Жаколио Луи - Берег Слоновой Кости

рым он снабжен, причиняет сильное потрясение тому, кто дотронется до него.

   Четырехзубец отличается той особенностью, что у него на брюхе нечто вроде пузыря, который он надувает по желанию и который позволяет ему плавать на поверхности воды.

   - Какая жалость, - сказал Гиллуа, указывая Барте на этих рыб, - что мы беглецами странствуем по этим краям; все продукты ловли Кунье показывают мне, что есть необыкновенное сходство между фауной областей верхнего Нила и этих стран. Будь мы снаряжены как для экспедиции, мы вместо того, чтобы спускаться вниз по Конго, поднялись бы вверх, и я уверен, что мы, нако-нец, достигли бы тех больших озер в центре Африки, откуда вероятно вытекает Нил, Огоуе и Конго, три реки, которые, начинаясь с одних и тех же широт, разливаются в разные стороны.

   - Я уверен, - ответил молодой офицер, который до страсти любил географические споры, - что если бы мы не успели разрешить эту великую проблему, которая в высшей степени занимает современную науку, то, по крайней мере, прославили бы наше имя каким-нибудь важным открытием.

   Молодые люди принялись развивать целый план путешествия. Африка привлекала их как и всех, кто провел некоторое время в этой таинственной стране. Вдруг веселый голос Лаеннека прервал их разговор.

   - И вы начинаете, - сказал он, - привыкать к жизни в зарослях, опасности которой только увеличивают привлекательность. Я уверен, что если вы приедете благополучно, то мы расстанемся не без сожаления, и может быть мы недолго останемся в разлуке.

   - Мы об этом думаем, - ответил Барте задумчиво. - О, если бы у нас были необходимые инструменты для вычисления широт, определения пути, удобная лодка и хорошее оружие!..

   - И средства сохранить удивительные образцы фауны и флоры этих стран, - продолжал Гиллуа.

   - Ну, что ж тогда? - спросил Лаеннек, который выразил свое мнение в шутку.

   - Мы осмотрели бы, - ответил молодой офицер со вздохом сожаления, - те плоскогорья, где три большие африканские реки берут свое начало.

   - Я никогда не мог понять, господа, - сказал бывший моряк, вдруг задумавшись; - какие причины могли побуждать некоторых людей, любимых и уважаемых в своей стране, оставлять свои семейства, своих друзей, чтобы путешествовать в этих ужасных странах, где по большей части они жалко погибают, пожираемые лютыми зверями, или убитые какой-нибудь хищной ордой. Слышал я, что они едут осматривать реки и изучать растения и животных; но во всем этом нет недостатка и у нас. Растения все растут одинаково, а чтобы узнать, что одни животные едят траву и плоды, а другие мясо, - нет надобности заезжать так далеко. Разве вы думаете, что вода в Конго не такая, как в наших бретанских ручьях, а что рыбы живут здесь не так, как у нас? Негры уве-ряют, что все эти путешественники торгуют невольниками, осматривая страну для того, чтобы установить сношения, и я всегда думал, что они правы. Что касается меня, то без моего несчастного приключения в СанПаоло-де-Лоанда мне никогда не пришло бы в голову жить в этой дьявольской стране, и я должен вам признаться, что ваши последние слова привели меня в глубочайшее удивление.

   - Любезный проводник, - ответил ему Гиллуа с улыбкой, - кроме любви к науке, которой вы, может быть, не поймете, есть закон природы, толкающий человека вперед, и часто, без его ведома, заставляющий его подготовлять новые области для переселения будущих поколений. Страны, по которым он ступает в продолжение столетий, нуждаются наконец в удобрении и отдыхе, как земледельческие поля; лишая леса землю, на которой мы живем, мы осушаем наши реки, дожди становятся реже, и земля, лишенная производительных сил, становится мало-помалу песчаной и бесплодной. Таким образом, по необходимости перемещаются великие центры цивилизации; из старой Азии, в которой сосредоточивалась вся жизнь древних, мало-помалу удаляется центр культуры: мать жертвовала собой в пользу своей дочери Европы... Где теперь народы, покрывавшие Халдео-Вавялонию и большие плоскогорья Центральной Азии? После Европы придет очередь Америки, после Америки - Африки и Океании. Потом когда-нибудь земля, живущая только движением и преобразованиями, поднимет из своих вод новые материки, зальет старые, и племена, спасшиеся от этого нового потопа, будут продолжать человеческий род на новой и плодородной почве. А мы, их предки, будем им являться сквозь туман преданий, как угасшая раса гигантов. Полюсы ждут среди своих льдов, каждое столетие незаметно перемещающихся, того часа, когда солнце возвратит им вечную весну и бесконечную растительность. В ожидании этого перерождения природы, которая разрушит свое создание, для того, чтобы помолодить его, которая двинет океан и моря на оскудевшие земли, человек продолжает свое дело и мало-помалу захватывает все обитаемые страны... Путешественники - это пионеры, приготовляющие местности, куда устаревшие нации будут впоследствии посылать своих детей. Одни странствуют по земному шару, побуждаемые приманкой прибыли; они ищут золото, слоновую кость, черное дерево и перламутр; другие, побуждаемые благородным честолюбием прославить свое имя, изучают географические условия и произведения неизвестных стран; третьи, как вы, любезный Лаеннек, брошены туда случайностью. Но как ручьи соединяются для того, чтобы составить реку, - настанет день, когда вся эта нестройная деятельность принесет свои плоды: неизвестный край созреет для цивилизации, и эмигранты устремятся по дорогам, которые проложили для них. Вы сами, не подозревая того, трудитесь деятельно для этого великого дела. Много лет показывая неграм этих стран человека другой расы, приучая их к вашим странствованиям, вы облегчаете попытки ваших преемников. Вы бессознательный Ливингстон, но это не мешает вам класть ваш камень для общего здания.

   - Ах! - сказал Лаеннек, восхищенный этими словами, хотя не совсем понимая их смысл, - будь у меня только маленький, но хорошо вооруженный отряд в триста человек европейцев, я провел бы их через всю Африку.

   - В таком случае, - возразил Гиллуа, - вы принесли бы более вреда, чем пользы.

   - Как это?

   - В странах, составляющих антипод с нашей цивилизацией, среди диких народностей, которые все-таки имеют право жить со своими обычаями и странными привычками на земле, где родились, только преданность одинокого путешественника полезна, гуманна, одна она может принести какой-нибудь результат. Один человек не может обращаться к силе в интересах своей безопасности; он вынужден уважать предрассудки, предания, верования народов, посещаемых им, и приучает их видеть в нем существо высшее, но безвредное... Первые пионеры оставляют, может быть, там жизнь, но вторые, наконец, пролагают путь, а третьи - успевают поселиться... Таким образом и поступали Мунго-Парк, майор Ленг, Рене Калье, Грант и Спик, Ливингстон, Камерон и много других. Путешествуя же, напротив, с отрядами в триста или четыреста человек, вооруженных с ног до головы, вы распространите ужас на вашем пути, истребите народонаселение, хотя находящееся еще в состоянии варварства, но имеющее такое же право, как и вы, жить на своей земле и запрещать доступ к себе тем, кто приходит в таком воинственном виде. Вы не думаете ведь, чтобы во Франции позволили прогуливаться тремстам неграм, вооруженным, как на войну.

   - На них выслали бы жандармский эскадрон, - перебил Барте.

   - Зачем же требовать вам от боязливых и суеверных дикарей того, чего вы не можете получить от цивилизованной нации... Сплетем венки тем путешественникам, которые идут одни, это пионеры прогресса и будущности, но выкинем из рядов человечества те разбойничьи отряды под начальством авантюристов, которые под предлогом открытий, отправляются воевать в центр Африки и сжигают целые деревни за то, что они не пускают их на свои земли. Эти люди достигают только одного результата: они готовят верную смерть для всякого европейца, который захочет потом следовать по одной дороге с ними.

   - Вы правы, друг мой, - продолжал молодой офицер, - толпа, восхищающаяся издали этими мнимыми учеными экскурсиями, идущими с карабином и пушкой, не знает вообще, при каких условиях делаются эти экспедиции. Нет ни одного жителя в центре Африки, который не знал бы, что все эти стада невольников, увозимых на берега уже несколько столетий, предназначаются белым людям, покупающим их, для того, чтобы заставлять работать, и надо признаться, к нашему стыду, что до самого последнего времени мы давали знать о себе неграм только как торговцы человеческим мясом. На каждого белого негр смотрит как на врага, который похищает его у семьи, у обрабатываемых им полей, и этот-то общий страх делает столь трудным путешествия внутри африканского материка. Я слышал эти подробности от старого пионера, который объехал целый свет и уверял меня, что страх попасть в неволю - главная причина ненависти негра к европейцам. Если вы путешествуете один, - говорил он мне часто, - вас принимают за шпиона, высматривающего, много ли жителей в краю и прибылен ли торг людьми, и тогда стараются освободиться от вас; если вы являетесь с многочисленным отрядом, все мирные, земледельческие племена бегут при вашем приближении, а если в деревне живут воины, все вооружаются и нападают на вас. Все правительства в центре Африки феодальны и имеют три касты, встречающиеся в колыбели всех народов - воинов, жрецов, крестьян.

   Люди эти живут как попало, как жили европейцы в первые времена средних веков, но разве то, что они находятся еще на заре цивилизации, дает право под предлогом открытия источника Нила бродить по их стране шайками и убивать при малейшем признаке неприязненности? Рабство уничтожено на бумаге, я с этим согласен, но в действительности оно продолжает существовать; потом, разве эти люди могут легко забыть страшные войны, периодически затеваемые их царьками и феодальными владетелями с единственной целью достать себе невольников, которых они перевозят в гавани, посещаемые торговцами негров? Европа должна пенять на самою себя, на способы развращения, которые она употребляла, на постыдный торг, которым она занималась, чтобы достать работников для своих колоний, если с пятнадцатого столетия центр Африки от обоих тропиков до экватора закоснел в грабеже и в войнах. Поэтому мы не должны удивляться, если негры обращаются с нами так, как прибрежные народы Средиземного моря обращались когда-то с пиратами, которые из Алжира, Триполи и Туниса являлись похищать их жен и детей... Я согласен с вами, Гиллуа, здесь следует путешествовать только одному или втроем и вчетвером, поселиться сначала, как Ливингстон, в прибрежных деревнях и мало-помалу подвигаться внутрь только в том случае, когда слышишь вокруг себя: "Эти белые добры, они не покупают негров".

   - Все, что говорите, исполнено здравого смысла, господа, - ответил Лаеннек, - и можно было бы сказать, что не первый раз путешествуете вы в этих странах; черные племена легко допускают к себе белого, как только не видят в нем торговца невольниками; но вы забыли, какое приключение случилось с нами; здесь не одни мирные племена, а воинственные касты, как вы их называете, будут уважать вас только в том случае, если вы умеете защищаться. Справедливость требует также сказать, что на вас не нападут, если могут ничего не опасаться от вас. Но здесь есть эта таинственная раса фанов, которая в эту минуту захватила сотнями тысяч человек весь запад Южной Африки, и от этих фанов вы не должны ждать решительно ничего хорошего.

   - Я это знаю, - сказал Барте, - многие путешественники упоминали об этой интересной народности, и ее происхождение составляет в эту минуту предмет одной из самых любопытных этнографических проблем, которыми занимается ученая Европа, когда мы будем в состоянии лучше понимать Йомби, мы, конечно, получим от него интересные сведения о колыбели и нравах его соотечественников.

   Ужин кончился среди этого интересного разговора. Ночь быстро приближалась, Кунье и Йомби, которые должны были попеременно охранять покой своих господ, зажгли костер для отпугивания зверей.

   Путешественники удалились в лиственный шалаш, где Буана приготовила им постели из сухих трав, и скоро тишина нарушалась только однообразным журчанием реки и воем шакалов, отыскивавших пищу в высокой траве... Долго, прежде чем заснули, Лаеннек и его товарищи разговаривали о своей страшной встрече. Наткнулись ли они на авангард настоящей орды, или встретили только странствующее племя?.. Барте сказал правду, что вопрос о происхождении фанов составлял самую любопытную этнографическую проблему.

   "У фанов страннее всего их постоянный захват западной территории, - говорит дю Шалью, который из всех путешественников, писавших о них, лучше всех наблюдал их. - Каждый год фаны приближаются к берегу. Они основывают деревни за деревнями на берегах Габона и в странах, расположенных между Габоном и Монда. Они теперь уже на расстоянии нескольких миль от Обендо. Словом, эта раса, которая кажется неугомонной и предприимчивой, гораздо сильнее, чем будемо, бишои, даже понгуе; я думаю, что мало-помалу фаны завладеют всем побережьем, по мере того, как те расы будут вырождаться. Предполагали, что эти фаны были, в сущности, джаги или джаго, захватившие когдато королевство Конго и составлявшие часть его народонаселения. Однако в последние наши путешествия в Верхний Назарет и во внутренность края, к югу от настоящего жительства фанов, я не нашел ни одного племени, которое слышало бы об этом древнем народе. Переселения же фанов совершаются так медленно, что деревни, между которыми они поселялись, непременно должны были бы сохранить о них какое-нибудь воспоминание; и, конечно, если бы это были джаго с юга, они непременно оставили бы где-нибудь свои следы. Притом, все фаны, когда у них спрашивают, откуда они, указывают северо-восток. В какой деревне и какому человеку ни задали бы вы этот вопрос, ответ всегда одинаков. У фанов цвет лица не так черен, как у бакале, шекиани и у других окрестных племен. У них тип негритянский и волосы шерстистые. Они татуируются более всех других народов, которых я видел к северу от экватора, но еще не настолько, как некоторые южные племена. Этот обычай обезображивает мужчин менее, чем женщин, которые тщеславятся тем, что всю грудь и весь живот покрывают линиями и кругами. Щеки их также испещрены всякими рисунками, которые в соединении с громадными медными и железными кольцами, тяжесть которых оттягивает уши, придают им самую отвратительную наружность.

   Эти племена - людоеды; они едят даже трупы тех, кто умер от болезни".

   Тот же путешественник рассказывает в этом отношении самые странные вещи:

   "Однажды я разговаривал с их королем, - говорит он, - когда фаны принесли мертвое тело, которое купили в соседней деревне и которое надо было разделить. Я заметил, что этот человек умер от какой-то болезни. Признаюсь, я не мог оставаться там, когда приготавливались его рубить. Мне сделалось дурно. Я ушел, как только эта адская сцена началась, и издали мог еще слышать как они ссорились из-за раздела.

   Есть тела умерших от болезни - это утонченность людоедства, и я никогда об этом не слыхал. Я пожелал узнать, вообще ли принят этот обычай у фанов или это была только чистая прихоть. Мне ответили, что они покупают все мертвые тела племени осгебы, которые взамен покупают у них их трупы... А в своем племени они едят мертвецов лишь из других семейств. Кроме того, фаны доставали тела невольников у бишо и будемо за слоновую кость, по одному маленькому кусочку за каждый труп.

   До тех пор я никак не хотел верить двум случаям, однако доказанным, но которые покажутся невозможными всякому, кто еще недостаточно знаком с этим народом. Мне рассказывали об этом в Габоне. Шайка фанов, прибывшая к берегу, украла однажды труп, только что похороненный на кладбище, изжарила его и съела. В другой раз люди того же племени похитили другой труп, перенесенный в лес, разрезали его, выкоптили и принесли его к себе.

   Я видел у фанов ножи, покрытые человеческой кровью, которым они придают большую цену. Это, впрочем, негры самые красивые, каких я видел, и их страшный обычай идет им в пользу. Однако впоследствии я встретил другие племена фанов, члены которых не имели такой красивой наружности, как эти горцы. Там, как и везде, природа оказывает, без сомнения, свое влияние. Живя в горах, они имеют смелую и гордую наружность всех горцев.

   Следует заметить, что когда людоеды встречаются с племенами не каннибалами, они не выказывают своего страшного обычая, они как будто даже его стыдятся, и это подает повод надеяться, что рано или поздно относительная культурность других негров преодолеет это страшное варварство".

   По словам того же путешественника, фаны очень искусны в фабрикации железа. В торговле они ищут предпочтительно белые бусы, украшение, употреблявшееся во всей этой части Африки, и сосудов из желтой или красной меди.

   Железо находится в значительном количестве в стране фанов и разрабатывается на поверхности земли. Рудников не роют, а берут только то, что находится вровень с землей. Для извлечения железа они разводят громадный костер, на который наваливают большое количество истолченного булыжника; последний покрывают дровами, и потом костер зажигают. Пока он горит, в него постоянно подбрасывают дрова до тех пор, пока приметят по некоторым признакам, что железо расплавилось. Тогда дают массе остыть, и железо отлито. Чтобы сделать его ковким, они подвергают его разным операциям: греют на углях, бьют молотком - и таким образом получают железо, едва ли не высшего качества, нежели то, которое привозят им из Европы.

   Для того, чтобы сделать лучше нож и арматуру стрел, они употребляют железо не американское, а свое собственное. Их копья, по большей части сделанные очень хорошо, украшены резьбой, красота которой может удивить в таком грубом народе.

   Как кузнецы, они превосходят далеко все племена тех областей, которых белые не научили этому искусству. Благодаря их воинственным привычкам железо сделалось для них первой необходимостью; если их инструменты просты, то терпение велико. Кузница их помеща-ется везде, где можно развести огонь. Они изобрели мех странного сорта: этот мех двойной и состоит из двух пустых деревянных цилиндров, обтянутых кожей, в которых сделана отдушина, приспособленная к деревянной ручке. Человек, раздувающий мех, садится на землю и очень скоро приводит в движение этот мех. Воздух прогоняется сквозь легкие деревянные цилиндры в трубы, проведенные к огню.

   Их наковальная - большая железная масса, а молотки - куски того же металла, весом от трех до шести фунтов, имеющие форму усеченного конуса. У этого молотка ручки нет, его держат за тонкий конец, а это, конечно, требует большей траты сил. Довольно любопытно, что при всем их искусстве они не умели придумать такой простой вещи, как ручка к молотку.

   Время не имеет никакой цены в глазах фанов. Старательный кузнец часто употребит несколько дней и даже недель на фабрикацию маленького молотка, а для военного ножа, роскошного копья или топора требуются месяцы. Легкие узоры, украшающие самые красивые оружия, все делаются рукою с помощью инструмента, довольно похожего на резец нашего скульптора. Эта работа показывает большую верность взгляда и известное художественное чутье.

   Они также довольно искусно фабрикуют глиняную посуду, хотя употребляют только трубки и котлы; они делают их просто рукой, потому что им неизвестно токарное искусство.

   Они носят и сохраняют воду в тыквенных бутылках или кружках из тростника, обмазанных камедью. Камедь сначала растапливается на огне, потом ею покрывают всю поверхность сосуда. Таким образом горлянка становится непроницаемою и сохраняется такою. Только ее необходимо продержать в воде две недели, чтобы лишить очень неприятного запаха камеди.

   Фаны курят дикий табак, которым изобилует страна. Мясо слона - их главная пища, а слоновая кость - единственный предмет отпускной торговли, предмет чрезвычайно важный, потому что в обмен слоновой кости они достают красную или желтую медь, котлы, зеркала, кремни и бусы; все эти предметы сделались для них необходимы. Более всего они дорожат медью.

   Их система земледелия очень груба. Они вырубают Деревья и кусты, чтобы сделать прогалины, жгут все, что срубили, и разводят плантации на вычищенном месте. Единственное земледельческое орудие, известное им, - это род очень тяжелого ножа, который заменяет сошник у плуга, чтобы пахать землю и вырывать ямочки, в которые садят маниок и банан.

   После мяса человеческого и слонового самое любимое их кушанье - маниок, растение драгоценное, потому что дает много и питает больше банана. Его рассаживают черенками; маленькая ветвь, старательно посаженная в землю, дает два или три крепких корня, толщиной с иньям. Листья кипятят и едят; это превосходный овощ.

   Кроме маниока у них есть банан, два или три сорта иньяма, великолепный сахарный тростник и тыква.

   Зерна тыквы составляют их пищу; они умеют извлекать из них нечто вроде теста, до которого они очень лакомы, и которое кажется недурным даже европейцам. В то время года, когда поспевает тыква, все деревья покрыты зернами, потому что их собирают сушить, а высушив, завертывают в листья и вешают над огнем, в дыму, чтобы сохранить от одного насекомого, которое очень лакомо до них. Процесс приготовления очень длинен. Часть зерен, очистив от скорлупы, кипятят, потом всю массу кладут в деревянную ступку, куда прибавляют некоторое количество растительного масла. Потом, сделав эту смесь, жарят на углях в глиняном сосуде или на банановом листе. Это вкусное и питательное кушанье.

   Каждая семья фанов имеет такую ступку. Это нечто вроде деревянной лохани длиною в два фута, глубиною в два или три дюйма, шириною в восемь. Деревня владеет сообща громадными деревянными ступками, в которых толкут корень маниока.

   Фаны не едят и не продают трупов своих начальников, а, напротив, воздают им большие почести.

   У них существует обычай, весьма любопытный, потому что он существовал у всех первых народов Азии, и, кажется, происхождения не совсем африканского: всякий неоплатный должник, всякий обвиненный в колдовстве или прелюбодеянии, каждый возмущающийся против власти начальника продается в неволю.

   Как все расы, занимающиеся набегами, фаны мужественны на войне и с редким искусством стреляют из лука.

   По словам дю Шалью, у которого заимствована большая часть этих любопытных подробностей, большие стрелы, которые они употребляют, покрыты железной арматурой, похожей на зубцы гарпуна; эти стрелы употребляют на охоте; они почти в два фута длины. Но другое оружие еще опаснее: бамбуковая палочка, очень тонкая, длиною в один фут и заостренная только на конце. Стрелы эти так легки, что сами вылетали бы из лука, как только их положат туда; чтобы удержать их там, лук покрывают камедью; кроме того, для той же цели длинная ручка лука раздвоена наверху, и когда сближают обе части, слетает маленькая затычка, удерживающая веревку, которая крепко натягивается и выбрасывает стрелу на большое расстояние. Эта стрела поражает смертью все живое, чего коснется, потому что стрела отравлена.

   Яд в этих стрелах состоит из сока неизвестного растения. Несколько раз обмакивают острие стрел в эту жидкость, потом дают высохнуть, и тогда стрелы принимают красный цвет.

   Стрелы, приготовленные таким образом, старательно сохраняют в небольшом мешочке из звериной шкуры. Неизвестно лекарство от этих ран. Смерть наступает через несколько минут.

   В военное время фаны имеют привычку втыкать в дороги, ведущие в их лагерь, очень большое количество этих стрел таким образом, что острие едва выходит из земли. Как ни легки раны, наносимые таким образом голым ногам врагов, смерть почти мгновенна.

   Когда начальник бывает убит в сражении, все племя бреет себе волосы, царапает грудь, и три дня наемные плакальщицы наполняют воздух своими стонами.

   Любопытно вспомнить, в каком почете этот обычай был в древности.

   Фаны имеют понятие о высшем существе; но по их грубой мифологии оно занимается людьми только после их смерти, и оказывают поклонение множеству добрых и злых духов, которые, по их мнению, населяют леса, воды, пустыни, а по ночам посещают жилища.

   Брачные церемонии у них грубы, но дают повод к большим увеселениям. Муж покупает себе жену. Отец, как хитрый человек, заключает с женихом наиболее выгодный торг и назначает дочери высокую цену, если видит, что жених очень прельщен.

   Часто проходят годы, прежде чем муж может купить жену, потому что вещи, которые он платит за нее ее отцу, состоят из редких европейских товаров; он вынужден набрать большое количество слоновой кости и ждать, чтобы караваны пришли с берега с желаемыми вещами.

   Этим объясняется храбрость охотников и неустрашимость, с какою они нападают на слонов.

   Когда должна праздноваться свадьба, родители и друзья жениха и невесты несколько дней приготовляют провизию, именно, копченое мясо слона и пальмовое вино. Для этого они приглашают всех охотников, которые желают поступить к ним за жалованье, и собирают все необходимое для того, чтобы накормить толпу людей.

   Как только это готово, вся деревня собирается, и без всякого другого обряда, отец, заранее получивший условленную цену, отдает свою дочь жениху в присутствии начальников и старшин.

   Жених и невеста наряжаются для этой церемонии. Жених надевает на голову яркие перья, тело его намазано свежим маслом, зубы черны и гладки как эбен; большой боевой нож заткнут за пояс, а если ему посчастливилось убить тигра или леопарда, или какого-нибудь другого дикого животного, он грациозно драпируется в его шкуру.

   Невеста наряжена изысканнее жениха: на ней надет только один передник. Но на руках и на ногах железные и медные браслеты, а на курчавых волосах - бусы и белые стеклышки.

   Как только все собрались и невесту отдали жениху, начинается праздник, то есть оргия, и длится несколько дней.

   Едят, пьют, напиваются насколько достанет всего запасенного.

   Рождение не сопровождается никакими обрядами; однако, женщины после родов, как у евреев и во всей Азии, считаются некоторое время нечистыми.

   Таковы главные обычаи, самые выдающиеся черты нравов этой странной расы фанов, которые захватывают южную Африку, а наука, между тем, не может указать колыбель этой важной народности.

   Рассуждая о странных нравах этой таинственной расы и об опасности, от которой они, так сказать, изба-вились только случайно, наши беглецы не могли скрыть от себя, что дорога, выбранная ими, приведет их в самое сердце многочисленных племен фанов, и когда усталость сомкнула им глаза, сон застал их среди самой серьезной озабоченности.

  

   На восходе солнца наши путешественники были разбужены криками двух негров и Буаны с каким-то странным аккомпанементом; они выбежали из шалаша и заметили только в нескольких шагах от берега десятка два бегемотов, которые, стараясь выйти на берег в этом месте и услыхав шум, которым была встречена их попытка, решили искать другого места.

   Гиллуа и Барте поспешно побежали к берегу, потому что в первый раз могли свободно рассмотреть этих колоссов экваториальных рек.

   Бегемот (речная лошадь, так названная древними, которые нашли некоторое сходство между его криком и ржанием лошади) нисколько на лошадь не походит.

   Племена же Центральной Африки называют бегемота бара-уаду, речным быком.

   Это животное - настоящий речной царь; оно подходит по громадной толщине к слону, по длине же уступает слону и носорогу; впрочем, в некоторых странах бегемот достигает величины носорога.

   Бегемот имеет около тринадцати футов длины, а иногда даже более, от конца морды до начала хвоста, пятнадцать футов в окружности и шесть с половиной в вышину; пасть его более двух футов величины. Бегемот особенно замечателен зубами, которых тридцать Шесть и четыре глазных; эти последние достигают дюймов пятнадцати длины и остры, как кабаньи клыки; каждый весит около тринадцати фунтов; кость так жестка, что удар стали может высечь из нее искру; кроме того, она замечательно яркой белизны; слоновая кость всегда желтеет со временем, поэтому зубы бегемота предпочитают слоновой кости.

   Кожа бегемота черного или коричневого цвета, иногда рыжеватая, сморщенная и без шерсти, как у слона, недоступна пуле. В ней от одного до трех дюймов толщины, впрочем, на голове кожа его не так толста и приросла к костяным частям; только тут и под мышками можно смертельно ранить бегемота. Вес этого животного обыкновенной величины - от трех до четырех тысяч фунтов.

   Бегемот может жить и в воде, и на вольном воздухе, эти две стихии одинаково необходимы для его существования. Днем он находится обычно в воде реки или озера; ночью выходит есть траву, тростник и разные другие растения, как бык. Некоторые путешественники утверждают, что бегемот питается также рыбами, но ничто до сих пор не подтвердило такого наблюдения; скорее напротив, все доказывает, что это животное травоядное. За неимением трав или растений, оно ищет пищу в древесных корнях, которые перегрызает своими четырьмя глазными зубами.

   Бегемоты - настоящий бич во всех земледельческих странах Центральной Африки. В одну ночь они опустошают целые плантации риса, маиса, сахарного тростника; можно себе представить сколько может съесть этот зверь, когда он голоден. У земледельцев нет другого средства против этих ночных опустошений как постоянно охранять свои жатвы.

   Когда он выходит из воды, достаточно криков людей, звуков тамтама и разведенного огня, чтобы принудить его отступить.

   На суше он боязлив, потому что не может развивать такие, как в воде, проворство и силу. Его очень короткие ноги препятствуют быстроте бега. Поэтому он редко удаляется от тех мест, где может в случае внезапного нападения тотчас исчезнуть в воде. Он предпочитает эту стихию, потому что там может пользоваться своими преимуществами: он плавает гораздо быстрее, чем бегает. В воде основал он свое обыкновенное местопребывание, потому что там чувствует себя в безопасности. Там ему нечего опасаться никаких врагов, даже крокодила, который не может успешно бороться с чудовищем, кожа которого непроницаема, а сила ужасна. Заме-чено, что в тех местах, где водятся бегемоты, не бывает крокодилов.

   Суда, плавающие на поверхности воды, тревожат бегемота, и часто случается, что он нападает на них как на опасного врага.

   Вообще он от охотника бежит, но рана раздражает его, тогда он оборачивается и с яростью бросается на судно, на котором находится зачинщик. Схватив судно во всю ширину открытой пасти, он вонзает свои страшные зубы и благодаря необыкновенной силе своих челюстей пронзает доски насквозь, так что вода заливает его врага.

   Есть несколько способов охотиться на бегемота. Эта охота требует большого числа людей на нескольких лодках, соединенных вместе. В чудовище бросают гарпун и отпускают веревку до тех пор, пока бегемот, истекая кровью, не лишится силы.

   В некоторых странах Африки, например, на берегах верхнего Нила, негры ловят бегемота сетями, такими крепкими, что они не могут рваться; когда бегемот попадет в плен, его умертвить легко.

   Самка бегемота немножко меньше самца. Она приносит одного детеныша, как слон и все большие звери. Большая плодовитость была бы бедствием для стран, в которых живет этот колосс.

   Поимка бегемота - большое счастье для негра, потому что он доставляет несколько тысяч фунтов превосходного жира для приготовления пищи, в растопленном виде превосходно сохраняющегося. Мясо его очень вкусно.

   Это животное принадлежит исключительно Африке. У древних Страбон, опираясь на свидетельства Неарха и Эратосфена, отрицал существование бегемота в Индии и во всей Азии. Но Онезикрит и Филостранд доказывали противное. Вопрос о том, принадлежит ли бегемот исключительно африканскому материку, горячо обсуждался в древности, но не получил окончательного решения. Описания этой породы древними писателями мало согласуются между собой и по большей части очень ошибочны.

   Так, по словам Аристотеля: "Он ростом с осла, грива и голос лошадиные, копыты как у быка, зубы выдающиеся, хвост как у свиньи".

   Геродот описывает его почти так же; он мало оши-бается, говоря, что бегемот величиной с очень большого быка. Но доказательством того, что он сам не видел бегемота, служит то, что он приписывает ему хвост, похожий на лошадиный.

   Плиний почти воспроизводит описание Аристотеля, прибавляя новую неточность: он говорит, что бегемот покрыт шерстью, как тюлень. Однако Плиний должен бы иметь более точные познания, потому что в Риме показывали этих животных в различные эпохи. Таким образом, по словам Диона, Август, победив Клеопатру, привез с собой бегемота. Император Коммод показывал пять бегемотов в Риме, и убил одного собственной рукой. Бегемотов видели в Риме в царствование Гелиогабала и Гордиана.

   Геродот, Аристотель и Диодор Сицилийский совместно считают бегемота принадлежащим исключительно Египту и Нилу; отсюда происходит название "речная лошадь"; последний из этих писателей вернее всех описал бегемота.

   Арабский врач Абдуллатиф также дал в двенадцатом столетии превосходное описание бегемота.

   В последнее время снова подняли вопрос о том, есть ли бегемоты в Азии, а именно в реках Индии, Явы и Суматры, но все исследования дали до сих пор отрицательный результат.

   Следовательно, ныне эти животные должны считаться исключительно принадлежащими Африке.

   Теперь они довольно редки в Египте; по-видимому, они перешли в большие внутренние озера и в реки Абиссинии, Сенегала, Конго и Южной Африки.

   Торговля пользуется ныне их зубами, шкурой, жиром.

   Между тем как Гиллуа и Барте, по своей привычке, когда встречали какие-нибудь любопытные продукты страны, обращались к своим научным воспоминаниям о бегемоте, Лаеннек и Кунье, со своей стороны, сообразили, что следует захватить одного из этих громадных животных, которое доставило бы им изобильный запас свежего мяса.

   - Мы прокоптили бы большую часть, - сказал Лаеннек, сообщая свою мысль молодым людям, - и таким образом у нас на несколько недель хватило бы пищи и здоровой, и вкусной.

   - Может быть, - ответил Барте, - стадо вышло на берег не очень далеко от нас, и в таком случае не можем ли мы, с некоторой осторожностью, подойти так близко, чтобы убить одного нашими карабинами?

   - Это почти невозможно.

   - Я знаю, что это животное уязвимо только в некоторых частях, но...

   - Не в этом затруднение, - перебил Лаеннек, - стоит только всадить пулю между глазами, и бегемот повалится как убитый бык; но днем он редко выходит из реки, и если случайно выйдет пощипать травы, почти всегда остается на берегу, с тем чтобы при малейшем шуме погрузиться в воду.

   - Но тогда каким же образом туземцы охотятся за ним?

   - В каждой стране свой обычай. В Верхнем Конго ставят крепкие сети или капканы на дороге, ведущей на поле риса, сорго или сахарного тростника, которое он начал опустошать; его также ловят сетями или ловушками, из которых он не может выбраться, когда попадет в них ногой; иногда его преследуют в лодках с гарпуном. Но из всех этих способов, испытанных мною, ни один не может сравниться с засадой. Стоит спрятаться вечером в плантацию, которую он имеет привычку посещать, и убить в упор.

   - Не можем ли мы попытаться в эту ночь?

   - Для этого надо знать привычки стада, недавно приблизившегося к этому берегу. Я уверен, что наши негры расстроили намерения бегемотов, которые обыкновенно выходят на этот маленький песчаный берег. В таком случае нам стоит только послать моего негра и Йомби в лес; они скоро разузнают место, где эти животные имеют привычку насыщаться.

   Когда Кунье, каждый день становившийся искуснее в наречии фанов, успел рассказать Йомби, чего требовали от него, последний отвечал, что нет необходимости принимать столько предосторожностей для поимки бегемота, и что если его господин даст ему пирогу и кого-нибудь, кто мог бы грести, то он убьет бегемота через час.

   Это предложение было передано Лаеннеку, который немедленно спросил фана, как он намерен действовать.

   Йомби отвечал через своего обычного переводчика, что он знает очень простой способ заставить бегемотов подняться из воды, и в ту минуту, когда одно из этих животных покажется на поверхности воды, он рас-кроит ему череп топором, которым рубили дрова и обрезали лианы.

   Путешественники держали совет.

   - Я не думаю, - сказал Гиллуа, который подал мнение первый, - чтобы мы вправе были доверять Йомби; опасно дать ему и лодку, и топор.

   - Возможно, что ваши опасения и неосновательны, - ответил Лаеннек, - и я очень ошибаюсь, если ваш друг не встретил в нашем пленнике такого же верного слугу, как Уале, готового умереть за него. Я знаю характер негров и уверен, что наш фан отдался душою и телом своему господину. Но лодка - наше единственное средство спастись, а топор может послужить Йомби к тому, чтобы отделаться от Кунье, который поедет с ним. Поэтому я думаю, что благоразумие требует держаться вашего мнения.

   - Если бы нам поехать с ним, - предложил Барте.

   - Ваше предложение довольно опасно, - ответил Лаеннек, - умеете ли вы плавать?

   - Достаточно для того, чтобы не бояться переплыть Конго, - ответили молодые люди.

   - В таком случае можно попытаться.

   Когда Йомби узнал, что просьба его исполнена, и что сверх того он выкажет свое искусство перед белыми, он немедленно начал на берегу одну из тех негритянских плясок, перемешанных с криками, хлопаньем в ладоши и топаньем ног, которыми негры выражают радость, доведенную до высшей степени. Этот пример оказался заразителен, и Кунье, смотревший как его товарищ в такт качал тело и переваливался в разные стороны, не выдержал и пустился визави с фаном. Буана не могла отстать от них, и трио представило полную картину всех гримас и кривляний, составляющих в Центральной Африке искусство танца.

   Вдруг Йомби, как бы пораженный внезапной мыслью, бросился в лес, оторвал длинную ветвь железняка и вернулся также быстро. Наши путешественники сообразили, что это составляет часть программы, и что они увидят новую фигуру этой странной пляски, когда фан сказал им с торжествующим видом:

   - Вот этим Йомби заставит плясать речного быка. Интермедия заставила на минуту забыть охоту за бегемотом, но негр ни за что на свете не отказался бы от своей идеи; он хотел показать белым и двум другим неграм, как фанский воин охотится за царем африканских рек.

   Когда сели в пирогу, Кунье пустил ее по течению, Буана осталась на берегу с Уале приготовлять завтрак. Как только лодка отошла на четыреста метров, Йомби сделал знак Кунье грести тише.

   - Бара-уаду (речные быки) тут, - сказал он, указав рукою на изгиб реки, похожий на маленькую бухту, вода которой стояла неподвижно, как в озере.

   - Спроси у него, - сказал Лаеннек Кунье, который всегда служил переводчиком, - по каким причинам он мог узнать так далеко присутствие этих животных.

   На предложенный вопрос немедленно был дан следующий напыщенный ответ:

   - Никакое животное ни в лесах, ни в воздухе, ни в воде не может ускользнуть от глаз фана. Йомби примечает бара-уаду, потому что они не могут скрыть своего дыхания.

   Действительно, присмотревшись внимательно, путешественники приметили в том месте, на которое указывал Йомби, тысячи воздушных пузырьков, лопавшихся на поверхности и показывавших этим присутствие стада, потому что никакая стая рыб не могла произвести такого явления.

   Фан стал на носу с веткой железняка в руке; Кунье начал медленно грести по указаниям своего товарища.

   Лаеннек и молодые люди на всякий случай приготовили карабины.

   В ту минуту, когда лодка вошла в бухту, Йомби вдруг смело погрузил в воду свою длинную ветвь, потом с быстротою молнии бросил ее и схватил топор, лежавший у его ног; только он успел стать в позицию человека, собирающегося ударить, как громадная голова бегемота высунулась менее чем в двух футах от пироги, и в то же мгновение топор опустился между глаз животного, так что наполовину исчез в черепе. Бегемот, смертельно раненный, бросился на нападающих и опрокинул лодку, но это было его единственное усилие; он скоро растянулся среди потока черной крови, лившейся из его раны, и остался неподвижен под водою.

   В это время путешественники, находившиеся только в тридцати метрах от берега, добрались до него благополучно, не оставляя своих карабинов; к счастью для них, все стадо, испуганное шумом, поспешило на сере-дину реки, не думая о том, чтобы отомстить за убитого товарища.

   Между тем как Кунье, схвативший лодку, вплавь тащил ее к берегу, Йомби длинной веревкой, которую он захватил с собой, привязывал бегемота за один из его зубов и почти в одно время со своим товарищем вышел на берег. Наши путешественники могли только довести животное до берега, но им невозможно было совсем вытащить его из воды. Бегемот был одним из самых крупных. Лаеннек полагал, что вес его должен был превзойти пять тысяч фунтов.

   Решили, что его разрубят на месте, и для этого необходимо было переменить стоянку.

   На это потребовалось немного времени, потому что провизии никакой не было, кроме пороха и пуль; для пропитания путешественники должны были полагаться только на свое искусство, а из кухонной утвари у них был только чугунный котелок, который Лаеннек брал с собой во все свои экскурсии и который был отдан на руки Буане.

   Весь день рубили бегемота длинными полосами, которые сушили на огне, прежде чем коптить, и как можно более вытапливали жиру, который Буана клала в тыквенные бутылки, приготовленные Кунье и Йомби.

   Когда вечером увидели, что запас почти превосходил то, что пирога могла снести, путешественники бросили свое дело и начали строить на ночь шалаш и разводить костер для отпугивания хищных зверей.

   Когда они занимались этим, им показалось, что остатки бегемота зашевелились на берегу. Барте и Гиллуа подходили уже узнать, что значит это странное явление, когда Лаеннек остановил их.

   - Берегитесь, - сказал он, - это, может быть, крокодилы, Конго ими наводнен.

   Лаеннек сказал правду, потому что через несколько минут остатки бегемота исчезли под водой, увлекаемые большими черными телами, которые могли принадлежать только крокодилам.

   Крокодил оспаривает у бегемота владычество над большими африканскими реками. Справедливость требует сказать, что ни тот, ни другой не может успешно бороться с противником, поэтому они имеют обыкновение избегать друг друга, и довольно редко можно встретить их в одних и тех же местах, если только, как в насто