Уаймен Стенли Джон - Волчье логово

ял в открытых дверях; его громадная фигура заполняла собой почти весь проем, а на лице была прежняя насмешливая улыбка. Мы все, как действующие лица, так и слушатели, до того увлеклись описанным здесь спором, что и не заметили, как он поднялся по лестнице. На нем был тот же черный, расшитый серебром, костюм, но сверху был накинут плащ, под которым сверкнуло оружие. Высокие сапоги со шпорами и большие перчатки наводили на мысль, что он собрался в дорогу.

   - Разве так? - повторил он с насмешкой, окинув взглядом всех присутствующих, а также углы комнаты. - Так уж никто в Париже не смеет противиться вам? Подумали ли вы, любезный коадъютор, сколько народу в Париже? Весьма позабавило бы меня, да и присутствующих дам, которые должны простить мое внезапное появление, ежели можно было вас подвергнуть испытанию: скажем, поставить лицом к лицу с герцогом Анжу, или с большим человеком - мсье де Гизом, или, наконец, с адмиралом? да, да, с самим адмиралом?

   Ярость и страх, вызванные неожиданным вторжением Безера и боязнью перед ним, отразились на лице монаха.

   - Как вы попали сюда, и что вам здесь нужно? - спросил он хрипло и так сверкнул глазами, что, если б он был одарен способностью убивать взглядом, мы навсегда избавились бы в этот момент от нашего врага.

   - Я разыскиваю тех самых пташек, которым вы недавно хотели свернуть шеи, мой друг, - отвечал ему Безер. - Они исчезли, и действительно должны быть птицами, потому что, если не попали в этот дом через это окно, то, должно быть, улетели на крыльях.

   - Никто не видел их здесь, - решительно отвечал монах, желая поскорее избавиться от Безера (и как я благословлял его за эти слова). - От вас я сразу ушел сюда и был здесь все время.

   Но Видам был не из таких людей, что верят на слово.

   - Благодарю вас, лучше я посмотрю сам, - сказал он самым спокойным тоном. - Мадам, - продолжал он, обращаясь к мадам де Паван, - вы позволите мне?

   Он не смотрел на нее при этом и не мог заметить охватившего ее волнения, иначе бы он догадался о нашем присутствии в комнате. К нашему счастью другие также не подозревали что она в заговоре с нами. Видам мерными шагами прошел по комнате и приблизился к окну, между тем как остальные, по-прежнему, стояли у дверей. Он отдернул занавесь и осмотрел каждую из металлических полос. Возглас изумления и проклятия вырвался у него. Решетка была невредима, а ему и не приходило в голову; что мы могли пролезть в узкий промежуток меж ними.

   Отвернувшись от окна, он бросил случайный взгляд на кровать и как будто заколебался. В руках у него была свеча, которую он взял, чтобы лучше рассмотреть решетку, и, ослепленный ее светом, он теперь не мог ясно различить отдельные предметы в темноте. Он не увидел нас. Наши скорчившиеся тела, бледные лица и испуганные глаза остались им незамеченными. До его слуха не долетели учащенные удары наших сердец. И хорошо было для него, что не случилось этого. Если б он все же подошел к кровати, мне кажется, мы непременно убили бы его, по крайней мере предприняли бы попытку.

   Кровь ударила мне в голову, и я видел все как в тумане. Ясно различал я только одну точку - около пряжки, которой был перехвачен его плащ, близ ключицы, куда я готов был нанести удар. Но он отвернулся с мрачным лицом и подошел к собравшимся у дверей, нисколько не подозревая, как близок был он от смерти.

  

   Мы вздохнули свободнее, когда кончилась эта агония ужаса, испытанная нами из-за колебаний Безера. Но страшная ночь казалась нам бесконечной.

   За те мгновения, что мы лежали, согнувшись в невыразимом страхе, в алькове кровати, мы прожили целый век опыта, и цепь ужасных приключений окончательно отделила нас от мирной жизни в Кайлю. Париж представлялся нам теперь самым предательским городом и превзошел все наши худшие ожидания. Обман царил повсюду, и люда ежеминутно меняли свою личину. Мы приехали сюда, рискуя собственной жизнью, чтобы спасти Павана - он оказался обманщиком. Рядом был Мирнуа, признававший себя низким предателем, обманывавшим невинную женщину - мы невольно симпатизировали ему. Монах явился сюда с целью спасти ее и сделать доброе дело - между тем нам ненавистен самый звук его голоса, и в каждом слове мы видели обман и затаенную угрозу.

   Вообще монах был для нас совершенною загадкою. Почему мы так боялись его? Отчего мадам де Паван, вероятно знавшая его прежде, содрогалась от одного прикосновения его руки? Почему он, словно мрачная тень, явился меж двумя сестрами и оттолкнул их друг от друга так, что когда жена Павана увидела его рядом со своей сестрой, она позабыла, что последняя пришла с целью спасти ее, и смотрела на нее с подозрением и страхом, почти с отвращением?

   Итак, Видам отошел от окна и, подойдя к камину, нагнулся, чтобы поставить подсвечник у очага.

   - Их нет здесь, - сказал он, выпрямляясь и бросая испытующий взгляд на присутствующих. До сих пор он был так занят мыслью о преследовании, что только теперь обратил на них внимание.

   - Это так, и тем более я должен спешить, - продолжал он. - Но мне хотелось бы знать, да, мне хотелось бы знать, любезный коадъютор, что вы делаете здесь. Мирнуа! Мирнуа - честный человек. Я не ожидал встретить вас в его доме... И две дамы?! О, господин коадъютор! А, да это кажется мадам д'О? Моя любезная мадам, - продолжал он в шутливом тоне, обращаясь к ней, - вы как будто пугаетесь собственного имени? Но никакие капюшоны не могут скрыть ваших очаровательных глаз или чудных губок - я тотчас бы узнал вас. А ваша спутница?

   Тут он умолк и тихонько присвистнул. Без сомнения, он узнал мадам де Паван и был крайне удивлен. Я как мог вытянул шею, чтобы увидеть что за этим последует; даже монах сознавал, что теперь необходимо какое-нибудь объяснение.

   - Мадам де Паван, - произнес он сорвавшимся голосом, не поднимая глаз, - была увлечена сюда вчера вечером и задержана против своей воли этим человеком. Он будет отвечать за это. Мадам д'О, узнав где ее скрывают, просила меня сопутствовать ей и содействовать в освобождении ее сестры.

   - И, стало быть, в возвращении ее к обезумевшему от горя мужу?

   - Совершенно верно, - согласился монах, как мне показалось, уже с большей уверенностью.

   - И мадам желает уйти отсюда?

   - Конечно! Как же иначе?!

   - Но, похоже, - продолжал Видам, растягивая слова с таким выражением, что лицо мадам де Паван вспыхнуло, - это будет зависеть от лица, которое, употребляя ваше выражение, господин коадъютор, увлекло ее сюда...

   - Это была, - вмешалась наконец сама мадам де Паван, и голос ее дрожал от негодования, - настоятельница монастыря Урсулинок! Ваши низкие подозрения вполне достойны вас, мсье Видам! Диана! - обратилась она к сестре, схватив ее за руку и бросая презрительный взгляд на Безера. - Уйдем отсюда! Я хочу быть со своим мужем. Я задыхаюсь в этой комнате.

   - Мы сейчас же идем, малютка, - проговорила успокоительно Диана, но я заметил, что в ней не было уже того оживления, которым была проникнута ее красота вначале.

   Какая-то скованность (неужто страх перед Видамом?!) сменила его теперь.

   - Настоятельница Урсулинок, - задумчиво повторил Видам, и в голосе его прозвучало неподдельное изумление. - Так это она завела вас сюда? Добрая душа и, я слышал, ваша большая приятельница... Гм!

   - Мой очень близкий друг, - сухо отвечала мадам. - Диана, идем же!

   - Близкий друг! И она засадила вас вчера в эту тюрьму! - продолжал рассуждать Видам с таким видом, как будто разбирал анаграмму. - А Мирнуа задержал вас здесь, - достойный Мирнуа, у которого, говорят, под тюфяком туго набитый чулок и который пользуется уважением среди буржуазии... И он в заговоре! Потом, в поздний час ночи, сюда является ваша любящая сестра с моим другом коадъютором, чтобы спасти вас... От кого?

   Все молчали. Монах побелел от злобы.

   - От кого же? - с мрачной игривостью продолжал Безер. - Вот в чем секрет! От этого опасного Мирнуа? Из когтей этого ужасного Мирнуа? Клянусь честью, - и голос его был полон решительности, - здесь будет безопаснее для вас. Я думаю, вам лучше остаться тут до утра, мадам, несмотря на этого страшного Мирнуа!

   - О, нет, нет! - воскликнула в волнении мадам.

   - Да, да! - отвечал он. - Что вы скажете на это, коадъютор? Ведь вы согласны со мной?

   Монах с мрачным видом опустил глаза, и голос его опять дрогнул, когда он промолвил:

   - Мадам может действовать по своему желанию. Но она должна дорожить своей репутацией, мсье Видам. Если она предпочитает остаться здесь... Конечно.

   - О, она должна дорожить репутацией? - повторил гигант со злобной веселостью. - И потому должна идти домой вместе с вами и моей старой приятельницей мадам д'О во имя спасения? Вот как стоит вопрос! Нет, нет, - добавил он со смехом, - мадам де Паван поступит разумно, гораздо разумнее, оставаясь здесь до утра. А нам предстоит работа. Идем же, пора приниматься за нее.

   - Вы серьезно говорите это? - сказал монах и посмотрел на него вызывающе, почти с угрозой:

   - Да, серьезно.

   Взгляды их встретились, и я, отметив про себя выражение обоих, невольно усмехнулся от радости, что мы уже в безопасности. Я даже подтолкнул Круазета, ибо вспомнил старую поговорку: "Когда воры начинают спорить между собой, честные люди остаются в выигрыше". Может быть хитрый монах избавит нас в конце концов от Безера!

   Но, увы, силы противников были неравными. Видам одной рукой мог размозжить череп своего врага, но и это было еще не все. Сомневаюсь, что и в коварстве монах мог быть его ровней. Под грубой животной оболочкой Безера, если только не обманывала молва, скрывался тонкий и хитрый ум итальянца. На вид беззаботный циник, он отличался в то же время хитростью и подозрительностью, и представлял собой соединение двух, абсолютно противоположных натур. Подобного соединения мне не приходилось встречать в равной степени еще ни в одном человеке, исключая разве покойного государя - Великого Генриха. Ребенок отнесся бы с подозрением к монаху. Видам мог подкупить и старого ветерана.

   И действительно, монах скоро опустил свои глаза.

   - Значит наш договор ни к чему не приведет? - еле слышно произнес он, сохраняя недовольный вид.

   - Я не знаю никакого договора, - сказал Видам. - И у меня нет времени на мелочные разговоры. Объясняйте это как хотите. Называйте это моей прихотью, капризом, фантазией... Помните только одно - мадам де Паван остается здесь. А мы уходим. И, - прибавил он под влиянием какой-то, видимо новой, мысли, - хотя я не желаю употреблять насилие, но лучше, чтобы и мадам д'О сопутствовала нам.

   - Вы говорите слишком повелительно, - насмешливо отметил монах, уже забывший свой тон по отношению к Мирнуа.

   - Это верно. Меня ждут сорок всадников через улицу. В настоящую минуту я повелеваю легионами, коадъютор.

   - Это правда, - сказала мадам д'О, и голос ее стал настолько мягок, что я невольно вздрогнул: ведь она молчала почти все время после появления Безера.

   - Это правда, мсье Безер, - повторила она, откидывая назад капюшон, и мы увидели окаймленное золотистыми локонами прекрасное лицо невероятной бледности, на котором от волнения пылали лишь щеки. - Сила на вашей стороне. Но вы не употребите ее, я думаю, против старого друга. Вы не повредите нам, когда... Но выслушайте же меня!

   Но он не стал слушать. Это животное прервало ее просьбу в самой середине.

   - Нет, мадам! - закричал он, не обращая никакого внимания на это чудное лицо и умоляющие взгляды, которые могли бы тронуть и каменное сердце. - Вот на это я не согласен! Я не стану даже слушать. Мы знаем друг друга: разве этого не довольно?

   Она пристально посмотрела на него. Он ответил на ее взгляд, но уже без улыбки, а даже с тенью подозрения во взгляде. После долгой паузы она отвернулась.

   - Хорошо, - тихо произнесла она, глубоко вздыхая. - В таком случае идем.

   Затем (что было удивительнее всего), не обращая никакого внимания на сестру, которая в рыданиях опустилась на стул, не сказав ей ни единого слова, даже не взглянув на нее, она повернулась к двери и пошла впереди других, лишь слегка пожав при этом плечами.

   Прислушиваясь к удаляющимся шагам, несчастная мадам вскочила со своего места. Она поняла, что ее покидают.

   - Диана! Диана! - закричала она словно безумная, и я едва смог удержать Круазета, - такие душераздирающие ноты слышались в ее голосе. - Я пойду с тобой! Не оставляйте меня в этом ужасном месте! Слышишь ли меня? Возвратись ко мне, Диана!

   Кровь закипела у меня в жилах, но Диана даже не обернулась. Безер, остававшийся также равнодушным, стоял, преграждая бедной женщине путь к двери, и делал знаки рукою Мирнуа и монаху, чтобы они покинули комнату.

   - Мадам, - сказал он, и в его суровом голосе не было ни ноты сострадания, а напротив, сказывалось нетерпение, как при обращении с капризным ребенком. - Вы здесь в полной безопасности. Этого довольно. Плачьте сколько хотите, - добавил он с циничной жестокостью, - у вас тогда останется меньше слез на завтрашний день.

   Его последние слова странно поразили ее. Рыдания смолкли, и она со страхом взглянула на него. Может быть он и хотел напугать ее, ибо, пока она безмолвно стояла с прижатыми к груди руками, он поспешно вышел и закрыл за собой дверь. Снаружи до меня донесся шепот, а затем звуки удаляющихся по лестнице шагов. Они ушли, так и не раскрыв нас!

   Дама совершенно позабыла о нашем присутствии и возможности нашего содействия ее побегу. Оставшись одна, она с испуганным видом несколько раз оглянулась на дверь, потом бросилась к окну и застыла подле него в безмолвном ужасе на некоторое время.

   Она не заметила, что Безер позабыл закрыть дверь на ключ!

   Я видел это, но решил выждать: кто-нибудь мог возвратиться для этого, если Видам опомнится еще не выйдя из дома. Впрочем, дверь была не из крепких, так что в случае надобности мы втроем могли выломать ее, не опасаясь такого противника как Мирнуа. А пока я толчками давал знать товарищам, чтобы они не шевелились, и сам сдерживал дыхание, стараясь уловить малейший шорох снаружи. Все мое внимание было сосредоточено на двери. В комнате царил полумрак. Мирнуа унес с собою одну из свечей, а оставшаяся сильно нагорела. Я не смог расслышать поворота ручки, но следя за ней с напряженным вниманием, я заметил, что дверь наша, безо всякого шума, потихоньку стала отворяться. Наконец я увидел, как в нее проскользнула словно тень какая-то фигура. На мгновение я страшно испугался, но потом узнал... мадам д'О! Смелая женщина! Ей удалось скрыться от Видама и поспешить на помощь своей сестре. Ура!

   Мы еще поспорим с Видамом! Дело принимало лучший оборот.

   Но нечто особенное в ее манере вновь невольно напугало меня. Мадам д'О двигалась подобно привидению, крадучись по комнате так, что шагов ее не было слышно, и меня охватило необъяснимое желание произвести какой-нибудь шум, поднять тревогу. Посреди комнаты она остановилась и стала прислушиваться, оглядываясь по сторонам. Сестры она видеть не могла: фигура той сливалась с занавесью у окошка, - и, должно быть, была в недоумении, куда она могла скрыться. Нервы мои не выдержали, и я шевельнулся, да так, что кровать издала пронзительный скрип.

   В тот же момент она повернулась в нашу сторону; лицо ее было скрыто капюшоном, и она подняла одну руку к глазам, стараясь различить темную массу на кровати, принятую ею за сестру.

   Я уже раздумывал как, не пугая ее, дать знать ей о нашем присутствии, когда Круазет неожиданно нарушил все мои планы. С ужасным криком и грохотом он, перескочив через меня, спрыгнул на пол. Вслед за тем раздался страшный вопль, полный животного страха, который и поныне звучит в моих ушах. Мадам д'О отшатнулась назад, дико взмахнув руками, и я услышал звук падения какого-то металлического предмета на пол. В тот же момент послышался третий крик - со стороны окна, и мадам де Паван подбежала к ней, подхватывая ее на руки.

   Какою странною казалась теперь эта комната, еще недавно полная гробового молчания, и наполнившаяся теперь отголосками воплей и причитаниями! Я проклинал в душе Круазета за его глупый поступок и страшно сердился на него, но было не до выговоров. Я поспешил к двери, приоткрыл ее немного и прислушался. Но все было тихо в доме. Вынув ключ из замка и положив его в карман, я вернулся назад. Мари и Круазет стояли в стороне от мадам де Паван, которая склонившись над сестрой терла ей виски, пытаясь объяснить наше присутствие.

   Через несколько минут мадам д'О пришла в себя и поднялась на ноги. Первое потрясение от смертельного испуга уже прошло, но она была очень бледна. Она все еще дрожала и избегала наших взглядов, хотя по временам, когда она думала, что мы не смотрим на нее, бросала взор на каждого из нас по очереди, с каким то странным выражением любопытства с примесью страха. Я не удивлялся этому. Потрясение, которое она пережила, убило бы другую, более слабую женщину.

   - К чему ты это сделал? - все же спросил я Круазета, ибо раздражение мое далеко не прошло при виде этого чудного напуганного лица. - Ведь ты мог просто убить ее!

   Должно быть он здорово сорвался, потому что я не смог добиться от него толкового ответа. Он только ходил взад и вперед по комнате, весь трясясь и повторяя:

   - Уйдем отсюда скорее, уйдем из этого ужасного дома!

   - С большой охотой! - отвечал я несколько свысока: ведь это и предстояло нам теперь сделать.

   Слова его напомнили мне и главную нашу обязанность, чуть было не упущенную среди всех треволнений этой ночи. Паван все же должен быть спасен, но не для Кит, а для ответа за свое преступление. Мы обязаны его спасти! Дорога теперь была открыта перед нами, и каждая потерянная минута становилась укором.

   - Да, ты прав, - прибавил я решительно. - Теперь не время сидеть над больными. Мадам де Паван, - продолжал я, обращаясь к ней, - вы знаете дорогу отсюда к вашему дому?

   - О, да! - воскликнула она.

   - В таком случае мы тронемся в путь. Ваша сестра уже достаточно оправилась, и мы не будем терять более времени.

   Я ничего не сказал ей об опасности, угрожавшей ее мужу, или о том, что мы подозревали его в измене, и вообще, что он был главною причиною ее заточения в этом доме. Я рассчитывал на нее главным образом как на проводника, хотя, исполняя нашу главную задачу, полагал своею обязанностью доставить ее в безопасное место.

   Она быстро встала:

   - Вы уверены, что мы сможем выбраться отсюда?

   - Вполне уверен, - отвечал я с решительностью самого Безера.

   И я был прав. Мы тихо спустились по лестнице, потревожив только одного Мирнуа, который настиг нас у выходной двери пока мы возились с запорами. Он стал было задерживать нас, но я живо укротил его, взмахнув кинжалом перед его носом. Я заставил его открыть нам замки, пригрозив ему на случай преследования, и мы друг за другом вышли на улицу.

   Обдуваемые ночным ветром, мы наконец-то свободные стояли на улицах Парижа. На колокольне ближайшей церкви пробило два часа, и едва мы сделали несколько шагов по грубо вымощенной улице, как торжественно зазвучали колокола Notre dame. Передвижение наше по ночному Парижу стало легче, благодаря указаниям нашей проводницы. И если Безер не прямо отправился к своей цели, то мы еще могли предупредить его. Я шел рядом с мадам д'О, другие несколько опережали нас. Временами дорогу нам освещали масляные лампы, качавшиеся на блоках посреди узких улиц, и благодаря которым мы могли обойти какую-нибудь падаль или отброс, лежавший на пути, или перешагнуть через вонючую лужу. Даже при том напряженном состоянии, в котором я находился, обоняние мое, привыкшее к свежему деревенскому воздуху, сильно страдало от зловонной и заразной атмосферы парижских улиц. В местах, где ламп не было, царили непроглядный мрак и жуть. Но у меня являлось сомнение, что люди здесь спали когда-нибудь: неоднократно нам приходилось давать дорогу группам вооруженных людей с факелами. Очень часто, особенно под конец нашего пути, обращали на себя внимание лучи света, проходившие через полуотворенные ворота по обеим сторонам улицы. Я заметил и красный отблеск факелов в окнах высокого барского дома, отступавшего вглубь от улицы. Свет этот исходил со двора, бывшего перед домом и отгороженного от нас низкой стеной, но и оттуда до нас доносился шум голосов и людской топот. В другой раз я увидел украдкой приоткрывшиеся ворота, из которых выглянули два вооруженных человека, и это напомнило мне обстановку в доме Безера. Неоднократно, при поворотах в какой-нибудь тайный узкий переулок, я замечал неподвижно стоявшие группки людей... Словом, надо всем носилась какая-то тайна, в этом мраке чувствовалось приготовление к чему-то ужасному, приводившее меня в трепет.

   Но я ничего не спрашивал, а мадам д'О хранила молчание. Как провинциал, я старался объяснить себе это движение в неурочные ночные часы моим незнанием городской жизни, тем более, что со стороны мадам д'О это не вызывало никаких замечаний. Я старался уверить себя, подавляя впечатление момента, что все это нормально и не предвещает ничего дурного. Кроме того, меня занимала мысль как держать себя с Паваном, в каких выражениях предупредить его о грозившей опасности, бросив в то же время ему в лицо наше обвинение в предательстве.

   В полном молчании, не считая неизбежных восклицаний при встрече с какими-либо препятствиями, мы прошли с четверть мили, когда моя спутница свернула в узенький переулок и, замедлив шаги, дала понять знаком, что мы у места назначения. Она указала на дверь, над которой висела лампа, освещавшая также полуоткрытую калитку рядом с ней. Я видел как Круазет нагнулся, чтобы войти в эту калитку, и моментально отпрянул назад. Что это значило? Первой моей мыслью было, что мы опоздали, что Видам опередил нас...

   Между тем все было тихо, и через мгновение я вздохнул свободнее, увидев, что Круазет отступил назад только для того, чтобы пропустить кого-то, идущего ему навстречу. Это был коадъютор. Потом Круазет проскользнул в калитку, и за ним последовали другие, причем монах не обратил на них никакого внимания. Я хотел уже войти за ними, но почувствовал, что мадам д'О сжала мою руку и лишь потом отошла от меня. Поняв это как призыв к ожиданию, я взглянул в лицо монаху. Лицо это было бледно, и на нем отражалась нечеловеческая ярость и бессильная злоба. Схватив Диану за руку, он грубо оттащил ее на несколько шагов в сторону, но я слышал их разговор.

   - Его нет здесь! - прошипел монах. - Понимаете? Вечером он переехал на другую сторону реки, в Сент-Жермен, в поисках жены. И не вернулся! Он на той стороне, и полночь уже давно пробило!

   Некоторое время она стояла не двигаясь, словно ее поразил удар. Случилось что-то важное, и я понял это.

   - Он не может теперь вернуться? - сказала она немного погодя. - Ворота...

   - Закрыты! - отвечал он. - Ключи от них в Лувре.

   - А лодки, лодки на этой стороне?

   - Все до последней! - отвечал он, ударяя в ярости кулаком одной руки по ладони другой. - Никто не может переехать сюда пока все не закончится.

   - А в Сент-Жерменском предместье? - вполголоса спросила она.

   - Там ничего не будет. Ничего.

  

   Я охотнее оставил бы их вдвоем и пошел бы прямо в дом, ибо сгорал от нетерпения скорее достигнуть цели нашей дальней поездки. Кроме того, мне совсем не нравился разговор монаха, да и не было никакого желания подслушивать его. Но я до того был поражен его гневом и грубым обращением с мадам д'О, что не решался оставить ее, пока она сама меня не отпустит. Поэтому я терпеливо ждал у двери, чувствуя себя крайне неловко, в то время, пока они вполголоса продолжали беседу, и был чрезвычайно рад, когда она наконец закончилась, и мадам д'О возвратилась ко мне. Я предложил ей свою руку, на которую она оперлась, но не спешила переступить порог калитки.

   - Мсье де Кайлю, - начала она, и естественно при этом я взглянул на нее - наши глаза встретились.

   Ее чудные карие очи, поблескивавшие при свете лампы, которая висела как раз над нами, пристально смотрели на меня. Уста ее были полуоткрыты, а один из золотистых локонов выбился из-под капюшона.

   - Мсье де Кайлю, согласны вы оказать мне одну услугу, - продолжала она, - которой я никогда не забуду?

   Я вздохнул.

   - Клянусь, - произнес я с горячностью, соответствовавшей торжественности случая. - Клянусь вам, что не далее как через десять минут после исполнения мной некоторого, уже начатого, дела, я посвящу вам всю мою жизнь. Но сейчас...

   - Сейчас? Мне именно нужно сейчас, рассудительный юноша!

   - Я должен увидеть мсье де Паван! Я дал слово! - воскликнул я.

   - Увидеть мсье де Паван?!

   - Да.

   Я чувствовал, что она смотрит на меня с сомнением, даже с подозрительностью.

   - Как так? - с явным изумлением спросила она. - Вы только что доставили домой его жену, перепугав меня при этом чуть ли не до смерти... Так чего же вам еще нужно, храбрый странствующий рыцарь?

   - Я должен его видеть, - твердо отвечал я, будучи готов рассказать ей все, но близко стоявший монах мог расслышать мои слова, а я составил себе слишком неблагоприятное мнение о нем, чтобы решиться на это.

   - Вам нужно видеть мсье де Паван? - повторила она, вглядываясь в меня все пристальнее.

   - Это необходимо, - отвечал я решительно.

   - В таком случае вы его увидите. Именно я хочу пособить вам в этом. Видите ли, его нет здесь теперь, вот в чем дело. Он оставил свой дом вечером в поисках жены и, по словам коадъютора, переправился на другую сторону реки, в Сент-Жерменское предместье. Между тем необходимо, чтобы к рассвету он был здесь, понимаете ли, к рассвету.

   - Уверены ли вы, что его нет здесь? - переспросил я, сознавая, что все ожидания разлетелись прахом.

   - Вполне, - быстро отвечала она. - Ваши братья уже убедились в этом. Слушайте, мсье де Кайлю, Паван должен быть здесь к рассвету не только ради жены, снедаемой беспокойством, но и...

   - Я знаю! - воскликнул я, прерывая ее. - Также и ради себя. Жизни его грозит опасность!

   Пораженная этими словами, она быстро обернулась, и мы оба быстро взглянули на монаха. Мне показалось, что мы поняли друг друга.

   - Это верно, - продолжила она вполголоса, - я также хочу спасти его, но мне известно, что в безопасности он будет только здесь. Только здесь, вы понимаете меня! Он должен быть доставлен сюда до рассвета, мсье де Кайлю. Это необходимо! - воскликнула она, и выражение суровой решимости появилось на ее чудном лице. - Коадъютор не может ехать за ним. Также не могу и я. Единственный человек, который может спасти его - это вы. Не следует терять ни одной минуты!

   При последних словах она повернулась в том направлении, откуда мы пришли, продолжая опираться на мою руку, и я, полный сомнения и нерешительности, последовал за нею.

   Мысли мои совершенно спутались. Я не сознавал своего положения, мне хотелось прежде всего войти в дом и посоветоваться с Мари и Круазетом, но все это так быстро случилось, и время, по ее словам было так дорого, и мне, увлекающемуся юноше, было так трудно отказать ей в чем-либо, когда она смотрела с умоляющим выражением столь прекрасных глаз... Я только смог проговорить запинаясь:

   - Но я совсем не знаю Парижа... Я, пожалуй, не найду дороги, теперь ведь ночь.

   Она отпустила мою руку и остановилась:

   - Ночь! - воскликнула она с презрением в голосе. - Я считала вас не мальчиком, а мужчиной! Вы боитесь?

   - Боюсь? - отвечал я, оскорбленный до глубины души. - Кайлю никогда не боятся!

   - В таком случае я могу показать вам дорогу, если все затруднение в этом. Идемте, здесь надо свернуть... Войдите на минуту сюда, - продолжала она, останавливаясь у дверей высокого большого дома, стоявшего на улице, показавшейся мне чище и внушительнее виденных мною до сих пор. - И я передам вам необходимые сведения, а также расскажу дорогу.

   Произнеся эти слова, она три раза дернула за шнурок колокольчика. Едва замер его серебристый звон, дверь тихо отворилась, пропуская нас в узкую прихожую. Никто не встречал нас. На большом ящике горела свеча в разукрашенном шандале. Мадам д'О взяла ее и, приказав мне следовать за нею, стала подниматься по лестнице. Наверху мы вошли в комнату, какой мне еще не приходилось видеть: гостиную и спальню одновременно. Стены были обиты богатым синим шелком и освещались лампами, скрытыми в цветных шарах из венецианского стекла и разливавшими нежный полусвет, а в воздухе носился легкий запах кедрового дерева. В изящной корзинке у камина лежали маленькие щенки.

   Повсюду царил какой-то изящный беспорядок: на одном из столиков стояла открытая шкатулка с драгоценностями, на другом была брошена кружевная накидка, несколько масок и веер. Я также обратил внимание на разукрашенный драгоценными камнями хлыстик и кинжал с серебряною рукоятью висевшие на стене. Но что меня особенно поразило, я заметил за дверями шпагу в черных ножнах и мужскую перчатку...

   Не останавливаясь ни на мгновение, мадам д'О подошла к шкатулке и вынула из нее массивный золотой перстень с печатью. Протянув его мне, она проговорила с внезапным напускным равнодушием, едва обернувшись ко мне:

   - Наденьте это. Если вас остановят солдаты или не будут давать лодку, чтобы переправиться через реку, смело говорите, что вы едете по службе короля. Вызовите их начальника и покажите это кольцо. Будьте смелы. Пусть он только осмелится задержать вас!

   Пока я бормотал слова благодарности, она вытащила из ящичка белый лоскут и разорвала его на полоски. Не успел я еще предугадать ее намерения, как она сделала мне на левом рукаве импровизированную белую повязку [Белая повязка и крест - опознавательные знаки католиков, условно принятые на время избиения гугенотов], потом, взяв мою шляпу, с той же поспешностью она прикрепила к ней две полоски такой же материи, расположив их в виде грубого креста.

   - Вот, - сказала она. - Теперь слушайте, мсье де Кайлю: сегодня ночью должно случиться нечто такое, о чем вы и не подозреваете. Эти знаки помогут вам перебраться в Сент-Жермен, но, как только вы окажетесь на том берегу, сейчас же уничтожьте их! Сорвите их, запомните это! Когда вы вернетесь в той же лодке, они вам уже не понадобятся. Если же вас увидят с ними потом, это навлечет беду на вас, да и на меня тоже.

   - Я понимаю, - сказал я, - но...

   - Вы не должны задавать вопросов, - возразила мне она, погрозив нежным пальчиком. - Мой рыцарь должен верить мне так же беспредельно, как и я ему, иначе он не был бы здесь, с глазу на глаз со мной, в такую пору. И запомните еще: когда вы встретитесь с Паваном, ни слова не говорите ему о том, кем посланы. Не забудьте этого, а причину я вам объясню потом. Скажите только, что жена его найдена и страшно беспокоится о нем. Если же вы упомянете о грозящей ему опасности, он еще, пожалуй, не пойдет с вами. Мужчины бывают упрямы.

   Я с улыбкой кивнул, как бы поняв ее намек. Но в то же время у меня мелькнула другая мысль: Паван не дурак - будет достаточно и имени Видама... Впрочем, дело покажет. Кроме того, у меня было для него и другое сообщение, о котором мадам д'О и не подозревала.

   Достаточно подробно она рассказала мне о трех поворотах, которые я должен был сделать, чтобы выйти к реке, а также, где находится лодочная пристань, и в каком доме найти Павана.

   - Он в отеле Байльи, - сказала она. - Ну, теперь, кажется, все.

   - Не совсем, - набравшись смелости сказал я. - Мне не хватает еще кое-чего, а именно шпаги!

   Она проследила направление моего взгляда и, странно засмеявшись, все же принесла оружие.

   - Берите ее, - сказала она, - и не теряйте более ни одной минуты. Не упоминайте мое имя! Смотрите, чтобы по возвращении на вас не увидели белых значков. Кажется все... А теперь - всяческой вам удачи!

   Она протянула мне руку, которую я незамедлительно поцеловал.

   - Удачи, мой рыцарь, удачи вам! И возвращайтесь ко мне скорее!

   Божественная, как мне тогда показалось, улыбка осветила ее лицо, и с этой улыбкой она сопроводила меня до конца лестницы. Потом, когда она склонилась с лампой в руках над перилами, указывая мне, как открыть тяжелые запоры двери, я бросил последний взгляд на это прелестное чудо с живыми глазами, на склонившуюся над перилами изящную фигуру с протянутой в знак прощания маленькой ручкой, и быстро вышел на темную улицу.

   Я чувствовал себя более чем странно. Четверть часа назад, будучи у дома Павана, я думал, что наше путешествие закончено, цель была достигнута и успех близок, нужно было только протянуть руку. И теперь все ушло от меня. Предстояло снова начинать борьбу и преодолевать новые опасности. Было бы вполне естественно, если бы я пал сейчас духом и почувствовал полное отчаяние, но все было совсем иначе.

   Никогда еще мое сердце не билось так одушевленно и с таким гордым порывом, как в то время, когда я шагал по темным улицам ночного Парижа, стараясь избегать людей и думая только о том, как бы не пропустить указанные повороты. Насколько я могу припомнить, никогда впоследствии - ни в минуты высшего торжества и успехов, ни на войне и ни в любви - мне не приходилось испытывать такого подъема духа, такой энергии, как в эти мгновения. Впервые на шляпе у меня красовался знак моей дамы, на пальце был надет волшебный перстень, на рукаве - талисман. Шпага опять была со мною. Вокруг меня лежал в тумане таинственный город, полный романтических приключений и опасностей, полный всяких чудес и удивительных столкновений, о которых я читал в рыцарских романах. Все это я преодолею силою своей руки и при содействии только что полученных мною волшебных даров... Я даже не сожалел о моей разлуке с братьями. Я был старший, и естественно, что мне - Ану де Кайлю, выпала на долго самая опасная часть предприятия. К чему же это могло привести?.. В воображении я уже видел себя герцогом, пэром Франции, я уже держал в руках маршальский жезл...

   Но, погрузившись в юношеские фантазии, я не забывал о том, что мне предстоит. Зорко наблюдая за всем происходившим вокруг, я заметил, что за последние полчаса число людей, встречавшихся мне на улицах, резко увеличилось. Меня по-прежнему поражало молчание, с которым прокрадывались мимо меня небольшие группы в два-три человека, а иногда и одиночные прохожие. До меня не долетало песен, шума разгула или драки, но почему же в столь поздний час я видел такое множество народа на улицах? Принявшись считать их, я заметил, что большинство носило те же самые знаки на шляпах и рукавах, что были и у меня, и что все они спешили с каким-то сосредоточенным видом, словно к месту назначенного свидания.

   При всей своей молодости я далеко не был глуп, хотя в некоторых случаях и не отличался сообразительностью Круазета. Слышанные мною раньше намеки не пропали для меня даром. "В эту ночь произойдет нечто такое, о чем вы и не подозреваете", - сказала мадам д'О, а мои глаза заставляли припомнить то, что слышали мои уши. Действительно, затевалось что-то особенное.

   Под утро в Париже должно было что-то произойти. Но что? Не предполагалось ли восстание? В таком случае, так как я был на службе у короля, мне ничего не угрожало. А может быть, в мои восемнадцать лет, мне предстояло участвовать в каком-нибудь историческом перевороте? Или просто затевалась стычка между двумя дворянскими партиями? Как я слышал, такие вещи не раз случались в Париже. Но как мне действовать в подобном случае? Впрочем, поживем - увидим.

   Ничего иного, кроме перечисленного выше, я и не мог себе представить. Это истинная правда, хотя и требующая некоторых объяснений. Я не был приучен к сильному проявлению религиозной вражды меж более уравновешенными партиями в Керси, где, за редкими исключениями, все приветствовали вновь заключенный мир между католиками и гугенотами. Поэтому я не мог представить, до чего мог дойти фанатизм парижского населения, и упустил из виду главную причину тех ужасов, которые неизбежно как восход солнца должны были произойти под утро в Париже. Я знал, что множество гугенотских семей или их представителей собрались в городе, но мне не пришло в голову, что им грозит какая-нибудь опасность. Их было много, они были сильны и пользовались расположением короля. Они были и под покровительством Наваррского короля, только что женившегося на сестре короля Франции, и принца Конде. И хотя эти двое были молоды, то старый адмирал Колиньи отличался мудростью, да и последняя рана его не была опасна. Он тоже, без сомнения, пользовался королевским расположением и был даже его доверенным советником. Король недавно посещал его на дому и целый час просидел у его кровати.

   Безусловно, думал я, если бы угрожала какая опасность, эти люди предвидели бы ее. К тому же главный враг гугенотов - великолепный герцог де Гиз, Генрих le Balafre, наш "большой человек", "Лорен", как называли его в народе, - разве он не был в немилости у короля? Всего этого, не говоря уж и о самом радостном событии, собравшем столько гугенотов в Париже и устранившем, казалось, возможность всякого предательства, было вполне достаточно, чтобы успокоить меня.

   Если у меня, пока я спешил к реке, и мелькало предчувствие истины, то я старался подавить его, и даже более того, повторяю это с гордостью, - я не мог допустить подобной мысли. Не дай Боже (можно ведь сказать правду сорок лет спустя), чтобы все французы несли ответ за пролитую кровь во время заговора, не ими задуманного, хотя они и были его исполнителями!

   Итак, меня не очень волновали дурные предчувствия, и то восторженное настроение, которое пробудило во мне свидание с мадам д'О, не покидало меня все время до тех пор, пока в конце узенькой улицы подле самого Лувра передо мной не открылся вид на реку. Слабый свет луны, пробившейся на мгновение сквозь густые облака, озарил спокойную поверхность воды. Прохладный речной воздух освежил меня и заставил сосредоточиться.

   Справа от меня оставалась темная бесформенная громада строений Лувра, впереди слева, на некотором расстоянии, был различим остров Сите, и я мог проследить течение ближайшего рукава реки, застроенного по обоим берегам, но еще без нового моста Pont Neuf, который был сооружен впоследствии. Лишь узкое пространство набережной отделяло меня от самой реки, по ту сторону которой виднелась неправильная линия строений, без сомнения представлявшая собой предместье Сент-Жермен.

   Мадам д'О говорила, что в этом месте будет спуск к вода, и что внизу я найду лодку. Быстрым шагом я направился к открытой площадке, на краю которой я заметил два столба, вероятно указывавшие пристань. Едва я сделал несколько шагов, как, случайно обернувшись назад, с крайне неприятным ощущением увидел, что из темноты выступили три подозрительные фигуры и последовали за мной, отрезая мне отступление. Не подлежало сомнению, что мое предприятие уже не было так просто. Но я все же решился сделать вид, будто не замечаю своих преследователей и, призвав на помощь всю свою храбрость, стал быстро спускаться по лестнице. Но они были уже совсем близко, и я, резко оборачиваясь и кладя руку на эфес шпаги, крикнул:

   - Что вы за люди, и чего вам от меня нужно?

   Ответа не последовало, но они встали полукругом, и один из них засвистал. Тотчас от темной линии домов отделилось еще несколько человек, которые также быстро приблизились к нам.

   Положение было серьезно. Бежать? Но взглянув по сторонам, я убедился, что это невозможно: на ступеньках лестницы, ведущей вниз, я увидел еще несколько человек. Я попался в ловушку! Ничего не оставалось, кроме как следовать совету мадам брать одной смелостью. Слова ее так и звучали в моих ушах, и во мне еще достаточно оставалось прежнего возбуждения, чтобы твердость вернулась ко мне. Я скрестил руки на груди и гордо выпрямился.

   - Негодяи! - презрительно произнес я. - Вы ошибаетесь, не догадываясь, с кем имеете дело. Давайте скорее лодку, и пусть двое из вас перевезут меня на другую сторону. Вы ответите спинами, и даже головами, если только задержите меня!

   В ответ послышались смех и ругательства, и, прежде чем я успел добавить еще что-либо, к нам подошла еще одна, более значительная группа.

   - Кто это, Пьер? - спросил какой-то человек спокойным, повелительным тоном, из чего я заключил, что наткнулся не на шайку обыкновенных воров.

   Говоривший был видимо начальником отряда. На берете его гордо торчало перо, а под плащом я заметил стальную кирасу. Его платье было полосатое: черного, белого и зеленого цвета - ливрея герцога Анжу, брата короля - впоследствии Генриха III, бывшего еще и близким другом герцога Гиза, а потом и его убийцею. Начальник отряда говорил с иностранным акцентом, и лицо у него было чрезвычайно смуглое. Рассмотрев все это при свете фонаря, приподнятого кем-то с целью разглядеть меня, я сразу догадался, что он был итальянцем.

   - Задорный петушок, - отвечал солдат, подавший сигнал, - только не из той породы, что мы думали.

   Он приблизился ко мне с фонарем и указал на белую перевязь на моем рукаве.

   - Мне думается, мы захватили вороненка вместо голубя.

   - Как это вышло? - спросил, сверкая глазами словно угольями, итальянец. - Кто вы такой? И зачем вам понадобилось в такую пору переправляться на тот берег реки, молодой сеньор?