Жаколио Луи - Берег Черного Дерева

тоял, облокотившись на бугшприт, и тихо разговаривал с Гилари, боцманом "Осы"; и кому удалось бы уловить несколько слов из их разговора, тот понял бы, что необъяснимое для них присутствие четырех пассажиров возбуждало в них сильные опасения.

   - Вы недостаточно поставили парусов, Девис, - сказал капитан Ле Ноэль, выходя из своей каюты и обращаясь к своему младшему помощнику, расхаивавшему по палубе на корме, - прикажите бросить лот и вы сами увидите, что мы не делаем двенадцати узлов, тогда как при таком ветре "Оса" должна бы их делать.

   - Слушаю, капитан, - просто отвечал помощник и приказал укрепить еще один парус на передней мачте.

   . _ Думаете ли вы, что этого будет достаточно, Девис?

   Молодой человек поклонился и исполнил немедленно приказание капитана.

   По первому свистку Гилари все матросы были по местам, и все эти действия совершались с такой же математической точностью, как и на военных судах.

   - Прикажите поднять лисели, Девис, - продолжал капитан, - нам надо высадить в Габоне четырех зловещих птиц, которых навязали нам вчера, и потому мы должны заранее выиграть время, которое потеряем по их милости... Нам следует попасть в Рио-Гранде через сорок пять дней, проехав через Наталь.

   - А не лучше ли, капитан, направиться прямо к Бразилии и сбыть с рук этих господ, высадив их на Азорских островах или на острове Сан-Антонио?

   Не успел произнести Девис этих слов, как тут же пришел в крайнее смущение... Капитан Ле Ноэль бросил на него один из тех взглядов, от которых иной раз дрожали самые бесстрашные моряки из его команды, и резко подчеркивая каждое слово, сказал:

   Когда вы сегодня утром сменяли с вахты Верже, Разве он забыл передать вам, какого направления следует держаться?

   Нет, капитан, приказано держаться к мысу Ортегалю.

   - И прекрасно! Следовательно, вы должны исполнять приказание и воздерживаться от всяких рассуждений.

   Офицер поклонился.

   Подойдя к своей каюте, командир "Осы" обернулся и сказал ласково:

   - А главное, Девис, не бойтесь усиливать ход... и еще - когда снимут вас с вахты, придите потолковать со мной.

   Нрав капитана был смесью крайней строгости и добродушия, и если его снисходительность вне служебных отношений доходила до слабости к тем, кого он любил, зато его строгость доходила до жестокости относительно тек, кто имел несчастье ему не понравиться.

   Он завел на своем судне железную дисциплину, которой обязаны были подчиняться его помощники, и не терпел ни малейшего рассуждения относительно своих намерений и целей, ни малейшего замечания на отданное им приказание. Во всем и всегда его подчиненные обязаны были слушать и исполнять его приказания. Смотря по состоянию ветра и моря, имевших огромное влияние на его характер, он приглашал своих помощников обедать, был с ними любезен, даже общителен, или же запирался на целые недели в своей каюте, принимая к себе старшего помощника и других только по делам службы.

   Девис был его любимцем; если бы Верже - первый помощник, или Голловей - второй помощник, позволили себе во время своей вахты замечание насчет перемены направления, командир немедленно арестовал бы их на двадцать четыре часа в их каюте.

   Как истый американец - от французского происхождения в нем остались только быстрая сообразительность и некоторое щегольство в наружности и обращении - Ле Ноэль верил только в силу и искусство для жизни в обществе. "Получить то, чего желаешь, успеть в том, что предпринимаешь - другой цели жизнь не имеет, - часто твердил он, - а мне дела нет до средств, какими надо достигнуть цели. Путешественник, достигнув цели своего путешествия, всегда забывает, каков был его путь". По его мнению, право было только мерою силы, и каждый имел право на то, что было в его силах взять... Тем, кто выражал удивление по этому поводу, он отвечал просто: "Я прилагаю только к частности общие теории завоевателей. Когда две армии сходятся на поле битвы; чтобы отнять чужую область в пользу своего властелина, кровь побежденных упитывает поле битвы: тот, кто вступает в борьбу с обществом, тоже платит жизнью при поражении. Только в первом случае убитого за отечество прославляют героем, потому что он помогал своему властелину захватить большой кусок земли у своего соседа, а во втором - павший считается злодеем, потому что действовал ради личных выгод. Одному воздвигают статую, другого бросают в яму... Но одни глупцы позволяют обманывать себя, - и герой, и злодей, оба стремятся завладеть тем, что возбуждает их алчность. Завоеватель, как и вор, доказать законность своего грабежа никак не может, кроме того права, которое дает ему сила и искусство; и завоеватель, и вор одного рода люди, которые хотят достигнуть успеха в своих предприятиях, какими бы то ни было средствами, ну и тот, и другой одинаково мирно успокоятся наконец в могиле.

   Из этого видно, что Ле Ноэль обладал всем необходимым, чтобы сделаться превосходным торговцем человеческим мясом.

   В добрые минуты он иногда вступал в прения с Верже, своим шкипером, престранным человеком: он изучал науки и философию, был поклонником Канта, Гегеля и других мировых мечтателей и занимался торговлей неграми только потому, что этот промысел доставлял ему от двадцати пяти до тридцати тысяч франков в год, но, с другой стороны, он, не колеблясь, сознавался, что тот день, когда их всех перевешают, будет днем правосудия.

   - А вы неправы, Верже, - говаривал Ле Ноэль в минуту добродушной откровенности, - и совсем напрасно осуждаете нас так строго, ведь мы только осуществляем немецкую философию.

   - Как же это? - спросил Верже, недоумевая.

   - Прочтите это, - отвечал капитан, указывая ему книгу, открытую на его столе и подчеркивая следующие строки:

   "В человеческом мире, как и в царстве животном, господствует только сила, а не право, право - это только мерило силы каждого... "

   Какое мне дело до права? Я не имею в нем нужды, если могу добыть силой то, что мне надо и наслаждаться тем; чего же я не могу захватить силой от того я отказываюсь и не стану, в утешение себя, тщеславиться моим мнимым правом, правом за давностью не теряемым... "

   - А откуда эти цитаты? - спросил Верже.

   - Из двух главных столпов философии современной Германии, Артура Шопенгауэра и Макса Штирнера... И заметьте также, Верже, ведь мы не похищаем силой наших негров, а покупаем их по всем правилам от их всемилостивых властелинов, а так как божественное право господствует еще во всем могуществе на берегах Бенгуэлы, то никто не может отвергать, что эти верховные властелины имеют неограниченную власть над жизнью и имуществом их подданных...

   - Итак...

   - Итак, английские и французские фрегаты не имеют ни малейшего права мешать чисто коммерческим сношениям, по обоюдному соглашению обеих сторон.

   - Да, но их право начинается с того дня, как они возымели силу и искусство захватить нас.

   - Господин Верже, надо всегда заботиться, чтоб обеспечить свое право... лучшими снастями и машиной, быстрее действующей, чем право других.

   - Капитан, вы ошиблись в выборе призвания.

   - Как это?

   - Вы оказались бы превосходнейшим профессором философии права и сравнительного законодательства в Гейдельберге.

   Подобной шуткой почти всегда оканчивались такого рода прения между этими людьми, столь разного характера и, по-видимому, так мало сродными, чтобы понимать друг друга.

   Верже был уроженец Нанта и получил диплом капитана для океанских плаваний, но ему надоело, наконец, получать жалкое жалованье от ста пятидесяти до двухсот франков в месяц за совершение самых трудных и опасных плаваний, вот почему он пришел в Новый Орлеан с письмом от Ронтонаков к капитану Ле Ноэлю, который тотчас же принял его на место своего помощника.

   Трудно было бы отыскать другого, столь искусного моряка, каким был Верже, но что еще важнее, он так же хорошо знал машину, как и парус, и мог, в случае смерти или болезни, заменить главного механика Голловея, который в то же время исполнял обязанности второго помощника. Насмешник и скептик от природы, Верже даже не старался скрывать свои пороки и страсти с помощью лицемерной метафизики, которая у немцев и англосаксов всегда под рукой. Он всегда говорил прямо: "Человек, торгующий неграми, - настоящий бездельник, от которого так и несет виселицей, но, - продолжал он как бы в свое оправдание, - если я не буду повешен до окончания четвертого плавания, то - клянусь честью! - откажусь от этого ремесла и сделаюсь виноделом в Жиронде. Это для меня будет тем легче, что я припрячу полтораста тысяч франков, чтобы проложить себе дорогу к честности".

   Впрочем, это был человек, только сбитый с пути, но в нем не совсем еще угасло чувство добра и великодушия. В корабельной книге Голловей был записан помощником капитана, но, снявшись с якоря, он был в действительности механиком. Родился он в Ливерпуле, и прошло уже двадцать лет с тех пор, как он плавал по всем морям, но алчность к большим доходам заставила и его бросить казенную службу и перейти под команду Ле Ноэля.

   Как все англичане, Голловей обладал в совершенстве умением принимать участие в делах расчета и в вопросах чистого чувства. Хотя он предпринимал плавание для торговли неграми, тем не менее он восторгался высокими чувствами человечности, которые составляют неизбежную часть английского воспитания: их вбивают в голову маленьких Джон Булей с помощью специальной методы обучения, ни лучше, ни хуже, как приучают собачек плясать на канате или приносить брошенную вещь. И вот, как деловой человек, Голловей служил на судне, производящем торг неграми, и, как джентльмен, он был членом всех человеколюбивых обществ: негрофильских, библейских, евангельских, покровительства животных и других, которые громоздятся в свободной и торжествующей Англии. Он был, как и все англичане, живым изображением своего правительства, которое с одной стороны преследует тех, кто торгует неграми, - это вопрос чувства, а с другой - пушечными снарядами навязывает китайцам одуряющий их опиум - это денежный вопрос.

   Голловей выплачивал аккуратно членские взносы и этим примирялся с своей совестью, потому что различные им поддерживаемые общества обязаны были обсуждать и решать за него все вопросы человеколюбия, а он за это время обрабатывал свои делишки по возможности хорошо, никогда не тревожась, какими средствами это приобреталось, и не задумываясь на счет нравственности цели, которую он желал достигнуть.

   Он мало говорил, отлично исполнял обязанности своей службы, но никто не мог узнать, какие чувства он питает относительно капитана и его помощника, приказания которых выполнял с механической аккуратностью.

   Девис был очень молод, ему только что минуло двадцать два года, он приходился племянником командиру "Осы" и, родившись в стране рабства, он разделял все предрассудки рабовладельцев, считал торговлю неграми совершенно законным делом, а помехи, причиняемые англичанами этой торговле, увеличивали только его ненависть, которую он всегда питал, как следует каждому доброму американцу, к этому народу.

   Само собой разумеется, что он ненавидел Голловея и напротив был очень дружен с Верже.

   Кабо, внесенный в списки в качестве рулевого, мало занимался управлением судна в открытом море, но главная его обязанность состояла в том, чтобы проводить его во всех опасных проходах, заливах и тайных бухтах вдоль берегов Африки, Антильских островов, Бразилии и невольничьих штатов Америки, с которыми он был знаком в совершенстве.

   Гилари - боцман, был старый бретонский моряк, бежавший от правительственной службы, одним свистком управлял он своими сорока матросами-космополитами, которых он называл своими ягнятами, и ни один из них не дерзнул выразить перед ним ропота. Обладая геркулесовой силой, он не часто давал чувствовать тяжесть своей руки, но когда это случалось, так тот, кому приходилось вынести на себе подобные аргументы, расплачивался несколькими днями болезни в лазарете.

   Снабженная такими людьми шхуна "Оса" могла быть отличным корсаром.

   Вернувшись в свою каюту, капитан кликнул кают-юнгу и послал его за Верже.

   Верже при снятии с якоря стоял на вахте с четырех до восьми часов утра и теперь спал в своей каюте, но услышав приказание, в ту же минуту явился к командиру.

   - Господин Верже, ветер свежеет, - сказал Ле Ноэль, лишь только увидел его, - море начинает волноваться, ночью будет буря; после солнечного заката убавьте паруса и на четверть держитесь ближе к западу, чтобы отдалиться от берегов.

   - Слушаю, капитан.

   - Кстати, что поделывают пассажиры?

   - Уплачивают дань морю и кажется на несколько дней лишатся возможности выйти на палубу.

   - Неужели комиссар и лекарь тоже? Кажется им-то следовало уже познакомиться с морем.

   - Они точно так же больны, как и остальные.

   - Вам известно, Верже, что Ронтонак навязал мне силой этот тяжелый груз. Более нелепая идея никогда еще не приходила в старую голову этого болвана.

   Верже и глазом не моргнул, ему хотелось знать, желает ли капитан разговаривать или намерен произносить привычные ему монологи, прерывать которые было бы небезопасно.

   Ле Ноэль продолжал:

   - В первую минуту я подумал было привезти их в Бразилию с нами и на обратном пути забросить их в Мойямбу или в Лоанго, откуда они без особенного труда пробрались бы в Габон на местной паташе[5], но потом я раздумал, слишком продолжительное плавание на "Осе" неизбежно откроет им характер нашей деятельности, не говоря уже о том, что они будут протестовать против такой перемены пути. Вот почему я решился идти прямо в Габон.

  

   [5] - Перевозное судно (прим. перевод.).

  

   - Ну, а если нас захватят крейсеры? - спросил Верже, сообразив, что теперь можно вмешаться.

   - Ну, тогда мы повернем на другой галс и открыто примемся за дело.

   - А пассажиры?

   - Они приедут когда этого захочет дьявол, то есть когда "Оса" кончит четвертую кампанию и продаст с выгодой свой груз.

   - А вы не боитесь?

   - Чего?

   - Что они наделают много хлопот?

   - Из-за них мы рискуем своей шкурой, следовательно, мы не обязаны много церемониться с ними: при малейшей попытке выдать нас проходящему кораблю я прикажу заковать их.

   - Я и сам думаю, что всего бы лучше высадить их. Можно избежать проезжей дороги, если держаться немножко на юг от мыса Лопеса.

   - Это мое намерение; дойдя до этого места, мы обогнем остроконечный мыс на северо-востоке прямо ко входу в область Габона, выбросим пассажиров на мыс Понгару, и свободные уже от тревоги опять направимся к Наталю.

   - Это самая разумная мера, какую только можно придумать.

   - Позаботьтесь же, чтобы заручиться успехом, Верже, после многих сомнений я начинаю соглашаться с мнением старика Ронтонака, хотя в первое время оно показалось мне неудобоисполнимым... Может быть я неправ, что возвращаюсь к первому решению... Не беда! Мы еще раз докажем крейсерам, что "Оса" летает по воде и при случае сумеет ужалить. Помните ли, Верже, тот авизо, который мы пустили ко дну в тридцати милях от острова Св. Елены?

   - Как я припоминаю, ни одной вещи не было выброшено на берег, ни один человек не выжил, чтобы выдать причины крушения; газеты всего мира возвестили, что судно с людьми и грузом бесследно погибло в циклоне.

   - Смотрите же, отдайте самое строгое приказание. Само собой разумеется, никто здесь, начиная с вас, ни слова не понимает по-французски; всякий матрос, который обменяется одним словом с пассажирами на каком бы то ни было языке, будет немедленно закован и лишен премии.

   - Люди предупреждены уже, капитан.

   - И что же они на это говорят?

   - Все чувствуют опасность от присутствия этих пассажиров и более расположены выбросить их в море, чем любезничать с ними.

   - И прекрасно! Однако как только они поправятся, я приглашу их обедать за одним столом со мной, и постараюсь убедить их, что "Оса" - честнейшее береговое судно.

   В эту минуту вошел Девис и сказал с почтительным поклоном:

   - Я передал вахту Голловею и готов к вашим услугам.

   - Хорошо, дитя мое, я пригласил тебя отобедать со мной... Верже, не хотите ли и вы с нами?

   - С удовольствием капитан.

   В подобные часы капитан Ле Ноэль был премилым человеком.

  

   Семнадцать дней спустя после отплытия из Ройяна, "Оса" была уже в водах Габона и постоянно описывала дуги около обычного пути, избегая таким образом неприятных встреч с крейсерами.

   Четверо пассажиров давно уже были на ногах и без труда примирились с вынужденной необщительностью экипажа, после того, как командир его заверил их, что ни один человек из его команды не говорит по-французски. Пассажиры не стали уже беспокоиться на счет разговоров с окружающими их, тем более, что они сами ни на каком языке, кроме своего родного, не умели объясняться.

   Жилиас, не умевший произнести двух слов ни на каком иностранном языке, выразил даже по этому случаю свое восхищение.

   - Вот видите ли, - сказал он командиру, пожелавшему узнать причину его восторга, - как все преувеличивают в свете: уверяют, будто французы не очень-то любят изучать иностранные языки, но вот ваша команда состоит из пятидесяти человек - тут есть американцы, англичане, немцы, греки, итальянцы и датчане - и никто из них не понимает нашего языка.

   - Мне даже сдается, - добавил Тука, - что все они мало способны научиться ему, потому что они могли бы запомнить хотя несколько слов, самых простых слов, с тех пор, как мы здесь... Вот, например, скажу я юнге: дай мне огня - ведь это так кажется просто, а знаете ли что из этого выходит?.. Шалун смеется мне в глаза и приносит стакан воды.

   Подобные рассуждения друзей вызвали лукавую улыбку на лице капитана, а подпоручик и Гиллуа искали разумной причины, чтобы не прыснуть со смеха прямо в лицо своего начальства.

   Не надо и объяснять, что с той поры оба стали рассчитывать на старого врача и его друга интенданта, чтобы развеять скуку продолжительного плавания.

   В течение целой недели вопрос о языковедении доставлял неистощимый предмет развлечения.

   Жилиас и Тука ссылались на свое долговременное пребывание в Бакеле, чтобы уверять всех, будто они оба прекрасно говорят на туземном наречии; кончилось тем, что Гиллуа и Барте попросили их давать им уроки ялофского и мандингского наречия... Из этого забавного положения можно видеть, сколько выходило необыкновенно веселых сцен.

   Однажды вечером капитан объявил своим пассажирам, что завтрашний день будет, по всей вероятности, последний, который они проведут на "Осе" и что прежде чем солнце зайдет, они будут уже в виду мыса Лопеса.

   В это время они сидели за десертом; обед был по обыкновению роскошно приготовлен, и на отборные вина хозяин не скупился, так что при этом известии Жилиас и Тука не смогли скрыть душевного волнения.

   - Капитан, - воскликнул врач, вставая, и, как видно, желая произнести тост, - никогда я не забуду царственного угощения, которое... которым... и в особенности вашего старого вина...

   Далее он не мог уже продолжать и сел на место, опорожнив до дна бокал, чтобы скрыть свое волнение.

   - Конечно, - подхватил Тука, стараясь поддержать честь своего мундира, - вся провизия у вас первейшего сорта и вино неподдельное... Надо уж правду сказать, если бы ваши комиссар и интендант получили более пяти процентов от поставщика, то никак бы невозможно...

   Барте и Гиллуа чуть не подавились от смеха.

   - Да, никак бы невозможно, - повторял несколько раз старый интендант, - невозможно никак, особенно же, если отчетная часть хорошо устроена, так что главный контроль мог только хлопать глазами...

   Жилиас торжествовал и никак не мог довести до конца своей тарабарщины... Тука любил до страсти бургундское, а на "Осе" оно было старое, и в этот вечер он воспользовался им через край, против обыкновения, так что пролепетав еще несколько нелепостей, он вдруг, проливая слезы умиления, бросился в объятия командира и заявил ему свое сердечное желание посвятить последние дни свои на служение в должности интенданта "Осы".

   - Мы не желаем разлучаться с вами, - воскликнул Жилиас, достигнув апогея своей чувствительности, - я вступаю на должность вашего корабельного врача.

   - Принимаю ваше предложение, - отвечал Ле Ноэль, - и при случае напомню вам это.

   Сцена произошла в высшей степени комическая и, вероятно, долго бы еще всех забавляла, если бы внезапно не раздался возглас вахтенного по случаю приближения к берегу.

   - Парус направо!

   Мигом выбежал Ле Ноэль на палубу и направил трубу по указанному направлению. При последних лучах заходящего солнца он ясно увидел на далеком горизонте небольшие паруса фрегата, почти сливавшиеся с туманным пространством. Но это было только минутное видение, потому что в этих широтах ночная темнота наступает почти без сумерек и мгновенно облекает океан черным саваном.

   - Верже, - прошептал Ле Ноэль, - мы вблизи крейсера... Случилось то, что я предвидел. Прикажите поубавить парусов, чтобы он обогнал нас, в полночь повернем к берегу, а завтра на рассвете высадим пассажиров на мыс Лопес.

   - Вы отказываетесь от намерения держаться мыса Понгары?

   - Совершенно; мы добрались сюда без всякой помехи и я совсем не желаю подвергаться новым опасностям, а эти добрые люди, черт их побери, всегда найдут у туземцев какую-нибудь пирогу, которая доставит их в Габон.

   В эту минуту послышался страшный хохот из столовой и в то же время раздался пьяненький голос Тука:

   - Да, молодые люди, не помешай родители моему призванию, у меня было бы двадцать тысяч франков ежегодного дохода благодаря моему голосу. Вот послушайте сами:

  

   На дне мрачного подвала

   Несколько старых бутылок,

   Полных виноградного сока

   Воспевали песнь новую свою:

   Буль, буль, буль,

   Буль, буль, буль.

  

   - Ну, а мне следует кончить, закричал Жилиас, ревнуя к успехам друга и тут же затянул второй куплет старинной песни, увеселявшей их молодость в тулонских кабачках.

  

   На дне нашего черного брюха

   Водится всего понемножку,

   Любовь, деньги, розы,

   И вечерние мечты,

   Буль, буль, буль,

   Буль, буль, буль.

  

   - Отправлю этих пьяниц в их каюту, - сказал Ле Ноэль задумчиво, - потом приходите потолковать со мной, Верже. В эту ночь мы с вами не будем спать.

   Жилиас и Тука, поддерживаемые юными друзьями, спустились торжественно в каюту и долго еще их шумное веселье нарушало ночное спокойствие "Осы".

   Распорядившись убавить паруса и отдав приказания Голловею, сменявшему вахту в полночь, командир и его шкипер заперлись в большой кают-компании и мало-помалу смолкли все звуки; тихо скользила "Оса" по волнам, все ближе приближаясь к берегу.

   В четыре часа утра, когда Верже пришел сменять вахту, капитан последовал за ним и, подозвав к себе Голловея, направлявшегося в свою каюту спать, приказал ему разбудить кочегаров, приготовить и разводить пары.

   - На всякий случай надо быть готовым, - сказал он, - потому что если вчерашний корабль крейсирует, в чем я почти уверен, то очень может быть, что завтра же утром мы увидим его по соседству с нами, особенно же, если и там нас заметили.

   Еще несколько минут прошло, и Голловей со своим помощником и восемью кочегарами хлопотали около машины и наполняли печи углем. По окончании работы Верже доложил капитану, что через полчаса машину можно привести в действие.

   - Хорошо, можете идти спать, - сказал Ле Ноэль коротко.

   Ночь была полна тревожных ожиданий для капитана и его помощника, оба не сходили с палубы.

   При первых лучах рассвета они увидели черную полосу в двадцати милях от них. То была земля. Потом они оба вскрикнули и тотчас замолчали... С другой стороны, в трех милях от них, на открытом море, прямо на них летел со всей силой парусов и пара великолепный фрегат, без сомнения, заметивший их, для того чтобы произвести обыск. Капитан мог выбирать одно из двух: . или отважно идти на опасность и спокойно продолжать дорогу, прикрываясь, в случае обыска, официальным положением своих пассажиров, - чем мог скрыть настоящее назначение своего корабля, или попытаться уйти от неприятеля, видимо, на него напиравшего. Но он ни минуты не колебался и выбрал быстроту, как средство спасения. Он сам принялся управлять своим судном.

   - Все наверх! - закричал он звучным и энергичным голосом, который хорошо был знаком всей команде в трудные минуты жизни.

   Свисток боцмана мигом повторил приказание, и еще не кончились эти звуки, как все люди были уже на местах.

   - По местам! - командовал капитан.

   Через секунду рука каждого была приложена к делу.

   - Повороти! - продолжалась команда еще энергичнее.

   Мигом, с покорностью лошади под рукой хозяина, шхуна совершила изящный поворот.

   - Боком к ветру! - закричал капитан кормчему и, мгновенно отвернувшись от мыса Лопеса, "Оса" направилась на юго-запад со всею быстротой, которую придавали ей и стройный корпус, и особенности оснастки. Мигом были подняты паруса всех родов. Ле Ноэль думал победить крейсер быстротой только своих парусов..

   Видя оборот "Осы", фрегат тотчас понял, что имеет дело с подозрительным судном и одним поворотом руля счел обязанностью преградить ему путь. В самом начале погони он сделал пушечный выстрел и поднял флаг, требуя тем, чтобы неизвестное судно тоже выставило свой флаг и остановилось.

   Само собой разумеется, что "Оса" не обращала внимания на это требование. Началось состязание в быстроте хода, и в этой борьбе все преимущества, на первый взгляд, казались на стороне крейсера.

   - Это англичанин, Верже, - сказал капитан, не отнимавший от глаз подзорную трубу.

   - Это, по-моему, лучше, - отвечал шкипер коротко

   - Кажется, ему хочется угостить нас ядром.

   Не успел он произнести этих слов, как на фрегате сверкнул огонь и ядро ударилось в воду в нескольких метрах от шхуны "Оса"

   В ту же минуту вылетели на палубу четверо полуодетых пассажиров, вообразив, что береговая батарея приветствует их прибытие. Но каково же было их недоумение, когда оказалось, что они, повернув спиною к берегу, бегут, на сколько было силы, от корабля, видимо спешившего перерезать им дорогу в открытое море.

   - Что случилось, капитан? - закричал Жилиас в испуге, являясь представителем своих товарищей.

   Второе ядро, вернее направленное на этот раз, пролетело со свистом в снастях "Осы", как бы в ответ на вопрос врача...

   - Что случилось? - повторил капитан, никогда не бывавший так весел, как в минуты опасности, - могу вас заверить, что ничего особенно важного: за нами гонятся пираты.

   - Как пираты, капитан? - перебил его Тука. - Неужели же вы не видите, что это военный корабль? Его флаг развевается на корме, и вы легко можете убедиться в его национальности, лишь только посмотрите в трубу.

   - Но нет же, говорю вам, я ничего этого не вижу и могу вас заверить, что мы повстречались с морскими разбойниками, только они разбойничают на счет общества, ну, а мы...

   - А вы на чей счет? - спросил молодой подпоручик.

   - Тогда как мы, - продолжал Ле Ноэль холодно, - на свой собственный.

   - Следовательно, мы находимся на...

   - На судне, ведущем торговлю неграми.

   Такое объяснение командира "Осы", не находившего уже нужным скрываться, как громом поразило пассажиров.

   - Милостивый государь, - закричал Тука вне себя от ярости, - вы можете быть уверены, что я немедленно отправлю моему правительству донесение на счет вашего недостойного поведения.

   Во всякое другое время такая выходка Тука вызвала бы общий смех, но теперь она заставила улыбнуться одного Ле Ноэля. Жилиас, испугавшись уже за свою безопасность, бросился к своему другу, чтобы утешить негодование.

   - Полно, Тука, не горячись, пожалуйста. Ведь навал, - продолжал он с забавной убедительностью - людей, торгующих неграми, которые были честнейшими людьми.

   Барте и Гиллуа наблюдали за этой сценой с любопытством, более близким к недоумению, чем к гневу: оба были молоды, отважны и неожиданное событие не возбуждало в них такого неудовольствия, как можно было ожидать.

   - Господа, - сказал им Ле Ноэль, - вам известно, что значит командир на своем корабле и какими он обладает средствами, чтобы заставить повиноваться себе, и потому я надеюсь, что вы воспользуетесь моим советом для длинных же объяснений теперь не время. Ваше присутствие на палубе только мешает нам, а потому прошу вас удалиться в столовую или в вашу каюту; когда же я покончу с этим англичанином, тогда приглашу и вас, и мы потолкуем на досуге.

   - Позвольте, капитан, - начал было Барте.

   - Послушайте, - перебил его Ле Ноэль немедленно: - предупреждаю вас в первый и последний раз, что когда я отдаю приказание, все те, которые не повинуются мне, тотчас отводятся под арест и их заковывают.

   Третье ядро оторвало часть снасти грота; английский фрегат быстро приближался... По массе густого пара, быстро вырывавшегося из его трубы, видно было, что угля не жалели и делали все усилия, чтобы ускорить развязку, которая казалась им делом какой-нибудь четверти часа.

   - Да убирайтесь же вон! - крикнул командир громовым голосом, обращаясь к пассажирам: - первый, кто промедлит здесь еще две секунды, будет сброшен в трюм.

   Чтобы не терять из вида предстоящих событий, пассажиры бросились в кают-компанию, выдававшуюся в море двумя широкими портами, но Тука и Жилиас постарались поместиться так, чтобы не было опасности от ядер.

   Кто бы мог подумать, - говорили друзья, что этот человек с такой открытой физиономией, обладающий таким превосходным вином, торгует неграми?.. Но как же это комиссариат в Бордо мог отправить нас на этой шхуне? Впрочем, еще несколько часов и этот молодец со своей командой дорого поплатится за все свои злодеяния, потому что англичане не любят шутить.

   Действительно, английский фрегат значительно обогнал "Осу", но вдруг все изменилось.

   Вот уже с полчаса времени, как огонь был разведен на "Осе", под командою Голловея мигом исчез камбуз, а на ее месте воздвиглась огромная труба, которую, совсем уже готовую, подняли из трюма, и когда открыты были заслонки, то она стала изрыгать черные облака дыма.

   Очень скоро оказалось, что шхуна быстро обгоняет своего колоссального противника.

   При виде такого маневра, крейсер увеличил быстроту хода, не переставая посылать ядра на "Осу", в надежде остановить ее хоть каким-нибудь важным повреждением, но фрегат был вооружен старыми орудиями, заряжающимися с дула, что было достаточно против жалких судов португальцев, торгующих неграми, но не достигало цели, чтобы долго вредить пароходу с лучшим ходом. Английский старый фрегат, по распоряжению своего правительства, доживал свои последние дни в преследовании судов, торгующих неграми.

   Видя неоспоримое превосходство своего хода, капитан Ле Ноэль возымел адскую мысль, которую немедленно привел в исполнение.

   - Верже, - сказал он, - прикажите койки долой, и приготовьтесь к сражению. Давненько уже наши молодцы не имели никакого развлечения, надо же повеселить их хоть немножко.

   Приказ отдан, все повиновались, не задаваясь вопросом в состоянии ли "Оса" помериться со своим колоссальным противником. Если бы капитан Ле Ноэль повел своих моряков на штурм Этны, так и тогда никто бы из них не усомнился, и все повиновались бы безропотно.

   Чрез несколько минут, двенадцать бойниц, шесть на правой и шесть на левой стороне, искусно скрытые в обшивке корабля, показали свои зияющие пасти, снабженные нарезными семидюймовыми орудиями, заряжающимися с казенной части, и в один миг, как бы по волшебному мановению все паруса были убраны для облегчения судна.

   Как боец, готовый вступить в битву, сбрасывает с ceбя все лишнее, что могло бы помешать ему, "Оса" сбросила с себя паруса, которые могли мешать свободе ее движений и отважно явилась на арену, доверяясь только своей машине.

   Увидя, что шхуна намеревается вступить в битву с фрегатом ее величества королевы Великобританской, Жилиас и Тука, объятые ужасом, бросились вон из столовой и ни живы, ни мертвы заперлись в своей каюте.

   Остальные же молодые пассажиры оставались наблюдать с лихорадочным любопытством за всеми этими приготовлениями, и в глубине души жалели, что не могли принять участия в готовящейся битве.

   Командир следил молча за ходом "Осы" и когда увидел, что при среднем давлении она выдерживает без труда свое расстояние, тогда он бросил на противника взор торжества и презрения и произнес только волшебные слова: "Залп из всех орудий"! Не успел он проговорить этих слов, как раздался оглушительный залп, от которого вздрогнула шхуна до самого киля.

   - Браво, Денис, браво, дитя мое! - воскликнул Ле Ноэль, обращаясь к молодому человеку, направлявшему орудия.

   Несколько осколков и снастей, сорванных с мачт фрегата, доказывали верность глазомера молодого моряка.

   Надо было не более трехсот метров расстояния, чтоб ответный залп мог достигнуть "Осы".

   Итак, благодаря усовершенствованному вооружению шхуны дальнобойными орудиями, сражение оказывалось неравным между фрегатом - кораблем с двойной батареей, шестидесятью орудиями, снабженным четырьмя сотнями людей, и простой шхуной, вооруженной только двенадцатью семидюймовыми орудиями и снабженной пятьюдесятью матросами: военный корабль оказался в худшем состоянии.

   Быстрая и легкая шхуна летала как муха вокруг крейсера, все время держась на недоступном расстоянии для его старой артиллерии, и без всякой для себя опасности изрешетила его своими стальными орудиями.

   Старая машина, игравшая блистательную роль при Наварине против турецко-египетского флота, отстала на четверть века; ее сила не служила более с той минуты, как она, эта плавучая крепость, не могла уже сама атаковать; она становилась уже бессильна против нападения своего неуловимого неприятеля.

   Менее чем через час палуба несчастного фрегата была покрыта обломками и загромождена ранеными и умирающими. Командир фрегата с непреклонным упрямством, свойственным англичанину, продолжал выпускать свои ядра, несмотря на бесплодность всех усилий, и, вместе с тем, прибегал к хитростям, чтобы подойти ближе к "Осе". Ну, что бы сказал о нем великобританской флот, если бы военный корабль ее величества обратился в бегство от шхуны?

   В эту минуту английский корабль был в полной власти капитана Ле Ноэля. На лице разбойника мелькнула странная улыбка, но он и на минуту не подумал о пощаде этого колосса, остававшегося на месте по чувству долга и готового умереть по сознанию того же долга.

   - Ну, молодцы, прежде чем покончить с ним, покажем наш флаг Джону Булю, чтобы в последние минуты имел он утешение знать кто мы.

   В ту же минуту был поднят флаг, усеянный звездами, и раздались оглушительные троекратные крики "ура", а вслед за тем, под американским взвился черный флаг негритянского судна.

   - А теперь, - продолжал Ле Ноэль, - выпускайте только разрывные бомбы. Дитя мое, Девис, прицелься в грузовую ватерлинию и я обещаю тебе, что фрегат скорехонько отправится преследовать торговлю неграми среди водорослей и кораллов.

   Начиная с этой минуты, "Оса" не прекращала пальбы, поворачиваясь то одним бортом, то другим к неприятелю, и с каждым выстрелом разрушала толстую броню своего противника.

   Когда Барте и Гиллуа поняли, что фрегат погибает, тогда, повинуясь только великодушному чувству, оба бросились наверх, хотя понимали, какой опасности подвергают себя за неповиновение. Прямо подошли они к Ле Ноэлю и умоляли его не довершать дело разрушения.

   - Не уничтожайте этих несчастных, - говорили они, - вредить вам они уже не могут, и у них достанет еще столько сил, чтобы поставить свой корабль на мель. Капитан, последуйте великодушному чувству!

   Видя, какое совершают они безумие, матросы, хорошо знавшие своего командира, думали, что он сейчас же прикажет бросить их в море... А между тем, вышло совсем другое. У капитана на минуту зашевелилось чувство, но он в тот же миг подавил его, и в ответ на их просьбу, приказал тотчас заковать их. Четверо силачей бросились на них и потащили в трюм.

   В эту минуту пробил последний час фрегата. Пробитый насквозь более чем шестьюдесятью ядрами, из которых многие разрывались в самом дереве, производя зияющие бреши, куда массами низвергались яростные волны, несчастный корабль наклонился вперед, и, мало-помалу, исчезал под водой.

   Ле Ноэль все время следил в подзорную трубку за его крушением и в ту минуту, когда гакаборт еще высился над водой, прочел громким голосом одно слово: "Доблестный".

   Древняя тактика, старое оружие и старое право были разбиты прогрессом и смелостью.

   "Оса", не потерпев ни малейшего повреждения, не повернулась однако обратно к берегу, от которого была в пятнадцати милях расстояния, но тотчас взяла курс на запад, к Бразилии.

   Капитан Ле Ноэль решил, что пассажиры его будут арестованы до конца кампании.

   - Если бы мы были так неразумны, сказал он Верже, чтобы высадить их теперь же в Габоне, то они немедленно разгласят совершившиеся происшествия и донесут о том всем морским державам, и таким образом, не пройдет и двух недель, как мы будем уже окружены всем флотом крейсеров, от которых не будет возможности улизнуть.

   В тот же вечер он приказал привести к себе Барте и Гиллуа отдельно от двух старших пассажиров, и, объяснив им своим намерения, предложил обязаться честным словом, что они не станут искать случая на море, чтобы подавать сигналы встречаемым по дороге судам, ни бежать в случае прибытия на берег

   - С этим условием, сказал он, вы будете пользоваться свободой на корабле, с вами будут обращаться как с пассажирами и вам будет возвращена полная свобода, лишь только "Оса" сбудет свой черный груз.

   - Ну, а если мы сочтем невозможным дать вам это слово? - спросил Барте.

   - Мне будет очень жаль вас, - отвечал Ле Ноэль просто, не обнаруживая ни малейшего волнения, - в ваши годы надо дорожить жизнью, а я буду вынужден отправить вас за борт, привязав ядро к ногам.

   - Как! У вас достало бы на то смелости? - спросили оба друга с невольным содроганием.

   - Поставьте себя на мое место, - возразил капитан, добродушно улыбаясь, - при первой встрече с военным кораблем, который будет в силах овладеть нами, мы заранее знаем, какая участь ожидает нас... Вы отказываетесь дать честное слово, как я этого желаю, значит вы имеете надежду и намерение избавиться от нашей власти, и в таком случае, вы будете для нас причиной крайней опасности. Вот почему, мне следует отделаться от вас, чтобы самому не быть повешенным из-за вас.

   - И прекрасно, капитан, с вами не надо по крайней мере долго томиться, - вы умеете предлагать вопросы с полной точностью. В ваших руках сила, мы не станем этого оспаривать, а потому даем вам слово, что мы не станем искать случая бежать, не будем подавать сигналов, какого бы то ни было рода судам, с которыми можем встретиться.

   - Вот вам рука, господа, я очень рад за ваше решение, теперь вы можете проводить время по-прежнему.

   - Обязаны ли мы пожать вам руку под опасением прежних угроз?

   - Ни мало не обязаны.