Эберс Георг - Дочь фараона, Страница 19 - Книги

ого из семи судей и приказал ему приговор над Гауматой, братом Оропаста, вынести с возможной снисходительностью. Нитетис на смертном одре умоляла его пощадить жизнь несчастного юноши.

Через час ему подали приговор на утверждение. Приговор этот гласил следующее:

'Победа царю! Так как Камбис, око мира и солнце справедливости, в кротости своей, обширной как небо и неистощимой как море, повелел преступление Гауматы, сына мага, наказать не со строгостью судьи, а со снисходительностью матери, то мы, семеро судей царства, постановили пощадить его жизнь, подлежащую смертной казни. Но ввиду того, что вследствие легкомыслия этого юноши самые высшие и лучшие лица в государстве подвергались опасности, и можно бояться, что свое лицо и свою фигуру, которые боги в своей милости и благости сотворили столь удивительно похожими на лицо и фигуру Бартии, благородного сына Кира, он снова может употребить во зло, - мы постановили: обезобразить его голову таким образом, чтобы легко можно было отличить недостойнейшего от достойнейшего в государстве. Поэтому Гаумате, с соизволения и по повелению царя, отрезать оба уха в честь правых и к позору нечистого'.

Камбис утвердил приговор, который и был исполнен в тот же день.

Оропаст не осмелился ходатайствовать за своего брата; но этот позор уязвил его честолюбивую душу глубже, чем могло бы ее уязвить присуждение его брата к смертной казни. Он боялся из-за изувеченного юноши лишиться уважения и поэтому приказал ему как можно скорее оставить Вавилон и удалиться в загородный дом, который он имел на горе Аракадрисе.

В последнее время какая-то бедно одетая женщина, лицо которой было закрыто густой вуалью, день и ночь сторожила у больших входных ворот дворца, и ни угрозы караульных, ни грубые шутки царской прислуги не могли отогнать ее от занятого ею поста. Ни один из низших должностных лиц, проходивших через ворота, не избавился от ее расспросов - вначале о состоянии здоровья египтянки, затем - об участи Гауматы. Когда один словоохотливый фонарщик со злорадным смехом сообщил ей о приговоре, постигшем брата верховного жреца, она начала метаться, как безумная, и поцеловала одежду удивленного фонарщика, который принял ее за сумасшедшую и предложил ей милостыню. Она отказалась принять ее и упорно сохраняла свой пост, питаясь хлебом, который бросали ей сострадательные раздаватели кушаний. Когда, три дня спустя, Гаумата, с крепко обвязанной головой, выехал в закрытой арманаксе, направляясь к воротам дворца, она бросилась за экипажем и бежала возле него с криком до тех пор, пока возница не придержал своих мулов и не спросил, что ей нужно. Тогда она откинула вуаль и показала больному юноше свое хорошенькое, сильно раскрасневшееся личико. Узнав ее, Гаумата испустил тихий возглас удивления, но скоро оправился и спросил:

- Чего ты хочешь от меня, Мандана?

Несчастная с умоляющим видом подняла руки и взмолилась:

- Ах, не оставляй меня, Гаумата! Возьми меня с собой! Я прощаю тебе все несчастье, в которое ты вверг меня и мою бедную госпожу. Я люблю тебя по-прежнему и буду ухаживать за тобой, заботиться о тебе как самая последняя служанка!

В душе юноши произошла короткая борьба. Уже он хотел отворить дверцу арманаксы и заключить подругу детских его лет в свои объятия, но вдруг услышал приближающийся конский топот. Он посмотрел вокруг и увидел колесницу, наполненную магами, которые ехали во дворец на молитву, и между ними узнал многих бывших своих товарищей из жреческой школы. В нем пробудился стыд; он боялся, как бы те, с которыми он как брат главного жреца часто обходился гордо и заносчиво, не увидели его. Под влиянием этого чувства он бросил Мандане наполненный золотом кошелек, который подарил ему брат при прощании, и приказал вознице гнать во всю прыть. Мулы бешено помчались. Мандана ногами оттолкнула от себя кошелек и крепко уцепилась за кузов арманаксы. Колесо захватило ее платье. В отчаянии она вскочила на ноги, опередила мулов, которые должны были замедлить свой бег, так как дорога вела теперь на гору, и схватила их под уздцы. Возница употребил в дело свой трехконечный бич, мулы рванулись, опрокинули девушку и помчались далее. Ее последний скорбный крик точно острие копья вонзился в раны изувеченного гоноши.

На двенадцатый день после смерти Нитетис Камбис снова отправился на охоту. Эта забава с ее возбуждением, опасностями и волнениями должна была развлечь его. Вельможи и сановники встретили царя громогласным приветствием, которое он принял с благосклонной благодарностью. Немногие дни пережитого горя вызвали сильную перемену в Камбисе, не привыкшем к страданию. Его лицо было бледно; черные, как вороново крыло, волосы на голове и бороде поседели. Уверенность в победе уже не так ярко сверкала в его глазах, как прежде; он из горького опыта узнал, что существует воля, которая сильнее воли царя; что хотя он может уничтожить многое, но, вместе с тем, не в состоянии сохранить ни одной, даже самой жалкой жизни. Прежде чем поезд двинулся с места, Камбис сделал смотр ловчим, позвал Гобриаса и спросил, где Фанес...

- Мой государь не приказывал...

- Он - раз навсегда мой гость и товарищ. Позови его и следуй за нами.

Гобриас поклонился, бросился во дворец и через полчаса снова присоединился к свите царя вместе с Фанесом.

Афинянин был встречен множеством дружеских приветствий со стороны охотников, - обстоятельство, которое должно было казаться тем страннее, что ни в ком не развито чувство зависти в такой степени, как в царедворцах, и никто не может быть более уверен в неприязни к себе, как любимец властителя. Но Фанес, по-видимому, составлял исключение из этого правила. С Ахеменидами он вел себя так свободно, непринужденно и вместе с тем так скромно, и своими вскользь бросаемыми намеками на предстоящую великую войну, которая не замедлит вспыхнуть, возбудил так много надежд, и, наконец, своими превосходно рассказанными, совершенно новыми для персов веселыми анекдотами умел возбуждать в них такую веселость, что все, за немногим исключением, радостно приветствовали появление афинянина. Когда он отделился от охотничьего кортежа, чтобы вместе с царем преследовать дикого осла, то между придворными начались о нем разговоры. Один признавался другому, что еще ни разу ему не случалось видеть такого совершенного человека, как Фанес; удивлялись уму, с которым он выяснил невинность узников, утонченной ловкости, с какой он приобрел благосклонность царя; скорости, с которой он изучил персидский язык. При этом ни один из Ахеменидов не превосходил его красотой и пропорциональностью фигуры. На охоте он показал себя превосходным наездником, в схватке с медведем он проявил себя необыкновенно смелым и искусным охотником. Тогда как царедворцы на обратном пути превозносили до небес все эти качества нового фаворита, старый Арасп ворчал:

- Я охотно допускаю, что этот эллин, который, впрочем, уже и в войне закалил себя наилучшим образом, человек редкостный; но вы не хвалили бы его и вполовину, если бы он не был чужеземцем, если бы его манера не представляла для вас ничего нового.

Фанес слышал эти слова, так как он, скрытый густым кустарником, находился в эту минуту в непосредственной близости от говорившего. Когда тот замолчал, он присоединился к собеседникам и сказал, улыбаясь:

- Я слышал твои слова и благодарю тебя за твое дружеское расположение. Вторая часть твоей речи была для меня еще приятнее, чем первая: я увидел в ней подтверждение моего собственного вывода, а именно, что вы, персы, - самый великодушный из всех народов, так как достоинства чужеземцев вы прославляете столько же, и даже больше, чем достоинства своих соотечественников.

Все присутствовавшие улыбнулись, польщенные этими словами Фанеса; афинянин продолжал:

- Как не похожи на вас, например, евреи! Они считают себя единственным народом, который приятен богам, и тем делают себя презренными в глазах мудрых и ненавистными всему свету! Да хоть бы и египтяне! Вы не поверите, что это за темные люди! Если бы это зависело только от жрецов, которые у них необыкновенно могущественны, то все иностранцы там были бы убиты и все царство Амазиса сделалось бы неподступным для всякого чужеземца. Настоящий египтянин скорее предпочтет голодать, чем есть из одного горшка с кем-нибудь из нас. Нигде нет такого множества странностей, особенностей, диковинок, как там. Впрочем, чтобы быть беспристрастным, я должен признаться, что Египет по справедливости считается богатейшей и культурнейшей из всех стран мира. Тот, кому принадлежит это государство, не имеет повода завидовать даже богам относительно их сокровищ. И как легко - до смешного легко - завоевать этот прекрасный Египет! Мне из десятилетнего опыта известны все тамошние отношения, и я знаю, что вся военная каста Амазиса не может устоять против одного-единственного отряда, - такого, например, как ваши бессмертные. Кто знает, что принесет нам будущее? Может быть, мы все вместе еще совершим поход на Нил. По моему мнению, ваши мечи долгонько наслаждаются отдыхом!

Всеобщие бурные клики одобрения сопровождали эти хорошо рассчитанные слова Фанеса.

Камбис услышал голоса своей свиты, повернул к ней коня и спросил о причине неожиданного ликования. Фанес тотчас же отвечал, что Ахемениды радовались при мысли о возможности предстоящей войны.

- Какой войны? - спросил царь, улыбаясь в первый раз после многих дней угрюмой печали.

- Мы говорили вообще о возможности, - отвечал небрежно Фанес. Затем он повернул свою лошадь и подъехал близко к царю. Его голос принял какой-то певучий, проникающий в сердце тон; он посмотрел в глаза царю с выражением задушевности и сказал:

- О, государь, хотя я не родился в этой прекрасной стране твоим подданным, хотя я только с недавнего времени имею счастье знать могущественнейшего из всех властителей, однако же я не могу избавиться от одной, может быть, слишком дерзновенной мысли, что боги с самого рождения предназначили мое сердце для тесной с тобой дружбы. Так скоро и коротко сблизили меня с тобой вовсе не те великие благодеяния, которые ты мне оказал. Я не нуждаюсь в них, так как принадлежу к числу богатейших людей своего отечества и не имею никакого наследника, которому я мог бы завещать приобретенные сокровища. Некогда я имел мальчика, прекрасного, милого ребенка... Впрочем, я не хотел говорить этого тебе... Не гневаешься ли ты на мою откровенность, государь?

- Нисколько! - отвечал властитель, с которым до Фанеса никто еще не говорил подобным образом и который чувствовал сильное влечение к этому чужеземцу.

- До настоящего дня твое горе было для меня слишком священно, чтобы его нарушать; но теперь наступило время исторгнуть тебя из печали и наполнить твое похолодевшее сердце новым пламенем. Ты услышишь вещи, которые должны быть тебе неприятны.

- Теперь уже ничто не может опечалить меня!

- Не печаль, а гнев возбудят в тебе мои слова!

- Ты подстрекаешь мое любопытство!

- Тебя нагло обманули - тебя, а также и милое существо, которое несколько дней тому назад сошло в преждевременную могилу.

Камбис, сверкая глазами, вопросительно посмотрел на афинянина.

- Царь египетский Амазис позволил себе сыграть с тобой, могущественным властелином Земли, дерзкую шутку. Эта очаровательная девушка не была его дочерью, хотя она сама считала себя ею. Она...

- Невозможно!

- Это действительно кажется невозможным, однако же я говорю чистейшую истину. Амазис соткал из лжи и обмана паутину, которой опутал целый мир, в том числе и тебя, государь. Нитетис, очаровательнейшее существо, какое только когда-либо родилось от женщины, была дочерью государя, но не похитителя трона, Амазиса, - нет, этой жемчужине дал жизнь низвергнутый им египетский царь Хофра. Нахмурь свое чело, мой повелитель; ты имеешь на это право, так как ужасно быть обманутым своими друзьями и союзниками!

Камбис кольнул шпорами своего скакуна и, так как Фанес надолго умолк, - с целью произвести на царя глубокое впечатление, - потребовал:

- Подробности! Я хочу знать подробности!

- Лишенный престола Хофра двадцать лет жил в Саисе под домашним арестом, когда его жена, которая произвела на свет троих детей и похоронила всех их, снова почувствовала себя беременной. Хофра был счастлив и пожелал, в благодарность за эту милость неба, принести жертву в храме Нехебт, египетской богине, которой приписывают благословение детьми. Но один из бывших вельмож его двора, по имени Патарбемис, - которого он в несправедливом гневе позорным образом изувечил, - напал на него с толпой рабов и умертвил. Амазис немедленно велел привести несчастную вдову в свой дворец и отвел ей комнату возле покоя своей супруги Ладикеи, которая, подобно ей, ожидала скорого разрешения от бремени. Там вдова Хофры дала жизнь девочке, но сама умерла от трудных родов. Два дня спустя у Ладикеи тоже родилась дочь... Но мы уже въехали в ограду дворца. Если ты мне позволишь, то я велю прочесть тебе отчет родовспомогателя, являвшегося посредником в этом обмане. Разные заметки его, - вследствие удивительного стечения обстоятельств, о которых я расскажу тебе позже, - попали в мои руки. Онуфис, бывший главный жрец Гелиополя, в Египте, живет теперь в Вавилоне и знает все виды письменных знаков своего народа, Небенхари, глазной врач, естественно, откажется помогать в разоблачении обмана, который должен принести его отечеству верную погибель.

- Я жду тебя одновременно с этим человеком. Крез, Небенхари и все Ахемениды, которые были в Египте, тоже пусть явятся.

Прежде чем я начну действовать, я должен обрести твердую уверенность. Твоего свидетельства недостаточно, так как я от самого Амазиса знаю, что ты имеешь причину ненавидеть его род.

В назначенное время призванные лица предстали перед царем.

Бывший главный жрец, Онуфис, был восьмидесятилетний старик, высохшую голову которого можно было бы уподобить черепу мертвеца, если бы из нее не смотрели два больших серых глаза, полные ума и блеска. Несмотря на присутствие царя, он сел, - так как его члены были парализованы, - в кресло, держа большой папирусный свиток в исхудавшей руке. Одежда его своей белизной уподоблялась снегу, как это приличествовало жрецам, но на ней местами виднелись заплаты и прорехи. Некогда он, вероятно, был высок и строен, но старость, лишения и болезни так согнули и скорчили его, что его рост представлялся крайне малым, тогда как голова казалась слишком большой для такого карлоподобного тела.

Подле этого странного человека стоял Небенхари и поправлял подушки, поддерживавшие спину старика. Врач почитал в нем не только главного жреца, глубоко посвященного во все мистерии, но и удрученного годами старца. По левую сторону от него стоял Фанес, а рядом с ним - Крез, Дарий и Прексасп.

Царь сел на трон. Его лицо было сурово и мрачно, когда он, нарушив молчание присутствовавших, начал таким образом:

- Вот этот благородный эллин, которого я расположен считать своим другом, сделал мне странные сообщения: будто бы Амазис нагло меня обманул; будто бы моя умершая супруга была не его ребенком, а дочерью его предшественника.

Послышался шепот удивления.

- Вон тот старик явился сюда, чтобы доказать нам существование этого обмана.

Онуфис сделал подтверждающее движение.

- Теперь прежде всего я обращаюсь к тебе, Прексасп, мой посол, с вопросом: была ли передана тебе Нитетис как дочь Амазиса?

- Безусловно! Правда, Небенхари расхваливал царице Кассандане сестру Нитетис, Тахот, как прекраснейшую из двух близнецов; но Амазис настоял на том, чтобы послать в Персию Нитетис. Я полагал, что, отдавая тебе свое прекраснейшее сокровище, он желал особо обязать тебя, и перестал думать о сватанье Тахот, так как, на мой взгляд, покойница превосходила свою сестру и очарованием красоты и достоинством своих манер. В своем письме к тебе, государь, он также пишет, - ты, конечно, помнишь это, - что он вверяет тебе свое прекраснейшее, наиболее любимое дитя.

- Да, он писал это.

- И Нитетис, конечно, была прекраснейшей и благороднейшей из двух, - подтвердил Крез слова посла. - Впрочем, мне казалось, что Тахот была любимицей египетской царской четы.

- Это верно, - прибавил Дарий. - Однажды Амазис за столом подшучивал над Бартией и сказал ему: 'Не всматривайся слишком глубоко в глаза Тахот, потому что если бы ты был даже каким-нибудь богом, то я все-таки не позволил бы тебе взять ее с собой в Персию!' Наследник престола, Псаметих, был заметно рассержен этим заявлением и воскликнул: 'Отец, вспомни о Фанесе!'

- О Фанесе?

- Именно так, государь, - отвечал афинянин. - Амазис однажды, будучи навеселе, выдал мне свою тайну, и потому Псаметих его предупреждал, чтобы он не проболтался вторично!

- Расскажи, как это было.

- Когда я из Кипра победоносно возвратился в Саис, то при дворе было большое празднество. Амазис всеми способами оказывал мне особенное внимание и, к ужасу своих земляков, обнимал меня, так как я завоевал для него богатую провинцию. Чем больше он пьянел, тем с большим жаром выражал мне свою признательность. Когда, наконец, я с Псаметихом привел его обратно в его жилище, и мы проходили мимо комнат его дочерей, он остановился и сказал: 'Там спят девушки. Когда ты прогонишь свою жену, афинянин, то я отдам за тебя Нитетис! Ты стал бы для меня желанным зятем! Относительно этой девушки - удивительная история, Фанес! Она - вовсе не моя родная дочь!...' Вот все, что Псаметих позволил сказать опьяневшему отцу. Затем он закрыл ему рукой рот и грубо отослал меня домой. Там я обдумал сказанные Амазисом слова и вывел заключение об их справедливости, подтвержденной теперь из достоверного источника. Прошу тебя, царь, повели этому старцу перевести относящиеся к делу места из дневника родовспомогателя Имготепа.

Камбис сделал знак, и старик громким, звучным голосом, какого никто не мог ожидать от этого дряхлого тела, прочел следующее:

'В пятый день месяца Тота меня позвали к царю. Я ожидал этого, так как царица мучилась родами. С моей помощью она легко разрешилась от бремени слабой девочкой. Когда кормилица взяла ее, Амазис отвел меня за занавеску, которая разделяла спальню его супруги. Там лежало другое грудное дитя, в котором я узнал новорожденную дочь супруги Хофры, которая умерла на моих руках, в третий день Тота. Царь показал на сильную девочку и сказал: 'Это - существо без родителей, но так как закон повелевает принимать к себе оставленных сирот, то Ладикея и я решили воспитать этого грудного ребенка, как свою родную дочь. Для нас очень важно скрыть это обстоятельство от всех, в том числе и от самого этого дитяти. Итак, я прошу тебя держать на этот счет язык за зубами и распустить слух, что у Ладикеи родились две девочки-близнецы. Если ты исполнишь это согласно моей воле, то сегодня же получишь 5000 золотых колец и каждый год до смерти своей будешь получать пятую часть этой суммы. Я молча поклонился, приказал всем присутствовавшим оставить комнату родильницы, а потом позвал их опять, чтобы сообщить, что у Ладикеи родилась еще другая дочь. Настоящая дочь ее была названа Тахот, а подложная - Нитетис'.

При этих словах Камбис вскочил с трона и начал большими шагами ходить по зале; Онуфис же невозмутимо продолжал:

'Шестой день месяца Тота. Когда я сегодня утром прилег, чтобы немного успокоиться от волнений ночи, явился слуга царя, который передал мне обещанное золото с письмом. В этом письме меня просили достать мертвого ребенка, которого предполагалось похоронить с большою торжественностью, как дочь Хофры. С трудом мне удалось получить желаемое от одной бедной девушки, которая тайно пришла к старухе, живущей в городе мертвых. Она не хотела расстаться с умершим сокровищем, которое причинило ей так много горя и стыда, и исполнила мою просьбу только тогда, когда я ей обещал, что ее малютка будет самым лучшим образом мумизирована и погребена. В моем большом ящике с лекарствами, который на этот раз должен был нести мой сын Небенхари вместо моего слуги, Гиба, мы принесли маленький труп в родильную комнату вдовы Хофры. Дитя бедной девушки было похоронено со всевозможным великолепием. Если бы я смел сказать ей, какая прекрасная судьба ожидает ее милое дитя после смерти! Небенхари тотчас же был призван к царю'.

При вторичном упоминании этого имени Камбис остановился и спросил:

- Наш глазной врач Небенхари - не то ли самое лицо, о котором упоминается в этой рукописи?

- Небенхари, - отвечал Фанес, - сын того самого Имготепа, который подменил обоих детей.

Глазной врач мрачно смотрел в землю.

Камбис взял папирусный сверток из рук Онуфиса, посмотрел, покачивая головой, на покрывавшие его письмена, подошел к врачу и сказал:

- Взгляни на эти знаки и скажи мне, отец ли твой написал их?

Небенхари упал на колени и поднял руки.

- Эти знаки написал твой отец? - спросил Камбис снова.

- Не знаю... действительно...

- Я хочу знать правду! Да или нет?

- Да, государь, но...

- Встань и будь уверен в моем благоволении. Подданного украшает верность его к своему повелителю; но не забывай, что теперь ты меня должен называть своим царем. Кассандана уведомила меня, что ты намереваешься завтра посредством искусной операции возвратить ей зрение. Не слишком ли далеко заходит твоя смелость?

- Я уверен в моем искусстве, государь!

- Еще одно: знал ли ты об этом обмане?

- Да, государь...

- И ты оставлял меня в заблуждении?

- Я принужден был поклясться Амазису, что сохраню тайну, а клятва...

- Клятва священна. Позаботься, Гобриас, чтобы обоим этим египтянам была назначена порция угощения с нашего стола. Ты, по-видимому, нуждаешься в лучшей пище, старик!

- Мне не нужно ничего, кроме воздуха для дыхания, крошки хлеба и глотка воды для утоления голода и жажды, чистой одежды, чтобы быть приятным богам и себе самому, и собственной комнатки, чтобы не мешать никому. Никогда я не был богаче, чем в настоящий день.

- Каким это образом?

- Я в эту самую минуту намереваюсь подарить царство.

- Ты говоришь загадками.

- Своим переводом рукописи я доказал, что твоя умершая супруга была дочь царя Хофры. По нашим законам о наследстве сыновей или братьев, дочь царя тоже имеет полное право на престол. Когда она умирает бездетной, то ее супруг становится законным наследником. Амазис - похититель престола, между тем как Хофра и его потомки имеют право наследства по своему рождению. Псаметих теряет всякое право на скипетр, коль скоро существует брат, сын, дочь или зять Хофры. Итак, в лице персидского царя приветствую будущего властелина моего прекрасного отечества!

Камбис самодовольно улыбнулся, а Онуфис продолжал:

- И по звездам я тоже прочел, что Псаметих погибнет, тебе же предназначена египетская корона.

- Звезды не могут ошибаться! - уверенно заявил Камбис. - Тебе же, щедрый старик, я повелеваю высказать какое-нибудь желание, в чем бы оно ни заключалось.

- Позволь мне в колеснице следовать за твоим войском в Египет. Я томлюсь желанием закрыть свои глаза на Ниле.

- Быть по сему! Оставьте теперь меня, друзья, и чтобы все мои сотрапезники явились к сегодняшнему столу. За кубками со сладким вином мы будем держать военный совет. Поход в Египет мне кажется более прибыльным, чем война с массагетами.

- Победа царю! - провозгласили присутствовавшие с громким ликованием и удалились, а Камбис велел позвать своих одевателей и раздевателей, чтобы в первый раз заменить свое траурное платье великолепными одеждами царя.

Крез и Фанес вместе отправились в сад, зеленевший у восточной стороны дворца с его деревьями, кустами, фонтанами и цветочными грядами. Черты афинянина сияли удовольствием, тогда как развенчанный царь смотрел с озабоченным видом.

- Подумал ли ты, эллин, - начал Крез, - какой факел пожара бросил в мир?

- Поступать не подумав свойственно только детям и глупцам.

- Ты забываешь еще людей, ослепленных страстью или гневом.

- Я к ним не принадлежу.

- И, однако же, месть возбуждает ужаснейшие страсти.

- Только тогда, когда она выполняется в пылу безумного порыва. Моя же месть холодна, вон как это железо; но я знаю свою обязанность.

- Первая обязанность каждого добродетельного гражданина состоит в том, чтобы свое собственное благо подчинять благу своего отечества.

- Я знаю это...

- Но забываешь, что вместе с египетским царством ты предаешь персам и свою собственную эллинскую родину.

- Я придерживаюсь иного мнения.

- Неужели ты думаешь, что Персия оставит Грецию в покое после того, как овладеет всеми другими берегами Средиземного моря?

- Никоим образом; но я знаю своих эллинов и думаю, что они победоносно выступят против варваров и с приближением опасности сделаются более великими, чем они были когда-нибудь. Общее дело сплотит все наши разрозненные племена, сделает нас единым великим народом, который ниспровергнет троны чужеземных поработителей.

- Это мечты.

- Которые должны осуществиться, в чем я уверен точно так же, как в осуществлении моей мести!

- Не намерен с тобой спорить, так как дела твоей родины мне стали чужими. Впрочем, я считаю тебя человеком благоразумным, который любит прекрасное и доброе и имеет слишком честный образ мыслей для того, чтобы из-за одного своего честолюбия желать погибели целого народа. Ведь ужасно, что судьба за вину одного лица, носящего венец, карает целые народы! Теперь скажи мне, если ты сколько-нибудь дорожишь моим мнением, какая несправедливость так сильно воспламенила твое мщение?

- Слушай же и не старайся никогда впредь отклонять меня от моих намерений. Ты знаешь наследника египетского престола, знаешь также и Родопис. Первый по многим причинам был моим смертельным врагом; последняя - другом всех эллинов, и в особенности моим. Когда я был вынужден оставить Египет, мне грозила месть со стороны Псаметиха. Твой сын Гигес спас меня от смерти. Несколько недель спустя мои дети приехали в Наукратис, чтобы оттуда отправиться в Сигеум. Родопис приняла их под свое дружеское покровительство. Один негодяй узнал эту тайну и выдал ее Псаметиху. На следующую ночь дом фракиянки был окружен и там произвели обыск. Нашли моих детей и схватили их. Между тем Амазис ослеп и позволил своему сыну творить все, что ему заблагорассудится, а тот не постыдился - моего единственного сына...

- Он велел его убить!

- Да!

- А твой другой ребенок?

- Девочка до сих пор находится в его власти.

- Но ведь ей, бедняжке, придется плохо, когда узнают...

- Пусть она умрет. Лучше лишиться детей, чем без отмщения сойти в могилу!

- Я понимаю тебя и больше не имею права на тебя сердиться. Кровь твоего ребенка требует отмщения!

При этих словах старик пожал правую руку афинянина, который, осушив свои слезы и оправившись от волнения, предложил:

- Пойдем теперь на военный совет! Никто не может быть более благодарен Псаметиху за его позорные дела, чем Камбис, этот человек, быстро воспламеняющийся страстью, неспособен быть мирным правителем.

- И все-таки мне кажется, что высшая задача царя состоит в том, чтобы трудиться для внутреннего благосостояния своего народа. Но люди таковы, что прославляют своих бойцов более, чем своих благодетелей. Как много песен сложено в честь Ахилла, но кому пришло в голову прославлять в песнях мудрое правление Питтака?

- Для пролития крови нужно иметь больше мужества, чем для посадки деревьев.

- Но гораздо больше требуется доброты и ума для того, чтобы залечивать раны, чем для того, чтобы их наносить. Однако же, прежде чем мы войдем в залу совета, я должен задать тебе один вопрос: безопасно ли будет Бартии оставаться в Наукратисе, когда Амазис узнает о планах царя?

- Никоим образом. Но я предупредил и советовал ему отправиться туда переодетым и под вымышленным именем.

- И он согласился?

- По-видимому, он намеревался последовать моему совету.

- Во всяком случае, будет хорошо, если мы пошлем гонца, чтобы предупредить его.

- Мы попросим об этом царя...

- Теперь пойдем. Вон уже едут повозки из кухни с кушаньями для придворного штата.

- Сколько людей кормит царь ежедневно?

- Около пятнадцати тысяч человек.

- Так пусть персы благодарят богов за то, что их властители имеют обыкновение кушать только один раз.

VIII

Шесть недель спустя после этих событий небольшая группа всадников подъезжала к воротам Сардеса.

Люди и лошади были покрыты потом и пылью. Последние, чувствуя близость города с его конюшнями и яслями, собрали свои оставшиеся силы; но двум мужчинам, одетым в запыленные одеяния персидских придворных, ехавшим во главе и сгоравшим от нетерпения, это движение казалось слишком медленным.

Хорошо содержавшаяся царская дорога, извивавшаяся по предгорьям Тмолуса, была окаймлена полями с черноземной плодородной почвой и деревьями различных пород. Лимонные, масличные и платановые рощи, шелковичные и виноградные плантации тянулись у подошвы горы, тогда как на более значительной высоте зеленели пинии, кипарисы и заросли орешника. На обработанных полях виднелись фиговые и гранатовые кустарники, осыпанные плодами. Среди зелени полей и на опушках лесов пестрели яркими красками и благоухали цветы. Повсюду встречались тщательно огороженные колодцы со скамьями под тенистыми кустами по краям дороги, которая вела через овраги и ручьи, полувысохшие от летнего зноя. На тенистых, сырых местах цвели лавровые розы, а там, где солнце жгло с наибольшей силой, качались стройные пальмы. Темно-голубое, безоблачное небо распростерлось над этим великолепным ландшафтом, на горизонте которого виднелись с юга снежные вершины горной цепи Тмолуса, а с запада - горы Сипилуса, сиявшие своей легкой синевой.

Дорога вела теперь вниз через березовую рощицу, вокруг деревьев которой обвивались до самых вершин виноградные лозы, отягченные обильными гроздьями. На повороте дороги, откуда открывался вид вдаль, всадники остановились. Перед ними лежал главный город бывшего лидийского царства, бывшая резиденция Креза, Золотые Сарды, расположенные среди прославленной долины Гермуса.

Отвесная черная скала, на вершине которой возвышались видневшиеся издалека строения из белого мрамора, и окруженная тройным рядом стен крепость, вокруг которой много столетий тому назад царь Мелес обнес льва для того, чтобы сделать ее неприступной, господствовали над многочисленными домами с тростниковыми крышами. К югу склон крепостной горы был менее крут и застроен домами. На север от Акрополя возвышался на берегу реки Пактолуса, изобиловавшей золотым песком, бывший дворец Креза. Через торговую площадь, казавшуюся удивленным путникам бесплодным местом среди цветущего луга, шумно протекла река, катившая свои красноватые воды к западу и изливавшаяся там в узкую горную долину, где омывала подошву большого храма Кибелы.

На восток тянулись обширные сады, среди которых сверкало ясное, как зеркало, Гигейское озеро. Пестрые лодки для увеселительных прогулок в сопровождении множества белоснежных лебедей покрывали его поверхность. На расстоянии примерно четверти часа ходьбы от озера возвышались многочисленные искусственные холмы, из которых три отличались своей значительной высотой и объемом.

- Что означают эти земляные горы, имеющие такой необычный вид? - спросил Дарий, предводитель группы всадников, ехавшего рядом с ним Прексаспа, посланника Камбиса.

- Это - могилы прежних лидийских царей. Самая большая из возвышенностей, вон там налево, - а не средняя, посвященная памяти царственных супругов, Пантеи и Абрадата, - памятник, воздвигнутый отцу Креза. Алиаттесу. Торговцы, ремесленники и девушки Сард насыпали этот холм в честь своего умершего царя. На пяти украшающих вершину колоннах можно прочесть, сколько сделала каждая часть трудившихся. Девушки оказались прилежнее всех. Говорят, что дед Гигеса был особенно расположен к ним.

- В таком случае внук далеко не похож на него!

- Это должно казаться тем удивительнее, что Крез в молодости нисколько не был врагом женщин, а лидийцы, кажется, весьма склонны к любовным наслаждениям. Вон там в долине Пактолуса, недалеко от места промывки золота, стоит храм богини Сард - называемой Кибелой или Ма. Видишь белые стены, которые выглядывают из зелени охраняющей их рощи? Там можно найти много тенистых уголков, где молодые люди Сард, по их выражению, соединяются в сладостной любви в честь своей богини.

- Так же как в Вавилоне во время празднества Мелиты.

- У берегов Кипра существует такого же рода обычай. Когда я пристал туда на обратном пути из Египта, меня сладостным пением встретила толпа прекраснейших девушек. Ударяя в кимвалы, они с плясками повели меня в дубраву своей богини. Там я должен был положить несколько золотых монет, и затем очаровательнейшее существо, какое ты только можешь себе представить, завлекло меня в душистый шатер из пурпурной материи, где мы легли на ложе из роз и лилий.

- Зопир не будет сетовать на болезнь Бартии.

- И будет оставаться дольше в роще Кибелы, чем около больного. Мне очень приятно вновь увидеться с веселым товарищем.

- Он не допустит тебя предаваться тому мрачному настроению духа, которое теперь так часто овладевает тобой.

- Я постараюсь побороть его, хотя это настроение духа, справедливо порицаемое тобой, имеет свою причину. Крез говорит, что мы бываем не в духе только тогда, когда ленимся или не имеем силы бороться с невзгодами. Наш друг прав. Пусть Дария не обвиняют в слабости или лености. Если я не могу повелевать миром, то, по крайней мере, буду своим собственным повелителем!

При этих словах прекрасный юноша выпрямился в седле во весь свой рост. Его спутник с удивлением взглянул на него и воскликнул:

- Право, мне кажется, сын Гистаспа, что ты предназначен для великих деяний. Не случайно ниспослали боги своему любимцу Киру сновидение, в результате которого он приказал твоему отцу держать тебя взаперти.

- И однако у меня еще не выросли крылья!

- На теле твоем - нет, но дух твой окрылился. О юноша, юноша, ты идешь по опасной дороге!

- Неужели крылатому следует бояться пропасти!

- Да, если силы изменят ему.

- Но ведь я силен!

- Еще более сильные постараются сломить твои крылья.

- Пусть посмеют явиться! Я знаю, что стремлюсь только к справедливости, и верю в свою звезду!

- А знаешь ли ты, как она называется?

- Она сверкала в час моего рождения, и имя ей - Апагита ^[87].

- Мне кажется, что я лучше знаю ее. Безграничное честолюбие - вот то светило, лучи которого служат путеводителями твоих действий. Берегись, юноша! И я когда-то шел тем путем, который ведет к славе или позору, но редко - истинному счастью. Честолюбец похож на человека, томимого жаждой и пьющего соленую воду! Чем больше пожинает он славы, тем сильнее, ненасытнее жаждет этой самой славы и величия! Я из простого ничтожного воина превратился в посланника Камбиса; к чему же стремиться тебе, если уже теперь, за исключением детей Кира, нет человека, поставле