто-нибудь из его подданных - а он не знал других людей - осмеливался ему противоречить. Кир, его отец, могущественный завоеватель полумира, гениальностью которого небольшая нация персов была возведена на вершину земного величия, умевший приобрести уважение многочисленных покоренных им племен, - этот Кир был неспособен в кругу своего семейства применить на деле ту систему воспитания, которой он так удачно придерживался относительно обширных государств. Уже в мальчике Камбисе он видел будущего царя, приказывал своим подданным слепо повиноваться ребенку и забывал, что тот, кто хочет повелевать, прежде всего должен научиться служить другим.

Жена его юности, сильно им любимая Кассандана, родила ему сперва Камбиса, затем трех дочерей и, наконец, уже через пятнадцать лет, Бартию. Первенец уже давно вышел из детских лет, когда родился младший сын; поэтому его младенческие годы и необходимый в этом возрасте уход поглотили всю заботливость родителей. Очаровательный, мягкосердечный и ласковый ребенок сделался идолом как отца, так и матери; вся теплота их любви обратилась на него, между тем как Камбис видел только заботливое внимание с их стороны. Наследнику престола удалось отличиться во многих войнах храбростью и мужеством; своим повелительным, гордым характером он приобрел себе трепещущих рабов, между тем как веселый, добродушный Бартия мог называть своих товарищей своими преданными друзьями. Народ боялся Камбиса, трепетал при его приближении, несмотря на богатые подарки, которые он имел обыкновение расточать с непомерной щедростью, и любил приветливого Бартию, в котором видел портрет покойного Кира, 'отца своего народа'.

Камбис очень хорошо чувствовал, что он не в состоянии ни за какую цену купить себе ту любовь, которая добровольно изливалась со всех сторон на Бартию. Он не питал к брату ненависти, но ему было досадно, что мальчик, который не заявил о себе еще никакими подвигами, был чтим и любим персами точно какой-нибудь герой и благодетель. Все, что ему не нравилось, он считал несправедливым; то, что он считал несправедливым, он должен был порицать, а его пориц