Брешко-Брешковский Николай Николаевич - Принц и танцовщица

инцем Дистрии. На самом деле он возненавидел своего соперника, и, когда мрачно пил в кругу своих притихших гостей, судьба принца была уже обречена... Весело проведя несколько дней с Фанарет в Неаполе и условившись встретиться вскоре с ней в Монте-Карло, "дистрийский волшебник" возвратился в Веолу и объявил "мобилизацию" по всему фронту.

   Он с удовольствием убедился, что коммунистическая агитация в армии, агитация, обошедшаяся ему в нисколько миллионов, сделала свое дело, за исключением двух-трех гвардейских полков, вся остальная солдатская масса разложена была основательнейшим образом. Часть "сознательных" рабочих и вся столичная чернь, тайно снабженные винтовками, револьверами и даже пулеметами, готовы были выступить по первому сигналу. Левое крыло парламента, целиком находившееся на жалованье у Мекси, требовало "свержения тиранов"...

   Все, решительно все, даже самый воздух были насыщены революцией...

   Адольфу Мекси оставалось "нажать кнопку", чтобы последовал взрыв. Но Мекси не спешил с нажатием кнопки.

   Один генерал, давно продавшийся ему и находившийся в его штабе, дал "технический" совет своему господину:

   - Надо повременить. Пока наследный принц здесь, я не рекомендовал бы затевать революцию. Язон смел, энергичен, пользуется обаянием в гвардии и в офицерском корпусе. Этот человек с горстью преданных ему бойцов раздавит авантюру и жестоко расправится с бунтовщиками.

   - В таком случае, как же быть? Я не могу и не хочу ждать, - топнув ногой, воскликнул Мекси, привыкший к беспрекословному и безотлагательному исполнению своих желаний.

   - Надо вооружиться терпением. Ненадолго, впрочем, - поспешил добавить превосходительный ренегат, которому Мекси обещал за содействие великие и богатые милости.

   - А именно?

   - Вопрос дней десяти, быть может, двух недель. Уже решено... Язон вместе с премьер-министром уезжает на днях в Сербию для заключения какого-то очень важного договора. Заключать договор будет премьер-министр, а Язон будет гостем сербского короля. Через сорок восемь часов после отъезда можете начинать. Язон уже не успеет вернуться. Конечно, переворот должен произойти с молниеносной быстротой. Главное, ударить по столице, а там уже все рухнет...

   - Вы уверены в этом?

   - В чем?

   - В том, что Язон будет гостем сербского короля?

   Генерал улыбнулся отчасти снисходительно, отчасти подобострастно. Первое, потому что он был близок к придворным сферам и знал хорошо их кулисы, второе, потому что Мекси был архимиллионером, и генерал уже успел вкусить от его миллионов и собирался "вкусить" еще больше.

   - Я же вам сказал. Вопрос решенный, а завтра скажу вам точно день и час отъезда. Я видел собственными глазами церемониал встречи в Белграде, выработанный министерством Двора при участии сербского посланника. Могу даже сообщить такую деталь. Обыкновенно в таких путешествиях наследного принца сопровождает полковник князь Маврос. На этот же раз едет генерал-адъютант Пирапидо, а полковник Маврос остается. Затем в Белграде высочайший поезд встречен будет кузеном короля, принцем Павлом. Вместе с ним Язон в открытой коляске последует во дворец, сзади и спереди коляски на рысях - королевский конвой. Так вообще принято... - генерал хотел еще что-то прибавить, видимо, сам увлекаясь "церемониалом", но Мекси движением руки остановил его.

   - Эти подробности нисколько не интересны. Какое мне дело, кто и как будет встречать Язона? Мне важно, чтобы он поскорее убрался отсюда.

   - Повторяю, не позже как завтра узнаете день и час отъезда.

   Через две недели после этой беседы и через двое суток после отбытия престолонаследника в Сербию, Мекси нажал кнопку, и свершилось то, что было написано в книге судеб, а следовательно, не могло не свершиться...

  

  

   Чем ближе надвигались события, тем больше нервничала Медея. А что они надвигаются, это она знала из телеграмм Адольфа Мекси, конечно, условных. Самый невинный текст указывал близость переворота. А когда он приблизился уже вплотную, Медея не могла усидеть в Монте-Карло и, поставив Мекси в известность об этом, примчалась на самую границу Дистрии. Там, в глухой деревне, в обществе своей неразлучной Марии, с нетерпением ожидала Фанарет гонца Мекси. Этим гонцом будет Ансельмо Церини. Он доставит желанное колье.

   Последнюю ночь, ту самую, которая была ночью переворота, Медея не могла сомкнуть глаз. Наконец-то пробил час мести, двойной мести. Гордый принц будет унижен, разорен, превращен в бездомного скитальца, а его фамильным сокровищем овладеет она, Фанарет.

   Еще не было гонца, а в глухой пограничной деревне знали о событиях, происшедших в Веоле. Держава, примыкающая к Дистрии, двинула на всякий случай к границе войска, и через деревню, где на грязном постоялом дворе Фанарет сняла две комнаты, проходили отряды кавалерии, пехоты, громыхали пушки.

   Создалось приподнятое настроение с ожиданием чего-то. Фанарет, охваченная этим настроением, еще больше волновалась, нервничала и капризами своими отравляла своей Марии существование. Оттуда же, с той стороны, долетали отрывистые и, как всегда, разноречивые новости.

   То король убит, растерзан ворвавшейся во дворец чернью, то он успел убежать, и вслед за этим: король и не убежал, и не растерзан, и не пропал без вести, а какова его судьба, никто не знает.

   В таком же духе и относительно мятежа. По одним сведениям, революция подавлена войсками, исполнившими свой долг, по другим - войска не исполнили своего долга, и уже монархия пала, и во дворце заседает новое республиканское правительство. Последнее было ближе к истине.

   Узнав в Белграде, что в Веоле произошли какие-то чрезвычайные события, Язон помчался на границу в автомобиле со своим генерал-адъютантом. Медея видела принца и генерала Пирапидо из своей комнаты. Видела, как офицер соседней страны, почтительно вытянувшись, докладывал что-то сидевшему в запыленном автомобиле наследному принцу Дистрии. Внешне принц был спокоен. Но какую драму переживал он в душе, оторванный от своей родины, от своего отца, о судьбе которого ничего не знал, от своей армии, по слухам, так постыдно изменившей присяге? Но если принц, человек сильной воли, был непроницаем и тверд, генерал Пирапидо плакал, громко всхлипывая и вытирая платком лицо, мокрое от слез.

   Этот момент, исторический момент, наблюдала Фанарет, сама стараясь не быть замеченной. Ей даже казалось, что принц, глянув в окно, увидел ее и узнал.

   А через каких-нибудь полчаса в дверь ее комнаты раздался нетерпеливый стук и вошел Арон Цер. Он был неузнаваем - ни сиреневой визитки, ни светло-сиреневого цилиндра. Куда девалось это великолепие? Дорожный английский балахон, мягкая автомобильная каскетка. Черная борода и усы были серыми от густого слоя пыли. Он схватил графин и, не отрываясь, долго пил воду прямо из горлышка.

   Утолив жажду, шлепнулся в изнеможении на стул. И только через минуту овладел способностью речи. Его первые слова были бессвязны, наполовину это были ругательства:

   - О, черт бы побрал эту дорогу. Будь она трижды проклята. Эти скоты едва не задержали меня.

   Кто они были, эти "скоты", Цер так и не пояснил. А Медея торопила его:

   - Говорите же, говорите.

   - Что я вам скажу? Ой, как я устал. Эти восемьдесят километров, это же какая-то испанская инквизиция. Это еще хуже - честное слово. Нет, если Мекси пошлет меня в другой раз, я ему скажу: "Убейте меня лучше, а только я не поеду". Так и скажу. Нет, клянусь вам, это была скверная штука.

   - Да замолчите вы, несносный болтун, - оборвала с искаженным лицом, чуть не замахиваясь на него, Фанарет. - Я спрашиваю о деле, о самом главном, а вы несете какую-то чушь. Как революция? Удалась?

   - Ой, еще как удалась, - оживился Церини. - Мы их смели, понимаете, смели. Их была горсточка, хотя нет, не горсточка. Но мы дрались, как львы, как целое стадо львов. Если хотите, даже еще лучше. Эта старая развалина, этот король несчастный, околел с перепугу. Да, да, испугался и умер. Уже новое правительство. Оно было в жилетном кармане у Мекси. Я сам вел во дворец толпу рабочих, и я первый...

   - Колье, давайте колье, - требовала Медея, надвигаясь на него со стиснутыми зубами и гневным лицом.

   Арон съежился, вытягивая руки, словно умоляя о пощаде.

   - Колье? Вы хотите непременно колье?

   - А вы хотите, чтобы мое терпение лопнуло? Не прикидывайтесь дурачком, давайте.

   - Что я вам могу дать, когда я сам ничего не имею.

   - Церини...

   Страшен был вид Фанарет с прикушенной нижней губой. Арон Цер весь съежился.

   - Я не виноват, честное слово, не виноват. Мекси тоже не виноват. Судьба сыграла с нами нехорошую шутку, злую шутку. Мы все переискали, все перерыли, не оказалось этого колье. Кто-то успел похитить. Такое несчастье, такое несчастье. Мекси как узнал, ой, что это был за ужас. Я его никогда не видел таким. Он мне дал маленькую пощечину, а что, я виноват, если какой-то мерзавец, негодяй, подлец предупредил нас?

   В убийственном французском языке Цера чувствовался недавний разъезжавший по ярмаркам Юго-Западного края шулер. И этим убийственным французским языком Ансельмо Церини разбил все надежды Фанарет.

   Арон Цер ожидал, что эта горячая женщина изобьет его, и он приготовился. Только бы защитить голову, лицо и глаза, остальное все пустяки. Но бешенство Медеи приняло другие, менее буйные формы. Оно затаилось, вглубь ушло.

   Казалось, она тотчас же позабыла о самом существовании Арона. Села на узкую железную кровать, изогнувшись, подперев лицо руками, устремив взгляд в одну точку, застыла, замерла. Только вздрагивал подбородок, и по временам конвульсивная дрожь пробегала по ее чертам.

   Ансельмо Церини убеждался: гроза миновала. А когда он окончательно убедился в этом, он уже независимо развалился на стуле, забросив ногу на ногу. Молчание давило его, хотелось болтать, и он разболтался, украдкой поглядывая на Фанарет.

   - Черт знает что... Я до таких авантюр не охотник. Самая паршивая вещь была уже у самой границы. Могли схватить, пуля в лоб и... до свидания, Ансельмо Церини. На мое счастье, я проскользнул. Б другой раз так и скажу ему: "Бей, но не посылай". Это сказал какой-то замечательный человек, только он иначе сказал: "Бей, но выслушай". Но это разве не все ли равно? А сейчас? Что я буду делать сейчас? Надо снять в этой грязной дыре комнату, хорошенько вымыться, а потом хорошенько поесть. Я голоден, как собака, как две собаки, и даже как десять собак. А знаете, что я вам скажу, глубокоуважаемая Фанарет? Не надо особенно грустить. Зачем вы будете себе портить кровь? Мы с Мекси достанем вам новое... Что такое?.. Но я уже молчу, молчу. Я буду молчать...

   Фанарет медленно встала, медленно шагнула к нему и тихим голосом сказала:

   - Убирайтесь вон из моей комнаты. Вон. Сию же минуту.

   - Ухожу, честное слово, ухожу. Меня уже нет, я уже ушел, - и он поспешно скрылся за дверью и, уже очутившись в коридоре, звал громко:

   - Мадам, ла патрон у ет ву? Же вулет ун шамбр {Мадам, хозяйка, где вы? Я хотел бы снять комнату (фр.).}.

   К вечеру Медея вместе с Марией уехала. Уехала назад, в Монте-Карло, где остался весь ее багаж, так как в пограничную деревушку примчалась она совсем налегке.

  

  

   В течение нескольких дней Адольфу Мекси было не до Фанарет. Сидя в своем палаццо, оставаясь в тени, за кулисами, он создавал новую республиканскую власть. Все назначения исходили от него и через него. В президенты он поставил адвоката Паго. Этот Паго был в течение многих лет юрисконсультом банкирского дома Адольфа Мекси. Своего человека также сделал дистрийский волшебник премьер-министром. И все остальные назначения в таком же духе. Вот когда этот бульдог в пенсне вкусил, наконец, настоящей власти! Власти, в обычное, нормальное время недоступной частному человеку, даже с его миллионами.

   Мекси решил: "завоеваний революции" довольно. Необходимо поставить точку. Большевизма не допустить ни под каким видом, по крайней мере, до тех пор, пока он, Мекси, намерен эксплуатировать местные природные богатства в свою пользу.

   Если б Мекси не принял энергичных мер, маятник, качнувшись влево, по инерции откачнулся бы еще левее. Коммунисты частью были арестованы, частью были высланы, частью же расстреляны. Так же расправился Мекси и с монархистами, преданными династии и не успевшими бежать за границу.

   Переворот со всеми вытекающими из него последствиями почти удвоил колоссальное состояние Мекси. И когда он подсчитал затраченные на революцию миллионы, они оказались мелочью, безделицей по сравнению с тем, что ему удалось нажить в несколько дней. Наладив все, покончив с делами, он сказал себе:

   - А теперь можно подумать и об удовольствии.

   И он укатил в Монте-Карло. Он чувствовал: первая встреча с Медеей не будет для него милостивой. И не ошибся. Она едва-едва его приняла.

   - Так-то вы сдержали свое обещание?

   - Что делать, дорогая моя! Неудача. Надеюсь, временная. Колье не уйдет от нас.

   - Не верю, не верю, не верю.

   - Напрасно, человеку, сделавшему революцию и так гладко сделавшему, нельзя не верить.

   - За это я готова преклониться перед вами, - за революцию, - молвила Фанарет, смягчаясь. - Но погодите радоваться. Это еще не все. Победителей не судят, скажете вы? Но я другого мнения. Победа неполная перестает быть победой. Я очень благодарна вам, что теперь Язон будет скитаться по Европе, я чувствую себя отомщенной, да, но не совсем.

   - Медея, вы можете выслушать меня спокойно? Можете?

   - Могу, - далеко не спокойно ответила Фанарет.

   - Слушайте же. Сомневаться в том, что я хочу сделать вас единственной в мире обладательницей единственного в мире колье из скарабеев, сомневаться в этом, дорогая Медея, вы не можете ни на один миг. Не так ли?

   - Допустим, так. Дальше? - с неохотой и все еще недоверчиво ответила Фанарет.

   Мекси, улыбнувшись с каким-то ленивым лукавством бульдожьим лицом своим и поправив на мягко-мясистой переносице пенсне, продолжал:

   - Не могу расписаться в первой неудаче, первой, это слово подчеркиваю. Моих агентов предупредили, но теперь я знаю, кто предупредил.

   - Кто же это?

   - Князь Маврос. Я до сих пор не могу объяснить, как ему повезло с двумя вещами. Первая - это выкрасть колье с несколькими незначительными драгоценностями, вторая - убежать и проскочить через границу. И то, и другое - почти установленные факты.

   - Вот видите.

   - Что? Я пока ничего не вижу.

   - Как ничего? Маврос, ограбив меня, ограбил своего принца. Он это колье продаст где-нибудь в Америке, и... вы качаете головой? Почему и зачем?

   - Затем и потому, милая моя Медея, что вы совсем не знаете Мавроса. Князь Маврос безгранично предан Язону и скорее готов нищенствовать, голодать, чем использовать для себя хотя бы один скарабей.

   - В таком случае, зачем же он это сделал? - недоумевала Фанарет.

   - Затем, чтобы, встретившись с Язоном, верноподданнически ему сказать "Ваше Величество"...

   - Почему Величество, а не Высочество? - перебил Фанарет.

   - Потому что в глазах таких господ Язон, хотя и в изгнании, после смерти своего отца является для них законным государем. Итак, он скажет: "Ваше Величество, Господь мне помог - они уверены, что Господь помогает во всем - спасти колье и еще кое-что". Понимаете, взрослый ребенок? Дальнейшее объяснений не требует.

   - Вот видите, вы сами против себя говорите, - накинулась Фанарет. - Раз принц получит колье, оно умрет для меня. Это ясно, ясно, как день, - повторила Медея и еще ножкой притопнула.

   - Ничуть не ясно. Нисколько, - не сдавал и пяди своих позиций невозмутимый Мекси. - Вы не учитываете условий, в каких очутился Язон, упавший с облаков на землю. Материальное положение весьма незавидное. В европейских банках у него если даже и есть что-нибудь на текущем счету, разве только сущая безделица. Много-много если на полгода самого скромного существования. Перспектив же никаких. Это поубавит его династическую гордость, и я думаю, бывшее высочество охотно расстанется со своей фамильной реликвией, дабы получить взамен кругленький куш. И тогда-то мы приобретем у него колье через подставленных лиц.

   - А если он и тогда не захочет? Необходимо и это предвидеть.

   - Резонно. Не имею ничего возразить. Да, все необходимо предвидеть. Я уже подумал об этом. Если он заартачится и будет упрям, как осел, мы постараемся у него это колье выкрасть. Мое слово порукой вам, что я готов на это дело ассигновать столько же, сколько заплатил бы самому Язону за все его двадцать три скарабея. Ну что, успокоились ли вы наконец? Согласны ли вы терпеливо ждать?

   - Почти успокоилась и готова, готова терпеливо ждать.

   - Ух, - тяжело вздохнул Мекси. - Вас гораздо труднее привести к послушанию и покорности, чем сделать королевство республикой. Обещаю вам торжественно и клятвенно, - Мекси поднял руку, - мы будем следить за каждым шагом Язона, отыщем его хотя бы на дне морском и своего добьемся. Несколько месяцев я посвящу вам, исключительно вам. Врачи настаивают на моем долговременном отпуске, находят, что я заработался, и мне, вернее, моему сердцу нужен длительный отдых. А так как я без борьбы не могу жить, не могу, то эта погоня за колье и его обладателем будет весьма кстати. Я лишил его престола, лишил всего, но это еще не значит, что мы оставим его в покое. Месть наша не кончилась, а только начинается. Мы заставим его испить до дна чашу таких унижений, таких...

   Договорить Мекси не успел. С ловкостью акробатки-танцовщицы Фанарет одним прыжком очутилась у него на коленях и обнаженными руками охватила его шею.

   - Я люблю тебя, слышишь? Я никого, никого так не любила, - и, зажмурившись, Фанарет потянулась полураскрытыми губами к его чувственным мягким губам.

  

  

   Мекси сдержал свою Аннибалову клятву.

   Этот человек - владелец колоссальных предприятий и операций, этот человек, нажимом кнопки свергший тысячелетнюю династию, с каким-то юношеским задором увлекся охотой за колье из скарабеев и за тем, кому оно принадлежало. Слов нет, вызвано это было другим, более серьезным - серьезным увлечением танцовщицей.

   С легкой перифразировкой он мог бы повторить то же самое, что сказала Фанарет, вспрыгнув к нему на колени.

   Была ли это любовь? Почем знать? Но, во всяком случае, до сих пор ни одна женщина не овладевала им чувственно в такой степени, как овладела Фанарет, и во имя этой покоряющей чувственности он готов был исполнять все ее малейшие желания и капризы.

   Их роман сделался самым популярным за несколько последних десятилетий. О любовных шалостях бельгийского короля Леопольда, о романе португальского Мануэля с Делли Габи, об увлечении Ротшильда танцовщицей Наташей Турхановой - обо всем этом в свое время говорили гораздо меньше, чем о сплетении имен Фанарет и Мекси. Никто из дам света и полусвета не мог соперничать с Медеей ни роскошными виллами, ни выездами, ни бриллиантами, мехами, туалетами. Не считая, бросал Мекси на свою любовницу миллионы, десятки миллионов: ограбив Дистрию, он добровольно позволял грабить себя этой хищнице, не знавшей удержу своему с каждым днем разраставшемуся аппетиту. Для морских прогулок была приобретена яхта с роскошным убранством, названная "Медеей", для воздушных путешествий был заказан аэроплан с миниатюрным салончиком, столовой, спальней и кухней. И Фанарет летала из Ниццы в Париж, из Парижа в Биарриц, из Биаррица в Мадрид и Севилью.

   Как никогда, засыпали ее ангажементами. Как никогда, страницы журналов и газет испещрены были ее портретами.

   Но это волшебное, никогда не снившееся существование, развлекая Фанарет, не давало ей полного удовлетворения. Она охотно уступила бы и свою чудо-яхту, и свой чудо-аэроплан, и все свои бриллианты за колье из скарабеев. Но это колье, точно заколдованное, как бы насмехаясь над Фанарет, ускользало. Проходили месяца, а оно ускользало...

   Целую свору своих агентов, с Ансельмо Церини во главе, бросил Мекси по следам принца Язона и князя Мавроса. Но в том-то и дело - и это осложняло поиск - что, в сущности, следов никаких не было, и приходилось действовать наугад, ощупью, полагаясь на то, что мир тесен, во-первых, и что, во-вторых, бывший наследный принц Дистрии и бывший адъютант его, потомок владетельных князей, не могут же, в конце концов, скрыться бесследно.

   Мы уже знаем: принц Язон после разразившейся над его отечеством катастрофы, не находя себе места, кочевал из города в город, из страны в страну, желая уйти от самого себя, от страшных призраков, неотступно бегущих за ним...

   На его месте другой, более слабый духом и волей, пожалуй, навсегда растерялся бы. В самом деле, трудно даже представить более тяжелую, более сокрушающую человека встряску. В один день лишиться всего: своей родины, исключительно высокого положения, средств к жизни, почета, - и лишиться тогда, когда человек уже вполне возмужал и успели определиться характер, взгляды, привычки, вкусы.

   А главное, сознание чудовищной несправедливости, ниспосланной судьбой. За что? Разве отец его был плохим государем? Разве народ не был счастлив под управлением своего монарха, и за 45 лет своего царствования этот монарх не превратил маленькое, бедное княжество в цветущее, удвоив территорию и создав королевство? На смену явился переворот. Что же он дал народу, не народу в кавычках, а всему населению, честному, трудящемуся, так же не в кавычках, а по-настоящему? Ничего, кроме нищеты, горя и слез.

   Обогатился Мекси, обогатилась банда его приверженцев. Но разве для этого нужна была революция?

   Несколько раз принцем овладевало безумное желание проникнуть в республиканскую Дистрию и лично увидеть не по газетам и рассказам, а собственными глазами, что и как там теперь.

   И несколько раз он тайком пробирался к самой границе и смотрел туда, где лежал дорогой ему край, край, частицей которого он был сам, лишенный трона, скитающийся принц.

   Он видел пышные равнины, бегущие к подножию гор, видел эти самые горы, нежно-синеющие, и тоска тяжелым камнем давила грудь, и туман слез мутной сеткой застилал зрение.

   Рискуя жизнью - его могли застрелить пограничники и той и другой стороны - Язон пробирался сквозь лесные чащи, средь болот, и сквозь густой хаос кустарников, чтобы почувствовать под ногами хотя бы одну пядь родной дистрийской земли. Затаившись, он видел темные контуры новых республиканских пограничников, слышал их глухо, по-ночному звучащую речь, видел движущиеся огоньки их трубок и папирос. И нечеловеческих усилий стоило ему подавить в себе желание выйти, открыться этим людям и говорить, говорить с ними страстно, бессвязно, до боли искренно...

   Порыв угасал. Зачем? Будь это старые солдаты, его солдаты, которых он водил в бой в трех войнах и которые знали своего принца, у них нашелся бы общий язык. Но эти, эти новые, отравленные мятежом и забрызганные братской кровью, они схватили бы его, грубо поволокли бы в ближайший блокгауз, требуя у такого же, как они сами, офицера денежной награды за поимку самовольно перешедшего границу "врага народа".

   Язон вскоре не излечился, нет, а придушил в себе это тяготение сделать хотя бы несколько шагов по земле, которая в течение десяти веков была землей династии Атланов и которую теперь раздирают на куски темные, без роду и племени, проходимцы.

   Первое время он избегал не только больших городов, но и вообще городов и неделями жил в какой-нибудь беспросветной глуши, где его никто не знал и никто не мог им интересоваться. Вот почему долгое время ищейки Адольфа Мекси сбивались с ног в бесплодных метаниях и розысках.

   На след князя Мавроса хотя и легче было напасть, но и за ним долго и безрезультатно гонялись сыщики закулисного правителя Дистрии.

   А в свою очередь Маврос, не зная ни минуты покоя, мучительно искал своего принца. Уверенный, что принца надо искать в каком-нибудь из крупных центров, он колесил по всей Европе, перебывал постепенно в Будапеште, Вене, Риме, Берлине, Брюсселе. Он обосновался наконец в Париже, сломленный тщетностью поисков и безденежьем. Он истратил все, что имел, а продать или заложить какую-нибудь из спасенных им королевских драгоценностей не поднималась рука.

   И он уже приходил в отчаяние, и мрачная мысль овладевала этим верным адъютантом своего принца, мысль, что им никогда, никогда больше уже не встретиться. А между тем они жили около двух месяцев в Париже, и не на разных концах, а только Площадь Звезды разделяла их. В самом деле, расстояние между отелем "Фридланд" и мансардой, приютившей князя, не превышало каких-нибудь восьмисот шагов.

   Эти восемьсот шагов разделяли двух человек, так искавших друг друга. Маврос жаждал вручить Язону целое состояние и, дабы не тронуть из этого состояния даже малейшей крупицы, поступил в лакеи. Язон, у которого не осталось ни одного франка, не подозревавший, что его миллионы, его собственные миллионы находятся так близко в надежных руках, поступил в цирк в наездники высшей школы...

  

  

   Еще две недели назад Мекси и Фанарет находились в Венеции, но как только Церини известил патрона своей телеграммой, что Язон отыскался в Париже, через два дня Мекси и Медея уже занимали роскошные апартаменты у Ритца.

   Сидя в ванне, дистрийский волшебник принимал доклад своего личного секретаря.

   Арон Цер, в сиреневом жакете, в руке - сиреневый цилиндр, почтительно стоял перед своим нежащимся патроном. Порою, когда ощущение этой теплой воды было особенно приятно Мекси, он "пофыркивал", жмурясь, как молодой резвящийся гиппопотам.

   - Я так и знал. Я ей говорил еще в Монте-Карло: всех сбережений хватит ему всего разве на несколько месяцев. Так и вышло. Церини, вы говорите, у него не было чем заплатить двухнедельный счет?

   - И еще как не было, - ухмыльнулся Арон Цер.

   - Великолепно. Вот обрадуется Медея. Ну что же, его попросили очистить номер?

   - Не совсем. Он получил аванс и заплатил по счету.

   - Аванс? Какой, откуда? - и Мекси, удивленный, резко повернулся. Вода пошла через край белой мраморной ванны.

   - Ну, так вы ничего не знаете? - обрадовался Цер возможности еще более удивить своего патрона. - Вы ничего не знаете? Он поступает в цирк и будет там ездить верхом.

   - В цирк? Верхом? Вы с ума сошли, - новое, еще более резкое движение, мыльная вода забрызгала панталоны Цера, и он поспешил увеличить расстояние между собой и ванной.

   - Да, да, это верно. Если я не читал своими глазами контракт, я знаю его содержание. Он выкрутился. Ну хорошенькое дело, а? Чем он кончит, наследный принц Дистрии? Цирк? Цирк, где каждый может его освистать сколько душе угодно. Сенсация, что?

   - Да, это сенсация, - повторил как бы про себя Мекси, - мужчина смелый, что и говорить. Он использовал свое искусство ездить верхом. Воображаю, как будет хохотать Медея! Ну, что же! Постараемся испакостить и его новую карьеру. Все это будет забавно... Очень забавно...

   Через два-три часа Арон прибежал с новым докладом. Новая сенсация.

   - В двух шагах отсюда, в ресторане "Пикадилли", князь Маврос, достойный адъютант своего принца, служит лакеем. Да, лакеем. Салфетка, фрак, все как следует. Подает кушанья, берет чаевые...

   На этот раз такое "падение" Мавроса, потомка владетельных князей, не заинтересовало Мекси. Его заинтересовало другое, более важное. Колье.

   - Церини, слышите? Необходимо установить две только вещи. Первая - хранит ли Маврос драгоценность у себя или в каком-нибудь банке, это раз, и второе, успел ли он передать колье принцу?

   - Думаю, что нет.

   - Что нет?

   - Я думаю, не успел передать. Я все время их выслеживал. Когда Язон вышел от Мавроса, он вышел с пустыми руками, без ничего, без какого-нибудь свертка, совсем без ничего...

   С минуту Мекси напряженно обдумывал что-то. Затем, круто повернувшись к Церу, схватил его за плечи и потряс.

   - Церини, сейчас или, или никогда. Слышите, действовать смело, решительно. Берите кого угодно в помощники, не жалейте каких угодно денег, но постарайтесь возможно скорее добыть колье. Инстинкт подсказывает мне - оно у Мавроса. Где он живет? Отель? Квартира?

   - Ни в отеле, ни в квартире. В мансарде для прислуги. Я все узнал. Какая это мизерная себе комната...

   - Тем лучше. Тем более шансов сделать то, что я вам приказываю. Церини, я никогда не забуду этой услуги, никогда, слышите? - и Мекси еще раз потряс за плечи своего секретаря.

   Цер, весь красный, тяжело дышал. Опасение перед возможностью попасть в тюрьму за кражу, боролось в нем с жадностью. В случае успеха Мекси озолотит его. Он знал это. Также, с другой стороны, знал, что тюремный режим в этой республиканской стране - совсем не сладкий.

   Но почему тюрьма? Почему это дело должно непременно окончиться тюрьмой? Ему, Ансельмо Церини, всегда и во всем везло. А этот шрам, этот след тяжелой руки гусарского ремонтера - это лишь исключение, подтверждающее правило. Это одно из тех пятен, что и на солнце бывают.

   Помолчав, словно взвешивая, ринуться ли ему в зияющую под ногами бездну или не сделать этого, Арон, тряхнув головой и в такт двинув обеими руками, вспомнив свою азартную молодость, когда он играл наверняка, решил попытать счастья на поприще хотя и не совсем чуждом, но менее знакомом, чем карты.

   Из ящика письменного стола дистрийский волшебник вынул спрессованный кирпичик склеенных бандеролью тысячефранковых билетов. Арон на лету подхватил этот брошенный ему кирпичик.

   - Сто тысяч франков на предварительные расходы. За эти деньги вы можете нанять не только вора, но и убийцу. Хватит?

   - Почему же нет? Хватит...

   - Ступайте, и без колье не сметь показываться мне на глаза, - отчасти пошутил, отчасти пригрозил Мекси, и Арон понял это именно так.

   Он ушел. Боковой карман сиреневой визитки оттопыривался. В этом кармане Цер уносил почти целое состояние, прикидывая, сколько из этих ста тысяч франков сэкономит он в свою пользу.

   Патрона Арон оставил в сильнейшем волнении. Мекси за всю жизнь свою никогда еще так не волновался. Не волновался он в такой степени даже накануне дистрийской революции, бывшей делом его собственных рук.

   Безумное желание Медеи Фанарет обладать заветным колье из скарабеев превратилось у нее уже в нечто маниакальное. Всю ее поглотили, всю ее целиком, эти двадцать три звена ожерелья, насчитывавшие несколько тысяч лет и украшавшие двух королев.

   Она прямо заявила своему любовнику:

   - Если ты не добудешь мне этого колье, только ты меня и видел. Брошу тебя.

   Фанарет знала цену своим словам, потому что знала цену своих чувственных чар, сделавших Мекси ее рабом. И Мекси знал, что он раб и что разлука с Фанарет была бы невыносима. Напрасно пытался он образумить Медею:

   - Ну хорошо. Допустим, нам удалось похитить колье. Допустим. Какой же будет из него толк, если тебе нельзя будет в нем показаться? Оно единственное. Другого такого нет на всем земном шаре. Если ты появишься в нем где-нибудь, об этом заговорят, напишут в газетах, и, ты понимаешь, Язон может возбудить преследование.

   - Скажите, пожалуйста, сколь трогательна твоя заботливость. Миленький, не беспокойся, я не буду его надевать. Мне будет довольно сознания, что оно мое, понимаешь, мое. Помни же, я никогда не бросаю обещаний на ветер. Мой ультиматум непоколебим. Мне надоели все эти неисполненные обещания, и я уже начинаю терять веру в твое всемогущество...

   Вот почему так волновался дистрийский волшебник. Медея начинала терять веру в его волшебную силу.

  

  

   Арон Цер тоже очень волновался.

   Он шел по Большим бульварам, и ему казались раскаленными плиты панелей. Он вспомнил факира, свободно ступавшего по горячим углям, и позавидовал ему. Зная Мекси, он был уверен: в случае малейшей неудачи Мекси не задумается выгнать его, как проштрафившегося лакея.

   Кирпичик тысячефранковых билетов жег ему грудь. Это было почти физическое страдание. Им уже овладевало малодушие, и являлось желание вычеркнуть все, считать недействительным и взятое на себя опасное поручение, и взятый аванс.

   И вдруг Арон Цер столкнулся с молодым человеком.

   - Атласберг?

   - Цер?

   - Ты что здесь делаешь?

   - А ты?

   - А ты?

   - Ой, каким же ты франтом.

   - Ты тоже ничего, себе.

   На Больших бульварах столкнулись нос к носу друзья детства. Хотя не совсем так. Цер был лет на пять старше Атласберга. Когда Цер, кочуя по ярмаркам, обыгрывал помещиков, ремонтеров и купцов, юный Атласберг начинал свою карьеру фармацевтическую в одной из аптек Винницы.

   Уселись за мраморный столик на веранде кафе и потребовали две порции мороженого.

   - Что ты делаешь в Париже? - задал вопрос Арон.

   - Я состою секретарем советского посольства, - с важностью ответил Атласберг.

   - Вот как? - вырвалось у Цера с завистливым удивлением. - Ты далеко пошел. И подумаешь! Дипломатом! А помнишь, как ты изготовлял слабительные пилюли?

   - Друг мой, если мы начнем вспоминать прошлое, честное слово, Цер, тебе поздоровится еще меньше, чем мне, - и Атласберг значительно взглянул на шрам Арона. История этого шрама, очевидно, была известна Атласбергу. Арон ответил в примирительном духе:

   - В самом деле, зачем? Не надо вспоминать! Будем говорить о том, что есть, не о том, что было.

   - Самое лучшее. А тебе хорошо? Какой бриллиант на пальце!

   - У тебя еще больше. Сознавайся, снял с пальца какого-нибудь расстрелянного буржуя.

   - Фе... - сделал гримасу Атласберг. - Это дело чекистов - снимать.

   - А ваше дело носить?

   - Хотя бы и так. Ну, чем же ты занимаешься?

   - Я личный секретарь Адольфа Мекси.

   - Адольфа Мекси? Так ты же персона...

   - А ты что думал? Мекси - это почище всякого Ротшильда. Я у него самый первый человек, у Мекси...

   Друзья, съев мороженое, потребовали еще две порции. Этим Арон охлаждал свое внутреннее кипение. Атласберг, присматриваясь к нему, с участием задал вопрос:

   - Что с тобой? Как будто немного паршивое настроение, а?

   - Ты угадал...

   Внезапная мысль осенила Арона.

   - Атласберг, ты можешь мне помочь?

   - К твоим услугам, - не без галантности ответил секретарь советского посольства. - В чем же, собственно говоря, дело?

   - Дело, видишь, вот в чем. - Цер понизил голос до шепота, косясь на соседние столики, к его удовольствию, не занятые. - Дело в следующем: я, как тебе сказать, должен выполнить одну очень щекотливую миссию. Тебе, другу детства, я, конечно, откроюсь.

   - Можешь смело на меня положиться,-кивнув головой, обнадежил Атласберг.

   - У одного человека надо изъять очень драгоценную вещь. Ценность ее, как бы тебе сказать, условная. Это не золото, не валюта, не камни, это, понимаешь...

   - Довольно. Подробности нисколько не интересуют меня. Ты только скажи, этот человек белогвардеец, буржуй?

   - Да, да, и белогвардеец, и буржуй, - обрадовавшись, подхватил Цер. - И, мало того, и еще князь и полковник. Он украл эту вещь у нас, и мы желаем ее вернуть. Когда я с Адольфом Мекси сделал революцию в Дистрии, этот белогвардеец...

   - Ша, Арон, ни слова больше. Не надо. Все мои симпатии уже на вашей стороне. Я всегда рад напакостить этим проклятым буржуям. Слушай, у нас есть в посольстве один замечательный товарищ, это же гений, конфетка. Художественная работа. Откроет какой угодно замок, проникнет куда только ты себе хочешь. Мы его держим для особых поручений. Ну, какие-нибудь документы или что-нибудь в этом роде. Я же тебе говорю: конфетка, жемчужинка.

   - Давай мне его, давай, - зажегся Цер.

   - А какой ты можешь заплатить ему гонорар?

   - Гонорар? Большой. Тысяч десять франков. Мало ему, что?

   - Слушай, Цер, этот человек не нуждается, ведь это же, это... Сам Раковский, - понимаешь, что такое Раковский? Посол. Ну, так сам посол с этим человеком любезен. И еще как. Без него, без этого человека, мы не можем обойтись.

   - Атласберг, теперь я тебе говорю, ша... Я тебя спросил, будет ли с него довольно десяти тысяч франков, ты...

   - Так я же тебе ответил. Ты же видишь, какой это человек. Он из Лодзи. Ты знаешь, - все взломщики несгораемых касс, все они из Лодзи. Ну, так вот он то же самое. Нет, он и говорить не станет, а на десять тысяч и не посмотрит.

   - Ну, тогда сколько же? Двадцать? - нерешительно выдавил из себя Цер.

   - Я думаю, он возьмет двадцать. Но только, Цер, это еще не все.

   - А что еще? - с неудовольствием спросил Арон.

   - Ты забыл про комиссионные.

   - А кто комиссионер?

   - Кто? Натурально же, я.

   - Друг детства, - с упреком и горечью прошептал Цер.

   - Сентименты, - махнул рукой Атласберг. - В наше время даже родные братья платят друг другу комиссионные.

   - Сколько же?

   - Столько же. Двадцать тысяч франков.

   - Ой, Атласберг, будет же с тебя десять?

   - Десять, да, но сейчас, авансом, остальные же десять...

   Атласберг свел Цера со специалистом по несгораемым кассам. Шутка ли, этот человек в фаворе у самого товарища Раковского.

   Цер ожидал увидеть страшного бандита с каторжной физиономией и, по крайней мере, с бельмом на глазу. Ничего подобного. Миниатюрный смазливый брюнет, с мягкими кошачьими ухватками и с внешностью альфонса.

   Почтенное трио сидело в кабинете у Пайяра. Специалист - его звали "товарищ Замшевый" - деловито осведомился, где придется работать.

   - В мансарде, где живут прислуги.

   - Самое лучшее время девять утра, - заметил товарищ Замшевый. - В этот час уже никого нет. В половине девятого мы встретимся с вами под аркой Звезды у могилы Неизвестного солдата. А его не будет, хозяина, в девять часов?

   - Насколько я знаю, - не будет. Мне уже сказали там, в "Пикадилли". Ровно в девять он будет на месте - он лакей, - чтобы взять расчет. У нас в распоряжении какие-нибудь пятнадцать минут.

   - Довольно за глаза, - обнадежил товарищ Замшевый. - Итак, по рукам?

   - По рукам.

   - Деньги на стол, все двадцать тысяч.

   - Может быть, половину?

   - Какая там половина? Буду я пачкаться! Все...

   Цер со вздохом полез в карман сиреневой визитки и вынул стопочку новеньких билетов. Хрустящий шелест девственных бумажек.

   "Товарищ Замшевый" небрежно скомкал свою порцию и сунул в карман брюк.

   - А я? - напомнил о себе Атласберг.

   - Ах, еще ты? - недовольно поморщился Цер, подсчитывая, что ему, Церу, остается всего шестьдесят тысяч.

   - Бандиты, грабители, - мысленно выругал он товарищей Замшевого и Атласберга.