Крюков Федор Дмитриевич - Гулебщики

, то отпугнуть его и направить, куда следует. Наступил вечер. Когда сумерки достаточно сгустились и легкий, влажный туман поднялся над речкой, казаки оседлали лошадей и поехали к лесу. Филипп остался на том месте, откуда смотрел на табун и на аул. Теперь уже не было видно ничего. Из туманного сумрака слышно было изредка только звонкое ржание лошадей да в ауле лаяли собаки.

   Филипп ждал, что вот-вот гикнут его товарищи или раздастся выстрел. Сердце его билось от волнения, лицо горело, и он с замиранием всматривался в густые сумерки летней ночи, тревожно и внимательно вслушивался в каждый шорох и звук.

   - Мочи нет, чего они так долго? - думал он, изнывая в ожидании.

   Но вот где-то в темноте раздался пронзительный свист, а потом гиканье будто целого десятка могучих глоток... Дружный, раскатистый топот множества лошадиных ног загремел и разбудил всю окрестность. Топот приближался к Филиппу. Тогда он, сложив ладони в трубку и приложив к губам, завыл, как стая голодных волков. Протяжный, тоскующий, голодный вой так и хватал за сердце.

   Лошади шарахнулись назад, и вслед за ними поскакал Филипп, не прекращая своей музыки и даже разнообразя ее дрожанием. Переливающиеся и тоскливые рулады разносились в ночном воздухе и замирали где-то вдали.

   В ауле поднялся тревожный крик и гам, выскочили собаки с яростным лаем, но табун и казаки были уже далеко. Топот рос, ширился и оглашал всю степь. Несколько косяков отбилось в сторону, но главная часть бешено неслась в Астраханскую сторону. Казаки наши направили табун к Астрахани, потому что она была ближайшим к Куме торговым пунктом, где всякого рода добычу можно было немедленно сбыть с рук; там же можно было накупить и всевозможных предметов щегольства: разных восточных товаров и нарядов, персидских шалей, дорогого оружие, седел с набором - всего, чем можно бы было потом щегольнуть и хвастнуть в станице.

   На третий день к вечеру казаки были уже в Астрахани, а на утро черкесский табун принадлежал уже персиянину-барышнику: казаки продали лошадей, не торгуясь, по 6 рублей за голову и разделили между собой по 94 рубля. Филипп сейчас же купил себе малинового цвета черкеску, киндячные желтые шаровары, тонкую белую рубаху с золотым галуном и полушелковый голубой кушак, а мамушке желтозеленый шелковый халат "ходить на моленье".

   Два дня покутили, больше все под счет Никиты Белоуса (Филипп благоразумно приберегал денежки). На третий день Белоус и Филипп собрались ехать домой. Багор "отломился", запил и загулял напропалую, и они никак не могли уговорить его ехать домой.

   - Эх, жаль мальчишку, все пропьет! - тужил вслух Никита, когда они с Филиппом уже выехали в степь.

   - Уж дюже отважный парень, - сказал назидательно Филипп.

   - У-у, бедовый!.. А славный казачек, просто картинка... что голос, что волос... Жаль, деньги все пропьет, дома бы годились...

   - А зря все пропустит, - продолжал в том же тоне Филипп, - уж, по моему, погулять, так погулять в станице, по крайности люди поглядят, а то с бурлаками - велика корысть!.. лошадь уведут...

   Белоус недовольно кряхтел, но потом достал из-за седла флягу с вином, выпил и повеселел.

   - На-на, потяни, - предложил он своему спутнику. Филипп с готовностью, но не теряя достоинства, приложился к фляге и почувствовал, что степь стала глядеть веселей... На другой день, к вечеру уже, они переехали Ергени и почувствовали себя почти дома. Белоус заиграл песню, Филипп октавой стал подтягивать ему; ехали они шагом.

   Но оглянулся случайно Филипп назад и вскрикнул:

   - Дядюшка, уходи!.. Калмыки!..

   Белоус поглядел назад: около десятка пик мелькали из травы версты с полторы позади.

   - Дрянь дело! Ну-ка, Филипушка, тронем!.. Они ударили плетьми лошадей и понеслись.

   - Тут зараз вот за этим кургашком, верстах в трех, перелесок есть - я место знаю... - кричал на скаку Никита.. - Кабы нам добраться туда, не взяли бы нас дьявольские калмыки... Ну-ка, ну-ка, Филипушка, нажарь!

   Филипп читал про себя "Живый в помощи Вышняго" и еще два раза огрел плетью буланого, который не поспевал за Белоусовым киргизским иноходцем.

   - Эх, чижало у тебя накладено... бросил бы!.. - оглядываясь, кричал Белоус.

   Покупки Филиппа, притороченные к седлу, действительно порядочно затрудняли лошадь, но Филиппу было жалко бросить их, как советовал Белоус. Он долго колебался, послушать старика, или нет, и не послушал, а вместо того с обеих сторон отвесил буланому по удару нагайкой и поравнялся с Белоусом.

   - Там в бараке тропочка есть одна: ежели нападем на нее, не найдут нас в тернах калмыки!.. - кричал между тем Белоус, пригибаясь к луке.

   Перелесок уже был виден. Еще минута - они будут там. Калмыки только что еще показались на кургане - лошади были у них не особенно резвые, и при том, как заметно, не свежие.

   - Катай, катай, Филипушка, авось Господь унесет от нехристей!..

   - "На аспида и василиска наступиши и допереши льва и змие", - шептал в третий раз уже Филипушка и время от времени награждал буланого плетью.

   Вот и перелесок. Белоус пригнулся еще больше к луке, взял влево, гикнул и опередил Филиппа. Серый иноходец, как птица, перелетал через обгорелые пни осокорей, торчавшие при спуске в барак. Буланый не отставал, но вдруг у самой опушки зацепился за острый выступ огромного пня и грянулся грудью на землю. Филипп полетел через его голову и почувствовал оглушительный удар в самом темени и в правой стороне груди.

   - Эх! - успел только крикнуть Белоус и скрылся в чаще терника.

   Филипп вскочил на ноги и прежде всего увидел, что буланый прыгает на трех ногах, держа бессильно отвисшую правую переднюю.

   - Сломал! - в отчаянии хотел крикнуть Филипп, но лишь простонал. В голове у него зашумело, невыносимая боль сдавила темя и отозвалась в правом плече. Он сделал к буланому два шага, но почувствовал, что силы оставляют его. Теплая струя крови хлынула у него изо рта; в глазах заходили желтые и зеленые круги, потом все перевернулось, потемнело и исчезло... Он упал...

   И боль, так невыносимо давившая в темя, вдруг отлегла. Ее сменил покой - приятный, легкий покой. Ничего не слышал Филипп, ничего не чувствовал, кроме этого глубокого, сладостного покоя и тишины; не слышал, как с гиком наскочили на него калмыки, не почувствовал, как один из них проколол его в живот пикой, как они ворочали его, снимали с него рубаху, шаровары и чирики; как они долго лопотали над ним на своем басурманском языке и, наконец, бросили его голого и уехали...

   Наступила ночь. Раскинувши руки, голый Филипп с одним лишь раскольничьим медным крестом на шее лежал и глядел одним глазом в высокое синее небо (другой глаз совершенно запух от ушиба при падении). Ясные звезды также красиво дрожали и моргали земле. Та же чудная музыка была кругом, но не слышал уже ее Филюшка.

   Прибежал степной волк, понюхал лежавшее тело и, сев на задние лапы, а переднюю одну подняв кверху, протяжно и тоскливо завыл, точь-в-точь так, как пять дней назад заливался Филипп. И далеко по степи понеслась печальная, голодная и страшная песня...

  

   Оригинал здесь - http://www.fedor-krjukov.narod.ru/proza/gulebschiki.htm