Зотов Рафаил Михайлович - Таинственный монах

е, государь, - отвечал Гриша.

   - Твой отец?

   - Точно, так, государь, но это была для меня тайна, которую я узнал после бегства из Саввина монастыря.

   - Кто же твой отец?

   - Имени своего он до сих пор мне не открывал; но я. знаю, что родом он из Малороссии, а о целях его действий лишь можно догадываться.

   - Так вот всегда предлог самых преступных замыслов! - вскричал с гневом царь. - Все заговорщики и убийцы говорить о благоденствии народов. Где же твой отец? Говори.

   - Уже три года, государь как я с ним расстался. Он служил тогда польскому королю Августу, и меня отослал на житье в Мариенбург, а когда русские взяли этот город, то я с пастором, у которого жил до тех пор, отправился в необитаемым берегам устья Невы, где я думал окончить век свой в безвестности.

   - Ты лжешь, но я не хочу заставить сына выдать своего отца под топор палача, от которого он не избежит. Да и твоя голова тоже осуждена на плаху. Что ты об этом думаешь?

   - Я готов положить ее в твоим ногам, государь, - отвечал Гриша.

   В это время шумно вошел в собрание молодой человек, одетый по-генеральски и весело вскричал:

   - Тридцать голов набрал я, ваше величество, и отобрал самых лучших солдат. Когда прикажете выступать?

   - Спасибо, брать Данилыч! С Божию помощью ты не замедлишь пуститься на шведов. А вот тебе проводник. Узнаешь ли ты его? - весело сказал Петр, указывая на Гришу.

   Молодой человек быстро взглянул на Гришу и оба в один голос воскликнули.

   - Гриша! Ты ли это!

   - Саша неужели ты?

   Оба упали друг другу в объятия.

   Саша первый опомнился и, высвободившись из объятий взглянул на царя, как бы ища в его взорах одобрения своего поступка.

   - Если это, брать Александр, один из старых твоих друзей, то я отдаю его тебе на поруки. Это закоренелый бунтовщик осужденный на смерть. Пусть он для нашей экспедиции служить проводником и, если Бог дарует нам победу над шведом, то мы поеле и с ним справимся. Хорошо ли ты, Григорий, знаешь окрестности устья Невы? спросил царь, обращаясь к Грише.

   - В три года я везде выбродил, государь, где только люди не живут, - отвечал Гриша.

   - А бывал ли ты на Котлине?

   - Был, государь. Раз ветром занесло.

   - Который из Невских островов суше и возвышеннее других?

   - Луст Эйланд.

   - Везде ли тут река судоходна?

   - В русле везде судоходна, но в разливе много отмелей.

   - А от Котлина до Луст Эйланда могут ли военные корабли ходить безопасно?

   - В кораблях я не сведущ, государь, но полагаю что могут, потому что два шведских корабля и теперь сидят недалеко от Луст Эйланда.

   - Вот, господа, подтверждение всех моих прежних слов, - сказал Петр, обращаясь к собранию. Теперь, брат Меньшиков (так прозван был Саша), помоги мне урезонить всех этих господь, которые стали на дыбы от моего предложения основать здесь город. Ты, Саша, свежий человек, знаешь мои намерения: поговори-ка с ними и постарайся убедить их.

   - Лучшее убеждение для нас, государь, есть твоя священная воля, - сказал один высокий, статный генерал. - Ты больше всех нас знаешь пользу и нужду своего царства и народа. Мы только верные исполнители твоих приказаний. Но так как ты всегда велишь нам говорить тебе правду, то я должен сказать, что препятствий к осуществлению твоих намерений очень много.

   Тут генерал начал перечислять все неудобства, начиная от болотистой почвы и оканчивая воздухом, убийственно действующим на здоровье.

   Царь выслушав терпеливо доклад генерала, обратился к Меньшикову и сказал:

   - Поговори с ними, брат Данилыч, а то я неровен час поссорюсь с ними.

   Сказав это царь стал ходить крупными шагами по палатке, а Меньщиков вдохновенным голосом стал излагать возможность привести в исполнение намерения царя. Когда он кончил Петр сказал:

   - Спасибо тебе, брать Данилыч. Ты высказал им мои мысли, как нельзя лучше.

   Все собрание согласилось с мнением Меньшикова. Государь вышел из палатки, а вслед за ним и Меньшиков, сделав Грише знак рукою, чтобы он шел за ним. Пройдя несколько шагов вошли они в палатку, ив которой Меньшиков выслал всех и, оставшись вдвоем с Гришей, снова заключил его в свои объятия.

   Тут они стали вспоминать о своем детстве и рассказывать друг другу, что с ними случилось со дня разлуки в Троицкой лавре; в числе первых вопросов Гриша спросил:

   - Кто же ты теперь, Саша?

   - Генерал поручив, отвечал Саша с веселою важностью и прибавил, наклонившись в уху Гриши, - и любимец царя.

   Гриша печально повесил голову и отступил от Меньшикова на два шага.

   - Что ты, Гриша? Уж не думаешь ли ты, что я переменился и забыл старых друзей?

   Гришу ободрили эти слова. Они присели и стали мирно разговаривать. Долго они рассказывали друг другу, что с каждым из них случилось в прошлое время и Саша, слушая внимательно друга своего детства, вдруг сказал:

   - Знаешь ли, Гриша, что мне пришло на ум?

   - Говори, друг милый.

   - Уж не братья ли мы с тобою?

   - Нет; отец мне сказал, что родители твои известны были только Досифею, которого теперь нет в живых и вероятно он ни кому не сказал эту тайну.

   - Очень было бы любопытно знать эту тайну

   - Быть может мой Саша и не совсем из простолюдинов, - проговорил знакомый друзьям голос.

   Оба они оглянулись и перед ними сто. ял царь с улыбающимся лицом.

   - Ваше величество, и знатного рода и простолюдин могут иметь только одно достоинство, а именно усердие к особе вашей.

   - Если вы кого приблизите к себе, то немудрено, что у него прибавится и смысла и добра, - сказал весело Меньшиков.

   - А признаюсь тебе, Александр, желал бы я иметь этого Иону в моей власти. Дорого бы я даль эа это, - сказал Петр.

   - Не дешево бы это пришлось и Григорию и отцу его тем паче, - сказал Меньщиков.

   - Да отец его закоренелый преступник и злодей и я не мог бы его пощадить.

   - Ну, послушай, Гриша, если бы отец твой получил от меня прощение, явился ли бы он ко мне, как ты думаешь?

   - Если б я, государь, знал где он теперь находится и, если бы мог принести ему радостную весть твоего милосердия... - начал было Гриша, но остановился, глядя пристально в глаза государю.

   - Нет! Еще рано! Я не могу его видеть не в состоянии простить ему.

   - Будь милосерд, государь! - проговорил глухим голосом Гриша, упав в ноги царю.

   - Да, к тебе, Григорий! Я твоей услуги никогда не забуду, но о нем и не вспоминай мне. ну теперь полно говорить об этом. Пойдем ко мне и займемся делом насчет нашей экспедиции, - сказал царь. - А ты, Григорий, оставайся здесь. Саша должно быть возьмет тебя в себе. Я поговорю с ним, что нам из тебя сделать, прибавил Петр, уходя.

   В течении следующих двух дней сделаны были подлежащие приготовления в нападению на два шведских корабля, стоявших в устье Невы.

   Утром 6 мая тридцать лодок с солдатами, разделившись на два отряда отправились в путь. Одним из отрядов командовать сам Петр. Артиллерии у русских не было никакой, а солдаты были вооружены лишь ружьями. Несмотря на убийственный орудийный огонь с бортов шведских кораблей лодки отряда, которым командовал царь, быстро подвинулись к кораблям и наконец корабли вдались. Первым на неприятельский корабль вскочил Петр, a за ним Меньшиков и Гриша.

  

  

   В последних числах ноября 1707 года уже вечерело. В небольшом, довольно ветхом домике в приходе Бориса и Глеба на Поварской улице, в опрятной комнате сидели два немца, уже преклонных лет, и беседовали дружески между собою. Тут же сидел с мрачным видом лица и в глубокой задумчивости молодой мужчина в гвардейском мундире. Один из стариков был Эрбах, тот самый старец, который жил с Гришой на островке другой был пастор из Мариенбурга Глюк, поселившийся в Москве, в доме, который ему купил Меньшиков и наконец третий - Гриша.

   Оба старика попеременно обращались к Грише с дружескими вопросами, но тот упорно молчал. В девятом часу вечера Глюк, пожелав доброй ночи своим собеседникам ушел спать на свою половину. Эрбах, оставшись один с Гришей сказал:

   - Друг мой Гриша! Меня печалить твое молчание, в котором я вижу утраченное в душе твоей доверие ко мне. Мог ли я ожидать от тебя, с которым провел столько лет в одиночестве, любя тебя как родного сына.

   - Что вы хотите знать? Что вы требуете от меня? - спросил прерывающимся голосом Гриша.

   - Милый мой друг! Добрый мой Григорий! Ты пережил несмотря на свою молодость столько несчастий. Поведай мне о причине твоей грусти и я, если не облегчу, то разделю ее в тобою и тебе будет легче.

   Эрбах, при этих словах заплакал и слезы старца до глубины души тронули Григория и он упал в объятия старца, говоря:

   - Отец мой! Прости меня! Я несчастен... Я безумен... Я люблю!..

   - Этого еще не доставало! Остается еще тебе сказать, что ты преступника - Сказал Эрбах, покачивая головою.

   Гриша молчал.

   - Ты молчишь, несчастный! Неужели преступление уже совершено? - спросил Эрбах.

   - Нет еще! - мрачно отвечал Гриша!

   - Нет еще? Стало быть ты думаешь совершить его? Все свершилось! И последняя моя вера в человечество должна угаснуть, - проговорил старец, ломая себе руки.

   Долго длилось молчание. Наконец Эрбах, обдумав хладнокровно, что душевное состоите Гриши подобно безумному, которого жестокие меры могут довести до исступления, решился кротостью своею умиротворить страдальца.

   - Григорий! Сын мой! Поди сядь около меня и дружески поговорим и поищем средства спасти тебя от той бездны на краю коей ты стоишь, готовый упасть в нее.

   Медленно, как бы против воли своей Григорий повиновался.

   - расскажи же мне теперь, давно ли и как ты объяснил ей свою любовь?

   - Вот уже около двух месяцев, как сердца наши открылись друг для друга, - глухим голосом отвечал Гриша.

   Тут мы должны предуведомить нашего читателя, что три года тому назад, князь Трубецкой с своим семейством был в Петербурге на ассамблее, устроенной Меньшиковым. Царь, желая наградить одного инженера, который отличался верною своею службою, по прозванию Корчмина, взялся сватать за него Марию, дочь Трубецкого. Ни родители её, ни сама Мария не посмели отказать высокому свату и Корчмин женился. Но в этом браке совсем не было взаимности.

   Царь предвидя вторжение Карла XII в Россию, послал Корчмина в Москву укрепить Кремль и Китай-город, а в помощь ему назначил Григории Усердова.

   Молодые люди скоро подружились между собою, несмотря на совершенно различные свои характеры. По приезде в Москву Корчмин пригласил к себе в дом своего сослуживца и представил его своей жене. Григорий ничего не знал о замужестве Maрии, а потому трудно представить себе те чувства, которыми наполнились сердца Гриши и Марии при этой неожиданной, роковой встрече. Гриша с первого мгновения понял все свое несчастье, постиг весь ужас своего положения, увидел бездну, к которой привела его судьба! Мария же трепетала, не отдавая себе отчета в чувстве, овладевшем ею.

   - Что это значить? Разве вы уже знакомы друг с другом? - спросил Корчмин с равнодушною веселостью.

   Гриша первый опомнился и, насколько мог сдержаться, равнодушно рассказал о своей первой встрече с княжною Трубецкой.

   Чудно, право, делается на белом свете! Думал ли ты, Григорий Иванович, что спасая княжну от товарищей убийц, сохранишь жену для другого товарища.

   Гриша вздохнул и этот вздох отозвался в сердце Марии тысячекратными отголосками.

   Корчмин находил не нужным стесняться более в присутствии своего сотоварища. За обедом он напился пьян, причем грубо относился в своей жене, что крайне возмущало Гришу. В состоянии опьянения Корчмин повалился на диван и захрапел. Врожденное каждой женщине чувство приличия заставило Марию проститься с Гришей, но один печальный взгляд последнего, брошенный ей вслед, остановил ее. Разговор их не был многоречив. Они вспоминали о своей первой встрече. Но, вспомнив о настоящем своем положении и обязанностях, они дали слово избегать подобных встреч. Но возвратимся в Грише беседовавшему со старцем Эрбахом.

   - Скажи мне, сын мой, как все это случилось? - кротким голосом спросил Эрбах.

   Гриша рассказал все подробности своего знакомства первой встречи с Марией и прибавил:

   - Ты знаешь, мой отец, как она несчастлива в своем замужестве: Карчмин предался пьянству и распутству. Почти каждый день он возвращается домой пьяный и тогда, как он с нею обращается! Не знаю, как я выдерживал, когда он, в моем присутствии, осыпал ее не раз площадными ругательствами и даже побоями!

   - Но что же ты можешь сделать, видя её страдания?

   - Я люблю!

   - Чего же ты надеешься?

   - Я люблю! И не могу поручиться за себя ни на одну минуту, - с жаром сказал Гриша.

   - А если муж, узнав об всем, умертвить в твоих глазах преступную жену?

   Гриша побледнел и замолчал.

   - Что тогда спрашиваю я? Не захочешь ли ты в одному преступлению прибавить другое?

   - Ужасно! ужасно! Замолчи ради Бога, я не в силах слушать такие речи! - вскричал Гриша, охватив горевшую свою голову обеими руками.

   - Перенеси лучше теперь мучение, когда преступление еще не совершилось, а после будет уже поздно.

   - Спаси меня, отец мой, или лучше убей меня! Иначе я, повторяю, не ручаюсь за себя. Пусть судьба исполнится.

   - О! прости его, Боже! Глас безумного да не достигнет до Тебя! Сын мой, милый мой Григорий! Одна минута рассудка, одно мгновение веры и упования на Промысел Божий и ты спасен. Обратись, сын мой к Богу.

   Долго говорил еще старец свои назидания и, видя, что Гриша несколько успокоился, перекрестил его и вышел в другую комнату. Помолившись усердно Богу, Гриша снял верхнее платье, бросился на диван и закрыл глаза. В тяжких думах он не мог уснуть до самого рассвета, Наконец, сила утомленной природы одержала верх и он уснул.

   На утро в его комнату вошел Корчмин и громким голосом сказал:

   - Как тебе не стыдно спать до сей поры! Пора на службу, Григорий Ивановича!

   Гриша вскочил с дивана и долго не давал себе" отчета, где он находится.

   - За то люблю, что спать и просыпается по военному. Совсем одет. Кликни - вскочит. Молодец, брат Григорий Иванович! А что нет ли у тебя настоечки!

   - Помилуй! Теперь, спозаранку! Разве можно натощак пить настойку? - возразил Гриша.

   - Можно и должно, друг милый, и по утру, и ввечеру, и натощак и на сытый желудок. Это жизненный эликсир, против которого все ваши чаи и кофеи ничего не стоят. Велика подать!

   - Нет, братец, у меня! Я и сам не пью и тебе не советую.

   - Что ж ты, головы моей ищешь! Хорош приятель! Хочешь уморить меня ни за что, ни про что!

   Вскоре они вышли и направились к Кремлю. По дороге Корчмин зашел в кабак и выпил приличную порцию романеи. Одушевленный этим приемом быстро пошел он на работы, постоянно кричал на рабочих и снабжал их пинками и подзатыльниками. Когда пробило на Спасских часах двенадцать Корчмин отправился домой, потащив за собою и Гришу, который сначала отговаривался, но потом согласился, давши себе слово, что это в последний раз.

   И на этот раз поведение Корчмина с женою было возмутительно. Осыпал ее ругательствами и толчками, хотя и не от сердца, но чувствительными. За обедом ж Корчмин пил по обыкновению до пьяна и в конце концов свалился на диван в бесчувственном состоянии. Гриша взглянул на Марию и взоры их встретились. Как много значил этот взгляд! Какой ужасный смысл в нем таился! Долго они менялись этими взглядами столь понятными лишь для существ взаимно любящих. Наконец, Мария прервала молчание, сказав:

   - Отчего ты, Григорий Иванович, нынче так печален!

   Гриша вздохнул и не отвечал ни слова.

   - Если бы ты был веселее, то муж мои не привязался бы ко мне и не заставил бы меня мириться с тобою поцелуем, - сказала Мария не поднимая глаз.

   - Неужели тебе жаль и тех принужденных поцелуев, которые судьба послала мне! - возразил мрачным голосом Гриша, откидываясь на спинку стула.

   - А тебе разве не жаль было меня! Ах, что я вытерпела!

   Гриша снова погрузился в мрачную задумчивость и снова воцарилось молчание.

   - Ты опять печален, Григорий? Что с тобою? - спросила Мария.

   Вместо ответа Григорий покачал головою и бросил на Марию дикий вопрошающий взгляд.

   - Какой ты странный, какой ужасный человек. Ты пришел нарушить мое спокойствие на всю жизнь. Ты разбудил чувства, уснувшие в продолжение стольких лет. Ты вовлек меня в стыд и грех пред Богом и самою собою и, когда я, с полною и беспредельною любовью вверилась тебе, ты остаешься еще недоволен: горюешь, тоскуешь и мои ласки не утешают тебя! Бог с тобою, Григорий! Ты не добрый человек!

   Гриша молчала. Грудь его высоко вздымалась, а на главах навернулись слезы.

   - Бог с тобою, Григорий! - тихо повторила Мария. - Ты: не хочешь даже мне сказать, что тебя так печалить.

   - Все тоже и вечно тоже! - сказал Гриша прерывистым голосом.

   - Григорий! Григорий! Чего ты от меня требуешь? Если ты любишь меня, то будь доволен моею чистою сестринскою любовью.

   - Хорошо же ты, Мария, понимаешь любовь.

   - Нет ты не любишь меня Григорий!

   - Ты права! Я не люблю, потому что люблю не по твоему. Бог с тобою, будь счастлива, а я и один сумею умереть! - с отчаяньем произнес Гриша.

   - Это уже слишком! - сказала Мария всхлипывая от слезь и бросилась в соседнюю комнату.

   Страсть, во всей своей силе, забушевала в груди Гриши. С минуту он был в нерешимости, но потом бледный, уступленный бросился за Марией.

   Домой возвратился Гриша около полуночи и застал Эрбаха сидевшим за столом, на котором стояла нагоревшая сальная свеча. Старец забросал его вопросами где он был, почему так поздно вернулся домой, но Гриша выдумал какие-то отговорки и скрыл от Эрбаха настоящую причину своего позднего возвращения.

   На другой день Корчмин снова зашел за Гришей и снова затащил его к себе обедать. Так повторялось каждый день, но Гриша возвращался домой в свое время.

  

  

   В первых числах декабря государь приехал в Москву. Осмотрев работы Корчмина, он остался ими доволен, пригласил как его, так и Гришу к себе на обед. Явившись во дворец они нашли там Эрбаха и Глюка. Пред самым обедом из внутренних покоев вышла Екатерина, бывшая питомица Глюка. Навстречу ей поспешил Петр Алексеевич, взял ее за руку и подведя в Глюку сказал:

   - Рекомендую вам, добрый мой пастор мою жену, императрицу Екатерину.

   Обед прошел оживленно. Государь спрашивал Корчмина о здоровья его супруги, на что тот отвечал, что она стала было поправляться, а теперь снова недомогает и худеет. Гриша сидел как на раскаленных угольях, особенно когда Меньщиков стал подтрунивать над ним, намекая на любовь его к Марии Трубецкой. Он чувствовал, что ласковость Меньшикова слишком далека от той дружбы, какая была между ними в прежние времена. Впрочем, он имел довольно рассудительности, что бы не винить царского любимца за его перемену: Гриша только просил его, чтобы он исходатайствовал прощение его отцу, как равно и о том, чтобы он сам был отправлен в армию. Меньщиков удивился последнему желанию Гриши, но тем не менее обещал ему свое содействие во всем.

   Обед кончился и Корчмин опять потащил к себе Гришу допивать порцию, которою он не посмел воспользоваться за царским столом.

   Царь Петр Алексеевич разорвал союз с Польским королем Августом, должен был один воевать с Карлом XII, наводившим ужас на всю Европу своими победами. Сколько ни уверен был Петр в преданности своего народа и храбрости своего войска, наконец в правоте своего деда, но тем не менее он взыскивал средства, чтобы отклонить бурю, грозившую разразиться над Россиею. Два раза предлагал мир Карлу, но тот с надменною дерзостью отвечал, что в Москве он поговорить об этом. Оставалось покориться необходимости я вверясь Провидению готовиться к решительной борьбе. Все меры к защите отечества были исчерпаны.

   Малороссийские казаки, управляемые гетманом Мазепою, не смотря на свою многочисленность, нигде не имели значительного влияния на действия войны. Не имея надлежащей дисциплины и военной регулярной подготовки, они были бессильны против Шведов. Но тем не менее Мазепа, живя в своей столице городе Батурине, деятельно занимался воинственными приготовлениями. Он был мрачен и печален: какая то забота глубже и глубже врезывалась в морщины его лица и никто из приближенных не смел его спрашивать о причине, так как он давно уже стал недоступным.

   Однажды поздним вечером, когда уже весь город спал, одно окно дома, в котором жил гетман было освещено. Мазепе нетерпеливо ходил по комнате и по временам поглядывал на дверь, как бы ожидая кого то. Действительно, скоро послышался легкий стук в дверь и по слову Мазепы: войди! в комнату вошел старик, с виду гораздо старше Мазепы. Но этот внешний старческий вид был обманчив. Всматриваясь внимательно в лицо этого старца, изборожденное глубокими морщинами, можно было заметить в нем признаки жизненности и сильных душевных способностей. Дикий огонь в глазах, быстрые телодвижения и твердый, звучный голос изобличали в нем еще не угасшую телесную силу.

   - Я тебя долго ждал, Василий, - сказал Мазепа вошедшему старику.

   - Не беспокойся, друг Иван, я никогда и нигде не опоздаю. Вот с твоей стороны так я боюсь, чтобы робкая нерешимость твоя не погубила нашего отечества, - сказал старик.

   - Рука Мазепы не допустить его до падения! - с гордостью сказал Мазепа.

   - Гордым Бог противится, друг Иван. Были руки не бессильнее твоих, но злая судьба сокрушила и всадника и колесницу.

   - Что ты сам скажешь решительного? Тебе известны мои и Карла XII предложения и мы только ждем твоего слова, чтобы действовать с разных сторон. Слишком 20 лет был я верным союзником царя Петра...

   - Не говори, Иван, при мне пустых слов: не союзником, а слугою был ты царю Петру. Своими происками ты некогда сверг меня, а потом Самойловича, чтобы захватить в свои руки гетманскую булаву. Теперь Карл предлагает тебе корону самостоятельная, независимого князя. Что же тебе больше.

   - Уверенности! - мрачно ответил Мазепа.

   - Карл даст тебе письменное обещание в исполнении своих слов, - сказал старик.

   - Той, которая убедила бы меня, что Карл победит царя Петра, - отвечал Мазепа.

   - Я не сомневаюсь в этой победе, - возразил старик с жаром.

   Долго доказывал старик неотразимую верность победы Карла над русским царем. Душа честолюбца Мазепы вспыхнула огнем решимости и он сказал.

   - Ты прав, Василий! Царь Петр должен пасть. Спасем же себя и свою отчизну. Неси Карлу мое согласие на его предложение.

   - Подпиши, Иван, эту бумагу, иначе Карл мне не поверит, - сказал старик, вынимая изза пазухи сверток.

   Дрожащей рукою подписал Мазепа бумагу и подал старику, который бережно положил ее за пазуху, пристально посмотрел в глаза Мазепы и, с полуулыбкой сказал:

   Иван! Иван! Ты трусишь!

   - Какой вздор! Можно ли меня подозревать в трусости?

   - Хочешь ли я докажу тебе это одним словом. - Как ты думаешь например: что бы цчрь Петр дал мне за эту бумагу?

   Лицо Мазепы покрылось смертельною бледностью. Он сделал невольное движение, чтобы взять ее назад, но старик спокойно сказал:

   - Не бойся, Иван! Я только хотел доказать тебе слабость твоей души. От меня ты не можешь ожидать измены.

   - Но послушай, Василий! Даром ничего не делается. Какого ты потребуешь от меня вознаграждения при успешном окончании нашего дела, - спросил Мазепа, придя в себя.

   - Для себя ничего, но у меня есть сын, которого ты должен достойно вознаградить, - отвечал старик.

   - Вот тебе моя рука, Василий. Сын твой будет ближайшим к моему трону. Но где же он теперь.

   - В Москве. Служить царю Петру. Теперь прощай, Иван! Скоро ты услышишь о моих действиях на Дону. Будь же и ты готов. Карл не замедлить явиться на границах Украины.

   В это время медленно, но грозно подвигался Карл XII к сердцу России. Тяжело было положение царя Петра, войска которого уже яотерпелн несколько неудач, так например под Головчиным 3-го июня. Но победа над Шведами под Лесным, где силы Шведов были сравнительно большие, воскресили дух Русского царя и всего его воинства. Кормчин и Усердов, причисленные к штабу Меньшикова отличились оба в глазах Петра под Лесным и были щедро награждены.

   В октябре месяце главная квартира находилась в деревне Погребках, где был и Петр, а кавалерия Меншикова стояла не в дальней деревушке от главной квартиры.

   Однажды в ненастную октябрьскую ночь Кормчин и Усердов, обойдя караулы вошли в дымную избу. Кормчин сбросил с себя промокший плащ, лег на лавку и тотчас уснул, а Гриша Усердов развесив свой плащ перед печью, в которой тускло и с шипением горели сырые дрова, и ожидал покуда он просохнет, чтобы им укрыться; но так как на это требовалось много времени, то он сначала присел, а потом прилег на переднюю лавку и вскоре задремал. Вдруг сквозь сон он услыхал тихий стук в окно. Не доверяя себе он прислушался и, убедившись, что действительно кто-то стучит, он отдернул занавеску окна и спросил:

   - Кто там?

   - Молчи и выйди сюда? - отвечал ему голос, от которого дрожь пробежала по его телу.

   Усердов с минуту был в нерешимости, но когда тот же голос повторил:

   - Идешь ли? Ты не узнал меня, Григорий?

   - Иду, Иду - отвечал тихо Гриша Усердов и набросив на себя плащ вышел.

   Не успел он выйти за ворота, как отец его обнял его.

   - Милый, дорогой мой батюшка! Ты ли это? откуда и в такую пору, - шептал Гриша.

   - Минуты дороги, сын мой, я пришел за тобою - отвечал отец. - Последуешь ли ты за отцом, чтобы разделить его судьбу, какова бы она ни была, - прибавил он.

   Мысль о прежних преступных деяниях отца мелькнула в уме Гриши и он отвечал:

   Если бы ты, батюшка, звал меня на жизнь ничтожную и безъизвестную, где бы трудами рук своих, я мог питать тебя и утешать тебя моею любовью, то я ни одной минуты не замедлил бы последовать за тобою и на руках своих понес бы тебя, хоть на край света. Но если ты задумал что другое...

   - Григорий! Решительная минута настала, и пора собирать плоды пятидесятилетних трудов моих. За труды свои я для себя ничего не просил, но все для тебя. Пойдем. Гриша, время дорого, дорогою я все тебе скажу.

   - Нет, батюшка! Власть отца бессильна там, где присяга и честь говорят другое! - с благородною гордостью отвечал Гриша.

   - Но ты забываешь свою родину, - сурово сказал монах.

   - Но она обетом верности и подданства связана с престолом русского царя. Он даже тебе обещал помилование. Зачем же ты хочешь увеличивать свои вины. Ты помнишь, отец, как в прошлом ты останавливал меня, а я все таки пошел за торбою. Ты говорил тогда, что нас ожидает плаха. За что же ты теперь хочешь вовлечь меня в позорную казнь?

   - Тебе ли рассуждать о том, что я делаю? Тебе ли обвинять меня? Тогда дело было более чем сомнительно, а теперь целый город под предводительством Мазепы, который заключил договор с Карлом и выступает против Московского царя, чтобы возвратить себе прежнюю независимость.

   - Боже мой! какая измена! Мазепа, который столько лет был верен царю и России, - с ужасом проговорил Гриша.

   - Замолчи, безумец! Он скоро сам наденет корону и будет царем и владетелем Украины, и ты будешь первым на нашей родине.

   - Нет! Боже меня сохрани, батюшка! Ни за что на свете не хочу быть участником в судьбе изменника Мазепы! Не знаю я причин твоей ненависти, но ты ничем не обязан царю; а Мазепа 20 лет был благодетельствован им и измена его гнустна и постыдна Имя его заслужить вечное проклятие, как при удаче, так и при неудаче его планов.

   В безмолвном ощущении стоял отец пред своим сыном и не знал, что ему еще сказать. Он хотел бы излить на Григория всю свою досаду, все негодование, но какая-то сверхъестественная сила сковывала язык его. Оба они замолчали и это тягостное молчание прервал отец словами:

   - Так ты не хочешь идти со мною, сын мой? Так ты предпочитаешь милости царя отцу твоему?

   - Нет, батюшка! Бог свидетель, что никакие милости я не променял бы на любовь отца и повторяю тебе, что готовь следовать за тобою на край света, если ты дашь.

   мне слово, что не будешь вмешиваться в преступные замыслы Мазепы.

   - Я не могу этого сделать. Теперь поздно, безвозвратно! Я сам увлек этого честолюбца, которого душа способна на все злодейства, но он из робости был добродетелен.

   Нет, батюшка! Царь строг и суров в наказании, но милосерд к раскаянию. Последуй лучше за мною и упадем оба к ногам его. Поверь мне, что он будет милосерд к нам.

   - Мне больно слышать, что мой сын хочет испрашивать для меня милость, - мрачным голосом сказал старик отец.

   - Я уважаю твои мнения и, если б старая ненависть не ослепляла тебя, то я спросил бы: неужели ты думаешь, что Украина будет счастливее под владычеством Мазепы, нежели русского царя.

   Пораженный словами сына, отец стоял пред ним в безмолвном смущении, наконец бросился в объятия его и сказал:

   - Прощай, Григорий! Буди во всем воля Божия! Ты достоин лучшей участи; а я не могу отступить от стези, на которую меня бросила судьба! Чем бы не кончилось наше предприятие, мы с тобою еще увидимся.

   С этими словами старик вырвался из объятий сына и хотел уйти, но тот остановить его, сказав:

   Постой, батюшка! Выслушай меня одну минуту. Ты мне, к несчастию, открыл обстоятельство, которое долг чести и присяги не позволяет мне скрыть. Я должен донести царю об измене Мазепы, утаив, что ты его соучастник.

   - Делай, что Бог и совесть тебе повелевают! Прощай же, друг мой!

   Сказав это старик бросился бежать. Вдруг раздался оклик часового, а за ним последовал выстрел, который произвел тревогу. Гриша подскочил к часовому с вопросом и тотчас пустился бежать по следам отца, чтобы узнать не убит ли он, но едва добежал до рогаток, которыми прегражден был вход в деревню, как снова услыхал несколько выстрелов, произведенных проснувшимися часовыми. От них Гриша узнал, что какой-то человек, ранив часового, перепрыгнул чрез рогатки и побежал, а они пустили в след ему несколько выстрелов, но неизвестно попали ли? Гриша бросился по дороге, но, отбежав от деревни с версту ничего не нашел и вернулся назад. У самой рогатки он нашел Меньшикова с отрядом воинов, которому уже было доложено о причине тревоги. Но узнав, что Усердов побежал догонять незнакомца, он осыпал его вопросами.

   - Хотя я никого не догнал и ничего не нашел, но, если позволите, то я секретно буду иметь честь рапортовать вам о предмете, заслуживающим ваше внимание, - почтительно отвечал Усердов.

   Меньщиков улыбнулся и приказал ему следовать за собою в избу, где он ночевал.

   Когда они остались одни, Усердов рассказал все подробности происшествия и Меньщиков подумав несколько, написал донесение царю, которое с рассветом Усердов повез.

   Был уже полдень когда он прискакал в Погребки. Равыскав хижину, в которой квартировал царь Петр, он с трудом мог добиться, чтобы явиться к царю, который посде обеда опочивал, на голой скамейке с одною кожаною подушкою в головах, в небольшой комнатке, запертой изнутри на крючок. Стоявший снаружи у дверей денщик не решался нарушить царский сон и Усердов взял на себя смелость постучать в дверь, которую в скором времени отпер сам царь. Усердов подал ему бумагу; во время чтения оной лицо царя постоянно менялось и он грозно спросил:

   - Это ты, Григорий, доносишь на Мазепу? Этого быть не может!

   Но, когда Гриша рассказал ему все подробности своей встречи с отцом в прошлую ночь, он задумался и после минутного молчания вскричал:

   - Гнусный изменник Мазепа! Несчастный Кочубей, пострадавший невинно.

   Тотчас царь послал за своими генералами, приглашая их на совет. В скором времени приехал и Меньщиков, которому царь обрадовался. На совете было решено идти немедленно на Батурин, чтобы захватить Мазепу с его приверженцами.

  

  

   31 октября Меньшиков с сильным отрядом шел к Батурину, Мазепы там уже не было, так как он отправился в лагерь Карла XII, взяв с собою около пяти тысяч казаков. Победа русских при Лесной и плохое состояние войск шведского короля разочаровали Мазепу, который охотно отказался бы от союза с Карлом, но он знал, что царь Петр ему не простить. В Батурине оставались главные его приверженцы полковник Чечель и есаул Кенигсен, которые, в свою очередь чувствовали, что покорность их царю Петру не спасет от заслуженной казни, а потому решились защищаться до последней капли крови. Батурину как и другие крепости Украины был окружен рвом и земляными валами. На рассвете 3 ноября вестовая пушка возвестила о начинающемся приступе русских войск. Еще не видя неприятеля, за густым туманом с валов Батурина ответили залпом из всех орудий, но это не устрашило храбрых русских воинов.

   В средней колонне, в первых рядах, рука об руку шел Корчмин и Усердов. Первый, против своего обыкновения был угрюм и печален, и с какою-то внутреннею тоскою посматривал на Усердова. Уже многие русские солдаты вырваны были из рядов, как вдруг начальник средней колонны приказал остановиться чтобы выровнять ряды и ринуться дружным натиском на валы и друзья наши остановились и молча смотрели в дымную даль. Вдруг Корчмин прервал молчание словами:

   - Брат Григорий, что ты думаешь о нынешнем сражены?

   - Город возьмут, дома сожгут, людей перебьют; а кто из нас останется в живых, то известно единому Богу, - отвечал Усердов.

   - Воля Его святая! А мне что то грустно. Сдается, что нынешнюю ночь мы будем ночевать не вместе, - тоскливым голосом сказал Корчмин.

   - Что за мысль! возразил Усердов.

   - И мысли приходят от Бога. Мне уже с утра хотелось тебе сказать об этом, да было стыдно. А теперь, как каждый из этих летающих шариков может прекратить наш разговор навсегда, то уж не до стыда. Послушай же. Если меня убьют, то вот тебе мой завет: похорони меня по христиански, как следует; раздай сто рублей бедным, а другие сто рублей отдай, на поминовение души моей в церковь Василия Блаженного. Да и жену мою не оставь. Она все такая тоскливая и при прощании со мною сказала, что пойдет в монастырь, когда я не вернусь живым. Не допускай, брат, ее до этого. Ну, обещаешь ли ты мне все это исполнить?

   В это время колонна двинулась вперед и Григорий успел только пожать руку Корчмина в знак согласия Несмотря на убийственный огонь казаков они быстро подвигались вперед и некоторые из храбрейших уже опустились в ров, затем быстро поднялись на вал и вторглись в самый город.

   Защитники Батурина отступили в самый город и, не желая сдаваться, заперлись в дома и стали оттуда стрелять по войскам, что ожесточило солдат и они стали зажигать дома, из которых стреляли.

   Около одного дома столпилась кучка солдата, куда прибыли Корчмин и Усердов. Дверь этого дома была крепко заперта. Разломав дверь русские солдаты, а с ними Корчмин и Усердов вступили в дом, который казался уже пустым. Вдруг в сенях поднялась половица и из подполья выскочили казаки с саблями и ножами и напали на солдат. Превосходство сил было на стороне казаков и разгорающееся пламя дома грозило в скором времени похоронить сражающихся под горящими развалинами. Положение Корчмина и Усердова было отчаянное. Задыхаясь от дыма друзья наши как то разъединились. Усердов успел выскочить в окно и радостно вздохнул. Он спешил выйти из дыма, как вдруг вспомнил, что Корчмин остался в горящем доме. Быстро он бросился назад, где солдаты добивали оставшихся еще в живых казаков. Бросаясь из угла в угол, он отыскивал между обезображенными трупами Корчмина и наконец с ужасом нашел тело его, покрытое бесчисленным количеством рань. Едва Усердов успел отдать приказание вынести его на улицу, как услышал раздирающий душу крик женского голоса, который показался ему знакомым. Протолкавшись между солдатами к месту, откуда был слышен этот крик, он увидел женщину, влекомую за волосы. Взглянув в её лицо он вздрогнул и закричал:

   - Братцы! остановитесь! Это моя мать!

   Елена Хованская была уже в глубоком обмороке. Гриша, с помощью двух солдат, узнавших его, вынес мать на улицу, а другие солдаты вынесли труп Корчмина. Едва успели они это сделать, как верх горевшего дома обрушился, похоронив всех оставшихся там, под своими горевшими головнями.

   Таким образом пал Батурин, о чем узнавши Мазепа впал в крайнее уныние, находясь в Зенкове при Карле, который не терял еще надежды победить русского царя и ожидал только весны, чтобы одним ударом решить участь войны. Отец Григория. которого мы называли до сих пор Ионою, часто являлся к Мазепе, сообщая ему ход дела. Однажды он пришел, когда Карл XII сидел у Мазепы. При появлении Ионы он сказал ему:

   - Что скажешь, ночная птица?

   - Хорошего мало, ваше величество. Так ты с этими вестями и пришел?

   - Если нет хороших, то приходится довольствоваться и дурными, - мрачным голосом ответил Иона.

   - Где же твои высокоумные обещания, столетний мудрец? Где же твоя прежняя власть в этой земле? Где приверженцы, - раздражительно спрашивал король.

   - Вы не слушали и даже обидели меня, когда я давал вам добрые советы после Нарвского сражения. Теперь гораздо труднее сделать то, что было легко в то время. Однако я еще подумаю, быть может не все еще потеряно, - сказал Иона.

   Раздосадованный Карл презрительно взглянул на Иону и сказал:

   - Не думаешь ли ты, что я воспользуюсь твоими предательскими советами?

   - Не брезгайте ими, ваше величество, - возразил Иона, лукаво улыбаясь.

   - Так я тебе раз навсегда скажу, чтобы ты не показывался мне никогда на глаза с этой минуты, если твоей голове не надоело сидеть на плечах, - гневн